Тифозная вошь в солдатской шинели: о влиянии естественно-природных факторов на ход и исход Гражданской войны в России

Ольга Морозова

Источники, относящиеся к периоду Гражданской войны, полны упоминаний об эпидемии тифа, поэтому обойти вопрос о влиянии этого фактора на военно-политические события невозможно. Статистические данные о видах потерь в годы Гражданской войны в России свидетельствуют, что доля санитарных превышало боевые. Исследование, проведенное под руководством генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева, показало, что если в 1918 г. потери заболевшими и умершими от болезней составляли около 138 тыс. чел., то уже в 1919 г. выросли до 1 млн. 275 тыс., а в 1920 г. – до 2 млн. 908 тыс. человек [1]. Основной причиной их роста был тиф, который опередил все другие виды эпидемических инфекций: холеру, дизентерию, оспу и пр. Только по зафиксированным данным в 1918-1923 гг. было зарегистрировано свыше 7, 5 млн. случаев заболеваний сыпным тифом; умерло от него более 700 тыс. чел. Но и эти данные не являются полными.

В вопросе о происхождении эпидемии тифа в годы Гражданской войны официальная история привыкла ориентироваться на мнение наркома здравоохранения Н.А. Семашко, который в 1920 г. назвал в качестве основного источника эпидемических заболеваний в Красной армии «60-тысячную армию противника, перешедшую на нашу сторону в первые же дни после разгрома Колчака и Дутова», в которой 80% оказались зараженными тифом [2]. То есть, как утверждал советский нарком, сыпной и возвратный тиф пришел с востока и юго-восточных пустынных территорий в период с конца лета до начала зимы 1919 г. Но движение эпидемии, зафиксированное современниками, было иным.

Во время Первой мировой войны случаи тифа зафиксированы на Кавказском фронте и в Туркестане – в районах, которые являются природными очагами ряда инфекционных болезней. Благодаря тому, что санитарная служба выполняла свои функции, эти вспышки достаточно быстро гасились [3]. Майкопский врач В.Ф. Соловьев прибыл на Турецкий фронт на берега Аракса в начале 1915 г. В письмах домой он сообщал о грязи в жилищах местных турок и курдов, о массе крупных вшей и блох. В связи с тем, что казармы для армии не были подготовлены, солдаты и офицеры вынуждены были жить зимой вместе с туземцами в их землянках [4]. В это время среди нижних чинов появился возвратный тиф, а в мае – сыпной тиф и холера [5]. Следующей зимой 1916-1917 гг. число заболевших не стало меньше. Военные врачи и фельдшеры не избежали заражения. Соловьев описывает военно-медицинский пункт, весь персонал которого лежал в тифозном бреду, и только случайно пробравшийся туда через снежные заносы врач из другого лазарета смог оказать им помощь. Нужно отметить, что тиф воспринимался доктором Соловьевым в тот момент как болезнь тяжелая, но не смертельная. При том состоянии медицины летальным исходом заканчивалось не более 3-4% случаев заболевания. Когда младший зауряд-врач заболел сыпным тифом, Соловьев находился около него и ждал кризиса его болезни, не слишком переживая об исходе [6].

После развала фронта масса солдат устремилась домой, увозя с собой и возбудителей острозаразных заболеваний. Первые случаи заболевания тифом эпидемического характера на Северном Кавказе, Дону и Украине появились в самом начале 1918 г., во время демобилизации армии, когда тысячи солдат из-за снежных заносов скапливались в помещениях вокзалов [7]. Первое время тиф был профессиональной болезнью военных. Среди выступивших в корниловский поход добровольцев оказались уже инфицированные им. А к лету 1918 г. он уже распространился и на обывателей, хотя и очень медленно [8]. Первые случаи дизентерии и тифа в селах и станицах левобережья Кубани относятся к концу июля 1918 г., т.е. кануну общего исхода большевиков из Черноморья и Кубани (Асеев А.Д.) [9].

Рожденное военно-политическими факторами отступление Северо-Кавказской Красной армии за счет расширения эпидемии приобрело черты катастрофы. Еще во время боев на Ставрополье размах болезни приобрел повальный характер. От солдат инфекция попадала в дома жителей. В дневнике техника Моздокского гидромодульного участка Гуракова, жившего в х. Русском под Моздоком, представлено вымирание зараженного тифом села: «Теперь у меня 4 тяжело больных, у всех настолько повышена температура, что ночью кричат, схватываются с постели[, ] и мне приходится ночами не спать. Корма для скота в хуторе нет. Хутор объели конницы и обозы; топить тоже нечем. Дела плохи. В хуторе мрут, в город мало кто возит трупы, а устроили кладбище на хуторе, каждый день два мертвеца хоронят. Почвы брать для определения влаги не представляется возможным, так как все больные у меня, отлучиться нельзя, да и нанять некого, т.к. весь хутор больной. У некоторых скот падает[, ] некому корму подложить[, ] все лежат» [10].

По оценке Г.К. Орджоникидзе, к концу декабря 1918 г. в 10-й армии, в которую реорганизована Северо-Кавказская, 50 тыс. тифозных [11]. И это при том, что ее численность сократилась со 150 тыс. до 90 тыс. чел., т.е. уровень заболеваемости достиг 50%[12]. По оценкам командного состава, именно эпидемия сыпного тифа в конец расшатала советские войска: «Красная армия на Кавказе отходила не столько под натиском контрреволюции, сколько от тифозной вши. Армия откатывалась, заполняя города и села тысячами тифозных красноармейцев» (Саламов Н.М., также: Батурин Н.Г., 1925; Битемиров Р.Б.; Кузнецов, 1926)[13].

Распространению эпидемии способствовала погодная аномалия. С 7 (20) декабря 1918 г. по 13 (25) января 1919 г. в регионе установилась необычайно теплая погода. Это способствовало тому, что заболевшие тифом дольше находились среди здоровых, заражая их. Распространение тифа первоначально было связано с изъянами в работе медицинских и интендантских служб армии и скученностью больших масс людей; отсутствовали факторы недоедания и переохлаждения. Но только отряды вступили на территорию Элистинского уезда, как начались сильнейшие морозы и песчаные бури[14].

Участник перехода через калмыцкие степи Алексей Асеев оставил его подробное описание: «Первые дни похода протекали не так трудно: запасы продовольствия и фуража, сделанные нами в последних перед песками населенных пунктах, поддерживали силы отступавших. А потом, на восьмой – десятый день начался кошмар. Не стало корма для лошадей, хлеба и других продуктов для людей. Не было по нашему пути ни одного источника воды. [...] Бедные лошади, останавливаемые на отдых, грызли дерево – дышла, ящики; пришлось мне быть свидетелем того, как кони грызли друг другу гривы. Не злясь, а утоляя голод. На седьмой – восьмой день перехода на пути стали все чаще и чаще попадаться брошенные заморенные лошади, которые, не обращая внимания на своих собратьев по горю, стояли под ветер, склонив головы. Некоторые стоять уже не могли. Подобрав под себя ноги, воткнув ноздри меж колен, старались, видимо, хоть последние минуты жизни подышать воздухом без примеси мелкого, забивающего ноздри песка» [15].

Люди пытались согреться под еще теплыми брюхами павших лошадей (Швец В.А., 1956) [16]. Подводы были заняты тифозными больными. Пушки, пулеметы и винтовки оставлялись по пути. Но затем стали бросать и подводы с тифозными больными. Не хватало медицинского персонала. Мобилизованные врачи и фельдшера дезертировали из армии, оставшись на зимовку в селах Ставрополья. Жители в страхе перед мором не пускали солдат в дома, и те ночевали в холодных банях и в сараях (Триандафилов С., 1919) [17].

Двухнедельный переход через астраханские степи уничтожил остатки Таманской армии: 1500 красноармейцев и 3000 беженцев умерло от тифа или замерзло в пути [18]. Николай Демьянович Алтуни так описал это в своей автобиографии: «…В Александровском уезде Ставр. губ. … у нас с Белыми был бой около 2-х месяцев, за этот 2-х месячный период в нашей армии половина красноармейцев заболела тифом. Боевые части ослабли[, ] и нам сдерживать позицию не было возможности, и мы отступали постепенно из боем до Г. Кизляра. Из Кизляра отступили на [село] Черный рынок на берегу Каспийского моря. Когда отступали через пески[, ] очень много погибло красноармейцев от болезни, голода, и без воды. Нас вернулась в Астрахань одна треть… в нашем 2-м Таманском полку было тысячи две, а пришло только восемьсот человек, и эти восемьсот по приходе заболели тифом» [19].

Меньше болели кавалеристы, т.к. они больше находились на воздухе, часто ночевали в сараях вместе с лошадьми, а не в помещениях с заразными больными, которых невозможно было отделить от здоровых [20]. Один из политработников сообщал своему начальству: «Сыпной тиф ужасный. Падают уже люди и работники в политотделе» (18.02.1919 )[21].

