Постмодернизм и современная культура
Леденева Татьяна Викторовна, заведующая кафедрой
иностранных литератур и языков Ярославского государственного педагогического
университета имени К.Д.Ушинского, кандидат филологических наук, доцент
Термин
“постмодернизм” прочно закрепился в академическом словаре современного
ученого-гуманитария. Сегодня трудно представить себе защиту кандидатской или
докторской диссертации по истории, философии, социологии, филологии,
искусствоведению без определения отношения соискателя к научным проблемам и
концепциям, определяемым словом “постмодернизм”.
В
США сложилось устойчивое мнение, что вплоть до 70-х годов постмодернизм
оставался исключительно американским явлением [1]. Европейские исследователи с
этим не согласны [2]. Вольфганг Вельш считает годом рождения термина
"постмодернизм" 1917, год выхода в свет книги немецкого исследователя
Рудольфа Паннвица "Кризис европейской культуры" [3.С.64], где дебютировало
прилагательное "постмодерный". Паннвиц писал о постмодерном человеке
как о промежуточной особи между декадентом и варваром, мутантом кризисной
эпохи, когда "все культурные устремления смехотворны.”
Английский
историк Арнольд Тойнби в своем шеститомном труде “Постижение истории”,
опубликованном в 1947 году, характеризовал "век постмодернизма" как
новую страницу в истории западной цивилизации, когда подвергаются эрозии такие
традиционные понятия, как нация, государство, гуманизм [4. С.39]. Английская
исследовательница, профессор университета Дэрхам, Патриция Во предлагает
следующую трактовку значения слова “постмодернизм” у А.Тойнби [5. С.5]: эра
постмодерна станет четвертым и заключительным этапом западно-европейской
истории, фазой беспокойства, иррационализма и беспомощности. В этом мире логика
пустится в бесконечное плаванье по волнам сомнений, будучи не в состоянии
бросить якорь ни в одной тихой гавани универсального учения об истине и
справедливости. Мир окончательно утратит системность и гармоничность и предстанет
поприщем хаотического взаимодействия случайностей. Изменится и отношение к
искусству: оно больше не будет почитаться как высшее творение человеческого
духа, шедевры искусства превратятся в простой товар. В культуре, где все
добытое человечеством знание сведется к дискурсу, нельзя будет больше говорить
о трансцедентальном. Исчезнет та внешняя точка опоры, на которую можно было
встать, чтобы дать объективную характеристику культуре. Останется только
совокупность фрагментарных “взглядов изнутри”: микрополитика, микроэкономика,
частные микронауки и фрагментарные дискурсы.
В
дальнейшем понятие “постмодернизм” стало чаще использоваться для характеристики
определенного представления о мире, чем для описания конкретного исторического
периода. Так, в литературоведении чисто поверхностное истолкование феномена
постмодернизма как исторического этапа, следующего в культуре после модернизма,
скорее заводит в тупик, чем подводит к пониманию сущности этого явления. Корень
“модерн” восходит к первичному значению английского прилагательного modern,
означающего “современный”. Постмодернизм соответственно объединяет все новые
культурные явления и гуманитарные теории, которые не укладываются в прокрустово
ложе “современных”, строго выверенных по логической и нравственной шкале.
Постистория, антироман, контркультура — вот слова, образованные по тому же
алгоритму.
С.С.Аверинцев
определил новую, постмодернистскую, модель описания мира как
"ино-научную" — не анти- и не псевдо-, а именно ино-, ибо ее
краеугольный камень — критический пересмотр эпистемологической ценности научной
картины мира, сложившейся в 17-18 веках и являющейся фундаментом мировоззрения
современного образованного человека. В скобках заметим, что критикуемая
постмодернизмом картина мира имеет сегодня мало общего и с естественнонаучным
пониманием физической реальности, опирающимся на квантовую механику Шредингера,
Гейзенберга, Бора[6].
В
основе постмодернистского подхода к истолкованию бытия лежит попытка осмыслить
в первую очередь сам механизм рождения смысла, упорядочивания его в знание и
оформления последнего в авторитетные научные школы. Постмодернизм в принципе не
верит в эффективность универсального учения о бытии, претендующего на высшую
позицию в иерархии наук, описывающих мир. Его задача — освободить представление
современного человека об окружающем его мире от заблуждений и ограничений,
накладываемых всякого рода глобальными детерминизмами. В этом принципиальное
отличие постмодернизма от предшествующих гуманитарных теорий. Постмодернизм не
просто создается в процессе истолкования новых, современных культурных
феноменов, он берется за критический пересмотр всего культурного наследия
человечества. В первую очередь постмодернизм подвергает еретической ревизии
картезианско-ньютоновско-кантианскую модель получения и верификации знания.
В
1784 году И.Кант опубликовал важнейшую для понимания сути ментальности человека
Нового времени работу "Ответ на вопрос: “Что такое Просвещение?". В
1984 году, 200 лет спустя, профессор Сорбонны Мишель Фуко дал свой ответ на тот
же вопрос в работе "Так что же такое Просвещение?"[7], а парижский
профессор Жан-Франсуа Лиотар дополнил его характеристику в работе "Заметка
о смысле “пост"[8]. М.Фуко и Ж.Ф.Лиотар — “Маркс и Энгельс” постмодернизма
- объявили о кончине просветительского логоцентризма и сформулировали основные
принципы постмодернизма.
Лиотар
характеризует “ситуацию постмодернизма”[9] как вавилонское столпотворение
многочисленных частных наук, каждая из которых тщится занять доминирующее
положение на троне научной истины, но которые давно перестали понимать друг
друга. Каждая локальная наука сегодня работает по инерции, заданной ее
классическими предшественниками. Лиотар задает главный постмодернистский
вопрос: на каком основании мы должны верить нашим ученым и наукам, на чем
основана наша вера в истинность их учений и открытий?
А
на чем в принципе может быть основана наша вера в слова учителя или оратора? В
древние времена фольклорный повествователь всегда начинал свой напевный рассказ
с информации о том, где, когда и при каких обстоятельствах он узнал (услышал)
то, о чем собирается поведать своей аудитории. Такова была авто-легитимация
знания в те давние времена: я рассказываю то, что некогда сам услышал, как вы
сейчас услышите это от меня и когда-нибудь передадите эту историю дальше. Вера
в истинность полученной информации опиралась на принадлежность оратора и
слушателя к одному социуму и строилась на ритуальной тавтологии: услышал —
рассказал, услышал — рассказал. В средние века радикальным образом изменился
статус источника веры: им стало священное писание и канонизированные труды
отцов церкви. Механизм же верификации знания не претерпел никаких изменений. С
появлением науки этот способ легитимации стал рассматриваться как предрассудок.
XVIII век сформулировал новый критерий того, кого следует слушать, а кого нет,
кому надо доверять, а кому нет. Истинным отныне следовало признавать лишь
логически доказанное знание, опирающееся на достоверные факты. Разница между
просто сообщением, повествованием (дискурсом) и научным знанием была осознана и
сформулирована.
Но
постепенно науки обособились друг от друга. Легитимность открытия стала
создаваться простой принадлежностью ученого к племени физиков, историков или
лингвистов. Аргументация свелась к апелляции к канонизированным трудам отцов
данной науки, причем далеко не всегда даже принималось во внимание, что в
разные эпохи одним и тем же словом, термином, понятием передавались весьма
различные, временами до противоположности, вещи и явления. В итоге
профессионально-научный способ общения трансформировался в ритуал, основанный
на общности представлений и символов, разделяемых данной научной школой. Иными
словами, научный дискурс постепенно уподобился примитивному племенному, но не
желает в этом сознаться. Что мы имеем в результате? Вавилонское столпотворение
разных научных языков, каждый из которых стремится детерминировать знание
человека о мире, обнаруживая тем самым “волю к власти” и репрессии.
Такова
по Лиотару постмодернистская реальность. Игнорировать ее чревато серьезным
научным и духовным кризисом. Поставив диагноз, Лиотар предложил и свой способ
выхода из постмодернистской ситуации. Лечиться надо посредством воспитания в
каждой частной науке, вере, теории — терпимости к себе подобным и стремления
выйти за собственные рамки (на “мета-позицию”) и оценить себя с внешней точки
зрения; выработки в обществе не столько стремления отстаивать свою правоту,
сколько потребности во взаимопонимании. Панацея Лиотара — воспитание этики
терпимости и утверждение политики плюрализма ценностей и истин.
Постмодернизм
отрекается от таких "грехов" ментальности Нового времени, как
стремление к одной-единственной истине. Он провозглашает финал утопической
эпохи, ориентировавшейся на одну истину, один образ мира, один художественный
метод или одну научную методологию. В этом постмодернизм отличается от других
современных гуманитарных “измов”, в том числе и от национализма, феминизма и
пр., ибо те, опровергая старые истины, остаются верны стратегии утверждения
одной-единственной истины в мире. В постмодернистской парадигме нет ни
категории истины, ни категории идеала. Если все предшествующие теории боролись
с инакомыслием, с иной точкой зрения на мир, мотивируя эту борьбу стремлением
привести мир к идеалу, постмодернизм предполагает, что иное находится здесь и
сейчас, что оно “встроено в меня”.
Постмодернистский
подход отличается постоянной готовностью к самокритике и авторефлексии, что
создает ему иммунитет против догматизма. Постмодернист как бы всегда находится
одновременно в двух разных местах, у него в принципе не может быть одной точки
опоры. Он выступает одновременно и как автор высказывания, и как его герой, и
как его сторонний критик. Любое утверждение, чтобы получить статус
“постмодернистского”, должно сопровождаться опровержением.
Постмодернистское
высказывание в принципе не должно стремиться к “правоте”, ибо достижение
конечной и безусловной истинности будет означать точку, конец процесса вечного
саморазоблачения и, с другой стороны, подавление других точек зрения,
оказавшихся “неправыми”.
Принципиально
новая постмодернистская картина мира складывается на основе признания
множественности точек зрения, полифонии культурных миров. В мире столько миров,
сколько представлений о них, и все они одновременны и равноправны в своем
существовании. Законы существования этих миров — случайность и языковая игра, а
отнюдь не фундаментальные законы естественных наук. Отсюда тяга
постмодернистской культуры к моделированию вероятностных миров и к показу
“измененных” состояний сознания человека (наркотическое и алкогольное
опьянение, сновидения, клиническая смерть и пр.).
Фирменный
постмодернистский художественный образ — метаморфоза. Михаил Эпштейн даже
изобрел постмодернистский троп — метаболу, в которой нет разделения на прямой и
переносный смыслы, но есть непрерывность перехода от одного к другому, “это
образ двоящейся и вместе с тем единой реальности”[10. С.167]. Жан Бодрийяр
предложил вообще забыть слово “реальность” и заменить его термином
“симулакр”[11]. В основе его рассуждений лежит идея пересмотра содержания
понятия “реальность” как исходной точки познания, предмета изучения, источника
творческого вдохновения художника. Замена реальности симулакром означает
трактовку реальности как культурного акта творения, совершаемого субъектом (в
свою очередь растворенным в культурном контексте, о чем см. ниже).
Постмодернизм
трудно назвать теорией или системой в общепринятом смысле этих слов, ибо в
основе лежат постмодерный способ теоретизирования и метод обоснования. Это
наиболее уязвимое место в постмодернистской модели. Критикуя системность и
структурность научных теорий Нового и Новейшего времени, постмодернизм
изобретает новую модель оформления знания о мире в виде простого высказывания —
дискурса. С точки зрения постмодерниста, нет принципиальной разницы между научной
теорией и художественным вымыслом. Они равно легитимны по сути своей. Поэзия —
ничуть не менее эффективный способ проникновения в тайны мироздания, чем
естественные науки. Для постмодернистского сознания характерно неразличение
“метафизического” и “эстетического”. С этой точки зрения, историк, к примеру,
столь же вдохновенно сочиняет исторический текст, как поэт или драматург.
Исторический труд, утверждают постмодернисты, — это не более чем
повествовательный нарратив, подчиняющийся тем же правилам риторики, что и
художественная литература [12]. При всей парадоксальности подобного заявления в
нем есть доля истины: историк далеко не всегда объективно оценивает свою
зависимость от современности — экзистенциальной, идеологической и
лингвистической. Благодаря постмодернистам, утвердились в современном
гуманитарном знании и такие экзотические феномены, как история в сослагательном
наклонении.
Постмодернизм
изобретает новый, экспериментальный научный язык, опираясь на концепцию
“языковых игр” Людвига Витгенштейна. Не менее, чем смысл говорения, важен стиль
говорения. Постмодернизм — учение не столько о мире, сколько о способах общения
с миром. Здесь к “великим основоположникам” постмодернизма М.Фуко и Ж.-Ф.
Лиотару следует добавить третье имя — Жак Деррида. Именно Деррида дал
образцовые примеры постмодернистского текста, создаваемого и функционирующего
по принципу деконструкции [13]. Деконструкция — это в первую очередь критика
традиционного аналитического мышления, в котором Деррида неизменно обнаруживает
бинарную оппозицию и уличает ее в некорректности, находя в добавление к
указанной паре признаков второй, третий и т.д. Деррида подвергает сомнению
правомерность любого застывшего смысла. Смысл — его мишень, он немедленно
приступает к его деконструкции. Постмодернистский текст избегает жесткой
смысловой однозначности в любом высказывании. Как хорошо сказал В. Курицын,
“постмодернизм — опыт непрерывного знакового обмена, взаимопровокаций и
перекодировок. Этим вполне объясняется пресловутая постмодернистская центонность
и интертекстуальность: постоянный обмен смыслами стирает различия между “своим”
и “чужим” словом, введенный в ситуацию обмена знак становится потенциальной
принадлежностью любого участника обмена” [14. С.216]. В сознании постмодерниста
любой текст выглядит не как конечный результат творческой деятельности
субъекта, не как реализация авторского замысла, но как бесконечно изменчивое,
текучее пространство вербального общения.
Деконструкция
высказывания и письма естественным образом подразумевает у постмодернистов и
деконструкцию самого говорящего субъекта. Субъективность — это пережиток
прошлого, заявил Мишель Фуко и предрек, что в будущем “все дискурсы, каков бы
ни был их статус, форма, ценность [...] разовьются в анонимное бормотание”[15.
С.43]. М.Фуко констатирует мифологичность традиционного понимания человека,
героя, автора. Социологическое и психологическое наполнение этих понятий было
исторически обусловлено: "Археология нашей мысли с легкостью показывает:
человек — это изобретение недавнего времени, и конец его, может быть, уже
недалек”[16. C.404]. Эти слова о смерти человека вызвали острую критику со
стороны экзистенциалистов, персоналистов, феноменологов, однако критики Фуко не
уловили сути его мысли. Фуко говорит о временности, историчности парадигмы
осмысления бытия человека в различные историко-культурные периоды.
Постмодернистская “смерть человека” означает переход к новому,
неантропологизированному пониманию бытия. На смену индивидуальному “авторству”
приходит господство анонимной стихийности: “человек исчезнет, как исчезает
лицо, начертанное на прибрежном песке”[16. С.404]. Постмодернизм сталкивается с
необходимостью и невозможностью для человека расстаться с личностью.
Постмодернистский текст — это не только праздник языковых игр, но и повесть о
безысходной трагедии современного человека. Как пишет В.Курицын: “Мы знаем, что
должны исчезнуть, но не способны быть субъектами собственного исчезновения”
[14. С.220]. Источником трагического переживания своего бытия для такого
человека оказывается неудовлетворенная потребность в самоидентификации,
мучительная потеря собственной определенности, собственных границ. В
непримиримом противоречии сталкиваются “слишком человеческое” желание
оставаться или стать собой и постмодернистская “муравьиность”, невозможность
вычленить себя из “квантовой” анонимности культуры. Не менее глубоким
источником трагического переживания оказывается для постмодернистского человека
и абсолютное отсутствие утопической надежды найти выход в трансцендентности.
Это во многом объясняет приверженность постмодернизма к смеху сквозь слезы, к
самоиронии и вечному поиску компромисса.
Вполне
естественно, что с утверждением постмодернизма сформировалась и традиция его
критики. Одним из самых авторитетных защитников неисчерпанности ментальной
парадигмы Нового времени является немецкий ученый Юрген Хабермас[17]. Время
покажет, насколько долговечным окажется постмодернистский вызов рациональности
и системности, однако уже сегодня нельзя не увидеть и продуктивной стороны
постмодернистской критики культуры. Постмодернизм обнаружил слабости в
классической методологии гуманитарных наук, на которые их приверженцы не
обращали должного внимания. Наиболее эффективный способ "снятия
постмодернизма" заключается в том, чтобы дать свои убедительные ответы на
поставленные постмодернизмом вопросы.
Список литературы
Bertens H. Postmodern Culture //
Smyth E.J.(ed.) Postmodernism and Contemporary Fiction. London: Batsford. 1991.
P 123-137.
Kohler M. Postmodernismus: Ein
begriffshistorischer Uberblick, Amerikastudien. 1977. 22, 1: 8-18. Calinescu M.
Five Faces of Modernity.Durham: Duke University Press, 1987.
Pannwitz R. Die Krisis der
europeischen Kultur. Werke. Bd.2, Nurnberg, 1917.
Toynbee A. A Study of History.
Abridgement of Volumes I-VI by D.S.Sommerville. Oxford, 1947.
Waugh P. Postmodernism. A Reader. L.,1992.
О
позиции современной науки, поддерживающей постмодернистскую картину мира, см.,
напр., Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986; Пригожин И.
Переоткрытие времени // Вопросы философии. 1989. № 8; Налимов В.В. В поисках
новых смыслов. М., 1994.
Lyotard J.-F. "What is
Enlightenment?" In Interpretive Social Science, A Second Look. Berkely:Univ.of
California Press.
Лиотар
Ж.-Ф. Заметка о смысле “пост” // Иностранная литература. 1994. №1.
Lyotard J.-F. La condition
postmoderne. Rapport sur le savoir. P.,1979.
Эпштейн
М. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX-XX веков. М.,1988.
Baudrillard
J. Simulacres et simulation. P., 1981.
White H. The Content of the Form:
Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore; L., 1978.
В
качестве примера такого текста можно привести русский перевод эссе Жака Деррида
“Шпоры: Стили Ницше” Философские науки. 1991, № 2-3.
Курицын
В. К ситуации постмодернизма// Новое литературное обозрение, 1994, № 11.
С.197-223.
Фуко
М. Что такое автор? Лабиринт-Эксцентр. 1991, № 3.
Фуко
М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. С.-Пб., 1994.
Habermas J. The Philosophical
Discourse of Modernity. Frankfurt, 1985.Trans.Frederick Lawrence (Cambridge,1987).
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru