ЖЕРТВЫ КРАСНОГО ТЕРРОРА

ЖЕРТВЫ КРАСНОГО ТЕРРОРА Террор — бесполезная жестокость, осуществляемая людьми, которые сама боятся. Энгельс В данном очерке мы расскажем не о казнях отдельных личнос¬тей, а о целой государственной политике уничтожения обществен¬ных классов. Человеческое общество трудно удивить массовыми убийствами. Напротив, двуногие подонки предпочитали нарочно нагромоздить горы трупов, чтобы свалить свои преступления на «обстоятельства военного времени». Зачастую обилием трупов затыкали аппетит кро¬вожадной толпе, как

это было в период Великой французской рево¬люции, или же устрашали эту толпу, как это было в послереволюци¬онной России. Принято считать, что «красный террор» явился ответом на тер¬рор «белый», то есть на террористические вылазки буржуазных эле¬ментов против коммунистов. Но на самом деле красный террор на¬чался с момента захвата власти большевиками. Начав свою правительственную деятельность в целях демагоги¬ческих, с отмены смертной казни — большевики немедленно ее вос¬становили.

Уже 8 января 1918 года в объявлении Совета народных комиссаров говорилось о «создании батальонов для рытья окопов из состава буржуазного класса мужчин и женщин, под надзором красно¬гвардейцев». «Сопротивляющихся расстреливать» и дальше: контрре¬волюционных агитаторов «расстреливать на месте преступления». Другими словами, восстанавливалась смертная казнь на месте без суда и разбирательства. Через месяц появилось объявление знамени¬той впоследствии

Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: « контр¬революционные агитаторы все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска будут беспощадно расстреливаться отрядом комиссии на месте преступления». Угрозы стали сыпаться, как из рога изобилия: «мешочники рас¬стреливаются на месте» (в случае сопротивления), расклеивающие прокламации «немедленно расстреливаются» и т. п. Однажды Совет народных комиссаров разослал по железным дорогам экстренную де¬пешу о каком-то специальной

поезде, следовавшем из Ставки в Пет¬роград: «Если в пути до Петербурга с поездом произойдет задержка, то виновники ее будут расстреляны». «Конфискация всего имущества и расстрел» ждет тех, кто вздумает обойти изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле. Угрозы расстрелом были разно¬образны. И характерно, что приказы о расстрелах издавались не одним только центральным органом, а всякого рода революционными коми¬тетами: в

Калужской губернии было объявлено, что будут расстрели¬вать за неуплату контрибуций, наложенных на богатых; в Вятке — «за выход из дома после 8 часов»; в Брянске — за пьянство; в Рыбин¬ске — за скопление на улицах и притом «без предупреждения». Грозили не только расстрелом: комиссар города Змиева обложил город контрибуцией и грозил, что неуплатившие «будут утоплены с камнем на шее в Днестре». Еще более выразительное: главковерх

Крыленко, будущий главный обвинитель в Верховном Революцион¬ном Трибунале, хранитель законности в советской России, 22 января объявлял: «Крестьянам Могилевской губернии предлагаю расправиться с насильниками по своему рассмотрению». Комиссар Северного района и Западной Сибири в свою очередь опубликовал: «Если виновные не будут выданы, то на каждые 10 человек по одному

будут расстреляны, нисколько не разбираясь, виновен или нет». Однако официальной датой начала красного террора принято считать 17 августа 1918 года, когда в Петербурге бывшим студентом, юнкером во время войны, социалистом Каннегиссером был убит на¬родный комиссар Северной Коммуны, руководитель Петербургской Чрезвычайной Комиссии —

Урицкий. Официальный документ об этом акте гласит: «При допросе Леонид Каннегиссер заявил, что он убил Урицкого не по постановлению партии или какой-нибудь орга¬низации, а по собственному побуждению, желая отомстить за арест офицеров и расстрел своего друга Перельцвейга». Спустя десять дней, 28 августа, социалистка Каплан покушалась на жизнь Ленина в Москве. В ответ на эти два теракта советская власть объявила о начале

целой кампании террора. При этом объектом массовых казней были названы не отдельные личности, не какой-либо класс (как дворянство во времена Великой французской революции), а целые слои населе¬ния, а именно — все, кто не относился к рабочему классу или бедней¬шему крестьянству. Мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем точной цифры этих жертв — мы не знаем даже их имен. С уверенностью, однако, можно сказать, что действительная цифра значительно превосходит цифру, приведенную

позднее в полуофициальном сообщении (никакого офи¬циального извещения никогда не было опубликовано). В самом деле, 23 марта 1919 года английский военный священник Ломбар сообщал лорду Керзону: «В последних числах августа две барки, наполненные офицерами, потоплены и трупы их были выброшены в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой».

