Народники: теория и практика террора

РЕФЕРАТНА ТЕМУ:

НАРОДНИКИ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ТЕРРОРА

«Нечаевщина» надолго отбила у российских революционеров вкус к террористически-заговорщицкой деятельности. Однако антитеррористический характер в российском революционном движении, или, как его определил впоследствии в своей речи на процессе по делу 1 марта 1881 г. А.И. Желябов, «розовая, мечтательная юность», оказался непродолжительным.

Вероятно, можно говорить о том, что возникновение заговорщицки-террористического направления было закономерным для российского революционного движения. «Нечаевщина» кажется извращением в силу тех жутких форм, которые приняли практика и теория терроризма и заговорщичества в деятельности конкретных лиц - С.Г. Нечаева и его сторонников. Когда за дело взялись люди более порядочные, образованные и опытные, те же, по существу, идеи и сходная практика приобрели внешне более благородный вид. Хотя, как свидетельствует опыт заговорщически-террористической деятельности, начавшись, как правило, при участии лично честных людей и с самыми лучшими целями, она неизбежно заканчивалась чем-то, подобным «нечаевщине» – «дегаевщиной» в случае с «Народной волей» или «азефовщиной» в случае с эсеровской «Боевой организацией»[1]
.

Условия, приводившие к возрождению террористических идей и к возобновлению террористической борьбы, оставались в России неизменными на протяжении четырех десятилетий после начала реформ 1860-х гг. К ним можно отнести разрыв между властью и обществом, незавершенность реформ, невозможность для образованных слоев реализовать свои политические притязания, репрессивную политику властей по отношению к радикалам и одновременно полное равнодушие и пассивность народа. Все эти противоречия толкали радикалов на путь терроризма[2]
.

Все более возраставшее противостояние революционеров и власти, взаимный счет покушений и казней приводил к новым виткам кровавой спирали.

Однако другим источником терроризма и, как представляется, не менее важным, был теоретический. Террористическая идея, возникнув под влиянием определенных общественных условий и чтения радикальной литературы в умах молодых людей, чей революционный темперамент перехлестывал через край и был не всегда в ладах с разумом, развивалась, приобретая все более логический и стройный вид. Она развивалась под влиянием революционной практики, но и сама оказывала на нее все большее воздействие. Немалое число молодых людей пришло в террор под влиянием чтения «подпольной» литературы или речей подсудимых на процессах террористов. Недаром правительство прекратило публикацию подробных отчетов о процессах, а впоследствии запрещало распространение им же опубликованных материалов[3]
.

Необходимо отметить, что весьма важную роль в генезисе идеологии российского терроризма сыграла полемика, которая развернулась к середине 1870-х гг. между наиболее влиятельными журналами русской эмиграции – «Вперед!» и «Набат». По сути, речь шла о выборе практических рекомендаций, тех, согласно которым надлежало действовать революционерам.

П.Л. Лавров, чьи статьи задавали тон в журнале «Вперед!», критикуя русских приверженцев террористических методов борьбы, называл их якобинцами и доказывал, что «якобинизм» уже погубил Парижскую коммуну -погубит он и грядущую революцию в России. Вероятно, Лавров, будучи социалистом, полагал, что сравнение с якобинцами явно не украсит его социалистических оппонентов.

Ведущий публицист «Набата» П.Н. Ткачев от сравнения с «робеспьерами» не уклонился. Более того, он с готовностью признал себя и своих единомышленников именно «якобинцами-социалистами»[4]
.

Ткачев предлагал конкретную политическую программу, исходя из которой должны были действовать российские радикалы. «Непосредственная задача революционной партии, – писал Ткачев, – должна заключаться в скорейшем ниспровержении существующей правительственной власти. Осуществляя эту задачу, революционеры не подготовляют, а делают революцию. Но для того, чтобы осуществить ее, говорили мы, революционеры должны, сомкнувшись в боевую централистическую организацию, направить все свои усилия к подорванию правительственного авторитета, к дезорганизации и терроризации правительственной власти»[5]
. Ткачев писал, что «терроризирование, дезорганизирование и уничтожение существующей правительственной власти как ближайшая, насущная цель, - такова должна быть в настоящее время единственная программа деятельности всех революционеров, таков должен быть девиз их знамени... И сим знаменем победиши»[6]
. Политическое убийство П.Н. Ткачев объявил главным средством борьбы с правительством: «Насилие можно обуздать только насилием же. Может быть, и кинжалы, и револьверы вас не образумят, но по крайней мере они отомстят вам за проливаемую вами кровь наших братии». Впрочем соображения мести особой роли уже не играли: «Но оставим в стороне чисто нравственный характер совершенных нами казней. Помимо своего нравственного значения оно имеет еще более важное значение» – «непосредственное осуществление революции».

Откровенный экстремизм «Набата» шокировал в России многих революционеров. Однако по сути таково было настроение большинства русских социалистов, которые воспитывались на мифологизированной истории Великой французской революции. В итоге те, кто отверг «якобинское» наследие, на самом деле сами стали мыслить их же терминами. Не случайно и П.Л. Лавров, постоянный оппонент П.Н. Ткачева, провозглашал в программной «впередовской» статье: «Мы зовем к себе, зовем с собою всякого, кто с нами сознает, что императорское правительство – враг народа русского», тем самым санкционировав якобинские методы борьбы с политическим противником[7]
.

В России между тем шел процесс объединения многочисленных революционных кружков. Идея жестко организованной партии, обсуждавшаяся еще в 1860-е гг., была реализована в создании «Земли и воли».

