Введение

Якобинская диктатура одно из важнейших событий в истории Великой Французской революции. Это один из интереснейших ее фрагментов, занимающий важное место в мировой истории. Революция покончила с феодальным строем, с пережитками средневековья. Якобинское правление беспрецедентное явление в истории Франции. Множество историков задавались вопросами, что стало причиной прихода к власти якобинцев? Кого стоит считать якобинцами? Почему они избрали путь террора. и множество других вопросов.

Этот период всегда вызывал интерес историков, но особо он усилился после Октябрьской революции в России. Советской историографией Французской революции с момента ее становления довлела прямая или мысленно подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией. В зарубежной историографии авторы изучали локальные вопросы.

Эти две точки зрения постоянно сталкивались между собой и критиковали друг друга. Еще в 80 года началась перестройка всей историографии. Свободной от старых концепций, от первой реакции, когда все что в советской историографии было хорошо, а потом стало плохо. Сейчас есть возможность у историков устранить уже имеющие достижения и понять, что еще требует доработки. Поэтому я считаю, что данная тема актуальна.

Цель моей работы: ознакомиться с основными направления и работами, которые существуют на сегодняшний день.

Для этого я поставила перед собой несколько задач:

Во-первых, рассмотреть развитие отечественной историографии.

Во-вторых, рассмотреть развитие зарубежной историографии.

При написании данной работы я использовала книгу Манфрейда «Великая Французская революция», в ней подробно описаны этапы Французской революции, а так же приведены статьи об историографии этого периода. Манфрейд относиться к марксиско-ленинской концепция, и я считаю, что его книга наиболее точно отражает позицию историков этой школы.

При написании раздела о современной российской историографии мне помогли статья Адо и монография Гордона «Великая французская революция в советской историографии». В них были изложении основные пути развития молодой пост-советской историографии. Для понимания зарубежной историографии мне очень помогли статьи Чудинова в «Французском ежегоднике».

Глава первая. Отечественная историография Великой французской революции

1.1 Советская историография

Советская историография – это своеобразный научный феномен ХХ века. Ей свойственна высока степень интенсивности и политический контроль.

Огромное воздействие на нее оказывало то, что проблематика Французской революции была в нашей стране особенно прямо сопряжена с идеологической и политической борьбой. Французская революция стала органическим элементом российской и советской javascript:mw(%22/images/tree/3605-1.jpg%22)политической культуры, ее понятия - своеобразным кодом. Еще в предоктябрьские годы большевики и меньшевики в ходе ожесточенных споров о путях русской революции постоянно обращались к по-разному толкуемому опыту Франции конца ХVIII в. В то время в большевистской партии развернулась острая борьба по вопросам дальнейшего развития страны, вновь Французская революция (прежде всего проблема термидора) оказалась на острие политической полемики. Постоянная апелляция к революционному опыту Франции конца ХVIII в. в предоктябрьский, а затем и в послеоктябрьский период привела к тому, что после разгрома "уклонов" в партии потребовалось создании в нашей историографии единой, официально признанной концепции не только Октябрьской, но также и Французской революции.

Такая концепция была выработана (отчасти и официально "декретирована") в конце 20-х - 30-е годы; она доминировала в нашей литературе вплоть до конца 60-х, а во многом - до начала 80-х гг. В целом, эта концепция шла в русле "классической" интерпретации французской революции, характерной для демократической, прежде всего марксистской историографической традиции. Труды, созданные советскими историками, поставили целый ряд новых проблем и обогатили знания о Французской революции.[1]

