Религия или
религиозность.
Захаров Леонид
Фёдорович
"не сотвори себе
кумира"
Что-либо прибавлять к
бесконечному ряду доводов и философских построений, утверждающих присутствие и
действие божественных начал в земной человеческой жизни, равно как и делать
новые попытки в обоснованиях материалистических истоков человеческой культуры
во всем ее объеме, занятие во многом бесполезное.
Ни возрастающий объем
исторического материала, ни новые научные открытия по существу ничего не
изменяют в доказательности позиций противостоящих сторон; одни остаются
примнении, что сущность Божественного откровения открывается через веру, а не
знание, другие, напротив, с не меньшей убедительностью отстаивают ту точку
зрения, что божественные тексты всего лишь отражение через средство интеллекта
язык, перипетий реальной, точнее материальной истории того или иного народа,
что отрицать или не замечать просто не разумно. Между тем, несмотря на
возросший уровень научных знаний, соотношение верующих и атеистов вряд ли
существенно изменяется, как мало изменяется и сама атмосфера взаимного не
понимания и неприятия зачастую просто противостоящих сторон. Столь же
бессмысленно определять место и историческую роль религий в культурах народов,
в конечном итоге все они есть результат материализации деятельности человека.
Но сегодня, как и в прошедшие века, религиозные воззрения и мотивы являются
зачастую отправной точкой войн, кровавых столкновений и просто ненависти. И
оправдания в том, что подобные события есть результат действий людей
неправильно или искаженно толкующих те или иные религиозные идеи и тексты,
кажутся не только не убедительными, но и лживыми перед лицом реальных событий и
фактов. Скорее все это говорит о том, что реализация религиозных идей в формах
религий, как и сама жизнь и деятельность их институтов ничем не отлична по
своему механизму от реализации любой другой идеи, функционирующей в социальном
сообществе.
Идеи рождаются, зачастую в
неопределимом, ускользающем от сознания виде, но реализуются и действуют в
обществе по мере реализации уже в конечных формах, выведенных на уровень
сознании и закрепленных через язык как символы, как согласованные формы
социального общения. Социальная жизнь формируется как система, функционирующих
в обществе набора символов, причем по своему содержанию зачастую уже далеких от
породивших их исходных идей. Так общество оказывается в псевдо культурной
среде, когда социальная общность обеспечивается принятием понятий и
определений, за которыми смысл и, следовательно, роль и значение исходной идеи
потеряны и социальное поведение определяется уже простым комбинированием
символов, а не содержанием исходной идеи. Понятие масс культура отражает, в
какой мере, подобное состояния общества. Как часто, слушая речь политика или
иного общественного деятеля, многие ловят себя на мысли, что при всем
многообразии употребляемых слов, понятий, символов сама она лишена какого либо
смысла и содержания, хотя вызывает зачастую достаточно сильные эмоции и
сопереживания. Мир символов это мир эмоции, лишенных содержания. В этом не
трудно убедится, смотря кинокадры гитлеровских или советских манифестаций, или
наблюдая толпу на концертах поп музыки на площадях и стадионах. Всякая
общность, основанная на эмоциях, не устойчива и поэтому носит агрессивный
характер, устойчивость социальной среде придает согласованность сознаний.