В программе «Земли и воли», крупнейшей революционной организации второй половины 1870-х гг., террору отводилась ограниченная роль. Он рассматривался, прежде всего, как средство самозащиты и дезорганизации правительственных структур, признавалось целесообразным «систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или иной ненавистный порядок»[8]
.

В передовой статье первого номера центрального печатного органа «Земля и воля» – одноименной газеты (точнее, организация стала называться по имени газеты), разъяснялось, что «террористы» – это не более как охранительный отряд, назначение которого – оберегать этих работников (пропагандистов) от предательских ударов врагов»[9]
.

Однако дезорганизаторская деятельность все больше напоминала политическую борьбу, а террор все меньше казался вспомогательным средством. Ключевым в дальнейшей истории российского терроризма стал 1878 год, политически начавшийся выстрелом Веры Засулич. И до этого времени было совершено несколько террористических актов, которые были направлены против провокаторов. Но как отмечал С.М. Степняк-Кравчинский, «первые кровавые дела начались за год или два до наступления настоящего террора – то были пока отдельные факты, без всякого серьезного политического значения»[10]
.

24 января 1878 г., придя на прием к градоначальнику Ф.Ф. Трепову, В.И. Засулич ранила его выстрелом из револьвера. Бежать не пыталась, была арестована, предана суду, поступок же свой объяснила тем, что Ф.Ф. Трепов ранее отдал приказ о применении телесных наказаний к политическим заключенным, а значит, хоть кто-нибудь должен был остановить произвол и беззаконие[11]
.

Как известно, процесс В.И. Засулич, подобно процессу нечаевцев, велся гласно, однако на этот раз сочувствие общества было на стороне обвиняемой. В покушении видели не результат заговора, а спонтанный акт тирано-борчества. Засулич сравнивали с Гармодием, Шарлоттой Корде, Вильгельмом Те л л ем, использование же револьвера ничего не меняло: стрелявшая покарала того, кто был сочтен деспотом, причем Засулич, жертвовала собой. Присяжные оправдали ее, Ф.Ф. Трепову пришлось уйти в отставку[12]
.

И как бы ни оценивалось покушение Засулич, несомненно одно: приговор суда присяжных показал, что режим быстро утрачивает популярность, потому общество, по сути, готово санкционировать любые действия «террористов-подпольщиков». «Так, – писал С.М. Степняк-Кравчинский, – возник терроризм. Родившись из ненависти, вскормленной любовью к родине и уверенностью в близкой победе, он вырос и окреп в электрической атмосфере энтузиазма, вызванного геройским поступком»[13]
.

Показательным является тот факт, что «Земля и воля» была не единственной организацией, которая взяла на вооружение террористический метод борьбы с правительством. Два следующих громких теракта были осуществлены Киевской революционной группой В.А. Осинского, которая действовала совершенно независимо от «Земли и воли». Так, 23 февраля 1878 г. было совершено покушение на товарища Киевского прокурора М.М. Котляровского (стрелял В.А. Осинский – неудачно). Котляровский якобы приказал в тюрьме раздеть двух девушек-заключенных (как было впоследствии доказано Дейчем, этот факт оказался вымыслом)[14]
.

25 мая 1878 г. был смертельно ранен кинжалом глава Киевской жандармерии Г.А. Гейскинг.

Следующий теракт был совершен уже по постановлению «Земли и воли». 4 августа 1878 г. в Петербурге С.М. Кравчинский ударом кинжала смертельно ранил начальника III отделения Н.В. Мезенцева. Согласно написанной в августе 1878 г. брошюре «Смерть за смерть», главным поводом для убийства Н.В. Мезенцева были его действия в отношении как осужденных, так и оправданных участников процесса 193-х, а также карательная деятельность возглавляемого им учреждения в широком смысле слова[15]
.

Кроме того, в этой брошюре, советуя «господам правительствующим» не мешаться в борьбу революционеров с буржуазией и обещая за это также «не мешаться» в их, правительствующих, «домашние дела», Кравчинский в то же время формулирует некоторые политические, по сути, требования[16]
.

Следует особо подчеркнуть, что С.М. Кравчинский не просто осознает политический характер своего террористического акта, а скорее признает террор едва ли не важнейшим средством достижения целей революционеров - экономических или политических: «До тех пор, пока вы будете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Домокла, будет висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас. Не по дням, а по часам растет наше великое движение. Припомните, давно ли оно вступило на тот путь, по которому идет. С выстрела Веры Засулич прошло всего полгода. Смотрите же какие размеры оно приняло теперь! А ведь такие движения растут с все возрастающей силой, подобно тому как лавина падает со все возрастающей скоростью. Подумайте: что же будет через какие-нибудь полгода, год? Да и много ли нужно, чтобы держать в страхе таких людей как вы, господа правительствующие? Много ли нужно было, чтобы наполнить ужасом такие города как Харьков и Киев?»[17]
.

В этом послании С.М. Кравчинский прямо угрожает правительству расправой в случае отказа согласиться с требованиями революционеров. Здесь мы впервые встречаемся с попыткой запугать правительство именно массовостью движения. Таким образом, терроризм к этому времени становиться не просто одной из идей предлагаемых революционерами, но он постепенно превращается в силу, способную доставить немало «головной боли» государственной власти.

Рассматривая идеологию раннего терроризма, следует сразу оговориться, что как единого целого ее не существовало. Убийство Н.В. Мезенцева, а также покушение на начальника III Отделения А.Р. Дрентельна были не более чем воплощением в действительности землевольческой программы о допустимости террора против «вредных» правительственных чиновников. Приблизительно такой же характер носили и все прочие террористические акты в 1878 г. – марте 1879 г., хотя их организаторы и исполнители не всегда входили в «Землю и волю».

