Министерство образования Российской Федерации

Тюменский Государственный университет

факультет истории и политических наук

Кафедра отечественной истории

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

студента V курса

Кулешова Олега Ивановича

Социально-политическая борьба в

Новгороде

XII – начала XIII веков

Руководитель:

доцент Пашин С. С.

Тюмень 2000

ОГлавление

Введение2

Глава 1. Социально-политические коллизии 1117-1137 годов11

Глава 2. Волнения после 1137 года_ 39

Глава 3. Смута 1209 года_ 58

Заключение75

Список использованных источников и литературы_ 76

Исследования_ 77

Введение

Так уж сложилось, что Новгород стал не только известнейшим городом России, но и занял особую страницу в ее истории. Именно с ним связаны многие дискуссионные вопросы в отечественной историографии. Например, можно вспомнить о призвании варягов. Еще в большей степени внимание исследователей привлекало внутриполитическое устройство Великого Новгорода. Яркие примеры вечевой деятельности связаны с различными городами домонгольской Руси – Киевом, Владимиром, Смоленском и многими другими. Но только в Новгородской земле возникла особая форма правления - республика. Сложившиеся там выборные органы власти и управления просуществовали до XV столетия. По мнению Н. И. Костомарова, удельно-вечевой принцип политического устройства являлся альтернативным путем развития для всех русских земель, в силу различных причин устремившихся к единодержавному принципу государственности. Удельно-вечевое начало федерации не устояло и возникло огромное государство.[1]

Актуальность темы данной дипломной работы обусловлена современной историографической ситуацией в области изучения Древней Руси, отличающейся поиском новых подходов и решений. С другой стороны, как никогда актуальны слова Н. И. Костомарова: “Как бы то ни было, удельно-вечевой мир для нас неясен; а, между тем, изучение его может не только интересовать праздное любопытство, но составляет насущную потребность разумного знания нашей истории и важнейшую подмогу для уразумения нашего настоящего и, скажу более, для наших практических целей и в настоящем, и будущем. Нужно ли доказывать, что здравое и ясное узнание своего народа есть дело первой важности в настоящее время?”[2]
При этом трудно найти более подходящий объект для изучения характера удельно-вечевого уклада, нежели Новгород. Этому способствует относительное богатство источниковых данных. В связи с этим основной целью данной работы является: характеристика социально-политической борьбы в Новгороде XII-начала XIII вв. Цель работы определяет следующие задачи: 1) рассмотреть особенности социально-политической борьбы в период становления Новгородской вечевой республики, 2) выявить основных участников новгородских конфликтов XII - первой половины XIII в., 3)проанализировать взаимосвязь социально-политической борьбы с внешнеполитической ситуацией. Стараясь отказаться от многих стереотипов, свойственных историкам прошлых лет, нельзя зачеркнуть всю историческую науку предшествующей поры. Однажды такой эксперимент был поставлен – результаты плачевны. Только свобода мнений и взглядов, их анализ могут позволить выявить истину. Но, тем не менее, данная работа не претендует на решающее слово по обозначенной проблеме. Истина многогранна и, быть может, одну из граней нам удастся осветить.

Хронологические рамки дипломной работы охватывают целостный период в развитии новгородских социально-политических конфликтов. С одной стороны именно на рубеже XI и XII столетий начинается история социально-политической борьбы как постоянного фактора внутренней жизни средневекового Новгорода. С другой, это связано с началом раздробленности на Руси, заметным ослаблением власти Киева и окончанием домонгольского периода развития русских земель. С этого времени в их истории начинается новый период.

Методологическую основу исследования и выдвинутых в дипломной работе положений составили категории и законы марксистской философии. В течение долгого времени историки ведут дискуссию по поводу классовой природы конфликтов в новгородском обществе. В последнее время все большее распространение получает идея, согласно которой Древняя Русь данного периода не знала сложившихся классов. Таким образом, борьба в Новгороде XII - начала XIII вв. не являлась атрибутом феодального общества и, по характеристике И. Я. Фроянова, имела доклассовой характер. Кроме того, для реконструкции картины новгородского мира и процессов, протекавших в нем, имеет определенный смысл обратится в ряде случаев к исторической антропологии. Это позволяет по-новому понять природу исторической закономерности, не возвышающейся над человеком и обществом, а складывающейся в процессе живой, конкретной общественной практики людей. Оставшиеся от той эпохи тексты дают возможность реконструировать мировоззрение людей и понять некоторые особенности их ментальности, что в свою очередь позволяет приблизиться к пониманию произошедших событий как выражения видения мира и социокультурного представления людей того времени.

Источниками по избранной теме служат летописи. Для нас первостепенное значение имеет Новгородская Первая летопись.[3]
Определенное значение сохраняют и поздние летописи новгородского круга, а также летописи, происходившие из других регионов Руси. Надо отметить, что XII-XIII вв. – время, когда переживает расцвет летописание местных центров на Руси. Старейший из них, естественно, Новгород, где общерусские летописи велись еще в предшествующую эпоху. Однако в XII-XIII вв. новгородское летописание уделяет все большее внимание местным событиям. Нам известны здешние летописцы – священник Герман Воята (XII в.), пономарь Тимофей (XIII в.). Текст Новгородской Первой летописи позволяет судить о месте и важнейших вехах летописной работы в Новгороде. В своей основе он содержит летопись, ведшуюся в канцелярии новгородского архиепископа. Летопись эта дошла до нас в двух изводах – старшем и младшем. Старший извод представлен пергаментным списком XIII-XIV вв. – древнейшим из списков русских летописей. Список завершается известием за 1352 г., начало же его утрачено вплоть до 1106 г. В младшем изводе, но в списках более позднего времени, до нас дошло начало летописного свода. Важнейшие из этих списков Комиссионный и Академический, относятся к XV в. (последнее известие под 1446 г.). Для изучения социально-политической борьбы в Новгороде обозначенного периода это основной источник информации.

Кроме того, в работе использованы сведения Лаврентьевской, Никоновской и Тверской летописей. Лаврентьевская летопись содержит копию летописного свода 1305 г., сделанную в 1377 г. группой переписчиков под руководством монаха Лаврентия по заданию Суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича.[4]
Текст свода начинается с Повести временных лет и доводится до 1305 г. В летописи отсутствуют известия за 898-922, 1263-1283, 1288-1294 гг. Свод 1305 г. представляет собой великокняжескую летопись, составленную в период, когда великим князем владимирским был тверской князь Михаил Ярославич. В основе ее лежал свод 1281 г., дополненный тверскими летописными известиями.

Никоновская летопись является летописным сводом XVI в., названным по принадлежности одного из списков патриарху Никону. Основная часть Никоновской летописи составлена в 1539-1542 гг.[5]
Летопись представляет собой громадную компиляцию, созданную на основе использования многих, в том числе не сохранившихся до нашего времени источников. Среди них летописи, близкие к Новгородской V, Воскресенской, Иоасафовской (с1446 г.), Хронограф и др., а также отдельные повести и сказания о крупных исторических событиях, местные летописи и произведения устного творчества.

Тверская летопись является сборником, составленным в 1534 г. ростовским жителем, не получившим школьного образования.[6]
Материалами при составлении сборника, в котором описание событий оканчивается 1499 г., служили: Хронограф, Софийский Временник, Новгородская летопись, Суздальская летопись и Летописец княжения Тверского. Тверская летопись иногда сообщает среди заимствований некоторые новые факты или представляет старые в несколько ином свете. Для нас Лаврентьевская, Никоновская и Тверская летописи прежде всего интересны тем, что позволяют проверить и дополнить известия Новгородской Первой летописи.

Данная работа построена с максимально большим учетом всей отечественной историографии проблемы и во многом опирается на труды С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова, М. Н. Тихомирова, Н. Л. Подвигиной, В. Л. Янина, И. Я. Фроянова, О. В. Мартышина и других историков. Исследования дореволюционных и советских ученых рассматривались в едином потоке развития исторической науки, без противопоставления их друг другу и разделения на «научные» и «ненаучные».

С. М. Соловьев видел в новгородском строе народовластие и относился к нему отрицательно. Необходимость призвания князей для него – результат банкротства народовластия. Он строит новгородско-княжеские отношения периода республики по схеме призвания варягов: раз народовластие беспомощно, не может обеспечить порядка, ему остается только покориться воле князей. В конце концов, все это выливается в победу Москвы, то есть в победу государственного начала над родовым.[7]

Следующий крупный шаг в изучении новгородской темы был сделан В. О. Ключевским. С его именем связано обращение русской исторической науки к социально-экономическим проблемам. Будучи буржуазным либералом, противником как самодержавия, так и революции, В. О. Ключевский дал во многом реалистическую оценку политической истории Великого Новгорода, стремясь вывести ее из экономических условий. Исследователь избежал абстрактного противопоставления республиканского и монархического принципов. Он объясняет слабости государственных учреждений Великого Новгорода глубоким антагонизмом между имущими и неимущими, столкновениями между центром и периферией, распылением власти. Для В. О. Ключевского Новгород не являлся символом народоправства. За формами вечевой демократии он различает контуры боярского совета, скрытой пружины власти. Основы политических учреждений Новгорода исследователь видел главным образом в торговле.[8]

Н. И. Костомаров представляет наиболее характерный пример идеализации Великого Новгорода с либеральных антимонархических позиций. В древней русской истории он выделяет два периода и два уклада «по развитию внутренней народной жизни» - удельно-вечевой и единодержавный. Историк видит идеал удельно-вечевой жизни в самостоятельности земель русского мира во внутренних делах при сохранении связи между всеми ними. Среди причин политической самобытности Новгорода Н. И. Костомаров первой называет этническую. Он предполагает, что новгородцы были выходцами с юга, переселившимися с берегов Днепра. На севере они нашли славянских поселенцев, но южная народность осталась в Новгороде «первенствующею», отсюда «нравственная связь с отдаленным Киевом».[9]
Идеализация новгородских устоев проявляется у Н. И. Костомарова по-разному. Он видит в них «механизм независимости и гражданской свободы» и распространяет эту свободу на всех одинаково: “В Новгороде все исходило из принципа личной свободы. Общинное единство находило опору во взаимности личностей. В Новгороде никто если сам не продал своей свободы, не был прикован к месту. Свобода выдвигала бояр из массы, но тогда эгоистические побуждения влекли их к тому, чтобы употребить свое возвышение себе в пользу, в ущерб оставшихся в толпе; но та же самая свобода подвигала толпу против них, препятствовала дальнейшему их усилению и наказывала за временное господство – низвергала их, чтобы дать место другим разыграть такую же историю возвышения и падения”.[10]
Н. И. Костомаров не замечает изменений в социальной основе «севернорусского народоправства». Новгород представляется ему воплощением единого для всей Древней Руси общинного духа. Вытеснение общинного духа феодальным не отмечено. Отсюда следует, что конфликты являли собой выступления народа против зазнавшихся и обманувших его доверие должностных лиц, а вовсе не были следствием противоположности бедности и богатства.[11]

Академик Б. Д. Греков стал творцом традиции, согласно которой учреждение республиканских институтов в Новгороде датируется 1136 г. По его мнению, в этом году Новгород пережил настоящую революцию. При этом отмечается активное участие в ней феодально-зависимого населения. Б. Д. Грекова привлекала генеральная линия развития Древней Руси – феодализация. Это предполагало отказ от эксцессов теории торгового капитала М. Н. Покровского и подчеркивание последовательно феодального характера средневекового Новгорода. Такой же позиции придерживались М. Н. Тихомиров, А. В. Арциховский и Б. А. Рыбаков.[12]
С наступлением периода феодальной раздробленности возникли условия и для отстаивания независимости, и для вечевых собраний. В советской историографии 30-50-х гг. эта концепция была общепринятой.[13]

По мнению В. В. Мавродина, “многолюдный, со сложной социальной структурой, с многочисленными классовыми группировками, Новгород являл собой картину постоянной классовой борьбы”. В ходе борьбы с киевскими князьями новгородцы, тяготившиеся зависимостью от Киева, добились установления в Новгороде вечевого строя с весьма ограниченной княжеской властью. Новгород стал боярской республикой с боярской аристократией во главе. Историк пришел к выводу, что вече нельзя считать выражением народоправства, так как все решения в конечном итоге принимались боярами. Таким образом, частая смена новгородских посадников и тысяцких на самом деле отражала лишь борьбу внутри боярско-купеческой олигархии. Из этого, согласно В. В. Мавродину, следует, что ничего демократического в политическом устройстве Новгорода не было. В целом же в феодальной олигархической вечевой республике не только не устраняли причин классовой борьбы, а, наоборот, обуславливали ее обострение.[14]

В. Л. Янин говорит о принципиальной разнице политических структур, существовавших на севере и юге, так как на севере государственная власть возникла на основе договора, а на юге – завоевания. Потому на севере княжеская власть изначально была ограничена условиями. Исследователь является сторонником концепции «антикняжеской борьбы», согласно которой в Новгороде боролись против самого принципа княжеской власти, инициатором чего являлось новгородское боярство. При этом основным доводом является традиция экстерриториальности новгородских князей. В последнее время В. Л. Янин говорит о том, что начало XII в. ознаменовалось в Новгороде очередным разделом власти между великим князем и новгородским посадником, а результатом было фактическое отделение от Киева. Это привело к укреплению новгородской боярской демократии. Законодательный орган Новгорода фактически сливался с “митингом”, и каждый, кто находился в толпе, воспринимал себя в качестве участника политической жизни. Внутренняя борьба в основном велась между боярскими группировками трех городских концов за передел власти. В XII-XIII вв. не приходится говорить о каком-либо народном движении против бояр. Такое движение появляется, по мнению В. Л. Янина, только в середине XV в.[15]

Н. Л. Подвигина отводит Новгородской республике особое место в истории Древней Руси. Она характеризует Великий Новгород как самостоятельное и очень своеобразное государство, резко отличавшееся от всех древнерусских земель по своему политическому строю. XII-XIII вв. стали веками углубления классовой дифференциации новгородского общества, обострения социальных граней между различными слоями населения, усиливается обособление аристократической верхушки внутри господствующего класса феодалов. Усиление экономического могущества боярства вело к возрастанию его политической роли. В условиях обострения внутрифеодальной и классовой борьбы происходит укрепление боярского государства и постепенное отвоевывание все новых позиций у князя. В конечном итоге это привело к победе боярства к концу XIII в. и фактической ликвидации княжеской власти в Новгороде.[16]

И. Я. Фроянов отмечает, что на рубеже X-XI вв. начинается процесс, в ходе которого племенные союзы постепенно уступают место союзам территориальных общин, то есть городам-государствам, которые в летописях именуются волостями и землями. Перед нами государственность с полным набором присущих ей признаков: наличием еще более окрепшей публичной власти, зачатков налогообложения и размещением населения по территориальному принципу. Но это уже ситуация, когда община приобретает форму государства. Такой государственности соответствовали все другие сферы общественного бытия, в частности, модус социальной борьбы. И. Я. Фроянов утверждает, что социальная борьба в Древней Руси была доклассовой. Она охватывала свободное население, относительно единое и не разделенное еще на феодальные классы, хотя и не однородное в имущественном и социальном отношении. Бояре, по И. Я. Фроянову - лидеры общества, которые, подобно князю, еще не оторвались от народа. Вече играло определяющую роль в политической сфере, а основной военной силой было народное ополчение. Постепенно шел процесс распада городов-государств на более мелкие волости. Такого рода социальные организмы, по И. Я. Фроянову, были характерны для многих обществ, переживших переходный период от первичной первобытнообщинной формации ко вторичной, где на передний план выходят социальные антагонизмы.[17]

Согласно А. В. Петрову, главная особенность новгородского народовластия в том, что оно было властью составлявших Новгород общинных корпораций, которые образовывали самоуправляющиеся части города и придавали городской общине как целому федеративный характер. Общеновгородское вече, в первую очередь, являлось совещанием сторон и концов. Отношения вражды и соперничества, издавна существовавшие между сторонами и концами и унаследованные ими от ритуалов дуальной организации, служили традиционным фоном для распрей территориальных боярских группировок из-за власти. До середины XII в. внутренние коллизии на берегах Волхова в значительной мере сглаживались столкновениями городской общины с князем как ставленником Киева, а после событий 1136-1137 гг. появилось больше возможностей для развития внутренней борьбы – в первую очередь, борьбы вечевых группировок, состоявших из жителей отдельных территориальных подразделений Новгорода, за государственные должности. А. В. Петров, как и И. Я. Фроянов, не принимает концепцию «антикняжеской борьбы».[18]

О. В. Мартышин отмечает, что в Великом Новгороде шел процесс постепенного превращения родовой организации в политическую. Однако скудость сведений не позволяет последовательно и исторически конкретно проследить все его этапы и выявить их качественное своеобразие. По мнению исследователя, нельзя абсолютизировать определенные моменты исторической действительности. Так, например, советские историки отвергли взгляд на исконную самобытность Новгорода, выводимую Н. И. Костомаровым из сообщений летописи о том, что новгородцы призвали князей, тогда как другие земли были завоеваны варягами. В безапелляционном отрицании особенностей политического строя Новгорода до начала XIII или даже до середины XII в. О. В. Мартышин отмечает некоторое преувеличение в угоду определенной исторической концепции И. Я. Фроянова. По его мнению, верный путь лежит где-то посередине и состоит в синтезе двух интерпретаций. Специфика Новгорода в период полного развития республиканских институтов заключается не в том, что там часто собиралось вече, а в том, что была создана система избираемых и сменяемых по воле веча должностных лиц; что приглашение и изгнание князя рассматривалось как нормальный ход государственных дел. Антикняжеские веча напоминали народные возмущения, восстания, каковые случались и при явно монархическом строе во всех странах мира. Монархические концепции вовсе не исключают таких случаев и даже объявляют их неизбежными, если государи нарушают свой долг и забывают о благе подданных. Власть бояр была постоянна и незыблема с момента консолидации бояр в качестве стойкой социальной группы до падения республики, потому не стоит придавать особого значения пребыванию конкретного боярина в должности и его смещению. В политике Новгорода никак не просматривается стремление к единению с Русской землей. Такое стремление, несомненно, было, но диктовалось оно не столько идеальными соображениями, сколько экономическими, политическими и военными интересами. Новгород был поглощен собой и думал, главным образом, о сохранении всеми средствами своей самостоятельности. О. В. Мартышин старается избежать установления узких хронологических рамок появления новгородских вольностей, так как нет достаточной доказательной базы для их выделения.[19]

Дипломная работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка источников и литературы. Во введении обосновывается актуальность темы исследования, определяются цель и задачи работы, даются краткая характеристика источников и обзор историографии вопроса. В первой главе рассматриваются социально-политические коллизии в Новгороде 1117-1137 гг. Во второй главе дипломной работы анализируются новгородские волнения после 1137 г. XII в. Последняя глава посвящена событиям 1209 г., выразившимся в полной смене высшего новгородского руководства и мятеже. В заключении исследования подводятся итоги.

Глава 1. Социально-политические коллизии 1117-1137 годов

В начале XII в. активно изменяется внутренняя и внешнеполитическая обстановка в русских землях. Наблюдается усиление их ”сепаратизма“. Княжеские усобицы подорвали обороноспособность Киева. Большие перемены принесла эпоха крестовых походов. Благодаря крестоносцам Запад проложил себе новые пути на Восток. Киев утратил роль посредника в торговле Европы со странами Востока. Нашествие половцев затруднило движение торговых караванов из Киева в Царьград и крымские города.

Упадок Южной Руси вел к тому, что Киев все больше утрачивал значение столицы государства – старейшего и самого богатого из русских городов, собиравшего дань со всей Руси. Усилился поток переселенцев из Южной Руси под давлением кочевников великой степи.

Внутреннее положение дел в Новгородской земле было несколько лучше, чем в остальной Руси. “Перемещение торговых путей Европы благоприятно сказывается на торговле Новгорода с бассейном Волги: через Новгород и владимирско-суздальские города направляются новые пути европейской торговли с Востоком“.[20]
Новгород все сильнее проявлял отличие в области политического устройства. По замечанию Н. И. Костомарова, “федеративное или удельно-вечевое начало проникало в жизнь и других земель; только в Новгороде оно проявилось осязательнее”.[21]
До 30-х гг. XII в. все в Новгороде было довольно спокойно, хотя этот термин здесь весьма условен. Наиболее значительным, с точки зрения социально-политической борьбы, оказался 1136 г. События этого года не дают покоя историкам вот уже в течение двух веков. Лаконичность летописных данных служит поводом к различным предположениям и теориям. Так как любые реальные события, будучи вставлены в мифологическое пространство, теряют подлинное значение, связь и смысл, то по ходу рассмотрения самой драмы мы, по возможности будем уделять внимание декорациям. Это хоть немного приблизит нас к атмосфере того времени, и быть может, даст возможность лучше понять происходившее.

Первое, о чем следует упомянуть – это обстоятельства, которые были причиной определенного своеобразия Новгорода. Во-первых, географическое положение региона зачастую давало Новгороду шанс избежать тех потрясений, которые испытывали другие русские земли. Дремучие леса и болота служили естественным барьером для кочевников. Водный путь вовсе не был желанным для половецких орд, которые предпочитали степи. Именно это, судя по всему, не давало возможности изгнанным из Новгорода князьям возвращать себе власть с помощью кочевников. Новгород расширял свои владения на север, запад и восток, и не встречал соперничества с другими русскими землями; в то же время увеличение владений приносило ему богатства. Близость Балтики также способствовала процветанию новгородской торговли. Далее следует упомянуть о стихийных бедствиях и всякого рода иных катаклизмах, которые скорее являлись обыденным делом, нежели чем-то из ряда вон выходящим. Так, Новгород горел в 1111, 1113 и в 1134 гг.[22]
В 1127 и 1128 гг. имели место наводнения. По сообщению летописца в 1128 г. был голод и новгородцы ели липовый лист, березовую кору, солому и конину. Однако это было еще не самое ужасное меню. Судя по фразе “тако другымъ падъшимъ от глада”, можно уже вести речь о людоедстве, или как минимум, трупоедстве. Трупы лежали по городу, а смрад стоял такой, что его нельзя было вынести. Имело место и бегство населения от голода. То есть картина уже только по описанным событиям вырисовывается весьма безрадостная, а подобные события вовсе не являлись единичными.[23]
Следует заметить, что условия жизни - не важно, хорошие или плохие - всегда накладывают свой отпечаток на людей, на их характер, образ мыслей и действий, реакцию и т. д. Проблема голода стояла перед новгородцами весьма остро. Характерной чертой Новгородской земли являлось то, что сплошь и рядом не хватало своего хлеба, и поэтому ощущалась нужда в привозном зерне. Это лучше всего подтверждается тем обстоятельством, что в XII-XIII вв. суздальские князья при каждой ссоре с Новгородом подвергали новгородцев всем бедствиям голода, прекращая доставку хлеба из своих земель. Новгородская летопись сообщает об этом под 1170, 1204, 1205, 1218, 1230 гг.[24]
Цены на хлеб при этом достигали нередко немыслимых размеров. Возможно, именно этот фактор играл не самую последнюю роль в том, что большая часть военных походов, особенно на чудь, проходила зимой, а чаще всего, весной. То есть тогда, когда не только нет земледельческих работ, но и подходят к концу припасы, что в свою очередь, вело к нарастанию определенной социальной напряженности. Кроме того неплодородные почвы стимулировали развитие отраслей не связанных сельским хозяйством.[25]

Есть еще один любопытный аспект игравший, судя по всему, немаловажную роль в мироощущении новгородца того времени. За 1111 - 1135 гг., по данным летописца, было пять “знамений”.[26]
Под ними понимались солнечные, лунные затмения, а также особое буйство стихии – например, неординарные удары грома. Сам используемый летописцем термин “знамение”, весьма недвусмысленно указывает на понимание этих явлений природы населением. Не столь уж важно в данном случае, языческим или православным. Все это говорит об особом миропонимании, свойственном человеку той эпохи. Часто после этого летопись рассказывает о постройке церквей, монастырей и так далее. Впрочем, храмы строили ежегодно, что не удивительно, ибо при столь “веселой” жизни необходимость постоянно, если не усиливать, то хотя бы поддерживать влияние православия на народ очевидна. Храмы, правда, столь же часто горели, так что процесс был непрерывно-бесконечным.[27]

Оценивая события, случившиеся при Всеволоде Мстиславиче, Н. И. Костомаров посчитал, что несправедливо говорить о том, что они произвели коренной переворот в политическом порядке Новгорода. Дело в том, что еще в 1102 г. Святополк и Владимир составили между собой ряд, чтобы Мстислава взять из Новгорода и посадить во Владимире-Волынском, а Новгород отдать Святополку. Однако планам этим не суждено было сбыться, так как на их пути стали новгородцы.[28]
О. В. Мартышин говорит о том, что сразу же после смерти Владимира Мономаха произошло решающее обострение новгородской борьбы, которое, однако, не было неожиданным и подготовлялось предшествующими событиями.[29]

В такой весьма бурной обстановке в 1125 г. в Киеве умирает Владимир, и его сменяет Мстислав. Еще ранее, в 1117 г., Мстислав, бывший в ту пору новгородским князем, 17 марта покинул Новгород и отправился в Киев к отцу, который уже тогда, надо полагать, видел в нем своего приемника и чувствовал приближающуюся смерть. Никоновская летопись содержит более детальную запись: “Выведе Владимеръ Манамахъ сына своего Мстислава изъ Новаграда и посади его въ Белеграде, а въ Новеграде седе Всеволодъ Мстиславичь “.[30]
То есть летописец ясно дает понять, что перевод состоялся по воле киевского князя, но никак не новгородцев. На этот же факт, но со ссылкой на Ипатьевскую летопись, указывает И. Я. Фроянов. Он расценивает это как “ ущемление самостоятельности новгородской общины “.[31]
Именно при “Всеволоде вновь усилилось сепаратистское движение в Новгороде, приведшее, в конце концов, к образованию Новгородской вечевой республики“.[32]
Как бы то ни было, уход Мстислава и посажение Всеволода прошли тихо. Почему же новгородцы, которые еще в 1102 г. настаивали на своем праве не отпускать своего князя по требованию великого князя, в 1117 г. не оказали никакого видимого противодействия? По мнению В. Л. Янина, в тот момент “желание Мстислава быть ближе к великокняжескому столу, на который он имел право после смерти Владимира, совпало с желанием новгородцев получить себе в князья Всеволода Мстиславича“.[33]
Итак, покидая Новгород, Мстислав, согласно летописи, посадил сына Всеволода на новгородском столе, то есть князем вместо себя. Далее начинают происходить весьма любопытные события. Сообщив о посажении на стол Всеволода, новгородский летописец говорит о знамении, да не простом, а в Святой Софии. В качестве знамения были восприняты небывало сильные раскаты грома. Кроме того, обращает на себя внимание очень странная и не свойственная для иных известий о знамениях вещь – указан не только день, но и точное время: 14 мая в 10 часов вечера. Затем последовало лунное затмение.[34]
Разумеется, что от этого современники ничего хорошего не ждали. На этом, вроде бы, все затихает, если не считать смерти посадника Добрыни 6 декабря. Но запись за следующий, 1118 г., заставляет усомниться в социально-политическом спокойствии в Новгороде. Начинается с того, что сообщается о смерти следующего посадника Дмитра Завидича 9 июля и добавляется: “посадницявъ 7 месяць одину”. Вот это “одину“ и вызвало вопросы исследователей, но об этом ниже. А сейчас обратим внимание на мероприятие, которое провел Мстислав и Владимир. Они тем же летом вызвали в Киев всех новгородских бояр “и заводи я къ честному хресту“. Часть бояр они отпустили домой, а часть оставили в заточении, разгневавшись на грабеж Даньслава и Ноздрьчи. Гнев также пал на некоего “сочьскаго на Ставра“.[35]
По мнению Н. И. Костомарова, это ни кто иной, как Ставр Годинович русских былин.[36]

Надо отметить, что практика приведения к кресту не являлась редкостью, и мы с ней еще столкнемся в дальнейшем. Поэтому не лишним будет попытаться разобраться в сути вопроса. Вызов бояр в Киев, взятие их в заложники, принуждение к клятве – крестоцелованию, говорит о том, что: 1) Подобная клятва играла роль 100% гарантии выполнения каких–либо обязательств. Причем клятва осуществлялась в устном варианте, что говорит о некоторых аспектах морали того времени и влиянии религиозных представлений, в данном случае, на бояр, а не на простых граждан. Возможно, “некоторых” определили в заточение еще и потому, что они отказались выполнить обряд. Хотя для заточения было достаточно их вины в грабеже людей, находившихся под защитой киевского князя. 2) Бояре являлись той частью общества, посредством которой возможно было оказать влияние на все общество. То есть она провоцировала общество и, как минимум, имела в своих руках неофициальную, но при этом близкую к 100% реальную власть, в отличие от князя. Иначе теряется всякий смысл вызова и крестоцелования.

В то же время то, что князю позволялось призывать новгородских бояр к себе, а затем делать с ними то, что он считал необходимым, а они, в свою очередь, являлись к нему, несомненно, отдавая себе отчет в том, что их может ожидать за их дела, говорит либо о неком праве князя на подобные действия (не только в виде закона), либо невозможности бояр отказаться, вследствие ожидаемых последствий. Например, мог последовать разрыв отношений с князем в Киеве и, как результат, затруднения в торговле с Византией, а это был бы удар по экономическому благополучию Новгорода, то есть, не в последнюю очередь, тех же бояр.

В чем же причина вызова бояр в Киев, а точнее, вмешательства киевского князя? Надо полагать, что грабеж Даньслава и Ноздрьчи задел интересы Киева. Но тут возникает новый вопрос – как? Ответ на этот вопрос дал Н. М. Карамзин: “Беспокойные новгородцы, употребляя во зло юность своего князя Всеволода, мятежными поступками заслужили гнев Мономаха”.[37]
Другими словами, после ухода Мстислава и затмения, а также смерти посадника Добрыни темп социально-политической жизни Новгорода несколько ускорился, а власть князя ослабела. Исходя из того, что Киев вступился за Даньслава и Ноздрьчу, можно сделать вывод о том, что они были проводниками политики Киева. Совершенно верно охарактеризовали сложившуюся к началу 1118 г. ситуацию словом “смятение“ Н. И. Костомаров и С. М. Соловьев.[38]
Любая смена власти часто приводит к нестабильности вначале в умах, а затем и в повседневной жизни. Кроме того, представляется справедливым мнение О. В. Мартышина, считающего боярство “носителем сепаратистских настроений на заре движения за независимость”. Как аналог он приводит случай с покорением Вольного города Иваном III, когда в первую очередь были переселены именно бояре.[39]

Относительно термина “грабеж” также не все однозначно. Кроме известного, судя по всему, это слово в те времена имело и еще одно значение. Еще С. М. Соловьев писал, что грабеж иногда происходил “вследствие судного приговора, и потому трудно решить, виновны ли были Ставр и бояре в насилии или только в несправедливости”.[40]
М. Н. Тихомиров также допускает именно такой ход событий: “Само слово «грабеж», возможно, указывает на судебную расправу с Даньславом, совершенную по вечевому постановлению”.[41]
Допускает такой ход событий и И. Я. Фроянов.[42]
Надо заметить, что на участие в грабеже, и вообще в тех событиях, даже свободного люда (не говоря уже о несвободных) летописец не делает ни малейшего намека. Следовательно, есть основание говорить о том, что: 1) грабеж в данном случае все -таки явился следствием судебного решения; 2) очевидно суд не был вечевым, то есть высшим, иначе, несомненно, на поползновения Киева последовала бы реакция новгородцев. Именно бояре осуществили этот суд, а сотский Ставр взял на себя функции исполнителя. Также велика возможность того, что во главе этого действа стоял посадник Дмитр Завидич, который, как уже говорилось ранее, посадничал 7 месяцев “одину“. Вызов в Киев последовал уже после его смерти, когда вектор политического равновесия изменил свою направленность. С этих позиций вызов новгородских бояр в Киев и последовавшие события выглядят своего рода “чисткой”.

Теперь настало время вернуться к еще одному интересному термину – слову “одину”. Здесь представляется обоснованной и версия Л. В. Янина. Согласно ей, текст летописи следует понимать буквально. То есть посадник Дмитр Завидич действительно управлял Новгородом 7 месяцев один. В свою очередь, это дает еще одно уточнение к пониманию вызова новгородских бояр в Киев. В подтверждение этой версии В. Л. Янин приводит известие летописи под 1197 г., где говорится о том, что “прииде от Чернигова к Новугороду князь Ярополк Ярославиць…; и сидевши ему одину 6 месяць, из Новагорода”.[43]
В то время посадник Мирошка находился в заточении у Всеволода Юрьевича, и Ярополк правил 6 месяцев один.[44]

В 1125 г. Мстислав занял стол отца в Киеве. И следом идет весьма симптоматичное сообщение о том, что “въ то же лето бяше буря велика”, были довольно велики убытки в движимом и недвижимом имуществе.[45]
Но сообщение, заканчивающее отчет за 1125 г., вызывает, по меньшей мере, удивление: “Въ то же лето посадиша на столе Всеволода новгородци“.[46]
Ранее мы уже говорили о том, что Всеволод уже был посажен на этот стол в 1117 г. Однако разница здесь есть. Во втором случае Всеволода посадил уже не князь, а сами новгородцы. К сожалению, сведения летописи крайне скудны. Именно поэтому справедливо замечание О. В. Мартышина, который считает, что “остается лишь гадать, случайна ли эта фраза или после смерти Мономаха новгородцы сочли нужным как бы переутвердить своего князя, заодно подчеркнув решающую роль города в занятии княжеского стола”.[47]
Однако это лишь один из возможных взглядов. В свете вышеупомянутого снова необходимо вспомнить о Дмитре Завидиче, посадничавшем 7 месяцев в одиночку, и о вызове бояр в Киев. Трудно сказать, лишили ли Всеволода стола, как считает В. Л. Янин, или нет – слишком лаконичны сведения летописи.[48]
По мнению И. Я. Фроянова, “с 1125 г. княжение Всеволода было поставлено на новые основы “.[49]

Кажется закономерным вывод о том, что коль скоро новгородцы посадили Всеволода в 1125 г. на стол, то до того он был его лишен. Однако в летописи столь значительное событие не упомянуто. Если все же придерживаться хода событий, нашедших свое отражение в летописи, то более близким к тексту будет версия о том, что посадил Всеволода на стол все же Мстислав в 1117 г. Тем не менее, новгородским князем он не стал по той простой причине, что не было утверждения кандидатуры со стороны самих новгородцев, которые обыкновенно либо призывали князей себе, либо, если князя им навязывали, по меньшей мере, соглашались со свершившимся фактом. Весьма вероятно, что эта процедура включала в себя “ряд“ – договор, на существование которого указывает И. Я. Фроянов. [50]
В свое время С. М. Соловьев говорил о том, что со Всеволода, видимо, взяли клятву не разлучаться с новгородцами, а вторичное утверждение на новгородском столе произошло потому, что получивший стол в Киеве Мстислав мог перевести сына поближе к себе по примеру Владимира.[51]
В принципе этот вариант не противоречит версии об утверждении князя новгородцами. В известной мере он даже ее подтверждает, а вот отвергнуть явно не может (достаточно вспомнить 1118 г. и историю с Дмитром и боярами). Версия же И. Я. Фроянова о том, что в 1125 г. новгородцы якобы заменили назначение князя избранием, новгородской летописью никак не подтверждается.[52]
В любом случае резких катаклизмов летописец в данном отрезке времени не обнаружил.

В следующем, 1126 г.: “Ходи Всеволодъ къ отцю Кыеву, и приде опять Новугороду на столъ месяця февраля въ 28”. Указанный отрывок весьма ясно дает понять, что сомнения относительно возвращения Всеволода имелись. Однако на сей раз все обошлось. Более того, Киев не предпринял никаких действий, хоть как-то ущемлявших Новгород. А значит, ничего сверхординарного в городе перед этим не происходило.

В тот же год летописец говорит о том, что “въдаша посадницъство Мирославу Гюрятиновицю“.[53]
Это сообщение также вызывает различные оценки. С. М. Соловьев говорил о том, что “летописец не упоминает о смерти прежнего посадника Бориса; к кому относится выражение въдаша посадничество – сказать трудно”.[54]
Н. А. Рожков согласился с тем, что посадник Мирослав был избран на вече, и выборность посадника естественно ограничивала власть князя. Однако исследователь указывает на то, что “летопись говорит о выборе Мирослава 1126 г., не придавая этому особого значения, как о явлении обычном“.[55]
М. Н. Тихомиров, говоря об этих событиях объявил о свободном выборе князей с 1125 г. и посадников с 1126 г.[56]
Исследователь новгородского посадничества В. Л. Янин не поддерживает тезис о выборности посадников с 1126 г. По его мнению, то, что до 1126 г. посадники не избирались на вече, а назначались князем, является только предположением. При этом он указывает, что согласно сфрагестическим материалам, нет принципиальной разницы между посадниками 1117-1119 гг. и посадниками более позднего времени.[57]
О. В. Мартышин также не согласен с тем, что 1126 г. стал годом введения выборности посадников. Он ссылается на тот факт, что в 1129 г. “въниде ис Кыева Даниилъ посадницитъ Новугороду“.[58]
Кроме того, были и другие эпизоды. В целом же “выборность посадника не была введена сразу, а постепенно и самочинно утверждалась в борьбе с киевскими князьями, и борьба эта, надо думать, началась не в 1126 г., а значительно раньше, но не получила четкого отражения в исторических памятниках”.[59]
Факт прихода Даниила не выпал из поля зрения М. Н. Тихомирова: “Нашему предположению как будто противоречит известие о приходе в 1129 г. Данилы из Киева посадничать в Новгороде. Но это только попытка великого князя утвердить в Новгороде порядки более раннего времени”.[60]
Таким образом, после смерти Мономаха очевидны попытки расширить и укрепить действие республиканских институтов, однако проводить резкую грань представляется преждевременным.

Резкое ухудшение положения дел для Всеволода началось со смертью 14 апреля 1132 г. великого князя Мстислава в Киеве. Его сменил брат Ярополк, который и повелел Всеволоду идти на Русь, в Переяславль. По мнению Н. И. Костомарова, до этого новгородцы ладили с Всеволодом “по привязанности к памяти Мстислава, так долго бывшего князем новгородцев”, пока жив был отец. Теперь же авторитет отца не был опорой сына, а свой он растерял, “прельстися призывом Ярополка“ и переехав в Переяславль, надеясь стать со временем великим князем.[61]
Однако это решение Всеволода новгородцам пришлось не по душе (“а целовавъ крестъ къ новгородцемъ, яко хоцю у васъ умерети“).[62]
Основание явно не второстепенное, если принимать во внимание что крестоцелование, судя по всему, не было пустым звуком. А если хотя бы вспомнить эпизод с вызовом новгородских бояр к киевскому князю, то следует думать именно так.

Тем не менее, все это не имело бы значения, если дела сложились бы так, как задумал Ярополк Владимирович. Но обосноваться в Переяславле Всеволоду не удалось. Юрий Суздальский и его брат Андрей, заподозрив в этом прямую претензию на великокняжеский стол, предприняли соответствующие меры. Всеволод прибыв в Переяславль, “съ заутрья седе в нем, а до обеда выгна и Гюрги, приехавъ с полком на нь“.[63]
В итоге Ярополк сумел восстановить приоритет своей власти, однако “Всеволода Мстиславича, братанича своего, посла въ Новъгородъ”.[64]
Город встретил его весьма прохладно. По словам новгородского летописца, “бысть въстань велика въ людьхъ; и придоша пльсковичи и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Устьяхъ”.[65]
По мнению М. А. Дьяконова, праву призвания князей соответствовало право населения удалять князей, почему-либо неугодных. В случае изгнания Всеволода Мстиславича из Новгорода в 1132 г. он увидел, что изгнание приняло вид формального суда веча над князем.[66]
Однако другие исследователи не склонны считать, что это был формальный суд. При этом тезис о том, что праву призвания соответсвовало право населения удалять князей, выглядит весьма логично. В. О. Ключевский писал о том, что в новгородских “рядах” излагались принимаемые выбранным князем обязательства, и определялось его значение в местном управлении. Исследователь отмечал, что неясные следы таких договоров, скреплявшихся крестным целованием со стороны князя, появились уже в первой половине XII в. Позднее они более ясно обозначены летописцем.[67]
Современные исследователи пошли дальше. Так, Н. Л. Подвигина посчитала, что роковую фразу Всеволод имел неосторожность произнести именно в 1117 г.[68]
Правда, при этом она никак не объяснила своего вывода. С таким же успехом князь мог сообщить свое желание умереть в Новгороде и в 1125 г. В. Л. Янин также видит причину проблем Всеволода Мстславича в том, что судя по фразе летописи “хоцю у васъ умерети“, вокняжение его “в 1117 г. уже сопровождалось заключением ряда между князем и городом о пожизненном княжении на новгородском столе”. Именно отсутствие такого ряда развязывало руки Мстиславу в 1117 г., но все же, по мысли В. Л. Янина, он вынужден был ради киевского стола пойти на компромисс с Новгородом и ограничить власть своего сына и преемника. В целом именно с 1117 г. начинается новгородская “вольность в князьях”.[69]
Склоняется к этой концепции и Р. Г. Скрынников, уточняя при этом: “Практика заключения «ряда» (договора) с князем, заложившая фундамент развития республиканских порядков в Новгороде, сформировалась постепенно на протяжении длительного времени под влиянием таких процессов, как упадок великокняжеской власти в Киеве, нарастание княжеских усобиц, частая смена князей на новгородском престоле и в особенности ликвидация княжеского домена в пределах Новгородской земли”.[70]
Открытие В. Л. Янина, на первый взгляд точно встраивается в целостную картину, но у него есть один большой недостаток – этот ряд до нас не дошел, и источники не говорят о нем прямо, так, например как о ярославовой грамоте. О. В. Мартышин прямо указывает на слабость гипотезы В. Л. Янина: “Маловероятно, чтобы князь, стремящийся обосноваться в Киеве, согласился ради новгородского стола отказаться от великого княжения за своих потомков”. И далее: “Едва ли тенденция усиления Киевской державы в княжение Владимира Мономаха благоприятствовала заключению его сыном или внуком ряда, существенно ограничивавшего княжескую власть“.[71]
Кроме того, если вспомнить вызов новгородских бояр в 1118 г. в Киев и наказание, судя по всему, наиболее непокорных, то существование подобного ряда действительно становится маловероятным. И. Я. Фроянов также ведет разговор о ряде, но с иной датировкой: “В 1125 г. новгородцы, воспользовавшись смертью Владимира Мономаха, перестроили в значительной мере свои отношения с князем Всеволодом, заменив назначение избранием“. Причем вывод об избрании у И. Я. Фроянова вытекает из слова “посадиша“. А если было избрание, то был и ряд с крестоцелованием.[72]
Следует заметить, что вывод о присутствии процедуры избрания из термина “посадиша“ не является бесспорным. Новгородская летопись не дает иных подтверждений такому выводу. Следовательно, с той же вероятностью можно говорить об утверждении князя на уже занятом им столе без наличия процедуры выборов. В конечном итоге все упирается в то, что летопись не делает никаких указаний на обстоятельства, при которых Всеволод целовал крест и клялся умереть в Новгороде. Потому вопрос остается открытым.

