Пространства власти: физическое, метафорическое,
ментальное
Н.Ю. Замятина
Концепции пространства, применимые к исследованиям
пространства власти
Понятие «пространство» в научном обороте используется
в различных значениях. Наиболее распространенных значений два: «физическое»
пространство и пространство как метафора (и понятийная конструкция),
используемая для описания структуры некоторого явления в соответствии с
некоторой условной системой координат (см., например, пример построения
электорального пространства, описываемого в координатах «левые» «правые»,
«западники почвенники» и т.д.1). Обе из названных концепций пространства могут
быть успешно использованы в исследованиях власти.
«Физическое пространство». Концепция «физического»
(его также иногда называют «географическим»2) пространства актуальна для
изучения размещения в пространстве явлений, а главное — для изучения
возможностей их влияния друг на друга в зависимости от взаимного расположения.
Важную роль здесь занимает сравнительное изучение
«проницаемости» пространства. Речь идет о способности явлений и информации
распространяться в пространстве на то или иное расстояние, с той или иной
скоростью. Так, например, ясно, что с развитием железнодорожного транспорта
проницаемость пространства резко возрастала: и товары, и идеи могли
преодолевать определенное расстояние за меньший промежуток времени. Понятие
«проницаемости пространства» (а также обратное ему понятие «силы трения
пространства») не нашли в географии достаточно глубокой теоретической
проработки"', однако изучение практических аспектов проницаемости
пространства получило весьма широкое распространение. В частности, в географии4
и отчасти в исторической географии5 широко применяется картографический метод
изохрон, фиксирующий точки, достигаемые из некоторого центра отсчета за одно и
то же время. В основном данный метод нашел применение в градостроительном
деле6, однако весьма перспективным выглядит и его применение в изучении
«физического» пространства власти. На наш взгляд, особенно актуален вопрос
времени и путей распространения информации, позволяющей переосмыслить степень
информационной автономности того или иного региона страны в тот или иной
исторический период.
Пространство как метафора также может быть достаточно
плодотворно использовано в исторической науке. В частности, собственно
историческое время может быть представлено и как пространство, а отдельные
эпохи как регионы. Подобная «замена» плодотворна, главным образом, в
методологическом плане; в частности, она позволила бы обогатить некоторые
исторические и политологические понятия за счет наработок из области изучения
географического пространства. Наиболее актуальным нам видится здесь
использование опыта районирования; в частности, различение узлового и
ареального районирования7.
Ареальное районирование предполагает выделение
внутренне максимально однородных территорий. Основная процедура такого рода
районирования разграничение, или делимитация районов, понимаемых как внутренне
однородные. Таким образом, ареальное районирование имеет дело, главным образом,
со статическими типологическими сущностями.
Узловое районирование ориентируется на выделение
«узловых точек» различных процессов например, центров притяжения мигрантов, зон
отложения геологических осадков и т.д. и имеет дело, главным образом, с динамическими
явлениями. При этом проведение границ между зонами тяготения разных центров
является второстепенной задачей. Иногда допускается даже так называемое «безграничное
районирование» когда выделяются лишь центры, но не границы районов (при этом
подразумевается, что явление постепенно слабеет с увеличением расстояния от
выделенных центров, переходя, наконец, в некую межрайонную «мертвую зону», где
оно не выражено)8.
В любом случае важно, что узловое и ареальное
районирование приводят к существенно различным вариантам проведения границ на
одной и той же местности. Проще всего это объяснить на примере физической
географии. Типологически (ареальное районирование) по своим характеристикам
будут различаться вершина, склон и подошва (подножие) горы. Однако в
функциональном плане и вершина, и склон, и подошва будут частью единого
динамического ландшафта (его называют «катена»), с единым процессом передачи
вещества и энергии сверху (с самой вершины) вниз по склону с отложением
снесенного вещества внизу у подошвы склона.
Аналогично, различаются и контуры узлового и
ареального в социальной географии; приведем простейший пример. Выделенные по
типологическим признакам (климат, почвы, национальный состав и т.д.) районы А и
Б будут иметь определенную границу (например, по реке); в то же время в
функциональном плане (узловое районирование) районы А и Б могут иметь другие
границы например, в случае, когда через разделяющую типологические районы А и Б
есть мост, и жители ближайшей к мосту деревни из «ареального» района Б будут
ездить за покупками в город А, тогда как осталные жители района Б в город Б.
Соответственно, часть территории «ареального» района Б, откуда жители ездят в город
за реку в район А, войдет в состав «узлового» района А.-См. рис. 1,
Поскольку в социально-экономической географии узловое
районирование обычно касается динамических явлений, оно является синонимом
выделения (или разделения) так называемых «зон влияния» экономических,
миграционных или политических центров.
Наиболее вероятные варианты границ между раинами А и
Б: ••• При ареальном районировании
. При узловом (функциональном) районировании
Рис. 1. Пример различия границ между двумя районами
при ареальном и узловом районировании. Штриховкой показано различие ареальных
признаков территории (например, левый берег реки горный, правый равнинный).
Применение метафорических узлового и ареального
районирования к политической истории позволило бы допускать сосуществование
двух подходов, например, к определению границ периода империи. Временное
«ареальное районирование», ориентированное на традиционные типологические
признаки, подразумевало бы одни границы империи (от момента возникновения до
момента распада). Временное «узловое районирование», ориентированное на
функциональную сторону вопроса, установило бы иные границы.
В частности, «узловой» подход потребовал бы выделения
своеобразного периода апогея («смыслового центра») империи, когда большинство происходящих
в обществе процессов могло бы быть охарактеризовано как процессы, характерные
для империи. В то же время, видимо, выделились бы и периоды, на протяжении
которых происходило бы постепенное по мере удаления во времени от периода
«апогея» ослабление процессов и явле-ний, свойственных для апогея империи, а
также появление и нарастание новых. Тем самым, можно было бы говорить о
своеобразной темпоральной «зоне влияния» империи, на протяжении которой
сохранялись бы некоторые свойственные для империи и сформированные в имперский
период институты и явления (простейший пример отражающие имперские реалии
административные границы, сохраняющиеся иногда достаточно длительное время9).
Характерно, что «зона влияния» может иметь значительно большую протяженность,
чем собственно «смысловой центр» (см. рис. 2).
Зона
влияния Смысловой центр Зона влияния Расстояние (в пространстве или во времни)
Рис. 2. Распределение зон влияния смыслового центра (в
пространстве или во времени). Смысловым центром может быть эпицентр, очаг
любого явления, центр притяжения (например, мигрантов, рабочей силы), а в
метафорическом смысле период (зона) наибольшей выраженности любого явления.
В этой связи темпоральная «зона влияния» Российской
империи может простираться вплоть до наших дней если в обществе наших дней
будут зафиксированы какие-то процессы, характерные для «апогея» империи;
положение в темпоральной «зоне влияния» империи не означает, что одновременно
не может происходить нарастания процессов, свойственных для следующего, уже
«неимперского» апогея. На наш взгляд, определение темпоральной протяженности
имперской «зоны влияния» в нашей стране является одним из весьма актуальных
междисциплинарных проблем тем более, что ряд авторов неоднократно отмечали
различные признаки имперского устройства как в СССР, так и в современном
российском обществе10.
Помимо названных физического и метафорического
пространства в географическом обороте существует понятие «ментального» (или
«мысленного») пространства.
Ментальное пространство. В общем случае ментальное
пространство можно определить как пространство, существующее в представлении
того или иного человека, а также группы людей, культуры".
Ментальное пространство изучается в географии в
нескольких аспектах. Наиболее распространено изучение представлений о взаимном
расположении тех или иных объектов, составление так называемых ментальных
(мысленных) карт. Исследования такого типа составляют ядро поведенческой
географии12. Базой для такого рода исследований служит то обстоятельство, что
многие объекты в силу определенных закономерностей отражены в сознании как
расположенные ближе или дальше друг к другу, чем в действительности. Очень
часто оказывается, что тот или иной географический объект (город, район) вообще
«выпадает» из ментальных карт это означает, что люди попросту не знают (не
помнят) о его существовании. Заметим, что при этом речь не идет о пространстве,
ставшем / не ставшем известным в ходе географических открытий речь идет об
объектах, известных науке, но о которых люди не помнят в своей повседневной
жизни (небольшие города, некоторые отдаленные районы страны и т.д.). Работы
такого типа получили некоторое распространение в политической науке: здесь
выявляется географический спектр объектов, известных некоторому субъекту или
обществу. В качестве простейшего исследования данного типа можно назвать работу
О.И. Вендиной13. Изучение представлений о местоположении тех или иных объектов
в различные периоды дает важный материал к изучению картины мира в целом14.
Помимо темы изучения мысленных карт достаточно
распространено изучение «содержания» представлений о конкретных местах (образов
мест), а также влияние их на принятие решений (любопытна, например, работа об
образах Аляски у представителей сената США в момент ее покупки15).
Наконец, ряд географов занимаются общими свойствами
пространства, его мировоззренческим значением16.
Между тем практически неизученной остается достаточно
обширная область географических представлений, а именно: мысленные
пространственные структуры. Но именно эти структуры, по нашему мнению,
составляют основную «ткань» ментального пространства.
Основанием для такого предположения служат достижения
психологии и когнитивных наук в целом (ряд наук, связанных с изучением
сознания). В частности, установлено, что информация кодируется в сознании в
виде набора стереотипных ситуаций, или структур (фреймы)17. Исходя из этой
посылки, следует предположить, что пространственная информация о местоположении
различных объектов представлена в сознании не напрямую (например, через
привязку разных объектов к однотипным координатам, как на реальной
географической карте), а через некоторые опосредующие мысленные структуры.
Одной из таких структур является
административнотерриториальное деление. Как установлено, оно действительно
является опосредующим звеном при сравнении местоположения, например, городов. В
частности, американские исследователи установили, что сравнение местоположения
двух городов мысленно производится в несколько стадий: каждый из городов
соотносится со своим штатом, затем сравнивается местоположение штатов
(например, какой из них западнее, а какой восточнее), а затем полученное
соотношение штатов «автоматически» переносится на сравниваемые города (этот
опыт описывается не только в географической, но и в психологической
литературе)18.
Однако, очевидно, что существует еще целый ряд
мысленных стереотипных структур (фреймов), опосредующих представления о
географических объектах причем не только представления об их местоположении, но
и об их содержательном образе. Такими опосредующими мысленными структурами,
очевидно, служат мысленные конструкции, стоящие за понятиями «центр»,
«периферия», «граница» и «приграничье», «столица», «окраина» и т.д. во всяком
случае, указание на то, что данный район является центральным или окраинным в
стране заставляет нас соотнести с ним некий стереотипный образ центра или
окраины19. Кроме того, за отдельными географическими понятиями (Москва, Урал,
Сибирь) в определенной культуре, по-видимому, также стоят вполне определенные
стереотипные мысленные структуры, соотнесение с которыми позволяет
ориентировать в сознании менее известные географические объекты (как это
происходит в случае указания на то, что городок N находится вблизи Москвы, на
Урале, в Сибири)20. По нашему мнению, совокупность подобных стереотипных
структур (фреймов), позволяющих ориентироваться относительно различных
географических (пространственных) объектов действительности и образует «ткань»
мысленного пространства каждого человека, мысленные координаты, с которыми
соотносятся представляемые объекты.
Здесь важно отметить, что фреймы, или стереотипные
мысленные структуры, возникают в сознании каждого отдельного человека в ходе
научения (сбора и организации в сознании знаний об окружающей
действительности), однако можно говорить и наиболее распространенных в той или
иной культуре фреймах (стереотипных структурах).
Характерно, что «среднее» содержание почти всех
перечисленных понятий («центр», «граница» и т.д.) может меняться в зависимости
от культуры и в разные исторические периоды; в частности, показано изменение
содержания понятия «граница» со временем21. При этом структура ментального
пространства оказывает важное влияние на реальные исторические события, главным
образом, через понимание «легитимности» границ, центров и др. пространственных
структур участниками событий; в частности, в вышеуказанной работе
прослеживается влияние русского и китайского стереотипов «границы» на ход
русско-китайского разграничения реальной территории22; любопытно, что автор
определяет русский и китайский типы понимания «границы» как «капиталистический»
и «феодальный», т.е. как присущие определенным историческим периодам.
Вариативность базовых пространственных стереотипов в
разных культурах и периодах позволяет предположить наличие неких
пространственных стереотипов (например, особого понимания понятий «центр»,
«периферия», «граница» и т.д.), свойственных исключительно империи.
Структура ментального пространства власти: теоретические
аспекты изучения
Методологическая основа нашей работы положение о
наличии в сознании членов общества определенных стереотипных представлений об
устройстве пространства, служащих для ориентации и действий в пространстве
реальном, и в частности, реальной организации власти в пространстве.
Стереотипные представления, в свою очередь, организованы в виде самостоятельных
(хотя и взаимосвязанных друг с другом) стереотипных ментальных пространственных
структур.
Стереотипной пространственной структурой (слово «ментальной»
в дальнейшем будем опускать, подразумевая именно ментальные стереотипные
пространственные структуры) назовем устойчивую в данном обществе совокупность
мысленных связей между объектами, позволяющую носителю данной ментальной
структуры судить о свойствах объекта на основе соотнесения его с определенными
территориальными (географическими) объектами. При этом может производиться
соотнесение как с абстрактными, обобщенными мысленными конструкциями (положение
в центре, на границе), так и с конкретными территориальными объектами, образ
которых запечатлен в общественном сознании (положение в Сибири, положение под
Москвой).
Критерием наличия стереотипной пространственной
структуры в каждом конкретном случае является следующая ситуация: указание на
определенное местоположение объекта заставляет наделять этот объект
определенными (для данной культуры) характеристиками. Так, например, указание
на расположение города N в 15 км от Москвы в стереотипном случае должно вызвать
у жителя России вполне конкретный образ города N как подмосковного «спального
района» (стереотипная ситуация). Напротив, указание на положение города N в 15
км от города Троицк не вызывает образа города N, т.е. не вызывает обращения к
стереотипной ситуации.
В общем случае работа по изучению стереотипных
пространственных структур империи должна быть разделена на несколько этапов. На
первом этапе необходима выработка критериев идентификации и классификации
стереотипных пространственных структур. На втором этапе — выявление возможных
вариантов стереотипных пространственных структур. Наконец, на третьем этапе
необходим «отсев» стереотипных пространственных структур, не имеющих отношения
к имперскому устройству.
Первый, теоретический, этап выработка критериев
идентификации и классификации пространственных структур был выполнен нами на
базе классического страноведческого материала23. Охарактеризуем кратко эти
критерии.
Стереотипные пространственные структуры представляют
совокупность мысленных связей между географическими объектами, а также разного
рода свойствами и характеристиками. Для классификации стереотипных
пространственных структур нами выбрана одна из возможных классификаций. Она
строится, с одной стороны, на классификации задействованных в мысленных связях
географических объектов, с другой на классификации возможных видов связей между
объектами.
Поскольку собственно значения понятий типа «центр»,
«район», «граница» и т.д. как раз и нуждаются в уточнении, классификация
географических объектов была построена на основе простейших видов пространственного
соотношения географических объектов, а именно: 1) два географических объекта
включают один и другой территориально, как, например, страна и ее столица,
страна и ее район, район и его центр; и 2) два географических объекта,
территории которых не пересекаются. При более подробном исследовании возможна
дальнейшая детализация данной классификации (например, выделение граничащих и
неграничащих несовмещающихся объектов и т.д.).
Что касается критериев мысленных связей, то для их
выделения был собран материал по всем возможным типам отношений в рамках каждой
из выделенных групп, для чего был изучен весь спектр ментальных географических
соотношений между различными географическими объектами в высказываниях об
отдельном регионе24.
По характеру информационного механизма все виды
соотношений в обеих группах разделены на следующие классы:
Трансляционные соотношения (полная или частичная
мысленная трансляция информации с одного объекта на другой; например,
утверждение А похож на Б).
Позиционные (ролевые) соотнесения (установление роли
объектов в их приписываемом им физическом взаимодействии; например, А
поставляет сырье в Б).
Переходные соотношения (сочетание трансляции
информации и установления роли объектов). Такие соотношения чаще всего
используются для придачи количественных характеристик ролевым соотношениям.
Примером такого соотношения может служить выражение «А поставляет продукцию в
Б», если по контексту важно, что информация о Б важна для понимания характера
описываемого явления (например, является ли Б крупным или мелким, зарубежным
или отечественным регионом-потребителем).
Кроме того, были выделены три особые формы
соотношения: характеристики географического положения, фоновые соотношения
(количественная характеристика объекта А «с точки зрения» объекта Б, например:
город А самый крупный в стране Б).
Последней в числе особых форм соотношения выделен вид
соотношений с использованием обобщающих пространственных понятий. Такие понятия
рассматриваются нами как понятия, используемые для наименования осознаваемых
стереотипных пространственных структур («центр», «граница» и т.д.), или
непосредственные вербальные «ярлыки» абстрактных фреймов. Характерно, что при
использовании такого рода понятий автор подразумевает, что читатель должен
владеть соответствующим фреймом «центра», «границы» и т.д. и почти никогда не
дает «расшифровки» того, какая же именно мысленная структура стоит за этим
понятием.
Наконец, можно выделить еще одни вид соотношений
соотношения концептуализации, определения понятий (например, соотношения типа
«А — самостоятельный район, так как ясно выражены его границы с соседними
районами Б и В»). Все рассмотренные соотношения были связаны с атрибутацией
используемых понятий (наделения их тем или иным значением), тогда как
концептуализация есть собственно создание понятий, и требует специфических
методик изучения.
Сугубо пространственные соотношения («А расположен
восточнее Б») не были рассмотрены, за исключением тех случаев, когда по
контексту ясно следовало, что такое соотношение имеет целью не только сообщить
местоположение А, но и сообщить некоторые содержательные сведения об А, из
этого положения вытекающие (т.е. когда давалась характеристика географического,
а не геометрического положения). Соотношения последнего типа были выделены в
особый тип соотношения «географического положения».
В рамках трансляционных соотношений выделены
соотношения, связанные с калибровкой информации (А больше, чем Б; А производят
продукции больше, чем Б), фокусировкой информации (А отличается определенным
свойством, особенно выражено это свойство в его районе Б; А поставляет сырье в
другие районы страны, в частности, в район Б), а также специфические
соотношения, связанные с созданием смысла одного из объектов на основе
известного ранее смысла другого объекта (А имеет ту же структуру хозяйства, что и Б; жители А
работают там же, что и жители Б; по многим характеристикам А похож на Б).
Таким образом, весь набор стереотипных
пространственных структур может быть представлен как сочетание видов
географических объектов, с одной стороны, и видов устанавливаемой между ними
мысленной связи, с другой. Важную роль могут играть также сочетания
стереотипных ситуаций (суперфреймы).
Второй этап работы связан с выявлением возможных
стереотипных пространственных структур, распространенных в том или ином
обществе. Здесь важно отметить, что значение (содержание) стереотипных
пространственных структур разных видов (из выделенных нами) оказывается в
различной степени зависимо, с одной стороны, от вида структуры, а с другой — от
конкретных географических объектов, вовлеченных в структуру. Иначе говоря, если
речь идет, например, о функциональной стереотипной пространственной структуре,
то для придания географическому объекту обусловленного структурой смысла
достаточно сказать, что это, например, поставщик сырья, т.е. указать лишь на
тип взаимодействия. Если же речь идет о трансляционной структуре, то для
придания географическому объекту обусловленного структурой смысла уже
недостаточно указать на его сходство с каким-либо другим объектом; важно указать
на объект сходства. Кроме сравнительных и шире — трансляционных — соотношений,
выбор геообъектов для соотношения вариативен при иерархических и фоновых
соотношениях, при характеристиках географического положения и, возможно, при
использовании некоторых пространственных метафор.
Примеры критериев для изучения роли в культуре
трансляционных стереотипных пространственных структур
Тождество «сверху-вниз» и «снизу-вверх». Опыт изучения
конкретных стереотипных пространственных структур показывает, что в группе включающих
друг друга географических объектов очень важно выделение двух следующих
подгрупп. В одну из них должны входить стереотипные пространственные структуры,
включающие ментальное соотнесение меньшего (по площади) географического объекта
с большим, в другую — большего с меньшим.
Актуальность данного разделения связана с достаточно
распространенной гипотезой о разделении обществ на два типа: с преобладанием
мышления «от целого» — ex toto — и «от частного» — ex parte25.
Практическим признаком распространения ментальной
пространственной структуры того или иного типа может, по-видимому, служить
наиболее распространенный принцип наименования административных единиц. По
мнению географа М.П. Крылова, для обществ с преобладанием способа рассуждений
«от целого», ex toto — то есть централистских — характерна практика
наименования регионов по их центрам26. Однако вопрос этот не так прост. В
частности, в России названия разного типа современных субъектов, а также
губерний прошлого скорее отражают степень интегрнрованности субъекта в единую
среду государства: названия, не связанные с названиями центров регионов, более
распространены на окраинах, а также в отношении нерусских территорий. Кроме
того, помимо официальных названий, достаточно распространены неофициальные, и
среди них также встречаются и те, и другие. В частности, на официальных сайтах
современных российских регионов в Интернет встречались как неофициальные
названия, образованные по центрам соответствующих регионов, так и по другим
принципам. Примеры первого типа: Белгородчина, Брянщина (также Брянский край,
Брянская земля), Вологодчина, Мартайга (Мариинская тайга — по г. Мариинск),
Кузнецкий край (Кемеровская область), Оренбуржье, Псковский край (также
Псковская земля), Тамбовщина (также Тамбовский край), Тверская земля и
Ярославия. Примеры второго типа преобладают, особенно распространено
использование в качестве неофициальных названий субъектов названия природных
(Забайкалье, Зауралье, Прикамье), и исторических районов (Югра).
Названия не единственный признак использования
стереотипных пространственных структур вида «сверху—вниз» или «снизу—вверх».
Допустимо исследование проявлений их в разного рода текстах, ср.: «Урал —
опорный край державы» и «Уралу некуда выходить из России. Сама Россия состоит
из подобных Уралов, Сибирей, Поволжий» (пример приведен С.Е. Вершининым27).
Полное исследование относительно принципа построения
ментального пространства по принципу ex toto или ex parte требует более
тщательных исследований, причем не только названий, но и использования той или
иной логики в самых различных дискурсах.
Трансляционные модели «Центра». Следующий пример
связан с изучением общих принципов сопоставлений географических объектов и
возможных отклонений от них.
Наиболее простым видом связи между регионами, один из
которых идентифицируется как центральный, является позиционная (функциональная)
связь, соответствующая традиционному определению центра в системе
«центр—периферия», «Центр» в таком случае выступает, с одной стороны, как
поставщик (решений), с другой как потребитель (сырья), с целым рядом побочных
значений типа успешного конкурента за инвестиции и т.д. Заметим, что именно в
такой «системе координат» чаще всего определяют «центр» и «периферию», а также
«регион» в социально-экономической географии28.
Однако наше исследование зафиксировало, что возможна и
другая (точнее, другие) мысленные «системы координат», в которых формируется
понятие «центр», и этой системе соответствуют структурно другие представления о
нем. Это «система координат» трансляционных соотношений.
Рассмотрим смысл понятия «центр» в системе
трансляционных соотношений. В рассмотренной нами страноведческой литературе
рассматриваемые объекты сравниваются с другими объектами. При этом наиболее
распространенными объектами для сравнения служат объекты, являющимися первыми
(или, реже, последними) в своем роде или близкими по иерархии (последнее обычно
в случае, когда сам характеризуемый объект является первым в своем классе).
Этот принцип основан на представлениях об иерархии объектов: характеризуемый
геообъект сравнивается с геообъектами. Города сравниваются с крупнейшими
городами страны (или мира), металлургические центры с крупнейшими, или наиболее
старыми, или наиболее известными металлургическими центрами, указание на
первенство сопровождается указаниями на объект, занимающий по тому же критерию
второе место и т.д. Здесь особенно важно, что аналогичным образом увеличивается
частота сравнений с объектами, которые лишь кажутся важными для сравнивающего,
но не выполняют доминирующих функций в реальном, «физическом» пространстве.
Таким образом, на основе данных о распространении
сравнений возможно выявление нетрадиционных, сугубо ментальных (т.е. не
являющихся реальными центрами политической или экономической власти) центров,
являющих собой образец для подражания, «мерило» и т.д.
Отсюда первый признак определения ментального центра:
с каким объектами сравнения происходят чаще всего, а также сопоставление
выполняемых этим объектом ролей: ментальной и реальной (экономической,
политической, etc. для этого существуют хорошо отработанные методики; в
частности, экономическая мощь города обычно оценивается как пропорциональная
численности населения и т.д.).
В рамках исследований ментального пространства
империй, на наш взгляд, особенно важно изучение роли объектов, не выполняющих
важной экономической или политической роли, но являющихся ментальными центрами,
например, для России Рим, Иерусалим, Константинополь (в трансляционных
соотношениях типа «Третий Рим»29, «Новый Иерусалим»). Особо можно было бы
оценить важность не только внутренних, но и внешних центров для ментального
пространства империи; последнее, по-видимому, особенно актуально (кстати, даже
распространение популярного трансляционного соотношения «Северная Венеция», как
показывает исследование Каганова, изначально было обусловлено сакрализацией
Венеции в русском сознании30. Однако окончательно установить важность внешних
сакральных центров в ментальном пространстве империй должны специальные
сравнительные исследования, причем по материалам различных стран и/или
периодов.
Кроме того, проведенные ранее исследования показывают,
что в ряде стран существуют отдельные регионы, сопоставляемые с каким-либо
другим регионом особенно часто, т.е. регионы, как бы несамостоятельные в своем
образе. Это, например, Юг США (повышенная частота сопоставлений с Севером),
Север России (сопоставления с Большой Землей, Материком, районом основной
полосы расселения). Изучение этого феномена также актуально для нашей проблемы.
Модель ментального «центра» по механизму «тождества».
Данный вариант определения центра связан с соотношением некоторого региона или
города (определяемого как центральный) с более крупной территориальной единицей
(например, страной).
Во-первых, центр часто используется как синоним
объекта, центром которого он является. Во-вторых, существует целый спектр
соотношений, указывающих на значительную информационную роль одного объекта в
формировании образа более крупного объекта. На наш взгляд, хотя бы некоторые из
них можно считать указанием на выполнение первым объектом роли центра второго
(«А есть достояние Б», «А есть сердце Б», «А есть самая интересная часть Б» и
т.д.). Более подробный «список» выражений, жестко указывающих на центральность
одного объекта по отношению к другому, нуждается в уточнении.
Однако уже сейчас можно в качестве гипотезы предложить
нетрадиционное определение центра, которое можно условно сформулировать
примерно в следующем виде: ментальный центр страны (региона) есть то, что
олицетворяет страну (регион) в целом.
Конкретные исследования в этом направлении должны
выявить распространенность явления «олицетворения» в стране в целом; особо
интересна в этом случае роль центральных и пограничных регионов. Даже в
современных условиях в ряде регионов России распространена идея выполнения
особой роли «представительства» России в том или ином районе, например:
«Астрахани, Калмыкии и Дагестану определено судьбой представлять Россию на
Каспии (выделено мной. Н.Э.)3'. Особая роль в представлении страны в целом у
центра и пограничных регионов, на наш взгляд, вполне может стать одним из
ключевых признаков ментального пространства империи (другие, не-имперские
признаки представительства могут быть связаны с наиболее продуктивными,
например, в экономическом плане районами, типа «Урал опорный край державы»).
Один из наиболее приемлемых способов дальнейшего
изучения ментального пространства империи изучение типов стереотипных
пространственных структур, соответствующих некоторым определенным элементам
физического пространства империи. В частности, традиционно выделяются центр,
границы и некоторые другие общепринятые структурные элементы пространства
империй. Задача изучения ментального пространства империи сводится, в таком
случае, к изучению того, какие именно варианты стереотипных пространственных
структур (и в каком соотношении друг с другом) чаще встречаются в имперских
обществах, чем в обществах государств с не-имперским устройством. Заметим,
однако, что этот путь чреват «пропуском» некоторых важных ментальных
пространственных структур, не имеющих пока соответствующего видового названия
(т.е. структур помимо «центра», «границы», «региона» и т.д.).
Список литературы
1 Лапкин В.В. Возможности количественного описания
электоральной динамики // Политические исследования. 2000. № 2. С. 81.
2 См.: Королев С.А. Бесконечное пространство: геои
социографические образы власти в России. М.: ИФ РАН, 1997.
3 См.: Хаггет П. География: синтез современных знаний.
М: Прогресс, 1979; Джеймс П., Мартин Дж.
Все возможные миры. История географических идей. М.: Прогресс, 1988; Преображенский
B.C., Александрова Т.Д., Максимова Л.В. География в меняющемся мире. Век XX.
М.: ИГ РАН, 1997; Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. Смоленск:
Ойкумена, 1999 и др.
4 Хаггет П. Указ, соч.; также: Тикунов B.C.
Моделирование в картографии. М.: изд. МГУ, 1997.
5 Джонстон Р.Дж. География и географы: Очерк развития
англо-американской географии после 1945 г. М.: Прогресс, 1987.
6 См.: Линч К. Совершенная форма в градостроительстве.
М.: Стройиздат, 1986.
7 См.: Родоман Б.Б. Указ. соч.
Смирнягин Л.В. Районы США. М.: Мысль, 1988.
9 Здесь достаточно привести расхожий пример
современных африканских государств, границы между которыми часто не отражают
племенных реалий, что нередко приводит к гражданским войнам. См. также: Карр Э.
История Советской России. Кн. 1: Т. 1-2. М.: Прогресс, 1990; Каганский В.Л.
Административнотерриториальное деление: логика системы // Известия РАН. Серия
географическая. 1993. № 4. С. 85-94; Акименко А., Алексеев А., Лавров А.,
Шувалов В. Путь к совершенной модели административного устройства// Федерализм.
1996. № 2. С. 127144. Применительно к Римской империи и границам средневековых
западноевропейских государств вполне очевидные примеры см.: Ле Гофф Ж.
Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.
10 См.: Каганский В.Л. Советское пространство // Иное.
Т. 1. М: Аргус, 1995. С. 89—130; он же. Регионы в постсоветском пространстве //
Российские регионы в новых экономических условиях. Сб. статей / Ред. Ю.Г.
Липец. М.: ИГ РАН, 1996. С. 30—36. Кола Д. Противоречия в конституционной
истории СССР/России и строительство многонационального правового государства //
Политические исследования. 1998. № 6. С. 64—80. Левинтов А.Е. Постсоветская
сатрапизация и возможности будущей регионализации России // Новые факторы
регионального развития. М.: ИГ РАН, 1999. С. 97—105; Яковенко И.Г. Российское
государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск:
«Сибирский хронограф», 1999; Замятина Н.Ю. Модели политического пространства //
Политические исследования. 1999. № 4. С. 29—42; Кордонский С. Рынки власти:
Административные рынки СССР и России. М.: О.Г.И., 2000 и др.
" Lakoff G.,
Johnson M. Metaphors we live by. Chicago, 1980; Fauconnier G. Mental spaces:
Aspects of Meaning Construction in Natural Language. Cambridge: Cambridge
Univercity Press, 1994; Fauconnier G., Sweetser E. Spaces, Worlds, and Grammar
(Cognitive Theory of Language and Culture). Chicago: Univercity of Chicago,
1996; Fauconnier G, Mappings in Thought and Language. Cambridge: Cambridge Univercity
Press, 1997.
12 Голд Дж. Психология и география: основы поведенческой географии. Пер. с англ. / Авт. предисл. С.В. Федулов.М: Прогресс,
1990. Название «поведенческая география» распространилось, в основном, в 50-е
годы, и отражало ситуацию, когда связанная с изучением представлений отрасль
географии опиралась преимущественно на так называемую поведенческую парадигму в
психологии. Впоследствии поведенческая парадигма в психологии сменилась
когнитивной (так называемый «когнитивный переворот: см. Кубрякова Е.С.,
Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. / Под общей редакцией Е.С.
Кубряковой. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: филолог, факультет МГУ,
1996), однако название «поведенческая география» остается более
распространенным, чем более адекватное на современном уровне знаний название
«когнитивная география»; особенно это характерно для русскоязычных текстов.
13 Вендина О.И. Геополитическая картина мира в
российских средствах массовой информации (на примере «Независимой газеты») //
Геополитическое положение России: представления и реальность / Под ред. В.А.
Колосова. — М.: Арт-Курьер, 2000. Глава?. С. 215—236.
14 См., например: Мельникова Е.А. Древнескандинавские
географические сочинения (тексты, перевод, комментарий) / Под ред. В.Л. Янина.
М.: Наука, 1986; она же. Образ мира. Географические представления в
средневековой Европе. М.: Янус-К, 1998.
15 См.: Голд Дж. ук. соч. ,
16 См.: например: Tuan Yi-Fu. Landscape of fear. New-York,
1979; idem. Literature and geography: implications for geographical research //
Humanistic geography: prospects and problems. Chicago, 1978. P. 194—206; idem.
Humanistic geography // Annals of the Association of American Geographers.
1976. Vol. 66. P. 266—276; idem. Passing Strange and Wonderful: Aesthetics,
Nature and Culture. New-York, 1993; idem. Space and place. London, 1977; idem.
Space and place: humanistic perspective // Progress in geography. 1974. P.
221—252; idem. Surface Phenomena and Aesthetic Experience // Annals of the
Association of American Geographers. 1989. Vol. 79. # 2. P. 233—241; idem. The
city as a moral universe//The geographical review. 1988. Vol. 78. P. 316-—324;
idem. Topofilia (a study of environmental perseption, attitudes, and values). University of Minnesota, 1976.
l7 См.: Минский М. Фреймы для представления знаний /
Пер. с англ. М.: Энергия, 1979.
18 Солсо Р.Л. Когнитивная психология: Пер. с англ. М:
Тривола, 1996. 10 Каганский В. Л. Центр—провинция—периферия—граница. Система
позиций для регионов // Полюса и центры роста в региональном развитии / Под
ред. Ю.Г. Липеца. — М.: ИГ РАН, 1998. С. 36—42.См. также: Петров Н. Отношения
«Центр — регионы» и перспективы территориально-государственного переустройства
страны // Регионы России в 1998 г.: Ежегодное приложение к «Политическому
альманаху России» / Под ред. Н. Петрова; Моск. Центр Карнеги. М.: Гендальф,
1999. С. 57— 70; Что хотят регионы России? / Под ред. А. Малашенко; Моск. Центр
Карнеги. М.: Гендальф, 1999. (Аналит. серия / Моск. Центр Карнеги; Вып. 1). 20
См.: например: Региональное самосознание как фактор формирования политической
культуры в России (материалы семинара). М.: Московский общественный научный
фонд; ООО «Издательский центр научных и учебных программ», 1999 (Серия «Научные
доклады», вып. № 90); также: Замятина Н.Ю. Когнитивно-географическое изучение
региональных политических процессов // Образы власти в политической культуре
России / Под ред. проф. Е.Б. Шестопал М.: МОНФ, 2000. С. 74—95.
21 Хахалин
К.В. Эволюция понятия
«государственная территория» и
русскокитайское разграничение в Центральной Азии (Чугучакский протокол
1864 г.). Доклад на зимней сессии Методологического университета МОНФ, январь
2000 г. Рукопись.
22Там же.
23 Замятина Н.Ю. Когнитивно-географическое положение
региона как фактор регионального развития: методологические аспекты // Новые
факторы регионального развития. М.: ИГРАН, 1999. С. 86—97.
24 См.: там же.
25 См.: Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование
обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999.
26 Крылов М.П. Понятие «регион» в культурном и
историческом пространстве России // География и региональная политика.
Материалы международной научной конференции в 2-х частях. Часть 1. Смоленск:
изд-во СГУ, 1997. С. 32 — 37.
27 Вершинин С.Е. Децентрализация и равновременность //
Федерализм и децентрализация . Екатеринбург: УоО РАН, 1998.
28 См.: Грицай О.В., Иоффе Г.В., Трейвиш А.И. Центр и
периферия в региональном развитии. М: Наука, 1991.
29 См.: Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция
русской средневековой концепции (XV—XVI вв.). М.: изд-во «Индрик», 1998; также:
Одесский МП Москва град святого Петра. Столичный миф в русской литературе
XIV—XVII вв. // Москва и «московский текст» русской культуры. М. РГГУ, 1998. С.
9-26.
30 Каганов Г.З. Санкт-Петербург как образ Всемирной
истории (к проблеме псевдонимов города) // Город как социокультурное явление
исторического процесса. М.: Наука, 1995. С. 303-315.
31 Из интервью главы администрации Астраханской
области Анатолия Гужвина: Для кого-то Каспий большая игра, а для нас Каспий —
жизнь // Нефтегазовая вертикаль. Аналитический журнал кампаний, учёных и
регионов. № 4, апрель. М., 1998 С. 2225.
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.policy03.narod.ru