Один из очевидцев петроградских событий сообщал такие дета¬ли: «Что касается Петрограда, то, при беглом подсчете, количество казненных достигает 1300, хотя большевики признают только 500, но они не считают тех многих сотен офицеров, прежних слуг и частных лиц, которые были расстреляны в Кронштадте и Петропавловской крепости в Петрограде без особого приказа центральной власти, по воле местного Совета; в одном Кронштадте за одну ночь было расстре¬ляно 400 чел.

Во дворе были вырыты три больших ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим». «Истерическим террором» назвал эти дни в Петрограде один из руководителей ВЧК, Петере, в интервью, данном газетному коррес¬понденту в ноябре: «Вопреки распространенному мнению, — говорил Петере, — я вовсе не так кровожаден, как думают». В Петербурге «мягкотелые революционеры были выведены из равновесия и стали чересчур усердствовать.

До убийства Урицкого в Петрограде не было расстрелов, а после него слишком много и часто без разбора, тогда как Москва в ответ на покушение на Ленина ответила лишь расстрелом нескольких царских министров». И тут же, однако, не слишком кро¬вожадный Петере грозил: «Я заявляю, что всякая попытка русской буржуазии еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором». Однако всего за несколько дней перед тем в «Еженедельнике

ЧК» (№ 6) был опубликован весьма укороченный список расстре¬лянных за покушение на Ленина. Их было 90 человек. Среди них были министры, офицеры, служащие кооперативных учреждений, присяжные поверенные, студенты, священники и др. А всего в эти дни в Москве по общим сведениям было расстреляно больше 300 человек. Не только Петербург и Москва ответили за покушение на

Ленина сотнями убийств. Эта волна прокатилась по всей советской России — и по большим и малым городам, и по местечкам и селам. Редко сообщались в большевистской печати сведения об этих убийствах, но все же в «Еженедельнике» мы находим упоминание и об этих провин¬циальных расстрелах, иногда с определенным указанием: расстрелян за покушение на Ленина. Возьмем хотя бы некоторые из них. «Преступное покушение на жизнь нашего идейного

вождя, тов. Ленина, — сообщала Нижегородская ЧК, — побуждает отказаться от сентиментальности и твердой рукой провести диктатуру пролетариа¬та». «Довольно слов » «В силу этого» — комиссией «расстрелян 41 человек из вражеского лагеря». И дальше шел список, в котором фигурируют офицеры, священники, чиновники, лесничий, редактор газеты, стражник и пр. и пр. В этот день в Нижнем на всякий случай взяли до 700 заложников. «Раб.

Кр. Ниж. Лист» пояснял это: «На каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товари¬щей убитых и раненых требует отомщения». «В ответ на убийство тов. Урицкого и покушение на тов. Лени¬на красному террору подвергнуты», по постановлению Сумской (Харьковской губ.) уездной ЧК, трое летчиков;

Смоленской Област¬ной Комиссией 38 помещиков Западной Области; Новоржевской — какие-то Александра, Наталия, Евдокия, Павел и Михаил Росляковы; Пошехонский — 31 (целыми семьями: 5 Шалаевых, 4 Волковых), Псковской — 31, Ярославской — 38, Архангельской — 9, Себеж-ской — 17, Вологодской — 14,

Брянской — 9 грабителей (И) и т. д. Всероссийской Ч.К. за покушение на вождя всемирного пролета¬риата среди других расстреляны: артельщик Кубицкий за ограбление 400 т.р два матроса за то же, комиссар Ч.К. Пискунов, «пытавшийся продать револьвер милиционеру», два фальшивомонетчика и др. Та¬кой список, между прочим, был опубликован в № 3 «Еженедельника

ВЧК». Таких опубликованных списков можно было бы привести десятки, а неопубликованных — не было места, где бы ни происходи¬ли расстрелы «за Ленина». Характерен экстренный бюллетень ЧК по борьбе с контрреволюцией в Моршанске, выпущенный по поводу происходивших событий. Он между прочим гласил: «Товарищи! Нас бьют по одной щеке, мы это возвращаем сторицей и даем удар по всей физиономии. Произве¬дена противозаразная прививка, т.е. красный террор

Прививка эта сделана по всей России, в частности в Моршанске, где на убийство тов. Урицкого и ранение т. Ленина ответили расстрелом (перечисле¬но 4 человека), и если еще будет попытка покушения на наших вождей революции и вообще работников, стоящих на ответственных постах из коммунистов, то жестокость проявится в еще худшем виде Мы должны ответить на удар — ударом в десять раз сильнее».