Не ясно, почему при рассмотрении событий 1132 г. многие исследователи умалчивают сообщение Никоновской летописи о том, что Всеволод вернулся в Новгород по воле Ярополка Владимировича.[73]
А этот факт объясняет, о чем “пакы съдумавъше“ новгородцы, прежде чем “въспятиша и Устьяхъ“ Всеволода. А думали они, судя по всему, не о том, простить или нет Всеволоду нарушение крестоцелования, а о надвигающихся проблемах с киевским князем. Надо полагать, что верх взял прагматический подход, и именно этим объясняется столь скорое возвращение Всеволода. Здесь будет полезным вспомнить точку зрения на некоторые аспекты новгородской политической системы того времени А. Рамбо: “Власть новгородского князя опиралась не только на сопровождавшую его дружину, на его семейные связи с тем или другим могущественным княжеством, но и на партию в самой республике, державшую его сторону. Так как Новгород был по преимуществу торговый город, то причиною внутренних распрей часто бывала противоположность экономических интересов”. При этом А. Рамбо наиболее точным, с нашей точки зрения, термином охарактеризовал то, что произошло после изгнания Всеволода: “одумались”.[74]
Не понятно, из чего В. Л. Янин делает вывод о том, что “решение об изгнании князя послужило предметом ожесточенной борьбы на вече”.[75]
Указанный фрагмент новгородской летописи не дает оснований для характеристики борьбы, если она вообще имела место.[76]
Судя по скорости процесса, скорее следует считать, что особо ожесточенного сопротивления при отмене прежнего решения оказано не было. Р. Г. Скрынников полагает, что новгородское вече 1132 г. “действовало столь решительно, потому что не боялось возмездия со стороны Киева. Однако в Новгороде было много сторонников Всеволода, и под их давлением вече вернуло князя с дороги”.[77]
С этим трудно согласиться, так как в таком случае на вече наблюдались бы столкновения, а сведений о них у нас нет. В реальности как раз наблюдалось единодушие по поводу изгнания князя, а затем нечто похожее по поводу его возвращения. Сторонники у князя, несомненно, были, но ситуация была такова, что они сочли за лучшее не искать неприятностей. Согласно летописи, в событиях 1132 г. участвовали псковичи и ладожане. Никаких указаний на противоречия в среде собравшихся по классовому признаку нет. Так как, судя по летописи, вопрос о Всеволоде, скорее всего, решался на вече, то сразу надо внести уточнение относительно его состава. Принимая сообщение летописи об участии в вече пригородов, надо отметить, что обстоятельства приглашения иногородних на вече нам не ясны. Еще Н. И. Костомаров писал: “При каких условиях созывались особенно жители пригородов, по принадлежности к местной корпорации на общее вече – неизвестно. Соображая вообще характер неопределенности во всех отправлениях тогдашней общественной жизни, кажется, справедливым будет предположение, что твердых и неизменных правил насчет этого нигде не существовало; все зависело от обстоятельств”.[78]
Согласно М. А. Дьяконову, к общему порядку участия в вече всех свободных существовало два ограничения: 1) юридическое, 2) фактическое. Во-первых, не все свободные были дееспособны. Например, сыновья при отцах. Во-вторых, не все свободные могли принять участие в вече вследствие того, что до них вовремя не доходила весть о предстоящем собрании.[79]
И. Н. Данилевский также не склонен переоценивать возможную широту представительства на вече сельского населения: “даже если предположить возможность участия сельских жителей в вечевых собраниях, придется признать, что реально вече все-таки было городским институтом власти”. Проще говоря, то, что они могли в нем участвовать, еще не говорит о том, что они могли влиять на его решения.[80]
Причем в случае с ладожанами и псковичами второй фактор многократно усиливается. Однозначно борьба не носила классовый характер и, скорее всего, прав И. Я. Фроянов, оценивший ее как социальную.[81]

Теперь обратимся к еще одному спорному моменту. М. Н. Тихомиров из сообщения летописца “и бысть въстань велика въ людьхъ” делает вывод, что “летопись определяет движение 1132 г. как восстание”. Он отмечает, что летописец указал как характер движения - восстание “встань”, так и среду, в которой оно началось, - “люди”. В ходе широкого движения, охватившего не только Новгород, но и пригороды, Всеволод был изгнан и сменены посадники. Всеволод вскоре снова возвратился, но волнения не утихли.[82]
В этом выводе И. Я. Фроянов совершенно справедливо отмечает неточность: “Всеволод после своего изгнания не сам возвратился, а был возвращен новгородцами“. Далее он говорит о том, что движение 1132 г. нет оснований именовать восстанием, а слово “встань“ можно понимать как волнение.[83]
Однако возникает вопрос - где та грань, которая отделяет волнение от восстания, если изгнание князя ею не является. Скорее, был прав М. Н. Тихомиров, называя произошедшее в 1132 г. в Новгороде восстанием. Другое дело, что оно не приняло форму бессмысленного и беспощадного бунта, а протекало в четко очерченных рамках управляемого процесса. Именно это и позволило отыграть назад в нужный момент и без особых проблем.

Тогда возникает новый вопрос - кто управлял процессом? Наиболее полный ответ на этот вопрос можно найти у О. В. Мартышина: “Ход новгородской жизни, несмотря на отдельные “эксцессы демократии”, обеспечивал соответствие между богатством и влиянием на политические дела. Равновесие устанавливалось с помощью многочисленной городской голытьбы, которая за плату или угощение верно служила глотками и кулаками боярству при народных волнениях. Этот сорт людей – содержавшиеся на княжеские или боярские подачки наемники, выполнявшие политические заказы, а иногда и полезные при дворе, - назывался, по нашему мнению, милостниками, о которых под 1136 г. сообщает новгородская летопись: “стрелиша князя милостьници Всеволожи”.[84]
Конечно, название “милостники” может являться и не совсем верным, но в остальном исследователь видимо прав, так как всегда деньги уравновешивают власть, а власть – деньги. Случай с вызовом новгородских бояр в 1118 г. в Киев подтверждает эту гипотезу. Аналогичного мнения придерживался и Д. С. Лихачев: “на самом деле боярству путем подкупов и найма «худых мужиков вечников» удается добиваться нужных ему решений”.[85]
В. П. Даркевич отмечает, что “частые эти смуты в вольном городе объясняются отнюдь не «классовой борьбой», а распрями между сильнейшими боярскими фамилиями и связаны со сменами князей (на стороне каждой партии выступали и знать, и мелкие торговцы, ремесленники, наемные рабочие), с перевыборами посадников и еретическими движениями”.[86]

Как известно, за поддержку различных слоев населения надо бороться, а в идентичность интересов группы населения, состоящей из представителей различных социальных слоев, слабо верится. В. В. Мавродин считал, что “на самом деле «худые мужики», «черные люди» не играли на вече существенной роли. За них решали и правили все дела бояре, часто использовавшие в своих целях отдельные группы простого новгородского люда”.[87]
Однако не следует абсолютизировать роль бояр. Да они действительно являлись наиболее внимательным политическим эшелоном новгородского общества. Их претензии на власть были более правданы. Но не стоит всю остальную часть новгородского общества автоматически причислять к “болоту”. Во-первых, еще не известно чья роль была больше в каждом конкретном случае, а во-вторых, бояре имели лишь то преимущество, что они могли действовать обдуманно и целенаправленно использовать для достижения цели различные легальные и нелегальные средства.

Здесь будет уместно вспомнить некоторые положения П. А. Сорокина. Согласно им, нет никаких оснований полагать, “что абсолютный деспот может позволить себе все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желания и давления его подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и их абсолютная свобода от общественного мнения, - нонсенс. Истина заключается в том, что деспоты – не боги всемогущие, которые могут править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной части общества и на социальное давление со стороны подчиненных. Это верно по отношению к любому режиму, как бы он не именовался”.[88]
На наш взгляд, это положение в полной мере соответствует ситуации в Великом Новгороде XII-XIII вв., с тем уточнением, что речь идет, прежде всего, о новгородском боярстве и его роли в социально-политической жизни общества. С другой стороны, согласно П. А. Сорокину, процент людей, живо и постоянно интересующихся политикой, невелик, что приводит к тому, что управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства. Таким образом, любое свободное правительство является ничем иным, как олигархией внутри демократии. В любом случае речи о правлении большинства вести не приходится.[89]

По нашему мнению, в Новгороде не стоит искать исключительной роли какой-то из сторон (слоев общества), участвовавших в конфликте. Реальная жизнь - это всегда совокупность различных внутренних и внешних факторов. Правильнее будет сказать, что неверно говорить об исключительной роли боярства, князя либо какой-то части свободных горожан.

Несмотря ни на что, Всеволод более не имел подавляющей поддержки и не был мил новгородцам. То есть он как раз пытался действовать, как ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления новгородцев. Его просчеты до времени терпелись, но отнюдь не прощались. Всеволод имел неосторожность втянуть новгородцев в дележ суздальского стола. В 1134 г. новгородцы “почаша мълъвити” о суздальской войне, в ходе чего перессорились и “убиша мужь свои и съвьргоша и съ моста в субботу Пянтикостьную”. Затем они все же отправились со Всеволодом, желавшим посадить своего брата на суздальский стол, в поход. Однако на Дубне новгородцы повернули назад. По пути было отнято посадничество у Петрилы и “даша” Иванку Павловичу. [90]
По мысли С. М. Соловьева, “вече было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых, положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова”. Тем не менее, разногласия повторились в полках, и тут уже результат был обратный, что вылилось в смену посадников.[91]
Брат Всеволода Изяслав Мстиславич ушел в Киев, получил Владимир-на-Волыни и тем самым династическая причина войны, как считал Н. И. Костомаров, исчезла.[92]

В это время обострилась внутриполитическая ситуация на Руси: “раздьрася вся земля Русьская”. На зиму состоялся новый поход на Суздаль. Однако битва на “Ждани горе” 26 января дорого обошлась новгородскому войску. В числе павших были посадник Иванка и Петрила Микульчич.[93]
Причем, по данным Н. И. Костомарова, “князя против воли заставили идти на войну”.[94]
В целом новгородский летописец крайне скупо описывает второй поход на Суздаль. Он лишь сообщает, что митрополит Михаил из Киева пытался предотвратить поход, но его не послушали, задержали и отпустили только 10 февраля, то есть уже после поражения. Кроме того, говорится, что суздальцы потеряли больше людей, чем новгородцы, и что последние, возвратясь, “даша” посадничество Мирославу Гюрятиновичу. Далее вплоть до событий 1136 г., судя по новгородской летописи, было затишье. И вдруг, сообщение 1136 г. сразу начинается известием о том, что “новгородьци призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаше, яко изгонити князя своего Всеволода, и всадиша в епископль дворъ, съ женою и съ детьми и съ тьщею, месяца маия въ 28; и стражье стрежаху день и нощь съ оружиемь, 30 мужь на день”.[95]
Получается, что с середины февраля 1135 г. до 28 мая 1136 г. все было хорошо, но затем жители вдруг решили, что с Всеволодом пора прощаться. В принципе понять немногословность новгородского летописца можно. Поход на Суздаль и битва на Ждановой горе явно не добавили славы новгородцам. Так, Лаврентьевская летопись, описывая исход битвы на Ждановой горе, говорит: “И победиша Ростовци Новгородце и побиш множство ихъ и воротишася Ростовци с победою великою”.[96]
То есть имело место очень тяжелое поражение, которое новгородский летописец пытался смягчить. Логично предположить, что подобное поражение должно было иметь какие-то последствия и не могло затихнуть одномоментно. Это предположение полностью подтверждается отрывком из Никоновской летописи, которая более подробно освещает эти события. Во-первых, она сообщает, что “паки неции злии человеци начаша въздвизати Всеволода Мстиславича воинствовати на Суздаль и на Ростовъ”. Во-вторых, Всеволод в поход “иде ратью съ Немцы и со всею силою Новгородцкою”. В-третьих, после битвы на Ждане горе “бежаша Новгородци и со княземъ ихъ къ Новугороду, и пришедше въ Новъгородъ начаша молвити о Суздальстей войне на князя Всеволода Мстиславича; онъ же умысли бежати въ Немци, Новогородци же поимаша его, и посадиша его за сторожи, и дръжаша его два месяца и четыре дни за сторожи съ женою его, и з детми и съ тещею его, крепко стрежаху его на всякъ день и на всяку нощь сто мужей въоруженыхъ”.[97]
Это полностью опровергает тезис И. Я. Фроянова о том, что Всеволод ждал исхода событий, надеясь на благоприятный их поворот.[98]
Совершенно очевидно, что исхода событий он действительно ждал, но на благоприятный исход надежды у него уже не было.

Очевидны некоторые отличия от рассказов Новгородской и Никоновской летописей. Из приведенного отрывка становится ясно, что: 1) действительно, особого желания идти войной перед вторым походом Всеволод не испытывал, иначе “неции злии человеци” остались бы без работы; 2) в войске присутствовали иностранные наемники; 3) битва на Ждановой горе закончилась бегством новгородского войска в целом; 4) по прибытии в Новгород начали искать виновного в происшедшем; 5) Всеволод не сидел сложа руки, а, видимо, осознавая свою вину и то, что петля сжимается, почел за благо оставить, пока не поздно, новгородский стол и укрыться в «немецкой стороне»; 6) план Всеволода сорвался - его перехватили; 7) довольно долго новгородцам пришлось изолировать Всеволода с семейством, причем держать под вооруженной охраной, численность которой до конца не известна, но ясно, что было несколько десятков вооруженных мужчин. Этот факт, на наш взгляд, вовсе не говорит о боязни внешней угрозы, так как ей эта охрана противостоять не смогла бы. Видимо, опасаться приходилось сторонников Всеволода в самом Новгороде, которые могли при случае организовать побег.

Предыдущая попытка бегства к “немцам” говорит о том, что бежать в Киев смысла не было, так как Ярополку тогда хватало своих проблем в Киеве. По данным летописей, не заметно какой-либо активности сторонников Всеволода в течении этих двух с лишним месяцев. Это, видимо, объясняет то обстоятельство что смута зародилась на сей раз в войске, причем еще и в разбитом. Да и сам настрой основной части населения делал подобные затеи смертельно опасными. С другой стороны, то, что Всеволода так долго держали под арестом говорит о: 1) отсутствии элемента стихийности в выступлении, а значит ситуация, как и в 1132 г., была контролируемой; 2) наличии колебаний и разногласий в среде восставших. Относительно первого аспекта следует предположить, что ситуацию вновь контролировало боярство, точнее, оно удерживало общество от настоящего бунта. Надо думать, что в этот раз это было сделать труднее, так как проблему создавала новгородская рать, разбитая в походе, но желавшая выяснить, кто виноват. Другими словами, ополчение сразу после поражения при “Ждане горе” превратилось в фактор нестабильности. Скорее всего, псковичи и ладожане, так кстати оказавшиеся в Новгороде во время веча 1136 г., в значительной части были участниками суздальского похода, в котором, как мы помним, участвовала все жители Новгородской земли. Правда, И. Я. Фроянов полагает, что события развивались не столь внезапно и стремительно, как это бывает при восстании, именно потому, что посылали гонцов за псковичами и ладожанами, а потом ожидали их сбора.[99]
Однако летопись не только не говорит о послах за представителями пригородов, но напротив, указывает, что смута началась сразу по возвращении войска. То есть предполагать роспуск всех иногордних участников ополчения по домам с февраля 1135 по май 1136 г. у нас нет никаких причин. По второму моменту можно сказать что новгородцы выжидали, как сложится ситуация на юге Руси. Проще говоря, опасались усиления Киева в лице Ярополка. Одной из причин, почему не было смысла выпроваживать Всеволода, было то, что не надо было в случае чего догонять его вновь, как в 1132 г. Не могло не создавать и проблему наличие различных социальных слоев на вече. Интересы боярства, купечества и всего остального свободного люда не могли совпадать на все 100%, хотя, на сей раз, объединяющая цель и оказалась столь сильна.

Тем временем кровопролитная распря Ольговичей и Мономаховичей вылилась в крупномасштабное поражение киевского князя Ярополка в 1135 г.[100]
Стало ясно, что Киев потерял былую силу и в этот момент имел более важные дела, чем проведение своей политики в отдаленных землях. Таким образом, на момент начала событий 1136 г. внешней угрозы для Новгорода Киев по существу не представлял.

Итак, Всеволод был перехвачен во время бегства, изолирован и, кроме того, ему были предъявлены пункты обвинения. Некоторые из них дошли до нас и вызвали дискуссии среди историков. Вот известные нам провинности Всеволода: 1) «не блюдеть смердъ»; 2) «чему хотелъ еси сести Переяславли»; 3) «ехал еси съ пълку переди всехъ, а на то много; на початыи велевъ ны, рече, къ Всеволоду приступити, а пакы отступити велить»”.[101]
Из Никоновской летописи известны еще некоторые обвинения: “почто въсхоте ити на Суждальци и Ростовци, и пошедъ почто не крепко бися и почто напередъ всехъ побежалъ; и почто въздюби играти и утешатися, а людей не управляти; и почто ястребовъ и собакъ собра, а людей не судяше и не управляаше”.[102]
К сожалению, полный перечень нам не известен, но и то, что известно наводит на мысль, что это был своего рода импичмент образца 1136 г. Князя судили за его проступки и поступки. В этот момент социальная опора Всеволода в Новгородской земле, как никогда, была близка к нулю. Сами пункты обвинения по своей сути направлены не против княжеской власти как института управления, а против конкретного князя – Всеволода Мстиславича. Была полностью дискредитирована как внутренняя, так и внешняя политика, проводимая, а лучше сказать, не проводимая этим князем. Более того, ему по существу ставится в вину именно слабость княжеской власти, попустительство своими прямыми обязанностями и легкомысленность. Все это не нравилось новгородцам по той простой причине, что оказывало отрицательное влияние на жизнь новгородского общества. То есть зачастую их не устраивал тот момент, что князь вроде бы был, но порой было ощущение, что его нет.

Историки придавали весьма важное значение эпопее 1136-1137 гг. в политическом развитии Новгорода. Н. А. Рожков, например, с волнениями 1136 г. связывал завоевание новгородцами права избирать и изгонять князей: “Сам факт изгнания создал прецедент, окончательно лишивший новгородского князя верховной власти”. Именно этот случай поставил вече выше князя и закрепил эту ситуацию. В результате вече стало единственным носителем суверинитета.[103]
М. Н. Тихомиров считал невозможным рассматривать восстание 1136 г. в отрыве от восстания 1132 г.[104]
Однако эти события стали “своего рода гранью в истории Великого Новгорода. До этого времени в Новгороде обычно княжил старший сын киевского великого князя. После 1136 г. на новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого”.[105]
В сходном ключе высказывался В. В. Мавродин: “1136 г. обычно считают годом утверждения вечевого строя в Новгороде. В ходе событий 1118-1136 гг. Новгород сложился в вечевую боярскую олигархическую республику с избираемыми на вечевых сходах посадниками и тысяцкими, с приглашаемыми, ограниченными в своих правах, князьями, с боярской аристократией и т. п.” Все это он считал результатом классовой борьбы, которая неуклонно усиливалась.[106]
В. Т. Пашуто увидел в событиях 1136 г. проявление классовой борьбы, вылившееся в восстание крестьянства и городской бедноты. Исследователь, как и В. В. Мавродин, заострял внимание на пункте обвинений, связанном со смердами, и отмечал переплетение антифеодального восстания с борьбой за самостоятельность. Результаты же восстания были присвоены боярством.[107]
Согласно Б. А. Рыбакову, с момента этого восстания Новгородская земля окончательно стала боярской феодальной республикой.[108]
Аналогичная концепция изложена И. И. Смирновым: “Итогом борьбы явилась ликвидация зависимости Новгорода от Киева и образование Новгородской республики. Князь потерял свое значение главы Новгородского государства”.[109]

Однако существуют и другие взгляды на эти события в жизни Новгорода. В своей работе о посадниках В. Л. Янин говорит о классовом характере борьбы и двойственности позиции боярства, которое борется с князем, но испытывает в нем необходимость как в классовом союзнике. Как результат событий 1136 г. исследователь отмечает торжество принципа “вольности в князьях”, но при этом не склонен считать, что принцип родился в том же году. Ученый ссылается на свою трактовку ряда 1117 г., который реализовывался в ходе смут 1125 и 1132 гг., но окончательно восторжествовал в 1136 г. Само восстание 1136 г. является не внезапной вспышкой политического самосознания новгородцев и венцом процесса сложения республиканских институтов, а важным, но, тем не менее, всего лишь звеном такого сложения.[110]
Корень всего, по мнению В. Л. Янина, состоит в том, что “государсвенная власть в Новгороде возникла на основе договора, а в Киеве – завоевания”. Отсюда принципиальная разница политических структур существовавших на севере и юге. Если первое торжество новгородской коллегиальной власти относилось к времени Ярослава Мудрого, то второе - как раз к 1136 г., “когда произошел очередной раздел власти между великим князем и новгородским посадником, что означало фактически отделение Новгорода от Киева. И, несмотря на введенную противниками торговую блокаду, Новгород победил в этой борьбе”. При этом отделении “новгородская боярская демократия” только укрепилась. На сегодняшний день исследователь пришел к выводу, что в Новгороде XII в. существовали настоящие демократические порядки, так как “опыт нашей сегодняшней жизни замечательно убеждает нас, что демократические порядки всегда представляют собой благо исключительно для узкого круга лиц”.[111]
Это же можно вывести из построений П. А. Сорокина: демократия как правление большинства чаще в действительности является правлением более сильного меньшинства.[112]

В. В. Луговой пишет, что “после восстания 1136 г. новгородский князь перестал быть киевским наместником и перешел на службу к новгородской общине. Постепенно к вечу перешли полномочия верховного органа власти, а право призвания и смещения князя стало составной частью городских демократических традиций”.[113]

По мнению Р. Г. Скрынникова, “в 1136 г. новгородские бояре и вече изгнали из Новгорода сына Мстислава Великого Всеволода. Особую роль в заговоре против него сыграл епископ”.[114]
То есть историк акцентирует внимание на дуализме новгородского общества, представленного боярами и вечем. Относительно епископа сразу следует заметить, что летописи не говорят о какой то особой его роли. Ссылка же на то, что Всеволод с семейством были заперты на епископском дворе, может служить весьма спорным доказательством.

В. В. Мавродин согласен с тем, что 1136 г. не стоит считать датой возникновения Новгородской республики: “Это был крупный этап в формировании самоуправления, в утверждении независимости от Киева”.[115]

И. Я. Фроянов пришел к выводу о том, что с изгнанием в 1136 г. Всеволода в основном оказались ликвидированы остатки власти Киева над Новгородом. Хотя смена князей становится очень частой, это не означает падения роли княжеской власти в новгородском обществе. Более того, с ликвидацией контроля Киева князь только усилился. В самом же новгородском обществе проявилась тенденция к перемещению центра тяжести “с внешнеполитической борьбы на внутрисоциальную”.[116]

В целом историки сходятся на том, что обвинения Всеволоду были предъявлены вечем. Основные разногласия существуют вокруг вопроса о том, каков был социальный состав веча, и о том, во имя чьих интересов оно собиралось. Существует взгляд, согласно которому вече 1136 г. являлось собранием рядового людства. Он опирается на толкование пункта обвинений, связанного со смердами. С. М. Соловьев писал: “Можно заметить, что к стороне Всеволодовой преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет смердов”.[117]
Эту мысль разделял Б. Д. Греков, который увидел здесь программу, выдвинутую городскими и сельскими низами: “Трудно представить себе, чтобы пункт в защиту смердов был внесен без всякого участия смердов”.[118]
Этой же точки зрения придерживались М. Н. Тихомиров, В. В. Мавродин, В. Т. Пашуто.[119]
В. Л. Янин также не обошел стороной вопрос о смердах. По его мнению, новгородское боярство в борьбе против Всеволода опиралось тогда на недовольство социальных низов, вследствие чего и появился пункт о смердах. Таким образом, политическая борьба пересекалась с классовой.[120]

И. Я. Фроянов, напротив, считает участие смердов в новгородском вече 1136 г. весьма проблематичным, поскольку смерды являлись зависимыми людьми, их участие в собрании свободных граждан невозможно. Сам по себе пункт обвинений не может являться доказательством их участия. Соглашаясь с В. Л. Яниным в том, что нельзя участников веча рассматривать как единую в социальном отношении массу, И. Я. Фроянов справедливо отмечает отсутствие в целом классового звучания в претензиях, предъявленных Всеволоду. “Перед нами коллизии, лежащие в плоскости общественно-политических отношений социума, где еще не сложились антагонистические классы”. Однако при этом исследователь признает неоднородность новгородского общества того времени. Из чего следовали элементы классовой борьбы, сопутствующие социально-политическим конфликтам, присущие доклассовым структурам, особенно в стадии их перехода к классовой организации.[121]

Касаясь вопроса о смердах в пункте обвинений, предъявленных Всеволоду, следует принять взгляд И. Я. Фроянова, который пришел к выводу о том, что никакого участия в восстании самих смердов не было. Во-первых, источники не дают оснований делать такой вывод. Во-вторых, для включения этого пункта в число претензий новгородцам не требовалась подсказка со стороны самих смердов. Дело в том, что смерды являлись доходной статьей бюджета Новгорода, так как платили дань и выполняли другие повинности. То есть нерадивость князя в отношении смердов наносила прямой удар по благосостоянию новгородской общины.[122]

Итак, Всеволод “седе 2 месяця, и пустиша из города июля въ 15, а Володимира, сына его, прияша… Въ то же лето приде Новугороду князь Святослав Олговиць ис Цернигова, от брата Всеволодка, месяца июля въ 19”.[123]
То есть малолетний князь княжил только 4 дня. В. Л. Янин в этом увидел влияние провсеволодовски настроенного боярства и отсутствие единодушия среди бояр.[124]
Объяснение вполне приемлемое, но, судя по сроку, посажение Владимира было чисто формальным. Поэтому влияние сторонников Всеволода не стоит переоценивать. Однако встает вопрос - если все равно собирались ставить другого князя, то зачем все это было нужно? Тут весьма интересна версия И. Я. Фроянова: “Новгородцы, приняв Владимира вместо изгнанного Всеволода, отдали дань языческим воззрениям на князя как покровителя, оберегающего людей от возможных бед.[125]
Если вспомнить пункты обвинения, то очевидно подтверждение такого подхода. Да и само выяснение, кто повинен в несчастиях новгородцев, началось сразу же после крупного военного поражения. В свое время Дж. Дж. Фрэзер отмечал, что, по языческим представлениям, вождь-правитель обладал магическими и сверхъестественными способностями, выступая посредником между богами и управляемыми им людьми.[126]

После изгнания Всеволод получил от Ярополка Вышгород.[127]
Однако Новгород продолжал бурлить. Противостояние продолжилось. На князя Святослава Ольговича “милостьници Всеволожи” совершили неудачное покушение. В сентябре 1136 г. был убит посадник Юрий Жирославич, а 7 марта 1137 г. посадник Константин со своими сторонниками бежал к Всеволоду. “Приятели” Всеволода задумали вернуть опального князя. Благодаря этим интригам Всеволод пришел в Псков. Новгородцы в большинстве выступили против этого. В результате в Псков побежали сторонники Всеволода. В Новгороде начались грабежи имущества беглецов.[128]
Как мы помним, ничего подобного во время изгнания Всеволода не происходило. Следовательно ситуация изменилась.

Что же произошло за это время? Появился князь Святослав и, видимо, часть новгородского общества пришла к выводу, что при Всеволоде было лучше. Интересен тот момент, что согласно Никоновской летописи, недовольных было немало. Летописец сообщает, что после прихода Всеволода в Псков “услышано бысть сие в Новегороде, и князь Святославъ Олговичь ужасеся и въстрепета страхомъ великимъ, и бысть велий мятежь въ Новегороде, и начаша бегати мнози ко князю Всеволоду Мстиславичю въ Псковъ, и бежаще грабяху домы и села многихъ”.[129]
Тем временем Святослав взялся за укрепление своей власти: “нача испытывати бояръ новгородцкыхъ, и изыскавъ, инехъ казни, а инехъ въ темници затвори, а инехъ укрепи крестнымъ целованиемъ; таже потомъ Святославъ Олговичь совокупи всю землю Новгородцкую, и брата своего Глеба, и воинство града Курска и Половци, и идоша на Псковъ прогонити Всеволода”.[130]
Однако репрессии Святослава имели неожиданный результат – Псков стал оплотом сторонников Всеволода. Военный поход окончился ничем. И совершенно прав В. Л. Янин, когда говорит о том, что “Именно события 1136 г. коренным образом изменили статус взаимоотношений Новгорода и Пскова”.[131]
Даже смерть Всеволода в 1137 г. ситуации не исправила. Псковичи пригласили его брата Святополка, и “не бе мира съ ними”.[132]
По мнению И. Я. Фроянова, “здесь проявился симптом процесса дробления, разложения города-государства, каким был Новгород, на новые более мелкие государственные образования, наблюдаемого и в других землях-волостях. Вместе с тем тенденция к выделению Пскова из Новгородской волости свидетельствует о завершении становления самого Новгорода как города-государства”.[133]

Подводя итог событиям первых четырех десятилетий XII в., надо отметить, что под воздействием комплекса внутренних и внешних факторов Новгород в значительной мере изменил свой статус среди других русских земель. Зачастую эти изменения стали следствием не специально заранее обдуманных действий со стороны какой то социальной группы либо новгородского общества в целом, а стечения обстоятельств и самого хода развития новгородского общества в предшествующее и описанное время. Свой отпечаток наложила и удаленность Новгорода от зоны основных интересов князей дома Рюрика, ослабление Киева вследствие того что “раздрася” земля Русская. Несомненно, что при этом наиболее активную роль сыграли бояре. Видимо, это стало результатом того, что боярство оказалось наиболее подготовленной к такому повороту событий частью общества. Новгородскому боярству, несмотря на свои разногласия, в целом удавалось сдерживать страсти и не допускать бесконтрольных смут, которые могли бы поставить крест и на тех вольностях, которые у Новгорода уже были. То, что они оказывали свое влияние, было вполне нормально и даже благотворно для Новгорода. Однако летопись не дает оснований говорить о диктате боярства и тем более наличии столкновений на классовой почве. Борьба носила скорее политический характер с вовлечением широких масс свободного люда. В целом можно согласиться с В. Л. Яниным и сказать, что в Новгороде шло становление демократии. При этом, однако, следует уточнить, что это была русская демократия образца XII в., формировавшаяся под влиянием реалий того времени, то есть имевшая определенную местную и временную специфику. Сам по себе князь как институт власти для новгородцев не являлся объектом ненависти. Они желали избавиться от отдельных конкретных персоналий, занимавших княжеский стол.

Глава 2. Волнения после 1137 года

Продолжая рассмотрение специфики социально-политической жизни Новгорода Великого в XII веке, надо отметить, что события 1136-1137 гг. нельзя считать датой возникновения Новгородской республики. Однако нет сомнений, что они стали важным этапом утверждения независимости от Киева. По справедливому замечанию О. В. Мартышина, важным следствием событий 1136-1137 гг. стала утрата княжеской властью стабильности в Новгороде.[134]
Более того, на наш взгляд, некорректно говорить о какой бы то ни было стабильности в Новгороде того времени в целом. Новгородская Первая летопись пестрит сообщениями о “переворотах”, но, думается, преувеличением будет считать, что дело ограничивалось смещением одних князей и призванием других. Процесс, естественно, не мог проходить в “чистом виде”. Он тем или иным образом затрагивал широкий круг людей и был связан с различными событиями того или иного плана. По мнению В. Т. Пашуто, история новгородской самостоятельности вплоть до монгольского нашествия характеризовалась острой классовой борьбой, результатом которой и были многочисленные восстания.[135]
Впрочем, причины новгородских переворотов – вопрос дискуссионный. Далее мы постараемся выявить, что же лежало в основе этих политических катаклизмов.

Политическая ситуация в Новгороде, несомненно, претерпела определенные изменения. По мнению А. В. Арциховского, ”после переворота 1136 г. верховной властью в Новгороде стало собрание граждан, вече, главой правительства стал выборный посадник, но власть князя, пусть сильно ограниченная, сохранилась. Лет полтораста после этого существовал строй, лучшим выражением которого являются слова, сказанные в 1218 г. посадником Твердиславом на вече: «А вы, братья, в посадниках и в князьях вольны»”.[136]
В. Т. Пашуто считал, что плоды восстания 1136 г. присвоили бояре. “Правда, своеобразие расстановки классовых сил заставило их признать республиканский строй – в Новгороде образовалась феодальная республика”. 1136 г. позволил новгородским боярам отделиться от Киева. В конечном счете, после восстания 1136 г. в Новгороде сложился своеобразный политический строй – аристократическая боярская республика.[137]
По мнению Н. Л. Подвигиной, с 1136 г. в Новгороде “принцип «вольности в князьях» восторжествовал. В дальнейшем в середине XII в. антикняжеская борьба несколько стихает из-за обострения борьбы за власть между боярскими группировками. Это приводило к тому, что князь превращался в союзника одной из группировок, которая готова была поступиться частью собственной власти в пользу князя, лишь бы не уступить ее противнику”. В заключение исследователь делает вывод о том, что именно поэтому княжеская власть в данный период несколько крепнет.[138]

В. Л. Янин совершенно не согласен с тем, что “новгородский князь после восстания 1136 г. был превращен в почти фиктивную фигуру, во второстепенное или даже третьесортное лицо государственной администрации, назначением которого было то ли руководство войском, то ли олицетворение политического и военного союза с наиболее могущественными русскими княжествами”.[139]
Опираясь на данные сфрагистических источников, исследователь отмечает, что “у нас есть все основания предполагать, что и во второй половине XII в. власть в Новгороде была сосредоточена в руках князя, поскольку в отличие от княжеских печатей посадничьи буллы этого времени исключительно редки”[140]
. А. В. Арциховский объясняет данный факт тем, что “ограничение княжеской власти в 1136 г. не сразу отразилось в сфрагистике, поскольку государство, хотя и номинально, возглавлялось князем. Русские княжеские печати XI-XIII вв. известны преимущественно по новгородским находкам. Судя по именам, они принадлежат тем Рюриковичам, которые, по словам летописи, княжили в Новгороде”.[141]
В. Л. Янин подметил и такую особенность княжеских печатей Новгорода и русских княжеств: “В Южной Руси, где княжеская власть в XII-XIII вв. сохраняла первоначальные общественные позиции, где государство имело ярко выраженные монархические черты, княжеская булла клонится к упадку. В Новгороде же, где княжеская администрация в ходе борьбы с местным боярством утратила былую самостоятельность, печать князя, напротив, переживает свой расцвет”.[142]
И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко считают даже, что “после 1136-1137 гг. положение княжеской власти в Новгороде упрочилось, а роль князя возросла”.[143]
В этом же русле рассуждает В. В. Луговой: ”После восстания 1136 г. новгородский князь перестал быть киевским наместником и перешел на службу к городской общине”.[144]

Если принять эту версию как факт, то становится ясно, почему роль князя после событий 1136-1137 гг. не только не уменьшилась, но даже возросла. Видимо, более точным является мнение В. Л. Янина, согласно которому в ходе достигнутого в 1136 г. определенного размежевания государственных функций между республиканскими и княжескими органами власти в руках князя сосредоточилась та часть государственной деятельности, которую мы сейчас назвали бы исполнительной властью. Это, в частности, выразилось в организации смесного суда князя и посадника, подконтрольного республиканской власти.[145]
С этим выводом соглашается Н. Л. Подвигина.[146]
Несколько иной взгляд на судебные функции новгородского князя имел Н. А. Рожков. Он писал: “Тем не менее, за князем в течение всего XII в. оставались еще важные права: право проезжего суда, т. е. решения всех судебных дел при объезде волости, помимо всех областных судей и без всяких ограничений – на основании презумпции, что князь – единственный самостоятельный орган судебной власти”. По мнению историка, участие посадника стало непременным атрибутом законности княжеского суда только с XIII в.[147]

Совершенно естественно, что процесс общественно-политического развития не завершился событиями, описанными в первой главе данной работы. И здесь вполне можно согласиться с О. В. Мартышиным, который характеризует процесс, проходивший в дальнейшем, как логическое продолжение акции 1136 г., характерной чертой которого была окончательная институализация выборной республиканской администрации, сосуществовавшей с княжеской и готовой взять на себя ее функции.[148]
Можно к этому добавить, что в течение XII в. “была выстроена система управления, в основу которой лег принцип волеизъявления новгородской общины. Его действие распространилось на все властные институты; выбирались самые различные должностные лица – от сотских, уличных и кончанских старост до князей, епископов и архиепископов, архимандритов, посадников и тысяцких”.[149]
Все новгородские перипетии происходили на фоне постоянно меняющейся политической обстановки в русских княжествах. Как уже говорилось “раздьрася вся земля Русьская”.[150]

Усобицы, по выражению С. М. Соловьева, “отозвались на севере, в Новгороде Великом”.[151]
По справедливому замечанию исследователя, “с одной стороны, частая смена великих князей из трех враждебных линий заставляла новгородцев, признававших зависимость свою всегда от старшего Ярославича, сообразоваться с этою сменою и также переменять своих князей, что усиливало внутренние волнения, производимые приверженцами изгоняемых князей и врагами их; с другой стороны, давала Новгороду возможность выбора из трех линий, что необходимо усиливало произвол веча и вместе с тем увеличивало его значение, его требования, давало новгородцам вид народа вольного”.[152]
На юге широкомасштабные столкновения с вовлечением половцев, чехов, венгров и др. шли между двумя главными противниками. Это – киевский Ярополк и черниговский Всеволод. Мир был заключен только перед смертью великого князя.[153]
Ошибкой будет думать, что столкновения проходили сугубо между князьями. Летописец говорит о том, что “раздьрася” именно земля Русская. То есть он имел в виду не только князей. По замечанию И. Я. Фроянова, за ними стояли земские силы Киева и Чернигова.[154]

В 1135 г. новгородцы пытались посредничать между ними, однако безуспешно. Битва состоялась, и новгородский летописец сообщает, что “поможе богъ Ольговицю с черниговчи”.[155]
Для нас это замечание имеет то немаловажное значение, что оно поясняет некоторые особенности мировосприятия человека того времени. По мнению И. Я. Фроянова, замечание новгородского летописца не являлось пустой фразой или риторическим оборотом. “Люди древней Руси верили в то, что побеждал в межкняжеских войнах тот, кому сопутствовало благоволение богов, на чьей стороне находился бог, а значит и правда”. Божественная благодать распространялась и на ближайших родичей князя.[156]
Потому новгородцы, делая выбор между князьями, не только руководствовались чисто прагматическими, но и мистическими мотивами. Это, видимо, дает дополнительное объяснение той легкости, с какой новгородская община меняла свое мнение.

Итак, вернемся к княжению Святослава Ольговича. Надо отметить, что Святослав, услышав о приходе Всеволода Мстиславича во Псков не зря “ужасеся и въстрепета страхом великимъ”.[157]
Дело вовсе не в том, что он боялся Всеволода, а в том, что он не питал никаких иллюзий относительно новгородской общины. Его репрессивные меры и укрепление крестным целованием местных бояр дали только временный эффект. 17 апреля 1138 г. Святослава без объяснения каких-либо причин выгнали из Новгорода.[158]
По мнению И. Я. Фроянова, причина изгнания Святослава кроется в том, что, по свидетельству новгородского летописца, у Новгорода “не бе мира с пльсковици, ни с сужьдальци, ни с смольняны, ни с полоцяны, ни с кыяны”. Все это отрицательно сказалось на поставках продовольствия и привело к тому, что “стоя все лето осмьнъка великая по 7 резан”. Другой причиной, повлекшей смещение Святослава, стало знамение 9 марта 1138 г. Тогда “бысть громъ велии, яко слышахомъ чисто, въ истьбе седяще”.[159]
Надо думать, что люди пытались найти ему объяснение, и, разумеется, нашли. Мысль И. Я. Фроянова относительно первой причины смещения Святослава подтверждает и Никоновская летопись. Она сообщает, что когда пришел новый князь – сын Юрия, “бысть радость велиа всем въ Новегороде, и смиришася со Псковичи”.[160]

А. В. Петров также видит причину изгнания Святослава в голодной блокаде, установившейся с его приходом, так как в соседних центрах княжили союзники Мстислава. Из того факта, что изгнание не сопровождалось сменой посадника, исследователь делает вывод о том, что само изгнание не было вызвано внутренней борьбой, а стало результатом воли новгородской общины в целом.[161]
Особый интерес представляет мнение А. В. Арциховского. Исследователь на основе археологических раскопок в Новгороде пришел к выводу, что историки склонны преувеличивать значение отдельных летописных сообщений о ввозе хлеба из Владимиро-Суздальской земли во время голодовок. При этом делается ссылка на видовые определения сорняков. “Сорняки, примешанные к найденным при раскопках зернам ржи, пшеницы и т. д., оказались характерными именно для новгородской флоры, а не для среднерусской или какой-либо иной. Новгород был центром большой сельскохозяйственной территории и питался в нормальное время только своим хлебом”.[162]
Однако это открытие не может скрыть того факта, что голод в Новгороде был частым гостем, а соседние князья при каждом удобном случае вводили блокаду. Свой хлеб, видимо, в Новгороде был, но количество его все же не удовлетворяло потребностей. Легкость и частота, с какой киевский и другие князья вводили блокаду, свидетельствует о частых неурожаях и наличии постоянной возможности взвинтить цены на продовольствие. Как правило, летопись говорит, что результатом подобных действий соседних князей был как раз не голод, а резкое повышение цен.

Изгнав Святослава, новгородцы отправили послов в Суздаль просить себе князя у Юрия Владимировича. 23 апреля в городе случился переполох, вызванный слухом о пришедшем якобы к городу Святополке с псковичами, однако тревога оказалась ложной. Что точно происходило в это время со Святославом, его женой и окружением, со слов новгородского летописца до конца понять не представляется возможным. Судя по Новгородской Первой летописи, его жена была посажена в Новгороде “у святое Варвары въ монастыри”. Самого Святослава “яша на пути смолняне и стрежахуть его на Смядине въ манастыри”.[163]
По мнению Н. И. Костомарова, новгородцы “схватили своего князя Святослава Ольговича, заточили в монастырь с семейством, а потом изгнали”.[164]
Однако полной ясности в этом вопросе нет. Тем временем Юрий Долгорукий откликнулся на просьбу новгородцев и послал им своего сына Ростислава. Обращение к суздальскому князю стало для новгородцев своего рода компромиссным вариантом. Как заметил в свое время С. М. Соловьев, Новгород обратился к нему, так как “Юрий защитит его от Ольговичей, как ближайший сосед, и примирит с Мономаховичами, избавив от унижения принять Святополка, т. е. признать торжество псковичей; наконец призвание Юрьевича примиряло в Новгороде все стороны; для приверженцев племени Мономаха он был внук его, для врагов Всеволода он не был Мстиславичем”.[165]

Княжение Ростислава в Новгороде было недолгим. 18 февраля 1139 г. умер великий князь киевский Ярополк. На смену ему пришел брат Вячеслав, которому княжить в Киеве было суждено только 10 дней: его сместил Всеволод Черниговский.[166]
Данное обстоятельство не вписывалось в планы Юрия Долгорукого, и “приде Гюрги князь и-Суждаля Смольньску, и зваше новгородьце на Кыевъ на Всеволодка”. Однако новгородцы “не послушаша его”, и 1 сентября 1139 г. Ростислав бежал из Новгорода к отцу в Смоленск.[167]
Судя по Новгородской Первой летописи, нет оснований видеть в уходе Ростислава происки “прочерниговской партии”. Скорее, причина - в отказе новгородцев помочь его отцу. Именно такого мнения придерживается И. Я. Фроянов.[168]
Это вполне логично, если бы не одно “но”. Такой вывод позволяет сделать только Новгородская Первая летопись. Другие летописи освещают данное событие несколько иначе. Так, Тверская летопись гласит: “А сына его Ростислава выслаша отъ себе”.[169]
Лаврентьевская летопись сообщает, что “того же лета пустиша Новгородци Гюргевича”.[170]
Еще дальше идет Никоновская летопись: “того же лета Новгородци выгнаша отъ себе изъ Новагорода князя своего Ростислава”[171]
. То есть эти источники заставляют усомниться в добровольном характере ухода князя. Более того, полноту сведений новгородского летописца в данном пункте, видимо, следует поставить под вопрос.

Именно на эту мысль наводит и поведение Юрия после ухода сына из Новгорода. Та же Новгородская Первая летопись сообщает о том, что “разгневася Гюрги, идя опять Суждалю, възя Новыи търгъ”.[172]
Следовательно, скорее всего, новгородский летописец пытался заретушировать неприглядный факт выпроваживания князя без всякой веской причины. По мнению Н. И. Костомарова, “к суздальской ветви русского мира была уже давняя международная неприязнь у новгородцев. Князья, призываемые в Новгород, приезжали не одни, а с дружиной, и суздальские князья, таким образом избранные новгородцами, наводили в Новгород толпу народа, нелюбимого новгородцами”. И далее: “Юрий звал новгородцев против Ольговичей; новгородцы не согласились, потому что воевать с суздальцами, которых не любили, против киевлян, с которыми сознавали близкое родство, было не в обычае. Ростислав заметил, что партия Ольговичей подымает голову, и бежал”.[173]

В целом такое объяснение произошедшего довольно интересно, но слишком сомнительно, чтобы его можно было воспринимать всерьез. С. М. Соловьев считал, что именно “отказ на требование отца послужил знаком к отъезду сына”.[174]
Аналогичного мнения придерживается и А. В. Петров. Смещение Ростислава, также как и его предшественника, по мысли исследователя, было не следствием внутренней борьбы, а отражением воли новгородской общины в целом.[175]
В действительности Ростислав, видимо, служил своего рода компромиссной фигурой, удерживавшей новгородское общество от очередной смуты. Сама смута не замедлила разгореться сразу же после его ухода: “И послашася новгородци Кыеву по Святослава по Ольговиця, заходивъше роте; и бе мятежь Новгороде, а Святослав дълго не бяше”.[176]
То есть единодушие явно отсутствовало. С одной стороны был не ясен долгосрочный расклад сил на политической арене русских княжеств, а с другой, сомнительно, что за год с небольшим в Новгороде успели забыть те жесткие методы, к которым порой прибегал Святослав. Тем не менее, очевидно, что выбор был сделан, в первую очередь, исходя из того факта, что великий князь киевский на тот момент являлся наиболее значимой политической фигурой.

Общую картину усугублял тот факт, что Всеволод и Святослав не горели желанием поскорее занять новгородский стол. Они отдавали себе отчет в том, что в Новгороде о политической стабильности приходится только мечтать. Святослав в свое время уже прилагал определенные усилия, чтобы удержаться на этом столе и потому имел горький опыт. В то же время новгородцы проявляли довольно большую настойчивость. Дело дошло до того, что решение призвать Святослава скрепляли присягой («ротой»). В связи с этим И. Я. Фроянов делает предположение, что решение было не простым и, наверное, принималось на вечевом сходе.[177]
Очень вероятно, что все так и было, поскольку на этом дело не закончилось. Лаврентьевская летопись сообщает, что новгородцы “пустиша дети свое в тали, рекуще пусти к нам Святослава”.[178]
Похожие сведения содержит и Лаврентьевская летопись: “послаша новгородци въ Киевъ къ великому князю Всеволоду Ольговичю Киевскому, просяще у него брата его Святослава Олговича княжити у них в Новгороде, а дети своя въ закладъ прислаша”.[179]
О закладе говорит и Тверская летопись, причем в ней уточняется, что детей в заклад отправили со вторым посольством.[180]
Этот факт, надо полагать, показался новгородскому летописцу слишком неприглядным, чтобы его упоминать. Однако именно после этого 25 декабря 1139 г. Святослав “въниде” в Новгород.[181]

Появившись вновь в Новгороде, Святослав застал там посадником Якуна Мирославича, который занимал эту должность еще со времени его первого новгородского княжения. Правда, по версии Н. Л. Подвигиной, Якун уходил вместе со Святославом в 1138 г. и вернулся вместе с ним в 1139 г. При этом он не лишался посадничества.[182]
Однако такое изложение событий никак не подтверждается источниками. По словам И. Я. Фроянова, она все перепутала.[183]
В. Л. Янин видит в факте занятия должности посадника Якуном при нескольких князьях подтверждение того, что “с политической точки зрения союз с Суздалем означает компромисс между сторонниками Чернигова и сторонниками Мстиславичей”. Кроме того, данный факт являет собой пример политической непоследовательности в тот период.[184]
Данное объяснение выглядит весьма шатко, и это отмечает И. Я. Фроянов: “С большей уверенностью мы можем говорить о том, что между сменяемостью посадников и переменами на новгородском столе не было столь жесткой зависимости”. Ученый не согласен с “партийным” подходом к изучаемой теме и основную роль отводит новгородской общине в целом. Именно такую роль и подтверждает, по его мнению, посадничество Якуна при Святославе и Ростиславе.[185]

С вокняжением Святослава спокойствия в Новгороде не наступило. У Святослава и его противников в новгородской общине оказалась слишком хорошая память. По словам Н. И. Костомарова, “месяца через два новгородцы невзлюбили Святослава”.[186]
Не ясно, откуда у исследователя такие данные о сроках вновь возникшей нелюбви новгородцев к своему князю. Впрочем, чувство нелюбви у князя и новгородцев, похоже, было обоюдным. Святослав принялся за старое свое занятие, то есть начал изводить своих врагов: “потоциша Кыеву къ Всеволоду Къснятина Микулъциця, и пакы по немь инехъ муж 6, оковавъше, Полюда Къснятиниця, Демьяна, инехъ колико”.[187]
И. Я. Фроянов отмечает, что, судя “по некоторым летописным нюансам, новгородцы воспринимали эти гонения как злое противное небесным силам деяние”. При этом он указывает на мрачное знамение 20 марта 1140 г., свидетельство о котором помещено как раз перед сообщением об отправке в Киев узников.[188]
Догадка исследователя не лишена оснований, но сомнительно, что речь в данном случае можно вести о новгородской общине в целом. Очевидно, что опора у Святослава на тот момент в Новгороде была довольно основательная, иначе с ним не замедлили бы попрощаться.

В следующем, 1141 г. “придоша ис Кыева от Всеволода по брата Святослава вести Кыеву; «а сына моего, рече, приимите собе князя»”.[189]
Причины, по каким киевский князь принял такое решение, нам не ясны. Кроме того, вновь имеется разночтение с другими летописями. Например, Лаврентьевская сообщает: “Новгородци выгнаша Святослава и ко Всеволоду прислаша епископа с мужи своими, рекуще даи нам сын свои, а Святослава не хочем”.[190]
Ипатьевская летопись гласит: “почаша въставити Новгородци у вечи на Святослава про его злобу. Он же узрев, оже вставають на нь Новгородьци, посла к брату Всеволоду, река ему тягота, брате, в людех сих, а не хочю в них быти, а кого тобе любо, того посли”.[191]

Из летописей не ясно, в чем все-таки конкретно заключалась “злоба” новгородского князя. По мысли С. М. Соловьева, она состояла именно в том, что он не забыл своих врагов, бывших причиною его изгнания.[192]
Другими словами, Святослав оказался злопамятен. Еще одну версию развития событий излагает Никоновская летопись: “а къ великому князю Всеволоду Олговичю Киевскому послаша епископа Нефонта съ мужи своими, глаголюще: «дай намъ сына своего Святослава, а брата твоего Святослава Олговича не хощемъ, и уже выгнахомъ его изъ Новагорода съ княжениа»”.[193]
По мнению Н. И. Костомарова, “Всеволод киевский интриговал против брата и послал в Новгород своих приближенных – настраивать новгородцев, чтоб они просили себе в князья его сына. Интрига прошла удачно”.[194]
Рассматривая версию, представленную новгородским летописцем, В. Л. Янин делает следующее заключение: “Спустя каких-нибудь три года после восстания 1136 г. практически возрождается старая схема взаимоотношений с великокняжеской властью: новгородский князь Святослав – родной брат киевского князя и его ближайший союзник. Эта ситуация создает условия для активного вмешательства великого князя в новгородские дела, но она также ведет и к обострению антикняжеской борьбы”.[195]

Все это может быть верным только в том случае, если борьба в 1136 г. велась против института княжения как такового и достоверной является версия, изложенная в Новгородской Первой летописи. Если первое никак не просматривается в тех событиях, и это было показано в первой главе данной работы, то достоверность слов новгородского летописца ставится под сомнение другими летописями и им самим. И. Я. Фроянов отмечает, что “новгородский летописец сгладил острые углы и перенес вину с новгородцев на Всеволода, изобразив его инициатором смены князей на местном столе, но тут же проговорился, рассказав о том, как Святослав, «боявъся новгородьць», бежал «отаи в ноць»”.[196]
Действительно Новгородская Первая летопись гласит: “И яко послаша епископа по сына его и много лепьшихъ людии, а Святославу реша: «а ты пожиди брата, то же поидеши»; онъ же убоявъся новгородьць: чи прельстивъше мя имуть, и бежа отаи въ ноць; Якунъ съ нимь бежа.”[197]
Бегство посадника и его брата Прокопия подтверждают и другие летописи.[198]
Вспоминая, что Якун прекрасно пережил первый уход Святослава, необходимо признать наличие весомых причин у князя “убояться” новгородцев. Более того, вслед беглецам была послана погоня. Относительно погони в источниках разногласий нет, но наиболее полно ее освещает Никоновская летопись: “Новгородци же гнаша за Якуномъ и за братомъ его, и сугнавше его на пути, и много бивше, точию при смерти оставиша его, и обнажиша его всего якоже мати родила его, и свергоша его съ мосту въ воду; но Богъ смерти не предаде его, прибреде бо къ брегу, и къ тому не биша его, но взяша у него тысящу рублевъ, а у брата его пятсотъ рублевъ, и възложиша на нихъ железа тяжки на руце и на нозе, и послаша их в заточение в Чюдь. Потомъ же, времени минувъшу, приведе ихъ къ себе князь великий Юрьи Владимеричь Маномашь въ Суждаль, и жены ихъ и дети ихъ изъ Новагорода, и держа ихъ у себе въ любви и в милости. А Новгородци взяша себе изъ Суждаля Судила Нежатича и Страждтка, иже убо бежали Святослава ради, и Якуна и брата его ради Прокопия изъ Новагорода, и даша посадничество Судилу Иванковичю”.[199]
Из приведенного отрывка видно, что особое неудовольствие новгородцев вызывал как раз Якун. Видимо, с него как члена общины был иной спрос, нежели с пришлого князя. Совершенно не понятно, почему Н. И. Костомаров решил, что “за Святославом послали погоню; Святослав убежал от погони; поймали на дороге бежавшего за ним вслед посадника Якуна с товарищами”.[200]
Из летописей никак не следует, что погоню посылали за князем и, кроме того, что Якун бежал вместе с князем. Возможно организация побега князя было делом его рук.

Между тем Юрий Долгорукий вновь выступил как третья сторона. У него явно были хорошие отношения с Якуном в бытность сына новгородским князем. Но и с “оппозицией” у Юрия были отличные отношения, если у него поочередно находили защиту представители разных сторон. В этом свете вызывает определенные сомнения утверждение А. В. Петрова относительно того, что именно Якун “послал за своим союзником Святославом Ольговичем” в 1139 г.[201]
Во-первых, источники не дают оснований утверждать, что это была именно его инициатива. Учитывая сложность и растянутость во времени процесса второго призвания Святослава, сомнительно, что он был в силах по своему усмотрению манипулировать общественным мнением, да еще с использованием таких методов как клятва и заложники. Во-вторых, непонятна степень союзничества Якуна и Святослава в свете того, что посадник не пострадал после первого ухода Святослава, хотя политика последнего в Новгороде в первое княжение была едва ли мягче, чем во второе. Кроме того, совсем не ясна политика Юрия Долгорукого, сын которого потерял новгородский стол после отказа новгородцев пойти с ним на Киев, и вот теперь, после бегства брата киевского князя из Новгорода, он укрывает у себя человека, мягко говоря, не пошедшего на сотрудничество с ним. Судя по летописи, как раз киевская сторона не проявила ни малейшей заботы о судьбе новгородского посадника и его родственников.

Тем временем, по словам новгородского летописца, “разгневася Всеволодъ, и прия слы вся и епископа и гость. И седеша новгородци бес князя 9 месяць”.[202]
А. В. Петров из этого делает вывод о том, что гнев Всеволода и задержку им послов вызвали именно бегство брата и расправа над Якуном.[203]
Но и тут новгородский летописец вновь недоговаривает. Потому вывод А. В. Петрова представляется преждевременным и неверным. Кроме того, мы видели, что киевский князь не проявил не малейшей заинтересованности в судьбе Якуна. Для уточнения вопроса о причине гнева Всеволода надо обратиться к другим летописям. Дело в том, что перед тем как разгневаться, киевский князь послал в Новгород своего сына в соответствии с договоренностью с представителями города. Сын Всеволода уже миновал Чернигов, когда новое новгородское посольство пришло в Киев: “Не хощемъ сына твоего княжити у насъ въ Новегороде, ни брата твоего, ни племяни твоего, но хощемъ племени Владимера Маномаха княжити у насъ”.[204]
Таким образом, в Новгороде уже успели перемениться настроения. Киевский же князь имел в своем арсенале довольно ограниченный набор инструментов воздействия. Он приказал задержать всех представителей Новгорода, в том числе, купцов. То есть началась блокада.

Отсутствие князя не устраивало новгородцев, и они искали выход из создавшегося положения. Н. И. Костомаров совершенно верно описал задачу, которую им следовало решать: “Стали в Новгороде стараться, как бы обе стороны примирить так, чтоб и киевского князя больше не раздражать, и Новгород получил бы себе князя из Мономаховичей по своей воле”.[205]
Сначала они “призваша и-Суждаля Судилу, Нежату, Страшка”. А затем “послаша по Гюргя по князя Суждалю, и не иде, нъ посла сынъ свои Ростислав, оже оти преже былъ”. 26 ноября 1141 г. Ростислав пришел в Новгород.[206]
Никоновская летопись дает более полное описание причин, побудивших новгородцев к таким действиям: “Новгородци не терпяще безо князя седети, и бысть въ нихъ молва и смущение много, понеже и жито къ нимъ ни откуду не же идяше, но и купцевъ, ходящихъ изъ Новагорода въ Русь, повеле князь велики Всеволод Олговичь Киевский имати и метати въ погребы; и бысть въ Новегороде скорбь велиа”.[207]
Но, несмотря на давление, новгородцы продолжали сопротивляться воле киевского князя. Ростислав вновь исполнял роль компромиссного князя. В связи с этим вновь нет причин говорить об антикняжеской борьбе в Новгороде, так как борьба велась по-прежнему против определенных персоналий на княжеском столе. Если вспомнить эпизод, когда новгородцы девять месяцев сидели без князя, и это подтолкнуло их к усиленным поискам себе князя, то становится совершенно очевидным тот факт, что вести речь об антикняжеской борьбе не приходится. Иначе такая борьба носила странный бесцельный и бессмысленный характер. По словам В. Т. Пашуто, ”установление республиканского строя не избавило новгородских бояр от необходимости приглашать в Новгород князей, главным образом для руководства всеми вооруженными силами для защиты прав и привилегий местного боярства, ибо классовая борьба не раз потрясала республику”.[208]

Нам сегодня трудно полностью понять, что подталкивало новгородцев к обязательному поиску князя, несмотря на то, что Новгород порой прекрасно обходился и без него. Однако подход В. Т. Пашуто явно страдает некоторыми перегибами. Так, например, никакой особой классовой борьбы в рассматриваемом периоде нам пока обнаружить не удалось. Возможно, в значительной степени движущие мотивы лежали в сфере бессознательного, или, говоря по другому, в особенностях ментальности. Как писал Н. И. Костомаров, “по понятиям века, казалось невозможным сидеть без князя”.[209]
Конечно, нельзя отодвигать на второй план такие факторы, как блокаду, но сомнительно, что возможна ситуация, когда действовал бы какой-то фактор в чистом виде. Только переплетение ряда разноплоскостных факторов в реальной жизни дают тот или иной результат. По мнению Е. Ф. Шмурло “для новгородцев князь - неизбежное зло.” Он был необходим как военачальник, судья и защитник торговли, но для населения он был чужой.[210]
Кроме того, в рассмотренной ситуации не видно и возрождения системы взаимоотношений с великокняжеской властью, существовавшей до 30-х гг. XII в. Следует полностью согласиться с О. В. Мартышиным в отношении того, что “княжеская власть была необходимостью для Новгорода. Новгородцы настаивали не на упразднении ее, а на свободном избрании и изгнании князя, на превращении его в должностное лицо”.[211]

Новгородцы изъявили желание принять от киевского князя его шурина, князя Святополка Мстиславича, брата изгнанного в 1136 г. Всеволода Мстиславича. Ольгович же не хотел “перепустити Новагорода Володимерь племени”.[212]
Едва до новгородцев дошла весть о том, что Святополк идет к ним, как Ростислав был посажен в “епископль двор”, где и провел 4 месяца. Только 19 апреля 1142 г., после прихода в город Святополка, Ростислав был отпущен к отцу.[213]
Таким образом, Всеволод вынужден был пойти на компромисс. По словам С. М. Соловьева, причина такого решения Новгорода лежала в том, что “теперь надобно было выбрать из двух одно: удержать сына Юрьева и войти во вражду с великим князем и Мстиславичами или принять Святополка и враждовать с одним Юрием”.[214]
Возможно, наиболее точно причину предпочтения новгородцев Ростиславу Святополка уловил В. Л. Янин: “Наиболее желательным претендентом на новгородский стол, иными словами, претендентом, пользовавшимся наиболее полной поддержкой в Новгороде, был родной брат изгнанного в 1136 г. Всеволода Святополк Мстиславич, преимуществом которого было изгойство. В случае его избрания на новгородский стол он мог бы стать князем, независимым от Киева и сильного Суздаля”.[215]
И. Я. Фроянов, придерживаясь аналогичной точки зрения, уточняет: “Приняв это наблюдение В. Л. Янина, подчеркнем, что оно как раз и опровергает мысль о «партийных» пружинах действия механизма смены князей в Новгороде, указывая на общие интересы новгородской общины как главный рычаг княжеских переворотов в волховской столице”.[216]

Следует заметить, что это уточнение весьма спорно. Новгородские “партии” вовсе не обязательно должны были жаждать опеки Киева или Суздаля. Кроме того, говоря о партиях в Новгороде тех времен, надо понимать, что “в Новгороде шли бесконечные распри из-за влияния в городе, из-за прибыльных должностей между крупнейшими боярскими кланами, опиравшимися на поддержку своих улиц и концов”.[217]
Точно также новгородская община вполне могла испытывать определенную симпатию суздальскому или киевскому князю. Просто такая симпатия была явлением временным, что вполне нормально и обуславливалось определенными обстоятельствами в каждом конкретном случае. Более того, мы уже дважды видели, как в тяжелой ситуации такие симпатии приводили на новгородский княжеский стол Ростислава. А. В. Петров также склоняется к той точке зрения, что причиной посажения новгородцами у себя Святополка было его изгойство. Кроме того, “определенную роль здесь, вероятно, сыграло и то обстоятельство, что владыка Нифонт был активным сторонником Мстиславичей”.[218]
Надо отметить, что Нифонт мог продвигать эту идею во время посольства, но влияние на выбор между сидящим уже Ростиславом и подошедшим Святополком он вряд ли мог оказать хотя бы потому, что был в тот момент в составе отпущенного первого посольства.

Святополку Мстиславичу суждено было находиться у власти в Новгороде до 1148 г. “Тои же осени присла Изяслав ис Кыева сына своего Ярослава, и прияша новгородьци, а Святопълка выведе злобы его ради и дасть ему Володимирь”.[219]
Характер “злобы” Святополка нам вновь не известен. Вполне вероятно, что это уже стало ритуальной характеристикой князей, покидавших новгородский княжеский стол не по своей воле. Очевидно, у Святополка и новгородцев не было особых причин полюбить друг друга. К этому времени у Новгорода уже явно сложилась слава беспокойного города. С другой стороны, правление Святополка в целом новгородцев устраивало, так как “злобу” его они терпели шесть лет. Более вероятная причина смены князя в 1148 г., на наш взгляд, кроется во внешнеполитической ситуации и взаимоотношениях Новгорода с Юрием Долгоруким. Это время характеризуется чередой прямых и косвенных конфликтов Юрия Долгорукого и Киева.[220]
Кроме того, отсутствовал мир у Юрия и Новгорода. В 1148 г. новгородский архиепископ Нифонт ходил в Суздаль, пытаясь заключить мир с суздальским князем. Однако, несмотря на теплый прием “съ любъвью” главной цели достигнуть ему не удалось.[221]
По мнению С. М. Соловьева, причина перемены на новгородском столе как раз и заключалась в том, что “Изяслав вывел Святополка за то, что тот позволил новгородцам без его ведома сноситься с Юрием о мире”.[222]
С одной стороны, Юрий, видимо, не забыл двойного изгнания Ростислава, а с другой - видел в Святополке сторонника киевского князя.

