"Поднятая
целина"
Л.П. Егорова, П.К. Чекалов
В 1932 г. вышла
в свет первая книга романа М.Шолохова "Поднятая целина", где родная
писателю Донщина показана уже в годы коллективизации. В наши дни, когда
открываются все новые и новые трагические факты раскулачивания - подлинного
геноцида среднего крестьянства - складывается резко отрицательное отношение к
роману Шолохова. Ему противопоставляются вересаевские "Сестры" (1931)
или произведения наших современников, такие, как "Кануны" В.Белова,
"Мужики и бабы" Б.Можаева. Но даже сторонники такой точки зрения
(например, В.Камянов, И.Волков) вынуждены признать, что в плане художественном
"Поднятая целина" неизмеримо выше. "Изумителен", говоря
словами американского слависта Э.Симмонса, реализм Шолохова, изобразившего весь
строй жизни в Гремячем Логе и его обитателей (31; 57), так что художественный
мир произведения следует судить по законам искусства, а не политики, что
подтверждают работы А.Хватова, А.Минаковой, В.Тамахина и др. Но сейчас, когда
рана еще кровоточит, необходимо расставить и новые социологические акценты, что
нами (11) и другими авторами (10; 25, 39 ) уже было сделано на страницах
журналов "Литература в школе", "Дон".
Отношение
Шолохова к коллективизации
Прочитаем
письмо Шолохова Е.Левицкой от 2 июля 1929 г., переданное ею Сталину. Это
ярчайшее выражение боли крестьянства, его голос, как и те 90 тысяч крестьянских
писем, что поступили за полгода на имя Сталина и Калинина.
"А вы бы
поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижне-Волжском крае. Жмут на кулака,
а середняк уже раздавлен, - писал Шолохов.- Беднота голодает, имущество, вплоть
до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истого середняка,
зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий
год посевной клин катастрофически уменьшится...
А что творилось
в апреле, в мае! Конфискованный скот гиб на столичных базах, кобылы жеребились
и жеребят пожирали свиньи (скот весь был на одних базах), и все это на глазах у
тех, кто ночи недосыпал, ходил и глядел за кобылицами... После этого и давайте
говорить о союзе с середняком. Ведь все это проделывалось в отношении
середняка".
Писатель с
глубокой сердечной болью рассказывал о произволе и беззаконии по отношению к
бывшему красному командиру, у которого продали все, вплоть до семенного хлеба и
кур, забрали тягло, одежду, самовар, оставили только стены дома. "Он
приезжал ко мне,- продолжает Шолохов,- еще с двумя красноармейцами. В
телеграмме Калинину они прямо сказали: "Нас разорили хуже, чем нас
разоряли в 1919 году белые". И в разговоре со мной горько улыбался.
"Те,- говорит,- хоть брали только хлеб да лошадей, а своя родимая власть
забрала все до нитки. Одеяло у детишек взяли..."
Шолохов
понимал, что появившиеся в это время "политические банды" в
большинстве случаев и были следствием такого произвола по отношению к
середняку: "Вот эти районы и дали банду". Писатель на грани отчаяния:
"Подавлен. Все опротивело".
Возникает
вопрос: почему же всего этого почти нет в романе? Почти, так как несомненную
связь с процитированным выше письмом Шолохова можно увидеть в горьких словах
Разметнова:
"У Гаева
детей одиннадцать штук! Пришли мы - как они взъюжались, шапку схватывает! На
мне ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять... Ну, тут я глаза
зажмурил, ухи заткнул и убег на баз! Бабы - по мертвому, водой отливали
сноху... детей..."
Не надо думать,
что в споре Давыдова и Разметнова о судьбе детей раскулаченного Гаева Шолохов
на стороне Давыдова: Разметнов тоже положительный герой, к тому же, судя по
шолоховскому письму, выражающий его отношение к перегибам коллективизации.
Шолохов лишь объясняет, почему именно Давыдов вдруг стал таким жестокосердным.
К чести
Шолохова, он воссоздает сцены раскулачивания с позиций писателя-гуманиста.
Эпизод в доме Фрола Рваного трактуется им не как торжество безудержной
классовой ненависти, а как законное право Демида Молчуна, прожившего в этом
доме пять лет в работниках, иметь валенки и поесть меду. (Не надо
идеализировать отношения хозяев и батраков, об этом убедительно говорили
писатели и в ХIХ в.). Даже Разметнову "противны и жалки мокрые и красные,
как у кролика, глаза" Фроловой дочери, натягивающей на себя девятую юбку,
и это далеко не все содержимое прихваченного ею узла. И на память приходит
хрестоматийная сцена с ушаковской женой, чьи дети были лишены самого
необходимого: в доме Фрола христианские заповеди явно не исполнялись. Но в то
же время Шолохов не скрывает народного сочувствия раскулаченным, понимания
того, что их богатство нажито и личным тяжелым трудом: "Наживал, наживал,
а теперь иди на курган",- бормочет одна из женщин. Хоть один казак да
воздержался от решения раскулачивать Фрола Дамаскина, который, кстати, - и
Шолохов это показывает - по закону раскулачиванию не подлежал: с государством
рассчитался. А когда дошли до Тита Бородина, "собрание тягостно
промолчало". А чего стоит реплика: "Отдай нам Фролово имущество, а
Аркашка Менок на него ероплан выменяет".
С советских
времен повелось представлять секретаря райкома Корчжинского, с которым
знакомится только что приехавший Давыдов, персонажем для автора отрицательным.
Теперь, зная шолоховское письмо, вряд ли заподозришь писателя в осуждении
секретаря, да и сам художественный текст никаких оснований к этому не дает.
"Поднятая целина" неизмеримо глубже в своем содержании, чем
трафаретные представления о том, что раз Давыдов положительный герой, значит,
он всегда прав. У Шолохова положительный герой не схема, а живой человек с
присущими ему слабостями. Символ 25 тысяч рабочих, участвовавших в
коллективизации, воссозданный шолоховским талантом Семен Давыдов - фигура не
отягощенная особыми преступными деяниями, но и не свободная от заблуждений
своего времени. Сейчас Давыдову не без оснований вменяют в вину "умильные
речи" про кулацких детей, которых-де обязательно выведут в люди,
обласкают-воспитают (15; 167), но авторская симпатия к Давыдову как к человеку
вовсе не означает того, что Шолохов негативно относится к словам секретаря,
возмущенного применением "административных мер для каждого кулака без
разбора" и предупреждающего Давыдова: "Середняка ни-ни!"
Не менее важна
для понимания позиции Шолохова та оценка, которая устами прокурора дана
действиям Нагульнова: такого, как в колхозе Гремячьего Лога, "не было даже
при Николае Кровавом". Характеристика его "партизанских методов"
дана в романе еще ранее в беседе секретаря райкома с Давыдовым.
"Подвиги" Нагульнова читатель увидит и сам: страшен Нагульнов в своем
гневе на Разметнова, пожалевшего детей раскулаченных:
"Гад!-
выдохнул свистящим шепотом, сжимая кулаки.- Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь?
Да я... тысячи станови зараз дедов, детишек, баб... Да скажи мне, что надо их в
распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу!- вдруг дико
закричал Нагульнов, и в огромных расширенных зрачках его плеснулось бешенство,
на углах губ вскипела пена".
Почему же в
таком случае Нагульнов остался для Шолохова положительным героем? Как и в
трактовке образа Михаила Кошевого, писатель склонен понять и простить человека,
не растерявшего окончательно "душу живу".
Однако,
объективное отношение как к героям-коммунистам, так и к героям из другого
лагеря, скупые сцены раскулачивания вызвали претензии к автору романа. Журнал
"Октябрь" отказался от публикации - "Поднятую целину"
напечатал "Новый мир", а Шолохов в одном из писем пояснял:
"Редакция потребовала от меня изъятия глав о раскулачивании. Все мои
доводы решительно отклонялись". Редакторов не удовлетворило и название
"С кровью и потом". (В первоначальном названии исследователи видят
отзвук романа "Россия, кровью умытая" А.Веселого, с которым Шолохов
дружески общался во время зарубежной поездки 1930г.). Пришлось уступить. И
опять же в его письме Левицкой читаем: "На название ("Поднятая
целина" - Л.Е.) до сих пор смотрю враждебно. Ну, что за ужасное название!
Ажник самого иногда мутит. Досадно". А ведь сколько накручивалось елея
вокруг названия, якобы поэтизирующего и прославляющего коллективизацию.
(Кстати, не случайно во второй книге романа о тракторе сказано: "Как
только напорется на целину, где-нибудь на повороте, так у него, у бедного,
силенок и не хватает").
Не было шумных
восторгов и после публикации романа. Посредственный роман Ф.Панферова
"Бруски", запечатлевший "вождя и учителя" пропагандировался
и расхваливался куда более активно. На страницах ведущих журналов мелькали
обвинения в затушевывании Шолоховым контрреволюционной инициативы кулачества, в
недостатке бдительности. Напротив, зарубежная и даже белоэмигрантская критика
хвалила роман за правдивый показ жестокости и трагедийности сталинской
коллективизации. После перевода 1935 г. "Поднятой целины" на шведский
язык высказывалось мнение, что Шолохов как никто другой достоин Нобелевской
премии. (Нобелевским лауреатом Шолохов стал гораздо позже - в 1965 г.). Роберт
Конквест в книге "Жатва скорби. Советская коллективизация и террор
голодом" неоднократно ссылался на "Поднятую целину".
Американский литературовед Э.Симмонс уже в 60-е г.г. писал об авторе
"Поднятой целины": Шолохов снова настоял на истине, как он ее
понимал, в лучших традициях великих русских писателей ХIХ в.
К сожалению, в
1988 г. С.Н.Семанов выступил с печально памятной статьей (29; 265-269), где сам
факт создания "Поднятой целины" объяснялся "сговором"
писателя со Сталиным: последний разрешает публикацию 3-й книги "Тихого Дона",
а Шолохов пишет книгу, прославляющую сталинскую коллективизацию. Возражения
оппонентов Семанова (8, 10, 22), безусловно, справедливы. (Прежде всего надо
сказать о том, что вопреки Семанову, роман писался задолго до встречи со
Сталиным летом 1931 г. Ведь в письме к Е.Левицкой от 19 ноября 1931 г.
Шолоховым сказано: "Уже написал 5 листов вчистую и много "не в
чистую"). В романе нет прославления Сталина: он не упомянут, как
Ворошилов, в рассказе Разметнова об обороне Царицына, хотя с 1929 г. вождь уже
именовался главным героем обороны. Не упомянут Сталин и в лирических раздумьях
Кондрата Майданникова о Красной площади. Имя Сталина колхозу присваивают в
долгих спорах. Коллективизация показана как принудительная: даже мягкий по
характеру Разметнов уверен: "Мы им рога посвернем. Все будут в
колхозе!" Или: "Вышли люди из колхоза, а им ни скота, ни инструмента
не дают,- говорит Нагульнов.- Ясное дело: жить ему не при чем, деваться некуда,
он опять и лезет в колхоз". Неважно, что герою-активисту эта ситуация нравится
- объективный смысл его слов достаточно выразительно проясняет ситуацию
добровольного возвращения людей в колхозы.
Крестьянская
жизнь предстает в романе не покорной партийным директивам, а вздыбленной, как
норовистый конь, рождая ощущение трагедийности и жестокости времени. Оно
по-прежнему предстает в кровавой череде убийств, напоминая о первоначальном
названии произведения. Шолохов не скрывает, что беднота подчас воспринимает все
происходившее в деревне как отступление от революции. "Это так революция
диктовала в восемнадцатом году? Глаза вы ей закрыли". И хотя в данном
случае речь идет о законе 1925 г., обозначившем отход от уравнительного
землепользования и приведшем к новому имущественному расслоению деревни, общее
ощущение неправедности происходящего у читателя остается. Это подтверждается и
диалогом Нагульнова с Банником:
"- Как же
ты могешь сомневаться в Советской власти? Не веришь, значит?
- Ну да, не
верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата".
За возмущением
Банника, уже сдавшего по хлебозаготовке 116 пудов и вынужденного отдать еще 42,
стоит понимаемая автором реальность голода. (То, что этого так и не понимает
Давыдов, начинает восприниматься как определенная противоречивость романа). В
унисон - и совсем не комически - звучит строка анекдота: "Сколько ни
давай, сколько ни плати - все им мало".
В известном
письме Горькому о 3-й книге "Тихого Дона" ("Я должен был
показать отрицательные стороны политики раскулачивания и ущемления
казаков-середняков") Шолохов не случайно сравнивает 1919 г. с современной
ситуацией: "Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в
какой-то мере аналогичными перегибам 1919 года, подтверждают это". О том,
что расказачивание уже свершилось, подтверждает "Поднятая целина":
быт Гремячего Лога не похож на быт хутора Татарского, в романе не звучит
казачья песня, однажды о ней лишь упоминается. Но казак-середняк еще жив, и в
нем возрождается знакомые по "Тихому Дону" настроения. Вспомним
анекдот, который слышит Давыдов, возвращаясь с партийного собрания: "Зараз
появились у советской власти два крыла: правая и левая. Когда же она сымется и
улетит от нас к Ядрене-Фене".
Понятно, почему
редакция "Октября" побоялась публиковать роман на своих страницах:
ведь в скором времени за подобные анекдоты люди начнут расплачиваться по 58-й
статье. Так что, нельзя упрекнуть Шолохова и в искажении правды, в
просталинском изображении настроений крестьянства. Примечательно, что Б.Можаев,
воссоздавший в романе "Мужики и бабы" все то, о чем говорилось в
письме Шолохова, заметил, что "Поднятая целина" отражает иной, чем в
его книге, этап коллективизации, - после публикации статьи Сталина
"Головокружение от успехов", который был вынужден посчитаться, на
словах, конечно, с возмущением крестьян. Как бы ни оценивали сейчас позицию
Сталина, как бы ни упрекали его в лицемерии, историческая правда была в том,
что люди Сталину тогда верили (иначе не написали бы 90 тысяч писем), статья
многих успокоила, у Шолохова это показано в полном соответствии с исторической
правдой, как и та, показанная хотя бы в 28 главе, сумятица в умах, которую не
могла не вызвать непоследовательная и лицемерная политика. Другое дело, что
статья была очередным обманом, за которым последовал страшный голод 1932-1933
годов. И опять прозревающий Шолохов пишет Сталину отчаянные письма (...). А в
письме Е.Левицкой 30 апреля 1933 г. звучит горький сарказм: "Я бы хотел
видеть такого человека, который сохранил бы оптимизм... когда вокруг него
сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и
потерявшие облик человеческий".
Вот почему была
прервана работа над 2-й книгой, прервана и голодом, и ежовщиной, когда Шолохов
бросил писать не только "Поднятую целину", но и вообще, и начавшейся
войной, уничтожившей все написанное. Но вернувшись после войны к давнему
замыслу, Шолохов ограничился изображением только небольшого отрезка времени (2
месяца). Не мог он подступить к трагическим дням голодомора, не мог лгать,
делая вид, что этого не было, но уже не мог, как в молодости, сказать всю
правду. На наш взгляд, вторую книгу романа нельзя отнести к подлинно
художественным открытиям, которым стала книга первая. В этом - трагедия
большого таланта, истоки которой, говоря словами В.Хабина, "в мучительной
борьбе реалиста, проникнутого народным чувством, верного правде сущего и адепта
идеи должного".
Но, опровергая
тех, кто видел в "Поднятой целине" гимн сталинской коллективизации и
раскулачиванию, "многоэтажную ложь", не надо впадать и в другую
крайность - представлять Шолохова едва ли не противником коллективизации (25).
Так в научный оборот начинает входить фраза писателя эмигранта 3-й волны
Владимира Максимова: "Может статься, не в социальных максимах Давыдова и
Нагульнова, а в размышлениях Половцева по-настоящему выражена позиция?.."
(В какой-то мере это повторение вопроса, высказанного в 30-е годы на страницах
эмигрантской газеты "Возрождение": "Кто ее ("Поднятой
целины" - Л.Е.) автор, подлинный приверженец Сталина и его режима или
скрытый враг, только надевший личину друга?").
Конечно, в
речах Половцева оказалось и немало верных предостережений: "...Крепостным
возле земли будешь", "Хлеб пойдет для продажи за границу, а
хлеборобы, в том числе и колхозники, будут обречены на жестокий голод".
Верно оценил Половцев сталинскую статью "Головокружение от успехов" и
ту доверчивость, с которой она была встречена крестьянами: "Дураки, богом
проклятые! Они не понимают того, что эта статья гнусный обман, маневр! И они
верят... как дети... Поймут и пожалеют, да поздно будет".
Все эти примеры
- свидетельство объективной позиции писателя, стремившегося постичь, как в
"Тихом Доне", одну и другую "правду". Именно благодаря
такой объективности, выраженной в многогранности каждого из художественных
образов, "Поднятая целина" и в наши дни остается произведением
современным. Однако в целом роман пронизан социалистической идеологией.
В.Камянов, противопоставляя ему роман "Сестры", пишет: "Налицо -
коренное различие исходных установок (...) Партлидеры в его (Вересаева) глазах
- ответчики за беззаконие. А для Шолохова - законодатели, вдохновенные преобразователи
и социального уклада и морали". И с этим трудно не согласиться. Однако
далее приходится полемизировать. В.Камянов считает, что Шолохов и Горький пошли
на уступку власти и потому "оказались без нравственного компаса или при
особом компасе, где стрелкой ведают уполномоченные на то лица. А скромный
писатель Вересаев, не доверяя чужим дядям дергать стрелки, определил меру добра
и зла по староинтеллигентному разумению. И вышел прав" (15; 167).
Однако в
социалистической ориентации Шолохова в период работы над 1-й книгой романа
нельзя видеть бездушное, тем более безнравственное стремление
"подсуетиться", угодить власть предержащим, зажечь "факел
идейности" ради пустого "восторга сопричастности великой ломке".
Как и в современной России, популярность социалистических идей, несмотря на их
утопичность, определялась и определяется реальным положением народа. Шолохов -
очевидец и свидетель НЭПа - видел и понимал, что НЭП не решил проблему
социального равенства в деревне (вспомним страстное выступление Любишкина) да и
в городах в 1928 г. была введена карточная система (8; 5). Он хотел показать
"коллективизацию по-людски": даже Гаева, как несправедливо
раскулаченного, вернул на хутор. В "Поднятой целине" в отличие от
"Тихого Дона" ощутимы те художественные принципы, которые выдвигала
"доктрина" социалистического реализма - искусства агитационного,
прямолинейного, выдающего желаемое за действительное. (Как выразился Э.Симмонс,
роман своим оптимизмом и политической выдержанностью предвосхищает кредо
социалистического реализма (30; 54). В романе нет героя, подобного Мелехову, и
авторская позиция порой представляется упрощенной. Справедливо отмечалось, что
в противоречии между верой Шолохова в благо, которое принесет коллективизация,
и теми картинами жизни, что вышли из-под его пера, заключаются в равной мере и
слабости, и непреходящие достоинства "Поднятой целины". В этом
противоречии - трагический знак времени, ключ к пониманию, что творилось с
людьми. И не только в сугубо социальном плане, но и в их умах, душах.
Заметим также,
что идея коллективизации в чем-то отвечала понятиям и представлениям народа,
привыкшего к традиционному землепользованию. Но уже в конце 1-й книги Шолохов
вовсе не в духе соцреализма реалистично показал и "плоды"
коллективного труда. Любишкин возмущенно жалуется Давыдову: "Осталось у
меня к труду способных двадцать восемь человек, и энти не хотят работать,
злодырничают... Никакой управы на них не найду. Плугарей насилу собрал. Один
Кондрат Майданников работает, как бык, а что Аким Бесхлебнов, Куженков Самоха
или эта хрипатая заноза, Атаманчуков, и другие, то это горючие слезы, а не
плугари!.. Пашут абы как. Гон пройдут, сядут курить, и не спихнешь их".
Немало
аналогичных штрихов и во второй книге. Шолохов показал, как Майданников
побледнел оттого, что "трое работают, а десять... цыгарки крутят",
как и молодой Куженков лениво подбирает сено возле перевернувшихся саней.
Услыхав возмущенный голос Демки Ушакова, парень засмеялся: "Оно теперича
не наше, колхозное". А почему пришлось Давыдову в горячую рабочую пору в
карты играть? Мудрость художника предсказывала сложность социальных процессов,
однако в критике конца 1950-1960-х годов это было сведено лишь к
взаимоотношениям руководителя и подчиненных.
Приведенные
примеры из романа отвергают упрек Гранта Матевосяна, что Шолохов якобы не
заметил, как "трагически начинает ссориться труд и человек".
(Свойственная соцреализму лакировка действительности проявлялась прежде всего в
картинах "социалистического труда").
К
интерпретации образа Щукаря
Несправедливое
вульгаризаторское отношение к шолоховскому роману проявилось и в, казалось бы,
частном вопросе - интерпретации образа деда Щукаря. В 1987 г. в периферийных
газетах была растиражирована статья журналиста Л.Воскресенского "Смешон ли
дед Щукарь?", первоначально опубликованная в "Московских
новостях". В ней Щукарь предстает как тунеядец, лентяй, варварски
относящийся к лошади... Очень сомнительна для автора статьи воспитательная роль
этого образа. "Даже городскому жителю,- возмущается Воскресенский,- трудно
без стыда и боли одолеть эти четыре страницы "смешного текста", а
каково крестьянину, имевшему дело с лошадью и знающему, что такое лошадь в
хозяйстве". Однако, есть такая черта в русском характере: ради красного
словца не пожалеть и родного отца. Что уж тут о лошади говорить. Художественный
образ - не наставление по трудовому воспитанию, а эстетическое пересоздание
действительности, способствующее всестороннему развитию личности.
Л.Воскресенского
в "развенчании" Щукаря поддержал А.Знаменский в завидного объема статье
"Трагикомедия мелкой души: так кто же он такой, всем хорошо известный дед
Щукарь?" (Литературная Россия.- 1987.- 18 декабря). При этом автором
говорится немало высоких слов о мастерстве Шолохова: "Вот уже полвека
живет среди нас этот замечательный старичок, потешая, развлекая и удивляя. Он
совершенно не стареет... Мы пытаемся проникнуть в секрет его разительной
живучести, уже сделавшей заявку на вечность, бессмертие". Однако, какой
смысл вкладывает автор статьи в этот действительно нарицательный и неординарный
образ? Как согласуется трактовка А.Знаменского с шолоховской
идейно-художественной концепцией? Ответ на эти вопросы, увы, неутешительный.
Знаменитый
старичок, по мнению краснодарского литератора, оказался... лодырем и люмпеном и
"трудовой среде как-то не очень подходит, не сливается с ней". Он -
"соль земли наоборот", "Человек наизнанку", только
примазавшийся к званию трудящегося человека. "Как у всякого люмпена, в нем
с малых лет (оказывается, люмпеном человек уже рождается - Л.Е.) живет сладостная
мечта о безбедной, независимой жизни, минуя труд". В доказательство автор
разбирает эпизод за эпизодом многие страницы романа - от "ошибки"
бабки-повитухи и рыбной ловли "юного прагматика" до неудачного
кашеварства Щукаря в бригаде Любишкина. Но вот то, что идет в разрез с
"концепцией" А.Знаменского, он, разумеется, опускает. И то, что крышу
Марине Поярковой старый дед перекрыл лучше молодого Разметнова. И то, что
назначенный кучером и конюхом при правлении колхоза Щукарь "несложные обязанности
свои выполнял неплохо". Коней запрягал, соперничая в быстроте с
гремяченской пожарной командой. Даже спать, несмотря на весенние заморозки,
перешел было в конюшню, а после скандала, учиненного женой, "два раза за
ночь ходил проведывать жеребцов, конвоируемый своей ревнивой супругой".
Юмор Шолохова в данном контексте не снимает серьезной оценки трудовой бытности
Щукаря. Чем больше вчитываешься в статью "Трагикомедия мелкой
души...", тем яснее понимаешь: главная вина Щукаря, по Знаменскому, в том,
что он посягнул на кулацкий тулуп, почувствовал и свое право приблизиться к
"обобществленному живому и мертвому инвентарю". Вот за это-то и
обвиняется он теперь даже не в крохоборстве только, а в алчности, в корыстной
страсти к "интересу".
Алчность героя
доказывается кражей курицы у соседа: не для себя, для бригады, но тоже, как
подчеркивается в статье, из личных, корыстных побуждений. И, конечно же, за
рамками статьи остается продолжение эпизода, когда сосед отдает Щукарю и вторую
курицу, понимая, что пахарей надо кормить.
Создается
впечатление, что А.Знаменский разделяет точку зрения одного из героев романа,
предлагавшего создать два колхоза: один - для зажиточных хозяев, владеющих
тяглом, другой - для голытьбы. За этим у него, как и у Л.Воскресенского, стоит
уверенность, что все бедняки - лодыри. кстати, мысль о том, что среди бедняков
были и такие, Шолоховым нисколько не оспаривается. Но при чем здесь дед Щукарь?
А.Знаменский очень подробно цитирует сетования Любишкина на то, что не
выполнить ему план с такими, как Щукарь, "забывая", что в не таких,
как Щукарь, было дело, да и оказался он в бригаде временно, ибо по возрасту
своему он уже отпахался, послан был в бригаду в горячую пору для посильной
помощи.
Шолохов, в
отличие от современных публицистов, не считал всех бедняков лодырями (для
подлинно глубокого прочтения романа надо обратить особое внимание хотя бы на
такую фигуру, как Павел Любишкин). Причиной бедности могли быть и стихийные
бедствия, и несчастный случай, потерянное на войне здоровье, не способствующий
расцвету хозяйства состав семьи, наконец, социальная незащищенность: батрак
есть батрак! И если даже принять всерьез мысль А.Знаменского, что Щукарь по
природе своей не крестьянин, то и это не повод для унижения и искажения
человеческой сущности Щукаря, сетовавшего, что в крестьянской бытности не было
у него удачи. Нет оснований глумиться над сожалениями уже старого и немощного
человека, что новая власть пришла "трошки поздно", что "лет
сорок бы назад... я бы, может, другим человеком был".
А.Знаменский,
напротив, комизм образа Щукаря понимает как крушение утопической мечты люмпена
"случайно поджиться" и возвыситься над другими, как крах надежды на
скорый и полный успех вне труда, принимающей анекдотические, грустно-веселые, а
иногда и трагикомические черты. По этой "концепции" крах настигает
Щукаря даже не в конце романа (если крахом позволительно называть искреннее и
глубокое человеческое горе, воспринимаемое нами как голос народа, оплакивающего
своих погибших сынов), а когда он дает "отлуп" Майданникову. Дескать,
понял, что и в колхозе главная фигура - труженик.
Не будем
останавливаться подробно на идейно-художественной функции образа Щукаря в
структуре романа, но несомненно, что трагикомические краски наложены писателем
вовсе не для разоблачения люмпена - Щукаря. И нельзя подходить к
художественному произведению только как к репортажу их эпохи 30-х годов. Правы
те исследователи, которые видят в этом образе персонификацию смеховой культуры
народа, воспринимаемой как антиномия трагизму социально-исторических обстоятельств.
Ситуационный комизм, шутка, юмористические присловья убеждают в оптимистичности
народного мировосприятия. Суть шолоховского принципа в свойственной реализму
уравновешенности трагедийного и смешного, высокого и низкого,
"плюсов" и "минусов" социального бытия. В уравновешенности,
в которой есть место и откровенной авторской иронии, и мудрому пониманию того,
что смех - это тоже отстаивание права наивной и доброй души на собственное
достоинство. Композиционно шолоховский роман строится на последовательно проведенном
параллелизме содержания драматических и комических эпизодов, когда последние
либо предсказывают первые, либо позволяют увидеть в них издержки
прямолинейности главных героев. В Щукаре, наконец, раскрыта натура
художественная, о чем проникновенно говорил известный переводчик этого романа
на французский язык Жан Катал, советуя: "Не надо дурно говорить о деде
Щукаре". Как всякий классический и вечный образ (ближе всего он стоит к
Санчо Панса), образ Щукаря, конечно, допускает вариативность толкований,
исключая однако, искажение его гуманистической сути. А именно это возобладало в
статьях Л.Воскресенского и А.Знаменского.
И последнее
полемическое замечание: по Чалмаеву в "Поднятой целине" якобы
возродилась поэтика "Донских рассказов" и свойственная им "идеализация
насилия", но как тогда быть с шолоховским реквиемом по уходящей жизни
Тимофея Рваного?
Художественное
богатство "Поднятой целины" при всей противоречивости романа -
национальное достояние народа, и оно должно сохраниться в его памяти.
Список литературы
1. Великая Н.
Формирование художественного сознания в советской прозе 20-х годов.-
Владивосток, 1975.
2. Великий
художник современности.- МГУ, 1983.
3. Герасименко
А.П. "Поднятая целина" М.А.Шолохова в контексте современного романа о
коллективизации //Вестник МГУ.- 1989.- N 2.
4. Дворяшин
Ю.А. Поднята ли целина в романе Шолохова?// Литература в школе.- 1990.- N 2.
5. Егорова Л.
Не умирающая сила романа (О "Поднятой целине" М.Шолохова)//
Литература в школе.- 1988.- N1.
6. Киселева
Л.Ф. Русский роман советской эпохи: Судьбы "большого стиля". АД. -
М., 1992.
7. Конрад Х.
Субъективизация эпических форм в творчестве Михаила Шолохова// Поетика
стваралаштва Михаила Шолохова.- Нови Сад, 1986.- С. 27.
8. Литвинов В.
Уроки "Поднятой целины"// Литература в школе.- 1991.- N 9-10.
9. Минакова А.
О художественной структуре эпоса М.Шолохова// Проблемы творчества М.Шолохова.-
М., 1984.
10. Осипов В.
"Поднятая целина". Презумпция невиновности?// Дон.- 1996.- N 5-6.
11. Трофимов В.
Казачий вопрос// Дон.- 1990.- N 2.
12. Хватов А.И.
Художественный мир Шолохова. Изд. 3.- М., 1978.
13. Чернова
Н.И. "Так это было на земле"// Литература в школе.- 1991.- N 6.
14. Чекалов
П.К. Судьба крестьянства в произведениях Шолохова// Материалы по литературе для
выпускников средних школ и инновационных учебных заведений.- Ставрополь, 1996.