Дом в древнем Риме
Сергеенко М.Е.
Лет
50 назад считалось, что помпейский дом дает верное представление о доме больших
италийских городов, о римском в первую очередь. От этой мысли заставили
отказаться раскопки в Остии. Теперь известно, что было два типа италийского
дома: дом-особняк, domus, и хижина, taberna – жилье бедняка. И родословная этих
домов, и характер их очень различны. Италийский городской особняк, где живет
человек знатный и состоятельный, развился из деревенской усадьбы простого
первоначального типа, который в основном сохранился даже в позднейших villae
rusticae, раскопанных под Помпеями.
Эта
деревенская усадьба представляет собой прямоугольник, окруженный со всех сторон
постройками, которые тесно примыкают одна к другой, образуя вокруг двора
сплошную стену, прерванную только там, где был вход и въезд. Это место,
естественно, должно находиться под особым и постоянным надзором: на него прямо
и смотрит жилье, где всегда есть кто-либо из хозяев, чаще всего, конечно,
занятая хлопотами по дому хозяйка.
В
каждом хозяйстве есть вещи, которые хорошо иметь под руками, которые не стоят
того, чтобы их держать под замком, но за которыми все же надо приглядывать
хозяйским глазом. В старом дворе украинского крестьянина местом для таких вещей
был трехстенный, с четвертой стороны совершенно открытый, сарай – поветь. У
италийского хозяина таких поветей было две и устраивал он их рядом с
собственной горницей, чтобы не повадно было брать что не следует и кому не
следует. Над всеми строениями – над жильем, над хлевами и сараями – шел, по
обычаю южных [с.58] стран, навес, опиравшийся на столбы: этот примитивный
портик защищал и людей, и животных, и самые стены от непосредственного
воздействия дождя и солнца.
Сельский
житель, переселившись в город, принес туда и привычную планировку жилья, но
город предъявил ему и свои требования. Он прежде всего был скуп на место;
лепясь обычно на какой-нибудь возвышенности, сжатый тесным поясом стен, город
берег каждый клочок земли. Новому горожанину приходилось считаться с этой
скупостью: если он хотел сохранить в своем новом обиталище хотя бы маленькое
пространство под цветник – италийцу трудно было жить без цветов и зелени, – он
должен был экономить на жилой площади, и тут весьма кстати оказалось то
обстоятельство, что большой двор в городе вовсе не нужен; превратить его в
жилое помещение было и разумно, и практично. Над двором навели крышу, в которой
оставили большой проем: вновь созданная комната (атрий) должна была оставаться
для остального жилья тем же, чем был для сельской усадьбы двор – световым
колодцем. Старая хозяйская горница оказалась как бы своего рода глубокой нишей,
смотревшей на атрий: тут остались хозяйское ложе – lectus adversus ("ложе
против дверей"), названное так по месту, где оно стояло, и ткацкий станок,
который вскоре, однако, по недостатку света в этой комнате, передвинули
подальше в самый атрий. Рядом с обеих сторон остались открытые помещения –
прежние повети, получившие, а может быть, сохранившие старое название "крыльев"
(alae), а за ними, по остальным трем сторонам атрия, расположились, как было и
раньше, комнаты разного назначения1.
Знакомство
с Грецией и ее культурой имело глубочайшее влияние на всю жизнь римлян.
Оказалось, что быть безупречным слугой государства и превосходным хозяином,
умно и заботливо приумножающим свои средства, мало: надо еще читать философов,
интересоваться вопросами науки и литературы и обсуждать их в кругу семьи и
друзей в часы досуга. Достаточно взглянуть на старый италийский дом, чтобы увидеть,
как мало он приспособлен для этой личной и домашней жизни: он весь, если можно
так выразиться, на людях. Если его хозяин занимает видное место, если он
магистрат или просто деловой человек, то он будет целый день на виду и в
людской сутолоке. Ни ему, ни его домашним [с.59] негде скрыться в своем доме,
некуда спрятаться от гула голосов и шарканья подошв. И когда в сознании
владельца этого дома прочно укореняется убеждение в том, что он имеет право на
жизнь для себя, он сразу же берется за переделку своего жилища.
