Влияние
творчества Блока на поэзию Анны Ахматовой
Курсовая
работа Елены Таракановой
Известным
литературоведом В.М. Жирмунским было проведено крупное исследование ,
посвященное теме "блоковского текста" в творчестве Анны Ахматовой.
Многие исследователи затрагивают в своих работах эту проблему: Чуковская Л.К.,
Тименчик Р.Д. , Цивьян Т.В. , а также Топоров В.Н. , посвятивший этому вопросу
многие статьи.
Но все же пока
еще сложно, да и рано подводить итоги поэтической перекличке двух поэтов. Очень
много противоречивых фактов и мнений связаны с этой темой. Настоящая работа
также не может претендовать на то, чтобы исчерпать этот вопрос, но в ней, в
частности, предпринимается попытка обратиться к новому кругу источников,
скрытых, однако, в тех же самых текстах (ахматовских), которые давно известны
исследователям.
Понятие легенды
неоднозначно. Термин "легенда" применительно к истории своих
отношений к Блоку употребляла сама Ахматова. "Вторая легенда", с
которой я прошу моих читателей распроститься навсегда ,- писала она в поздних
автобиографических заметках, - относится к моему так называемому
"роману" с Блоком...", " Из чего была состряпана легенда о
романе, просто ума не приложу , но что она нравилась и ее хотели, это
несомненно". ( № 3 стр. 189 ) Понятие "легенда" употреблено
здесь Ахматовой в очень узком , чисто биографическом и резко отрицательному
смысле, как синоним "сплетни", "нелепого вымысла". С этой
"легендой" Ахматова в поздние годы жизни, по мнению многих
исследователей, считала необходимым бороться, опровержению этой
"легенды" ( также по мнению некоторых литературоведов) в значительной
степени посвящены ее "Воспоминания об Александре Блоке".
В ином, значительно
более широком смысле, применительно к творчеству Блока и его облику в сознании
современников, употребил понятие "легенда" Ю.М. Тынянов. В статье
"Блок", написанной вскоре после смерти поэта, Тынянов писал:
"Блок- самая большая лирическая тема Блока.(...) Об этом лирическом герое
и говорят сейчас. Он был необходим, его окружает легенда, и не только теперь -
она окружала его с самого начала, казалось даже, что она предшествовала самой
поэзии Блока..." (№ 12, стр. 94).
В своей работе
мы пользуемся понятием "Блоковская легенда" в широком смысле, близком
к пониманию Ю. Н. Тынянова, имея ввиду восприятие современниками и , в
частности, Ахматовой поэтического образа Блока, его литературной личности, его
лирического героя, его лирической темы.
"ВОСПОМИНАНИЯ
О БЛОКЕ"
В рабочих
тетрадях Ахматовой сохранилось большое число отрывков мемуарного характера,
относящиеся к Блоку. Все они, как и печатные "Воспоминания", по
шутливому определению самой писательницы, в сущности, написаны на тему: "О
том, как у меня не было романа с Блоком". Все мои воспоминания о Блоке,-
сообщает Ахматова в своих записях,- могут уместиться на странице обычного
формата, и среди них интересна только его фраза о Льве Толстом".
В черновых
планах статьи перечислены все встречи Ахматовой с поэтом, они даже
пронумерованы (девять номеров, однако список не доведен до конца).
Однако при всем
поверхностном и мимолетном характере этих встреч "на людях", в
литературных салонах и литературных вечерах, нельзя не заметить, что для
Ахматовой они всегда были чем-то очень важным что она на всю жизнь запомнила,
казалось бы внешне незначительные, но для нее по-особенному знаменательные
слова своего собеседника. Это относится, например, к упомянутым выше словам
Блока о Л.Н. Толстом. В разговоре с Блоком Ахматова передала ему замечание
молодого поэта Бенедикта Лившица, "что он, Блок, одним своим
существованием мешает писать стихи". "Блок не засмеялся, а ответил
вполне серьезно: "Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой". В
другой раз, на одном литературном вечере, где они выступали вдвоем, Ахматова
сказала: "Александр Александрович, я не могу читать после вас". Он- с
упреком в ответ- "Анна Андреевна, мы не тенора". Сравнение это,
надолго запечатлевшееся в памяти, было, может быть подхвачено через много лет в
стихотворении, где Блок предстает как "трагический тенор эпохи"
(1960). Ахматова рассказывает дальше: "Блок посоветовал мне прочесть
"Все мы бражники здесь". Я стала отказываться: "Когда я читаю
"Я надела узкую юбку", смеются". Он ответил: "Когда я
читаю: "И пьяницы с глазами кроликов"- тоже смеются". ( №4, стр.
21).
Но наиболее
впечатляющей была неожиданная встреча Ахматовой с Блоком в поезде на глухом
полустанке между географически близкими Шахматовым (усадьбой Бекетовых) и
Слепневым (имением Гумилевых), скорее напоминающая не бытовую реальность, а
эпизод из неправдоподобного любовного романа: "Летом 1914 года я была у
мамы в Дарнице, под Киевом. В начале июля я поехала к себе домой, в деревню
Слепнево, через Москву. Где-то, у какой-то пустой платформы, поезд тормозит,
бросают мешок с письмами. Перед моим изумленным взором неожиданно вырастает
Блок. Я вскрикиваю: "Александр Александрович!". Он оглядывается и,
так как он был не только великим поэтом, но и мастером тактичных вопросов,
спрашивает: "С кем вы едете?". Я успеваю ответить: "Одна".
Поезд трогается". И этот рассказ подтверждается свидетельством записных
книжек Блока. Ахматова продолжает: Сегодня, через 51 год, открываю Записную
книжку Блока и под ( 9 июля 1914 года читаю : " Мы с мамой ездили
осматривать санаторию за Подсолнечной.- Меня бес дразнит.- Анна Ахматова в
почтовом поезде". (№ 7, стр. 325).
В своих
мемуарных записях Ахматова уделила немало места опровержению
"легенды" о ее "так называемом романе с Блоком", или, как
она пишет в другом месте, "чудовищных слухов о ее "безнадежной
страсти к А. Блоку, которая почему-то до сих пор всех весьма устраивает. (...)
Однако теперь, когда она грозит перекосить мои стихи и даже биографию, я считаю
нужным остановиться на этом вопросе". (№10, стр. 325).
