Новый год: символика современного ритуала
В
современном обществе осталось немного праздников, которые объединяли бы
различные слои урбанизированного социума, объединяли в ритуальном действии,
форма которого относительно стабильна на протяжении десятилетий. Урбанизация,
рациональное мировоззрение (и материализм как одна из его форм) и, на последнем
этапе, массовая культура нанесли сокрушительные удары по ритуалу как сценарию
человеческой жизни, и Новый Год остался фактически единственным календарным
праздником, сохранившим отдельные черты ритуала (вне календарного цикла
ритуалами до сих пор отчасти являются свадьба и похороны).
Смысл,
значение ритуальных действий (новогодних в частности) современным человеком
давно и прочно забыты, и в данном случае мы имеем дело с явлением, которое еще
Тейлор определил как "пережитки", то есть механическое
воспроизведение действий, некогда магически значимых [Тайлор.С. 65-120].. Нам
показалось интересным рассмотреть в этой связи именно Новый Год, поскольку, как
нам представляется, изначальная семантика ритуала сохранилась в этом празднике
сравнительно хорошо и мифологические корни символики прослеживаются достаточно
отчетливо. Этим двум аспектам и будут посвящены две части настоящей статьи.
Новый год – современный ритуал
Название
заключает в себе дилемму: ритуал есть черта традиционной культуры; мы же
попытаемся рассмотреть как ритуал часть культуры городской. В чем главное
различие между этими двумя типами культуры? В их ориентации. А именно:
традиционная культура ориентирована на воспроизведение текстов (в широком
смысле слова), городская – на их порождение [Лотман. С. 4-8]. Так,
представитель традиционной культуры строит дом на века, шьет такую одежду,
которую донашивают дети или даже внуки, поет традиционные песни и т.д. В
традиционной культуре древность объекта есть его достоинство: по прадедовским
заповедям сделано! Сущность отличия городской культуры от традиционной
концентрированно выражается коротеньким словом "мода". Мода – это не
просто приоритеты сегодняшнего дня, но такие приоритеты, о которых точно
известно, что завтра они ими быть перестанут. Поэтому за модой надо гнаться.
Бесконечная
гонка – одна из причин психологического кризиса городской цивилизации.
Отсутствие твердой опоры: едва ли каждая ценность является ценностью модной, то
есть не просто преходящей, а заведомо преходящей. Отсюда наша ностальгия по
ритуалу, ибо он обладает огромным психотерапевтическим воздействием, будучи
веками отработанным сценарием выхода из кризисной эмоциональной ситуации. Для
представителя традиционной культуры ритуал – единственно возможный способ
переживания критических ситуаций [Байбурин 1993. С. 3.], в народной культуре
все поворотные точки (как в жизни человека, так и в жизни социума) не просто
преодолевались с помощью ритуалов, но вообще не имели неритуального оформления
[Байбурин 1993. С. 22]. "Ритуал в архаическом и традиционном обществе
стремится поглотить событие. Так, сами роды – лишь эпизод в структуре родильной
обрядности. Ритуал рождения ребенка начинается гораздо раньше родов, а
завершается через весьма продолжительное время после" [Байбурин. С. 38].
Поглощение события ритуалом отчетливо прослеживается в современном праздновании
Нового Года – большинству людей трудно представить себе этот праздник вне
привычных форм (о них см. далее).
Вернемся
к психотерапевтическому воздействию ритуала. Учеными он был отмечен
неоднократно (Ссылки см.: [Байбурин.С.10, 32]). Почему этот момент так важен?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно начать издалека – начать с основ
мифологического мышления.
Л.
Леви-Брюль в своем знаменитом противопоставлении логического и пралогического
мышления определял второе отнюдь не как нелогическое, но как совокупность
эмоциональных состояний, как эмоциональное восприятие действительности, не
нуждающееся в логическом обосновании [Леви-Брюль.С. 28, 36, 87 и след.].