Веем советским работам присуще несколько характерных черт. Во-первых,упрощенное, прямолинейное применение принципа классового подхода к изучению и осмыслению Французской революции. Поскольку революция была буржуазной, на первый взгляд выдвигался критерий "буржуазной ограниченности". В начале 30-х годов был выдвинут и директивный тезис о том, что главная задача советских историков при создании учебников по новой истории - показать коренную противоположность между революцией буржуазной и социалистической (соответственно, между революциями Французской и Октябрьской). Все это наложило печать на анализ и историческую оценку целого ряда важнейших актов и институтов, созданных Французской революцией, в том числе - знаменитой Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Основной акцент делался на том, что среди провозглашенных ею прав человека утверждалось и право собственности, считались чисто формальными, "абстрактными", такие права личности как свобода, безопасность, сопротивление угнетению, презумпция невиновности.[2]

Второе, что надо отметить - над советской историографией Французской революции с момента ее становления довлела прямая или мысленно подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией (при том, что неизменно подчеркивалась их противоположность) и с последующей историей нашей страны. Такая установка вела к тому, что наиболее прогрессивными, заслуживающими особого внимания, казались те аспекты ее истории, которые хотя бы внешне перекликались в позитивном плане с Октябрьской революцией. Этот подход на десятилетия определил ориентацию исследований. В центре внимания до самого последнего времени находились, с одной стороны, крайне левый фланг Французской революции, наиболее радикальные политические течения и идеи, с другой - массовые народные движения. Можно сказать, что Французскую революцию изучали только исключительно "снизу" (говоря словами Ж.Лефевра) и с ее левого фланга. В этой области сделано много; однако односторонность научной ориентации суживала, обедняла и поле исследования и общее видение революции, лишало его необходимой целостности.

Третья особенность советской историографии Французской революции, тесно связанная с предыдущей - привилегированное место, которое занимали в ней якобинский период, сами якобинцы и якобинизм. Здесь, несомненно, работали отмеченные выше аналогия с Октябрьской революцией, а также и восходящая к началу века аналогия между якобинцами и большевиками. Естественно, такой подход диктовал чрезвычайно высокую историческую оценку якобинской диктатуры (критике подвергалась, в основном, "классовая ограниченность" якобинцев, их приверженность идее неприкосновенности частной собственности), делал из якобинской республики точку отсчета, критерий для оценки других политических течений и периодов революции. Характерно, что в школьном учебнике 1933 г. именно якобинская диктатура рассматривалась как наивысшее достижение Французской революции: "В результатах деятельности этой первой в истории диктатуры народных низов и заключается громадное историческое значение Великой французской революции". Все это обусловило своеобразный "якобиноцентризм" советской историографии - многие десятилетия история якобинской диктатуры оставалась в ней центральной темой.[3]

В советской литературе, особенно в работах общего характера, революционный переворот конца XVIII в. трактовался обычно как жесткий рубеж между двумя социально-экономическими системами. В итоге получалось жесткое, "линейное" понимание осуществленных революцией преобразований в области экономической и социальной: 1789 год - господство феодализма и феодального дворянства, 1799 год - господство капитализма и капиталистической буржуазии. За 10 лет - полная смена экономических и социальных структур. Революция порою выступает как своеобразный демиург капиталистической системы.

Проблема террора в якобинский период в советской литературе не рассматривался, так как это противоречило идеализации якобинцев, к которому стремились историки того времени.[4]

Большое внимание к якобинцам уделял В.И. Ленин, это тоже наложило отпечаток на работы советских историков. 1918 г. Максимильяну Робеспьеру Был поставлен памятник по указу Владимира Ильича. На своем выступлении в 1905 году Ленин назвал большевиков якобинцами социал-демократии. «Историки пролетариата видят в лице якобинцев наивысший подъемов угнетенного класса в борьбе за свободу».[5]

Наиболее известные советские историки, специализировавшиеся на изучении истории Французской революции, – А.З. Манфред, Б.Ф. Поршнев, В.М. Далин, В.Г. Ревуненков, – а также историки следующего поколения – А.В. Адо, Г.С. Кучеренко, А.В. Гордон оставили незабываемый след в изучении Французской революции. Они уделяли особое внимание роли масс, и активности левого крыла - якобинцев.

