Гоголевский Петербург
Воропаев В. А.
В
декабре 1828 года Гоголь вместе со своим школьным товарищем Александром
Данилевским впервые отправился в Петербург. По мере приближения к столице
нетерпение и любопытство путников возрастало. Наконец издали показались
бесчисленные огни, возвещавшие о приближении к большому городу. Молодыми людьми
овладел восторг: они, как бы позабыв о морозе, то и дело высовывались из
экипажа и приподнимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть строения. Гоголь
страшно волновался и за свое пылкое увлечение поплатился тем, что схватил
насморк и легкую простуду. Он даже немного обморозил себе нос и вынужден был
несколько дней просидеть дома. От всего этого восторг сменился противоположным
настроением, особенно когда их начали беспокоить петербургские цены и разные
мелочные неудобства, связанные с проживанием в столице.
Вскоре
по прибытии Гоголь писал матери: "Петербург мне показался вовсе не таким,
как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые
распускали другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, то есть
иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы
(с Данилевским. - В.В.) платим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова
и воду… Съестные припасы также недешевы… В одной дороге издержано мною триста с
лишком, да здесь покупка фрака и панталон стоила мне двухсот, да сотня уехала
на шляпу, на сапоги, перчатки, извозчиков и на прочие дрянные, но необходимые мелочи,
да на переделку шинели и на покупку к ней воротника до восьмидесяти
рублей".
С
первыми впечатлениями Гоголя от пребывания в Петербурге связаны и так
называемые "петербургские повести" - "Невский проспект",
"Нос", "Портрет", "Шинель", "Записки сумасшедшего",
опубликованные в разное время. Писатель никогда не объединял их в цикл
наподобие "Вечеров на хуторе близ Диканьки" или
"Миргорода". Например, в третьем томе собрания сочинений 1842 года
они соседствуют с повестями "Коляска" и "Рим". Тем не менее
пять названных выше повестей Гоголя вошли в русскую литературу как
"петербургские".
Образ
Петербурга возник у Гоголя в 1831 году в "Пропавшей грамоте" и
"Ночи перед Рождеством". Хотя тут уже намечены некоторые черты,
которые были впоследствии развернуты в петербургских повестях, образ северной
столицы здесь несколько условен, как бы декоративен. Гоголю понадобилось еще
два года прожить в Петербурге, чтобы глубже проникнуть в сложную жизнь города.
Тогда и начали воплощаться замыслы новых повестей.
Вот"Невский
проспект", - в нем изображен Петербург дневной и ночной. Днем это
"главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает
щегольской сюртук с лучшим бобром, другой - греческий прекрасный нос, третий
несет превосходные бакенбарды, четвертая - пару хорошеньких глазок и
удивительную шляпку…" При вечернем освещении Невский проспект выглядит
иначе. "Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему
какой-то заманчивый, чудесный свет". От уличного фонаря уходят, каждый в свою
сторону, художник Пискарев и поручик Пирогов, оба мелкие неудачники. Один
расстается с жизнью, другой легко забывает стыд и позор за пирожками в
кондитерской и вечерней мазуркой. Выдающиеся критики и писатели того времени,
например, Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, - люди несходных
убеждений - одинаково восторгались гоголевским Пироговым как бессмертным
образом пошлости (пошлости в смысле бездуховности).
Художник
Пискарев мечтает о возвышенной красоте, а сталкивается с той же пошлостью, но в
другом роде - с уличной женщиной. Гоголь изображает картину ночного города, как
он чудится устремившемуся за своей мечтой художнику: "Тротуар несся под
ним, кареты с скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и
ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу,
и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами
блестела, казалось, на самой реснице его глаз".
Ночному
Петербургу принадлежит и мечта Пискарева - его прекрасная дама, так жестоко
обманувшая его эстетические иллюзии. "О, не верьте этому Невскому
проспекту! - восклицает автор в конце повести. - Все обман, все мечта, все не
то, чем кажется! Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом
сюртучке, очень богат? Ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка. Вы
воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед строящеюся церковью,
судят об архитектуре ее? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две
вороны одна против другой. Вы думаете, что этот энтузиаст, размахивающий
руками, говорит о том, как жена его бросила шариком в незнакомого ему вовсе
офицера? Совсем нет, он говорит о Лафайете".
Лирические
или авторские отступления - не особенность одних "Мертвых душ", но
особенность всей прозы Гоголя. В каждой повести можно найти подобные
отступления.
"Необыкновенно-странное
происшествие", случившееся в повести "Нос", кажется
"чепухой совершенной". Рассказчик как бы удивлен происходящим; он не
берется объяснять того, что нос майора Ковалева оказался запечен в тесте, был брошен
в Неву, но, несмотря на это, разъезжал по Петербургу, имея чин статского
советника, а потом оказался на своем законном месте - "между двух щек
майора Ковалева". Там, где линии сюжета могли бы все-таки как-то
связаться, но не сошлись, автор объявляет: "Но здесь происшествие
совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не
известно".
Гоголь
не обещает нам правдоподобия, ибо дело не в нем, - в рамках логики и
правдоподобия сюжет мог бы развалиться. В повести события происходят "как
во сне": по ходу действия герою приходится несколько раз ущипнуть себя и
убедиться, что он не спит. "А все, однако же, как поразмыслишь, - замечает
автор, - во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные
происшествия бывают на свете, - редко, но бывают".
В
повести упоминается история о "танцующих стульях" в Конюшенной улице.
Князь Петр Андреевич Вяземский писал по этому поводу своему другу Александру
Тургеневу в январе 1834 года из Петербурга: "Здесь долго говорили о
странном явлении в доме конюшни придворной: в комнатах одного из чиновников
стулья, столы плясали, кувыркались, рюмки, налитые вином, кидались в потолок;
призвали свидетелей, священника со святою водою, но бал не унимался".
Подобные явления в нашу эпоху получили наименование полтергейст. В реальности
подобных "невероятных" происшествий сомневаться не приходится.
У
гоголевского майора Ковалева исчез с лица нос. Это стало для него равносильно
утрате личности. Пропало то, без чего нельзя ни жениться, ни получить места, а
на людях приходится закрываться платком. Ковалев так и объясняет в газетной
экспедиции, что ему никак нельзя без такой заметной части тела и что это не то,
что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую можно спрятать в сапог, - и
никто не увидит, если его нет. Словом, нос - важнейшая часть, средоточие
существования майора. Нос становится сам лицом - в том значении, в каком,
например, начальник в "Шинели", распекший Акакия Акакиевича,
именуется не как-нибудь, а значительным лицом. Вот уже нос и лицо поменялись местами:
"Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с
выражением величайшей набожности молился". Нос майора Ковалева оказался
чином выше него.
Повесть
"Портрет" рассказывает о художнике, продавшем свой дар за деньги, -
он продал дьяволу душу. Здесь, если иметь в виду художественные произведения,
Гоголь наиболее полно высказал свои взгляды на искусство. Проникновение злых
сил в душу художника искажает и его искусство, - ведь оно должно быть не просто
способностью создавать прекрасное, но подвигом трудного постижения духовной
глубины жизни. Важно, что соблазнил Чарткова предмет искусства - необычный
портрет с живыми глазами. "Это было уже не искусство: это разрушало даже
гармонию самого портрета". Тайна портрета тревожит автора и побуждает к
размышлению о природе искусства, о различии в нем создания и копии.
"Живость" изображения у художника-копииста, написавшего портрет
ростовщика, для Гоголя - не просто поверхностное искусство, а демонический
отблеск мирового зла. Такое искусство часто обольщает душу зрителя, заражает
греховными чувствами. Недаром с портрета глядят живые недобрые глаза старика
Автор
рассказывает, что у благочестивого живописца, написавшего странный портрет с
живыми глазами вдруг без всякой причины переменился характер: он стал тщеславен
и завистлив. Но такие же необъяснимые на первый взгляд факты случаются в жизни
повседневно. "Там честный, трезвый человек делался пьяницей, там
купеческий приказчик обворовал своего хозяина; там извозчик, возивший несколько
лет честно, за грош зарезал седока". Вскоре после Гоголя и Достоевский
будет изображать подобные будничные, распространенные факты как чрезвычайные,
необыкновенные. Там, где нет видимых причин для происходящих на глазах
превращений, - там бессильно простое наблюдение и описание.