Все эти акты были крайне слабо мотивированы. Ф.Ф. Трепов бесспорно допустил превышение власти, но оно не привело к гибели кого-либо из революционеров. Г.А. Гейкинг, Н.В. Мезенцев, А.Р. Дрентельн не более чем просто исполняли свой служебный долг в той форме, в какой они его понимали, а М.М. Котляровский вообще едва не погиб из-за нелепых слухов. Таким образом, жестокими и свирепыми данные лица были только в разгоряченных головах революционеров[18]
.

Для большинства первых террористов главным было даже не истребление, физическое уничтожение объектов своих покушений. На первый план это выйдет несколько позже. Для них сам звук выстрела важнее его последствий, ведь главное здесь – привлечь внимание общества, пробудить его активность, явственно, ощутимо выразить протест. Но вскоре убийство высокопоставленных чиновников в глазах многих революционеров начинает казаться единственно возможным способом борьбы с существующим строем. Встает вопрос: почему? Показательными в этом плане являются перемены во взглядах А.К. Соловьева на политическую борьбу с правительством. Мотивы, приведшие А.К. Соловьева к мысли о цареубийстве, наиболее подробно изложены в воспоминаниях В.Н. Фигнер. Он ей заявил, что пришел к выводу о бессмысленности какой-либо деятельности революционеров в деревне в условиях отсутствия в России гражданских свобод. Главной опорой существующего «зла» Соловьеву казалась личность императора. «Только его убийство, – говорил А.К. Соловьев В.Н. Фигнер, – может сделать поворот в общественной жизни: атмосфера очистится, недоверие к интеллигенции прекратится, она получит доступ к широкой и плодотворной деятельности в народе»[19]
.

Отношение В.Н. Фигнер к идее А.К. Соловьева о цареубийстве было в тот момент отрицательным - она считала предложенный им террористический акт бесполезным, а в случае неудачи - даже вредным, ведущим к усилению реакции.¹
Но через четыре месяца сама В.Н. Фигнер изменила свое прежнее мнение и целиком согласилась со всеми воззрениями А.К. Соловьева: «Если за эти два года я ничего не сделала для революции, то этому я должна положить конец. И я решила, что больше не возвращусь к крестьянству: я останусь в городе и буду вместе с другими действовать с другого конца: нападая на правительство, будем расшатывать его и добиваться свободы, которая дает возможность широко воздействовать на массы».

Какой же тогда была подлинная причина появления «политического» течения в «Земле и воле» и роста его влияния в революционном движении, что в дальнейшем привело к расколу этой организации. На наш взгляд, этой причиной было крайне завышенное представление большинства революционеров конца 1870-х гг. о степени необходимости для них прав и свобод. Абсолютно закономерные с точки зрения государственного порядка и стабильности, вполне оправданные репрессии правительства против революционеров второй половины 1870-х гг. создали у последних миф о страшном деспотизме, якобы царящем в России. Именно в это время среди революционеров особенно усилилось ощущение себя ущемленными в самых, как казалось, священных и неотъемлемых правах и свободах личности. Представление о них сформировалось благодаря сочинениям Д.И. Писарева, Г.А. Лаврова и Н.К. Михайловского. В результате для большей части революционеров был невозможен какой-либо компромисс с самодержавной властью. Последняя рассматривалась как нечто совершенно отрицательное, подавляющее якобы прогрессивные устремления интеллигенции и мешающее развитию страны. В этих условиях и возникла ситуация, в которой непримиримая борьба с правительством, в том числе и прежде всего террористическими средствами, стала основной формой деятельности революционеров в России.

Кроме того, необходимо отметить, что огромную роль сыграл психологический фактор. В этом плане трудно не согласиться с Г.В. Плехановым, который считал, что в переходе к террору настроение революционеров сыграло определяющую роль. Его постоянный антагонист Л. Тихомиров объяснял причины этого настроения весьма точно и зло. Террор, по мнению Л. Тихомирова, вытекал «из глубины своего психологического основания, вовсе не из какого-нибудь расчета и не для каких-нибудь целей... Люди чуть не с пеленок всеми помыслами, всеми страстями, были выработаны для революции. А между тем никакой революции нигде не происходит, не на чем бунтовать, не с кем, никто не хочет. Некоторое время можно было ждать, пропагандировать, агитировать, призывать, но наконец все-таки никто не желает восставать. Что делать? Ждать? Смириться? Но что значило бы сознаться пред собой в ложности своих взглядов, сознаться, что существующий строй имеет весьма глубокие корни, а «революций» никаких, или очень мало... Оставалось одно единоличный бунт... Оставалось действовать в одиночку, с группой товарищей, а стало быть - проттало быть - протновной подкладке это просто был единственный способ начать революцию, то есть показать себя, будто бы она действительно начинается, будто бы собственные толки о ней не пустые фразы»[20]
.

Таким образом, терроризм для многих стал видеться единственным выходом в ситуации, когда годы пропаганды не дали никакого результата. Народ остался глух, не было ни взрывов протеста, ни тем более революции. Революционеры осознали, что в существующей российской действительности необходимо действовать самим, не надеясь на народ, от имени которого они готовы были убивать. В сложившейся обстановке распад организации «Земля и воля» на «Народную волю» и «Черный передел» в августе 1879 г. явился совершенно закономерным результатом развития новых настроений в революционной среде.

Следующие несколько лет в развитии терроризма и росте его воздействия на российскую действительность невозможно представить без деятельности «Народной воли». Идеология организации, самоназвание которой стало символом терроризма, неоднократно становилось предметом исследования отечественных и зарубежных историков. Парадокс заключается в том, что принципиально террор никогда не занимал главного места ни в программных документах, ни - за исключением отдельных периодов - в деятельности партии. И все же в историю «Народная воля» вошла благодаря серии покушений на императора, завершившейся цареубийством 1 марта 1881 г., прежде всего как террористическая организация. Все последующие террористические организации в России отталкивались от народовольческого опыта, принимая его за эталон или пытаясь модернизировать[21]
.

Организация «Народной воли» унаследовала от «Земли и воли» жестко централизованную структуру. Во главе «Народной воли» стоял Исполнительный комитет, которому подчинялись как местные группы, так и специальные организации и кружки. Всего в состав организации «Народная воля» к началу 1881 г. входило около 500 человек, а за весь период 1879-1883 гг. она объединяла 80-90 местных, 100–120 рабочих, 30–40 студенческих, 20-25 гимназических и около 25 военных кружков по всей стране.

Исполнительный комитет «Народной воли» первоначально составили в основном бывшие землевольцы – сторонники политической борьбы с самодержавием. Состав ИК постоянно менялся: отдельные лица выбывали из него по собственной инициативе, вследствие ареста или смерти. На место выбывших принимались новые члены (для этого нужна была рекомендация двух уже состоящих в ИК человек). Всего в состав ИК «Народной воли» за время его существования входило 36 человек.

Все члены ИК были равноправны, но каждый отдельный член подчинялся воле большинства. Наиболее влиятельными фигурами в ИК первоначально являлись А.Д. Михайлов, А.И. Желябов, Л.А. Тихомиров и А.И. Зунделевич. Впоследствии на первый план выдвинулись также С.Л. Перовская, М.Н. Ошанина и В.Н Фигнер[22]
.

Важнейшими программными документами «Народной воли», дающими нам представление о месте и роли терроризма в деятельности этой организации, являются: Программа Исполнительного комитета (сентябрь–декабрь 1879 г.) и инструкция «Подготовительной работы партии» (весна 1880 г.). Наряду с провозглашением заговора и захвата власти средством для освобождения народа, для осуществления его воли, «Программа Исполнительного комитета» включала и деятельность разрушительную, «террористическую». Террор, уже широко применявшейся «Землей и волей» в качестве возмездия, в программе «Народной воли» определялся как средство, способствующее осуществлению революции. Смысл террора партия видела в «непрерывном доказательстве возможности борьбы против правительства», возможности посредством его «поднимать таким образом революционный дух народа и веру в успех дела и, наконец формировать годные и привычные к бою силы»[23]
.

Накануне восстания планировалось осуществить целую серию террористических актов в отношении наиболее влиятельных чиновников, что должно было вызвать панику в правительстве и привести к дезорганизации власти[24]
.

Та же мысль высказывалась и в «Подготовительной работе партии», но уже в более практической плоскости. «Искусно выполненная система террористических предприятий, – разъяснялось в документе, – одновременно уничтожающих 10–15 человек – столпов современного правительства, приведет правительство в панику, лишит его единства действий и в то же время возбудит народные массы, т.е. создаст удобный момент для нападения»[25]
.

Таким образом, как видно из программных документов «Народной воли», террор рассматривался как непосредственный рычаг захвата власти, «как один из эффективных методов подрыва власти, как наступательное оружие». Это принципиально отличает программу народовольцев от «Земли и воли», где террор рассматривался, прежде всего, как орудие самозащиты и мести. Теперь террористы собирались не защищаться против царизма, а сами перейти в наступление.

После победы восстания предполагалось создание Временного правительства, чья основная задача состояла бы в организации свободных выборов в Учредительное собрание, которому Временное правительство и передало бы власть после выборов. Однако план народовольцев по свержению самодержавия свидетельствует о невероятной переоценке возможностей революционеров и недооценке сил правительства. К тому же народные массы в целом не поддержали бы народовольцев и помогали бы, прямо или косвенно, подавить правительству начатое революционерами восстание. Привлечение же на сторону «Народной воли» большинства офицерского корпуса армии являлось в условиях тогдашней России совершенно несбыточной мечтой.

Единственное, чего при удачном стечении обстоятельств могла бы добиться «Народная воля» – так это некоторых либеральных уступок от запуганного террором правительства. О так называемой «конституции Лорис-Меликова», т.е. проекте создания при Государственном совете законосовещательного органа, куда бы входили выборные от земств и органов городского самоуправления, Исполнительный комитет ничего не знал, да и если бы знал, вряд ли бы в своей самонадеянности придал этой мере большое значение[26]
.

Многие ученые сходятся в том, что на формирование народовольческой идеологии большое влияние оказал П.Н. Ткачев. Он в своей статье «Новый фазис революционного движения», приветствуя переход «Земли и воли» к террору, оценивал его как стремление революционеров «встать на чисто революционный путь и своим примером, своею смелостью увлечь за собой по этому пути и народ»[27]
.

В то же время он предостерегал от утраты главной цели – уничтожения современной государственной власти.

Очень выразителен в плане сравнения идейных платформ П.Н. Ткачева и «Народной воли» раздел «Программы Исполнительного комитета», где излагались «руководящие принципы действий партии». Народовольцы допускали по отношению к правительству как к врагу применение принципа – «цель оправдывает средства, т.е. всякое средство, – разъясняла программа, – ведущее к цели мы считаем дозволительным». Этот принцип распространялся также на лица и общественные группы, действовавшие заодно с правительством в его борьбе с революционерами[28]
.