Слово
"переделка", правда, в данном случае не совсем подходит; старый дом
остается в полной неприкосновенности, к нему только прибавляется новая
половина, заимствованная у эллинистического дома: комнаты этой половины выходят
в портики, которые с двух или с трех сторон окружают садик, обязательно с
фонтаном и со множеством цветов. Здесь средоточие домашней, семейной жизни;
здесь обычно проводят время женщины; сюда допускаются только самые близкие
друзья, и хозяин, покончив со всеми официальными обязанностями и делами,
предается здесь тому деятельному досугу (otium), которым так дорожили римляне и
который они так умели ценить.
Остановимся
немного на истории отдельных комнат.
В
деревенском дворе должна быть обязательно вода: источник, колодезь, цистерна с
дождевой водой; поить скот, мыться, готовить пищу – для всех первостепенных
надобностей, житейских и хозяйских, ее нужно иметь тут же под рукой. В теплое
время года (оно продолжается в Италии долго) пищу готовили во дворе, где
поблизости от воды складывали очаг или ставили переносную жаровню. Около очага
сколачивали стол, на котором лежали продукты, стояла посуда и за которым, по
всей вероятности, и обедали.
Атрий,
прямой наследник двора, в течение долгого времени сохранял все это
оборудование. Под проемом в крыше (он назывался комплювием) устроен был
неглубокий водоем (имплювий), куда с четырех обращенных внутрь скатов проема
сбегала дождевая вода. Ею очень дорожили: вспомним, что водопроводов еще не
было, копать колодцы было делом трудным, ходить к реке или источнику не всегда
было легко и удобно. Дождевая вода сама давалась в руки, следовало только
собрать и сберечь эту драгоценную влагу2. Из имплювия вода по трубам
поступала в цистерну, устроенную под полом; ее черпали оттуда через отверстие,
которое обделывали в виде невысокого круглого колодца. Имелся еще сток: через
него спускали на улицу грязную и застоявшуюся воду. За имплювием, несколько
поодаль, складывали очаг с таким расчетом, чтобы огонь не заливало дождевой
водой, а дым [с.60] вытягивало наружу. И стол, который мы уже видели во дворе,
остался и в атрии.
Атрий
– тоже по наследству старого двора – неизменно удерживал прежний большой
размер. В "италийской" половине дома это самая большая комната,
которая в течение долгого времени оставалась местом, куда сходилась вся семья
обедать, заниматься домашней работой, посидеть на досуге; здесь приносили
жертву Ларам, здесь держали ящик с деньгами. Ткацкий станок стоял в атрии в
старозаветных семьях до конца республики3. Если дом был вообще
царством хозяйки, то атрий стал тем местом, откуда она им правила, за всем
следя, ничего не упуская из виду, собирая вокруг всю семью. Здесь она работала
вместе со своими дочерьми и служанками, занимаясь пряжей, тканьем и прочим
женским рукоделием, Здесь застали за веретеном Лукрецию ее муж и его друзья,
неожиданно прискакавшие в Рим из-под осажденной Ардеи, чтоб проверить, чем в их
отсутствие занимаются их жены. Образ хозяйки, которая у очага вместе со своими
помощницами "занята шерстью", навсегда остался в сердце италийца как
символ домашнего мира, довольства и уюта.
Время
шло, менялись нравы, изменился весь облик дома и назначение его отдельных
частей. Ни одной комнаты эти изменения не коснулись так сильно, как атрия.
Когда к дому пристроили перистиль, а по сторонам его возник ряд комнат, жизнь
семьи сосредоточилась в этой половине. Для приготовления пищи отвели особое
место – кухню, туда перенесли очаг, и часто там же устраивали нишу для Ларов.