Размах эпидемии не только ослаблял армию как боевую силу, но он подрывал доверие армии к своему командованию. Сотрудник политотдела 12-й армии Степан Триандафилов сообщал о высказываниях красноармейцев 11-й армии во время отступления зимой 1918-1919 г., что это им урок за то, что пошли за революцией [22].

В белоэмигрантских мемуарах передавался ходивший тогда слух, что красноармейцы намеренно заражались от тифозных вшей, покупаемых по 1000 руб. за баночку, чтобы после выздоровления получить месячный отпуск [23]. Это сообщение вызывает сомнения в связи с высокой смертностью заболевших. Ветеран Д. Арчаков вспоминал, что в январе-феврале 1919 г. смертность от тифа была выше, чем от военных действий. Причину этого бойцы Красной армии видели в том, что не все врачи сочувствуют советской власти и дают бойцам не «выздоравливающее лекарство», а лекарство смерти: «С этим явлением велась жестокая борьба[, ] красные бойцы уезжали в лазареты с наганами для того[, ] чтобы и на фронте медицины изжить недостатки» [24]. И в ХХ в. призрак холерных бунтов воскресал каждый раз, когда мор казался сильнее государства, начальства и церкви.

Остатки 11-й Красной армии подошли к зоне расположения советских войск в начале февраля 1919 г. И к этому времени относятся первые случаи тифа в частях Красной армии, расположенных в районе Царицына и Астрахани [25]. В марте 1919 г. заболел тифом Д.П. Жлоба, покинувший со своей дивизией Северный Кавказ до начала эпидемии. Вместе с ним тиф вывел из строя 40% личного состава его части [26].

Больных и раненых с Царицынского фронта отсылали дальше на север, чаще всего в Саратов, Тамбов, Пензу. Описание «эшелонов смерти» – поездов-лазаретов, застрявших в станционных тупиках или в заснеженных полях, когда на весь состав не находили ни одного выжившего, встречается в воспоминаниях очевидцев [27]. Школьный учитель из г. Кирсанова Тамбовской губ. А.О. Белоусов констатировал дату появления эпидемии сыпного тифа, дизентерии и скарлатины в своем городе. Это – март 1919 г., очевидно, болезни были завезены бойцами, отступившими с Юга и помещенными в госпиталь, разбитый в здании школы[28]. Летом 1919 г. тиф поразил центр страны (Брагин П.М.) [29].

Белая армия, наступая на Москву, оказалась в самом эпицентре эпидемии. Инфицированные офицеры и рядовые стрелки отправлялись в тыл. Железная дорога, грязные вагоны и скученность пассажиров стали основным источником заражения. В январе 1919 г. тиф докатился и до столиц белого сопротивления на Юге. Особенно свирепствовал сыпной [30]. Священник станицы Журавской Алексей Адамов сообщал к Екатеринодар: «Тиф у нас трех видов, по сие время не прекращается, только потерял свою острую форму: меньше стало смертных случаев. Очень немного домов осталось таких, где не было заболевших тифом» (3.04.1919) [31]. Из-за тифа закрываются учебные заведения, а министр здравоохранения уехал в Париж по квазидипломатическим делам от имени никем не признанной Кубанской республики, острил белогвардейский офицер, автор анонимного дневника из коллекции ГАКК [32]. В Новочеркасске на годовщину смерти Каледина умер от сыпного тифа генерал от инфантерии Н.И. Иванов [33]. В начале 1919 г. командующий Кавказской добровольческой армией П.Н. Врангель тяжело переболел сыпным тифом. Ему даже давали кислородную подушку. Были опасения, что он оставит свою должность из-за возможного осложнения на сердце [34].

Но в целом зимой 1919 г. армия Деникина еще не была поражена тифом в той мере, что Красная армия. Продолжала работать санитарно-эпидемиологическая служба. По сообщению врача А.Х. Бжассо, в больницах Екатеринодара смертность сыптотифозных больных не превышала 5-6%, в то время как в адыгских аулах умирало до 60% заболевших [35].