И впервые, кажется, появилось официальное заявление о заложниках, которые будут «немедленно расстреляны», при «малейшем контрреволюцион¬ном выступлении». «За голову и жизнь одного из наших вождей должны слететь сотни голов буржуазии и всех ее приспешников» — гласило объявление «всем гражданам города Торжка и уезда», выпу¬щенное местной уездной ЧК. Далее шел список арестованных и зак¬люченных в тюрьму, в качестве «заложников»: инженеры, купцы, священники и правые социалисты-революционеры.

Всего 20 чело¬век. В Иванове-Вознесенске заложников взяли 184 человека и т. д. В Перми за Урицкого и Ленина расстреляли 50 человек. За Урицкого и Ленина действительно погибли тысячи невинных людей. Тысячи по всей России были взяты заложниками. В № 157 пятигорских «Известий» 2 ноября был опубликован следующий приказ ЧК, возглавляемой Артабековым: «Вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата в

гор. Пятигорске 21-го окт. 1918 г. и в силу приказа № 3-ий 8-го октября сего года в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и других по постановлению Чрезвычайной Комиссии расстреляны нижеследу¬ющие заложники и лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям». Дальше шел список в 59 человек, который начинался ген. Рузским. Тут же был напечатан и другой список в 47 человек, где вперемежку шли: сенатор, фальшивомонетчик,

священник. Заложни¬ки «были расстреляны». Это ложь. Заложники были зарублены шаш¬ками. Вещи убитых были объявлены «народным достоянием» И в дальнейшем процветала та же система заложничества. Прошел год, в течение которого террор принял в России ужаса¬ющие формы: перед ним поистине бледнеет все то, что мы знаем в истории. Группой анархистов и левых социалистов-революционеров, первоначально

шедших рука об руку с большевиками и принимавших даже самое близкое участие в организации чрезвычайных комиссий, было совершено террористическое покушение в значительной степени в ответ на убийство целого ряда членов партии, объявленных залож¬никами. Еще 15 июня 1919 года от имени председателя Всеукраинской Чрезвычайной Комиссии Лациса было напечатано следующее заявле¬ние: «В последнее время целый ряд ответственных советских работни¬ков получает угрожающие письма от боевой дружины левых социали¬стов-

революционеров интернационалистов, т.е. активистов. Совет¬ским работникам объявлен белый террор. Всеукраинская Чрезвычай¬ная Комиссия настоящим заявляет, что за малейшую попытку напа¬дения на советских работников будут расстреливаться находящиеся под арестом члены партии соц рев. активистов, как здесь, на Украине, так и в Великороссии. Карающая рука пролетариата опустится с оди¬наковой тяжестью как на белогвардейца

с деникинским мандатом, так и на активистов левых социалистов-революционеров, именующих себя интернационалистами. Председатель Всеукраинской Комиссии Лацис». Как бы в ответ на это 25 сентября 1919 года в партийном боль¬шевистском помещении в Москве, в Леонтьевском переулке, произве¬ден был заранее подготовленный взрыв, разрушивший часть дома. Во время взрыва были убиты и ранены несколько видных коммунистов. На другой день в московских газетах за подписью Каменева была опубликована угроза: «белогвардейцы»,

совершившие «гнусное пре¬ступление», «понесут страшное наказание». И новая волна кровавого террора пронеслась по России: власть «достойным образом» расплачивалась за взрыв с людьми, которые не могли иметь к нему никакого отношения. За акт, совершенный анар¬хистами, власть просто расстреливала тех, кто в этот момент был в тюрьме. «В ответ на брошенные в Москве бомбы» в Саратове ЧК расстре¬ляла 28 человек, среди которых было несколько

кадетов — кандидатов в члены Учредительного собрания, бывший народоволец, юристы, помещики, священники и т.д. Столько расстреляно официально. В действительности больше, столько, сколько по телеграмме из Москвы пришлось из «всероссийской кровавой повинности» на Саратов — таких считали 60. Террор в изображении большевистских деятелей нередко пред¬ставляется как следствие возмущения народных масс. Большевики, мол, вынуждены были прибегнуть к террору под давлением

рабочего класса. Мало того, государственный террор лишь вводил в известные правовые нормы неизбежный самосуд. Более фарисейскую точку зре¬ния трудно себе представить, и нетрудно показать на фактах, как далеки от действительности подобные заявления. В записке народного комиссара внутренних дел и в то же время истинного творца и руководителя «красного террора» Дзержинского, поданной Совет народных комиссаров 17 февраля 1922 года, между прочим, говорилось: «В

предположении, что вековая старая ненависть революционного пролетариата против поработителей поневоле выль¬ется в целый ряд бессистемных кровавых эпизодов, причем возбуж¬денные элементы народного гнева сметут не только врагов, но и друзей, не только враждебные и вредные элементы, но и сильные и полезные, я стремился провести систематизацию карательного аппа¬рата революционной власти». «Чрезвычайная комиссия была не что иное, как разумное направ¬ление карающей руки революционного пролетариата».

Проект об организации Всероссийской Чрезвычайной комиссии, составленный Дзержинским еще 7 декабря 1917 года на основании «исторического изучения прежних революционных эпох», находился в полном соответствии с теориями, которые развивали большевист¬ские идеологи. Ленин еще весной 1917 года утверждал, что соци¬альную революцию осуществить весьма просто: стоит лишь уничто¬жить 200—300 буржуев. Известно, что Троцкий в ответ на книгу

Каутского «Терроризм и коммунизм» дал «идейное обоснование тер¬рора», сведшееся, впрочем, к чрезмерно простой истине: «враг должен быть обезврежен; во время войн это значит — уничтожен». «Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать». И прав был Каутский, сказавший, что не будет преувеличением назвать книгу Троцкого «хвалебным гимном во славу бесчеловечности».

Эти крова¬вые призывы поистине составляют, по выражению Каутского, «вер¬шину мерзости революции». Не могло быть ничего более возмутительного, чем дело капитана Щастного, рассматривавшееся в Москве в мае 1918 года в так назы¬ваемом Верховном Революционном Трибунале. Капитан Щастный спас остаток русского флота в Балтийском море от сдачи немецкой эскадре и привел его в

Кронштадт. Он был обвинен тем не менее в измене. Обвинение было формулировано так: «Щастный, совершая геройский подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти». Главным, но и единственным свидетелем против Щастного выступил Троцкий. 22 мая Щастный был расстрелян «за спасение Балтийского флота». Этим приговором устанавливалась смертная казнь уже и по суду. «Кровавая комедия

хладнокровного человекоубийства» вызвала яркий протест со стороны лидера социал-демократов-меньшевиков Мартова,обращенный к рабочему классу. На него не последовало, однако, тогда широких откликов, ибо политическая позиция Мартова и его едино¬мышленников в то время сводилась «к призыву работать с большеви¬ками для противодействия грядущей контрреволюции». Смертную казнь по суду или в административном порядке, как то практиковала Чрезвычайная Комиссия на территории советской

Рос¬сии и до сентября 1918 года, то есть до момента как бы официального объявления «красного террора», нельзя считать единичными фактами. Их было даже не десятки, а сотни. Мы имеем в виду только смерть по тому или иному приговору, а не расстрелы, которые сопровождали усмирения всякого рода волнений, которых было так много в 1918 году. «К вопросу о смертной казни»: «Отбросим все длинные, бесплод¬ные и праздные речи о красном терроре

Пора, пока не поздно, не на словах, а на деле провести самый беспощадный, строго организован¬ный массовый террор » — призывал «Еженедельник ВЧК». После знаменитого приказа Петровского едва ли даже стоит го¬ворить о «рабочем классе», выступающем мстителем за своих вождей, и о гуманности целей, которые якобы ставили себе Дзержинский и другие при организации так называемых Чрезвычайных Комиссий. Только полная безответственность большевистских публицистов по¬зволяла, например,

Радеку утверждать в «Известиях» 6 сентября, что «если бы не уверенность рабочих масс в том, что рабочая власть сумеет ответить на этот удар, то мы имели бы налицо массовый погром буржуазии». Какое в действительности может иметь значение заявле¬ние неких коммунистов Витебской губернии, требовавших 1000 жертв за каждого советского работника? Или требование коммунистической ячейки какого-то автопоезда — за каждого павшего расстрелять 100 заложников,

за каждого красного 1000 белых, или заявление Комячейки Западной Области Чрезвычайной Комиссии, требовавшей 13 сентября «стереть с лица земли гнусных убийц», или резолюция красноармейской части охраны Острогородской ЧК (23 сентября): «За каждого нашего коммуниста будем уничтожать по сотням, а за поку¬шение на вождей тысячи и десятки ( ) тысяч этих паразитов». Мы видим, как по мере удаления от центра кровожадность

ЧК возрастала — начали с сотен, дошли до десятков тысяч. В Киеве печатался «Красный Меч» — орган ВУЧК, которую возглавлял Ла¬цис. В № 1 мы читаем статью редактора Льва Крайнего: «У буржуаз¬ной змеи должно быть с корнем вырвано жало, а если нужно, и разодрана жадная пасть, вспорота жирная утроба. У саботирующей, лгущей, предательски прикидывающейся сочувствующей ( ) внеклас¬совой интеллигентской

спекулянтщины и спекулянтской интеллигенции должна быть сорвана маска. Для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации низших классов». «Объявленный красный террор — вторит ему тут же некто Шварц — нужно проводить по-пролетар¬ски » «Если для утверждения пролетарской диктатуры во всем мире нам необходимо уничтожить всех слуг царизма и капитала, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним

задачу, возложен¬ную на нас Революцией». «Наш террор был вынужден, это террор не ЧК, а рабочего клас¬са», — вновь повторял Каменев 31 декабря 1919 года. «Террор был навязан Антантой», — заявлял Ленин на седьмом съезде советов в том же году. Нет, это был террор именно Ч.К. Вся Россия покрылась сетью чрезвычайных комиссий для борьбы с контрреволюцией, сабо¬тажем и спекуляцией. Не было города, не было волости, где ни появлялись бы отделения всесильной

всероссийской Чрезвычайной Комиссии, которая отныне стала основным нервом государственного управления и поглощает собой последние остатки права. Сама «Прав¬да», официальный орган центрального комитета коммунистической партии в Москве, должна была заметить 18 октября: «Вся власть советам» сменяется лозунгом: «вся власть чрезвычайкам». Уездные, губернские, городские (на первых порах волостные, сельские и даже фабричные) чрезвычайные комиссии, железнодорож¬ные, транспортные и пр фронтовые или «особые отделы»

ЧК по делам, связанным с армией. Наконец, всякого рода «военно-полевые», «военно-революционные» трибуналы и «чрезвычайные» штабы, «ка¬рательные экспедиции» и пр. и пр. — все это создавалось для осуще¬ствления красного террора. В одном Киеве было 16 самых разнообраз¬ных чрезвычайных комиссий, каждая из которых самостоятельно выносила смертные приговоры. Константинопольский корреспондент «Общего Дела» Л. Леони¬дов в ряде очерков «Что происходит в

Одессе» представлял потряса¬ющие картины жизни в Одессе в те дни. По его словам, число расстре¬лянных по официальным данным доходило до 7000. Расстреливали по 30—40 человек в ночь, а иногда по 200—300. Тогда действовал пулемет, ибо жертв было слишком много, чтобы расстреливать поодиночке. Тогда не печатали фамилий расстрелянных, ибо убивали пого¬ловно целыми тюремными камерами.

Есть ли здесь преувеличения? Возможно, но как все это правдоподобно. Ведь поголовно расстрели¬вали всех офицеров, захваченных на румынской границе, не пропу¬щенных румынами через Днестр и не успевших присоединиться к войскам генерала Бредова. Таких насчитывалось до 1200; они были заключены в концентрационные лагеря и постепенно расстреляны, 5 мая проведен был самый массовый расстрел этих офицеров.

Как-то не хочется верить сообщению, будто бы о предстоящем расстреле было объявлено даже в «Известиях». Ночью в церквях раздался «траур¬ный» звон. Ряд священников, по словам автора сообщения, были за это привлечены к суду революционного трибунала и приговорены к 5—10 годам принудительных работ. В некоторых чрезвычайных комиссиях, говорят, заведена была особая должность «завучтел», то есть заведующий «учетом тел». Завершая рассказ об этом чудовищном периоде в жизни

России, хотим лишь констатировать, что подавляющее число красных палачей не умерли своей смертью, а были сметены очередной волной террора, теперь уже сталинского, и погибли в застенках НКВД так же стреми¬тельно, как они сами истребляли своих жертв в застенках ВЧК. И в этом, наверное, есть своя, особенная логика Истории.