Польша в XVI веке. Консолидация и экспансия

Польша существует, когда существует самосознание, способное найти материальные средства для своего выражения. Для XVI в. уже с большей определенностью можно говорить о том, каковы были отличительные черты Польши и поляков того времени. В их числе был польский язык как устойчивый элемент польской идентичности, который в XVI в. сумел вытеснить латынь из сферы общественной жизни и стать средством выражения в области духовной жизни поляков. В этот же период укоренилось общее для всего шляхетского сословия представление о праве как о норме, стоящей выше любой власти. И наконец, на смену королевству пришла Речь Посполитая как самобытная форма государственного правления, оказавшая огромное влияние на всю дальнейшую историю. В Речи Посполитой шляхетское сословие превратилось в «шляхетскую нацию»; на протяжении жизни двух поколений, благодаря полученным прежде привилегиям и благоприятной экономической конъюнктуре, в ее руках оказался полный контроль над всеми областями политической, социальной и экономической жизни. Шляхетская Речь Посполитая просуществовала вплоть до разделов, однако характер доминирующего положения шляхты не претерпел существенных изменений. На протяжении XVI в. король превратился в избираемого монарха с весьма ограниченными властными полномочиями, знать стала магнатерией, а шляхта, не забывая о своем рыцарском происхождении, стала превращаться в помещичье сословие.

Смерть короля Яна Ольбрахта (1492—1501) открыла новый период в истории Польши, когда наметились противоречия между интересами государства и интересами правящей династии. Амбиции Ягеллонов, иногда совпадавшие, а иногда и противоречившие устремлениям шляхты, столкнулись с экспансионистскими планами Габсбургов. Шляхта испытывала неприязнь к этой династии и неохотно соглашалась выполнять какие-либо повинности в пользу государства. Ягеллоны, в свою очередь, стремились сохранить свои позиции в Литве, в чем шляхта усматривала как положительные, так и отрицательные для себя моменты. Каковы были интересы Речи Посполитой, ставшей воплощением интересов шляхетского сословия? Ответ на этот вопрос найти непросто.

После поражения литовцев в войне с Московским государством на реке Ведроша (1500) и коронной армии на Буковине (1497) сложились условия, которые благоприятствовали сближению Польши и Литвы. В 1499 г. перед лицом угрозы со стороны Московского княжества была восстановлена Городельская уния; в 1501 г. она была вновь подтверждена, что было обусловлено причинами внутриполитического характера. Тогда же закрепилась практика избрания короля на выборных съездах шляхты, хотя круг претендентов ограничивался только членами правящей династии. Занимавший с 1491 г. литовский престол Александр (1501—1506) в обмен за коронацию и польский трон издал Мельницкий привилей (1501), согласно которому знать оказывалась в более выгодном по сравнению со шляхтой положении: власть переходила в руки сената, а королю практически отводилась роль его председателя. Совершенно очевидно, что перспектива ограничения властных полномочий не отвечала интересам монарха, поэтому он попытался найти опору в лице средней шляхты. В результате на сеймах, состоявшихся в Пётркове (1504) и Радоме (1505), сложился антимагнатский союз, который положил начало борьбе за возвращение жалованных коронных владений. Возвращение этих земель в казну позволило бы королю увеличить свои доходы, а шляхте — рассчитывать на уменьшение налогов в пользу государства. Закон об incompatibilia, в свою очередь, препятствовал сосредоточению слишком большой власти в одних руках, что также представляло опасность для короля и шляхты. Последней, однако, удалось отстоять фундаментальный принцип «ничего нового» (лат. nihil novi) (1505). Запрет на введение каких-либо новшеств без согласия представителей шляхты был закреплен в 1506 г. в своде законов, составленном по инициативе коронного канцлера Яна Лаского. Но ни одна из сторон не проявила должной решительности. Борьба за так называемую «экзекуцию прав» не разрешила существующих проблем, хотя именно вокруг экзекуции и была на протяжении более чем полувека сосредоточена деятельность шляхетских реформаторов государства. В борьбе за свою сословную гегемонию они выработали особый стиль общественной деятельности и специфические формы жизненного уклада.

Двум последующим представителям династии Ягеллонов — Сигизмунду I (1506—1548), прозванному Старым, и его сыну Сигизмунду Августу (1548—1572) удавалось довольно удачно балансировать между устремлениями знати и претензиями шляхты. В этом заключался интерес династии, который в понимании последних Ягеллонов был тождествен интересам государства. Их политике противостояла концепция Речи Посполитой, т. е. республики (res publica) как общего блага, идентифицируемого с благом шляхетского сословия. Но, хотя конфронтация двух концепций государственного устройства принимала порой резкие формы, до открытого столкновения дело не дошло: экономические преобразования, распространение протестантской Реформации и гуманистических идей протекали спокойно. Сложилось своего рода равновесие, которое выражалось в принципе взаимодействия трех так называемых «сеймовых сословий»: короля, сената и «посольской избы».

Коронные земли и Великое княжество Литовское, как и прежде, были объединены персональной унией; и лишь в 1569 г. в Люблине была заключена уния реальная и два государства были объединены в единое целое. Речь Посполитая превратилась в однородный (с точки зрения институтов государственной власти) политический организм, но сохранила при этом неоднородность во всех иных отношениях. Территория государства после аннексии Ливонии в 1582 г. составляла 815 тыс. кв. км и была меньше, чем в начале века (1140 тыс. кв. км); после заключения Поляновского мира в 1634 г. она увеличилась до 990 тыс. кв. км. После России это было самое большое государство в Европе. Прирост населения был довольно значительным, достигая в центральных районах Короны (Великая Польша, Малая Польша, Мазовия) 0,3% в год; такой прирост населения сохранялся до середины XVII в. В начале XVI столетия в Речи Посполитой проживало около 7,5 млн человек, от 8 до 10 млн — в 1582 г. и почти 11 млн — в 1650 г. При этом население распределялось очень неравномерно: в Малой Польше его плотность составляла 22 человека/кв. км, а на Украине — не более 3 человек/кв. км. И хотя средняя плотность населения выросла с 6 до 11 человек/кв. км, страна оставалась малонаселенной. По этой причине, вероятно, государство не стимулировало интенсивную колонизацию и не решало возникающие социально-экономические проблемы репрессивными методами. Постепенно, хотя и не очень быстрыми темпами ограничивалась свобода передвижения крестьян, что служило интересам шляхты и ее фольварочного хозяйства. Со временем крестьянам было навязано крепостное право. И лишь гораздо позже дали о себе знать отрицательные для государства последствия подобного решения.

Оба последних представителя династии Ягеллонов вели ожесточенную борьбу в первую очередь за то, каким образом будет осуществляться управление в государстве. Обладая неограниченной наследственной властью в Литве, Ягеллонам не удалось навязать Речи Посполитой государственное устройство абсолютистского типа. Это не было связано с многочисленностью шляхетского сословия, достигавшего 8—10% общей численности населения. В это же самое время в Испании численность знати была приблизительно такой же, но, несмотря на это, там сложилась совершенно иная форма правления, ставшая для польской шляхты XVI—XVII вв. синонимом самой ужасной тирании. Поэтому безуспешность попыток королевской власти обрести доминирующую позицию в государстве следует связывать с другими причинами.

Речь Посполитая сформировалась как государство шляхты. Она оставалась таковым и тогда, когда реальные рычаги власти оказались в руках магнатерии, и тогда, когда власть в стране вершили иностранные армии и резиденты соседних держав. Начиная с XIV в. шляхта постепенно отвоевывала себе привилегии, которые позволили рыцарскому сословию превратиться в сословие землевладельцев, и именно это дало ей возможность воспользоваться уникальной экономической конъюнктурой, сложившейся в XVI столетии, в Европе в связи с ростом спроса на зерно и притоком ценных металлов из Америки. Проблемы, связанные с так называемым кризисом феодализма, затронули польскую шляхту в меньшей степени, чем привилегированное сословие на Западе, и, возможно, поэтому численность польской знати существенно увеличилась. В любом случае решение было найдено прежде, чем сложилась благоприятная экономическая конъюнктура: личная зависимость крестьянства стала основой шляхетской модели общества и государства, а конъюнктура цен на зерно в XVI в. позволила в полной мере использовать эту зависимость. Речь Посполитая не была воплощением идеала, но идеал шляхетской демократии сложился в государстве, которое на практике стояло на страже прав своих граждан.

Государство было призвано укреплять правовую систему, гарантировать безопасность граждан и не ограничивать их экономическую инициативу; выгода шляхтича-помещика должна была стать выгодой государства, интерес шляхетского сословия — государственным интересом. И именно с учетом этой перспективы необходимо рассматривать события не только XVI в., но и всей эпохи «Речи Посполитой обоих народов».

Власть в Речи Посполитой была разделена между тремя силами, а сложившееся в первой половине XVI в. равновесие препятствовало введению каких-либо принципиальных новшеств в сфере управления государством. В 30-е годы XVI столетия под лозунгом «исполнения» (executio) прежних прав и возвращения королевских владений формируется политическое движение шляхты, получившее название экзекуционного движения. Политически активная часть шляхетского сословия стремилась добиться влияния на монарха, давая ему, таким образом, шанс укрепить собственную власть. Программа «экзекуции прав», связанная с польской Реформацией и распространением идей гуманизма, долгое время оставалась в сфере постулатов. Но сила шляхты заключалась в том, что именно ей принадлежало право определять уровень налогов, и король был не в состоянии получить необходимые ему средства другим путем, хотя скудость королевской казны объяснялась не только отсутствием кредитования со стороны мещанства. Экзекуционисты, не соглашаясь с экономическими привилегиями католического клира, требовали независимости от Рима. Но им не удалось создать национальную церковь. По всей видимости, ни король, ни шляхта не нуждались в столь радикальном решении проблем. Реформация, однако, получила среди шляхты довольно широкое распространение, и в середине XVI в. Речь Посполитая являлась де-факто государством нескольких религиозных вероисповеданий. Это, впрочем, не изменило общего направления эволюции общества и государства.

В конце 50-х годов XVI в. постепенно нарастало ощущение бесплодности спора, который длился в течение двух десятилетий. Сигизмунд Август, который остро нуждался в средствах на ведение войны в Ливонии, пошел на сближение с посольской избой. На Пётрковском сейме 1562—1563 гг. были утверждены требования экзекуционистов, и в первую очередь требование произвести ревизию полученных магнатами прав на владение королевскими землями, что должно было ослабить позиции знати; было решено, что четвертая часть доходов с этих земель будет выделяться на содержание постоянной армии. Шляхта попыталась переложить обязанность по защите государственных границ на короля и крепостных. Стремясь обезопасить себя от возможных притеснений со стороны монарха, шляхта сохранила за собой право на неповиновение королю. Но союз короля со сторонниками реформ не принес успеха ни одной из сторон, а в 1569 г. и вовсе разразился конфликт сторон: чтобы заставить шляхту реформировать налоговую систему, король всячески сдерживал реформу апелляционного судопроизводства.

Агитация вокруг программы экзекуции и планов переустройства Речи Посполитой, особенно активно проводившаяся на сеймах 1564 и 1565 гг., значительно ослабла после смерти Сигизмунда Августа, хотя борьба за власть и за передел доходов все еще продолжалась. Шляхта ревниво следила за тем, чтобы раздача владений и должностей не приводила к усилению позиций короля и чтобы государство не ущемляло прав своих граждан. В 1573—1575 гг. была установлена главенствующая роль сейма в политической жизни. Но прерогативы, полученные сеймом, были своего рода авансом. В условиях дальнейшего усиления имущественного расслоения шляхты это привело в XVII в. к усилению роли магнатерии.

В государстве, которое все более превращалось в республику «шляхетской нации», ослабевало чувство Corpus Regni, т. е. общей ответственности за его судьбу. Это понятие по-прежнему распространялось на все земли лехитских славян, а также на земли, некогда входившие в состав государства Пястов. Во второй половине XVI в. постепенно ослабевает стремление к полному объединению этих территорий, уступая место новому стремлению к совершенно иной идентичности Речи Посполитой. Процесс интеграции земель и людей осуществлялся в соответствии с новой формулой, что повлияло на направления и формы внешней экспансии.

Шляхта восприняла интегрирование Мазовии в состав коронных земель как должное. Эти земли включались постепенно на протяжении XV и XVI вв., по мере угасания местной княжеской династии; их окончательная инкорпорация завершилась в 1526—1529 гг. На протяжении последующих 50 лет Мазовия в полной мере интегрировалась в состав Речи Посполитой, хотя и слыла самым бедным регионом, известным своей чрезвычайно многочисленной (до 40% населения) мелкопоместной, задиристой и весьма невежественной шляхтой. Но благодаря тому что Варшава стала столицей, этим землям суждено было стать символом всех польских земель. После Великой Польши пришло время Мазовии стать синонимом всего «польского», хотя это и произошло уже в эпоху утраты государственности. Наряду с территориальной интеграцией в XVI в. рождалось осознание общности интересов и ощущение единства. Но этот процесс затронул польские земли не слишком глубоко и не преодолел их разнородности. Двойственный характер идентификации шляхты с польской землей и с Речью Посполитой облегчал территориальную экспансию без одновременного усиления государства.