Культура по своему
первоначальному смыслу и предназначению включает в себя набор идей и вытекающих
из них форм жизнеобеспечения социального сообщества, что в конечном итоге
определяет характер и содержание взаимоотношений между людьми в рамках этого
сообщества, обеспечивает через механизм функционирования предсказуемость,
корреляцию поведения людей в различных жизненных ситуациях. И здесь важнейшим
фактором, определяющим социальный и политический облик общества, является
механизм поддержания смыслового содержания символов в соответствии с
содержанием и предназначением исходной идеи. Культуры народов у своих истоках
основаны на обрядах и ритуалах, через которые выражено и закреплено содержание
тех идеи, на которых данное сообщество объединено и которые обеспечивают его
устойчивость и главное жизнеспособность в окружающей природной и социальной среде
даже в условиях их изменений. Через механизм действенных ритуалов и обрядов
каждый член сообщества усваивает эти идеи и оказывается включенным в
сообщество, а главное сохраняется связь символов, основанных на этих идеях с
содержанием самих идей. Но исходная мысль, идея, как уже говорилось, не может
выразиться как понятие, как символ, таковыми она становится в процесс
реализации в конкретных формах. Любая идея эта граница знания и не знания,
познанного и познаваемого, к ней можно возвратиться, только вернув свое
сознание в то состояние, в котором было сознание, породившее эту идею. Поэт был
прав, когда говорил: " Мысль изреченная есть ложь", подчеркивая тем
самым зачастую огромную дистанцию между исходной идеей и понятием ею
порожденным. Исходя из троичности нашего сознания, возврат, если можно так
выразиться, к исходной идеи, возможен, если привести структуру своего сознания
в соответствие со структурой сознания, создавшего эту идею. Привести свое
сознание к сознанию творца. Для этого, очевидно, необходим процесс изменения во
времени составляющих сознания, движение вектора сознания, его изменение. Этой
цели и служат ритуалы, они и есть механизмы изменения сознания, являющиеся
самыми древними способами передачи знания. И если наше сознание, каким либо
способом, является включенным в сознание Творца, то, возможно, существуют и
методы "познания" идеи, замысла Творца. Таковыми, очевидно, являются
духовные практики религий, практики медитаций. Самым важным здесь является то,
что в основе всех этих механизмов изменения сознания лежит задача добиться
движения, вращения вектора сознания, то есть само возникновение любых идей есть
результат движения вектора сознания, когда это движение сливается или совпадает
с движением другого сознания.
Заветная мечта различного рода
вождей и властителей изменить сознание своих подданных, привив им очередную
социальную "идею" вроде национальной, социалистической или национал
социалистической, не имеет ничего общего с изменением сознания в результате
движения вектора сознания. В первом случае задача состоит в том, что бы
остановить движение вектора сознания, зафиксировать структуру сознания на
основе какого то набора символов, в другом, наоборот, изменение сознания
предполагает его движение, которое в конечном итоге и рождает новые идеи,
позволяет сделать новые шаги в познании мира. В первом случае человек живет в
мире символов, и власть управляет людьми, во втором рождаются идеи, а управлять
идеями задача более сложная, чем управлять людьми. Ко всему сказанному можно
добавить, что остановленное сознание существует в мире символов.
Система образования, ставящая
задачу формирования само развивающегося общества, должна содержать в себе
механизмы изменения структуры сознания, которые бы позволяли от формализованных
форм знания, от его символьного содержания, перейти к осознанию содержания
идей, ставших первоисточником символов. Этот механизм должен приблизить
структуру сознания обучаемого к структуре сознания творца идеи, запустив тем
самым свой собственный творческий механизм. Возможно, пройденный путь изменения
сознания во времени, каким то образом закрепляется в виде творческих
способностей в целом как творческий потенциал личности. Не напрасно говорят,
что талантливый человек талантлив во всем.
Все сказанное приводит к выводу,
что если общество живет в своей определяющей массе в среде масс культуры,
основанной на наборе символов, то оно не способно к творческому развитию и
обречено пусть и на красивый, но застой. Живая, творческая культура народа,
общества должна владеть действенными механизмами преодоления символьной
"культуры", механизмами возврата сознания от обозначающих символов к
содержанию идей, что в конечном итоге и может называться творческим потенциалом
нации.
