“Из стакана
в стакан”: Мандельштам и Батюшков
Анна
Сергеева-Клятис
Поэзия
Константина Батюшкова, вопреки его собственным ожиданиям, не только пережила
своего создателя, но оказала значительное влияние на русскую литературу в
целом. Одно из выразительных проявлений такого влияния – стихотворение Осипа
Мандельштама “Батюшков”, написанное в 1932году, более чем через сто лет после
того, как закончился творческий путь самого Батюшкова. В мандельштамовском
тексте среди прочих образов, прямо или косвенно связанных с личностью,
биографией и творчеством Батюшкова, особенно выделяется последний, завершающий
стихотворение:
Что ж! Поднимай удивлённые брови,
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан...
Какую
ассоциацию может вызывать у читателя красная жидкость, переливаемая “из стакана
в стакан”? Думается, прежде всего — с вином. Однако в тексте стихотворения
названы только “вечные сны” и “образчики крови”. Упомянутые в тексте сны не
могут быть следствием опьянения, поскольку они — вечные. Сам процесс
переливания крови с наибольшей степенью вероятности отсылает нас к истории
болезни Батюшкова, с подробностями которой Мандельштам был, без сомнения,
знаком. В самом мотиве переливания крови прочитывается что-то медицинское,
почерпнутое из записки, составленной лечащим врачом Батюшкова, Антоном
Дитрихом. Приведём несколько характерных фрагментов: “Сознание постепенно
полностью покинуло его, он стал болезненно метаться туда-сюда, руки задрожали —
кровь сильнейшим образом бурлила”; “Однажды, увидев по пути красивую, всю
усеянную листвой липу, он сказал мне: “Оставьте меня в тени под этим деревом”.
Я спросил его, что он там собирается делать. “Немного поспать на земле”, —
отвечал он кротким голосом, а затем печально добавил: “Спать вечно””; “Его
обычная пища состояла из фруктов, хлеба, булок, сухарей, чая, воды и вина, и
лишь в вине он, дай ему волю, часто превышал бы меру”. Однако способ переливания
крови, описанный в стихотворении, ставит под сомнение медицинские ассоциации —
ведь кровь переливается “из стакана в стакан” (а не из колбы в колбу,
например). М.Л.Гаспаров остроумно назвал эту мандельштамовскую метафору
“сниженным образом анализа крови”.
Следует
заметить, что в упомянутом стихотворении Мандельштама отразились не только
сведения о болезни Батюшкова, но и впечатления от его поэтических текстов. Дело
в том, что мотив питья, как и мотивы переливания, перетекания жидкости во
всевозможные сосуды чрезвычайно характерны для Батюшкова. Эту особенность
заметил ещё М.О.Гершензон, выделявший в поэзии Батюшкова “речения” так
называемого термодинамического характера.
Горацианские
тексты Батюшкова изобилуют чашами с вином или сладким мёдом, который помогает
забыть пирующим об уходящей молодости и приближающейся смерти:
Ах! почто же мне заране,
Друг любезный, унывать?
Вся судьба моя в стакане
Станем пить и воспевать…
(“К Петину”)
Особо отметив
употреблённое поэтом слово “стакан”, приведём ещё несколько примеров:
Заране должно ли крушиться?
Умру, и всё умрёт со мной!..
Но вы ещё, друзья, со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках
С любовью, с дружбой на устах...
(“Весёлый час”)
И мы… потопим скуку
В сей чаше золотой
Пока бежит за нами
Бог времени седой
И губит луг с цветами
Безжалостнойкосой,
Мой друг! Скорей за счастьем
В путь жизни полетим;
Упьёмся сладострастьем
И смерть опередим…
(“Мои пенаты”)
Интересно, что
прозаический стакан в приведённых отрывках сменяется именно “золотой чашей” или
“золотыми чашами”. Драгоценный металл, из которого изготовлена чаша наслаждения
(эта метафора тоже часто звучит в батюшковских текстах), подчёркивает
нетленность и полноту жизненной радости. Ср. в “Элизии”: “О, пока бесценна
младость // Не умчалася стрелой, // Пей из чаши полной радость”, — или в
“Весёлом часе”: “Жизнью дай лишь насладиться,// Полной чашей радость пить”.
Часто чашу
наслаждения, из которой поэт и его друзья пьют вино, чтобы забыть о неизбежном
смертном часе, подносит им… дева любви. Любовь, дружество и вино — вот три
(впрочем, вполне традиционные) составляющих счастья. В уже цитированном нами
стихотворении “Весёлый час” условная героиня Лиза тоже участвует в дружеской
пирушке. Названная поэтом “резвой и живой нимфой”, она принимает на себя роль
вакханки, разливающей дурманящий напиток в золотые чаши друзей.
Лиза розою пылает
Грудь любовию полна
Улыбаясь наливает
Чашу светлого вина.
Мы потопим горесть нашу,
Други! в эту полну чашу
Заметим, что
строка “грудь любовию полна” рифмуется со стихом “чаша светлого вина” и
зеркально отражается в сочетании слов “полна чаша”. Лиза полна любовью, как
чаша — светлым вином. Поэтому уже в следующем двустишии явственно звучит мотив
количественного увеличения вина: “Выпьем разом и до дна // Море (уже не чашу! —
А.С.-К.) светлого вина”.
Вообще почти ни
одна пиршественная сцена в батюшковских текстах не обходится без героини (или
целого ряда героинь), присутствие которых придаёт описанию яркий эротический
характер. Так, например, происходит в любимой элегии самого Батюшкова “Мечта”.
Там описываются “любовь и вечный пир” в Оденовых чертогах, где дочери Веристы,
// Власы свои душисты // Раскинув по плечам. // Прелестницы младые, // Всегда
полунагие, // На пиршества гостям // Обильны яства носят // И пить умильно
просят // Из чаши сладкий мёд”. Но нередко прекрасная героиня просто подменяет
собой чашу наслаждений, сама становится сосудом, содержащим сладострастный
напиток — вино любви. Так, в “Источнике”, обращаясь к своей возлюбленной, поэт
говорит:
Дева любви! — я к тебе прикасался,
С мёдом пил розы на влажных устах.
Эти строки
представляются нам особенно значимыми в контексте рассматриваемого
стихотворения Мандельштама, где Батюшков появляется с розой (“нюхает розу”) и
“Дафну поёт”. Имя Дафна было употреблено Батюшковым в его поэтических текстах
лишь однажды, однако героине, носящей созвучное имя Зафна, посвящено целое
стихотворение — “Источник”. На устах Зафны с мёдом смешаны именно розы. Мотив
опьянения любовью наиболее отчётливо звучит в стихотворении “Ответ Гнедичу”:
Батюшков использует развёрнутое сравнение:
Как гость, весельем пресыщённый,
Роскошный покидает пир,
Так я, любовью упоённый,
Покину равнодушно мир!
Страх смерти
оказывается преодолённым (герой собирается покинуть мир равнодушно) благодаря
упоённости, опьянённости любовью. Как видим, любовь и вино оказываются в поэзии
Батюшкова не только совместимыми, но и взаимозаменяемыми средствами для
спасения от отчаяния.
Этот вполне
традиционный эпикурейский мотив варьируется с другим, противоположным ему: веселье
оказывается недолгим, трагизм бытия властно вторгается в поэтический мир
Батюшкова: “Но где минутный шум веселья и пиров, // В вине потопленные чаши?” —
вопрошает герой, занятый вопросом “Что прочно на земли?”. В другом месте поэт
отказывается воспевать “шумную за чашей младость” “среди военных непогод” (“К
Дашкову”). Отказ от вина в пользу нематериальных наслаждений описывается у
Батюшкова, однако, с помощью знакомых формул, которые приобретают новый,
религиозный оттенок. Чаще всего это происходит в стихотворениях, написанных
после нравственного перелома 1814 года, когда Батюшков попытался найти для себя
опору в христианстве. Так, в элегии “Надежда” (1815) появляется странная и
очень выразительная метафора: “Когда струёй небесных благ // Я утолю любви
желанье…” Ещё более интересный вариант предоставляет нам текст послания “К
Никите” (1817). Описание боя и победы в бою завершается следующим пассажем:
О радость храбрых! — киверами
Вино некупленное пьём
И под победными громами
“Мы хвалим Господа” поём!..
“Некупленное
вино” — это, с одной стороны, вино трофейное, захваченное в неприятельских
домах. Однако семантика слова “некупленное” (то есть такое, которое не
покупается, а даётся как дар) в сочетании с последующей молитвой наводит на
мысль о вине евхаристическом. Воины причащаются после битвы. При этом способ
причащения кажется уж совсем невозможным — “храбрые” пьют вино не из золотой
чаши, что было бы куда более уместно, и даже не из стакана, а из кивера. Эта
неожиданная отсылка к древнерусской литературе — “испити шеломом Дону” —
кажется вполне естественной в системе представлений эпохи ампира. Героическая
старина Руси таким образом возрождалась в “девятом на десять веке”.
Тема евхаристии
слышится и в уже многократно цитированном нами “Весёлом часе”, где вполне
соответствующая обряду “золотая чаша” несколько раз появляется в единственном
числе.
Как мы помним,
в своём стихотворении Мандельштам предлагает Батюшкову переливать из стакана в
стакан “вечные сны, как образчики крови”. Оба эти мотива объединяются в
переводе Батюшкова из поэмы Эвариста Парни “Иснель и Аслега”, стилизованной под
скандинавский эпос. В “Опытах…” переводу предпослано пояснение: “Битва
кончилась: ратники пируют вокруг зажжённых дубов…” В отрывке описаны сны воинов
после битвы, и хотя это ещё не “вечные сны”, но их содержание насыщено
интенсивным переживанием смерти. Мы процитируем небольшой фрагмент:
Копьё рамена прободает,
И хлещет кровь из них рекой;
Несчастный раны зажимает
Холодной трепетной рукой!
Заметим связь
между пиром (соответственно выпитым вином) и сном ратника, в котором так
обильно проливается кровь.
Ещё более
близкий мандельштамовскому тексту фрагмент встречаем в стихотворении “Гезиод и
Омир, соперники”. Гезиод, которому Омир только что предсказал скорую и
преждевременную гибель, совершает жертвоприношение подземным богам. Как видим,
тема вечного сна, смерти здесь звучит довольно отчётливо. Юный поэт пытается
задобрить обильными жертвами Аида и Персефону, чтобы отсрочить час своей
кончины:
При возлияниях (ср. с переливаниями у Мандельштама),
овна младую кровь
Довременно богам подземным посвящает,
И Музам светлые сосуды предлагает…
Здесь уже
содержатся все необходимые компоненты — переливаемая кровь и светлые сосуды.
Комментируя
мандельштамовские строки, мы сознательно привлекли разнообразные батюшковские
тексты, однако это не означает, что, создавая стихотворение “Батюшков”,
Мандельштам намеренно апеллировал к конкретным строкам старшего поэта. В его
диалоге с Батюшковым немногочисленные цитаты соседствуют с поэтическими формулами,
воссоздающими обобщённый образ батюшковской поэзии. Напомним что знаменитый
афоризм Батюшкова “Чужое — моё сокровище” спустя столетие эхом отозвался в
мандельштамовских строках:
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою её произнесёт.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/