Иначе сложились судьбы прусских территорий, где интересы и сознание местной знати радикально отличались от тех, что были присущи основной массе польской шляхты. Тевтонский орден не отказался от идеи вернуть утраченные в предыдущем столетии территории. Для реализации своих устремлений он легко находил поддержку в империи, поскольку Габсбурги видели в Ягеллонах своих соперников за гегемонию в Центральной Европе. Гданьск связывали с Польшей деловые интересы, при этом жителям города навязывалась совершенно независимая от Речи Посполитой политика. Гданьский патрициат стремился не подпускать Речь Посполитую близко к Балтике и был совершенно не намерен подчиняться ее налоговой политике. Польскую шляхту, по правде говоря, интересовали только цены на зерно и условия приобретения иностранных товаров. У представителей государственной власти не существовало какой-либо определенной концепции относительно морской политики, а потому все попытки подчинить себе Гданьск были непоследовательны. Во время первой Северной войны 1563—1570 гг. Речь Посполитая в силу своих интересов в Ливонии оказалась вовлечена в боевые действия на Балтийском море. Сигизмунд Август считал, что Москве нельзя давать доступ к Балтике и что нужно создавать собственный флот. Это переплетение внутри- и внешнеполитических условий склонило его к сотрудничеству с движением экзекуционистов. Король действовал решительно и в 1568 г. сумел подчинить себе Гданьск. Зато Стефан Баторий, занятый исключительно московскими и венгерскими делами, с легкостью пошел в 1576 г. на уступки жителям Гданьска: жизненно важное для существования Речи Посполитой устье реки Вислы осталось под контролем гордого города, словно все были уверены в том, что сбыт польского зерна лучше всего доверить Гданьску.

Обособленность Королевской Пруссии (Восточного Поморья) была ликвидирована после 1568 г. Зато возникшее на территории Пруссии после секуляризации Тевтонского ордена княжество все более явно демонстрировало свою независимость от Речи Посполитой. Присяга, принесенная в 1525 г. последним великим магистром Альбрехтом Гогенцоллерном Сигизмунду I, стала событием, которое, впрочем, не повлияло на будущее этих земель. Обе стороны имели все основания считать это событие внешнеполитическим успехом: хотя секуляризация лишала княжество протекции со стороны императора и папы, Альбрехт сумел предотвратить, казалось бы, неизбежное военное поражение, а Речь Посполитая — обезопасить свой северный фланг без дополнительных затрат. Гогенцоллерны стремились создать на территории Пруссии собственное государство и, несмотря на свою жесткую позицию, смогли получить значительную поддержку у местной шляхты и мещанства. Но политические силы Речи Посполитой не проявляли к этому интереса, поэтому бранденбургским Гогенцоллернам удалось сначала закрепить свои наследственные права на Пруссию (1563), а в 1611 г. распространить на нее права лена, чтобы в 1657 г. добиться наконец полного уничтожения ленной зависимости Княжеской Пруссии от Польши. Сиюминутные выгоды, полученные от секуляризации ордена, были незначительными, а последствия этого проявились много позже. Прусская проблема в XVI столетии не рассматривалась в категориях этничности, а религиозный фактор дал о себе знать лишь в XVII в., когда начинала формироваться польская идентичность, связанная с католицизмом и шляхетством.

Северные и западные территории не привлекали внимания шляхты и короля, а потому остались незамеченными вполне реальные шансы установить контроль над Западным Поморьем на рубеже XVI— XVII вв.; никто специально не заботился и о том, чтобы вернуть хотя бы часть отошедших к Чехии силезских земель. Внимание шляхты и власти было обращено на другое (юго-восточное) направление, хотя этот фактор не может служить исчерпывающим объяснением того, почему Речь Посполитая отказалась от борьбы за западные и северозападные земли. Интересы Польши той эпохи, когда существовало определенное языковое и социальное сообщество, смещались с северо-западного направления на юго-восток. Причины этого дрейфа не до конца ясны. В этом же направлении шли наиболее интенсивные процессы интеграции; ось этого направления объединяла самые густонаселенные территории: Куявию, Мазовию и краковское земли с привлекательными для сельскохозяйственной колонизации землями Галицкой Руси, Волыни, Подолии. Здесь также проходил путь, по которому заработанные на торговле зерном драгоценные металлы устремлялись в направлении Леванта; этим же путем (но уже с другой стороны) в Польшу проникали столь характерные для той эпохи восточные мотивы. Следовательно, эти геополитические перемены нельзя считать случайными и объяснять их только сословным эгоизмом польской шляхты.

Польская экспансия в восточном направлении и сейчас продолжает вызывать большие споры. Эта экспансия стала одним из проявлений процессов интеграции, в результате которых значительная часть населения, главным образом шляхетского происхождения, стала считать себя поляками. Уния 1569 г. с Литвой была не диктатом Польского королевства, а выражением воли шляхетского слоя, интересы которого были в каком-то смысле подчинены высшим интересам Речи Посполитой. Уния втянула Корону в далекие, казалось бы, от нее московские, а со временем также ливонские и украинские проблемы. Нужно, однако, иметь в виду, что в XVI в. именно Московское княжество осуществляло экспансию на землях Великого княжества Литовского. И если возможно говорить о какой-либо польской исторической ошибке, то только в том смысле, что был допущен конфликт со Швецией, а не в том, что Польша противостояла продвижению московского государства на Запад. С точки зрения политических категорий XVI в. действия Речи Посполитой необходимо признать вполне рациональными. Выход Польши к Балтийскому морю в годы правления Сигизмунда Августа был смелым, но лишенным оснований замыслом; никто, кроме короля, не понимал необходимости этого предприятия. Видя в территориальной экспансии средство для расширения своего жизненного пространства и поддержания сословного статуса, шляхта в XVI в. находила в Речи Посполитой более простые решения, чем стремление пробиваться к морю. Голландцы, датчане, ганзейцы и даже жители Гданьска, хотя их интересы и противоречили друг другу, были против создания польского флота или контролирования со стороны Польши навигации на Балтийском море. Однако важно отметить, что предложенное Сигизмундом Августом и его сторонниками решение проблемы (так называемая Морская комиссия 1568 г. и план строительства королевского флота) не получило поддержки со стороны шляхты.

Не проявляя интереса к Пруссии, Речь Посполитая обратилась к экспансии в Ливонии. Эти земли, находившиеся под властью Ливонского ордена меченосцев, были охвачены внутренними конфликтами на религиозной почве. Конфликты усугублялись интригами со стороны внешних сил, заинтересованных в установлении своей власти над богатой страной, контролирующей торговлю с литовскими и русскими землями. Вмешательство Сигизмунда Августа во внутренние конфликты в Ливонии привело в 1557 г. к заключению направленного против России Позвольского соглашения. Началась война, в результате которой Россия добилась выхода к Балтийскому морю в Нарве (1558); Швеция вторглась в Эстонию (1561); Дания овладела Эзельским епископством. Ливония оказалась перед выбором: либо подвергнуться разделу, либо сохранить свою целостность, которую, как тогда представлялось, могла гарантировать только Речь Посполитая. В 1561 г. орден был секуляризирован, и на территории Курляндии и Семигалии (Земгале) создано светское княжество; оставшиеся территории превращались в польско-литовское совместное владение. Такое решение проблемы, которое в тот момент было для жителей Ливонии наиболее выгодным, выглядело привлекательным скорее для польских магнатов, чем для шляхты. Сигизмунд Август стремился укрепить связи ливонской знати с Речью Посполитой, но этому помешало все возраставшее давление со стороны польской и литовской шляхты. Созданные в Ливонии в годы правления Стефана Батория староства оказались в руках поляков. В этой ситуации стала очевидной необходимость договориться с одним из претендующих на Ливонию соперников, но, поскольку соглашение с Москвой было невозможно, единственно разумным явился союз со Швецией. Однако именно этот вариант оказался совершенно нереалистичным, и Речь Посполитая не сумела достичь в Ливонии значительных успехов с помощью военной силы. По мирному договору, подписанному в Щецине (1570), Швеция укрепила свои позиции, а Московское государство, благодаря поддержке Габсбургов, сохранило за собой право судоходства по Нарве. При подобном раскладе сил удар Ивана IV в 1577 г. не только был нацелен на вытеснение Речи Посполитой из Ливонии, но и представлял серьезную угрозу для Литвы.

С точки зрения интересов Речи Посполитой экспансия в Ливонии была вполне оправданной, однако способ ее осуществления оказался не совсем удачным. Слишком сложно было примирить между собой материальные интересы магнатов, контрреформаторские настроения католического духовенства и налоговые интересы государства. А потому, несмотря на растущее влияние шляхетской культуры и возможные выгоды от союза с Речью Посполитой, Ливония продолжала колебаться. Это облегчало вмешательство со стороны Швеции и подталкивало и Москву к новым нападениям.

В этих условиях юго-восточное направление польской экспансии представлялось самым выгодным. Магнаты и шляхта действовали совместно. Это, однако, не означает, что они всегда действовали умело. Такое направление экспансии, в результате которой можно было избежать конфликта с Турцией и Россией, отвечало естественным тенденциям развития и социально-политической структуре Речи Посполитой. При этом все попытки вовлечь шляхту в войну против Москвы и подчинить русское общество с помощью церковной унии были несостоятельными, не соответствовали пространственному и культурному статусу Речи Посполитой и, следовательно, были обречены на поражение. Подобный конфликт был по плечу лишь действительно великой державе, однако Речь Посполитая, имея для этого достаточно возможностей, великой державой тогдашней Европы так и не стала.

Если попытаться оценить значение юго-восточного направления экспансии — единственного, которое давало возможность избежать прямых военных конфликтов и решить при этом проблемы, связанные с численным увеличением шляхты, — то возникают два соображения. Во-первых, избыток шляхты не был столь значителен, коль скоро в XVI в. не удалось укрепиться на Украине и полонизировать ее. Во-вторых, как характер земель, включенных в состав Короны после Люблинской унии 1569 г., так и специфика государственного устройства способствовали развитию на этих территориях крупной земельной собственности. На пограничных землях, слабо населенных, но очень плодородных, которым постоянно угрожали татарские набеги, происходили противоречивые процессы: с одной стороны, колонизация осуществлялась преимущественно местным населением, которое отличалось от польского элемента по своей этнической и религиозной принадлежности; с другой — только большие земельные владения могли успешно обороняться в условиях постоянной внешней опасности. Поэтому именно на юго-восточных землях складывалось экономическое могущество магнатов и возникали предпосылки для их реальной независимости. Как будет отмечено ниже, шляхта оттолкнула от себя казачество, единственную силу, которая могла бы прочно связать Украину с Речью Посполитой и польской культурой. Нежелание решать проблему запорожских казаков стало, вероятно, той единственной ошибкой, которой можно было избежать.

Со смертью последнего Ягеллона наступила эпоха выборных (элекционных) королей. Период бескоролевья (июль 1572 — май 1573 г.) и продолжавшееся немногим более года правление Генриха Валуа (1573—1574) не поколебали Речь Посполитую: несмотря на хаос, сопровождавший элекцию, внутренние распри и вмешательство извне, кризиса удалось избежать. В годы правления Стефана Батория (1576—1586) и Сигизмунда III Вазы (1587—1632) Речь Посполитая достигла апогея своего могущества: самые обширные за всю ее историю границы, самая масштабная экспансия и самая весомая позиция в Европе — все эти преимущества пришлись на тот момент, когда уже давали о себе знать предпосылки будущего краха.

В Речи Посполитой не уделялось большого внимания внешней политике. Она не отличалась продуманностью, сочетая не связанные между собой, часто противоречившие друг другу интересы монарха и шляхты, отдельных родов знати, Короны и Литвы. В начале XVI в. на внешнюю политику влияли династические планы Ягеллонов и их противодействие экспансии Габсбургов. Формирование Речи Посполитой было связано с гибкостью институтов Короны. Этому же способствовала и сознательная политика династии. На рубеже XV—XVI вв. международная ситуация представлялась особенно благоприятной. Большие надежды на сдерживание османской экспансии вселяла перспектива, что по Дунаю будет проходить граница государства, имеющего солидные тылы; вопрос был лишь в том, о каком государстве могла идти речь. Совершенно очевидно, что на роль главной, а следовательно, и доминирующей в этой части Европы силы претендовала империя. Политика Ягеллонов в этом регионе зависела де-факто от местных антигабсбургских тенденций: Речь Посполитая, во-первых, могла стать противовесом габсбургской экспансии, а во-вторых, в ней видели защиту от турецкой угрозы. Было ли это заблуждением? Если не принимать в расчет Чехию, для которой союз с Австрией казался более выгодным, нежели опора на Польшу, все страны южного пояса стремились к обретению государственной независимости. И это в значительной мере увеличивало шансы Ягеллонов на то, чтобы достойно конкурировать с Габсбургами.

Обе стороны всерьез подходили к этой проблеме. Император Максимилиан поддерживал все попытки Тевтонского ордена добиться независимости и искал союзника в лице Москвы. Экспансия Русского государства при Василии III развивалась быстрыми темпами, вступая в конфликт с территориальными претензиями со стороны Литвы. В 1514 г. был захвачен Смоленск, и важная победа польско-литовской армии под Оршей в том же году не обеспечила политического решения конфликта. Тогда Сигизмунд I затеял долгосрочную политическую интригу, целью которой было обретение польско-литовским государством великодержавного статуса. В 1515 г. Сигизмунду удалось изменить невыгодную для Польши ситуацию: ценой надежды на получение чешского и венгерского престолов он добился от Максимилиана отказа поддерживать Тевтонский орден и плести интриги в Москве. Но у этого плана не было прочной опоры, доказательством чего стали дискредитировавшие Сигизмунда действия чехов во время выборов императора в 1519 г. Альбрехт Гогенцоллерн оставался союзником Москвы (с 1517 г.); но в 1519—1521 гг. поляки сумели оказать на него значительное давление. От катастрофы орден спасли дипломатическое вмешательство Карла V и действия датского флота. Дальнейшее развитие событий в Пруссии и империи заставило Альбрехта подчиниться Польше, и союз этот оказался устойчивым на протяжении длительного времени. В 1522 г. литовцы заключили с Москвой перемирие, не получив, однако, обратно утраченных ими смоленских и северских земель. Такое положение вещей сохранилось и после русско-литовской войны (1534—1537). Условия мирного договора соблюдались в течение 25 лет и были нарушены агрессивными действиями со стороны Ивана IV.

Ягеллонский план укрепления своего влияния в Центральной Европе, если таковой и существовал, закончился провалом в 1526 г. под Мохачем, где венгерские войска были разбиты турками. Смерть молодого венгерского короля Людовика Ягеллона открыла Фердинанду Габсбургу дорогу к чешскому и венгерскому престолам. Сопротивление в Венгрии было непродолжительным; шляхетская партия, объединившаяся вокруг Яноша Запольяи, который пользовался поддержкой Сигизмунда, не смогла сохранить целостность страны. Турция была ближе и оказалась более надежным протектором, чем Речь Посполитая. События обнажили слабость позиций Сигизмунда I в Европе: он не мог участвовать в военных конфликтах одновременно на нескольких фронтах, а против Турции старался не предпринимать никаких действий. Причиной конфликтов с молдавскими господарями было стремление контролировать проходящие через их земли торговые пути. Конфликты ограничивались рамками приграничных войн, чтобы не провоцировать Турцию, которая рассматривала эти земли как сферу своего влияния. Поэтому после победы гетмана Яна Тарновского над молдавским господарем Петрилой (Петр Рареш) под Обертыном (1531) Польша довольствовалась гарантией безопасности для региона Покутья, не пытаясь установить протекторат над всей Молдавией. С Портой в 1533 г. был заключен вечный мир, который не нарушался почти целое столетие. Ни с финансовой, ни с военной точек зрения Речь Посполитая не была в состоянии сделать необходимое усилие, чтобы воплотить в жизнь возможности, которые открыла перед ней династическая политика Ягеллонов.

Между двумя потенциальными империями — габсбургско-испанской и Российской находились и жизненное пространство, и материальные ресурсы, достаточные для создания мощной политической системы. В данном отношении весьма поучительным представляется пример Франции, которая в определенные моменты своей истории была окружена еще большим числом врагов. Причины политического поражения Польши в Центральной Европе коренятся в интересах правящей группы: эти интересы привели к формированию такой политической системы, которая была неспособна вести экспансию с помощью военной силы. Именно поэтому противостоявшая Габсбургам Франция искала союзника скорее в лице Турции, чем Речи Посполитой.

И это особенно заметно в решении проблемы dominium maris baltici — господства на Балтийском море. Весьма характерно, что для всех последующих польских королей ливонская проблема была важнее прусской. Главную опасность для Речи Посполитой представляла Москва, поэтому возникало стремление создать на территории Ливонии преграду, способную сдержать распространение «варварства». Внешнеполитический поворот в сторону Швеции после 1568 г., когда на шведский трон вступил женатый на Катажине Ягеллонке Юхан III Ваза, оказался недолговечным. Сложно ответить на вопрос, что было причиной: отсутствие взаимопонимания с обеих сторон, непонимание сути балтийской проблемы или простые человеческие амбиции, начиная со спора вокруг Эстонии. В любом случае в 1570 г. в Щецине император оставил польских послов ни с чем, делая невозможным план дипломатической изоляции Москвы. Послы Речи Посполитой оперировали во время переговоров аргументами нравственного характера, в то время как были необходимы деньги и пушки. Весьма вероятно, что неудача, постигшая в последующие десятилетия наиболее естественный для Польши внешнеполитический союз со Швецией, проистекала из неспособности Речи Посполитой мобилизовать необходимые средства. Эта слабость государства заставляла постоянно проигрывавших в борьбе за польский престол Габсбургов строить планы разделов и поддерживать все политические силы, способные причинить вред Речи Посполитой. Ни в Вене, ни в Стамбуле не понимали специфики политического строя Речи Посполитой, что не помешало им сделать трезвый расчет, исходя из ответов на вопросы: может ли государство, стремящееся обрести статус великой державы, допускать самоуправство жителей Гданьска, платить подати татарам, оставлять безнаказанным вмешательство в свою внутреннюю политику? Что же это за король, который не правит и не управляет?

Нельзя обвинять Стефана Батория в том, что для него проблемы Гданьска и Пруссии были менее важны по сравнению с угрозой со стороны России в Ливонии. Это, по всей видимости, соответствовало и точке зрения сейма, который согласился ввести чрезвычайный налог. Благодаря дополнительным средствам король провел последовательно три военные кампании, в результате которых удалось оттеснить Россию от устья Двины. Удар по русским землям, ознаменованный приобретением Полоцка (1579), Великих Лук (1580) и осадой Пскова (1581), позволил подписать в Яме-Запольском перемирие, по которому Речь Посполитая получала всю Ливонию и Полоцк. Успех был очевиден, но оказался недолговечным. В самой Ливонии, когда миновала угроза установления власти Москвы, союз с Речью Посполитой уже не считали необходимым. Баторий и поляки не рассматривали всерьез угрозу со стороны шведов, и те, воспользовавшись ситуацией, захватили Нарву и укрепляли свои позиции в Эстонии. Получив Ливонию, Речь Посполитая не сумела воспользоваться своим успехом в полной мере и не ликвидировала источник потенциальных конфликтов со Швецией. Каковы были внешнеполитические приоритеты Батория? В первую очередь, он стремился свести на нет опасность вмешательства Москвы. Можно ли это считать прелюдией к значительным военным действиям против Турции и вытеснению ее за Дунай? Батория всегда подозревали в том, что свою мечту об освобождении Венгрии он ставил выше интересов Речи Посполитой. Именно он под давлением финансовых трудностей согласился отказаться от большей части остававшихся в руках короля судебных полномочий: в 1578 г. был создан Коронный трибунал — высшая апелляционная инстанция по гражданским и уголовным делам, заменившая апелляционный королевский суд. Но Баторий наряду с этим никогда не отказывался от мысли упрочить собственные позиции. Смерть короля помешала осуществить и турецкий проект, и планы вторжения в Московское государство, а последовавшее за нею бескоролевье усилило влияние магнатов в сейме и государстве.

Как можно оценить положение Речи Посполитой через 20 лет после заключения Люблинской унии? При Стефане Баторий она занимала более активную внешнеполитическую позицию, и перед ней открылась перспектива активного участия в европейских делах. После того как удалось справиться с Москвой, появилась возможность заключить союзы с Англией, Нидерландами или Филиппом II, ибо всех их связывали интересы на Балтике. Однако именно на этом направлении Речь Посполитая не сумела проявить силу. Но после того как турецкий и московский планы отошли на второй план, избрание Сигизмунда Вазы на польский престол (19 августа 1587 г.), возможно, открывало перед государством новые внешнеполитические перспективы.

Это избрание, равно как и предыдущее, не было единогласным. Победу Сигизмунда Вазы предопределила военная акция: в 1588 г. в битве под Бычиной канцлер Ян Замойский взял в плен контркандидата на престол эрцгерцога Максимилиана Габсбурга. Продолжительное правление Сигизмунда III привело Речь Посполитую к вершинам ее могущества, но одновременно с этим стало эпохой невиданных поражений. Трудно объяснить эти превратности судьбы, если не задуматься над сутью государственного строя Речи Посполитой и не учитывать роли простых человеческих амбиций. Однако прежде обратимся к усилиям Речи Посполитой обрести статус великой державы. Иллюзорность этих устремлений обнаружилась с началом Тридцатилетней войны. Состояли они из попыток заключить унию со Швецией, что спровоцировало ряд военных конфликтов, из попыток поглотить Украину, пробудивших призрак казачества, и, наконец, из попыток подчинить Московское государство.

Речь Посполитая не захотела или не сумела заключить союз со Швецией, хотя этот союз был для нее единственным шансом решить балтийскую проблему; польское правительство верило в возможность заключения унии, которая оказалась абсурдной. Этому было много причин, но главная заключалась в том, что попытки Сигизмунда закрепить за собой шведский трон после смерти Юхана III подтолкнули его противников на союз с Москвой. Протестантская Швеция вступала в период активной внешнеполитической экспансии, главной целью которой были плодородные земли южного побережья Балтийского моря. Но именно поляки, вопреки какой-либо логике, требовали передать Польше права на Эстонию и добились на это согласия Сигизмунда III в самый неподходящий для Польши момент. Узнав о своей детронизации в Швеции (1599), король попытался еще сильнее связать с Речью Посполитой собственные династические устремления. Эти расчеты оказались ошибочными и втянули республику в ряд совершенно ненужных ей военных конфликтов. В тот момент, когда Сигизмунд III принимал правление в свои руки, позиции Речи Посполитой казались очень прочными: бескоролевье, длившееся целый год, хотя и сопровождалось страшными беспорядками, не привело к дестабилизации ситуации в стране. Москва, где с 1598 г. правил Борис Годунов, не представляла угрозы; сначала Литва, а потом и Корона без труда добились продления сроков перемирия. Соглашение 1589 г. урегулировало конфликт Речи Посполитой с императором; и хотя соглашение соблюдалось не до конца, оно свидетельствовало о безосновательности надежд навязать Речи Посполитой чужую гегемонию. Столь же необоснованными были и османские претензии поглотить Украину. Сенаторы и послы, магнаты и шляхта — все считали, что их государство способно дать отпор и является настолько сильным, что может себе позволить относиться к действительности с некоторым пренебрежением. Такая уверенность влияла на короля и крут его советников; разделял ее и один из величайших государственных деятелей той эпохи — канцлер (1578) и гетман (1580) Ян Замойский (1542—1605).

Причины того, что Польша не стала великой державой и что для экспансии не хватало материальных средств, надо искать во внутриполитических факторах. Внешнеполитическая слабость Речи Посполитой не проистекала напрямую из отсутствия сильной королевской власти, но определялась несовершенством политической системы, которая создавала условия как для самоуспокоенности и беззаботной жизни, так и для проявления частных интересов в неслыханных масштабах. Эти чрезмерные амбиции знати, не находя институционного воплощения, блокировали завершение реформ государственного устройства и казны. Проекты дальнейших преобразований не были реализованы на сейме 1589 г., так как не удалось договориться о принципах избрания короля. С этого момента дороги короля и канцлера разошлись. Замойский стремился не только сделать процедуру выборов более эффективной, но и навсегда исключить Габсбургов из числа кандидатов на польский престол. В 1590—1591 гг. рухнули планы войны с Турцией, которая, как многие рассчитывали, могла бы пробудить в шляхте чувство гражданской ответственности. В 1592 г. состоялся инквизиционный сейм, на котором были раскрыты замыслы короля передать польскую корону Габсбургам. Сигизмунд был унижен, а его попытки в 1594—1598 гг. установить в Швеции свое правление закончились катастрофой. Все эти события способствовали дальнейшей децентрализации власти в стране. Проблема заключалась в том, что перемещение центра тяжести в провинциальные органы сословного представительства (сеймики) усиливало влияние местных интересов на польскую внутреннюю политику и затрудняло создание института, который бы взял на себя реальные функции центрального органа власти, а объединенные вокруг короля и канцлера политические силы вели ожесточенную борьбу исключительно за сохранение собственного влияния. В хаосе соперничества затерялись голоса, высказывавшиеся за необходимость упорядочить принципы проведения сеймов; на задний план отошли также проблемы внешней политики. На рубеже XVI—XVII вв., прежде чем внутреннее противостояние достигло своей кульминации в сандомирском мятеже (рокоше) 1606 г., неожиданно стало ясно, что Речи Посполитой со всех сторон угрожает опасность.

В Ливонии шведы сумели за два года свести на нет все усилия Батория, а основные военные силы Речи Посполитой были в тот момент сосредоточены на Дунае. Когда Замойскому, а потом и Ходкевичу удалось овладеть ситуацией, для завершения кампании не хватило денег. Не помогла и блестящая победа Ходкевича над Карлом IX под Кирхгольмом (Саласпилс) 27 сентября 1605 г., когда три с половиной тысячи польских кавалеристов разгромили отборную четырнадцатитысячную шведскую армию. Военные удачи только усыпляли бдительность поляков, давали им ощущение собственного превосходства. Тем временем, несмотря на победу над господарем Валахии Михаем Храбрым под Буковом (Румыния) 20 ноября 1600 г., потерпели крах усилия Замойского, который стремился в 1599—1600 гг. подчинить Молдавию, возведя на молдавский трон представителей рода Могилы. Турция сумела быстро восстановить свою гегемонию в этом регионе, показав, сколь бесплодны все усилия по созданию направленной против нее лиги христианских государств. Противоречия между имперскими, польскими и местными балканскими интересами были гораздо сильнее, чем стремление объединиться перед лицом турецкой угрозы. В самой же Речи Посполитой миф крестового похода превращался в одну из иллюзий, которая мешала пониманию важнейших проблем. В 1563 г. ради мнимых преимуществ в решении ливонского вопроса Польша позволила курфюрсту Бранденбургскому взять в управление герцогство Пруссия, а в начале XVII в., пойдя навстречу папским мечтам о введении в России католицизма, страна позволила вовлечь себя в военную интервенцию. Эпоха консолидации и экспансии подходила к концу: Речь Посполитая оказалась перед лицом угроз извне, она была лишена эффективной исполнительной власти; кроме того, ее раздирало изнутри соперничество не столько политических программ, сколько отдельных политических деятелей. В стране по-прежнему существовали силы, выступавшие за интеграцию и внешнеполитическую экспансию, но великой державы уже не существовало: за минувшее столетие Речь Посполитая далеко ушла от той республики, которая сложилась в XV в. Это было время становления Речи Посполитой как общности, уникальной по своему характеру не только для западнохристианского мира, но и для всей Европы. Период 1500—1600 гг. получил название золотого века, что подчеркивает силу и величие Речи Посполитой, акцентирует значимость происшедших перемен. Само это название — «золотой век» — подтверждает, что именно в последующие столетия наступила для государства эпоха декаданса и упадка. Это, однако, не означает, что XVI в. дал Польше возможности, которыми она не сумела воспользоваться: Речь Посполитая обрела силу, в полной мере использовав преимущества новой экономической ситуации; шляхта создала самобытную форму государственного устройства, в рамках которой могла в полной мере реализовать свои устремления. А началось все с польского гуманизма, с привнесения на польскую почву западной системы ценностей. И собственная — шляхетская и польская — ренессансная культура формировалась в процессе приспособления западных гуманистических идей к специфически польским условиям.

Становление социальной и политической структур Речи Посполитой сопровождалось возникновением соответствующих им форм духовной культуры. Ощутимо повысился уровень образования. Количество приходских школ в Короне (около 2500 в начале XVI в.) было сопоставимо с количеством подобных школ во Франции или в Миланском герцогстве. Предположительно около 12% мужского населения Короны было грамотным. Среди шляхты процент был намного выше, и в середине столетия грамотность достигала 30%. В последующие десятилетия этот показатель увеличился. Образование было тем, что отличало шляхетское сословие от других социальных групп. Шляхта не испытывала явной тяги к творчеству, но участие в общественной жизни, которое стало синонимом самой принадлежности к этому сословию, требовало определенного уровня образованности. Этим можно объяснить и динамичное развитие протестантских гимназий (не только городских, но и сельских), многие из которых по своему уровню практически ничем не отличались от высших учебных заведений. Ответом католиков стало создание иезуитских коллегий (Бранево, 1565), которые глубоко реформировали систему образования и предложили новую программу воспитания. Система средней и высшей школы не имела сословных ограничений, однако представители плебса и шляхта в понятие «образование» вкладывали различный смысл.

Важнейшим событием эпохи стала эмансипация польского языка. Это событие представляет интерес еще и потому, что латынь оставалась необходимым элементом обучения и воспитания: латинский язык знали и им активно пользовались, хотя и была заметна устойчивая тенденция к преобразованию всех областей жизни на польский лад. С 1543 г. на польском редактируются акты польского сейма; выдвигаются требования перейти на польский язык в органах городского управления; в том же году была издана «Краткая беседа между тремя лицами — паном, войтом и плебаном» Миколая Рея (1505—1569), где превозносились достоинства польского языка. И с этого момента систематически растет число книг, издававшихся на польском. В первой половине XVI в. латынь безраздельно господствовала в поэзии, но потом пропорции быстро изменились в пользу польского языка. За очень короткий срок он стал основным средством общения во всех областях жизни, делая ненужным употребление латыни в повседневной практике. Но, несмотря на это, как и прежде, на латыни печатались книги, предназначенные не только для читателей-иностранцев; как и прежде, знание латыни считалось необходимым и обязательным. Сегодня сложно оценить, насколько распространенным было знание иностранных языков в Речи Посполитой. Были люди, свободно говорившие на многих языках, но в целом это знание считалось вещью второстепенной. Латынь по-прежнему открывала дверь в мир европейской культуры и дипломатии, давала даже определенное чувство собственного превосходства. Одновременно с этим сила польской культуры и привлекательность шляхетского образа жизни были столь значительными, что изучение польского языка стало считаться чем-то естественным. Об этом свидетельствуют и процессы полонизации.

Речь Посполитая не была страной, где делались изобретения и развивались науки, но она активно пользовалась всеми европейскими достижениями. Высокого, сопоставимого с европейским уровня достигла артиллерия, особенно благодаря усилиям Сигизмунда Августа. Уже в 1514 г. под Оршей именно артиллерия сыграла решающую роль, а в 1531 г. под Обертыном три четверти польских пехотинцев имели огнестрельное оружие. Военная мощь Речи Посполитой была сопоставима с другими странами (например, с Францией), а боеспособность наемной армии очень высока. Сравнение военных техник не имеет смысла, поскольку иным был способ ведения боевых действий. Татарское влияние и, возможно, структура польского общества обусловили преобладание в войске XVI в. конницы, совершавшей стремительные и массированные атаки. Высоким уровнем отличались военная тактика, умение сочетать различные виды войск и использовать условия местности. Раннее появление и широкое использование печатного дела свидетельствуют не только об уровне культуры и потребностях общества, но и о развитии технической мысли.

Традиционно говорится о Речи Посполитой как о «государстве без костров», что подчеркивает ее уникальность, отсутствие острых конфликтов на религиозной почве. Гораздо справедливее было бы говорить об «обществе без костров», потому что гарантом веротерпимости выступало не государство, а убеждения шляхетского сословия. Религиозные различия, которые дали о себе знать в XVI в., долгое время проблем не создавали. Не совсем верно также говорить о польской веротерпимости: проблема намного сложнее.

Поликонфессиональность, как об этом будет сказано ниже, имела для судеб Речи Посполитой принципиальное значение. Государство и шляхта терпимо относились к иным вероисповедным группам и мирились с их существованием. Среди них были православные и иудеи, а также проживавшие в ряде регионов Литвы мусульмане. Процессы полонизации на украинско-белорусских землях сопровождались в значительной степени принятием католицизма. Это справедливо в первую очередь по отношению к тем слоям общества, которые стремились перейти в шляхетское сословие. В XVI в. появились протестанты. О Реформации и проблеме иноверцев в Польше стоит сказать отдельно.

Эхо выступлений Лютера и религиозные «новшества» быстро достигли Польши благодаря немецкому населению городов и молодежи, обучавшейся в немецких университетах. Лютеранство получает распространение уже после 1520 г., а в 1522 г. издается королевский эдикт, направленный против реформирования костелов. После 1540 г. популярность завоевывает кальвинизм, в первую очередь в шляхетской среде. Наиболее широкое распространение кальвинизм получил в Литве, где он пользовался покровительством могущественного рода Радзивиллов. Переходя в протестантизм, шляхта переделывала католические церкви в протестантские, а местное население фактически не могло выбирать вероисповедание. Быстрое распространение реформации только отчасти было связано с кризисом религиозных убеждений. Гораздо чаще от католицизма отворачивались по причине его глубочайшего упадка, а распространение идей гуманизма еще более обнажило низкий уровень культуры католического клира. Высшее духовенство вело светский образ жизни, с небрежением относясь к своим церковным обязанностям. Шляхта неодобрительно смотрела на налоговые льготы католической церкви. Всем вероисповеданиям в начале XVI в. был присущ антиклерикализм; многие представители епископата, бывшие в большей степени гуманистами и политиками, чем духовными лицами, способствовали своим образом жизни и взглядами распространению протестантских тенденций. Шляхетская реформация, в свою очередь, была явлением поверхностным, не имела под собой серьезного теологического фундамента. И именно это считается причиной того, почему многие представители шляхты возвращались в лоно католицизма. На общеевропейском фоне была особенно удивительной незначительная эмоциональная вовлеченность в религиозные дела, в Польше отсутствовала открытая религиозная конфронтация. Реформация была тесно связана с движением, выступавшим за «экзекуцию прав», для которого сотрудничество с католиками было вещью нормальной. Такие протестанты, как Рафал Лещинский, Иероним Оссолинский или Миколай Сеницкий, были в середине XVI в. предводителями посольской избы, выступавшей за реформирование Речи Посполитой. Они боролись и за создание независимой от Рима национальной церкви. Протестанты-экзекуционисты выступали против магнатов или сторонников сильной королевской власти, но не католиков как таковых. Шляхта защищала Речь Посполитую, а в ней — свое право на религиозную свободу; свобода же как высшая ценность принималась всеми. Поэтому не исполнялись королевские эдикты (например, 1551 г.), и шляхта всех религиозных ориентации поддержала в 1563—1565 гг. отмену права церковных судов принимать решения по светским делам. Католики выступали категорически против преследований на религиозной почве, понимая, что если начать с плебеев, то дело скоро дойдет и до шляхты. Поэтому продолжались ожесточенные дискуссии, доходило даже до острого противостояния, но религия так и не стала ареной насильственной борьбы. Общее дело, каким было государство, в достаточной степени поглощало внимание шляхты; ее материальное положение, в свою очередь, не способствовало распространению радикальных настроений. Необходимо также отметить, что реформация шла «снизу». Власть ей не противодействовала, но также не могла воспользоваться ею в своих интересах. Речь По-сполитая осуществила секуляризацию Тевтонского ордена и заключила вечный мир с Турцией; принимала наиболее радикально настроенные диссидентские группы и обеспечивала сосуществование всем известным вероисповеданиям. Отсутствие преследований за веру могло шокировать современников, но для польской шляхты это было поводом гордиться и чувствовать собственное превосходство.