Религия для большинства верующих
реализуется в форме обрядов, в последовательности определенных ритуальных
действий, установленных отцами церкви и ее иерархами норм и правил жизни, то
есть в конечном итоге сформулированными сознанием символами. И в этом смысле по
характеру реализации религиозная идея, ставшая источником для формирования
религиозных институтов, мало, чем отличает от любой другой идеи,
реализовавшейся в обществе. Так же тщательно разработанная теоретическая база,
так же созданная на ее основе система форм и символов для реальной жизни, как и
для, например, научной или какой другой идеи, того или иного направления
социальной жизни. Та же бросающаяся в глаза аналогия, когда при общности
исходной идеи в силу уже конкретных исторических обстоятельств и свойств
личностей, стоявших у истоков создания теоретической базы, возникают различные
формы реализации исходной идеи. К, примеру, католицизм и православие, когда
различие церквей порождено различием взглядов и характеров людей, стоявших у
истоков этих достаточно близких религий. Подобным образом оформились и другие религии,
и их сближение, а тем более слияние просто не мыслимо, так как каждая из них,
несмотря на близость исходных идей, разработала и пользуется своей, уже
сложившейся, системой символов, той системой, которая в конечном итоге и
определяет реальную жизнь церкви, и которая только и представляет ценность для
ее членов.
Вместе с тем мировые религии
демонстрируют удивительную устойчивость, несмотря на разнообразные попытки
лучших умов человечества доказать бессмысленность основ религиозных воззрений и
их бесполезность для прогресса. Рушатся государства, умирают научные теории,
становясь в лучшем случае частью новых. Без следа исчезают еще вчера казавшиеся
вечными и непререкаемыми социальные доктрины, а религии продолжают жить,
оставаясь частью культуры и, следовательно, участниками социальной жизни во
всей ее сложности и противоречивости. Ответ, почему важен не столько для
религий как таковых, сколько для осмысления проблем социальной жизни в целом.
Безусловно, сама идея Творца всего сущего и ответственности перед ним каждого
за свои деяния является часть нашего сознания и определяет значимость любой
религии. Но и гуманистические теории добра и справедливости, казалось бы,
обладают не меньшей убедительностью, а главное стройностью логических
доказательств и, следовательно, более приемлемы с позиций разума. И, тем не
менее, все социальные построения, основанные на философских теориях,
оказываются не долговечными. Проблема заключается в том, что все религии не
только оперируют в своей деятельности созданными символами, но содержат и
пользуются механизмами проведения, если так можно выразится, сознания от
символов к осознанию основополагающей идеи. Этот механизм унаследован религиями
от более древних культур и приспособлен для своих практических целей, впрочем,
как для практических целей родового, племенного единения создавался и ряд
ритуальных и обрядовых норм и обычаев прошлого. Этот механизм встроен, к
примеру, в канонические послания Апостолов, в книги Ветхого Завета и т.д.
Философские же теории и построения не утруждаются разработкой этих механизмов,
этой работой должны заниматься люди, которых мы называем политиками, но они
вряд ли понимают, что такое политика и поэтому ограничиваются перетасовкой уже
избитых символов. От того и становится не понятными не только цели их
деятельности, но зачастую не понятно о чем они говорят. Поэтому философские
теории столь не долговечны и, несмотря, на блеск мыслей, не имеют, сколько ни
будь, широкого распространения. Пожалуй, исключение представляют Германский,
Итальянский национал-социализм и советская коммунистическая доктрина, в которых
прослеживается не столько хорошо разработанная теория, сколько тщательно
отрегулированный механизм приведения сознания к основополагающей идеи. Их крах
говорит о том, что не все ладно было в этих механизмах, но вовсе не
гарантирует, что это были последние попытки такого рода.