Особенно интересны работы Манфреда. В них он особое место уделял Максимильяну Робеспьеру. Дает высокую оценку его деятельности. Монография «Три портрета эпохи Великой французской революции» представляет собой ценный вклад в исследование истории и культуры Франции. Читателя привлечет новое толкование различных исторических процессов, которое не является общепризнанным. Но наш взгляд оно весьма правдоподобно, основано на глубоких многолетних размышлениях автора. [6]
А.З.Манфред раскрыл внутреннее содержание больших общественных процессов, через образы трех исторических деятелей той эпохи. Наиболее ценным в этой работе стало, на наш взгляд, именно такое видение событий Французской революции. В своих работах автор идеализирует портрет Робеспьера, видя в нем одного из самых ярких представителей революции ХVIII в. [7]

1.2 Современная Российская историография

Пост-советская историография – относительно новый исторический феномен, открывающий собою новый, важный этап российской историографии. Основным фактором, определившим его особенности, стали экономические, политические и идеологические изменения, происшедшие в России за последнее десятилетие. Кроме того, немаловажную роль сыграли влияние так называемого «ревизионистского» направления французской историографии и смена поколений советских историков.

В 1980-е 1990-епроизошел радикальный демонтаж канонической советской (или по самоопределению ее сторонников – «марксистско-ленинской») трактовки Французской революции XVIII в. То, что тогда случилось, сегодня нередко именуют в исторической литературе «сменой вех».Произошлипоразительные перемены, которые за относительно короткий срок пережила данная отрасль отечественной историографии. Уже сама по себе скорость, с которой произошли указанные перемены, вызывает удивление и заставляет задуматься о причинах столь стремительного крушения марксистско-ленинской интерпретации в одной из наиболее идеологически значимых и приоритетных отраслей советской исторической науки. Все-таки перемены в историографии, в отличие от политики, происходят не слишком быстро. Если для смены политического строя может хватить считанных месяцев, то на смену историографических парадигм обычно уходят десятилетия: новые эпистемологические ценности и методологический инструментарий усваиваются и осваиваются на протяжении достаточно продолжительного времени, еще годы нужны на создание исследований в рамках новой парадигмы и, наконец, еще немало воды утечет, пока новое возобладает над старым. «Смена вех» же произошла менее чем за одно десятилетие: так, в 1986 г. появилась монография Л.А. Пименовой пожалуй, первое крупное исследование отечественного историка, решительным образом поставившее под сомнение советский канон объяснения Французской революции, а уже в 1995 г. А.В. Адо уверенно констатировал, что «советская историография Французской революции завершила свое существование».[8]

В середине 80-х гг. в нашей историографии наметились сдвиги, обновление и диверсификация проблематики. Появился ряд интересных работ, посвященных дворянству, буржуазии, истории жирондистов, как особой формы политической организации буржуазии. Новым поколением историков начинает осваиваться важная тема истории массового сознания революционной эпохи.

В своей работе Адо пытается пересмотреть взгляд на якобинскую диктатуру.В советскойлитературе особенно много упрощенных представлений, требующих пересмотра. Главное здесь - недостаток научно-критического начала, идеализация самих якобинцев и созданной ими системы, которая в течение десятилетий довлела над нашей историографией. Именно в этой области на работы историков (и на само их сознание) особенно мощно воздействовали обстоятельства, находящиеся вне науки, особенно жестко "работали" аналогии с Октябрьской революцией и последующей историей нашей страны.

В середине 60-х - 70-е гг. с критикой устоявшейся к тому времени концепции якобинской диктатуры выступил В.Г.Ревуненков. При этом он не отказывался от высокой в целом исторической оценки этого периода как кульминационного этапа революции.

В последнее время, в ходе перестройки, возникла в нашей литературе своеобразная реакция отторжения по отношению к якобинскому периоду Французской революции. Она обозначилась особенно отчетливо в публицистике. Отмечу ответ одного из авторов журнала "Наш современник" поэту Е.Евтушенко, который сравнил наших консерваторов с вандейцами. Отвечая на эту аналогию, А.Широпаев писал: "Кого же в таком случае Е.Евтушенко считает положительными героями? Якобинцев с их гильотиной? Марата, требовавшего миллиона с лишним голов для победы революции? Революционных сектантов, для которых народ был всего лишь абстрактной массой, "навозом"?" В публицистике же возникла и аналогия между опытом политики Робеспьера и сталинизмом. Эта реакция отторжения видна отчасти и в историографии. На заседании "круглого стола" в Институте всеобщей истории (сентябрь 1988 г.) говорилось: "Великие просветители мечтали о веке Разума, Справедливости и Закона. Вместо этого Революция принесла беззаконие и террор".

В разработке проблем якобинского периода очень нужна сейчас исследовательская и научно-критическая работа, раскованное мышление и постановка научных проблем, рассмотрение и давно поставленных проблем в новой системе научных координат.

Не стоит переходить от идеализации и прославления якобинцев перейти к безоговорочному осуждению, предать их исторической анафеме и, тем самым, интегрироваться в очень давнюю и ныне весьма влиятельную антиякобинскую историографическую традицию. Это было бы повторением не лучших наших традиций - на смену одним мифам создавать иные, следуя меняющейся политической конъюнктуре.

Если говорить в этой связи о подходе к Французской революции, Адо выделяет два плана.

Есть план научного исторического анализа всех острых и сложных проблем Французской революции в контексте ее эпохи, где задача историка не столько дать нравственную или иную оценку, сколько объяснить и понять.

Но есть и иной план - наследие Французской революции в контексте современной эпохи. И здесь в полной мере новое мышление вооружает нас в размышлениях о том, что из наследия революции сохраняет немеркнущую ценность и что должно быть рассмотрено именно как присущее лишь той эпохе, отнесено к тем кровавым формам исторического творчества, которые мы не можем принять сегодня.

Он считает, что нет нужды стремиться к созданию некой общеобязательной для всех историков концепции якобинского периода Французской революции, как и всей этой революции в целом. Очевидно, в перспективе - кристаллизация различных концепций, альтернативных, конкурирующих, сближающихся и расходящихся. В этом ведь и состоит нормальный процесс развития любой науки.[9]

Советская академическая историография Французской революции в начале 80-х находилась в глубоком кризисе.Активизация в нашей стране исследований по указанной тематике начнется только с середины 1980-х, когда в историографию Французской революции придут новые люди, большинство из которых составят ученики А.В. Адо и Г.С. Кучеренко, воспитывавшиеся, в отличие от коллег старшего поколения, уже не только на марксистском каноне, а на гораздо более широком круге идей, представленных в мировой научной литературе.

Самой крупной из публикаций стала серия «Великая французская революция: документы и исследования», выпущенная Московским университетом по инициативе А.В. Адо и под его редакцией. В этот период Н.Н. Молчанов написал «параллельные» биографии монтаньяров Дантона, Марата и Робеспьера.

Интересной для нас является и точка зрения Гордона, который рассматривает якобинское восстание мая-июня 1793 г. как «народное» и «глубоко патриотическое», как «кульминационный пункт Великой революции». Он считал, что благодаря якобинской диктатуре Франция победила феодализм в аграрной сфере и иностранную интервенцию.

Смена исследовательских парадигм в отечественной историографии Французской революции не сопровождалась научными спорами хотя бы уже потому, что марксистско-ленинская наука находилась к тому времени в довольно запущенном состоянии.

Более того, у нее в России вообще не нашлось защитников среди практикующих историков Французской революции. Выступления же профессора В.П. Смирнова в защиту марксистско-ленинской трактовки данной темы – специалиста, безусловно, авторитетного в сфере новейшей истории Франции, но собственно историей Революции никогда не занимавшегося, носят, все же скорее абстрактно-ностальгический, нежели конкретно-исторический характер.