Ткацкий станок совсем убрали: "занятие шерстью" перестало быть
обязательным для хозяйки. Атрий уже в I в. до н.э. превратился в самую парадную
и официальную комнату. Размеры атрия иногда увеличивают настолько, что для
поддержки крыши ставят колонны, или четыре, по одной в каждом углу комплювия
(atrium tetrastylum – "четырехколонный атрий"), или даже больше: в
доме Эпидия Руфа в Помпеях стояло 16 колонн. Такие многоколонные атрии
назывались почему-то "коринфскими". Атрии, в которых размеры
комплювия очень сокращали, превращая его иногда в узкую щель и делая крышу так,
чтобы дождевая вода стекала с нее наружу, назывались atria displuviata.
В
атрии принимают тех посетителей, которых не хотят ввести [с.61] в круг своей
семьи; тут ведут деловые разговоры и беседуют по обязанности. Здесь собираются
клиенты, которым положено каждое утро являться к патрону, чтобы
засвидетельствовать ему свое почтение. Эпитеты "гордый",
"надменный" становятся теперь обычными для атрия. От обстановки
старого атрия остался только денежный ящик, и еще долгое время здесь стоял
стол, именовавшийся картибулом, – Варрон в детстве помнил его во многих римских
домах.
Глубокая
ниша в атрии, заменившая хозяйскую спальню, считаясь частью атрия, долгое время
не имела особого названия. С течением времени хозяева перебрались из этой ниши
в отдельные спальни; ниша получила название таблина (tablinum) и превратилась в
кабинет хозяина, где он хранил деловые бумаги, семейный архив, официальные
документы4. Память о том, что когда-то это была комната, откуда
хозяйка держала под наблюдением весь дом, прочно сохранилась: в таблине, как
правило, нет дверей: его отделяет от атрия либо занавеска, которую можно
задергивать и отдергивать, либо низенький парапет.
До
какой степени италийский дом берег наследство деревенского двора, об этом
особенно ясно свидетельствуют "крылья" – бывшие повети, очень удобные
в обиходе деревенского хозяйства, никчемные в городском быту и тем не менее
сохраняемые. В аристократических римских домах здесь ставили изображения
предков, но если изображений не было, то хозяева решительно не знали, что
делать с этими открытыми комнатами. В Помпеях сюда иногда ставят шкаф, иногда
превращают "крыло" в кладовушку, вделывая полки в стены, иногда
устраивают здесь часовенку для Ларов, иногда пробуют занять под спальню или
столовую, но дверей почти никогда не ставят.
Любимой
частью дома, после того как он "удвоился", стал перистиль –
внутренний двор вытянутой прямоугольной формы (Витрувий считал, что длина
перистиля должна быть на одну треть больше его ширины). Вокруг него с трех,
иногда с двух сторон шла крытая колоннада. Пространство, остававшееся открытым,
было превращено в садик и цветник, которые и в Помпеях, и, конечно, в других
италийских городках были радостью и гордостью их хозяев. О перистилях
провинциальных (в нашем смысле) городов мы можем судить по тому, что рассказывают
[с.62] Помпеи. Раскрашенные или покрытые штукатуркой под мрамор колонны,
фонтаны, ниши, выложенные мозаикой или раковинами, мраморные, бронзовые и
терракотовые статуэтки – все это украшало маленький благоуханный садик, куда не
проникал нескромный взгляд непрошенного посетителя и где хозяин чувствовал себя
по-настоящему дома; недаром же Ларов так часто помещали в перистиле. Италиец
очень любил цветы, и в жизни древних они играли роль гораздо более
значительную, чем у нас; без венков, цветов и гирлянд не обходился ни один
языческий праздник, общественный или семейный. Цветы сажали в клумбах, в ящиках
и горшках; иногда вверху низенькой балюстрады, соединявшей колонны перистиля,
проделывали широкое углубление, которое засыпали землей: получалась узенькая
грядочка для цветов. Мы знаем, что из декоративных растений в Помпеях сажали
"мягкий аканф", алое, плющ, тамариск, мирт, тростник и папирус, а из
цветов сеяли маргаритки, красный полевой мак, а также снотворный, простой и
махровый; сажали лилии, шпажник, нарциссы, ирисы, штокрозы и так называемые
"дамасские розы". Вероятно, этот ассортимент был наиболее принятым в
Средней и Южной Италии.
Самым
прекрасным в природе для античного человека было соединение воды и зелени: без
этих двух элементов не обходится ни литературный, ни живописный пейзаж. Без
воды перистиль немыслим: она бьет фонтанами, течет в каналах, каскадом
скатывается с лестничек, нарочно устроенных для маленьких искусственных
водопадов. Делают несколько фонтанов, причем очень часто водопроводные трубы
скрывают в статуях. Превосходно восстановленный перистиль в доме Веттиев дает
хорошее представление о том, чем были перистили у более или менее богатого
обитателя тех небольших городков, которых в Италии было много.
План
городского италийского особняка, "дома с атрием", превосходно
сохранился в одном из древнейших помпейских домов, так называемом Доме Хирурга,
построенном около 400 г. до н.э. По обе стороны узкого коридора находятся две
лавки или мастерские; тут они связаны с жильем хозяина, но могут быть и
совершенно самостоятельными помещениями, которые открывались только на улицу.
Коридор ведет в атрий, посредине которого находится имплювий; на атрий открыты
четыре комнаты, по две с [с.63] каждой стороны. За ними "крылья". На
одной оси с атрием находился таблин, по сторонам его – две комнаты. Мы видим,
что в особняке комнаты располагаются вокруг атрия, а позднее еще и вокруг
перистиля; иногда их много, но, кроме парадных зал, комнаты эти невелики: для
спален, например, 9 м2 – обычная норма.
Помпеи
и Геркуланум дают наиболее яркое представление о домах-особняках: по их
развалинам и планам мы можем судить о жилье состоятельного человека в
провинциальных городах Италии. Что касается Рима, то перестройки, пожары,
всяческие катастрофы, а главное, непрерывно продолжавшаяся жизнь города до
такой степени исказили, а то и стерли следы старых особняков, что до нас дошли
только "обрывки", иногда, правда, довольно красноречивые. Хорошо
сохранился так называемый Дом Ливии на Палатине, выстроенный в самом конце I в.
до н.э. и благоговейно сохраняемый и в позднейшее время. Это классический
образец римского особняка начала империи: атрий (13x10 м), на который выходят
таблин (7x4 м) и два "крыла" (7x3 м каждое); справа от атрия –
триклиний (8x4 м). За этой официальной частью дома идет "семейная"
половина, наглухо отделенная от первой; чтобы попасть туда, надо было пройти по
коридору, который шел между триклинием и правым "крылом". В этой
половине вокруг прямоугольного перистиля расположено было 12 комнат (самая
большая из них 16 м2). Весь дом занимал площадь 850 м2.
Ряд других известных нам римских особняков представлен буквально клочками
больших или меньших размеров: от одного сохранился перистиль с колоннами серого
мрамора и коридоры, от другого – одна прихожая, от третьего – комната с
коробовым сводом. Остатки старинного плана дают нам, однако, возможность судить
о размерах этих особняков: одни из них занимают площадь около 400 м2,
другие – 700 или около 900 м2, но есть и такие, которые раскинулись
на 1500 м2, а то и больше. В один из таких особняков Марциал посылал
с утренним приветом вместо себя свою книгу (I. 70): "Ступай... в
прекрасный дом Прокула... тебе надо войти в атрий высокого особняка... не бойся
переступить порог этого роскошного и гордого жилища". На окраинах города
эти "гордые жилища" захватывают большие пространства. Ведий Поллион,
сын отпущенника, тот самый, который бросал в пруд к муренам провинившихся
рабов, завещал Августу свой особняк на [с.64] Эсквилине; император велел снести
его и построил на этом месте портик, который назвал именем своей жены Ливии.
Уцелевший план этого портика позволил вычислить площадь, которую занимал
особняк Ведия: это 11 500 м2, т.е. в 14 раз больше, чем дом Ливии.
Объясняя Спарсу, почему он так часто уезжает в свою маленькую виллу под Римом
("в Риме бедняку невозможно ни думать, ни спать"), Марциал пишет:
"Ты, Спарс, этого не знаешь и не можешь знать, наслаждаясь жизнью во
дворце, плоская крыша которого выше окружающих холмов. У тебя в Риме деревня,
живет в Риме твой виноградарь, и на Фалернской горе урожай винограда не бывает
больше. Ты можешь прокатиться на лошадях по своей усадьбе. Ты спишь в глубине
своего жилья; ничья болтовня не нарушает твоего покоя; ты пробуждаешься от
дневного света тогда, когда пожелаешь его впустить" (XII. 57). Сенека
поминает дома, которые "занимают пространство, превосходящее площадь
больших городов" (de ben. VII. 10. 5).
Таких
роскошных особняков было, конечно, в Риме мало, но и вообще особняков
сравнительно с общим количеством домов было немного; по статистическим данным,
от эпохи Константина Великого их имелось во всех четырнадцати районах столицы
только 1790, тогда как инсул было 46 6025.
Инсулой
называется многоэтажный дом, в котором находится ряд квартир, сдающихся в наем.
В нем нет ни атрия, ни перистиля; старый особняк увеличивает свою площадь по
горизонтали, инсула растет вверх по вертикали; в особняке место атрия, таблина,
перистиля строго определено и неизменно, в инсуле комнаты могут менять свое
расположение по замыслу архитектора или хозяина и свое назначение по произволу
съемщика. Где же искать родоначальника этих громадин, столь отличных от
"домов с атрием" и так похожих на наши современные многоэтажные дома?
Бедный
крестьянин, конечно, не обзаводился такой усадьбой, как его зажиточный сосед.
Для него и его семьи хватало хижины, более или менее просторной; для телеги и
небогатого набора сельскохозяйственных орудий, для одинокой свиньи и
нетребовательного осла достаточно было небольшой пристройки. В такой хижине жил
Симил, в такой хижине Филемон и Бавкида принимали своих божественных гостей
(Ov. met. VIII. 629-643 и 699). В Помпеях по северной стороне Ноланской улицы
найдены были [с.65] остатки крохотных домишек, построенных еще в IV в. до н.э.
и служивших хозяину и квартирой, и мастерской, и лавкой; иногда в задней части
такого домика отгораживалась особая каморка для жилья. В Вейях раскопано было
несколько помещений в одну-две комнатки. Для постройки этих убогих жилищ
пользовались, конечно, тем материалом, который имелся поблизости и стоил
подешевле, – обычно это было дерево. Исидор Севильский, объясняя слово taberna,
пишет: "Бедные и простые домики плебеев в городских кварталах назывались
табернами потому, что их строили из досок (tabulae) и бревен. Они удерживают
старинное название, хотя и утратили прежний вид" (XV. 2. 43). Нечего,
конечно, ожидать, чтобы до нашего времени сохранились остатки таких деревянных
лачуг, но наличие их в Риме именно как мастерских и лавок неоднократно
засвидетельствовано Ливием: отец, спасая Виргинию от позора, которым грозили ей
преследования влюбившегося в нее Аппия Клавдия, убил дочь на Форуме около лавки
мясника (Liv. III. 48. 5); победители самнитов в 308 г. отдали захваченные щиты
для переделки ювелирам, мастерские которых находились у Форума (IX. 40. 16); в
210 г. сгорели мастерские и лавки, расположенные вдоль Форума, и от них
занялись и дома, находившиеся за ними (XXVI. 27. 2). Фест дает такое объяснение
слову adtibernalis: "Это обитатель таберны, смежной с другими; это был
древнейший вид жилья у римлян" (11). Такие "смежные таберны"
упоминает и Ливий: Тиберий Семпроний (отец Гракхов) в 169 г. скупил их и на их
месте воздвиг базилику, получившую наименование Семпрониевой (XLIV. 16. 10).
Представим себе две-три таких смежных таберны со вторым этажом над ними – вот
зародыш инсулы. Около 100 г. до н.э. даже в маленьких городах, вроде Помпеи и
вовсе уж неторговом тихом Пренесте, археологи нашли остатки домов без атриев, с
рядами смежных лавок и мастерских и лестницами в верхние этажи.
В
Риме, с его постоянным приливом населения, с ростом торговли и промышленности,
растет и нужда в жилых помещениях, и удовлетворить эту нужду старинный особняк
не в силах. Рост дома по вертикали становится насущной потребностью. Ливий,
перечисляя знамения, случившиеся в Риме в 218 г., в первые годы Ганнибаловой
войны, рассказывает, как на Коровьем рынке, т.е. почти в центре города, вол
взобрался по лестнице на третий этаж [с.66] (XXI. 62. 3); Цицерон в 63 г.
говорил, что "Рим... поднялся кверху и повис в воздухе" ("Romam...
cenaculis sublatam atque suspensam", – de leg. agr. II. 35. 96); он же
рассказывает, как авгуры потребовали от домохозяина, чтобы он снес верхний этаж
своего дома, потому что он загораживает им горизонт (de off. III. 16. 65);
Цицерон был современником этого случая. Витрувий, живший при Цезаре и Августе,
писал, что огромная численность людей, живущих в Риме, требует громадного
количества жилищ, и так как площадь города, взятая по горизонтали, не может
вместить эту толпу, то "сами обстоятельства заставили искать помощи в
возведении верхних этажей" (II. 8. 17). Элий Аристид (II в. н.э.) полагал,
что если бы всех жителей Рима разместить в первых этажах, то пришлось бы
застроить Италию вплоть до Адриатического моря (Похвала Риму, I. 8-9). Кроме
большого и все возраставшего народонаселения, многоэтажного строительства
требовали и другие специфические условия античной городской жизни вообще и
римской в частности. Рабочее и деловое население столицы – ремесленники,
торговцы, служащие – не могло жить за городом: нет транспорта и с наступлением
дня нельзя ездить по улицам. Только знатные и богатые (и то лишь незанятые на
государственной службе или в своих торговых и промышленных предприятиях) могли
позволить себе роскошь жить на окраинах города; остальное население сбивается в
центре и поближе к центру. А сколько места, годного для застройки, как раз в
центре города отбирали императорские дворцы, форумы, термы, цирки и театры6.
"Ваши аллеи, раскинувшиеся на неизмеримое пространство, ваши дома,
занимающие площади, достаточные для целого города, почти выгоняют нас из Рима,
– упрекает бедняк богача, сжегшего платан, – он заменял мне парки богатых
людей" (Sen. contr. V. 5). Все это чрезвычайно повышало цену на городскую
землю: будущий домохозяин стремился купить земельный участок поменьше и
выстроить на нем дом повыше.
В
Риме от этих многоэтажных и многоквартирных домов сохранились только жалкие
остатки7; представление о римской инсуле мы получили совсем недавно
– по раскопкам в Остии, происходившим главным образом во второй четверти
нынешнего столетия. Остийская инсула – копия римской: принципы конструкции в
одной и другой и разрез их одинаковы, судить об этом и [с.67] сравнивать
позволяют уцелевшие куски римских инсул и Мраморный План Рима. Остия приобрела
особенное значение после того, как Клавдий соорудил в 4 км от нее гавань, еще
расширенную впоследствии Траяном. Приемкой, хранением и отправкой в Рим товаров
и продуктов, шедших преимущественно из Африки и с Востока, ведает Остия;
организация такого важного дела, как снабжение столицы, сосредоточено здесь.
Население увеличивается; старые особняки республиканского времени исчезают; на
их месте вырастают инсулы. С конца I в. н.э. начинается энергичное
строительство, руководимое архитекторами, которые и видели "новый город"
Нерона, и участвовали в его созидании: они строят в Остии, как строили в Риме.
Какой же вид имеет инсула и каковы ее характерные признаки?