Аналогичной видится так
называемая национальная проблема. Причину национальной нетерпимости, которая
зачастую перерастает в откровенную вражду, следует искать не в чьих либо
происках, или особенностях национального характера, а в том, что в
межнациональных контактах сталкиваются разные системы символов, которые не
понятны противостоящим сторонам и не содержат для них никакого смысла и
значения. Всякое взаимопонимание в этой ситуации просто исключено и естественно
порождает враждебность. Согласие становится возможным, если стороны способны
преодолеть символьную систему объяснения миро устройства и перевести сознания в
состояние восприятия исходных, базовых идей, на которых сформировались
национальных черты, особенности в миропонимании, в осознании своего места в
этом мире. Можно сказать, что действенные механизмы культур и призваны
выполнять эти функции, но раз проблемы приобретают все большую остроту, значит,
нет понимания сущности происходящего или сама культура деформирована настолько,
что уже не способна воспроизводить механизмы само регуляции подобных
конфликтов. Безусловно, строительство новой социалистической культуры эпохи
социализма внесло решающий вклад в деформацию национальных культур, в
разрушение их цельности и исторической преемственности.
Восстановление, реанимация
культуры через возврат к религиозным формам мышления и бытия не представляется,
сколько ни будь оправданным. Как уже говорилось, религии функционируют в
основной своей части как символьные системы описания мира и, если и существуют
в них механизмы перехода сознания от символов к исходной идеи, то они либо
скрыты, либо мало действенны. Ведь ни для кого не секрет, что, например, в
русской классической литературе можно найти массу указаний на поверхностный
характер православной веры в народе, на непонимание ее основ и сущности даже у
служителей культа, о чисто ритуальном, символьном характере народной веры.
Изменение сознания, необходимое для восприятия любой идеи, в том числе и
божественной, требует изменения структуры сознания, включающей в себя кроме
религиозной и творческую составляющую. Путь сознания к идеи лежит через процесс
сотворчества. Религии в их современной, доступной форме либо лишены этой творческой
составляющей, либо она остается за пределами доступной культуры.
Религиозность есть свойство
нашего сознания, всегда осознающего себя и частью мира природы и одновременно
отделенной от этого мира частью. Переживаемое как чувство, религиозность обострена,
когда творчество выводит сознание на границу знания и незнания. Без этого
обостренного религиозного чувства, отражающего состояние нашего сознания
невозможно и творчество, которое есть процесс изменения во времени сознания и,
следовательно, любые процессы, содействующие изменению религиозности нашего
сознания явление позитивное. Но возлагать эту роль исключительно на религиозные
институты, по меньшей мере, заблуждение. Религиозность не меньше присуща
выдающимся научным открытия и их творцам, чем священным писаниям и их
проповедникам, просто эта религиозность имеет другой характер и ищет в этом
мире не просто Бога, а его замыслы и творения.
Мир символов, безусловно, входит
составляющей частью в культуру нации, народа, общества. В силу простоты и общедоступности
своих форм создает расширяющееся поле для пользования материальными
достижениями, увеличивает темпы проникновения их в повседневную жизнь, тем
самым упрощает ее, делает более интенсивной и насыщенной, создает впечатление
социальной общности на основе обще применимости своих форм. Но с этой иллюзией
социальной устойчивости на основе символьного мира общения приходится
расстаться, если учесть, что он с неизбежностью требует изменения структуры
сознания, когда самодовлеющей составляющей его становится согласованность.
Человек теряет способность к творчеству и восприятию новых идей и знаний, а
общество в целом быстро попадает в сеть социальной демагогии и становится
объектом манипуляций политиков и новоявленных вождей. И религия в этом процессе
в силу во многом символьного характера своей "культуры" ситуацию не
улучшает. Преодоление, наверно точнее сказать, противодействие расширению
символьной составляющей культуры возможно как образовательный процесс, который
должен обладать средствами изменения сознания, выводя его на уровень восприятия
исходных идей и формируя тем самым творческое потенциал сознания.
В принципах этого процесса
прослеживаются две характерные особенности. В естественно научных областях
знания формирование механизмов перехода от символов к исходной идеи,
представляется вполне возможным и осуществимым, так как сформулирована и
известна сама идея в форме той или иной теории и достаточно обозрим и доступен
путь реализации идеи в ее символы, имеющие обращение в практической, массовой деятельности.