Норма революционной морали, закрепленная в программе партии, находилась в полном соответствии с идеями, которые Ткачев излагал еще в 60-х гг. в русской подцензурной печати, а С.Г. Нечаев положил в основу «Катехизиса революционера». Уже после событий марта 1881 г. П.Н. Ткачев на страницах «Набата» писал, что революционный терроризм «содействует высвобождению верноподданных из-под гнета оболванивающего и оскотинивающего их страха, т.е. содействует их нравственному возрождению, побуждению в них, забитых страхом, человеческих чувств; возвращению им образа и подобия человеческого... Революционный терроризм является... не только наиболее верным и практическим средством дезорганизировать существующее полицейско-бюрократическое государство, он является единственным действительным средством нравственно переродить холопа - верноподданного в человека-гражданина»[29]
.

По-видимому, в революционной литературе нет другого текста о терроризме, написанного с таким восторгом. Логика последовательного сторонника революционного насилия приводит к парадоксальному умозаключению о благотворности убийства для возрождения нравственности и пользе тактики устрашения для избавления от страха.

Интересно, что и П.Л. Лавров, определяя историческое место Ткачева в развитии русского революционного процесса, говорил о нем как об «идейном вдохновителе «Народной воли»[30]
.

Взгляды же самого Лаврова претерпели значительную эволюцию под влиянием народовольческих достижений. Лавров первоначально относился к терроризму резко отрицательно. В частности, в письме к русским революционерам от 11 января 1880 г. он дал крайне негативную оценку террористической тактике: «Считаю эту систему столь опасной для дела социализма и успех на этом пути столь маловероятным, что если бы имел малейшее влияние на ваши совещания и решения, когда вы вступали на этот путь, если бы я даже знал достоверно, что вы намерены на него вступить, я постарался бы всеми силами отклонить вас от этого. Но теперь уже поздно. Вы вступили на этот путь и он - именно один из тех, с которых сойти трудно, не признав явно слабость партии, не признав себя в глазах посторонних наблюдателей побежденными и не подорвав своего нравственного значения в совершающейся борьбе»[31]
.

Однако после 1 марта 1881 г. П.Л. Лавров уже писал иначе. Теперь он отмечал, что «все живые силы страны примкнули к этой партии», а Исполнительный комитет «своей энергичной деятельностью» «в невероятно короткое время довел дело расшатывания русского императорства весьма далеко».

В марте 1882 г. в предисловии к «Подпольной России» С.М. Кравчинского П.Л. Лавров писал: « И никто не решится сказать, что победа на стороне правительства, когда именно его меры привели к гибели данного императора, к добровольному самозаключению другого, к полному расстройству в настоящее время государственного организма России»[32]
.

Оставаясь противником терроризма в принципе, Лавров, тем не менее, фактически примкнул к «Народной воле», став ее союзником. Он видел и отдавал себе отчет в том, что «Народная воля» представляла собой на тот момент единственную реальную силу революции. Но поскольку реальная сила партии определялась преимущественно ее успехами на поприще терроризма, не означало ли это со стороны Лаврова фактического признания народовольческой тактики.

Эволюция русской революционной мысли в направлении признания террористической тактики как наиболее эффективной в конкретных условиях России рубежа 1870-1880-х гг. заставляет внимательно рассмотреть аргументы сторонников «террористической революции», высказанные еще до главных «народовольческих достижений». Мы имеем в виду Н.А. Морозова и его немногочисленных последователей. Морозов предложил еще в августе 1879 г. свой вариант программы Исполнительного комитета. Большинством членов ИК он был отвергнут в силу чрезвычайной роли, которая отводилась в этом проекте террору[33]
. Разногласия достигли такой остроты, что несколько месяцев спустя Морозов был фактически «выслан» своими товарищами по партии за границу. Здесь он издал, с некоторыми изменениями и дополнениями, свой вариант программы под названием «Террористическая борьба».

Брошюра Н.А. Морозова начинается с экскурса в прошлое народных движений в Европе. Первая форма таких движений — крестьянские восстания. Однако они стали невозможны с появлением массовых армий и усовершенствованием путей сообщения. Иное дело - городской рабочий люд, которому сопутствовал успех в ряде выступлений. В России, где крестьянское население разрозненно и рассредоточено на огромных просторах, а городской пролетариат малочислен, революция «приняла совершенно своеобразные формы. Лишенная возможности проявиться в деревенском или городском восстании, она выразилась в «террористическом движении» интеллигентной молодежи»[34]
.

Во втором разделе брошюры Н.А. Морозов дал очень сжатый очерк истории революционного движения в России в 1870-е гг., показав логику постепенного перехода от пропаганды к террору. Особо он подчеркивал то обстоятельство, что властям, как правило, не удавалось разыскать террористов: «Совершив казнь, они исчезли без следа»[35]
.

Центральным в «Террористической борьбе» является третий раздел, в котором Н.А. Морозов рассматривает перспективы «этой новой формы революционной борьбы». Придя к заключению, что против государственной организации открытая борьба невозможна, он усматривает силу той горсти людей, которую выдвигает из своей среды «интеллигентная русская молодежь», в ее энергии и неуловимости: «Напору всемогущего врага она противопоставляет непроницаемую тайну». Ее способ борьбы не требует привлечения посторонних людей, поэтому тайная полиция оказывается практически бессильной[36]
.

В руках подобной «кучки людей», – писал Н.А. Морозов, – тайное убийство является самым страшным орудием борьбы. «Вечно направленная в одну точку «злая воля» делается крайне изобретательной и нет возможности предохранить себя от ее нападения». Практически то же самое писали и русские газеты по поводу одного из покушений на жизнь императора: «И это верно: человеческая изобретательность бесконечна... террористическая борьба... представляет то удобство, что она действует неожиданно и изыскивает способы и пути там, где этого никто не предполагает. Все, чего она требует для себя - это незначительных личных сил и больших материальных средств»[37]
.