Динамика развития эпидемиологической ситуации в одном из полков Донской армии представлена в работе И.Н. Оприца «Лейб-Гвардии Казачий Е.В. полк в годы революции и гражданской войны». Первые заболевшие тифом появились с приходом полка на территорию Донбасса в феврале 1919 г. Весной потери от тифа в 1, 5 – 1, 7 раз превосходили потери в результате боевых действий. В летние месяцы заболеваемость тифом стала уступать числу боевых потерь, но в октябре – ноябре эпидемия тифа в полку вновь усилилась. Район верховий Дона, где проходили боевые действия полка, несколько раз переходил из рук в руки, был обобран и белыми, и красными. Продовольствие и фураж на месте достать было нельзя, полки недоедали. На фоне общего истощения организма смертность стала выше, чем в прошлый пик эпидемии[36]. Отступление ВСЮР из центра страны сопровождалось ростом заболеваемости. Большинство потерь было из-за плохой работы медицинских служб.

В белые части, оперировавшие преимущественно на территории Украины, тиф попал осенью 1919 г. после оставления Орла и наступления морозов [37]. Отступление ВСЮР из центра страны сопровождалось ростом заболеваемости. Тиф косил армию генерала Н.Э. Бредова на пути от Киева и особенно от румынской границы до польского фронта (Ланговой А., 1922; Штейфон Б.А.)[38]. Казаки-уральцы говорили, находясь в советском плену: «Не большевики нас сломили, а тиф, который занесли к нам большевики» [39].

Ел. Кантакузина вспоминала, что отступление деникинской армии в зимних условиях привело к расширению эпидемии и росту смертности: «Докторов не хватало, неубранные трупы лежали на улицах, их отвозили и складывали на станции, чтобы потом вывезти из города. Каждый, у кого были вши, был практически приговорен к смерти от тифа…»[40]. Большинство потерь было из-за отсутствия лазаретов[41]. Впечатление В. Тырковой-Вильямс было похожим: «Как описать Новороссийск? Кадеты... беженцы, вши, больницы... Евгений Трубецкой (умер от тифа). [...] Люди перестали мыться. Нет белья. [...] Власть развалилась. Никто даже не знает, кто теперь начальство, где оно и как его зовут»[42]. В Крым была вывезена лишь часть тифозников, и там они быстро поправились[43].

Сибирский историк В.С. Познанский установил, что движение пандемии шло на восток, а не в обратном направлении, как утверждал нарком Семашко. И это при том, что Казахстан и Средняя Азия действительно являются районами, эндемичными по тифу. В 1919 г. сначала тиф попал вместе с пленными красноармейцами в тюрьмы, потом был разнесен по городам освобождавшимися из-под стражи уголовными, которые забирали с собой для перепродажи вещи заболевших и умерших в тюрьмах. Это подтверждают воспоминания Ф.А. Калинина, советского работника из г. Белебей Уфимской губ., арестованного властями Директории, о пребывании в плену. В начале осени 1918 г. в Сибири тифа не было. В товарном вагоне в массе других арестованных Калинина везли из Уфы до Иркутска. Он описывал тяготы месячного пути: скученность, холод, плохое питание, антисанитарию. Узники умирали от разных причин кроме болезней. Тиф в Иркутске появился в ноябре 1918 г. сначала в тюрьмах, а потом и в лагере военнопленных (1920)[44].

Осенью 1919 г. Колчак, отступая под ударами 5-й армии, был охвачен маниакальной, как отмечал историк, идеей вывезти все, ничего не оставляя большевикам, в том числе и заключенных. Так оказалась инфицированной вся Сибирь: Транссиб превратился в русло сыпнотифозного потока. Красная армия попала в Сибири прямо в очаг эпидемии. Смертность составляла до трети заболевших. Для борьбы с этим мором был создан специальный орган – чрезвычайная комиссия по борьбе с тифом (чекатиф)[45]. Отток на запад уже заразившихся в Сибири пленных колчаковцев, которые возвращались домой на Урал и Поволжье – зоны формирования Народной армии Комуча, вызвало массовую заболеваемость в этих регионах. По сути, летом-осенью 1919 г. в центре страны встретились разные популяции тифозных бактерий из Сибири и с Юга. По-видимому, эту вспышку и имел в виду нарком. В рассказе В.Ф. Белоусова, оказавшегося в это время в Оренбурге, отчетливо видны изменения характера эпидемии: «Такого тифа и старики не помнят. 8 октября свалился я сам сыпняком и за мной и вся семья. Не буду описывать всех ужасов пережитых в Оренбурге[, ] все четверо мы как пласты пролежали больше четырех месяцев[, ] перенеся все возвратные[, ] брюшные т.п. тифы» (1925)[46].