Здесь трудности формирования этих механизмов в образовательной системе скорее
обусловлены точностью поставленных целей и чисто субъективными возможностями
исполнителей. Безусловно, этот механизм различен, например, в школьном учебнике
и в "Эволюции физики" Эйнштейна, в первом основная цель заключается в
том, что бы по возможности четко сформулировать круг обращающихся понятий и
определений, прослеживая их путь возникновения на какую то глубину, во втором,
наоборот, раскрывается механизм реализации идей. Но в том и другом случае
создается для сознания путь от обращающихся в практической жизни символов к
идеям.
Несколько другая или совсем
другая ситуация с историей. Здесь в поисках смысла истории, для имеющихся
исторических фактов и материалов подбирается, а точнее выдумывается идея,
вокруг которой и выстраиваются исторические факты. Но исторические факты
представлены нам сознанием, зафиксированы и сформулированы уже в форме символов
и, следовательно, перейти от символов к идеи их породившей, к пониманию смысла
истории, возможно, если в этих исторических фактах есть и главное отыскан
механизм перехода от символа к идеи. Этот механизм в конечном итоге заложен в
структуре сознания. Переход от символа к идеи возможен, если проследить и
понять, как изменялось сознание участников исторических событий и к каким
последующим событиям привело это изменение.. Примером тому служит Ветхий Завет,
в котором наряду с историческими событиями содержатся сведения о том, как
изменялась под действием событий религиозность, вера в Бога, как менялся образ
жизни, как менялся, и в каком направлении творческий потенциал народа и как он
находил новые основания для обеспечения условий своего существования. Другими
словами, в Ветхом Завете прослеживается, как под действием исторических событий
изменяется сознание их участников и как в свою очередь сознание предопределяет
последующий ход истории, то есть Ветхий Завет содержит механизм исторического
процесса, в нем определен смысл событий, смысл его истории. Новый Завет
наоборот отказывается от истории как основы изменения сознания, вводя новую
доктрину, согласно которой сознание изменяемо через правильную организацию
повседневной, личной жизни, что делает саму историю уже не нужной. Отсюда и
тезис о вообще греховности земной жизни. Этот естественный результат выделения
из истории приводит к чисто ритуальной, вне исторической форме жизни личности,
но жизнь вне исторического потока лишает, как уже говорилось, сознание
творческой составляющей и в конечном итоге ведет к "останову" сознания.
Человек Ветхого Завета это человек истории, тогда как человек Нового Завета уже
живет вне ее. Исторический, если так можно выразится, человек или человек
истории живет в истории, ее переживает. Его сознание есть определяющая часть
исторического процесса, он осознает связь прошлого, настоящего и будущего как
изменение сознания, являющееся в конечном итоге, как творцом истории, так и ее
смыслом. Но осознание себя в этом временном, историческом процесс, естественно,
формирует ответственность, как за прошлое, так и за настоящее и будущее. Эта
осознанная ответственность и формируется в нормах морали. Другие основания
формируют мораль человека Нового Завета, когда его ответственность, за все
совершаемое установлена по отношению к Создателю и только через это отношение
формируются нормы взаимоотношения между людьми. Эти две системы моральных норм,
одна из которых неизменна в данном историческом времени, а другая изменяется в
зависимости от хода исторических событий, их проекция одной на другую,
позволяют не просто "оценивать" религиозность исторически
действующего сознания. Их взаимодействие и взаимопроникновение является
механизмом изменения религиозности сознания и, следовательно, механизмом его
воздействия на сам исторический процесс. Жизнь в истории есть форма творческой
реализации сознания, так же как научная или любая другая творческая
деятельность. Вне историческая, христианская мораль предполагает, таким
образом, сокращенной творческую составляющую сознания и, следовательно, выводит
сознание на границу возможного положения вектора сознания. Эта форма
религиозности и морали как составляющей религиозности, таким образом, является
предельной формой и действует как символ, форма религиозности. Увеличение же
религиозности сознания возможно с уходом вектора сознания от положения границы
ограничения, то есть при увеличении творческой составляющей и составляющей
согласованности. Реальная религиозность эта религиозность действующего,
творческого сознания, и, прежде всего, сознания реализующегося в историческом
процессе. Это и знали основатели христианства, когда утверждали, что истинная
вера возможна как церковь, как религиозность, реализующаяся в совместном
действии всех членов христианских общин. Представляется, что этот вопрос
волновал и Достоевского, когда он представил две формы святости, одну
деятельную и всю подчиненную реальной жизни святость старца Зосимы и другую
застывшую, подчиненную только голой форме святость отца Ферапонта.