Из вышеприведенных слов Н.А. Морозова можно сделать следующий вывод: терроризм представлял собой крайне неудобную и опасную форму борьбы революционеров против правительства. Главная опасность состояла в том, что все знали о постоянной угрозе со стороны террористов, но не знали, где ждать очередного удара и как с этим бороться. Н.А. Морозов предсказывал, что рекомендуемый им метод борьбы, «в силу своего удобства, станет традиционным, равно как и возникновение в России целого ряда самостоятельных террористических обществ»[38]
. Дальнейшее развитие событий полностью подтвердит правоту морозовской мысли.

Целью террористической борьбы Н.А. Морозов считал завоевание фактической свободы мысли, слова и безопасности личности от насилия - необходимых условий для «широкой проповеди социалистических идей». Как точно отметила В.А. Твардовская, «речь у Морозова идет именно о фактических свободах, а не о законодательно закрепленных. Террор мыслится им как своеобразный регулятор политического режима в стране»[39]
.

Террор прекращается при ослаблении режима и возобновляется в случае его ожесточения. Следовательно, террористы не должны стремиться захватить власть, писал Морозов П.Б. Аксельроду, «ибо тогда такой же террор будет всемогущим со стороны врагов и против нового революционного правительства». В итоге террор, согласно Морозову, мог быть только способом выразить власти свое недовольство, но не служить орудием ее захвата, что принципиально отличает его позицию от идеологии «Народной воли».

Идеи Н.А. Морозова выходили за рамки 1870–1880-х гг. Он считал, что русские террористы должны «сделать свой способ борьбы популярным, историческим, традиционным... Задача современных русских террористов... обобщить в теории и систематизировать на практике ту форму революционной борьбы, которая ведется уже давно. Политические убийства они должны сделать выражением стройной, последовательной системы»[40]
.

Интересно то, что в значительной степени революционное движение в России пошло по предсказанному Н.А. Морозовым пути. Прежде всего это касается народовольцев, неоднократно открещивавшихся от Морозовской брошюры. Так, А.И. Желябов в речи на процессе по делу 1-го марта говорил о брошюре Морозова: «к ней, как партия, мы относимся отрицательно... Нас делают ответственными за взгляды Морозова, служащие отголоском прежнего направления, когда действительно некоторые из членов партии, узко смотрящие на вещи, вроде Гольденберга, полагали, что вся наша задача состоит в расчищении пути через частые политические убийства. Для нас, в настоящее время, отдельные террористические факты занимают только одно из мест в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни».³
При организации в 1883 г. склада революционных изданий за границей член Исполнительного комитета М.Н. Ошанина даже потребовала исключить из списков литературы «Террористическую борьбу».

На практике тот же самый А.И. Желябов, который отвергал взгляды Н.А. Морозова, вынужден был констатировать: «Мы затерроризировались»[41]
.

Своей славой и влиянием «Народная воля» была обязана преимущественно террору. «Террор, – справедливо пишет В.А. Твардовская, – вопреки его программному обоснованию стихийно все определеннее выдвигался как основной способ борьбы. Поглощая все больше сил и средств, он взывал надежды, исполнение которых молчаливо предполагало ненужность иных форм деятельности». Совсем по Морозову, который писал, что «всякая историческая борьба, всякое историческое развитие... идут по линии наименьшего сопротивления... Террористическая борьба, которая бьет в наиболее слабую сторону существующего строя, очевидно, будет с каждым годом приобретать все большие права гражданства в жизни»[42]
.

М.Н. Ошанина, столь сурово отнесшаяся к брошюре Н.А. Морозова, свидетельствовала, что вначале по вопросу о терроре среди народовольцев «разногласий почти не было, но чем дальше, тем становилось яснее, что из-за террора страдают все остальные отрасли деятельности. Тогда от времени до времени поднимались голоса, требовавшие уделения больших сил на организацию и пропаганду. В сущности никто не протестовал против этих требований, и всякий хотел, чтобы террор не поглощал столько сил. Но на практике это оказывалось невозможным. На террор шло столько сил потому, что без этого его вовсе не было бы». Почему же народовольцы не отказались именно от террора? Ответ очевиден - они шли по пути, который, как им казалось, должен был принести им наибольший успех.

В.А.Твардовская высказывает достаточно спорное мнение, что «ни один из предрассудков терроризма, которые отстаивал Морозов в брошюре «Террористическая борьба», не был подтвержден жизнью»[43]
.

Разумеется, некоторые его предположения, вроде пресловутой «неуловимости», были вполне фантастичны. Однако многие его прогнозы, увы, оказались достаточно реалистичны. Во-первых, идея терроризма получила свое дальнейшее развитие и детализацию. В течение последующих 30 лет она служила не только предметом дискуссий, но и руководством к действию. Во-вторых, террористические акты действительно повлияли на политику правительства – в зависимости от обстоятельств, они могли привести к ее ужесточению или, напротив, к либерализации. Достаточно указать на «диктатуру сердца» М.Т. Лорис-Меликова или «весну», наступившую при министре внутренних дел П.Д. Святополк-Мирском после убийства его предшественника В.К. Плеве. В-третьих, четверть века спустя оправдались надежды Н.А. Морозова на широкое распространение местных террористических групп – вспомним «летучие боевые отряды» эсеров или «боевые дружины» социал-демократов. В-четвертых, политические деятели, неизбежно ведущие публичный образ жизни, остаются достаточно уязвимыми для террористов. Охрана не смогла предотвратить очередного покушения на Александра II, хотя всем было известно, что на него ведется настоящая «охота». В начале века столь же бессильной оказалась охранка перед эсеровскими террористами, методично уничтожавшими министров и губернаторов. Морозов мечтал, чтобы террористические идеи укоренились среди революционеров разных национальностей. «Мы знаем, – писал он, – какое сильное влияние оказывают идеи на человечество. В глубокой древности они создали христианство и с костров и крестов проповедовали миру близкое освобождение. В мрачное затишье средних веков они произвели крестовые походы и много лет влекли народы в сухие и бесплодные равнины Палестины. В последнее столетие они вызвали революционное и социалистическое движения и облили поля Европы и Америки кровью новых борцов за освобождение человечества.. Идея террористической борьбы, где небольшая горсть людей является выразительницей борьбы целого народа и торжествует над миллионами людей такова, что раз высказанная людям и доказанная на практике, не может уже заглохнуть»[44]
.

Идея не исчезла. Связь последних морозовских слов с современной проблемой терроризма настолько очевидна, что становится понятно, почему брошюру Н.А. Морозова почти сто лет спустя после ее публикации, перевели на английский и выпустили двумя различными изданиями, пытаясь понять, где же идейные корни той террористической напасти, которая обрушилась на Запад в 1970-е, гг.

Отношение русских революционеров к терроризму в «послемартовский» период колебалось в основном в пределах между трактовкой этой проблемы в программе Исполнительного комитета и брошюре Морозова. Единственным серьезным «зигзагом» были идеи, сформулированные в программе «Молодой партии» «Народной воли» (1884 г.). В ней провозглашался аграрный и фабричный террор, направленный против непосредственных эксплуататоров – помещиков и фабрикантов. Такой террор должен быть понятен массам и приведет к сближению их с революционерами, полагал лидер «молодых» П.Ф. Якубович и его сторонники[45]
.

Очевидно, что эти идеи возникли на почве разочарования в терроре «центральном» – ведь народные массы или не отреагировали на него вовсе, или отреагировали совсем не так, как предполагали революционеры.

Однако этот соблазн был быстро преодолен, главным образом потому, что, по свидетельству близкого к молодым В.Л. Бурцева, «вопрос об экономическом терроре не подавал никакой надежды на осуществление».

Что касается судьбы «Народной воли», если под ней понимать партию, организованную на Липецком съезде, то попытки возродить ее в середине и второй половине 1880-х гг. были неудачны. Однако идея террористической борьбы прочно вошла в сознание русских революционеров. В этот период наибольшую известность получила деятельность группы П.Я. Шевырева -А.И. Ульянова, кем-то из современников метко названной «эпилогом» «Народной воли».

Участники Группы П.Я. Шевырева – А.И.Ульянова красноречиво назвали себя «Террористической фракцией партии «Народная воля». Обоснование террористической тактики, которое давалось в программе группы (в изложении А.И. Ульянова) представляет своеобразный синтез идей, сформулированных в народовольческих документах («Программа исполнительного комитета», «Письмо Исполнительного комитета к Александру III») и «Террористической борьбе» Н.А. Морозова. Террор характеризовался Ульяновым как «столкновение правительства с интеллигенцией, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на общественную жизнь», т.е возможность вести пропаганду[46]
.

Далее А.И. Ульянов писал, что главное значение террора – это средство «вынуждения у правительства уступок путем систематической его дезорганизации». Не есть ли это та самая фактическая свобода слова и т.д., о которой говорил Н.А. Морозов? В своих показаниях Ульянов пояснял, что для него и его товарищей политическая борьба есть борьба «за тот минимум свободы, который необходим нам для пропагандистской и просветительской деятельности». Кроме того, «полезные советы» террора Ульянов видел в том, что «он поднимает революционный дух народа; дает непрерывное доказательство возможности борьбы, подрывая обаяние правительственной силы; он действует сильно пропагандистским образом на массы».

В силу пропагандистского эффекта террора А.И.Ульянов считал полезной «не только террористическую борьбу с центральным правительством, но и местные террористические протесты против административного гнета». Он был сторонником децентрализации «террористического дела», полагая, что «сама жизнь будет управлять его ходом и ускорять или замедлять его по мере надобности»[47]
.

Возможно, нежелание излишней централизации объяснялось грандиозными провалами, добившими старую «Народную волю» и разрушившими иллюзии относительно неуловимости террористов[48]
.

После ареста «вторых первомартовцев» терроризм в России почти на пятнадцать лет стал делом чистой теории или полицейских экспериментов. Однако эта теория разрабатывалась очень активно. Второй этап в развитии терроризма ознаменовался оформлением идеи в стройную идеологическую концепцию. Этому по-прежнему способствовала обстановка в обществе, в котором еще остро чувствовались последствия незавершенности реформ 1860-х гг.

Терроризм никогда не занимал в программах народников центрального места. Но необходимо отметить, что если в программе «Земли и воли» терроризм трактовался только как акт возмездия против конкретных лиц, то идеологами «Народной воли» терроризм поднимается на более высокую ступень и начинает выступать уже в роли средства для осуществления революции, рычага для захвата власти. Таким образом, развитие террористической идеологии в этот период привело к формированию новой революционной логики, которая стала традиционной - цель оправдывает средства.

Список источников и литературы

1. Индивидуальный политический террор в России. XIX – начало XX в.: Материалы конференции / Под. ред. Б.Н. Иванова, А.Б. Росинского. – М., 1996.

2. Грехнев В.С. Философия политического терроризма // Философия и общество. – 1997. – №3.

3. Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма. – М., 1978.

4. Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. – М., 1992.

5. Революционный радикализм в России: Век девятнадцатый: Документальная публикация /Под ред. Е.А. Рудницкой. – М., 1985

6. Революционное народничество 70-х гг. XIX в. //Сборник документов и материалов. – В 2 т. – Т. 1. – М, 1964.

7. История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Под ред. О.В. Будницкого – М., 1996.

8. Утопический социализм в России // Хрестоматия. – М., 1985.

9. Степняк-Кравчинский С.М. Подпольная Россия. – М., 1960.

10. Карниленко Ю.С. «Дело» Веры Засулич. – Брянск, 1994.

11. Кан Г.С. «Народная воля»: Идеология и лидеры. – М., 1997.

12. Фигнер В. Запечатленный труд. – М., 1933. – Т.З.

13. Шишкин В.Г. Так складывалась революционная мораль. – М., 1967.

[1]
Индивидуальный политический террор в России. XIX – начало XX в.: Материалы конференции / Под. ред. Б.Н Иванова, А.Б. Росинского. – М., 1996. – С. 111–112

[2]
Грехнев В.С. Философия политического терроризма // Философия и общество. – 1997. – №3. – С. 15-16

[3]
Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма. – М., 1978. – С. 109

[4]
Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. – М., 1992. – С. 73

[5]
Революционный радикализм в России: Век девятнадцатый: Документальная публикация / Под ред. Е.А. Рудницкой. – М., 1985. – С. 67

[6]
Революционное народничество 70-х гг. XIX в. // Сборник документов и материалов. – В 2 т. – Т. 1. – М, 1964. – С. 45

[7]
История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Под ред. О.В. Будницкого – М., 1996. – С. 53–54

[8]
Революционное народничество 70-х гг. XIX в. // Сборник документов и материалов. – В 2 т. – Т. 2. – М.;Л., 1965. – С. 30

[9]
Утопический социализм в России // Хрестоматия. – М., 1985. – С. 105–106

[10]
Степняк-Кравчинский С.М. Подпольная Россия. – М., 1960. – С. 39

[11]
Карниленко Ю.С. «Дело» Веры Засулич. – Брянск, 1994. – С. 26–27

[12]
Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С 38

[13]
Степняк-Кравчинский С.М. Подпольная Россия. – М., 1960. – С. 41

[14]
Дейч Л. Валерьян Осинский // Каторга и ссылка. – 1929. – № 5. – С. 42–43

[15]
Кравчинский С.М. Смерть за смерть. – Пг., 1920. – С. 14, 17–18

[16]
Кравчинский С.М. Смерть за смерть. – Пг., 1920. – С. 23–24

[17]
Кравчинский С.М. Смерть за смерть. – Спб., 1920. – С. 27

[18]
Кан Г.С. «Народная воля»: Идеология и лидеры. – М., 1997. – С. 37–38

[19]
Фигнер В. Запечатленный труд. – М., 1933. – Т.З. – С. 46

[20]
Фигнер В.Н. «Земля и воля» // Кан Г.С. «Народная воля»: идеология и лидеры. – М., 1997. – С. 163

[21]
Тихомиров Л. Начала и концы: «Либералы и террористы». – М., 1890. – С. 88–91

[22]
Кан Г.С. «Народная воля»: Идеология и лидеры. – М., 1997. – С. 67–68

[23]
Литература партии «Народная воля». – М., 1930. – С. 51

[24]
Революционное народничество 70-х гг. XIX в. // Сборник документов и материалов. – В 2 т. – Т. 1. – М., 1964. – С. 176–177

[25]
Литература партии «Народная воля». – М, 1930. – С. 305

[26]
Кошель П. История российского терроризма. – М., 1993. – С. 228

[27]
Цит. по: Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Идеология русского народничества. – Л., 1966. – С. 115

[28]
Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. – М., 1993. – С. 188–189

[29]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С. 70

[30]
Седов М.Г. Героический период революционного народничества. – М., 1966. – С. 211–212

[31]
Цит. по: Итенберг Б.С. П.Л. Лавров в русском революционном движении. – М., 1988. – С. 195

[32]
Цит.по: Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Идеологи русского народничества. – Л., 1966

[33]
Твардовская В.А. Н.А.Морозов в русском освободительном движении. – М., 1983. – С. 96–103

[34]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000.–С. 71

[35]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000.–С. 71

[36]
Шишкин В.Г. Так складывалась революционная мораль. – М., 1967. – С. 62, 64

[37]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С. 72

[38]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С. 72

[39]
Твардовская В.А. Н.А.Морозов в русском освободительном движении. – М., 1983. – С. 99

[40]
К 25-летию 1881–1906 гг. Дело 1 марта 1881 г. Процесс Желябова, Перовской и др.: Пра¬вительственный отчет. – Спб., 1906. – С. 336

[41]
Русанов Н.С. Идейные основы «Народной воли» // Былое. – 1907. – № 9. – С. 76

[42]
Твардовская В.А. Указ. соч. – С. 116

[43]
К истории партии «Народной воли». «Показания» М.Н.Полонской // Былое. – 1907. – № 6. – С. 5–6

[44]
Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С. 78–79

[45]
Советские архивы. – 1969. – № 3. – С. 63–66

[46]
Цит. по: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. – М., 2000. – С. 80

[47]
Сутырин В.А. Ал. Ульянов (1866–1887). – М., 1979. – С. 134–135

[48]
Жизнь как факел / Сост. А.И. Иванский. – М, 1966. – С. 302