Гоголя
как писателя отличает особая ответственность перед читателем. Он считал, что
"обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку.
Беда произносить его писателю... когда не пришла еще в стройность его
собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда
с самым чистейшим желаньем добра можно произвести зло". Осознание
ответственности художника за слово и за все им написанное пришло к Гоголю очень
рано. В повести "Портрет" (в редакции 1835 года) старый монах делится
с сыном своим религиозным опытом: "Дивись, сын мой, ужасному могуществу
беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое
вдохновение художника". В книге "Выбранные места из переписки с
друзьями" Гоголь сказал, чем должно быть, по его мнению, искусство.
Назначение его - служить "незримой ступенью к христианству". По
Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных
писателей, - просвещать душу, вести ее к совершенству. В этом для него - единственное
оправдание искусства. И чем выше становился его взгляд на искусство, тем
требовательнее он относился к себе как к писателю.
В
"Портрете" можно найти отражение духовной жизни Гоголя. Художник,
создавший портрет ростовщика, решает уйти из мира и становится монахом.
Приуготовив себя в монастыре подвижнической жизнью отшельника, он возвращается
к творчеству и создает картину, которая поражала всех видевших ее как бы
исходящей из нее высокой духовностью. В конце повести монах-художник наставляет
сына: "Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище
всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится".
Здесь
Гоголь как бы наметил программу своей жизни. В середине 1840-х годов у него
появилось намерение оставить литературное поприще и уйти в монастырь. Но эти
монашеские устремления (которые не были секретом для школьных приятелей
Гоголя), по всей видимости, не предполагали окончательного отказа от
творчества, но как бы подразумевали возвращение к нему в новом качестве. Путь к
большому искусству, полагал Гоголь, лежит через духовный подвиг художника.
Нужно умереть для мира, чтобы пересоздаться внутренне, а затем вернуться к
творчеству.
"Шинель"
- последняя из написанных Гоголем повестей - создавалась одновременно с первым томом
"Мертвых душ". История Акакия Акакиевича Башмачкина, "вечного
титулярного советника", - это история гибели маленького человека. В
департаменте к нему относились без всякого уважения и даже на него не глядели,
когда давали что-нибудь переписывать. Ревностное исполнение героем своих
обязанностей - переписывание казенных бумаг - единственный интерес и смысл его
жизни. Убожество и робость бедного чиновника выражаются в его косноязычной
речи. В разговоре он, начавши, не оканчивал фразы: "Это, право, совершенно
того…" - а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все
уже выговорил". Несмотря на свое униженное положение Акакий Акакиевич
вполне доволен своим жребием. В истории с шинелью он переживает своего рода
озарение. Шинель сделалась его "идеальной целью", согрела, наполнила
его существование. Голодая, чтобы скопить деньги на ее шитье, он "питался
духовно, неся в мыслях своих идею будущей шинели". Герой даже сделался
тверже характером, в голове его мелькали дерзкие, отважные мысли - "не положить
ли, точно, куницу на воротник?"
Столкнувшись
с вопиющим равнодушием жизни в виде "значительного лица", испытав
душевное потрясение, Башмачкин заболевает и умирает. В предсмертном бреду он
произносит никогда не слыханные от него страшные богохульные речи. И здесь
мысли его вертелись вокруг той же шинели. Когда же он умер, то "Петербург
остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было.
Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для
кого не интересное…" Только через несколько дней в департаменте узнали,
что Башмачкин умер, да и то только потому, что пустовало его место.
Но
на этом история о бедном чиновнике не оканчивается. Умерший Башмачкин
превращается в призрака-мстителя и срывает шинель с самогo "значительного
лица". После встречи с мертвецом тот, почувствовав укоры совести,
нравственно исправляется. Иногда думают, что погибший Акакий Акакиевич тревожит
совесть "значительного лица" и только в его воображении является
призраком. Однако такое правдоподобное объяснение нарушает логику гоголевского
мира - так же, как она была бы нарушена, если бы действие "Носа"
объяснялось как сон майора Ковалева.