Примечательно, что Зосима отправляет Алексея Карамазова в мир, а не оставляет в
монастыре, как бы подчеркивая тем самым свой духовный опыт, который для него
заключен в том, что Бог живет не только за стенами монастыря но и реальной
человеческой жизни.
Таким образом, мораль
действующего, исторического, как и любого другого творческого процесса, всегда
будет отличной от морали христианской, но всегда последняя будет оценочной
нормой для морали исторической. Так христианство оказалось включенным в
механизм исторического процесса. Изменяющаяся религиозность сознания задает
движение вектора сознания наряду с другими его составляющими и определяет
развитие исторического процесса. Наши действующие, реализуемые моральные нормы
формируются как результат исторического процесса и так же подвижны, как и он,
но всегда сохраняется их проекция на вне историческую мораль Нового Завета.
Безусловно, это есть тема для философии, но еще в большей степени она должна
определять содержание и смысл политики, которая и должна отвечать на вопрос к
каким последствиям приводит в данный исторический момент, отслеженный ей "
разбег" между первой и второй моралью. Да и сама христианская мораль
приобретает смысл и значение, если действует, живет своей жизнью историческая
мораль. Можно сказать, что действующая мораль не есть установленная норма, а
всегда есть процесс порождения исторической морали, содержание и сущность
которой определяется структурой сознания и характером ее изменения. Интересно в
этом смысле обратится к Пушкину, который наверно первый в России искал смысл
истории в самой истории. В Борисе Годунове все предопределено самим фактом
отступления от Божественных норм, когда отступление от этих норм достигает
таких величин, что дальнейший ход событий, истории уже предопределен этим
фактом. Народ безмолвствует, как бы понимая, что от него уже ничего не зависит.
Другая ситуация в Капитанской дочери. Здесь действует не только Провидение, но
и люди, которые меняются сами и меняют историю.
C нашей официальной историей
ситуация иная. Не касаясь времен отдаленных, обратимся, к примеру, к истории
прошедшей войны. Несмотря на не преходящее значение ее хода и тем более ее
результатов на жизнь людей огромной страны, история войны по-прежнему
представляется бесконечным нагромождением дат, наименований соединений,
дивизий, фронтов, участвовавших в бесконечных боях и сражениях. Это,
безусловно, так и, наверно, важно, но в нашей истории отсутствует ответ на
вопрос, в чем люди этой страны видели смысл происходившего, в чем они видели
смысл истории, какие изменения сознания должны были произойти, что бы вынести
этот неимоверный груз истории и, главное, какое будущее должно было построить
это другое, измененное сознание. Тот факт, что эти события так быстро
забываются и так мало влияют на наше сегодняшнюю жизнь и сознание, говорит о
том, что история странным образом мало влияет на наше сознание, а это признак
того, что мы народ не исторический. Мы постоянно находимся в плену символов и
не можем одолеть путь от символа к идеи. История не может быть набором
символов, иначе она превращается в мозаику, перестраиваемую по прихоти политиков,
по велению времени или новой исторической теории. В конечном итоге наша жизнь,
будь то история народа, государства или человека это история сознания.
Возникновение символа как некой
законченной формы есть акт сознания, результат реализации определенной
структуры сознания. Но если идея рождается как результат движения вектора
сознания, то символ возникает как завершение этого движения, когда вектор
"выходит" на границу разрешенной зоны.* Уход с границы зоны возможен
как результат определенного изменения составляющих сознания. Однако возможно и
такое изменение составляющих, когда вектор, несмотря на эти изменения, будет
скользить по пространственной границе разрешенной зоны, когда сознание остается
действовать в символьной среде. Уход сознания с границы является необходимым
условием рождения идей, условием перехода от формы, от символа к исходной идеи.
Древняя мудрость говорит:
"не сотвори себе кумира", или иными словами освободись от власти
символа. Мы удивительным образом не делаем этого, оставаясь в плену символов,
не прикладываем усилий к абсолютно необходимому осмыслению истории. Многие
странности русского характера, отсутствие, казалось бы, естественно необходимых
моральных ограничителей в повседневной жизни указывают на эту нашу не
историчность, указывают на нашу неспособность вписать себя в исторический
процесс, неспособность строить свое сегодняшнее поведение в зависимости от
картины ожидаемого будущего.
Жизнь в истории предполагает
"встраивание" сознания в течение времени. Связь настоящего, прошедшего
и будущего возможна только как деятельность сознания и в этом смысле или точнее
через процесс изменения сознания только и возможно существование исторического
времени, в том числе и исторического будущего. Это ожидаемое будущее не
выстраивается в нашей жизни и истории. Российское общество существует без
прогнозируемых будущных целей, что еще раз указывает на не историчность нашего
общества. Сама же хронология исторических событий не является определяющей в их
значимости.
Можно сказать, что каждое сознание
живет в своем историческом времени, а точнее определяет ход этого времени. Но
тогда время идет по-разному и для различных социальных групп одного социального
сообщества. Тогда результирующее, историческое время следует определить как
цивилизационный темп для данного социального сообщества, который определяется
распределением векторов в пространстве свободы. В этой связи естественно
возникает вопрос как возможно существование и тем более согласованное развитие
социальной общности, если различные социальные группы, входящие в ее состав
существуют в различных исторических временах и где предел в разрыве времен,
делающий невозможным само существование этой общности.
Если же говорить о демократии,
то при всем многообразии ее определений она есть, прежде всего, механизм жизни
народа, нации в истории и, следовательно, ее реализация требует определенного
состояния общества, требует осмысления истории как процесса эволюции сознания,
как проявление, выделение из исторического процесса смысла истории. Все указанное
не говорит о не возможности построения демократии в России, а указывает на
необходимость переосмысления наших понятий о сущности демократии и многих наших
представлений и выводов из истории и не только нашей. Характер, вид, объем
действия демократических институтов определяется уровнем историчности народа и
если существует потребность жизни в реальной истории, а не в потустороннем
мире. Жизнь в истории, так же как и творческая реализация личности, изменяет
сознание, тем самым определяет структуру общества и возможные пути его
развития, задает цивилизационный темп.
Переход от символа к идеи,
требует не просто смены одной системы символов на другую, в том числе и
религиозную, а изменение сознания, его структуры, если хотите управление этим
процессом через обучение, образование, через осознание смысла своей истории.
Религиозность, как составляющая нашего сознания, безусловно,
"задействована" в процессе познания, в процессе творчества, но она
становится таковой, если свободна от власти символов, в том числе и
религиозных.
* см. Л. Захаров: "Три
составляющих свободы.
Список
литературы
А. Бергсон: "Творческая
эволюция". М., 2001 г.
К.Ясперс: "Смысл и
назначение истории".
Н.А. Бердяев: "Судьба
России".
Б.В. Раушенбах: "Логика
троичности", ВФ №3, 1993.