Таким образом, картина эпидемии, представленная наркомом здравоохранения, не отражает всей действительности. Движение инфекции было связано с миграционными потоками, к которым следует отнести и движения армий, с санитарным состоянием публичных зон и степенью организованности транспортных систем и медицинских служб.

В Северо-Западной армии Н.Н. Юденича тиф появился в декабре 1919 г. во время отступления от Петрограда, т.е. после контакта с Красной армией[47]. К январю 1920 г. мор стал повальным. Адмирал В.К. Пилкин записал в дневнике впечатления от совещания с участием представителей эстонского правительства о планах дальнейшей борьбы на Северо-Западе: «[П.Н.] Краснов не очень удачно изложил обстоятельства дела. Вместо того чтобы указать на то, что армия вымирает от сыпного тифа, что необходимо сейчас же вывезти здоровых, чтобы спасти их, он подчеркивал опасность большевизма, от которого нельзя предохранить армию в Нарве» (6.01.1920)[48].

На Северном фронте за счет оторванности его от центра страны и других фронтов случаи тифа не отмечены ни у красноармейцев армии А.А. Самойло, ни в армии Е.К. Миллера, ни у местных партизан. В Архангельской и Александровской (порт в 33 км от Мурманска) тюрьмах масса вшей, но из болезней только цинга (Колосов В.Н.; 1934; Моисеев В.И., 1938)[49]. В Олонецкой губ. случаи тифа в Заонежье, который занесли красноармейцы, были зарегистрированы осенью 1919 г.[50]. Но эпидемия не развилась, несмотря на сильную завшивленность жителей городов, сел и в самой армии[51].

С середины октября 1918 г. в архангельских селах появилась испанка, завезенная интервентами. Многие крестьяне болели и умирали. Кое-кто специально не жил дома, укрываясь от болезни на лесных заимках. Село Тарасовское, поддерживавшее тесные контакты с белым Архангельском, постигла настоящая эпидемия гриппа: от нее умерло 60 чел. Во время этого массового заболевания, перекинувшегося на враждебное тарасовцам соседнее красное село Церковное, между ними установилось вынужденное перемирие. Испанка вскоре прекратилась сама собой, а вместе с этим возобновились бои между двумя селами[52].

Эпидемии по обе стороны фронта вызвали много потерь, но чем советская сторона отличалась в положительную сторону, так это тем, что была выработана государственная программа борьбы с эпидемиями и начата вакцинация личного состава. Это было актуально в связи с тем, что, наступая, Красная армия оказывалась в зонах эпидемического поражения. Войдя в Ростов, конные части Красной армии рассыпались, мародерствуя и празднуя свою победу, а в городе свирепствовал тиф нескольких разновидностей: «Люди умирали чуть ли не в каждой квартире»[53]. Секретарь РВС 1-й Конной С. Орловский описал предосторожности работников штаба в условиях пребывания в помещениях, где находились сыпнотифозные больные. Особенно боялся тифа военком штаба Беляков, – во избежание контакта с инфицированной вошью он не садился на мягкую мебель; спал прямо на полу[54].

Совет народных комиссаров РСФСР издал ряд декретов, направленных на борьбу с эпидемиями «О мероприятиях по борьбе с сыпным тифом» от 28 января 1919 г., «О мерах борьбы с эпидемиями» от 10 апреля 1919 г. и другие. В структуре Наркомздрава был создан Военно-санитарный отдел; проведена мобилизация медперсонала; началась массовая вакцинация личного состава армии и флота: в 1918 г. на одну тысячу военнослужащих было привито 140 чел., в 1920 – 700. Несмотря на то, что число инфекционных больных в натуральном выражении во всех армиях росло до самого конца войны, в Красной армии падал процентный состав заболевших. Число бойцов, имеющих естественный и искусственный иммунитет, постоянно повышалось. Однако, как показывают статистические данные, летальность «острозаразных» болезней снизить не удалось, все время она держалась на уровне 12-13% от числа заболевших. Это было связано с факторами войны, психологических перегрузок и голода.

Весной-летом 1920 г. в освобожденном Красной армией Ростове-на-Дону среди гражданского населения и частей, переводившихся с Кавказского театра военных действий в Причерноморье, появились случаи заболевания холерой, отличавшейся высокой летальностью – до 30%, но настоящей эпидемии удалось избежать.

Меры противоэпидемического характера в армиях Деникина, Колчака, Юденича не проводились, несмотря на то, что в Ростов эвакуировался цвет отечественной медицины, в том числе и эпидемиологии. Осуществляемые меры по борьбе с тифом носили полукустарный характер: по ночам проводилась дезинфекция вокзала; а население использовало ладанки с нафталином и камфарой как средство для отпугивания вшей[55].

Выздоровление тифозного больного не означало его полной реабилитации. Тиф, особенно возвратный, сопровождается многочисленными осложнениями, среди которых наиболее распространенными и тяжелыми были поражения сердца – миокардит – и нервной системы – головные боли, параличи, парезы, разнообразные психические нарушения от сумеречного сознания до маниакальных состояний. Очевидцы описывали случаи сумасшествия, наступившего после тифа, – у людей развивалась мания преследования, галлюцинации, депрессия[56].

Проанализированные сведения о красноармейцах, умерших в размещенном в Ростове-на-Дону 279-м Сводном эвакуационном госпитале в апреле-июне 1920 г., показали высокую смертность от «сердечной слабости», т.е. от сердечной недостаточности. Например, со 2 по 18 апреля причины смерти скончавшихся 18 чел. таковы: сердечная слабость – 13; плеврит, отек и воспаление легких – 3; кровоизлияние в мозг – 1. С 27 мая – 1 июня у семи из 10 чел. (все военнослужащие) диагноз тот же – сердечная слабость. Она отмечена у красноармейцев 18-28 лет. Средний возраст умерших от этой патологии – 23 года. Случаи смерти от острой фазы тифа не зафиксированы[57]. Сведения об умерших говорят, что это в основном уроженцы Воронежской, Самарской, Тамбовской, Уфимской, Челябинской губ., очевидно, попавшие в армию по мобилизации и соответственно прошедшие врачебную комиссию военкомата, которая не пропустила бы людей со слабым здоровьем. В 1920 г. медицинские фильтры работали не только при призывных пунктах, но и при частях, обследуя прибывшее пополнение и отправляя больных и слабых в тыл[58]. Это было вызвано не только перепроверкой работы местных военкоматов, подчас гнавшихся за цифрами, но и необходимостью поставить заслон перед эпидемиями.

Заболевание, ставшее причиной смерти, было получено этими молодыми красноармейцами за время пребывания на фронте. Это могло быть токсическое поражение сердца вследствие перенесенного тифа. Возможно, это является свидетельством того, что ресурс нации, воевавшей на тот момент уже шесть лет, был близок к исчерпанию. Результаты медицинского освидетельствования курсантов Саратовских военно-хозяйственных курсов в 1920 г. показали, что все без исключения курсанты причислены по здоровью к 3-й категории, т.к. имели те или иные физические недостатки, преимущественно порок сердца и грыжу[59].

Таким образом, картина эпидемии, представленная наркомом здравоохранения, не отражает всей действительности. Движение инфекции было связано с миграционными потоками, степенью организованности транспортных систем и медицинских служб, т.е. с факторами социального характера. Кроме того, оно влияло на ход военных действий и боевой потенциал армий. Если пик потерь от эпидемий у Красной армии пришелся на зиму 1918-1919 гг., то в армии Деникина и Колчака – на зиму 1919-1920 гг.

Закономерен вопрос о характере влияния естественноисторических процессов на общеисторические. В западной историографии утвердилась версия о том, что эпидемия Черной смерти (чумы), унесшая жизни трети жителей Европы в XIV в., вынесла приговор и системе крепостного права. Сократившаяся численность рабочих рук вызвала рост стоимости наемного труда, а расстроенные структуры государственного принуждения не смогли заставить бывших крепостных подчиняться старым правилам жизни[60]. Но эпидемия чумы, прокатившаяся в 1806 г. по Северному Кавказу и также сильно уменьшившая число работников, привела к обратным результатам на территории Кабарды. Народ обеднел и пошел в кабалу к князьям и узденям. Были приняты новые адатные постановления, отражающие новую социальную ситуацию. При этом также пострадавшие от мора вайнахи сохранили основные устои родового строя[61]. Таким образом, эпидемия выступила катализатором уже наметившихся тенденций.

Итак, тиф и война занимают в нашей истории один общий период. Война спровоцировала рост числа инфекционных заболеваний; они влияли на ее ход. Более инфицированная армия проигрывала и отступала. Иногда победа – занятие территории противника, где свирепствует эпидемия, или захват зараженных пленников, или переход больной армии на сторону бывшего противника, – становилась причиной изменения хода войны.

Список литературы

Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооруженных сил. Статистическое исследование / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. URL: http://lib.ru/MEMUARY/1939-1945/KRIWOSHEEW/poteri.tx...

Семашко Н.А. Политика и санитария // Изв. Наркомата здравоохранения. 1920. № 1-2. С. 11.

Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола /Materiaux pour servir a l`histoire des sectes russes / В 5 вып. Вып. 1. Баптисты. Бегуны. Духоборцы. Л. Толстой о скопчестве. Павловцы. Поморцы. Старообрядцы. Скопцы. Штундисты / под ред. В. Бонч-Бруевича. СПб: Тип. Б.М. Вольфа, 1908. С. 36. URL: http://az.lib.ru/b/bonchbruewich_w_d/text_0100.shtml...

Хранилище документов новейшей истории Национального архива Республики Адыгея (далее – ХДНИ НАРА). Ф. П-1293. Оп. 1-л. Д. 76. Л. 33.

Сыпной и возвратный виды тифа вызываются разными видами возбудителей и сопровождаются разным течением болезни и клиническими признаками. У сыпного тифа бурное начало и двухнедельная лихорадка до наступления кризиса, за которым следует или выздоровление, или летальный исход. У возвратного – чередование приступов лихорадки и периодов нормальной температуры тела: первый приступ длится 2-6 дней, через 4-8 суток – следующий приступ. До исхода болезни обычно бывают два приступа, реже четыре. У возвратного тифа выше летальность при отягчающих ход болезни сопутствующих условиях и при отсутствии ухода за больным. Этот вид тифа сопровождается и более тяжелыми осложнениями. Роль платяных вшей в передаче возбудителя сыпного тифа впервые была установлена только в 1909 г. Н.Ф. Гамалеем и Ш. Николем. Санитарные службы мира не успели до начала Первой мировой войны подготовить систему мер по предупреждению массовых заболеваний тифом, однако были разработаны вакцины первого поколения.

ХДНИ НАРА. Ф. П-1293. Оп. 1-л. Д. 76. Л. 36, 38, 39. 40.

Национальный архив Республики Карелия (далее – НАРКар). Ф. П-14. Оп. 1. Д. 132. Л. 40.

Архивное собрание Дома русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Оп. 1. Д. М-111. Л. 68; Государственный архив Ростовской области (далее – ГАРО). Ф. 841. Оп. 1. Д. 11. Л. 219; ХДНИ НАРА. Ф. 1123. Оп. 2. Д. 44. Л. 40.

ХДНИ НАРА. Ф. 1123. Оп. 2. Д. 44. Л. 40.

Центр документации новейшей истории Ростовской области (далее – ЦДНИРО). Ф. 12. Оп. 2. Д. 171. Л. 61.

Орджоникидзе Г.К. Статьи и речи. В 2 т. М.: Политиздат, 1956. Т. 1. С. 98.

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 880. Л. 19.

Научный архив Североосетинского института гуманитарных и социальных исследований (далее – НА СОИГСИ). Ф. 21. Оп. 1. Д. 113. Л. 11; Д. 125. Л. 20 об., 22 об., 40, 44; ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 654. Л. 13.

Берлов В. Из истории Гражданской войны на Северном Кавказе (1918–1919 гг.) // Пролетарская революция. М., 1927. № 6(65). С. 243.

ХДНИ НАРА. Ф. 1123. Оп. 2. Д. 44. Л. 43-44.

Центр документации новейшей истории Краснодарского края (далее – ЦДНИКК). Ф. 1774-Р. Оп. 2. Д. 165.

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 880. Л. 72.

Назаркин М. Таманская армия (Воспоминание) // Ставрополье: общ.-полит. журнал. 1926. № 6-7 (28-29). С. 66.

Государственный архив Краснодарского края (далее – ГАКК). Ф. Р-411сч. Оп. 2. Д. 197. Л. 16 об., 17.

Берлов В. Указ. соч. С. 243.

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 880. Л. 67.

Там же. Л. 63.

Воронов С. Петроград – Вятка в 1919 – 1920 гг. // APP. T. I. С. 244; Баронесса Врангель М.Д. Моя жизнь в советском раю // APP. T. IV. С. 214.

ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 34. Л. 45.

Национальный архив Республики Калмыкия (далее –НАРК). Р-75. Оп. 1. Д. 2. Л. 104 об.

Мартыненко Г.А. Комкор Дмитрий Жлоба. М.: Воениздат, 1985. С. 89-90.

Напр.: ЦДНИРО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 11. Л. 392 об.

Белоусов А.О. Воспоминания учителя (Из прошлого Кирсановской средней школы № 1). URL: http://tambovdem.ru/memory.php?id=belous.06.

ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 140. Л. 10.

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 117. Л. 20 об., 25, 51.

ГАРО. Ф. 841. Оп. 1. Д. 9. Л. 47.

ГАКК. Ф. Р-411сч. Оп. 21. Д. 252. Л. 72, 79.

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 117. Л. 52.

ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 1312. Л. 25, 26.

Национальный архив Республики Адыгея. Ф. Р-1114. Оп. 1. Д. 9. Л. 12.

Оприц И.Н. Лейб-Гвардии Казачий Е.В. полк в годы революции и гражданской войны. 1917-1920. Париж: Изд. В. Сияльского, 1939. С. 165, 167, 183, 197, 229, 246.

Шидловский С.Н. Записки белого офицера. СПб: Алетейя, 2007. С. 61; Волков-Муромцев Н. Юность. От Вязьмы до Феодосии. Paris: YMCA-Press, 1983. С. 349, 356.

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 445. Л. 29; Д. 752. Л. 5.

Данилов И.А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков // Белый Север. 1918-1920 гг.: Мемуары и документы. Вып. II / Сост. В.И. Голдин. Архангельск: Правда Севера, 1993. С. 309.

Сага о Кантакузиных-Сперанских / Написанная кн. М. Кантакузиным, графом Сперанским; Пер. с англ. М.: Рос. фонд культуры: Рос. архив, 2004. С. 353, 355.

Волков-Муромцев Н. Указ. соч. С. 361; Прянишников Б. Донской юнкерский полк // Кадетская перекличка. 1989. № 48. URL: http://www.xxl3.ru/kadeti/donskoi.htm. ;

Борман А.А. В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Лувэн-Вашинггон, 1964. С. 184 // Цит. по: http://vernadsky.lib.ru/e-texts/archive/1920_01-1920...

Волков-Муромцев Н. Указ. соч. С. 349, 356, 361, 368.

Центр документации новейшей истории Томской области (далее – ЦДНИТО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 4. Л. 11 об., 12.

См.: Познанский В.С. Социальные катаклизмы в Сибири – голод и эпидемии в 20-е – 30-е годы ХХ в. / Отв. ред. М.П. Малышева. Новосибирск: СО РАН, 2007.

ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 3. Д. 88. Л. 17, 17 об.

Пилкин В.К. Белой борьбе на Северо-Западе: Дневник 1918-1920. М.: Русский путь, 2005. С. 19, 248-249; Белая борьба на Северо-Западе России / Сост. С.В. Волкова. М.: Центрполиграф, 2003. С. 186-188.

Пилкин В.К. Указ. соч. С. 279.

Научный архив Карельского научного центра РАН (далее – НА КарНЦ РАН). Ф. 1. Оп. 36. Д. 54. Л. 15, 21-26; НАРКар. Ф. П-14. Оп. 1. Д. 132. Л. 52.

В боях за Советскую Карелию. Очерки и воспоминания. [Л.:] ГИХЛ, 1932. С. 117.

НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 31. Д. 128. Л. 16.

Государственный архив Архангельской области. Ф. 780. Оп. 1. Д. 8. Л. 122; Государственный архив Архангельской области. Отдел документации социально-политической истории. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 696. Л. 3 об.

ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 4. Д. 603. Л. 18, 30.

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 792. Л. 70.

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 117. Л. 59 об. – 60 об.

Напр.: ЦДНИТО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 4. Л. 13.

ГАРО. Ф. Р-97. Оп. 1. Д. 505. Л. 83, 158 об., 162, 165, 181, 183.

НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 32. Л. 15.

Симонов А.А. Саратовские курсанты в событиях конца Гражданской войны // Гражданская война в России (1917-1922): взгляды и оценки через 90 лет. Докл. Академиивоен. наук. № 5 (29). 2007. С. 114.

Herlihy, D. The Black Death and the Transformation of the West. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997. S. 34, 38, 49; Platt, C. King Death: The Black Death and its aftermath in Late Medieval England. London: University College London, 1996. S. 8-11, 26, 39-40, 63, 192; and etc.

ЛадыженскийА.М. АдатыгорцевСеверногоКавказа. Ростов н/Д: ЦСРИП ИППК при РГУ и ИСПИ РАН, 2003. С. 41

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.relga.ru/