Впрочем,
автор и тут не дает окончательного ответа на все вопросы. "Один
коломенский будочник, - пишет он, - видел собственными глазами, как показалось
из-за одного дома привидение; но будучи по природе своей несколько бессилен… он
не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец
привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: "Тебе чего
хочется?" - и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будучник
сказал: "Ничего", - да и поворотил тот же час назад. Привидение,
однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив
шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной
темноте". Так кончается повесть. Гоголь оставляет за читателем решать,
имело ли привидение отношение к Акакию Акакиевичу или все это плод досужих
выдумок и городских толков.
В
"Шинели" Гоголь показывает, как человек вкладывает всю свою душу без
остатка в вещь - шинель. Эта сторона героя повести, заслуживающая не только
сострадания, но и порицания, была отмечена Аполлоном Григорьевым, который
писал, что в образе Башмачкина "поэт начертал последнюю грань обмеления
Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится
для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того,
что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и
подобию Вечного…"
Гоголевский
Акакий Акакиевич не сводится как герой лишь к петербургскому типу чиновника, -
это образ общечеловеческий, относящийся ко всем подобным ему, где бы и когда бы
они ни жили, в каких бы условиях ни погибали, ни исчезали из жизни так же
незаметно для окружающих, как и Акакий Акакиевич. На него обрушилось несчастье
такое же, "как обрушивалось на царей и повелителей мира…"
"Записки
сумасшедшего" - единственное произведение Гоголя, написанное от лица
героя, как его рассказ о самом себе. Поприщин (фамилия героя происходит от
слова поприще ) ведет свой внутрений монолог, во внешней же жизни, перед
генералом и его дочкой, он и хотел бы много сказать и спросить, но у него язык
не поворачивается. Это противоречие внешнего положения и внутреннего
самосознания отражается в его записках, - оно-то и сводит его с ума. Поприщина
мучит вопрос о собственной человеческой ценности. Так как никто за ним таковой
не признает, он пытается это сам решить для себя. Герой разговаривает в
записках с самим собой. Вот, например, его игривое замечание: "Что это за
бестия наш брат чиновник! Ей-Богу, не уступит никакому офицеру: пройди
какая-нибудь в шляпке, непременно зацепит". Этот тон легкой пошлости
показывает, что герой таков же, как и многие, что он любит пошутить. Однако
Поприщин не поручик Пирогов или майор Ковалев, у которых в голове все в
порядке, и это действительно их тон. А Поприщин только хотел бы быть таким, как
они. Если в других петербургских повестях пошлость и трагизм - две краски
петербургского мира - выступают раздельно и сложно сочетаются в
повествовательной речи автора, то в "Записках сумасшедшего" в каждом
пошлом слове героя слышен трагизм его попыток осознать себя нормальным
человеком. "Вы еще смеетесь над простаком, но уже ваш смех растворен
горечью", - писал Белинский.
В
этих попытках Поприщину не на что опереться, кроме известных ему понятий о
человеческой ценности в виде чинов и званий. Поэтому ему хочется
"рассмотреть поближе жизнь этих господ". Он фантазирует, что
"станем и мы полковником и заведем себе репутацию". Ему приходят на
ум вопросы: "Отчего происходят все эти разности? Отчего я титулярный
советник и с какой стати я титулярный советник?" Или: "Может быть, я
сам не знаю, кто я таков". Горделивое чувство искаженного сознания
возносит его аж в испанские короли.
Заключительный
монолог героя - уже не речь прежнего Поприщина, но голос самого Гоголя.
Сознание человеком своего несчастья рождает любимый у Гоголя образ дороги,
тройки и колокольчика. Дорога мчится через весь свет в небесные дали - куда
несет она героя? "…Взвейтеся, кони, и несите меня с этого света!" Так
разрешаются поиски ущербным человеком своего места в мире: не титулярный
советник, и не полковник, и не испанский король, а - "ему нет места на
свете!"
Достоевскому
приписывают фразу: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели".
Говорил ли он действительно эти слова, мы достоверно не знаем. Но кто бы их ни
сказал, не случайно они стали крылатыми. Очень многое и важное вышло из
гоголевской "Шинели", из петербургских повестей Гоголя. Эти повести -
не только о Петербурге и петербургских жителях, они дают символические образы
мирового масштаба и поэтому входят в сокровищницу мировой литературы.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/