Иначе выглядела Реформация в городах, где к лютеранству тяготело мещанство немецкого происхождения, особенно многочисленное на северных и западных землях Короны. Если для шляхты реформация была в первую очередь интеллектуальным и политическим течением, то для мещанства она имела более глубинный, религиозный характер. Протестантские теологи были преимущественно мещанами по происхождению. Поскольку отсутствовали преследования на религиозной почве, то не было и причин для объединения или сотрудничества представителей различных протестантских конфессий. Заключенное в 1570 г. в Сандомире соглашение кальвинистов, лютеран и «чешских братьев» носило оборонительный характер и было нацелено против Контрреформации. Без сомнения, самым значительным успехом польских протестантов стал акт Варшавской конфедерации (1573), гарантировавший религиозный мир в Речи Посполитой. Шляхта была заинтересована в том, чтобы религиозные споры не привели к гражданской войне. Постановление конфедерации о религиозном мире вошло в состав Генриковых артикулов и было скреплено королевской присягой, став одним из элементов государственного строя. Однако сфера его использования зависела от реального расклада политических сил: уже во времена Батория и особенно Сигизмунда III католики пользовались очевидной поддержкой королевской власти, а протестанты дискриминировались.

Особым феноменом польской Реформации стали «польские братья», обычно называемые арианами (течение, выделившееся из кальвинизма в 1562 г.). Некоторые из их представителей проповедовали наиболее радикальный антитринитаризм и идеи социального эгалитаризма. Ариане составляли не очень большую, но динамичную религиозную общину, известную своими школами и типографиями (Раков). Только «польским братьям» удалось внести нечто оригинальное в религиозные дискуссии Европы. Также им, по всей видимости, обязана Речь Посполитая прославлением своей веротерпимости. То, насколько ограниченной она была на практике, может свидетельствовать не только умолчание об арианах в Сандомирском соглашении, но и факт, что большую часть своих сочинений они были вынуждены печатать в Голландии.

Все это, в свою очередь, определяло направления реформ в Римско-католической церкви. Протестантизм оказал незначительное влияние на формирование польской религиозности; значительно сильнее было влияние посттридентской реформы. Процесс становления польского католицизма, специфики менталитета и того, как «переживалась» вера, продолжался довольно долго. Декреты Тридентского собора, принятые королем в 1564 г., стали воплощаться в жизнь только после провинциального синода 1577 г., и этот процесс продолжался еще в XVIII в. Протестантская Реформация и католическая Контрреформация влияли на изменение шляхетского самосознания. Католики и протестанты пользовались одним и тем же языком, боролись за аналогичные права, одинаково использовали свое привилегированное положение. Однако у католицизма, как показало время, способность консолидировать общество оказалась сильнее.

На смену поколению равнодушных к религиозным проблемам епископов на рубеже XVI—XVII вв. пришли люди не менее вовлеченные в политику и государственные дела, но уже с иным стилем деятельности. Их предшественником можно считать епископа Вармии кардинала Станислава Гозия (1504—1579), автора «Христианского исповедения католической веры» («Confessio ftdei catholicae Christiana» (1555, 1557)). Это изложение католического вероучения выдержало более 30 изданий, переводилось на множество языков. Именно Гозий в 1564 г. пригласил в Польшу иезуитов, оказавших значительное влияние на религиозную жизнь и культуру следующего столетия. Католическая реформа, или контрреформа, не сводилась только к усилению церковной дисциплины, преодолению сопротивления духовенства и землевладельцев, но включала и идущие снизу процессы, в которых активное участие принимали капитулы. Ее составной частью можно считать публицистику Кромера и Ожеховского, поэзию Кохановского и Сарбевского, прекрасный перевод Библии Якуба Вуека (1599).

Иначе складывались отношения с православием. С усилением процессов полонизации имущие слои православного населения переходили в кальвинизм или католицизм. На присоединении православной церкви настаивал Рим; эта идея общественных предпосылок не имела. В 1596 г. в Бресте был заключен акт унии и возникла униатская церковь, которая сохраняла греческий обряд, но признавала верховную власть папы. Заключение унии привело к серьезным конфликтам, поводом для которых, среди прочего, стало неисполнение ряда политических условий: униатские епископы, например, не получили обещанных им мест в сенате. В 1635 г. под давлением шляхты православная церковь была восстановлена в своих правах, но к социальным конфликтам на Украине добавились еще и религиозные мотивы. Все это тяжело сказалось на судьбах Польши и Украины.

На пороге «золотого века» Речь Посполитая казалась государством заурядным, которое ничем не отличалось от европейских соседей. На протяжении неполных ста лет здесь решались те же, что и в Европе, проблемы, но решались совершенно иным образом. Об этих различиях или, скорее о том, что выделяло Речь Посполитую в тогдашнем мире, речь пойдет далее. Необходимо лишь подчеркнуть, что в Европе Нового времени нашлось место и для Польши, хотя спор об этом продолжается до сих пор. Суть спора в том, является ли Польша частью Европы и каково ее положение по отношению к Западу. Расходятся исследователи и в оценках тогдашнего выбора Речи Посполитой.

Земли Короны по многим параметрам соответствовали европейским стандартам. Поляки той эпохи во многом были схожи с европейцами. Италия и Европа на пороге Нового времени были для них образцом, но на рубеже XVI—XVII вв. безоговорочный триумф одержала привязанность к «самобытному», «польскому». Европа была близко, между ней и Польшей не пролегало никаких границ, но она перестала быть системой, с которой соотносила себя Речь Посполитая. Можно ли согласиться с тезисом о том, что Польша XVI столетия была европейской периферией? Длинный перечень ее недугов охватывает прежде всего сферы государственного устройства и экономики. Однако то, что страна выбрала отличный от других обществ путь развития, не означает, что этот путь был неправильным.

Список литературы

1. Тымовский Михал, Кеневич Ян, Хольцер Ежи. История Польши; М.: Издательство "Весь Мир", 2004