Самый таинственный герой романа Л.Н. Толстого Война и Мир

Самый таинственный герой романа Л.Н. Толстого Война и Мир
В каждом из нас есть что-то от Гитлера, а что-то от Матери Терезы
В каждом из нас живёт хорошее и плохое. У кого-то хорошего больше, у кого- то больше плохого. Отчего это зависит? Может быть, от воспитания, может, от судьбы, а может от самого человека. Во всех этих вопросах трудно разобраться, сложно понять человека, его поведение, жизненные устои и судьбу, поэтому мне было совсем нелегко разобраться в самом, на мой взгляд, таинственном герое романа Л.Н. Толстого “Война и Мир”. Впервые мы видим его пьяного, в белой рубашке, на рассвете, в шумной компании Анатоля Курагина: «Долохов был человек среднего роста, курчавый и со светлыми голубыми глазами... Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден... В середине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок... и все вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица». Эти светлые голубые глаза, этот твердый, наглый и умный взгляд мы увидим много раз: на смотре в Браунау, и в бою под Шенграбеном; во время дуэли с Пьером, и у зеленого карточного стола, за которым Ростов проиграет Долохову сорок три тысячи, и у ворот дома на Старой Конюшенной, когда сорвется попытка Анатоля увезти Наташу, и позже, в войну 1812 года, когда отряд Денисова и Долохова спасет из французского плена Пьера, но в бою за пленных погибнет мальчик, Петя Ростов, — тогда жестокий рот Долохова скривится, и он отдаст приказание: всех захваченных французов расстрелять. С одной стороны Долохов храбр и отважен, а с другой бесчеловечен и жесток. Какой же он на самом деле? Он «был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что и Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля».
Ему не на что и не на кого рассчитывать — только на себя. Развлекались втроем: Долохов, Анатоль и Пьер—«достали где-то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем...» Чем же все это кончилось?
Долохов был офицером — и потому его разжаловали в солдаты. Пьер нигде не служил, его нельзя было разжаловать, но наказанье его постигло легкое, — видимо, из уважения к умирающему отцу. Анатоль был офицером — его не разжаловали. Долохов запомнил это и Анатолю, и Пьеру.
Еще один урок он получил на войне. Встретив Жеркова, принадлежавшего раньше к его «буйному обществу», он убедился, что Жерков «не счел нужным узнать его» в солдатской шинели. Этого Долохов тоже не забыл — и когда Жерков, после разговора Кутузова с разжалованным, радостно приветствовал Долохова, тот отвечал подчеркнуто холодно.
Перед нами вырисовывается характер жестокий, эгоистичный и мстительный, но в то же время перед нами предстает одинокий человек. Первые же слова, которые мы услышали от Долохова, были жестоки. Пьяный Пьер пытался повторить его «подвиг»: выпить бутылку рома, сидя на открытом окне. Анатоль пытался удержать Пьера.
«— Пускай, пускай,—сказал Долохов улыбаясь».
Он бессердечен к людям, и его развлекает возможная смерть другого человека (разве толстый, неповоротливый Пьер способен выпить бутылку рома сидя на открытом окне?)
Прошел год—очень нелегкий год солдатчины, трудных походов и не менее трудных смотров. Мы видели, как Долохов отстаивал свое достоинство перед смотром в Браунау и как настойчиво напоминал генералу о своих заслугах в Шенграбенском бою. Долохов чудом не погиб на льду австрийских прудов, приехал в Москву и поселился в доме Пьера. Как раньше он не жалел Пьера, так не жалеет и теперь: живя в его доме, он завел роман с его женой. Не влюбился в нее, не полюбил — это бы хоть в какой-то степени его оправдывало. Нет, Элен так же безразлична ему, как другие светские женщины, он просто развлекается и, может быть, мстит Пьеру за историю с медведем, за то, что Пьер богат и знатен. Пьер знает: «Долохов не остановится перед тем, чтобы опозорить старого приятеля. Для него была бы особенная прелесть в том, чтоб осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я... помог ему» Он боится Долохова — могучий Пьер. Приучив себя додумывать все до конца и быть откровенным с самим собой он честно признается себе: «Ему ничего не значит убить человека... Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно, я боюсь его...» Но в душе его, преодолевая страх, поднимается бешенство, и когда Долохов «с серьезным выражением, но с улыбающимся в угла ртом, с бокалом обратился Пьеру»,— это бешенство вскипает, ищет выхода. Что же делает Долохов, видя бешенство Пьера? Он просто издевается над несчастным Пьером. Долохов предлагает унизительный тост: «За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников» Этого мало: он выхватил из рук Пьера листок с текстом кантаты — само по себе это было бы вполне возможно при их приятельских отношениях, но сейчас «что-то страшное и безобразное, мутившее его во время обеда, поднялось и овладело» Пьером. «Не смейте брать! —крикнул он». И Все вокруг испуганы, но Долохов смотрит «светлыми, веселыми, жестокими глазами...». «Бледный, с трясущеюся губой, Пьер рванул лист. Вы... вы... негодяй!.. я вас вызываю,—проговорил он и, двинув стул, встал из-за стола».
И вот — дуэль в Сокольниках. Секунданты Несвицкий и Денисов делают, как полагается, попытку примирения. «Нет, об чем же говорить!—сказал Пьер,—все равно... Вы мне скажите только, как куда ходить и стрелять куда?»
Долохов знает, что Пьер не умеет стрелять. Но и он тоже отвечает секунданту: «Никаких извинений, ничего решительно».
Оба секунданта понимают, что происходит убийство. Поэтому они медлят минуты три, когда уже все готово. Кажется, ничто не может спасти Пьера. Понимает ли это Долохов? Чем виноват перед ним Пьер — за что он готов убить этого человека? «Становилось страшно», — пишет Толстой. И вот Денисов выходит к барьеру и сердито кричит: «Г'...аз! Два! Тг'и!» Уже нельзя остановить то, что происходит, и Денисову остается |только сердиться.
Пьер, нелепо вытянув вперед правую руку, «видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя», стреляет первым — и ранит Долохова. Оба они поступают после выстрела Пьера точно так, как должны поступать именно эти два человека, с этими Пьера, Долохов разрушил эту семью. Войдя в дом Николая Ростова, он попытался отнять у своего друга невесту. Соня отказала ему — Долохов не таков, чтобы не отмстить. Он не вызывает Николая на дуэль, но обыгрывает его в карты — сознательно, холодно и обдуманно: приглашает свою жертву запиской в гостиницу, несколько раз спрашивает: «Или боишься со мной играть?», предупреждает: «В Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее», — и, выиграв огромную сумму, «ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю», замечает: «Ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю».
Он не позволит безнаказанно оскорбить себя, но разве Николай хотел его оскорбить? Наоборот—преклонялся перед ним, обожал его — так он наказан за свое обожание. Может быть, через несколько месяцев, помогая Анатолю увезти Наташу, Долохов вспомнит о том, как Соня не ответила на его чувства, предпочла Николая. Может быть, так он на свой лад отомстит Ростовым Он страшный человек, Федор Долохов. В двадцать пять лет он хорошо знает людей, среди которых живет, и понимает: ни честность, ни ум, ни талант не ценятся этими людьми. Он привык не верить честности, уму и таланту. Он циничен и может обмануть любого, даже вчерашнего лучшего друга, потому что знает: это простят. Не простят слабости. А бесчеловечность вызовет уважение и страх.
Но... трижды мы увидим Долохова не похожим на себя самого. Подъезжая к дому после дуэли с Пьером, он поразит Ростова — и нас тоже: «Я ничего, но я убил ее, убил... Она не перенесет этого. Она не перенесет... . Кто? — спросил Ростов. . Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, — и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова». Никто не знает другого Долохова, того, каким его знает мать: «Он слишком благороден и чист душою... для нашего нынешнего, развращенного света... Ну, скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова?.. Есть ли чувства, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо!.. Какая низость, какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф... Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа...»
Мать помнит: «В Петербурге эти шалости с квартальным, там что-то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес!» Она права—так оно и было. Она права, когда говорит: «Таких, как он, храбрецов и сынов отечества немного...» Она, как и всякая мать, отлично видит все хорошее в своем сыне и не видит, не хочет и не может видеть его холодной жестокости. Может быть, потому Долохов и называет мать ангелом, и преданно любит ее, что она одна хочет видеть в нем «высокую, небесную душу»? Но где же он настоящий — с матерью или со всеми остальными?
Еще раз в его наглых светлых глазах мелькнет человеческое — на детском бале у Иогеля, когда эти глаза будут с нежностью следить за танцующей Соней. Он сам расскажет Николаю Ростову, что мало кого любит, не верит людям, презирает женщин и дорожит жизнью только потому, что еще надеется «встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило» его.
Но нет ему счастья: Соня любит другого.
Решив отомстить Николаю, Долохов задумал выиграть у него сорок три тысячи. «Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони». Нам трудно себе представить, что этот жестокий, холодный человек способен на такую чувствительность — складывать свои годы и Сонины. Но он способен. И как ни неприятен нам Долохов в сцене своего выигрыша, мы все-таки с недоумением жалеем его.
И в третий раз Долохов удивит нас перед Бородинской битвой, когда, встретясь с Пьером, он неожиданно для нас с серьезным достоинством попросит у него прощенья.
Только трижды мы увидим Долохова не похожим на себя самого.
Но этого довольно, чтобы понять: этот одинокий, злой человек мог бы быть другим. У него есть идеал: прекрасные, преданные женщины—такие, как мать, Соня; сильные, бестрепетные мужчины, забывающие перед лицом общей опасности свою мелкую вражду — как сам он перед Бородинской битвой. Он хочет, чтобы жизнь была прекрасна, но она не соответствует его идеалу, она жестока и несправедлива.
И потому Долохов тоже жесток и несправедлив. Можем ли мы оправдать его? Бесспорно, нет. Он ищет себя, этот сильный, и страстный, и деятельный человек — но ведь Пьер и князь Андрей тоже ищут себя и находят свой путь не в злости, и цинизме, а, наоборот, в служении добру и справедливости. Жестокость не может быть оправдана ничем — и те редкие минуты, когда в Долохове просыпается человеческое, только усиливают осуждение, с которым мы смотрим на его обычное холодное самоутверждение. Есть ли надежда, что он изменится? Нельзя ответить на этот вопрос определенно. Но так хочется надеяться...