Согласно Леви-Брюлю, "мифологическое мышление" это, собственно
говоря, не мышление, а эмоциональное переживание окружающего мира. Ученый
полагает, что мифология порождается не поиском ответов на вопросы, а всплесками
эмоций – их вызывает всё сколько-нибудь значимое. Для архаического человека
мифологична вся действительность, которую он воспринимает; в частности, все
поворотные точки жизненного и календарного цикла.
Что
же в этом случае представляет собою ритуал как сценарий поведения? Из
сказанного выше очевидно, что ритуал предписывает не только и не столько
действия, сколько переживания, то есть на психическом уровне назначение ритуала
– ввести эмоции в заданное русло, воспроизвести однажды уже испытанный
эмоциональный подъем [Байбурин.С. 13]. Этим, кстати, объясняется невозможность
присутствия зрителей при архаическом ритуале: ведь волна эмоций зрителя не
захватит, а это недопустимо для участников. В этом отношении современное
празднование Нового Года выглядит довольно сложно: с одной стороны, нам трудно
вообразить, чтобы наше веселье в новогоднюю ночь наблюдал со стороны кто-либо
безучастный, с другой стороны, именно под Новый Год мы непременно сами
выступаем в роли зрителей – родители водят детей на "елки" и все в
новогоднюю ночь смотрят праздничный концерт. Парадокс здесь в том, что быть
зрителем этих выступлений – столь же непременная черта празднования, как елка и
шампанское, то есть "быть зрителем" здесь тоже часть ритуала.
Любой
ритуал – явление массовое, и Новый Год – не исключение. Коллективность
празднования Нового Года – двухуровневая: это торжество одновременно и
семейное, и всеобщее. Поскольку праздник необходимо отметить и тем, и другим
образом, то он растягивается во времени – "елки", гуляния и т.п.
начинаются задолго до первого января и заканчиваются спустя недели две. В этом,
кстати, проявляется еще одна черта мифологического мышления: необходимость
продублировать биологический процесс элементами культуры (то есть ритуалом),
причем так, что биологически краткое в ритуале растягивается, а биологически
продолжительное предстает как краткое (на материале семейной обрядности примеры
см. в указ. книге А.К. Байбурина). Мгновенное наступление нового года
(двенадцатый удар часов) растягивается в наших домах на все те дни или недели,
что стоит елка.
Какова
цель этого противопоставления природного и культурного? Или, говоря иными
словами, каково мифологическое назначение ритуала? Ответ кроется в самой основе
мифологического мышления – в противопоставлении "свое" и
"чужое". Архаическому человеку всё "свое" представляется
благим, всё "чужое" – загадочным и опасным, причем опасность таится
не на физическом, а на магическом плане [Токарев. С. 86-90]. К сфере
"чужого" относятся не только различные сверхъестественные силы (боги,
демоны, малые божества, духи), но и представители соседних народов, а также
животные [Баркова. 1998а. С. 3]. Но этого мало – любой процесс, которым человек
не в состоянии управлять, воспринимается как иномирная сила, как хаос,
вторгающийся в мир "своего". Эту хаотическую силу надлежит обуздать –
и средством обуздания становится ритуал. Как видим, мы вернулись к ритуалам,
связанным с жизненным и календарным циклами.
И
последний вопрос. Почему именно Новый Год сохранил в современном мире
ритуальные черты, почему не какой-либо иной календарный праздник? Архаическое
мышление не знакомо с идеей постепенного развития, для такого мировосприятия
появление чего-то нового обуславливается гибелью старого. Чтобы родился новый
год, старый должен умереть. Но время – неотъемлемый фактор всей картины мира,
обрыв во времени (смерть года) есть обрыв в бытие мироздания, то есть с концом
года мир гибнет и должен родиться новый. Ежегодное крушение и возрождение мира
– вот что такое в основе своей любой новогодний ритуал. И неудивительно, что он
сохранился даже тогда, когда все остальные традиционные ритуалы ушли из нашей
жизни.
Несколько
слов об архаических формах празднования Нового Года. Новогодние ритуалы так или
иначе воспроизводили миф творения – то есть мир под новый год творился заново.
"Собственно, ритуалы для того и исполняются, чтобы восстановить прошлое и
сделать его настоящим" (Цит. по: [Байбурин.С. 32]), – это суждение Э.
Дюркгейма не абсолютно, но к нашему празднику применимо всецело. Так, в
Вавилоне к Новому Году приурочивалось театральное действо, посвященное победе
громовержца Мардука над исполинской змеей Тиамат – одолев врагиню, Мардук
сотворил из ее рассеченного тела землю и небосвод [Я открою тебе сокровенное
слово. С. 37-42]. Почти во всех мифологических системах творение мира есть
творение света и огня, – поэтому у многих народов (и в частности у славян) под
Новый Год тушили все огни и добывали новый, причем древнейшим священным
способом – трением. Важно отметить, что идея регулярного обновления служит в
традиционном обществе залогом сохранения миропорядка в неизменности (перемены
идут по постоянному циклу), препятствует проникновению извне стихийных, то есть
хаотических сил, способных нарушить ритм жизни (в культурах Дальнего Востока
эта идея доминирует, невзирая на влияние западной цивилизации. См. об этом:
[Григорьева. С. 88-104].).
В
традиционном обществе празднование Нового Года состояло, как можно видеть, из
двух частей: разрушение старого мира и рождение нового. Тем самым в этом
ритуале воплощались как идеалы, так и анти-идеалы, как нормы, так и анти-нормы.
Абрахамс отмечал, что ритуал – это не только прокламация порядка, но и почти
полное его отрицание [Abrahams. Р. 15.]. На примере Нового Года это видно
особенно четко.
Прежде
чем мы перейдем к анализу новогодней символики, коснемся проблемы
противопоставления архаического ритуала и того, что условно можно назвать
ритуалом современным. При деградации ритуала содержание его, смысл производимых
действий утрачивается гораздо раньше гибели формы. Ритуал переходит в обычай –
то есть в сакральное действо, которое значимо не для всего коллектива, а только
для человека, совершающего его [Байбурин.С. 18], затем сакральность уходит и мы
видим ряд действий, совершаемых в силу привычки, в силу традиции.
Символика празднования нового года
Как
мы выяснили, мифологическое ядро новогоднего ритуала – воспроизведение акта
творения мира, с той лишь разницей, что в начале времен мир творили боги, а из
года в год это приходится делать человеку. Из всего множества элементов мифа
творения сосредоточим внимание на центральном (в переносном и прямом смысле) –
на образе Мировой Оси.
Мировая
Ось – важнейший элемент мифологической картины мира: она, поддерживая небосвод,
воплощает в себе силы Порядка, Блага, Жизни. Наиболее часто она предстает в
образе Мирового Древа [Мифы народов мира. Т.1. С.398], которое соединяет
воедино землю, небеса и преисподнюю. Нетрудно догадаться, что речь пойдет о
новогодней елке. Обычай наряжать на Новый Год елку пришел в Россию из Европы
при Петре I, он имеет немецкое происхождение. Однако почитание ели как
священного дерева изначально не германское, а кельтское. В культуре галлов ель
была воплощением Древа Жизни (то есть Мирового Древа) благодаря своим вечно
зеленым ветвям. Заметим попутно, что на русской почве обычай наряжать елку в
народной среде не прижился, кажется, вплоть до революции – это объясняется не
столько тем, что елка как символ Нового Года была изначально частью дворянской
культуры, сколько другим обстоятельством: ель в народной славянской культуре
неразрывно связана с миром мертвых (вспомним и современные похоронные венки), а
"переназначить" символ гораздо труднее, чем утвердить новый. Поэтому
в современные крестьянские дома елка как символ Нового Года пришла через
городскую культуру.
Теперь
рассмотрим убранство елки. Как станет видно, каждый вид украшений –
мифологичен. Но означает ли это, что символика прошла сквозь столетия в
актуальном состоянии, что люди, создавая игрушки, шарики, блестки, сознательно
обращались к мифологемам? Конечно, нет! В данном случае, как и во многих других
явлениях культуры, мы имеем дело с архетипами, заложенными в нашем подсознании;
актуализация архетипов – процесс спонтанный и в подавляющем большинстве случаев
неосознаваемый (подробнее см. об этом в наших предыдущих работах: на материале
литературы – Баркова 1998 б, на материале изобразительного искусства – Баркова
2001).
На
верхушке елки горит звезда. Мы все помним то время, когда эта звезда была
красной кремлевской. До того она была восьмилучевой серебряной звездой
Рождества, и, кажется, сейчас опять постепенно становится ею. Как это
согласуется с тем, что было сказано выше – о том, что символ трудно
"переназначить"? Как ни странно, согласуется легко, поскольку цвет и
"идеологическая нагрузка" звезды – ни что иное, как вторичная
мотивация символа. Глубинное значение этой звезды – вершина Мировой Оси, точка
соприкосновения земного и небесного миров, то есть то место в мифологической
картине мира, откуда горние силы посылают в срединный мир всё, что люди
воспринимают как благо. (Заметим кстати, что звезды на башнях Кремля воплощали
ту же мифологему, сколь бы ни были атеистами их создатели – но атеизм лишь
способствует актуализации архетипов: на них не накладывается вторичная
религиозная семантика. В случае с кремлевскими звездами мифологема читалась
открыто: как пелось в советских песнях, свет этих звезд озарял всю страну, то
есть они эманировали силу Власти, которая декларировалась как абсолютное благо
для всего мира.)
Архетипы
легко меняют вторичную мотивацию, и рождественская звезда – это отнюдь не
древнейшая трактовка звезды на вершине Мировой Оси, Мирового Древа. Обратившись
к кельтской мифологии, сохранившейся в ирландских текстах, мы видим в качестве
Мировой Оси копье верховного бога Луга, наконечник которого – Полярная звезда,
центр небосвода [Похищение Быка из Куальнге.С. 351, 487].
Итак,
мы поставили елку и поместили на нее звезду. Теперь мы будем елку наряжать.
Чем? Во-первых, шариками – современным вариантом яблок и мандаринов, которыми
наряжали рождественскую ель. Эти фрукты (и их стеклянные заменители)
символизируют плоды Древа Жизни, дающие вечную молодость или, по крайней мере,
здоровье и долголетие – мы знаем их по русским сказкам (яблоня с золотыми
яблоками, молодильные яблоки), по греческому мифу о яблоках Гесперид, а также о
"яблоке раздора" (воплощении женской красоты, то есть сексуальной
притягательности), последний пример заставляет вспомнить и роль яблока в библейском
сказании о грехопадении. Значение елочного шарика как яблока давно забыто,
забыто даже, что с рождественской елки эти яблоки срывали и съедали (о
ритуальной еде см. ниже), – но по сей день именно шарики, а не игрушки остаются
основным украшением нашей елки.
Однако
игрушки тоже важны. Возникнув в советскую эпоху, они недолго пробыли
изображениями летчиков и моряков, практически полностью сменившись образами
различных животных и сказочных персонажей. Причем по стилистике рисунка разницы
между теми и другими нет: изображения животных даются в обобщенной форме,
подобно героям мультиков. Словом, все "портретные" игрушки – это
герои сказок.
Для
мифолога здесь раздолье. Во-первых, этот пример четко показывает отсутствие
противопоставления человека и животного в мифическом тексте (понимая под
"текстом" любое произведение культуры) [Лосев. С. 259-269].
Во-вторых, сказочность этих изображений для нас очень важна: она означает, что
перед нами образы существ из потустороннего мира, причем образы не рядовые, фигурирующие
в качестве бытовых, профанных игрушек, а игрушки сакрализованные, которые могут
находиться только на ритуальном объекте. Всё это позволяет говорить о том, что
наши елочные игрушки соответствуют древним фигуркам благих духов, к которым
обращались в момент перехода и от которых человек ожидал помощи в будущем году.
Прервем
наше описание елки и задержим внимание на этих зримых воплощениях образов
духов. Как мы уже сказали, внешний вид елочных игрушек они обрели сравнительно
поздно; каков же был их древнейший облик?
Новый
Год – это не только момент перехода между старым и новым миром, это, в первую
очередь, момент перехода между Срединным миром, миром людей, и миром иным,
точнее – множеством потусторонних миров. В новогодние дни врата между мирами
раскрываются, и человек просто обречен на активнейший контакт со
сверхъестественными силами. Общение может происходить в форме диалога – это
будут различные виды святочных гаданий (человек вопрошает, духи отвечают).
Однако для нас более интересны те случаи, когда "гость" и
"хозяин", человек и сверхъестественные существа, становятся единым
целым, сливаясь на несколько дней, чтобы в течение всего года поддерживать
благополучные взаимоотношения. Разумеется, речь идет о ряжении.
Еще
Геродот писал о предках славян, что у них каждый мужчина на несколько дней в
году оборачивается волком. Учеными было установлено, что сведения "отца
истории" достоверны – племена невров, возводя свой род к волкам, ежегодно
на зимнее солнцестояние одевали волчьи шкуры мехом наружу, ощущая себя на время
ритуала своими божественными предками [Рыбаков. С. 730]. (Этот пример упомянут
и в нашей работе [Баркова 1996.С. 256-257]).
Как
уже говорилось, ритуал – это отрицание миропорядка ради его поддержания. Отсюда
такая непременная черта русского народного ряжения, как мена пола. Укажем
литературный пример (за "этнографическую точность" которого можно
поручиться): в "Войне и мире" Л.Толстого Николай Ростов рядится
барыней, Наташа – гусаром, Соня – черкесом [Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 2, ч.
4, Х]. Крестьяне рядились животными (козой, медведем и т.д.), а также чертями.
Всё
это дожило и до сегодняшнего дня, став, как, впрочем, и большинство обрядов,
достоянием детей. Только вместо чертей (представителей мира смерти) теперь
популярны костюмы снежинок; символика же не меняется, поскольку мир смерти –
это мир холода, а черное и белое часто изоморфны друг другу. Ряжение девочек
снежинками базируется на целом комплексе мифологических представлений, в
частности отождествлении белого цвета, света (сияния) и женской красоты [Голан.
С. 14-16, 157, 171-172], а также отождествлении Нижнего мира (мира смерти),
воды, холода и женского начала [Иванов, Топоров. С. 179-180].
"Снежинок" сопровождают "зайчики" – мирный вариант
древнейших волков, впрочем, не без подсознательного благопожелания будущим
мужчинам – поскольку в славянской культуре заяц является мужским сексуальным
символом.
Отметим
еще две черты современного карнавала. Под влиянием европейского маскарада мы
одеваем полумаски; наши древние предки одевали личины. И то и другое суть знаки
лишения человеческого лица (шире – человеческой личности) на время разгула
потусторонних сил. На школьных карнавалах популярны исторические костюмы – знак
невольного снятия временных барьеров, проникновения прошлого в настоящее или
наоборот. В народной культуре время зимнего солнцестояния – время контакта с
умершими предками, так что и эта черта традиционного ритуала формально
актуализируется сегодня.
Как
только мы перешли к описанию древних обрядов, у нас подменился термин – мы
стали говорить о зимнем солнцестоянии. Это естественно, поскольку обычай
праздновать Новый Год именно первого января был введен в России Петром I.
Однако в древней и традиционной культуре европейско-средиземноморских стран
символика Нового Года и зимнего солнцестояния часто совпадали. Этим, вероятно,
объясняется тот факт, что в советскую эпоху, отменив празднование Рождества и,
проведя реформу календаря, элементы рождественского торжества легко прикрепили
к Новому Году – архетипы были очищены от религии, ритуал прикрепился к своему
празднику.
После
столь обширного анализа елочных игрушек и их семантических аналогов рассмотрим
другие елочные украшения. Ни одна елка не обходится сейчас без гирлянды
лампочек и блесток, то есть множества мерцающих огоньков – горящих или
отраженных. Именно так в мифологии представляется присутствие сонма духов. В
традиционной культуре это могут быть души умерших предков, которые в Новый Год
общаются со своими потомками, это могут быть и сверхъестественные существа
(эльфы, сильфы, гномы), присутствие которых всегда сопровождается мерцанием
искорок света (На изобразительном материале мы это рассматривали в [Баркова
2001]).
Последнее
украшение на нашей елке – серебряный дождик, спускающийся от макушки до пола.
Это не просто блестки. Это именно дождь, струящийся от вершины Мирового Древа
до его подножия. Образ, чрезвычайно значимый в мифологической картине мира –
вечно струящиеся воды, соединяющие небесный, земной и подземный миры выступают
в роли своеобразной стены, границы, защиты мироздания от внешнего хаоса. Такая
стена дождя описывается в древнеиндийских гимнах Ригведы [Ригведа. V, 85], она
фигурирует в буддийском макрокосме [Категории буддийской культуры. С. 25-26].
Славянам этот образ был известен и воплощался в уборе знатной женщины – от
венца, символизировавшего небо, на грудь, украшенную знаками земли, спускались
цепи-рясны, обрамляющие лицо, на их звеньях были знаки дождевых капель и семян,
летящих с неба на землю [Рыбаков. С. 574-577; Баркова 1996. С. 276-277]. Этот
космический дождь, вода, являющаяся залогом жизни в Срединном мире, обретает
свое воплощение в новогоднем "дождике", которым часто украшена не
только елка, но и стены, дверные проемы, окна – словом, весь периметр
жизненного пространства. Что, как видно из наших примеров, точно соответствует
мифологеме.
Вот
такая получилась елка. А что же под ней? Во-первых, Дед Мороз. Во-вторых,
подарки. Почему эти два ритуальных объекта находятся вместе и почему именно под
елкой?
О
происхождении образа Деда Мороза можно говорить долго. Можно вспомнить св.
Николая, который в Европе стал Санта-Клаусом, можно упомянуть влияние рекламы
"Кока-колы" на его изображение (красно-белая шуба). Для нас важно не
это, не происхождение образа, а актуализация архетипов; важен принцип, по
которому человеческое сознание избирает единственный вариант из множества.
Итак, сегодняшний Дед Мороз.
Его
имя содержит две важнейших характеристики – он стар и связан со стихией холода.
Перед нами одна из ипостасей владыки Нижнего мира, мира смерти. Но что такое
мир смерти для архаически мыслящего человека? Это не ад, обрисованный в
христианской литературе, и не инфернальный кошмар, размноженный американским
кино. Мир смерти – это обитель ушедших родственников, с которыми архаический
человек находился в регулярных и регламентированных контактах: он
"кормил" предков, принося им блины, яичницу и другую поминальную еду,
они же магическим образом обеспечивали его благополучие, урожай, обильный
приплод скота и т.д. Многократно описанный в мифологических текстах, такой мир
смерти предстает подобием мира живых или миром изобилия [Пропп.1996. С.
281-297]. Его владыка властвует над несметными богатствами (которые он может
выпустить в мир живых), властен над временем, властен над мудростью [Иванов,
Топоров. С. 45-74]. В образе Деда Мороза эти черты сохранились достаточно
хорошо: он приносит подарки, он является овеществленным временем наступления
нового года. Что касается связи с мудростью, то она опосредованно
прослеживается во взаимодействии Деда Мороза с детьми: прочти стишок и Дед
подарит игрушку. Относительно Деда Мороза отметим еще одну деталь: дети
понимают, что его изображение под елкой – это не он сам; стало быть, фигура под
елкой, необходимая для прихода в дом иномирного владыки, является ни чем иным,
как аналогом языческого идола.
На
"ёлках" вместе с Дедом Морозом фигурирует и мальчик, одетый точно так
же, как и он. Этот мальчик – Новый Год – по сюжету праздника является юным
двойником Деда Мороза. Их пара заставляет вспомнить символику римского бога
Януса (в честь которого, кстати, и называется первый месяц года), владыки
всякого начала и конца – Янус представлялся двуликим, причем одно его лицо было
молодым, а другое – старым.