Сплетня эта
-"провинциального происхождения", она " возникла в 20-х годах,
после смерти Блока", " уже одно опубликование архива А.А. Блока
должно было прекратить эти слухи". ( №10, стр. 325).
Гораздо
существеннее для современного читателя восприятие Ахматовой поэтической
личности Блока и те творческие связи между ними, о которых ниже пойдет речь.
Ахматова писала в своих заметках: "Блока я считаю не только величайшим
поэтом первой четверти Двадцатого века (первоначально стояло: "одним из
величайших", - В. Жирмунский - № 10 , стр. 325) , но и человеком-эпохой,
т.е. самым характерным представителем своего времени..."
К богатой
мемуарной литературе о Блоке присоединяются еще несколько фрагментарных страниц
содержащих воспоминания о Блоке Анны Ахматовой. В этих воспоминаниях
воспроизводятся 3-4 интересных высказывания Блока, ряд беглых впечатлений от
встреч с ним и кое-какие любопытные подробности, но в целом они далеко не
поражают обилием материала. Информация, заключенная в них имеет значение не
столько сама по себе, сколько тем, от кого она исходит. Анна Ахматова избрала в
своих кратких мемуарах жесткий, "пушкинский" принцип чистого
фотографического повествования. Рассказав о встречах с Блоком, она не
поделилась своими мыслями о нем, промолчала о своем глубинном отношении к нему
и о его поэзии и оставила при себе свои оценки его произведений.
В самом деле,
А. Ахматова и ее старший современник А. Блок были знакомы друг с другом гораздо
меньше, чем это многим представляется. " Анна Андреевна говорила мне,-
пишет Д. Максимов что встречалась с Блоком редко, за всю жизнь - не более 10-ти
раз и подолгу с ним не разговаривала, Эти встречи происходили на людях, иногда
при совместных выступлениях. У Анны Андреевны Блок ни разу не был. А она к нему
зашла лишь 1 раз - в конце декабря1913 года, когда он жил на Офицерской. Да и
тогда она торопилась к себе в Царское село и просидела недолго, "минут
сорок".(№11, стр. 188) . Легенду о романе с Блоком Ахматова решительно
отрицала, и не случайно, читая Д. Максимову свои воспоминания, в шутку назвала
их так: "О том, как у меня не было романа Блоком". "Как
человек-эпоха Блок попал в мою поэму "Триптих" (Демон сам с улыбкой
Тамары"...), однако из этого не следует, что он занимал в моей жизни
какое-то особенное место. А что он занимал особенное место в жизни всего
предреволюционного поколения, доказывать не приходится". ( №11 , стр.
189). Оригинал заметки - в Рукописном отделе Ленинградской публичной
библиотеки).
В образной
форме эта мысль воплощена в одном из более поздних стихотворений Ахматовой
(1946) , посвященных исторической роли поэта, ее современника:
Как памятник
началу века,
Там этот
человек стоит...
Однако хотелось
бы посмотреть на описанные выше факты с другой стороны. В.М. Жирмунский пишет:
"В своих мемуарных записях Ахматова уделила немало места опровержению...
легенды..( о чем уже упоминалось выше). Далее Жирмунский заключает: "Мы
будем исходить в дальнейшем из этих неоднократно повторенных признаний А.А.
Ахматовой и не считаем необходимым вообще углубляться в интимную биографию
художника." ( №10, стр. 264).
Однако, как мне
кажется, из этого не следует, что интерес к биографии поэта ( в частности, а
иногда и в особенности , к интимной) незаконен или, по меньшей мере, имеет
малое отношение к изучению творчества. Напротив, "...любителю Словесности,
скажу более, наблюдателю-философу приятно было бы узнать некоторые подробности
частной жизни великого человека, познакомиться с ним, узнать его страсти,
привычки, странности, слабости и самые пороки, неразлучные спутники
человека" ( "О характере Ломоносова", - в кн. "Опыты в
стихах и прозе" Константина Батюшкова. Часть1. Проза. 1817, стр. 40).
В этой "
приятности узнавания" скрывается "внутренний жест
приемлюще-открытого, доверчивого и доверительного отношения к тексту и через
него к автору" (№13, стр. 89), убеждение, что текст начинается или
продолжается в жизни автора ( или вообще как-то связан с нею), и,
следовательно, его жизнь может помочь в более углубленном понимании текста.
Интерес к биографии автора сродни попытке расширить "внешний" текст
произведения и проверить правильность понимания текста через обращение к его
творцу.
Следует
обратить внимание на то, что в своих высказывания о Блоке ( вне поэтических
текстов) достаточно многочисленных (особенно если иметь в виду и устные) Ахматовой
было легко , если не развеять "легенду", то разъяснить и отвести
многие существенные детали. В действительности же, по мнению исследователя
Топорова, в этих высказываниях была явная тенденция укоренить мысль о
"легенде" , о существовании этой "легенды". "...следуя
сформулированному ею же самой правилу Тайн не выдавать своих, Ахматова, не
снимая своими высказываниями неопределенности, скорее, наоборот, увеличивает
количество тайн..., заставляя читателя решать все более сложные и отвлеченные задачи,
незаметно переключающие читателя из биографического плана в поэтический" (
№13, стр. 10)
Учитывая
приведенные выше воспоминания Ахматовой о Блоке, мне кажется не приходится
считать случайностью, что последние состоят в основном из цитации блоковских
упоминаний о встречах с Ахматовой ( в его "Записных книжках"),
во-первых,что в них пропущены упоминания о ряде других встреч поэтов (что никак
не может быть объяснено упущением памяти) , во-вторых, что в приписываемых
Ахматовой встречах с Блоком опущено все то, что выходит за рамки всячески
подчеркиваемой фактографичности, в-третьих. Иначе говоря, в воспоминаниях о
Блоке Ахматова "идет не прием удивительный по свое смелости: она
заставляет Блока говорить об этих встречах, уступает ему право и первенство
вспоминать. ( .." От тебя приходила ко мне тревога и уменье писать стихи(
из посвященья Блоку не экземпляре "Четок"), право и первенство
вспоминать( "Недавно читала и перечитывала записные книжки Блока. Они как
бы возвратили мне многие дни и события. Чувствую: об этом нужно написать. это
будут автобиографические заметки"( №4, стр. 242). Ср..: "...и снова
деревянный Исаакиевский мост, пылая плывет к устью Невы, а я с моим спутником с
ужасом глядим на это невиданное зрелище, и у этого дня есть дата - 11 июля 1916г.,
отмеченная Блоком." ( №4, стр. 48) при блоковской записи: "11 июля.
Вечером я у мамы... Ночью догорает на взморье дворцовый мост. Все очень
тяжело". ( №7, стр 314). На следующее утро Блок уже ходил в швальню
Измайловского полка, готовясь к отъезду в армию.)
Таким образом
строится некий двуединый текст, состоящий из 2-х голосов: один из них
принадлежит Блоку непосредственно, другой же - тоже Блоку, но опосредованно -
блоковские уста в устах Ахматовой.
НАЧАЛО.
ДЕСЯТЫЕ ГОДЫ.
Сборник
"ВЕЧЕР".
С весны 1911 г.
.Ахматова начала регулярно печататься в журналах, а в 1912 г. вышел в свет ее
первый стихотворный сборник "Вечер" с предисловием М.А. Кузмина,
сразу обративший на себя сочувственное внимание критики и читателей. Тогда же
она стала от времени до времени встречаться с Блоком, появляясь в сопровождении
своего мужа, в так называемой "Поэтической академии" Вячеслава
Иванова (Общество ревнителей художественного слова", собиравшееся в
редакции "Аполлона"), в салоне Вячеслава Иванова на "башне",
у Городецких, на публичных литературных собраниях и выступлениях.
Весной 1911 г.
впервые встретились тридцатилетний Блок, находившийся в зените своей
поэтической славы и начинающий поэт Анна Ахматова, которой шел 22-й год. К
этому времени ею было написано около 180 стихотворений, но опубликованы из них
считанные единицы. Какое впечатление произвел Блок на Ахматову при первой
встрече? Неизвестно. Исследователь Добин Е.С. решается отметить лишь, что в
облике героя стихотворения "Рыбак" смутно угадываются черты Блока. На
этом наблюдении вряд ли можно было бы настаивать, если был стихотворение не
было датировано 23 апреля 1911 г. - на следующий день после их первой встречи в
редакции "Аполлона". Может быть, с этого стихотворения и началось
формирование "Блоковской легенды" в творчестве Ахматовой. Обращает
внимание на себя его вторая строка:
А глаза синей ,
чем лед... (№3, стр. 71)
Л.Д. Блок
вспоминала, что Блок прекрасно воплощал образ светлокудрого голубоглазого,
стройного, героического арийца. О "прекрасных голубых глазах" Блока
писал и Андрей Белый.
В дальнейшем,
как мы увидим, тема глаз станет лейтмотивом в стихотворной перекличке Блока и
Ахматовой.
В 1911 году
происходит заметное "перераспределение сил на литературной сцене.
Отношения между Н.С. Гумилевым и В.И. Ивановым становятся все более натянутыми.
В противовес ивановской "Башне" возникает "Цех поэтов" .
Вскоре Блок и Ахматова вновь встречаются в "Башне" . 7 ноября он
записывает в дневнике: "В первом часу мы пришли с Любой к Вячеславу. (...)
А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня; стихи чем дальше, тем
лучше)..." (№11,стр. 239 ).
Очень заманчиво
включить в список прочитанных в тот вечер Ахматовой стихотворений 1911г. -
" Музе". Дата, указанная в сборнике , составленным В.М. Жирмунским (
№10,стр. 337),- 10 октября 1911 г., казалось бы, позволяет это сделать. Однако
эта дата, по-видимому , ошибочна. Ахматова датировала его 10 н о я б р я 1911
г. - тремя днями позже блоковской записи в дневнике. (№13, стр. 36).
Это уточнение
датировки не препятствует, однако, сопоставлению ахматовской "Музы",
напечатанной в сборнике "Вечер", вышедшем в м а р т е 1912 г., с
хрестоматийно известным стихотворением Блока " К Музе", датируемым
концом 1912 г. В стихотворении звучат блоковские рифмы - это очевидно. Первая же
строфа:
Муза - сестра
заглянула в лицо,
Взгляд ее ясен
и я р о к.
И отняла
золотое к о л ь ц о ,
Первый весенний
п о д а р о к... (№3, стр. 67)
заставляет
вспомнить стихи Блока:
...Я бросил в
ночь заветное кольцо
Ты отдала свою
судьбу другому,
И я забыл
прекрасное л и ц о... (1908) (№5, стрю162)
а также:
...Открой,
ответь на мой вопрос:
Твой день был я
р о к ?
Я саван
царственный принес
Тебе в п о д а
р о к ! (1909) (№5, стр.265 )
Первая строфа
блоковского стихотворения:
Есть в напевах
твоих сокровенных
Роковая о г и б
е л и весть,
Есть проклятье
заветов священных,
П о р у г а н и
е с ч а с т и я есть... (№5, стр. 233)
в свою очередь
заставляет вспомнить ахматовское:
Муза! ты
видишь, как с ч а с т л и в ы в с е -
Девушки,
женщины, вдовы...
Лучше п о г и б
н у н а колесе,
Только не эти
оковы... ( №5, стр. 67)
Вместе с тем
блоковское:
Так за что ж п
о д а р и л а мне ты
Луч с цветами и
твердь со звездами-
Все проклятье
твоей красоты ? (№5, стр. 233)
четко
контрастирует с заключительными словами ахматовского стихотворения
"... она
отняла
Божий
подарок". (№5, стр. 67)
Если бы не
датировка обоих стихотворений, читатель без труда согласился бы признать
приведенные примеры еще одним убедительным свидетельством влияния маститого
Блока на начинающую Ахматову. Но даты свидетельствуют об обратном. Инициатором
поэтического диалога выступает здесь Ахматова, а не Блок. Забегая вперед,
скажу, что в известном "мадригале" 1913 г. Блок вновь возвращается к
теме "п р о к л я т ь я к р а с о т ы" , прямо обращаясь к Ахматовой:
"...Красота
страшна, Вам скажут..." ( №5, стр. 281).
Разумеется,
рассмотренный пример "поэтического импульса", направленного от
Ахматовой к Блоку, является едва ли не единичным. Гораздо более многочисленны
примеры обратного влияния.
Неожиданна
перекличка у одного из поздних образцов любовной лирики Ахматовой
("Cinique", "Полночные стихи") все с тем же памятным
блоковским стихотворением "К музе".
У Ахматовой:
И т а к а я м о
г у ч а я с и л а
Зачарованный
голос влечет,
Б у д т о там
впереди не могила,
А таинственной
лестницы взлет.
И у Блока:
И т а к а я в л
е к у щ а я с и л а,
Что готов я
твердить за молвой,
Б у д т о
ангелов ты низводила,
Соблазняя своей
красотой... ( № 5 , стр.233)
Видное место в
сборнике "Вечер" занимает цикл "Обман", состоящий из 4-х
стихотворений. Следует отметить, что цикл "Обман" посвящен М.А.
Змунчилле (по мужу Горенко), которая боготворила Блока и говорила, что" у
нее вторая половина его души". ( №13, стр. 421).
Можно отметить,
что название цикла повторяет название блоковского сихотворения
"Обман" (1904г.) ("В пустом переулке весенние воды...")
(№5, стр. 166). Казалось бы между одноименными произведениями Блока и Ахматовой
нет ничего общего, кроме одинаковых названий. Совершенно различны их содержание
и поэтическая форма. Однако перекличка между ними обнаруживается на неожиданном
уровне. Удивительная особенность ахматовского цикла "Обман"
заключается в том, что ни в одном из 4-х составляющих его стихотворений ничего
не говорится ни о каком обмане! Зато обман неоднократно упоминается в соседних
стихах из того же сборника "Вечер" :
...Оба мы в
страну обманную
Забрели и
горько каемся... (№5, стр.56)
...Любовь
покоряет обманно ... (там же, стр. 54)
.
Я о б м а н у т
, слышишь, унылой,
Переменчивой
злой судьбой... (там же, стр. 58)
О б м а н у ли
его, о б м а н у ли? - не знаю.
Только ложью
живу на земле... ( там же, стр. 56)
Но ведь и в
блоковском стихотворении "Обман" прямо от обмане не говорится, зато
обман упоминаемся в соседних стихах из того же цикла "Город":
...Мой друг -
влюблен в луну - живет ее обманом..."(№3, стр. 168)
...Этот воздух
так гулок,
Так заманчив о
б м а н .
Уводи,
переулок,
В дымно-сизый
туман...( № 3, стр.168)
Здесь
завязывается один из сложных узлов ахматовско-блоковских аллюзий. Можно
сказать, что, создавая цикл "Обман", Ахматова заимствует у Блока
вместе с названием цикла не тему, не образы, не какие-либо элементы поэтической
формы, а необычный, не поддающийся рациональному объяснению прием тайнописи, то
зато "уменье писать стихи", о котором Ахматова скажет в дарственной
надписи Блоку на экземпляре первого издания "Четок" (1914):
"От тебя
приходили ко мне тревога
И уменье писать
писать стихи. " ( №10, стр. 328)
Двустишие,
вставленное в кавычки, представляет, очевидно, цитату, - однако трудно сказать,
откуда: из неизвестного нам стихотворения самой Ахматовой или из другого
источника, также пока не разысканного. Первое более вероятно,так как стихи
имеют метрическую форму дольника, неупотребительную в классической поэзии;
кавычки встречаются у Ахматовой и в автоцитатах. Стихотворение говорит о старшем
поэте как об учителе и вдохновителе младшего.
Сборник
"ЧЕТКИ".
Второй сборник
Ахматовой "Четки" открывается циклом "Смятение", состоящим
из 3-х стихотворений (напечатаны в 1913г.). Название цикла (так же, как и цикла
"Обман" в сборнике "Вечер") повторяет название блоковского
стихотворения "Смятение" ("Мы ли - пляшущие тени...?"1907),
По содержанию одноименные стихи Ахматовой и Блока опять-таки имеют мало общего
между собой. В отличие от цикла "Обман" название цикла "Смятение"
вполне объективно содержанию включенных в него стихотворений, тесно связанных
друг с другом. Они действительно пронизаны смятением, до глубины души потрясшим
лирическую героиню цикла.
К кому могли
быть обращены эти стихи, открывающие новый поэтический сборник Ахматовой?
К В.В.Голенищеву-Кутузову,
предмету первой любви Ани Горенко, с которым Ахматова рассталась в 1905 г. и
могла встретиться вновь, вернувшись в Петербург в 1910?
К Н.В.
Недоброво, с которым она познакомилась в начале 1913?
Или, может
быть, все-таки к А. Блоку?
В пользу
последнего предположения можно высказать ряд соображений.
1. Некоторые
строки цикла звучат как реплики в начавшемся двумя годами раньше диалоге Блока
и Ахматовой. Вторая строчка второго стихотворения :
О, как ты к р а
с и в , п р о к л я т ы й !(№3, стр. 93) отсылает к строке из стихотворения
Блока "К Музе": "Все проклятья своей к р а с о т ы " ( №5,
стр. 233) и вскоре будет вновь подхвачена Блоком в стихотворении, прямо
обращенном к Анне Ахматовой : "К р а с о т а с т р а ш н а , В а м с к а ж
у т..." (там же, стр. 281). Точно так же строки : "И только красный
тюльпан Тюльпан у тебя в петлице..."- (№3. стр. 93) отсылает к
блоковскому :"Увядшей розы цвет в петлице фрака..." (1909) ( №5, стр.
237) - и, в свою очередь, вызывают ответную реплику Блока в тех же,
адресованных Ахматовой стихах: "Красный розан в волосах.." (1913)
(там же, стр. 281).
2. К кому могут
относится одновременно строки из первого стихотворения цикла :"Я только
вздрогнула: этот Может меня приручить..." (№3, стр. 93) - и из последнего:
"Десять лет замираний и криков..."? (там же, стр.94). В первом
стихотворении - мгновенное впечатление от облика человека, встреченного в
первые или увиденного новыми глазами после долгой разлуки; в последнем -
печальный финал многолетних неотступных дум об этом человеке. Первое может быть
отнесено к Н.В. Недоброво, последнее - к В.В. Голенищеву - Кутузову, но то и
другое вместе , по-видимому, только к Блоку или ,точнее, к его уже
мифологизированному в творчестве Ахматовой образу. ( Если, конечно, видеть за
ранним лирическими стихами Ахматовой биографическую подоснову, а не считать их
результатом свободной игры ума и таланта , никак не связанной с личными
переживаниями автора).
3. Тема глаз и
взглядов: "А взгляды его как лучи...", Мне очи застит туман..."
, "И загадочных,древних ликов // На меня поглядели очи" находит
непосредственное продолжение в стихотворении Ахматовой, посвященном Блоку:
У него глаза
такие,
Что запомнить
каждый должен,
Мне же легче ,
осторожной,
В них и вовсе
не глядеть...
Нельзя не
отметить,что тема глаз проходит буквально через все стихотворения, помещенные
вслед за циклом "Смятение" в первом разделе сборник
"Четки".
60. ...Я
поглядела в глаза его...( №3, стр. 94)
61. ...Лишь
смех в глазах его спокойных,
Под легким
золотом ресниц... (там же, стр. 95)
62. ...На глаза
осторожной кошки
Похожи твои
глаза. (там же, стр. 95)
63 ... Ах, не
трудно угадать мне вора,
Я его узнала по
глазам. (там же, стр. 96)
64. ...И дал
мне три гвоздики,
Не подымая
глаз... ( там же, стр. 96)
65. ...Безвольно
пощады просят
Глаза. Что мне
делать с ними... (там же, стр. 97)
66. ...Покорно
мне воображенье
В изображеньи
серых глаз... ( там же, стр. 97)
67. ... Словно
тронуты черной, густой тушью
Тяжелые веки
твои...( там же, стр. 98)
68. ...Как я
знаю эти упорные,
.Несытые
взгляды твои... ( там же , стр.99)
69. ...Но мне
понятен серых глаз испуг... (там же, стр. 99)
70. ...И со
мной сероглазый жених...( там же, стр. 100)
Едва ли не
уникальный случай, когда о глазах говорится подряд более чем в десятке
стихотворений! Видимо , эти стихи не случайно собраны вместе. В последующих
разделах сборника "Четки" и в других книгах стихов Ахматовой такого
сосредоточения стихов с единой сквозной темой не наблюдается. Так же
повторяются мотивы поднятых и опущенных глаз в стихах Ахматовой и Блока конца
1913 - нач. 1914 г.г.
На примере
блоковского мадригала "Красота страшна, вам скажут..." можно увидеть,
каким образом синтезируется диалог.
.В
"Воспоминаниях об Александре Блоке" (октябрь 1965) Ахматова пишет:
" А на 3-м томе поэт написал посвящены мне мадригал: "Красота
страшна, вам скажут..." У меня не было испанской шали, в которой я
изображена, но в то время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня. Я и розы,
разумеется, никогда в волосах не носила.(Ср. в "Кармен": "Розы -
страшен мне цвет этих роз) . Не случайно это стихотворение написано испанской
строфой романсеро. И в последнюю нашу встречу... весной 1921 г. Блок подошел и
спросил меня :№А где испанская шаль?" Это последние слова , которые я
слышала от него".( №4, стр. 31). К этим словам В.М. Жирмунский делает
следующее примечание: "Цикл стихотворений Блока "Кармен" (март
1914) посвящен Л.О.Д. ( Любови Александровне Дельмас), прославленной
исполнительнице роли Карме, которой в то время "бредил" Блок. Слова
Ахматовой подчеркивают этому полную поглощенность Блока своим чувством и
Дельмас, тогда как "мадригал" имеет оттенок значения светского
стихотворного комплимента. Это объяснение , на первый взгляд несомненное,
вызывает сомнения в двух отношениях. Во-первых, в хронологическом. Мадригал был
написан и вручен Ахматовой 16 декабря 1913 г. , когда "бредить"
Дельмас -Кармен Блок, видимо, еще не мог. (История зарождения чувства Блока к
Л. А. Дельмас с исключительной точностью и синхронностью фиксируется в
"Записных книжках" Блока. Хотя Блок впервые увидел Дельмас в роли
Кармен еще в октябре 1913г., а второй раз - в январе 1914 ( запись от 12
января: Вечером мы с Любой в "Кармен" (Акреева-Дельмас), -
"Записные книжки" стр. 200), - определенные самопризнания начинаются
только с середины февраля, т.е. через 2 месяца после вручения мадригала.)
Ахматова, усердная и проницательная читательница записных книжек, дневников и
писем Блока, исключительно внимательная к хронологии событий, едва ли могла не
знать об этом.
Во-вторых,
трудно предположить, что Блок мог решиться сознательно
"испанизировать" Ахматову в силу именно тех причин, о которых она
писала. Такой перенос поэтических образов ("масок") с одного адресата
на другой не находит никакой опоры в творчестве Блока. Из этого Топоров делает
вывод, что в своем объяснении Ахматова развивает как бы две противоположные
версии - "позитивную" фактографическую ( с едва заметными
хронологическими сдвигами), в которые она "подстраивается" к
блоковскому варианту описания его отношений с Дельмас, и "негативную",
смысл которой - в указании на несостоятельность ( хотя бы частичную) первой
версии и, следовательно, на то, что за усиленно подчеркиваемой
"испанизацией" кроется ничто иное, чем то, что связывается по
традиции исключительно с Кармен (и, тем более, с Кармен-Дельмас).
ПОЭМА БЕЗ
ГЕРОЯ.
У шкатулки
тройное дно...
Творческим
синтезом поэтического развития Ахматовой является "Поэма без героя",
над которой она работала более двадцати лет (1940-1962). Личная судьба поэта и
судьба ее "поколения" получили здесь художественное освещение и
оценку в свете исторической судьбы не только современников. но и ее родины.
Что "Поэму
без героя" может постигнуть судьба непонятного или, во всяком случае, не
совсем понятного произведения, что ее поэтический код может остаться в конце
концов нерасшифрованным - эта мысль владела автором еще в то время, когда
писалась вторая, средняя часть поэмы, "Решка" Там об этом говорится
недвусмысленно
...Я согласна
на неудачу
И смущенье свое
не прячу...
У шкатулки ж
тройное дно.
Но сознаюсь,
что применила
Симпатические
чернила...
Я зеркальным
письмом пишу,
И другой дороги
нету -
Чудом я набрела
на эту
И расстаться с
ней не спешу.
Признание, по
прямоте своей, кажется, небывалое в русской поэзии. Но, признаваясь в
применении шифра ( "симпатические чернила", " зеркальное
письмо", " тройное дно" ), Ахматова все-таки верила, что эта
"тайна без криптограммы" будет читателем разгадана, и с самого начала
боялась только одного - "превратных и нелепых толкований "Поэмы без
героя. Об этом говорится в первой же попытке написать нечто "вместо
предисловия " в 1943-1944 годах, когда текст поэмы казался "
окончательным" и она не думала. что ей придется к нему еще возвращаться
столько раз.
Уже в первой
редакции "Поэма без героя" состояла из 3-х частей, соответственно
чему имела подзаголовок "Триптих" "Девятьсот тринадцатый год.
Петербургская повесть" (подзаголовок "Медного всадника)
,"Решка" и "Эпилог". Сюжетным ядром, собственно
"поэмой", является первая часть. Прошлое встает в памяти поэта в
освещении настоящего:
Из года
сорокового
Как с башни, на
все гляжу...
"Решка"
и "Эпилог" совпадают по времени с настоящим, как и три посвящения к
поэме, написанные в разное время.
"Возмездие",
"Двенадцать" , " Снежная маска" А. Блока и "Поэма без
героя".
Темой трагической
судьбы "поколения" и суда над ним с точка зрения истории объединены
незаконченная поэма Блока "Возмездие" (1910-1924) и первая часть
"Поэмы" - "Девятьсот тринадцатый год. Петербургская
повесть" (1940-1962).
В поэме Блока
" возмездие" постигает героя за грехи предков, переходящие из
поколения в поколение, и за то, что он сам в своей психологии и своем
социальном существовании унаследовал эти грехи.
В поэме
Ахматовой перед внутренним взором поэтессы, погруженной в сон, застигший ее за
новогодним гаданьем, проходят образы прошлого, тени ее друзей, которых уже нет
в живых (Сплю- Мне снится молодость наша"). они спешат в маскарадных
костюмах на новогодний бал. В сущности, это своего рода пляска смерти:
Только как же
могло случиться,
Что одна я из
них жива?
Мы вспоминаем
"Пляски смерти" Блока, в особенности стихотворение "Как тяжко
мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться!", с его зловещей
концовкой:
В ее ушах-
нездешний, странный звон:
То кости
лязгают о кости.
Ср. у
Ахматовой:
Вижу танец придворных
костей...
Тем самым
звучит тема, проходящая через все восприятие исторического прошлого в поэме:
изображая "серебренный век" во всем его художественном блеске и
великолепии (Шаляпин и Анна Павлова, "Петрушка" Стравинского,
"Саломея" Уайльда и Штрауса, "Дориан Грей" и Кнут Гамсун),
Ахматова в то же время производит суд и произносит приговор над собою и своими
современниками. Ее не покидает сознание роковой обреченности ее мира, ощущение
близости социальной катастрофы, трагической "расплаты"- в смысле
блоковского "возмездия":
И всегда в
духоте морозной,
Предвоенной,
блудной, грозной,
Жил какой-то
будущий гул,
Но тогда он был
слышен глуше,
Он почти не
потревожил души
И в сугробах
невских тонул.
" Над
городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху,- писал Блок еще
в 1918г. в своем известном докладе " Народ и интеллигенция такой гул,
какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит
сказание". После Октябрьской революции (9 января 1918г.) поэт снова
говорит о "грозном и оглушительном гуле, который издает поток... Всем
телом, всем сердцем, всем сознанием- слушайте Революцию". К этому гулу он
прислушивался, когда писал "Двенадцать": "во время и после
окончания "Двенадцати" я несколько дней ощущал физически, слухом,
большой шум вокруг- шум слитный (вероятно шум от крушения старого мира)"
(1 апреля 1920г.).
Ахматова жила
под впечатлением того же акустического образа, подсказанного словами Блока о
подземном гуле революции. С образами "Возмездия" связаны
непосредственно и стихи, завершающие приведенный отрывок торжественным и
грозным видением новой исторической эпохи:
А по набережной
легендарной
Приближался не
календарный-
Настоящий
Двадцатый Век.
Ср. у Блока в
начале его поэмы проникнутую глубокой безнадежностью, характерной для него в
годы безвременья, философскую и социально-историческую картину смены тех же
двух веков:
Век
девятнадцатый, железный,
Воистину
жестокий век!
И дальше:
Двадцатый
век... Еще бездомней,
Еще страшнее
бури мгла.
(Еще чернее и
огромней
Тень Люциферова
Крыла).
Пейзажным фоном
поэмы Ахматовой, образный смысл которого вполне очевиден, являются зимний
заснеженный Петербург, снежная вьюга за тяжелыми портьерами шереметьевского
дворца (Фонтанного дома), где происходит новогодний маскарад. В первой главе
эта тема едва намечена:
За окошком Нева
дымится,
Ночь бездонна-
и длится, длится
Петербургская
чертовня...
В черном небе
звезды не видно,
Гибель где-то
здесь, очевидно,
Но беспечна,
пряна, бесстыдна
Маскарадная
болтовня...
В прозаическом
введении к главе второй, изображающей "спальню Героини": "За
мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь". И
дальше стихи:
Видишь, там, за
вьюгой крупчатой
Мейерхольдовы
арапчата
Затевают опять
возню?
В главе третьей
занавес наконец раздвигается и открывается картина морозной зимней ночи с
характерными для дореволюционного Петербурга кострами, разведенными на
площадях:
Были святки
кострами согреты,
И валились с
мостов кареты,
И весь траурный
город плыл
По неведомому
теченью
По Неве иль
против теченья...
В главе
четвертой влюбленный корнет, полный отчаяния, выбегает на улицу. "Угол
Марсова поля... Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса
на Крови. На поле за метелью призрак дворцового бала" (в более ранней
редакции: "Зимнедворцового бала"):
Ветер, полный
балтийской соли,
Бал метелей на
Марсовом поле
И невидимых
звон копыт...
Следует сцена
самоубийства.
Образ снежной
вьюги был хорошо известен современникам Ахматовой из лирики Блока, начиная со
стихотворений второго тома, объединенных в разное время в сборники
"Снежная маска" (отдельное издание- 1907), "земля в снегу
(1908), "Снежная ночь" (1912). Как символ стихийной страсти, Вихря
любви, морозного и обжигающего, он развертывается в любовной лирике Блока в
этот период в длинные ряды метафорических иносказаний, характерных для его
романтической поэтики. В дальнейшем те же символы, более сжатые и
сконцентрированные, переносятся потом на восприятие России- Родины как
возлюбленной, ее мятежной, буйной красоты и ее исторической судьбы:
Ты стоишь под
метелицей дикой
Роковая, родная
страна.
Отсюда они
перекидываются в "Двенадцать", поэму о революции как о мятежной
народной стихии, превращаясь из "ландшафта души" в художественный фон
всего действия, реалистический и в то же время символически знаменательный.
В списке
утраченных произведений,сохранившихся в библиографических записях Ахматовой,
под №1 упоминается "либретто балета "Снежная маска". По
Блоку,1921". Либретто было написано для балета А.С.Лурье, приятеля
А.Ахматовой, молодого тогда композитора-модерниста, позже эмигрировавшего за
границу.
Отношение
Ахматовой к этой лирической поэме Блока было, по-видимому двойственным. По
сообщению Д.Е.Максимова, она усматривала в ней немало "звездной
арматуры", т.е. безвкусия, характерного по ее мнению для модернистского
искусства начала ХХ в.
С другой
стороны, произведение Блока два раза упоминается Ахматовой в оставшихся
неиспользованными прозаических материалах к поэме (отрывки задуманного в
1959-19660 гг. "балетного сценария"). В одном случае - это набросок
сцены, характеризующий художественные вкусы эпохи: "Ольга в ложе смотрит
кусочек моего балета "Снежная маска"... ". Там же другой
набросок, лишь частично соответствующий печатному началу третьей главы:
"Арапчата раздвигают занавес и... вокруг старый город Питер. новогодняя,
почти андерсеновская метель. Сквозь нее- виденье (можно из "Снежной
маски"). Вереница экипажей, сани... ". Еще один отброшенный вариант,
заслуживающий внимания: "Вьюга, призраки в вьюге (может быть даже-двенадцать
Блока, на вдалеке и неясно)".
С Блоком связан
и основной любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный традиционном маскарадном
треугольнике: Коломбина- Пьеро- Арлекин. Библиографическими прототипами, как
известно были: Коломбины- приятельница Ахматовой, актриса и танцовщица
О.А.Глебова-Судейкина (жена художника С.Ю.Судейкина); Пьеро- молодой поэт,
корнет Всеволод Князев, покончивший с собой в начале 1913 г., не сумев пережить
измену своей "Травиаты" (как Глебова названа в первой редакции
поэмы); прототипом Арлекина послужил Блок. Этот любовный треугольник в качестве
структурной основы маскарадной импровизации получил особенно большую
популярность благодаря лирической драме Блока "Балаганчик" (1906),
поставленной В.Э.Мейерхольдом в театре В.Ф.Комиссаржевской (1906-1907) и
вторично через несколько лет, в зале Тенишевского училища накануне мировой
войны (апрель 1914г.).
Выступая в роли
Арлекина в любовном треугольнике, Блок вводится в "Девятьсот тринадцатый
год" как символический образ эпохи, "серебряного века во всем его
величии и слабости" ( говоря словами Ахматовой),- как
"человек-эпоха", т.е. как выразитель своей эпохи. Развертывание этого
образа произошло в поэме не сразу. В первой редакции даны лишь ключевые строки
к образу романтического демона, объединяющего крайности добра и зла, идеальных
взлетов и страшного падения:
На стене его
тонкий профиль
Гавриил или
Мефистофель
Твой,
красавица, паладин?
В
первоначальной версии не ясно даже, является ли он счастливым соперником
драгуна- Пьеро, Сцена их встречи до 1959г. читалась так:
...с улыбкой
жертвы вечерней
И бледней, чем
святой Себастьян,
Весь
смутившись, глядит он сквозь слезы,
Как тебе
протянули розы,
Как соперник
его румян.
В.М. Жирмунский
(№11 стр. 76) замечает поэтому поводу:" Румяный" соперник - эпитет
вряд ли подходящий для Блока, тем более в его роли демонического любовника. Но
этот эпитет является цитатой из самоописаний Блока и ряда характеристик его
внешности в молодые годы, данных другими. Эта "румяность" одно время
угнетала его (слово "румяный" еще раз появляется в стихотворении
Ахматовой на смерь Блока: И приходят румяные вдовушки), ср. стих Блока:
И льнут к
нему... в его лице румянец (" Как тяжко мертвецу среди людей..."
1912) в первой публикации -"Современник" 1912, №11, позднее
соответствующая строфа была опущена). - Розоватость Блока - постоянный мотив в
мемуарах Андрея Белого, ср.: "Стройный, с лицом розовеющим,...он щурясь
оглядывал отблески стекол" ( "Начало века", стр. 458), " Но
..Александр ли Блок ,- юноша этот , с лицом, на котором без вспышек румянца
горит розоватый обветр"...(там же, стр. 287).
Однако лишь в
1962г. появились опознавательные строчки:
Это он в
переполненном зале
Слал ту черную
розу в бокале...
И тогда же
эпитет "румян" был заменен нейтральным:
Как соперник
его знаменит.
Отрывок о Блоке
в окончательной редакции расширен добавлением восемнадцати стихов, слагавшимся
постепенно:
1956: Но такие
таятся чары
В этом страшном
дымном лице:
Плоть, почти
что ставшая духом,
И античный
локон над ухом-
Все таинственно
в пришельце.
1962: Это он в
переполненном зале
Слал ту черную
розу в бокале,
Или все это
было сном?
С мертвым
сердцем и мертвым взором
Он ли
встретился с Командором,
В тот
пробравшись проклятый дом?
1956:И его
поведано словом,
Как вы были в
пространстве новом,
Как вне времени
были вы,-
И в каких
хрусталях полярных,
И в каких
сияньях янтарных
Там у устья
Леты Невы.
Первая строфа,
примыкающая к предшествующей, развивает образ романтического героя -
"демона". Остальное состоит из четырех полустроф, содержащих
последовательные аллюзии на четыре известных стихотворения Блока, из которых
два, - из цикла "Страшный мир", имевшего для творчества Ахматовой
особенно большое значение.
Первая,
наиболее ясная ("В ресторане", 1910), не требует дальнейших
разъяснений. Вторая связана со стихотворением "Шаги Командора"
(1910-1912). Третья является перифразой посвященному Андрею Белому ("Милый
брат! Завечерело...", 1906):
Словно мы- в
пространстве новом,
Словно- в новых
временах.
Четвертая
отдаленно перекликается со стихотворением "Вновь оснеженные колонны..."
(1909), посвященным В.Щеголевой и изображающим поездку на острова:
Там, у устья
Леты-Невы.
Переклички
"Поэмы" с " Шагами Командора" Блока.
Для общей
концепции образа Блока и всей эпохи в целом особенно знаменательно включение
стихотворения "Шаги командора" в эту цепь аллюзий. В стихотворении,
изображающем осужденного на гибель Дон-Жуана, "изменника"
романтическому идеалу единственной и вечной любви, звучит тот же мотив
надвигающегося "возмездия":
Из страны
блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье
петуха.
Что изменнику
блаженства звуки?
Миги жизни
сочтены...
Ср. неслучайный
отголосок этого мотива в поэме Ахматовой:
Крик петушиный
нам только снится,
За окошком Нева
дымится
Ночь бездонна и
длится, длится-
Петербургская
чертовня .
Этот отрывок
перекликается и со стихами из первого стихотворения цикла "На поле
Куликовом":
И вечный бой!
Покой нам только снится,
а третьей
строкой ( Ночь бездомна) с блоковскими стихами Жизнь пуста, безумна и бездонна
(также из "Шагов Командора) и Жизнь пустынна, бездомна, бездонна.
"Блок ждал
Командора",- записала Ахматова в своих материалах к поэме: это ожидание -
также признак людей ее "поколения", обреченных погибнуть вместе со
старым миром и чувствующих приближение гибели. Не случайно и Коломбина, как
сообщается в прозаическом введении к главе второй, некоторым кажется
"Донной Анной (из "Шагов Командора")". Перекличка эта
явственно начинается уже в предпосланном всей поэме "Девятьсот тринадцатый
год" эпиграфе из оперы Моцарта "Дон-Жуан", в которой гибель
ветреного и распутного любовника впервые, по крайней мере музыкальными
средствами, изображена как романтическая трагедия:
Dfinirai
Pria dell aurora.
(№10, стр. 163).
В "Шагах
Командора" обнаруживается немало звеньев, которые - при сохранении и общей
схемы- с большим или меньшим приближением "разыгрываются" в
"Поэме". Помимо уже указанных перекличек ср. еще:
Настежь дверь.
из непомерной стужи,
Словно круглый
бой ночных часов
Бой часов:
"ты звал меня на ужин.
Я пришел. А ты
готов?
У Ахматовой:
Я , к стеклу
приникшая стужа...
Вот он , бой,
крепостных часов
Выходи ко мне
смело навстречу -
Гороскоп твой
давно готов...
У Блока :
бьют часы в
последний раз
У Ахматовой:
Не последние ль
близки сроки...
А часы все еще
не бьют...
У Блока:
В час рассвета
холодно и странно
В час рассвета
- ночь мутна.
У Ахматовой:
Не
предчувствием ли рассвета
По рядам
пробежал озноб...
У Блока:
В пышной
спальне страшно в час рассвета...
Холодно и пусто
в пышной спальне
Настежь дверь.
из непомерной стужи
В зеркалах
отражены?
Скоро ль видеть
неземные сны...
Нет ответа -
тишина.
Анна! Анна! -
Тишина.
За ночным окном
- туман.
У Ахматовой:
Но мне
страшно...
Спальню ты
убрала как беседку...
В дверь мою
никто не стучится,
Только зеркало
зеркалу снится,
Тишина тишину
сторожит.
А часы все еще
не бьют
Дева Света! Где
ты, Донна Анна?
Анна! Анна!
Тишина.
Герой "без
лица и названья ".
Далее хотелось
бы отметить ряд не отмеченных до сих пор приемов, перекличек и цитации
блоковских текстов в поэме.
Прежде всего -
несколько соображений о реминисценции одного символичческого образа ("Без
лица и названья") у Ахматовой.
В "Поэме
без героя" дважды выступает некто "без лица и названья":
С детства
ряженых я боялась,
Мне всегда
почему-то казалось,
Что какая-то
тень
Среди них
"без лица и названья"
Затесалась. (3,
стр. 39).
И дождался он.
Стройная маска
На обратном
"Пути из Дамаска"
Возвратилась
домой ... не одна!
Кто-то с ней
"без лица и названья..."
Недвусмысленное
расставанье
Сквозь косое
пламя костра
Он увидел... (№3,
стр. 49)
Включение во
второй отрывок "без лица и названья"в сюжет позволяет поставить
вопрос о связи носителя этой формулы - в данном случае - с тем, о ком сказано в
отрывке:
Мимо, тени!- Он
там один.
На стене его
профиль.
Гавриил или
Мефистофель
Твой, красавица,
паладин?
Демон сам в
улыбкой Тамары,
Но также таятся
чары
В этом страшном
дымном лице -
Плоть, почти
что ставшая духом,
И античный
локон над ухом,
Все таинственно
в пришельце.
Это он в
переполненном зале
Слал ту черную
розу бокале
Или все это было
сном?
С мертвым
сердцем и мертвым взором
Он ли
встретился с Командором,
В тот
пробравшись проклятый дом?
И его поведаном
словом ,
Как вы были в
пространстве новом,
Как вы были в
пространстве новом,
Как вне времени
были вы,-
И в каких
сияньях янтарных
Там. у устья
Леты - Невы.
Окончательное
уточнение содержится в стихах:
Побледнев, он
глядит сквозь слезы,
Как тебе
протянули розы
И как враг его
знаменит.(№3, стр.47)
Отсюда -
правдоподобное заключение об одном из конкретных приурочен ных "без лица и
названья" второго отрывка и вероятное предположение о генеологии этого
образа. Речь идет прежде всего о слое блоковских образов и символов ( вр.
запись в связи со свиданием Коломбины: "Призраки в вьюге [ может быть,
даже - двенадцать Блока, но вдалеке и нереально] " ). В этом смысле нельзя
считать опровержением сказанного здесь Ахматовой: