Рукопись
Н. Гудзий
В
зависимости от того, имеем ли мы дело с текстом, написанным самим автором, или
с воспроизведением этого текста посторонним лицом, рукопись является
автографом или списком. Последний не
следует смешивать с копией: во-первых, копия автографа может быть сведена самим
его автором, и в таком случае она сама является автографом, во-вторых, понятие
копии предполагает значительно более точное совпадение переписанного с
оригиналом, чем это обычно для списка. Копии, переписанные чужой рукой,
разделяются на авторизованные и неавторизованные. Авторизация копии заключается
в том, что автор вносит в нее собственноручные исправления или только скрепляет
ее своей подписью. Отсюда разная степень авторитетности авторизованных Р. в
смысле соответствия их подлинному авторскому тексту.
До
изобретения книгопечатания Р. была единственным способом материального
закрепления произведения слова. После введения книгопечатания в течение долгого
времени Р. продолжала быть преобладающей формой фиксации словесного материала и
его распространения, поскольку печатание, обходясь очень дорого, было доступно
лишь для обеспеченных классов. Так, еще в XVIII в. печатная книга была не по
средствам среднеобеспеченному русскому читателю, довольствовавшемуся гл. обр.
рукописной традицией. Низовая плебейская литература не находила себе доступа в
печати и распространялась в Р. в значительной степени, однако по причинам
цензурного свойства. Цензурный запрет был причиной широкого развития рукописной
традиции и в последующее время. Она характерна для многих «презревших печать»
произведений выдающихся писателей, напр. для Радищева, Грибоедова, Рылеева,
Пушкина, Лермонтова, Толстого и др. Рядом с ней в конце XIX в. сильно развилась
и практика литографированного и гектографированного распространения
произведений, запрещенных в цензурном отношении; в частности — в очень широких
размерах — произведений Толстого.
В
старинной рукописной литературе списки значительно преобладают над автографами.
Огромное большинство произведений старой литературы, а в России и
средневековой, дошло до нас именно в списках. Авторитетность списка в смысле
наибольшего его соответствия подлинному авторскому тексту далеко не всегда
зависит от его хронологического старшинства: позднейший список, восходя к
тексту, более исправному, чем список древнейший по времени, или, будучи
исправнее его, сохраняет часто наибольшее количество черт оригинала.
В
том случае, если может быть определена рука переписчика, большая или меньшая
авторитетность списка зависит и от степени авторитетности переписчика. В том
случае, если мы обладаем несколькими списками того или иного произведения,
притом хронологически не слишком удаленными друг от друга, мы в результате
отбора совпадающих чтений можем с большей или меньшей степенью достоверности
восстановить первоначальный авторский текст, так наз. протограф памятника.
Такая работа является особенно насущной в применении к памятникам старинной
литературы, поскольку они известны почти исключительно в списках. Однако в
отношении памятников такого рода работа у нас почти не проделана: обычно
печатается неполностью какой-либо список, признаваемый его публикатором
наиболее авторитетным, и к нему подводятся варианты из других имеющихся в его
распоряжении списков. Как пример установления текста древнего памятника (по
необходимости, разумеется, в известной мере гипотетического) может быть указана
работа А. А. Шахматова, относящаяся к «Повести временных лет» и использовавшая
для своей цели вторую (Сильвестровскую) и третью (Киевопечерскую) редакцию
памятника А. А. Шахматов, «Повесть
временных лет» т. I. Вводная часть. Текст. Примечания, изд. Археографич. ком.,
П., 1916). В качестве образца установления текста нового памятника укажем на
работу Н. К. Пиксанова по «Горю от ума» Грибоедова, как известно, в
окончательной редакции не дошедшему до нас в автографе. Окончательный текст
комедии Н. К. Пиксановым конструируется в основном по двум авторизованным
спискам ее — Жандровскому и Булгаринскому (первый со вставками рукой автора), с
привлечением так наз. музейного автографа и первопечатного текста части комедии
в «Русской Талии» (1825).
Гораздо
сложнее обстоит дело в том случае, когда мы располагаем всего лишь одним
списком произведения и особенно тогда, когда этот список отделен от времени
создания памятника значительным промежутком времени. Такой случай лучше всего
иллюстрируется «Словом о полку Игореве», памятником, созданным в конце XII в. и
дошедшим до нас в единственном списке, видимо начала XVI в., к тому же
сгоревшим во время московского пожара 1812. Хронологическая отдаленность списка
от подлинного текста и редакторская свобода в обращении с текстом, характерная
для старой литературной традиции, явились причиной, с одной стороны,
многочисленных неустранимых теперь искажений текста памятника, с другой —
возможных сознательных его переделок. Подлинный текст «Слова», как и других
впрочем произведений старой литературы, не может быть восстановлен.
В
качестве источника для установления подлинного текста преимущественное значение
имеет Р.-автограф, однако лишь в том случае, если достоверно известно, что он
представляет собой окончательную стадию в работе писателя над материалом. В том
случае, если материал публиковался в печати под непосредственным наблюдением автора,
текстовые данные автографа контролируются авторскими корректурами при условии
наличия их. Если нет полной уверенности в том, что дошедший до нас автограф
является окончательной редакцией произведения, нет никаких оснований
предпочитать его печатной публикации и порой даже спискам и копиям. При
установлении окончательного чтения того или иного произведения должно принимать
во внимание не только показания автографов, но и всю сумму данных, диктуемую
требованиями критики текста. С этой точки зрения неоправданным является напр.
огульное недоверие к текстам стихотворений Тютчева, напечатанным в
редактированном Тургеневым издании 1854 и безусловное предпочтение этим текстам
автографов поэта. Для иллюстрации этого положения возьмем тютчевское «На севере
мрачном», где разночтения между автографом и текстом тургеневского издания,
выделяемые здесь разрядкой, начинаются с четвертой строфы. В автографе она
читается так:
«И
сон его буря лелеет.
Про
юную пальму снится ему,
Что
в краю отдаленном Востока
Под
мирной лазурью, на светлом холму,
Стоит
и растет одинока».
В
тургеневском издании этому соответствует:
«И
сон его вьюга лелеет.
Про
юную пальму все снится ему,
Что
в дальних пределах Востока,
Под
пламенным небом, на знойном холму,
Стоит
и цветет одинока».
Какие
основания мог иметь Тургенев для того, чтобы менять «бурю» на «вьюгу», «мирной
лазурью» наа «пламенным небом», «светлом» на «знойном», «растет» на «цветет»?
«Пламенный» и «знойный» — обычные эпитеты у Тютчева. Кроме того замена
«светлого» холма «знойным» несомненно подсказана стремлением уточнить перевод
(у Гейне — Aufbrennender Felsenwand), стремлением, более естественным у автора,
чем у редактора. Можно было бы допустить, что слово «все» во второй строке и «в
дальних пределах» вместо «в краю отдаленном» — в третьей введены для того,
чтобы подогнать эти строки под размер амфибрахия, в котором выдержано
большинство строк этого стихотворения. Но ведь и в редакции тургеневского
издания вторая строка стихотворения «Кедр одинокий под снегом белеет» выпадает
из амфибрахия. Убедительнее всего против предположения о вмешательстве
Тургенева в текст стихотворения говорит замена в последней строке слова
«растет» словом «цветет». Как раз «цветет» читается в первоначальном тексте
пьесы, помещенной в «Северной лире» за 1827. Нельзя ведь предположить, что
Тургенев, якобы исправляя тютчевский текст, сравнивал его предварительно с
текстом «Северной лиры». Нет также никаких оснований полагать, что
отсутствующее в автографе заглавие стихотворения «С чужой стороны» придумано
Тургеневым. Все эти данные внутреннего анализа текстов тютчевского
стихотворения заставляют отдать предпочтение не автографу его, видимо не
окончательному, и даже не первопечатному тексту, очевидно в свое время
санкционированному автором, а тексту позднейшего издания, в осуществлении
которого Тютчев по всем данным не принимал активного участия, но которое в
целом и в частностях, при ближайшем знакомстве с ним, не может быть заподозрено
в искажении и засорении подлинного авторского текста. Разночтения его с
дошедшими до нас автографами скорее всего должны быть объяснены восхождением
его текстов и недошедшим до нас позднейшим авторским редакциям стихотворных
текстов.
В
том случае, если дошедшие до нас автограф или автографы не представляют собой
последней стадии работы автора над произведением, они все же имеют
первостепенное значение для установления окончательного, дефинитивного текста
произведения. При помощи их может быть обнаружено и устранено цензурное
вмешательство в авторский текст, они в ряде случаев дают возможность установить
и явные случаи самоцензуры, когда автор в копиях или в корректурах устраняет
или смягчает те или иные части своего текста, ориентируясь при этом на
требования, предъявляемые цензурой. При помощи автографов устраняются также
ошибки переписчиков и наборщиков авторского текста, часто не замечаемые автором
даже при радикальной правке им копий, написанных посторонней рукой, и
корректур. Так напр. в многочисленных неавторских копиях «Крейцеровой сонаты»
Толстого, делавшихся переписчиками по мере движения работы автора над повестью,
в рукописные тексты ее вкралось очень большое количество большею частью
бессознательных, частью же сознательных (со стороны С. А. Толстой) искажений,
которых Толстой не замечал, исправляя и дополняя переписанное. Все эти искажения
попали в первопечатный текст повести, корректуры которой, кстати сказать, автор
не читал, а также в его последующие многочисленные перепечатки. В критическом
издании «Крейцеровой сонаты», напечатанном в XXVII т. последнего академического
издания, они устранены путем систематического привлечения последних по времени
собственноручных написаний Толстого как в самих автографах, так и в правленных
им копиях. Использование автографов и автографических правок копий и корректур
дало возможность установить подлинный текст и толстовского «Воскресения» (т. XXXII
указанного издания), с самого начала и до последнего времени печатавшегося в
России и за границей с многочисленными искажениями, в том числе и цензурными.
Утрата в большом количестве автографов и авторизованных копий напр.
произведений Салтыкова-Щедрина препятствует восстановлению подлинного текста
многих его сочинений, подвергшихся цензурным искажениям и сокращениям. Так, по
воспоминаниям Л. Пантелеева, цензура вычеркнула около 1/3 текста «Губернских
очерков», не могущих быть теперь восстановленными в их подлинном виде из-за
отсутствия соответствующего рукописного материала. Отсутствие автографов или
авторизованных копий произведений, напечатанных после смерти автора или вовсе не напечатанных и приписываемых тому или иному
лицу традицией, заставляет в ряде случаев относить такие произведения к числу
сомнительных, так наз. «dubia», если нет прямых или косвенных исторических
указаний на несомненную принадлежность их тому автору, которому они
приписываются. Так, не малое количество стихотворений, приписываемых Пушкину,
по указанным причинам приходится отнести к «dubia».
В
связи с особой ценностью, которую в иных случаях приобретает Р. как
литературный, политический или культурно-исторический документ, в ее истории
имели место искусные подделки, нередко вводившие в заблуждение, и притом часто
в течение длительного периода, даже выдающихся ученых. В этом отношении очень
показательны такие подделки, возникшие в конце 10-х гг. XIX в., как так наз.
«Краледворская» и «Зеленогорская» Р., сыгравшие, особенно первая, огромную роль
в истории культурно-политического возрожждения Чехии. Спор о подлинности этих
явных подделок, в котором преобладающее значение играли мотивы политического
характера, продолжался в течение всего XIX в. Почти одновременно с этими двумя
подделками в России появилась подделка в двух экземплярах погибшей незадолго
перед этим Р. «Слова о полку Игореве», принадлежащая антиквару А. И. Бардину и
очень скоро обнаруженная. Средством для отличения поддельных Р. от подлинных
служат данные палеографического, филологического и исторического анализа.
Поскольку
рукописи выдающихся писателей и исторических деятелей имеют широкое
литературное, историко-культурное и политическое значение, государство
заинтересовано в том, чтобы они сосредоточивались не в частных руках, а в
государственных хранилищах, обеспечивающих как доступность их для всех
заинтересованных в их изучении, так и их сохранность. В СССР ценнейшие
государственные рукописные собрания находятся в Москве, Ленинграде, Киеве,
Саратове и в ряде других городов.
Сведения
о Р., находящихся в государственных хранилищах, находятся в печатных описаниях
Р. и в отчетах о новых поступлениях в эти хранилища. Однако большое количество
Р., поступивших в государственные хранилища, научно не описаны еще полностью и
далеко не все сведения об описанном материале опубликованы в печати. Это
обстоятельство значительно затрудняет исследователей в предварительной
ориентировке в интересующем их материале. В качестве образцовых научных
описаний старинных русских Р. могут быть названы «Описание русских и словенских
рукописей Румянцевского музеума» (ныне Публичной библиотеки СССР им. Ленина) А.
Востокова, СПБ, 1842, и «Описание славянских рукописей Московской синодальной
библиотеки» (перешедшей после Октябрьской революции в Московский исторический
музей), составленное А. Горским и К. Невоструевым, 5 вып., М., 1855—1869, Р.
выдающихся писателей и политических деятелей нового времени, к сожалению, в
огромном большинстве еще научно не описаны.
Здесь можно отметить лишь труды по описанию рукописей Пушкина («Рукописи
Александра Сергеевича Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве».
Сообщил В. Якушкин, «Русская старина», 1889, №№ 2—12; «Рукописи Пушкина в
собрании Государственной публичной библиотеки в Ленинграде». Составил Л. Б. Модзалевский,
изд. «Academia», Л., 1929), Гоголя (в комментариях к десятому изданию сочинений
Гоголя под ред. Н. Тихонравова и В. Шенрока, 7 тт., М. — СПБ, 1889—1896),
Толстого (в комментариях к выходящему с 1928 юбилейному полному собранию
сочинений Толстого под редакцией В. Черткова).
Список литературы
II.
Томашевский Б., Писатель и книга. Очерки текстологии, изд. «Прибой», Л., 1928
Маслов
О. С., Рукописна книга. Державне видавництво. України, Київ, 1925
Кашин
Н. П., Значение книги в древней Руси (Древнерусская рукописная книга), сб.
«Русская книга», под ред. В. Я. Адарюкова и А. А. Сидорова, т. I, М., 1924
Перетц
В. Н., Из лекций по методологии истории русской литературы, Киев, 1914
Его
же, Краткий очерк методологии истории русской литературы, П., 1922
Винокур
Г., Критика поэтического текста, М., 1927
Валк
С. П., Проект правил издания трудов В. И. Ленина, М., 1926
Его
же, О приемах издания историко-революционных документов, «Архивное дело», тт. III—IV, 1925
Gayley C. M. a. Kurtz B. P., Methods
and materials of literary criticism, Boston, 1920
Morize A., Problems and methods of
literary history, Boston, 1922
Witkowski G., Textkritik und
Editionstechnik neuerer Schriftwerke, Lpz., 1924. см. кроме того библиографию к
статьям «Палеография» и «Текстология».
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feb-web.ru