Итак,
к нам прибывает Дед Мороз. Но на чем он приезжает? В последние годы (под
влиянием западной культуры) он сменил русскую тройку на вереницу оленей. Почему
олень так легко вошел в нашу культуру в качестве ездового животного Деда
Мороза? Это объясняется отнюдь не модой на заграничное, а реактуализацией
мифологического архетипа: олень – это проводник между мирами, особенно
связанный с путем из Нижнего мира в Средний и наоборот (для примера укажем
золотого оленя в индийской "Рамаяне").
Подарки,
как и сам Дед Мороз, приходят из иного мира. Дети точно знают, что в мешке Деда
Мороза подарков хватит на всех (вот они – неисчислимые богатства). Откуда
взялся обычай одаривать друг друга на Новый Год? Перед нами элемент
продуцирующей магии: дары в праздничную ночь магически обеспечивают изобилие
жизненных благ, которые мы надеемся обрести в новом году.
К
празднику все готово. И мы включаем телевизор и внимательно (хотя и в десятый
раз!) смотрим какой-нибудь классический новогодний фильм – "Карнавальную
ночь", "Иронию судьбы", "Чародеев". Почему для нас так
важно вновь и вновь смотреть это кино? Встреча Нового года в этих фильмах –
ритуальное дублирование происходящего события; мы опять сталкиваемся с тем, что
ритуал стремится поглотить природное явление, служащее основой праздника.
И
вот наступает новогодняя ночь. Вся семья собирается у накрытого стола. Обычай
ставить на новогодний стол обильнейшее угощение сейчас если и трактуется, то в
рамках "магии первого дня" – как встретишь новый год, так его и
проведешь. Этот подтекст нельзя отрицать, однако за ним стоит другой: это не
просто праздничное обилие еды, это еда всех видов, и она символизирует весь
мир, всё, что родит земля, – и тем самым эта еда воплощает в себе единство
мироздания, а будучи распределенной между участниками ритуала (то есть
съеденной всей семьей), она становится магическим воплощением единства семьи,
ее "совокупной доли" [Байбурин.С. 134-135], общей судьбы. Подчеркнем
еще раз этот момент: назначение новогоднего пиршества – не столько обеспечение
изобилия, сколько обновление и укрепление связей между членами коллектива.
Пожалуй, нам, живущим в эпоху трагической разъединенности людей, есть чему
поучиться у "невежественных", "суеверных" предков.
Последнее
событие уходящего года – обращение президента к народу. Почему оно должно быть
именно в эти минуты? Почему к нам должен обратиться именно глава государства?
Перед
нами один из последних отголосков древнего культа вождей. Вождь (какой бы
конкретный титул он ни носил) в мифологическом сознании – посредник между миром
людей и высшими сферами, потому на нем лежат обязанность совершения всех ритуалов,
обеспечивающих правильный контакт между этими двумя мирами. Через вождя люди
обращаются к богам, а боги к людям. Что мы хотим услышать от высших сил? – то,
что нам и скажет президент: этот год был тяжелый, но следующий будет хорошим.
Чисто ритуальная речь!
И
вот бьют куранты, громко хлопает бутылка шампанского, звенят пенистые бокалы, а
из телевизора раздается гимн. Звуки, звуки, звуки – именно они сопровождают
переход из одного года в другой. Перед нами проявление мифологемы "музыка
как средство открытия врат между мирами". И в мифе, и в ритуале песня,
мелодия являются магическим мостом, соединяющим иной мир и мир людей. Напомню
лишь несколько примеров.
Орфей
пел перед троном Аида, моля вернуть в мир живых Эвридику – и Аид дал согласие
(не вина бога, что Орфей обернулся и тем нарушил запрет встречаться взглядом с
представителем мира мертвых). Когда Гермес, похитив коров Аполлона, всё же
согласился вернуть их богу света, то принялся играть на лире, пока Аполлон
выгонял коров из пещеры (то есть из преисподней). Магическая роль игры Гермеса
хорошо видно в сопоставлении с индийским мифом о похищении коров: демоны
преисподней заточили их внутри скалы, и семь мудрецов Ангирасов пришли
освобождать их вместе с громовержцем Индрой, причем мудрецы распевали священные
гимны – и пением проломили скалу, освободив коров [Ригведа. I, 6; III, 31 и
др.]. В европейских сказках кельтского происхождения появление эльфов
сопровождается мелодичным перезвоном колокольчиков или нежной музыкой, а
алтайские шаманы, напротив, сам созывают духов звеня бубенцами. Не только
контакты между запредельными мирами осуществляются посредством звучащего слова
или музыки, но и само творение мира часто предстает как первый звук. Так,
индийский Шива творит мир божественным танцем, но прежде танца раздается голос
маленького барабанчика, который бог держит в одной из правых рук. Герой
карело-финского эпоса "Калевала" Вяйнемейнен пением творит прообразы
различных вещей, которыми затем пользуются все люди. За океаном, в эпосе
индейцев киче (майя) "Пополь Вух" говорится: "В начале всё было
в молчании", и затем от бога Хуракана на землю нисходит Слово [Пополь Вух.
С. 389]. Это не может не напомнить начало Евангелия от Иоанна, философским
предшественником которого был древнеегипетский памятник "Мемфисский
теологический трактат", в котором говорится: "Ничто не имеет бытия,
не получив прежде своего названия, произнесенного громко" [Коростовцев
М.А. Религия Древнего Египта. М., 1976. С. 77].
На
этом фоне с особой значимостью воспринимаются все обрядовые песни, ритуальная
музыка, особенно громкая и ритмичная – у многих народов любые громкие звуки
служат магическим средством разгона злых духов. Кстати, одним из таких народов
являются китайцы, у которых мы в последнее десятилетие заимствовали обычай
запускать фейерверки – не подозревая, что оглушительный шум китайской
пиротехники является с ритуальной точки зрения едва ли ни более значимым, чем
огни.
От
древности и до сего дня музыка является ритуальным входом в любое новое
состояние, а потому все звучит на праздниках. Бой курантов и звон бокалов
символически открывает дверь наступающему году.
Список литературы
Байбурин
А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993.
Баркова
1996 – Баркова А.Л. "Верования древних славян" // Энциклопедия для
детей: Религии мира. Т.1. М., 1996.
Баркова
1998а – Баркова А.Л. Мифология. Авторская программа. М., 1998.
Баркова
1998б – Баркова А.Л. "От короля Лира к товарищу Сухову" //
"Человек", 1998, № 2.
Баркова
2001 – Баркова А.Л. "Шлейф, забрызганный звездами..." //
"Человек", 2001, № 4.
Григорьева
Т.П. Японская художественная традиция. М.
Голан
А. Миф и символ. М. – Иерусалим, 1994.
Иванов
Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974.
Категории
буддийской культуры. СПб., 2000.
Коростовцев
М.А. Религия Древнего Египта. М., 1976.
Леви-Брюль
Л. Первобытное мышление // Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном
мышлении. М., 1994.
Лосев
А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.
Лотман
Ю.М. Несколько мыслей о типологии культуры // Языки культуры и проблемы
переводимости. М., 1987.
Мифы
народов мира. М., 1991. Т.1.
Пополь
Вух.// Мифы исчезнувших цивилизаций. Саратов, 1996.
Похищение
Быка из Куальнге. М., 1985.
Пропп
В.Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб, 1996.
Ригведа.
Рыбаков
Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987.
Тайлор
Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.
Токарев
С. А. Ранние формы религии. М., 1990.
Толстой
Л.Н. Война и мир.
Я
открою тебе сокровенное слово: Литература Вавилонии и Ассирии. М., 1981.
Abrahams R.D. Patterns of
performance. Baltimore. 1983.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://venec.com/