Источники не позволяют понять, в чем конкретно была причина отказа Юрия заключить мир с Новгородом. Однако такую причину приводит В. Н. Татищев, который, возможно, имел в своем распоряжении какую-то дополнительную информацию: “А о мире договориться не могли, понеже Юрий требовал, чтоб новгородцы ему ротою обсченародною утвердили, дабы им, взяв сына его на княжение, и впредь, кроме того наследников, не принимать. А новгородцы в том стояли, что они Владимиру, отцу его, и потом старейшему брату его Мстиславу о наследниках его роту дали и пременить без тяжкого греха не могут; наипаче же, что Новгород издревле принадлежит великому князю, и если Юрий будет на великом княжении в Киеве, тогда будет и Новгород в его воли, кого хочет, того им даст”.[223]
Трудно оценивать достоверность этих сведений, но если они верны, то все рассуждения о конце зависимости новгородского стола от Киева в 1136-1137 гг. теряют всякий смысл. В таком случае все перемены во внутренней политике Новгорода в рассматриваемый период полностью являлись следствием перемен в общерусской политике. И в первую очередь это связано с тем, что “сильно бо възмялася вся земля Русская”, о чем новгородский летописец сообщал в 1135 г.[224]

Как мы помним, конфронтация с соседями для Новгорода всегда имела, прежде всего, экономические последствия. Именно это обстоятельство заставляло новгородцев тем или иным способом улаживать ситуацию. В данном случае мировая не получилась. Стало очевидным, что Киев и Новгород являются потенциальными партнерами. Но Святополк не устраивал как союзник своего брата Изяслава. Исходя из вышеприведенного обоснования его посажения на новгородский стол, следует, что он должен был проявлять определенную самостоятельность от Киева. Это обстоятельство не могло нравиться Изяславу. Вследствие всего вышеизложенного сложилась идеальная ситуация для бесшумной смены князя в Новгороде. Новгородцы нуждались в союзнике против Суздаля, и сын киевского князя стал гарантом этого союза. Святополк за сговорчивость получил Владимир и избавился тем самым от весьма беспокойных подопечных. Киев получил союзника против Суздаля и одновременно усилил свое влияние на Новгород. Зимой того же года все это вылилось в успешный совместный новгородско-киевский поход на Юрия Долгорукого.[225]
Таким образом, смена князя в Новгороде 1148 г. стала чисто техническим мероприятием, вызванным геополитическими обстоятельствами.

Сложившаяся ситуация сохранялась шесть лет. 26 марта 1154 г. “изгнаша новъгородици князя Ярослава и въведоша Ростислава, сына Мьстиславля, априля въ 17”.[226]
Последний приходился братом выведенному в 1148 г. из Новгорода Святополку и киевскому князю Изяславу. Просидев, как и дядя, шесть лет в Новгороде, Ярослав был изгнан. Однако причина изгнания вновь никак не описывается. Более того, князя даже не обвиняют во “зле”, как Святополка. Похоже, к тому времени сложилась определенная процедура смены князя, подразумевавшая, что уйти сам он не может, а должен быть изгнан новгородцами. Даже если князь уходил не по причине недовольства новгородцев, а по иным обстоятельствам, все равно уход получал обличье изгнания. Правда, подобное изгнание зачастую не сопровождалось какими либо - социальными потрясениями в самом Новгороде, а носило чисто процессуальный характер. Это подтверждает мнение В. В. Лугового о том, что “постепенно к вечу перешли полномочия верховного органа власти, а право призвания и смещения князя стало составной частью городских демократических традиций”.[227]
По словам А. В. Арциховского, “на новгородских монетах изображен не князь, а олицетворение Новгорода, София (ангел, представлявший собой мудрость). На них стоит надпись: «Великого Новгорода», тогда как на монетах русских княжеств всегда стояли имена князей”.[228]
Все это подтверждает мысль О. В. Мартышина о том, что процессы, протекавшие в Новгороде с рубежа XI-XII вв., постепенно превращали князя в должностное лицо.[229]
Еще М. Н. Тихомиров писал, что “государственный строй Великого Новгорода отличался некоторыми замечательными особенностями. Великий Новгород обычно рисуют как «город воли дикой, город буйных сил». Но город «воли дикой» просуществовал как центр особого государства, по крайней мере, 500 лет, с конца X по конец XV в. Следовательно, он обладал устойчивым государственным устройством, а не был только городом «буйных сил».[230]
Замечание весьма интересное. Оно ставит под сомнение сам фактор стихийности в новгородских катаклизмах. Однако временами он все-таки, несомненно, имел место, но значение его не следует преувеличивать. Тем не менее, устойчивость государственного устройства не позволяет придавать перетасовкам князей какого-то особого значения. По большому счету, чаще всего это была чисто техническая процедура, которая не могла оказать какого-либо существенного влияния на устойчивость политического устройства Новгорода Великого. К этому следует добавить, что в том году во Владимире умер Святополк, и Изяслав на смену ему как раз и послал своего сына Ярослава.[231]

В это время резко меняется политическая ситуация в русских землях. 14 ноября 1154 г. в Киеве умер Изяслав. Ростислав, оставив сына Давыда в Новгороде, поспешил на стол в Киев.[232]
По мысли Н. Л Подвигиной, подобное поведение князей в середине XII в. стало следствием определенного укрепления княжеской власти в Новгороде. Именно поэтому князья уходят по своей воле, нарушая договоры, и выводятся великим князем.[233]
Надо отметить, что подобная точка зрения, несомненно, имеет право на существование, но все же такое обобщение кажется излишним. В каждом конкретном случае был свой определенный набор обстоятельств. Уход князя не всегда противоречил интересам новгородцев. Кроме того, часто лишь Новгородская Первая летопись говорит о добровольном характере ухода того или иного князя, а другие источники высказывают противоположное мнение. Для самих же князей, судя по событиям, описанным в данной главе, новгородский стол представлял меньшую ценность, чем другие княжеские столы, а тем более, великокняжеский стол. Проблемы выбора по данному вопросу для них никогда не существовало.

Поведение Ростислава не вызвало воодушевления у жителей волховской столицы: “и възнегодоваша новгородци, зане не створи имъ ряду, нъ боле раздьра, и показаша путь по немь сынови его”.[234]
Как видно из летописного отрывка, в Новгороде произошел всплеск эмоций. Причина была в поведении Ростислава, а вовсе не его сына. Вследствие скоротечности всего происходившего решение, которое приняли новгородцы, было поспешным и необдуманным. Данное обстоятельство, судя по дальнейшим событиям, новгородцами было полностью осознанно. “Тъгда послаша владыку Нифонта съ передьними мужи къ Гюргеви по сынъ, и въведоша Мьстислава, сына Гюргева, генваря въ 30”.[235]
Более подробно события, происходившие в Новгороде сразу после изгнания сына Ростислава, освещает Никоновская летопись: “И собравшеся Ноугородци начаша думати, глаголюще сице: «зане оскорбихомь великого князя Смоленского Ростислава Мстиславичя, яко быти ему великому князю Киевскому, и много намъ отъ него пакости имать быти, понеже сына его Мстислава изгнахомъ», и молиша владыку Нифонта, да идетъ з болшими мужи къ великому князю Суждальскому Юрью Долгорукому просити сына его князя Мстислава въ Новъгородъ на княжение”.[236]
“Приглашение князя служило выходом из затруднений, средством установления нормальных политических и торговых отношений с Русью”.[237]
Таким образом, исходя на сей раз из сугубо прагматических соображений, новгородцы в третий раз нашли выход из создавшейся весьма опасной для них ситуации в лице суздальского князя. По мнению И. Я. Фроянова, “обращение к Юрию было, по всей видимости, следствием изменения внешнеполитической ситуации, произошедшей со смертью Изяслава Мстиславича, много раз защищавшего Новгород от Юрия Долгорукого, который нападал на Новгородские земли, блокировал торговлю новгородских купцов с соседними волостями, ближними и дальними, загораживал пути, ведущие к данникам, отнимал у новгородцев дани. После смерти Изяслава Юрий стал для Новгорода еще более опасен. К тому же перед Юрием открывались реальные перспективы занять киевский стол”.[238]
Думается, что исследователь прав лишь частично. Новгородцы, несомненно, осознавали новые реалии внешнеполитической ситуации, но вследствие конфликта с Ростиславом и его сыном эти реалии не являлись первостепенной причиной обращения к Юрию Долгорукому. Кроме того, данный случай еще раз наглядно доказывает, что новгородцы в большинстве случаев руководствовались, прежде всего, своими интересами и не принимали в расчет предрассудки, способные тем или иным образом повредить этим интересам.

Подводя итог событиям, которые имели место после восстания 1136-1137 гг., можно сказать, что в Великом Новгороде шел процесс закрепления тех изменений, которые были достигнуты в начале XII в. под воздействием комплекса внутренних и внешних причин. Вновь не просматривается заранее обдуманной политики со стороны какой то социальной группы или новгородского общества в целом. Вновь в силу объективно складывающейся обстановки в центре событий оказывается боярство, хотя по прежнему говорить о наличии классовой борьбы в новгородском обществе не приходится. Также не наблюдается антикняжеской борьбы, как и нет восстановления системы взаимоотношений с великим князем, существовавшей до 1136-1137 гг. Новгородцы, как и в предшествующее время, ведут борьбу с конкретными князьями, не устраивающими их по тем или иным причинам. Более того, проявляется тенденция к превращению князя в должностное лицо. Это проявляется в том, что процедура смещения князя все больше напоминает чисто техническое мероприятие. Сами князья все меньше дорожат новгородским столом, так как осознают всю зыбкость своего положения в Новгороде. Тем не менее, новгородцы не представляют себя без князя, что обуславливается как факторами внешнего влияния, так и особенностями мировосприятия, особенностью видения своего места в этом мире.

Глава 3. Смута 1209 года

Беспорядки 1209 г. в волховской столице, бесспорно, являются одним из ярчайших эпизодов в череде социально-политических потрясений, происходивших в ходе развития вечевого народовластия на севере Руси. Правда, сразу же нужно обозначить один нюанс. В историографии есть расхождение в датировке этих событий. Так, А. В. Петров и И. Я. Фроянов придерживаются варианта Новгородской Первой летописи с 1209 г. По датировке других летописей, это 1207 г. Такой точки зрения придерживаются В. Л. Янин и Р. Г. Скрынников. Мы сознательно опускаем данный вопрос, так как для нашего исследования это не является принципиальным.

Итак, в тот год (далее по тексту – 1209) “идоша новгородьци на Черниговъ съ князьмь Костянтиномь, позвани Всеволодомь”.[239]
Однако у берегов Оки цель похода была изменена, и войско пошло “на Рязаньскую волость”, так как Всеволод Большое Гнездо заподозрил тамошних князей в измене. После этого Всеволод “новгородьци пусти ис Коломна Новугороду, одарив бещисла, и вда имъ волю и уставы старыхъ князь, егоже хотеху новгородьци, и рече имъ: «кто вы добръ, того любите, а злых казните»; а собою поя сына своего Константина и посадника Дмитра, стрелена под Проньскомь, а вятьшихъ 7”.[240]
Более многословна по этому поводу Никоновская летопись: “А Новгородцевъ и Пьсковичь отпусти князь велики Всеволодъ Юрьевичь къ Новугороду, одаривъ ихъ многими дары безъ числа, и вда имъ волю ихъ всю по старине, и уставы старыхъ князей, и егоже они хотяху, все имъ даде, глаголя къ нимъ сице: «что аще есть любезно вамъ, просите у мене, долженъ бо есмь вамъ даровати вся благая, яко вы много труда показасте и враговъ моихъ Рязанцевъ одолесте, вами бо честь многу налезохъ, и держите себе князя по своей воли, и аще кто есть къ вамъ добръ, того любите и чтите, и аще кого хощете жаловати, жалуйте, а кого хощете казнити, казните, якоже имате старый уставъ прежнихъ князей въ васъ учиненъ, тако творити»”.[241]
Таким образом, в благодарность за оказанные услуги Всеволод признавал за новгородцами их старинные права. Это свидетельствует о том, что эти права ранее, как минимум, не признавались, а как максимум, никакой вольности новгородцев в князьях после 1136-1137 гг. в природе не существовало. В таком случае это еще одно подтверждение тому, что новгородские политические перетряски являлись следствием определенных изменений на общерусской политической арене. Внутренние причины этих катаклизмов в ряде случаев, без сомнения, присутствовали, но они всегда отходили на второй план или же проявлялись только в результате влияния внешних факторов. При этом боярство, как, например, в 1136-1137 гг., уже по ходу событий едва успевало брать ситуацию под контроль.

Тем временем ополчение вернулось в Новгород, и события стали набирать ход. Состоялось вече, где главным пунктом повестки дня был поставлен вопрос о посаднике Дмитре и его родственниках. Фактически вече приняло форму суда, плавно перетекающего в судилище. Все это напомнило бы 1136 г., если не то, что разговор о князе не заводился вовсе. Разумеется, были сформулированы и вины подсудимых: “ти повелеша на новгородьцихъ сребро имати, а по волости куры брати, по купцемъ виру дикую, и повозы возити, и все зло”.[242]
Случай с посадником Дмитром Мирошкиничем, по мнению В. О. Мартышина, свидетельствует о том, что главным источником боярских доходов в Новгороде, как и во всей Древней Руси, было “кормление, а также сбор должностными лицами государственных доходов, который не всегда носил законный характер”.[243]
Менее понятное обвинение содержит Никоновская летопись: “понеже продаваше люди волостныа и купцы”.[244]
Далее вече плавно перетекло в мятеж с погромами и поджогами: “идоша на дворы ихъ грабежьмь, а Мирошкинъ дворъ и Дмитровъ зажьгоша, а житие ихъ поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровища ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ разделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу, и на щить; аше кто потаи похватилъ, а того единъ богъ ведаеть, и от того мнози разбогатеша; а что на дъщькахъ, а то князю оставиша”.[245]
Правда, например, В. И. Буганов считает, что все вопросы решались на вече, в том числе там принималось решение о погроме, конфискации и продаже имущества.[246]
Надо отметить, что совершенно очевидно из Новгородской Первой летописи такой факт вовсе не следует: “Того же лета привезоша Дмитра Мирошкиниця мьртвого из Володимиря и погребоша и у святого Георгия въ монастыри, подъле отчя; а новгородьци хотяху съ моста съврещи, нъ възбрани имъ архиепископъ Митрофанъ. Присла Всеволод сына своего Святослава въ Новъгородъ, въ неделю мясопустную. Тьгда даша посадьницьство Твьрдиславу Михалковицю, и даша дъщкы Дмитровы Святославу, а бяще на них бещисла; и целоваша новгородьци честьныи хрестъ, око «не хочемъ у себе дьржати, детии Дмитровыхъ, ни Володислава, ни Бориса, ни Твьрдислава Станисловиця и Овъстрата Домажировиця»; и поточи я князь къ отцю, а на инехъ серебро поимаша бещисла”.[247]

Все вышеизложенное вызвало в историографии различные толкования, как в частном, так и в общем плане. Дореволюционные историки рассматривали эти события с точки зрения борьбы партий вокруг новгородского княжеского стола.[248]
Историки советского периода большее внимание уделили таким понятиям, как “классовый антагонизм”, “народное восстание”, “антифеодальный характер”, “классовый конфликт” и так далее.[249]
В целом следует признать, что хотя большая часть всего этого в настоящее время подвергается большому сомнению, отказ от такого наследия может привести к тому, что путь к истине не только не упростится, но даже усложнится. Конец XX в., начиная с 70-х гг., принес новый взгляд на рассматриваемый вопрос. Далее мы обратимся к мнениям В. Л. Янина, И. Я. Фроянова, А. В. Петрова, Р. Г. Скрынникова, О. В. Мартышина и других исследователей.

Для более ясного понимания существа вопроса будет полезным заглянуть в предысторию событий 1209 г. В частности, вспомнить отца Дмитра Мирошкинича Мирошку Нездинича, ставшего посадником в 1189 г.[250]
С ним связан столь примечательный эпизод в истории Новгорода, как поездка в 1195 г. Мирошки вместе с Борисом Жирославичем, сотским Никифором, Иванкой и Фомою к Всеволоду Большое Гнездо с просьбой заменить Ярослава Владимировича на одного из сыновей суздальского князя. Однако Всеволод вовсе не поспешил исполнить это желание, а запер их у себя, избавив тем самым Ярослава от недоброжелателей. Затем он, получая просьбы из Новгорода, отпускал поочередно “послов”, но Мирошка “сидел два лета за Новгород”.[251]
Посадничал он до 1203 г., то есть до своей смерти. В. Л. Янин видит в такой роли Мирошки его переход к активной антикняжеской борьбе, то есть, по мысли историка, тот сумел объединить разрозненные группировки боярства в борьбе с княжеской властью. Как следствие, такая популярность и продолжительность посадничества.[252]

И. Я. Фроянов считает бездоказательной мысль В. Л. Янина о приходе Мирошки к власти в результате борьбы враждующих боярских группировок. Он указывает на то, что летопись не только не прослеживает эту борьбу, а, напротив, показывает нерасчлененную массу новгородцев. К причине возвышения Мирошки он склонен отнести “дорогъвь” 1188 г. Отсюда социальная напряженность и карательные меры против правителей, характерные для древних обществ. И. Я. Фроянов, кроме того, отвергает версию С. М. Соловьева и В. Л. Янина о том, что Мирошка был главой антисуздальской партии.[253]

Доводы В. Л. Янина о том, что причиной просьбы послов Новгорода к Всеволоду, дать в князья им своего сына, являлось стремление ослабить княжескую власть путем принятия князем одного из малолетних сыновей владимирско-суздальского князя, И. Я. Фроянова не убеждают. Он видит тут не только рациональный смысл, а еще и последствия пожара и, как следствие, стремление избавиться от князя, сменив его на безгрешное дитя, поскольку, по верованиям древних, божественность правителя находит наилучшее отражение в его детях.[254]
В выгоде же малолетнего князя он сомневается, так как в этом случае возрастает роль его окружения.[255]
Следует заметить, что это, конечно, совершенно верно, но при том надо иметь в виду, что одно дело пытаться использовать в своих интересах взрослого князя, имеющего свои интересы и устоявшиеся взгляды, как правило, тесно связанные с интересами рода, и совсем другое дело иметь дело с окружением малолетнего князя, у которого также свои интересы, но с одним отличием - их много, они различны и зачастую незаконны. Отсюда вывод: если исходить из партийной теории развития Новгорода и его веча, то следует предположить, что в этом случае для партий создавалась идеальная ситуация для политической игры на этих самых интересах окружения малолетнего князя.

Причиной задержки Мирошки во Владимире И. Я. Фроянов считает тонкую политическую игру Всеволода Большое Гнездо, который таким образом вызвал неудовольствие новгородцев против князя Ярослава, и тот лишился стола.[256]
И здесь И. Я. Фроянов вновь делает ударение на том, что речь идет обо всей новгородской общине в целом, без какого бы то ни было изъятия. Именно она и выступала в качестве самостоятельной активной силы.[257]
Однако, скорее всего, это лишь видимая сторона дела. Сам И. Я. Фроянов отмечает, что единая община связана общими интересами перед лицом внешних сил. У боярских партий были свои интересы. Логично предположить, что они время от времени претерпевали некоторые изменения и коррекцию. В Новгороде постоянно существовало лишь два относительно общих и статичных интереса: 1) экономическая выгода; 2) стремление к относительному суверенитету. Все иные интересы в той или иной мере были с ними либо связаны, либо попросту зависели от них. Потому в определенных условиях все интересы совпадали. Однако это вовсе не обязательно происходило. Дело в том, что две цели были общеновгородскими, причем стремление к суверенитету являлось частью ментальности новгородского общества. Потому цели второго плана в определенной ситуации большей частью общины попросту консервировались, осознанно или неосознанно. Более того, полное согласие новгородцев в решениях ниоткуда не следует. Летописец лишь констатирует факт и делает обобщение. Решения принимались на вече большинством, а значит, именно вече и следует понимать под новгородцами. Всегда были несогласные, которых частенько били и топили в Волхове. Это было неотъемлемой частью новгородской вечевой демократии. Кроме того, в вече участвовало, в любом случае, не все население общины. О его составе идут споры до сих пор. О роли боярства мы уже говорили. Если предположить обратное, то вырисовывается неправдоподобная система с единогласным голосованием, мнением и желанием всех и одной правдой на всех. Не следует стиль письма летописи понимать буквально, так как наше сегодняшнее понимание может не соответствовать тому смыслу, который имел в виду летописец. Согласно И. Я. Фроянову, смерды не принимали участия в вече и мятежах. Тогда почему под “всеми новгородцами” нельзя понимать одни лишь боярские группировки, без прибавления свободного люда? “Полное согласие” – вообще понятие в некоторой степени сомнительное и относительное, да еще применительно к массе людей. Человеку подобное не свойственно. В отношении понятия “согласие” человеческое общество всегда расколото в той или иной мере, хотя бы в незначительной части индивидов, то есть слово “полное” и аналогичные ему в данном случае некорректны, либо условны. Тем не менее, источники не дают оснований предполагать участие в смуте смердов. По мнению В. В. Мартышина, в восстании 1209 г. “видимо, принимали участие смерды”.[258]
Другими словами, исследователь сам дает понять, что оснований так считать нет, но такое участие объективно вытекает из концепции, которой он руководствуется.

Относительно популярности Мирошки, приведшей, в конечном счете, к избранию на посадничество его сына Дмитра, кроме уже обозначенных вариантов с главенством антикняжеских сил, антисуздальских сил либо наоборот, следует отметить еще один возможный вариант. В данном случае просматривается феномен популярности обиженных, а точнее, пострадавших за правду. Недаром летописец заметил, что Мирошка “сидел два лета за Новгород”.

Переходя непосредственно к событиям 1209 г., следует, в первую очередь, обратиться к вопросу о напутственной речи Всеволода и причинах, побудивших его сделать это. Речь Всеволода Большое Гнездо, воспроизведенная летописцем в Новгородской Первой летописи, имеет основополагающее значение для понимания сути событий 1209 г. в Новгороде. От того, как истолковывается этот эпизод, зависит вся суть гипотезы, выдвигаемой исследователем. Это хорошо видно на примере нижеприведенных историков и их теорий. В. И. Буганов считает, что “Всеволод, полновластный правитель в своей земле, пытается распространить свою власть, юрисдикцию на Новгородскую землю, «дает» его жителям «волю и уставы старых князей», но в то же время считается с реальностью, подтверждает права и вольности новгородцев - «любить» и «казнить» тех, кого они сами хотят. Имеются в виду введенные самими новгородцами в ходе борьбы с князьями права на смещение и призвание князей, на избрание представителей новгородской администрации”.[259]
В. Л. Янин полагает, что длительное правление Мирошкиничей привело “к фактическому возникновению семейной олигархии”, и что князь своей речью провоцировал расправу с посадником Дмитром.[260]
С. М. Соловьев высказал мнение, что Всеволод поступил так “вследствие жалоб новгородских, возбудивших неудовольствие великого князя на посадника с приятелями его и на самого сына, который позволял им насильственные поступки”.[261]

По версии В. В. Мавродина, “поводом к восстанию послужило негодование, которое вызвал у новгородцев посадник Дмитр Мирошкинич, тесно связанный с приглашенным в Новгород суздальским князем Всеволодом Большое Гнездо”.[262]
Думается, что такое толкование достаточно спорно. Уже сам факт участия в событиях Всеволода Большое Гнездо говорит об определенном упрощении исследователем повода к новгородской смуте 1209 г. Скорее, поводом послужила речь суздальского князя, декларировшая права и свободы новгородцев. Вовсе не обязательно недовольство Дмитром являлось причиной смуты, хотя оснований считать именно так намного больше, чем согласиться с В. В. Мавродиным и посчитать его поводом к беспорядкам. Учитывая пункты обвинения, сформулированного на вече, в целом можно согласиться с В. И. Бугановым в том, что “деспотическое правление Мирошкиничей привело к взрыву”.[263]
Однако это была сугубо внутренняя новгородская причина, которая напрямую все же не привела к перемене власти в Новгороде. Р. Г. Скрынников замечает, что провоцировать расправу с Дмитром не было нужды, так как “члены этой семьи были выборными должностными лицами, и властью они пользовались, пока располагали поддержкой и доверием веча”. И вообще Дмитр “получил смертельную рану и вскоре же умер”, что поставило на повестку дня вопрос о выборе посадника”.[264]
На это сразу же следует заметить, что Новгородская Первая летопись не дает нам сведений ни о смертельном характере ранения Дмитра, ни, тем более, о данном обстоятельстве как о причине его гибели. Такой вывод можно сделать из известия Никоновской летописи, но об этом ниже. Если же не принимать к сведению известия этой летописи, то причина смерти Дмитра вовсе не очевидна. Ее выгодность для определенного круга лиц наводит на некоторые подозрения. Так, по словам В. И. Буганова: “Поплатился жизнью и сам Дмитр Мирошкинич”.[265]

Особый интерес вызывает взгляд И. Я. Фроянова на речь Всеволода Большое Гнездо. Исследователь ставит под сомнение достоверность самого этого факта, подозревая летописца в угодничестве новгородцам. В случае, если факт все же имел место, он характеризует его, как пустую декларацию и политическую игру со стороны Всеволода, скрывающего подлинные замыслы. Они открываются, по мнению ученого, когда князь изолировал Дмитра, Константина и 7 лучших мужей. Данный факт он расценил как отношение покровительства, а не вражды.[266]
Следует заметить, что летописец, действительно, мог интерпретировать события в угоду своей точке зрения на происходившие события, и вероятнее всего, это и происходило в действительности. Однако не следует при этом недооценивать Всеволода. По-видимому, князь действительно вел свою игру ради достижения необходимых ему целей. Объясняется это очень просто – у него такая работа. Нам важно понять, в чем эта игра в данном случае заключалась.

Не лишним будет обратить внимание на общую картину сложившейся на тот момент обстановки, изложенную в начале рассказа летописца за 1209 г. Итак, летопись повествует о том, что Всеволод Большое Гнездо собрал войско и пошел на Чернигов, а затем вдруг передумал, так как сильно усомнился в верности рязанских князей. Посовещавшись, он двинул войско на Рязань и добился необходимой коррекции политической конъюнктуры. Затем, согласно НПЛ, он принялся натравливать новгородское войско на “злых” в Новгороде. Причем происходило это в обстановке, когда Дмитр был ранен и, надо полагать, утратил контроль над ситуацией. В целом же получается, что Всеволод, установив правду и справедливость в одном месте, незамедлительно пытается проделать нечто подобное в другом. То есть у него роль своего рода третейского судьи. Надо полагать, что слова его достигали цели по той причине, что правитель для населения являлся не только конкретным князем, исполняющим управленческие функции, но был сам по себе носителем некой сакральной сущности и вследствие этого в случае успешного правления имел особое влияние на людей. То, что Всеволод забрал к себе Дмитра, Константина и “вятьшихъ” 7 новгородцев, достоверно говорит только об одном - произошла полная изоляция правящей верхушки Новгорода. Для них это, скорее всего, было спасением, так как новгородцы на расправу бывали быстры, и воды Волхова приняли не одну жертву смут. Потому вне зависимости от целей Всеволода, для изгнанников это было несомненное благо. В целом интерпретация мотивов Всеволода в данном случае полностью зависит от нашего понимания напутственной речи. Представляется, что взгляд В. Л. Янина, изложенный ранее, более реален, нежели И. Я. Фроянова. В таком случае схема смены посадника и власти в Новгороде 1209 г. сильно смахивает на военный переворот, проведенный под знаменем традиционного стремления к самостоятельности Вольного Новгорода и с использованием веча для придания легитимности произошедшему. Обычно волнения в Новгороде проходили по схеме: недовольство граждан-вече-смута. В 1209 г. схема несколько иная: недовольство войска с подстрекательством владимиро-суздальского правителя (причем, что было раньше еще вопрос) - изоляция руководства Новгорода - вече-смута. То есть на лицо присутствие внешнеполитического фактора в качестве детонатора.

Вече Новгорода независимо от того, делилось оно на группировки по “партийным” или территориальным признакам, или же состояло из однородной массы народа, представляется органом власти, не лишенным такого порока, как подверженность манипуляциям. Ничто не совершенно. Косвенным подтверждением этого может служить тот факт, что вече не выступило против Дмитра, когда он вводил нужные ему поборы, заставлял повозы возить и так далее. Оно прекрасно с этим мирилось до той поры, пока не вернулось из похода войско, взвинченное напутствием Всеволода. Все это наводит на мысль о том, что позиции Дмитра в Новгороде были отнюдь не зыбки, ему прекрасно удавалось сотрудничать или же манипулировать вечем. Это также может служить причиной изоляции раненого Дмитра Всеволодом, а позднее удаления из Новгорода и его детей. Совершенно очевидно, что в случае, если Всеволод фактически организовал военный переворот, ему было объективно необходимо изолировать Дмитра. Иначе развитие событий могло пойти несколько в ином русле. Проще говоря, сторонники Мирошкиничей в Новгороде оказались полностью дезорганизованы и неспособны к сопротивлению.

Также могут быть различными и причины, побудившие Всеволода изолировать своего сына Константина. Например, самоустранение на время мятежа, чтобы остаться чистым. Или же с Константином у Всеволода могли возникнуть некоторые проблемы во взаимопонимании ввиду разлагающего влияния новгородской политической атмосферы. Второй вариант более вероятен, так как в этом случае становится более понятным приезд Святослава и последовавшие события, но об этом ниже. Кроме того, Константин родился в 1186 г., и в 1209 г. ему было всего лишь 12 лет. Подобные факты также могут служить определенной почвой для размышлений при изучении роли Всеволода в новгородских событиях 1209 г. Однако несомненно, что в 1209 г. Всеволод применил способ, позволявший проводить нужную ему политику в условиях изменившихся в течение XII в. новгородских политических реалий. Старые методы чаще всего приводили к потере контроля над ситуацией, что мы неоднократно наблюдали в XII в.

Итак, получив плату и благословение от Всеволода Большое Гнездо, новгородское войско без правящей верхушки Новгорода Великого отправилось домой. Как пишет Дж. Феннел, призыв Всеволода к насилию был подхвачен с рвением.[267]
По прибытии на место им было организовано вече “на посадника Дмитра и на братью его”, где с ними стали сводить счеты путем припоминания и постановки в вину всего “зла” которое те творили, по мнению присутствовавших на данном собрании.[268]
Среди основных вин при этом числились повеление “на новгородицихъ сребро имати, а по волости куры брати, по купцемъ виру дикую, и повозы возити”.[269]
Причина введения этих поборов в НПЛ никак не освещается. Потому неясно, из чего Р. Г. Скрынников делает заключение о том, что Дмитр их “ввел по случаю похода в Рязанскую землю”.[270]
Тем более что поход на самом деле намечался в Черниговскую землю.[271]
Хотя полностью исключить такой вариант, конечно, нельзя. Кроме того, не ясно, на каком основании В. В. Мавродин констатирует, что по волости брали кур именно со смердов. Далее он делает некоторое пояснение: “Как видно, часть обвинений была предъявлена Дмитру Мрошкиничу недовольным его социальной политикой новгородским купечеством; другая же часть (увеличение числа кур, собираемых «по волости», повозная повинность, взимание какого-то чрезвычайного побора – «серебра») исходила от новгородцев горожан и от жителей новгородской «волости», т. е. смердов”.[272]
Источники подобных уточнений не делают и подобные констатации относительно смердов можно отнести только к сфере догадок.

Следует согласиться с И. Я. Фрояновым в том отношении, что перед нами не классовый конфликт. Характеристика его в качестве внутриобщинного также близка к реальности с теми лишь уточнениями, которые касаются роли Всеволода в этом конфликте.[273]
По крайней мере, видимая сторона медали предстает именно таким образом. Представляется сложным судить о составе веча 1209 г. по той причине, что собралось оно по прибытии войска из похода и, скорее всего, именно ополченцы стали основной его составляющей. В этой связи совершенно верно утверждение И. Я. Фроянова о том, что состав войска определил состав веча, то есть присутствовали свободные люди.[274]
Присутствие, а тем более влияние на вече несвободного населения источниками никак не подтверждается.

Относительно обвинений, выдвинутых против Дмитра, надо признать, что, согласно НПЛ, мы не имеем оснований, как это сделал М. Н. Тихомиров, выделять основные и неосновные. Выделение какого-либо слоя новгородского общества особо недовольного поборами и прочими неудобствами представляется неправомерным, что и отмечено у И. Я. Фроянова.[275]
Однако, соглашаясь с тем, что обвинения сформулированы от всей вечевой общины, тем не менее, надо отметить, что не следует переоценивать данное обстоятельство по причинам, указанным в начале рассмотрения этих событий.[276]
Вече стало закономерным звеном в цепи событий, начало которых кроется в произошедшем у Коломны и в роли Всеволода, сыгранной там.

Согласно летописи, сотворив вече, новгородцы во вполне свойственной им манере перешли к делу – проще говоря, к грабежу и поджогам. По мнению Дж. Феннела, “толпа взбунтовалась в характерном для новгородцев стиле”.[277]
Весьма интересной является версия произошедшего, изложенная И. Я. Фрояновым. Согласно ей, “богатства древнерусской знати росли за счет публичных платежей, то есть являлись своего рода компенсациями за отправление знатными людьми общественно полезных функций”. Потому имущество Дмитра рассматривалось как некоторая вариация общинной собственности, находящейся временно в руках данного человека. Отсюда и дележ по 3 гривны по всему городу и на щит.[278]
Все это, на первый взгляд, объясняет произошедшее (после веча или во время еще вопрос, так как в одном варианте НПЛ говорит: “и все зло; идоша на дворы их грабежьмъ”, а в другом: “и иное все зло; и поидоша на дворы их грабежомъ”, так что, судя по одному варианту, грабеж шел параллельно вечу), если бы не два “но”. Во-первых, коли собственность общинная, зачем ее поджигать? Во-вторых, в НПЛ четко написано: “а житие ихъ поимаша, а села их распродаша и челядь, а скровища ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ разделиша по зубу, по 3 гривне”[279]
Причем слово “избытъкъ” фигурирует в обоих вариантах летописи. В результате получается, что сначала грабили, жгли, продавали общинное имущество, а потом избыток решили-таки поделить поровну. Картина, прямо скажем, несколько странная. Кроме того, в таком случае опровергается тезис В. И. Буганова о том, что все погромы и распродажи были следствием решений, принятых на вече.

Н. И. Костомаров не только обратил внимание на слово “избытъкъ”, но и пытался объяснить произошедшее. Данное слово дало ему основание предположить “что не вся сумма проданного имения делилась: может быть, известная часть шла в новгородскую казну, и также князю”. В целом же имущество в Новгороде, подлежащее дележу, оценивалось, продавалось и делилось на каждый двор, сколько придется.[280]
Данное положение если и имело место, то в случае с 1209 г. оно верно лишь отчасти. Об этом говорит сама Новгородская Первая летопись, указывая на дележ на “зуб и на щит”. Под последним, видимо, понимается войско, находившееся в Новгороде. В. И. Буганов также замечает, что именно “часть захваченного («избыток») разделили поровну между всеми «по всему городу»”.[281]

По мнению Р. Г. Скрынникова, именно по решению веча владения Мирошкиничей были отданы на поток и разграбление.[282]
Данное утверждение спорно, так как Новгородская Первая летопись на это, в принципе, прямо не указывает. Другое же утверждение исследователя, видимо, более соответствует происходившему и непосредственно тексту НПЛ. Он говорит о том, что “грабеж Мирошкиничей обогатил многих лиц, и чтобы спрятать концы в воду они сожгли двор Дмитра”.[283]
Он также замечает, что делили “учтенное после грабежа имущество и деньги”. Причиной тому, по мнению исследователя, послужило то, что власти Новгорода “спешили успокоить, прежде всего, ратников, вернувшихся из трудного похода”.[284]
Думается, что все же о “коллективном дележе имущества Дмитра Мирошкинича, осуществленном по принципу равенства”,[285]
говорить не приходится. На наш взгляд в данном случае ближе к источнику в своих рассуждениях стоит Р. Г. Скрынников. Ситуация в Новгороде по прибытии рати из похода попросту вышла из-под контроля. Говорить о реальной власти кого-либо в тот момент в Новгороде, да еще способного усмирить взбунтовавшееся войско, попросту не приходится. Порядок стал восстанавливаться, лишь когда накал страстей пошел на спад.

Тем временем, как нельзя вовремя умирает Дмитр. Ранее уже говорилось о том, что Новгородская Первая летопись не дает сведений о причине его смерти. По Никоновской летописи, ею все же были раны, а не гостеприимство Всеволода. Кроме того, новгородский летописец не договаривает о том, что Дмитра привезли из Владимира не одного: “Того же лета привезоша посадника Новогородцкаго Дмитреа Мирошкиничя мертва изъ Володимеря, понеже зело истреленъ бывъ подъ Пронскомъ, такоже и инехъ многихъ мертвыхъ привезоша стреленыхъ и язвенныхъ подъ Проньскомъ”.[286]
Таким образом, новгородское ополчение так спешило домой после напутствия Всеволода, что оставило под его опекой не только князя и посадника с 7 лучшими мужами, но и своих убитых и раненных. Если следовать тексту новгородской летописи, то мертвого Дмитра, привезенного из Владимира, успели похоронить возле отца в монастыре Святого Георгия. То есть данное событие произошло раньше, чем в Новгороде зародилась и распространилась идея сбросить останки Дмитра с моста Волхов.[287]
Это, в свою очередь, может свидетельствовать о том, что либо покойника привезли тайно, а значит, действовали его родственники и друзья да, плюс к тому, у Дмитра были неплохие отношения с духовенством, либо в городе шла жестокая борьба сторонников и противников свергнутого посадника, причем примерно на равных, иначе похоронить попросту не успели бы. В принципе, тот факт, что тело не выдали из монастыря, и архиепископ Митрофан заступился за него, удивления не вызывает. В христианской церкви в средние века не принято было выдавать, кому бы то ни было, укрывшихся за ее стенами живых не то что мертвых. Тверская летопись также говорит о том, что Дмитр уже был похоронен, когда его задумали сбросить в Волхов.[288]
А вот Никоновская летопись не содержит точного указания срока захоронения Дмитра владыкой Митрофаном. Можно решить, что он был похоронен еще до попыток надругаться над его телом, так как это следует из новгородской летописи, или же после успокоения бунтующих. Возможен и такой вариант, что тело выкапывали. Однако из-за неконкретности сведений Никоновской летописи сказать что-либо точно нельзя, и все это на уровне догадок. Также следует добавить, что, по данным этой летописи, существовала альтернатива сбрасыванию покойника в Волхов. Разъяренные новгородцы собирались сжечь его на костре.[289]

Обращаясь к характеристике произошедшего в Новгороде в 1209 г., Н. А. Рожков делает вывод о том, что “в психологии и духовной культуре русских вольных городов до конца XIII в. сохранялось еще много остатков старой неорганизованности, примитивной грубости. Одним из признаков этого является крайняя импульсивность народной массы: всякое впечатление немедленно переходит в действие и притом в действие крайне насильственное, - в убийство и грабеж”. И далее: “Подобные и еще более необузданные расправы не были вовсе исключением, составляли заурядное, обычное явление чуть не повседневной действительности. О них можно часто прочитать в летописях”.[290]
Видимо, здесь уместно будет вести речь о некоторых элементах ментальности народа. Учитывая, что ментальность крайне медленно изменяется, следует признать, что “крайняя импульсивность” народных масс вовсе не была проявлением неорганизованности и грубости, а являлась давно сформировавшимся элементом ментальности общества. Более того, в свете этого, становится предельно понятна точность и беспроигрышность политического расчета Всеволода Большое Гнездо.

Далее, пожалуй, начинается самое интересное в этой драме. Согласно Новгородской Первой летописи, в город прибыл новый князь Святослав. При этом летописец не делает даже намека на то, что новгородцы просили его у Всеволода. Из этого можно сделать вывод о том, что в данном случае инициатива была за Всеволодом, который сменил более старшего Константина на ребенка Святослава.[291]
То, что против него не выступили, в общем-то, не удивляет. Во-первых, он уже раз сидел в Новгороде, а во-вторых, у новгородцев была слабость к малолетним князьям. Особо примечательно то, что происходит далее: “тъгда даша посадьницьство Твьрдиславу Михалковицю, и даша дъщкы Дмитровы Святославу”. Тогда же новгородцы стали целовать крест и клясться в том, что не хотят держать у себя детей Дмитровых. Проще говоря, толчком ко всему этому послужило именно прибытие в Новгород Святослава, присланного Всеволодом. Это указывает на совершенно определенную роль, которую сыграл Всеволод Большое Гнездо в новгородской смуте 1209 г.

И. Я. Фроянов усматривает в направлении изгнанных родственников Дмитра именно к Всеволоду добрую волю последнего. Он напоминает, что слово “поточи” в древнерусском языке означало не только заточение, но и изгнание. Следовательно, Всеволод взял изгнанников под свою защиту. Однако тогда непонятно, чего ради взятые под защиту начали откупаться.[292]
Этот факт более обоснованно выглядит в схеме В. Л. Янина, который считает, что речь в данном случае все же идет именно о заточении, а не о защите.[293]
В целом же решение убрать из Новгорода всех родственников Дмитра, то есть потомков и родственников столь популярного Мирошки подальше от буйного города и поближе к ясным очам Владимиро-Суздальского князя является стандартным политическим ходом, обычно предпринимаемым для ликвидации потенциальных очагов оппозиции.

Подводя итог анализу вышеизложенных событий, надо сразу отметить, что никакого антифеодального характера и классовой подоплеки в этих событиях вновь не просматривается. Скорее, стоит вести речь о смуте-перевороте, инспирированной извне, но питавшейся внутриобщинными противоречиями, в основе которых лежало недовольство политикой властей. Суздальский князь путем использования этого недовольства сумел провести нужные ему изменения в правящих кругах Новгорода. В этом смысле близок к действительности тезис В. И. Буганова о том, что “в этом восстании наряду со стихийностью обращает внимание и определенное организованное начало”.[294]
Основной движущей силой беспорядков явилось ополчение. Результатом смуты 1209 г. стало: 1) удовлетворение социально-экономических требований, отмена некоторых поборов, 2) полная смена правящего звена Новгорода и усиление влияния Всеволода Большое Гнездо.

Заключение

Подводя итог анализу событий в Великом Новгороде XII – нач. XIII вв., следует сказать, что там, при благоприятном стечении внешнеполитических обстоятельств, шел процесс становления республики и развития вечевой демократии. Проявлением этого были частые перевороты и тенденция приближения новгородского князя по статусу к чиновнику. Новгородцы проявляли завидное постоянство в попытках выбрать князя по своей воле, а не по принуждению. В ходе этого процесса происходит активизация социально-политической жизни общества, которая находит свое выражение в перетасовках политического руководства Новгородской земли. Социально и политическая борьба XII-нач. XIII в. не поддается расчленению. Именно в ходе политической борьбы проходила эволюция статуса тех или иных слоев общества. Борьба, в ходе которой сменялись князья и посадники, не велась между эксплуатируемыми и эксплуататорами, или различными слоями общества, а между представителями различных слоев, объединенных общими политическими интересами и целями.

Новгородцы вовсе не старались упразднить князя как институт власти. Вести речь об “антикняжеской борьбе” не приходится. Более того, когда складывалась ситуация, грозившая долгим отсутствием князя, новгородцы разворачивали активную деятельность по поиску хотя бы временного кандидата, который должен был как можно скорее занять новгородский княжеский стол. Этому был причиной не только внешний фактор, но и особенности мировоззрения людей. Они не представляли существование своей земли без князя. В определенном смысле князь был амулетом-фетишем. Он воплощал в себе защиту и правду. Дискредитация такого представления грозила нерадивому князю большими неприятностями. Именно поэтому он часто становился жертвой народного возмущения после природных невзгод, обрушивавшихся на его подданных.

В XII – нач. XIII вв. Новгородская земля не знала классов, и люди объединялись в борьбе против конкретных личностей, попиравших интересы не отдельных слоев, а всего общества в целом. Поэтому в борьбе против конкретных князей и посадников единым фронтом выступали бояре, купцы, духовенство и рядовые новгородцы – ремесленники, жители сельских округ. При этом их роли не всегда распределялись равномерно. Представители бояр, купцов и духовенства первыми испытывали на себе тяжесть великокняжеского гнева, и лишь потом жертвами его становились все остальные жители Новгородской земли. Часто новгородское общество в ходе социально-политических коллизий выступало нерасчлененной массой. В то же время, нам не удалось обнаружить следы участия в “мятежах” несвободного населения. Источники не содержат свидетельств, указывающих на это.

Как правило, в вечевых собраниях, которые и служили основной ареной для социально-политической борьбы, и в “мятежах” принимало участие население самого Новгорода и только в редких случаях в процесс включались представители волости. Это было связано, прежде всего, с особенностями созыва веча, которое не планировалось заранее и обычно происходило спонтанно. Более широкий состав участников вечевых собраний наблюдается в тех случаях, когда фактическим инициатором созыва веча выступало новгородское ополчение. Требования социального характера обычно возникали в связи с неправомочными действиями высших должностных лиц: введением чрезмерных поборов, нерациональным использованием государственного имущества и так далее.

Все новгородские коллизии проходили при наличии разной степени внешнего вмешательства и давления. Киевские, а позднее владимиро-суздальские князья не прекращали попыток принудить Великий Новгород к выполнению своей воли и желаний. Обычно для этого устанавливалась блокада торговых путей, что вело к коррекции результатов волнений вследствие влияния экономического фактора. Однако был и способ, упреждающий неблагоприятное развитие событий. Для этого необходимо было различными путями спровоцировать беспорядки и запрограммировать желательный исход. Ярким примером этого варианта являются события 1209 г., когда князь Всеволод Большое Гнездо умело направил гнев новгородцев против тогдашнего политического руководства вечевой республики и тем самым способствовал сохранению власти в Новгороде в руках своих сторонников.

Список использованных источников и литературы

Источники

1.1. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 640 с.

1.2. Полное собрание русских летописей. М.: Языки русской культуры. 1997. Т. I. Лаврентьевская летопись. 496 с.

1.3. Полное собрание русских летописей. М.: Наука, 1965. Т. IX-X. Патриаршая или Никоновская летопись. 256, 244 с.

1.4. Полное собрание русских летописей. М.: Наука, 1965. Т. XV. Тверская летопись. 504 стб.

Исследования

2.1. Арциховский А. В. Новгород Великий по археологическим данным // Новгород. К 1100-летию города. / Под ред. М. Н. Тихомирова. М.: Наука,

1964. С. 38-48.

2.2. Буганов В. И. Очерки истории классовой борьбы в России XI-XVIII вв. М.:

Просвещение, 1986. 239 с.

2.3. Греков Б. Д. Киевская Русь. М.: Госполитиздат, 1953. 568 с.

2.4. Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М.: Аспект Пресс, 1998. 399 с.

2.5. Даркевич В. П. Вечевая республика на Волхове // Наука в России. 1998. № 5. С. 89-95.

2.6. Древнерусская Венеция // Родина. 1999. № 5. С. 10-13.

2.7. Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб.: Право, 1912. 489 с.

2.8. Карамзин Н. М. История государства Российского. Калуга: Золотая аллея, 1997. В 4 кн. Кн. I. Т. 1-4. 576 с.

2.9. Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. М.: Мысль, 1993. Кн. 1. 572 с.

2.10. Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина. Исторические монографии и исследования. М.: Чарли, 1994. 640 с.

2.11. Костомаров Н. И. Раскол. Исторические монографии и исследования. М.: Чарли, 1994. 608 с.

2.12. Костомаров Н. И. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки). М.; Смоленск: Чарли; Смядынь, 1994. 544 с.

2.13. Краткая история СССР / Под ред. Н. Е. Носова. В II ч. Л.: Наука, 1972. Ч. I. 440 с.

2.14. Лихачев Д. С. Новгород Великий. Очерк истории культуры Новгорода XI- XVII вв. Л.: Госполитиздат, 1945. 104 с.

2.15. Луговой В. В. Выборы в средневековом Новгороде // История. 1998. № 2. С. 6-11.

2.16. Мавродин В. В. Народные восстания в Древней Руси XI-XIII вв. М.: Соцэкгиз, 1961. 118 с.

2.17. Мартышин В. О. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М.: Российское право, 1992. 384 с.

2.18. Павленко Н. И., Андреев И. Л., Кобрин В. Б., Федоров В. А. История России с древнейших времен до 1861 года. М.: Высшая школа, 1996. 559 с.

2.19. Пашуто В. Т. Очерки истории СССР. XII-XIII вв. М.: Учпедгиз, 1960. 220 с.

2.20. Петров А. В. К вопросу о внутриполитической борьбе в Великом Новгороде XII – начала XIII вв. // Генезис и развитие феодализма в России. Межвузовский сборник. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. Выпуск 9. Проблемы социальной и классовой борьбы. С. 71-81.

2.21. Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. // Генезис и развитие феодализма в России. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988. Выпуск 11. Проблемы истории города. С. 25-41.

2.22. Петров А. В. Вечевой Новгород // История России: Народ и власть. Сост. Ю. А. Сандулов. СПб.: Лань, 1997. С. 95-133.

2.23. Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Петрозаводск: Фолиум, 1996. 838 с.

2.24. Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории

Новгорода Великого в XII-XIII вв. М.: Высшая школа, 1976. 152 с.

2.25. Рамбо А. Живописная история древней и новой России. М.: Современник, 1994. 445 с.

2.26. Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении (основы социальной динамики). Пг.: Книга; Петропечать, 1923. Т. II. 418 с.

2.27. Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М.: Наука, 1982. 592 с.

2.28. Скрынников Р. Г. История Российская. IX-XVII вв. М.: Весь Мир, 1997. 496 с.

2.29. Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М.: Мысль, 1988. Кн. I. Т. 1-2. 797 с.

2.30. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. 542 с.

2.31. Татищев В. Н. История Российская. В 7-и т. М.; Л.: Наука, 1963. Т. II. 350 с.

2.32. Татищев В. Н. История Российская. В 7-и т. М.; Л.: Наука, 1964. Т. III. 337 с.

2.33. Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М.: Госполитиздат, 1956. 477 с.

2.34. Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. М.: Госполитиздат, 1955. 280 с.

2.35. Тихомиров М. Н. Великий Новгород в истории мировой культуры // Новгород. К 1100-летию города / Под ред. М. Н. Тихомирова. М.: Наука, 1964. С. 23-38.

2.36. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. М.: Прогресс, 1989. 296 с.

2.37. Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX-начала XIII столетия. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1992. 280 с.

2.38. Фроянов И. Я. Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988. 269 с.

2.39. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М.: АСТ, 1998. 784 с.

2.40. Шмурло Е. Ф. Курс русской истории. Возникновение и образование Русского государства (862-1462). СПб.: АЛЕТЕЯ, 1998. 542 с.

2.41. Янин В. Л. Новгородские посадники. М.: Изд-во МГУ, 1962. 395 с.

2.42. Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М.: Высшая школа, 1977. 240 с.

2.43. Янин В. Л. “Болотовский” договор о взаимоотношениях Новгорода и Пскова в XII-XIV веках // Отечественная история. 1992. № 6. С. 3-14.

[1]
Костомаров Н. И. О значении Великого Новгорода в русской истории // Бунт Стеньки Разина. Исторические монографии и исследования. М., 1994. С. 255-257.

[2]
Там же. С. 242.

[3]
Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов (далее НПЛ). М.; Л., 1950.

[4]
Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ). М., 1997. Т. I.

[5]
Там же. М., 1965. Т. X.

[6]
Там же. М., 1965. Т. XV.

[7]
Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М., 1988. Кн. I. Т. I-II. С. 399-483.

[8]
Ключевский В. О. Сочинения. М., 1957. Т. II. С. 75-76, 87-92, 97-102.

[9]
Костомаров Н. И. О значении Великого Новгорода в истории России // Бунт Стеньки Разина. С. 243-244.

[10]
Там же. С. 256.

[11]
Костомаров Н. И. Русская республика. (Северно-русские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки.) М., 1994.

[12]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. М., 1955; Он же. Древнерусские города. М., 1956; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982; Арциховский А. В. Новгород Великий по археологическим данным // Новгород. К 1100-летию города. Сборник статей. М., 1964. С. 38-48.

[13]
Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953.

[14]
Мавродин В. В. Народные восстания в Древней Руси XI-XIII вв. М., 1961.

[15]
Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962; Он же. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977; Древнерусская Венеция // Родина. 1999. № 5. С. 10-13.

[16]
Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII-XIII вв. М., 1976.

[17]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца XI-нач. XIII в. СПб., 1992; Он же. Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995.

[18]
Петров А. В. Автореф. дис. канд. ист. наук. Л., 1990; Он же. К вопросу о внутриполитической борьбе в Великом Новгороде XII - начала XIII вв. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. Вып. 9. С.71-81; Он же. Социально-политическая борьба в Новгороде с середине и второй половине XII в. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1988. Вып. 11. С. 25-41; Он же. Вечевой Новгород // История России: Народ и власть. СПБ., 1997. С. 95-133.

[19]
Мартышин О. В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992.

[20]
Лихачев Д. С. Новгород Великий. Л., 1945. С. 19.

[21]
Костомаров Н. И. Русская республика. М., 1994. С. 37.

[22]
НПЛ. М.; Л., 1950. С. 20, 23, 203, 208.

[23]
Там же. С. 22, 206.

[24]
Там же. С. 33, 46-50, 57-59, 69-71, 221-222, 240-246, 258-260, 275-280.

[25]
Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Петрозаводск, 1996. С. 138.

[26]
НПЛ. С. 19-23, 203-208.

[27]
Там же. С. 20-24, 203-209.

[28]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 36.

[29]
Мартышин О. В. Вольный Новгород. М., 1992. С. 81.

[30]
ПСРЛ. М., 1965. Т. IX. С. 150.

[31]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992. С. 188-189.

[32]
Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 13.

[33]
Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 63.

[34]
НПЛ. С. 20, 204.

[35]
Там же. С. 21.

[36]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 36; Мавродин В. В. Народные восстания в Древней Руси XI-XIII вв. М., 1961. С. 93.

[37]
Карамзин Н. М. История государства Российского. Калуга, 1997. Т. I-V. С. 95.

[38]
Костомаров Н. И. Русская Республика. С. 36; Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. I. С. 409.

[39]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 110.

[40]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 409.

[41]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. М., 1955. С. 180.

[42]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 188.

[43]
НПЛ. С. 43, 236.

[44]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 64.

[45]
НПЛ. С. 21, 205.

[46]
Там же.

[47]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 81.

[48]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 67.

[49]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 189.

[50]
Там же. С. 189-190.

[51]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 409.

[52]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 189.

[53]
НПЛ. С. 21, 205.

[54]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 409.

[55]
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. СПб., 1923. Т.II. С. 323.

[56]
Тихомиров М. Н. Древнерусские города. С. 205-206.

[57]
Янин В. Л. Новгородские посадники С. 68.

[58]
НПЛ. С. 22, 206.

[59]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 81.

[60]
Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 206.

[61]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 41.

[62]
НПЛ. С. 22, 207.

[63]
ПСРЛ. Т. I. М., 1997. Стб. 301.

[64]
Там же. Т. IX. С. 157.

[65]
НПЛ. С. 22-23, 207.

[66]
Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912. С. 132.

[67]
Ключевский В. О. Русская история. М., 1993. Кн. I. С. 382.

[68]
Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII-XIII вв. М., 1976. С. 116.

[69]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 63.

[70]
Скрынников Р. Г. История Российская. IX – XVII вв. М., 1997. С. 115.

[71]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 79-81.

[72]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 189-190.

[73]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 63; Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. С. 190; Мартышин О. В. Указ. соч. С. 78.

[74]
Рамбо А. Живописная история древней и новой России. М., 1994. С. 81.

[75]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 69.

[76]
НПЛ. С. 22-23, 207.

[77]
Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 114.

[78]
Костомаров Н. И. Раскол. М., 1994. С. 154.

[79]
Дьяконов М. Указ. соч. С.120.

[80]
Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX – XII вв.). М., 1998. С. 399.

[81]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С.192.

[82]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. С. 189-190.

[83]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 191.

[84]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 110.

[85]
Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 21.

[86]
Даркевич В. П. Вечевая республика на Волхове // Наука в России. 1998. № 5. С. 89.

[87]
Мавродин В. В. Указ. соч. С. 90.

[88]
Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 342.

[89]
Там же.

[90]
НПЛ. С. 23, 207-208.

[91]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 410-411.

[92]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 42.

[93]
НПЛ. С. 23, 207-208.

[94]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 42.

[95]
НПЛ. С. 23-24, 208-209.

[96]
ПСРЛ. Т. I. Стб. 303.

[97]
Там же. Т.IX. С. 158-159.

[98]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 203.

[99]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 203.

[100]
НПЛ. С. 28, 208; ПСРЛ. Т. IX. С. 159-160.

[101]
Там же. С. 24, 209.

[102]
ПСРЛ. Т. IX. С. 159.

[103]
Рожков Н. А. Указ. соч. С. 324.

[104]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв., С. 168, 189.

[105]
Там же. С. 197.

[106]
Мавродин В. В. Указ. соч.С. 93-94.

[107]
Пашуто В. Т. Очерки истории СССР XII-XIII вв. М., 1960. С. 28-29.

[108]
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. С. 544.

[109]
Краткая история СССР. Л., 1972. Ч. I. С. 45.

[110]
Янин В. Л. Новгородские посадники, С. 71-72.

[111]
Древнерусская Венеция // Родина. 1999. № 5. С. 12.

[112]
Сорокин П. А. Указ. соч. С. 342.

[113]
Луговой В. В. Выборы в средневековом Новгороде // История. 1998. № 2. С. 7.

[114]
Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 105, 115.

[115]
Мавродин В. В. Указ. соч. С. 82-83.

[116]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 205-207.

[117]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 412.

[118]
Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 270-271.

[119]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв., С. 193-197; Мавродин В. В. Указ. соч. С. 93; Пашуто В. Т. Указ. соч. С. 28.

[120]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 71.

[121]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 200-201.

[122]
Там же. С. 201.

[123]
НПЛ. С. 24, 209-210.

[124]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 70.

[125]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 204.

[126]
Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 93-118.

[127]
ПСРЛ. Т. IX. С. 159.

[128]
НПЛ. С. 24-25, 209-210.

[129]
ПСРЛ. Т. IX. С. 161.

[130]
Там же. С. 161.

[131]
Янин В. Л. “Болотовский” договор о взаимоотношениях Новгорода и Пскова в XII-XIV веках // Отечественная история. 1992. № 6. С. 8.

[132]
НПЛ. С. 25, 210.

[133]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 205.

[134]
Мартышин О. В. Вольный Новгород. М., 1992. С. 83.

[135]
Пашуто В. Т. Очерки истории СССР. XII-XIII вв. М., 1960. С. 54.

[136]
Арциховский А. В. Новгород Великий по археологическим данным // Новгород. К 1100-летию города. М., 1964. С. 43; См. также: Павленко Н. И., Андреев И. Л., Кобрин В. Б., Федоров В. А. История России с древнейших времен до 1861 года. М., 1996. С. 71.

[137]
Пашуто В. Т. Указ. соч. С. 29, 46, 49.

[138]
Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII-XIII вв. М., 1976. С. 116.

[139]
Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 32.

[140]
Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 111.

[141]
Арциховский А. В. Указ. соч. С. 44.

[142]
Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. С. 32.

[143]
Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 168.

[144]
Луговой В. В. Выборы в средневековом Новгороде // История. 1998. № 2. С. 7.

[145]
Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. С. 33-35.

[146]
Подвигина Н. Л. Указ. соч. С. 117.

[147]
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. Пг., 1923. С. 324-326.

[148]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 84.

[149]
Луговой В. В. Указ. соч. С. 7.

[150]
НПЛ. М.; Л., 1950. С. 23, 208.

[151]
Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. I. С. 409.

[152]
Там же. С. 413.

[153]
ПСРЛ. М., 1965. Т. IX. С. 159-163.

[154]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992. С. 216.

[155]
НПЛ. С. 23, 208.

[156]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 216.

[157]
ПСРЛ. Т. IX. С. 161.

[158]
НПЛ. С. 25, 210.

[159]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 217-218.

[160]
ПСРЛ. Т. IX. С. 162.

[161]
Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1988. Вып. 11. С. 27.

[162]
Арциховский А. В. Указ. соч. С. 43.

[163]
НПЛ. С. 25, 210-211.

[164]
Костомаров Н. И. Русская республика. М.; Смоленск, 1994. С. 43.

[165]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 413.

[166]
ПСРЛ. Т. IX. С. 163; Там же. М., 1965. Т. XV. Стб. 201.

[167]
НПЛ. С. 25, 211.

[168]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 219.

[169]
ПСРЛ. Т. XV. Стб. 202.

[170]
Там же. М., 1997. Т. I. Стб. 308.

[171]
Там же. Т. IX. С. 164-165.

[172]
НПЛ. С. 25, 211.

[173]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 43-44.

[174]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 422.

[175]
Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. С. 27.

[176]
НПЛ. С. 25, 211.

[177]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 219.

[178]
ПСРЛ. Т. I. Стб. 308.

[179]
Там же. Т. IX. С. 165.

[180]
Там же. Т. XV. Стб. 202.

[181]
НПЛ. С. 25, 211.

[182]
Подвигина Н. Л. Указ. соч. С. 123.

[183]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 219.

[184]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 97.

[185]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 219-220.

[186]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 44.

[187]
НПЛ. С. 26, 211.

[188]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 220.

[189]
НПЛ. С. 26, 211.

[190]
ПСРЛ. Т. I. Стб. 308.

[191]
Там же. Т. II. Стб. 307-308.

[192]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 422-423.

[193]
ПСРЛ. Т. IX. С. 165.

[194]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 44.

[195]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 97.

[196]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 221.

[197]
НПЛ. С. 26, 211.

[198]
ПСРЛ. Т. IX. С. 165; Там же. Т. XV. Стб. 203.

[199]
ПСРЛ. Т. IX. С. 165.

[200]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 44.

[201]
Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. С. 27.

[202]
НПЛ. С. 26, 212.

[203]
Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. С. 28.

[204]
ПСРЛ. Т. IX. С. 165.

[205]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 44-45.

[206]
НПЛ. С. 26, 212.

[207]
ПСРЛ. Т. IX. С. 165-166.

[208]
Пашуто В. Т. Указ. соч. С. 50.

[209]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 45.

[210]
Шмурло Е. Ф. Возникновение и образование Русского государства (862-1462). СПб., 1998. С. 144-145.

[211]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 225.

[212]
ПСРЛ. Т. I. Стб. 308.

[213]
НПЛ. С. 26, 212.

[214]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 424.

[215]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 97.

[216]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 222.

[217]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 170.

[218]
Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй половине XII в. С. 28-29.

[219]
НПЛ. С. 28, 214.

[220]
ПСРЛ. Т. IX. С. 176-178.

[221]
НПЛ. С. 28, 214.

[222]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 480.

[223]
Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 180-181.

[224]
НПЛ. С. 28, 208.

[225]
Там же. С. 28, 214.

[226]
Там же. С. 29, 216.

[227]
Луговой В. В. Указ. соч. С. 7.

[228]
Арциховский А. В. Указ. соч. С. 44.

[229]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 176.

[230]
Тихомиров М. Н. Великий Новгород в истории мировой культуры // Новгород к 1100-летию. Сборник статей. М., 1964. С. 26.

[231]
ПСРЛ. Т. XV. Стб. 221.

[232]
НПЛ. С. 29, 216.

[233]
Подвигина Н. Л. Указ. соч. С. 116.

[234]
НПЛ. С. 29, 216.

[235]
Там же.

[236]
ПСРЛ. Т. IX. С. 199.

[237]
Мартышин О. В. Указ. соч. С. 227.

[238]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 224-225.

[239]
НПЛ. М.; Л, 1950. С. 50, 247.

[240]
Там же. С. 50-51, 247-248.

[241]
ПСРЛ. М., 1965. Т. X. С. 58.

[242]
НПЛ. С. 51, 248.

[243]
Мартышин В. О. Вольный Новгород. М., 1992. С. 108.

[244]
ПСРЛ. Т. X. С. 58.

[245]
НПЛ. С. 51, 248.

[246]
Буганов В. И. Очерки истории классовой борьбы в России XI-XVIII вв. М., 1986. С. 42.

[247]
НПЛ. С. 50-51, 247-249.

[248]
Костомаров Н. И. Русская республика. М.; Смоленск, 1994; Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. I; Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. Пг., 1923. Т. II.

[249]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII в. М., 1955; Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII-XIII вв. М., 1976.

[250]
НПЛ. С. 39, 230.

[251]
Там же. С. 43, 237.

[252]
Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 109-110.

[253]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992. С. 244-245.

[254]
Там же. С. 246.

[255]
Там же.

[256]
Там же. С. 274.

[257]
Там же.

[258]
Мавродин В. В. Указ. соч. С. 94.

[259]
Буганов В. И. Указ. соч. С. 41.

[260]
Янин В. Л. Новгородские посадники, С. 117-118.

[261]
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. I. С. 583.

[262]
Мавродин В. В. Указ. соч. С. 94.

[263]
Буганов В. И. Указ. соч. С. 40.

[264]
Скрынников Р. Г. История Российская. IX-XVII вв. М., 1997. С. 120.

[265]
Буганов В. И. Указ. соч. С. 41.

[266]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 250-251.

[267]
Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. М., 1989. С. 91.

[268]
НПЛ. С. 51, 248.

[269]
Там же.

[270]
Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 121.

[271]
НПЛ. С. 50, 247.

[272]
Мавродин В. В. Народные восстания в Древней Руси XI-XIII вв. М., 1961. С. 94-95.

[273]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 253.

[274]
Там же.

[275]
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. С. 242.; Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 254.

[276]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 253.

[277]
Феннел Дж. Указ. соч. С. 91.

[278]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 257.

[279]
НПЛ. С. 52, 248.

[280]
Костомаров Н. И. Русская республика. С. 322-323.

[281]
Буганов В. И. Указ. соч. С. 41.

[282]
Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 121.

[283]
Там же.

[284]
Там же.

[285]
Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. С. 259.

[286]
ПСРЛ. Т. X. С. 58.

[287]
НПЛ. С. 51, 248.

[288]
ПСРЛ. М., 1965. Т. XV. Стб. 307.

[289]
Там же. Т. IX. С. 58.

[290]
Рожков Н. А. Указ. соч. Т. II. С. 349-350.

[291]
НПЛ. С. 51, 248.

[292]
Там же. С. 52, 249.

[293]
Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 119.

[294]
Буганов В. И. Указ. соч. С. 42.