Желающих охранять ограждающие ее «вехи» не находилось, и тем, кто вновь пришел сюда, оставалось только снять эти «вехи» и спокойно перенести на другое место.[10]

Важным для нашей историографии Французской революции в 80-90 годы является также расширение и обновление проблематики исследований. До этого Французскую революцию изучали почти исключительно "снизу" и "слева"; это направление исследований отнюдь не утратило своего значения. Но оно не должно быть единственным. "За кадром" нашей историографии оставались некоторые капитальные проблемы революционной истории. Мы совсем или почти совсем не изучали "верхи" общества той эпохи - дворянство и буржуазию; но возможно ли без обращения к этой проблематике выработать целостное понимание революции, которую мы рассматриваем как антифеодальную и буржуазную? Вне поля зрения наших историков оставался весь лагерь контрреволюции, неоднородный и очень противоречивый в плане политическом. Совсем не затронута представляющая огромный интерес тема Вандеи - массового крестьянского движения, которое в плане социальном было, как и движение санкюлотов, антибуржуазным, но, в отличие от него политически было ориентировано против революции. Наконец, до последнего времени почти не привлекали внимания историков политические течения и деятели "правее" якобинцев, в частности, фельяны и жирондисты.

Вопрос о политических группировках выводит на более широкую проблему политической революции в целом. Долгое время обновление знаний о Французской революции шло в русле изучения ее социальной истории. Сейчас наметился возврат - на современном уровне - к проблематике политической истории. Думаю, ее разработка представляет для нас большой интерес. Французская революция высвободила гражданское общество из-под пресса, довлевшего над ним государства старого порядка. Одновременно, она создавала современные формы политической жизни и государственности. Как в процессе создания буржуазного государства шло формирование инфраструктуры политической демократии в ее государственных и внегосударственных (политические течения, группировки, партии) формах? Каким образом французское общество, в том числе народные массы, только что освободившиеся от авторитарно-бюрократической системы, участвовало в этом процессе? Все эти вопросы очень мало нами затронуты, в сущности, почти не поставлены.[11]

Вывод: историография советского времени накопила богатейший материал по истории Великой французской революции, в том числе якобинскому периоду. Особо внимание в ней было уделено влиянию народных масс, исследования деятельности самих якобинцев. Но, к сожалению, из проведения постоянных аналогий между французской революции и Октябрьской, а также давлением марксиско-ленинской идеологии привело к упущению ряда моментов и неправильный анализ и не точную оценку исторических событий.

Пост-советская историография находится в стадии становления. Она являет собою результат разрыва с советской историографией, но при этом сохраняет и многие из ее традиций. На сегодняшний момент перед ней стоит множество вопросов, на которые ей предстоит ответить.

Глава вторая. Зарубежная историография

В XIX в. Была создана « классическая» историография. К ней относятся такие историки как Ф.Минье, А.Тьера, А.Олара, утверждавших, что якобинское правительство было, прежде всего, правительством национальной обороны, а террор, составлявший стержень его политики, - всего лишь вынужденным средством защиты от внешних и внутренних врагов. Конечно внешняя опасность была, но она была далеко не единственным фактором прихода к власти якобинцев.

Едва ли может быть признана удовлетворительной и широко распространенная в "классической" историографии "социальная" трактовка якобинского режима, согласно которой его политика служила интересам определенного общественного слоя Франции. Такая точка зрения, высказанная в публицистике еще во время революции Г.Бабефом, П.Т.Дюран де Майаном и поддержанная в XIX в. историками социалистического направления - Ф.Буонарроти, Л.Бланом, - стала преобладающей в XX столетии, когда на ведущие позиции в изучении Французской революции конца XVIII в. вышли исследователи-марксисты, именно в социальном подходе видевшие ключ к научному пониманию политических явлений.[12]

В те времена уже устоялась историографическая догма, представлявшей собой смесь подпорченного марксизма и безапелляционного робеспьерства.

В середине прошлого века в мировой историографии в связи с переоценкой роли революции в истории Франции и Нового времени со стороны так называемых "ревизионистов" или "критической" историографии революции. Их родоначальник английский историк А.Коббен еще в 1955 г. отверг в качестве "мифа" восходящую к исторической мысли периода Реставрации "классическую" интерпретацию Великой французской революции как революции буржуазной.

Работы Коббена вызвали у меня особый интерес. Так как в них он создает «эффект присутствия» Он считал историю не строгой наукой, а художественным творчеством. Позволял себе « переосмысливать источники» если его точка зрения не совпадала с источниками.[13]

В своих работах он рассматривает проблему связи между просвещением и его влиянием на Французскую революцию. Кобб подвергает критике положение, что революция была вызвана распространением идей просвещения.

Но, во-первых, в целом А. Коббен преуменьшает политическое воздействие французского Просвещения на революцию на том основании, что французское Просвещение не создало систематической политической теории. Даже Общественный договор... не имел установленного влияния перед революцией и имел только очень спорное влияние во время ее хода

Во-вторых, А. Коббен полагает, что политические идеи революции не имели в качестве своего источника Просвещение. По его мнению, центральной политической идеей революции была идея народного суверенитета. Но это новое изобретение революции, ее нет у просветителей, ее выразил Сиейес, отмечает А. Коббен. Только у Руссо есть похожая мысль, но у него суверенитет не абсолютен.

В-третьих, Просвещение, по А. Коббену, - это синоним индивидуализма. В противовесу революция - это начало эпохи национализма. Либеральные идеи Просвещения резко противопоставляются А. Коббеном революционному терроризму, олигархии и диктатуре. Таким образом, он вновь оправдывает Просвещение, как и раньше в своей работе «В поисках гуманности» Коббен признает в политической идеологии революционеров наличие элементов либерализма, позаимствованных у Локка, гуманистических идей и знаний в области юриспруденции.

Конечный вывод А. Коббена звучит двояко, в стиле ревизионизма… Влияние

Просвещения не может игнорироваться в любой истории французской революции; но революционеры не прокладывали свой ход его светом в начале, они не держали курс корабля государства в гавань Просвещения.

На основе изучения новых исследований в области Просвещения и вследствие трагедии Второй мировой войны А. Коббен начинает осуществлять ревизию проблемы связи Просвещения и французской революции. Сущность этой ревизии - в преуменьшении влияния Просвещения на революцию, в минимизировании причинно-следственной связи между этими явлениями и противопоставлении их. Ревизия начала производиться с 1930-х гг., задолго до официального выступления

А. Коббена с пересмотром характера французской революции (середина 50-х гт. XX в.).[14]

Интересна и другая работа зарубежного историка В 1965 году Фюре совместно с Дени Рише опубликовал историю Революции, воспринятую стражами революционной ортодоксии как недостаточно соответствующую их убеждениям. В те времена не было принято шутить с историографической догмой, представлявшей собой смесь подпорченного марксизма и безапелляционного робеспьерства. Фюре и Рише достаточно вольно обошлись со священным понятием "буржуазной революции" и с идеей, что Революция была единым "блоком", то есть что 1789 год неотделим от Террора. Они "осмелились" рассматривать диктатуру II-го года как "пробуксовывание" и отказались оправдать Террор необходимостью и обстоятельствами (войной). Знаменитая статья Фюре "Революционный катехизис" (1971) содержала нечто большее, чем отражение нападок; это была блестящая, хлесткая критика идеологических предрассудков, методологической несостоятельности, противоречий и схематичности, так называемой якобинской вульгаты.

В своей работе он очень часто ссылается на Токвиля. Он вписывает Революцию в очень долгую историю, историю медленного перехода от аристократического мира к миру демократическому. Следуя его мысли, акцент перемещается от логики классов к логике отношений между государством и обществом. И он допускает "кощунство", если можно так сказать, признав за абсолютной монархией главную роль в создании условий, сделавших Революцию возможной.

Благодаря этим работам окончательно оформилась "ревизионистская" концепция революции, ограничивающая ее прогрессивное значение так называемой "революцией элит", т.е. периодом господства буржуазно-дворянского блока во время Учредительного собрания 1789-1791 гг., и либеральными преобразованиями в политической области. Напротив, народные движения, якобинское правление и социально-экономические свершения этого периода оценивались как реакционные аспекты революции, задержавшие поступательное развитие страны по капиталистическому пути. "Деякобинизация" становилась центральным пунктом.[15]

Леруа Ладьюри создает теорию «неподвижной» историю. В своих работах главное подчеркивал мировосприятие и ментальность людей. Он придавал большое значение изучению географического фактора, природы окружавшей человека. Он считал, что картина мира сельского населения, составляющего большинство населения страны. Бурные политические перипетии, Возрождение, Реформация, научная революция, Просвещение — все это практически не затрагивало массы.

После 1945г. происходит пересмотр взглядов на Французскую революцию, как в историографии, так и в университетах. Особенно большое распространение идеи марксизма получили во Франции. Альберт Матьез и Жорж Лефевр, Ферфан Бродель в их работах можно встретить ссылки, как на Маркса, так и на других антимаркситских ученых. Примером может послужить работа Броделя «Социально и экономическая Истории Франции»

Из этого лагеря историков можно услышать и критику работ Кобба, Фюре и Рише. Их работы считались антинаучными, политическими, с целью анти пропаганды идей коммунизма и социализма. Манфрендом было отпущено в их сторону много замечаний и критика. Он считал, что работы этих авторов мешают прогрессу мировой исторической науке и подлинно научных тенденций.

Социальный подход существует и на сегодняшний день. Историки-марксисты по-прежнему отдают предпочтение именно этому методологическому подходу. М.Вовель, К.Мазорик (Франция), К.Тонессон (Норвегия), Т.Шидзука (Япония) весьма критически отозвались об имеющей сегодня место в мировой, включая российскую, историографии рассматриваемой темы ярко выраженной тенденции к отказу от абсолютизации социального подхода и стремлению расширить методологическую основу изучения революции.

Столь упорная приверженность к прежней методологии, в значительной степени обусловившая нынешний спад в исследовании якобинской тематики, вызвана не столько научными, сколько идеологическими мотивами. Историография революции все еще крайне политизирована. И допустить, что в якобинский период имел место острейший конфликт между обществом в целом и государством, репрессивный аппарат которого использовался определенной политической группой для осуществления чисто утопического проекта, противоречившего реальным интересам всех более или менее значительных социальных слоев, для историков левого толка невозможно прежде всего по идеологическим причинам, поскольку тем самым они признали бы обоснованность некоторых из подходов к решению рассматриваемой научной проблемы, предлагавшихся в свое время консервативными авторами - Э.Бёрком, И.Тэном, О.Кошеном, - а сегодня - историками-"ревизионистами".[16]

Перспективы дальнейшей разработки проблемы якобинизма будут зависеть, прежде всего, от того, насколько исследователям удастся преодолеть идеологический раскол в историографии Великой французской революции, отказаться от абсолютизации любой из методологических схем и придти к синтезу подлинно научных достижений, полученных в рамках различных подходов.

Вывод: Историография Якобинской революции прошла большой путь своего развития. Она богата разными школами и интересными точками зрения. В ХХ веке на зарубежную историографию так же влияли политические изменения в мире. В отличие от советской она имела не одну точку зрения, и не пыталась рассмотреть французскую революцию только как линейный процесс. Правда, в середине века на нее так же начали влиять коммунистические работы, но в отличие от СССР они не стали единственным. К сожалению, нельзя было не заметить тот факт, что многое, что открыла советская историография, порой не объективно отвергалось или не замечалось зарубежной.

Заключение

французский революция якобинский

Историография очень тесно связана с социально-политическими явлениями, которые происходят во время автора. Это я заметила при написании свое работы. Поэтому при прочтении книг, монографий или статей нужно знать к какому времени они относятся.

В первой главе, я рассмотрела путь развития отечественной историографии. Нельзя не заметить, какой вклад был внесен нашими учеными историками в изучении Французской революции, особенно якобинского периода. Современной историографии хотелось бы пожелать не забывать, то что уже накоплено, и продолжать изучать эти проблемы по разными углами зрения, которые не могли сделать их советские коллеги.

Во второй главе, я рассмотрела основные работы Зарубежных авторов. Их точка зрения интересна и отличается от советской историографии, но мне не понравилось в некоторых работах, то, что авторы пытались рассматривать события и явления Французской революции локально и узко.

Сейчас, когда уже нет противостояния двух политических систем, хотелось бы что бы цепочка событий, выстроенная советскими учеными, дополнилась глубиной зарубежных авторов, а современная историография заполнила проблемы и спорные вопросы. Ведь на сегодняшний день это реально сделать.

Конечно же, при написания своей работы я не смогла ознакомиться со всеми точками зрениями историков и их работами. Но, то, что я узнала, помогло мне взглянуть на Французскую революцию и якобинский период с разных точек зрения.

Список литературы

1. Манфред А.З. Великая Французская революция. «Наука» 1983г.

2. [1] А.В. Гордон. Великая французская революция в советской историографии. Москва: Наука, 2009

3. Манфред А.З. Три портрета эпохи Великой Французской революции. М., 1979.

4. А.В. Адо Французская революция в советской историографии. М., 1998г.

5. А.В. Чудинов. Утопии века Просвещения. Москва, ИВИ РАН.

6. В.И. Ленин Полное собрание сочинений т.32

7. А.В. Чудинов Советская историография Французской революции в начале 1980-х гг. М. 1995г.

8. В. П. Астафьева «Проблема связи просвящения и французской революции XVIII в работах А.Кобана» Краснодар. 2000г.

9. Новая и новейшая история. 1996. № 5. C.73-99.

10. А.В. Чудинов. // Французский ежегодник 2004. М., 2004.

[1]
А.В. Адо Французская революция в советской историографии. М., 1998.

[2]
А.В. Гордон. Великая французская революция в советской историографии. Москва: Наука, 2009.

[3]
А.В. Адо Французская революция в советской историографии. М., 1998. стр. 316

[4]
А.В. Чудинов. Утопии века Просвещения. Москва, ИВИ РАН, стр. 90.

[5]
В.И. Ленин Полное собрание сочинений т.32 стр. 374.

[6]
Манфред А.З
. Три портрета эпохи Великой Французской революции. М., 1979. С. 365

[7]
А.З. Манфред «Великая Французская революция» стр.357.

[8]
А.В. Чудинов Советская историография Французской революции в начале 1980-х гг.

[9]
[9]А.В. Адо Французская революция в советской историографии. М., 1998

[10]
[10] А.В. Чудинов Советская историография Французской революции в начале 1980-х гг

[11]
А.В. Адо Французская революция в советской историографии. М., 1998

[12]
А.В. Чудинов. Французский ежегодник 2004. М., 2004.

[13]
Новая и новейшая история. 1996. № 5. C.73-99.

[14]
В. П. Астафьева «ПРОБЛЕМА СВЯЗИ ПРОСВЕЩЕНИЯ И ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

XVIII ВЕКА В РАБОТАХ А. КОББЕНА»

[15]
Новая и новейшая история. 1996. № 5. C.73-99.

[16]
А.В. Чудинов. Французский ежегодник 2004. М., 2004.