Во-первых,
наличие нескольких этажей: в Риме их бывало и четыре, и пять (в некоторых
случаях и больше); в Остии наличие трех этажей бесспорно; иногда строили в
четыре этажа. Верхние этажи не являются какой-то случайной добавкой, как в
помпейских особняках, – они входят в план дома как его органическая часть; в
каждый этаж прямо с улицы ведет своя лестница, широкая и прочная, со ступеньками
из кирпича или травертина. Особняк повернут к улице спиной; в инсуле каждый
этаж рядом окон смотрит на улицу или во внутренний двор: строитель очень
озабочен тем, чтобы в квартирах было светло. Внешний вид инсулы прост и строг:
никаких лишних украшений, наружные стены даже не оштукатурены, кирпичная кладка
вся на виду. Только в инсулах с квартирами более дорогими вход обрамляют
колонны или пилястры, сложенные тоже из кирпича. Однообразие стен оживляется
лишь рядами окон и линией балконов; перед рядом лавок, находящихся в первом
этаже, часто идет портик. Стены сложены прочно из надежного материала; они
достаточно толсты, чтобы выдержать тяжесть и четвертого и пятого этажей; при
раскопках почти не обнаружено следов такого ремонта, который следовало
предпринять, чтобы укрепить стены8.
Познакомимся
ближе с некоторыми из Остийских инсул. Следует помнить, что одинаковые по
основным своим чертам инсулы и по своему плану, и по своей величине были очень
разнообразны и предназначались для жильцов разного общественного положения и
состояния. Были дома, выстроенные с расчетом на богатых [с.68] съемщиков.
Таковы, например Дом с Триклиниями, большой открытый двор которого (12.10x7.15
м), окруженный портиком, напоминает перистиль; Дом Муз с квартирой в двенадцать
комнат в первом этаже, с фресками и мозаиками, которые выполнены первоклассными
мастерами; Дом Диоскуров, одна из самых больших и красивых Остийских инсул,
единственная из доселе раскопанных, в которой есть своя баня. В том же районе,
тихом удаленном от делового шума и торговой суетни, в середине большого сада,
расположены два длинных жилых массива, разделенных узким сквозным проходом. В
каждом из трех этажей (лавок и мастерских в нижнем не было) находилось по две
квартиры, обращенных в противоположные стороны и распланированных совершенно
одинаково: в каждой имелось по две больших комнаты, в противоположных концах
квартиры, по три меньших (одна совсем маленькая – 9 м2) и длинный,
довольно просторный коридор. Площадь всей квартиры около 200 м2.
Если жильцы этих квартир были и победнее обитателей Дома Диоскуров, то людьми
состоятельными они, конечно, были. Скромнее квартиры в Доме с Желтыми Стенами и
в Доме с Граффито: они занимают площадь около 160 м2 и имеют только
по четыре комнаты. Интересен жилой массив, в состав которого входят три дома:
Дом Малютки Вакха, Дом с Картинами и Дом Юпитера и Ганимеда. Строитель
располагал большой площадью (70x27 м), но так как с восточной и северной сторон
его постройку заслоняли другие дома, то он расположил свою инсулу в виде
опрокинутой буквы "Г", а пространство, оставшееся свободным,
использовал под сад. Планировка квартир в Доме Малютки Вакха и в Доме с
Картинами иная, чем в домах, которые мы только что рассматривали: каждая
квартира смотрит здесь не на одну сторону, а на две – на улицу и в сад – и
состоит из шести комнат, кухни и маленького коридорчика (вся площадь 170 м2).
В Доме Юпитера и Ганимеда (угловом) по фасаду идут лавки, а за ними находится
жилое помещение из трех комнат с кухней; световым колодцем служит для него
двор. Это помещение уже никак не назовешь роскошным: и площадь его меньше
(около 100 м2), и оно темновато. Двухсторонними были квартиры в Доме
с Расписными Сводами, интересные по своей "коридорной системе": с
одной стороны расположены комнаты, непроходные, с выходом только в коридор, с
другой – тоже [с.69] непроходные, целиком открытые на другой коридор, с тремя
выходами и окнами на первый.
В
инсулах обычно можно отчетливо выделить отдельные квартиры, но бывает так, что
квартира занимает не только один этаж, но и часть следующего, как например в
Доме с Расписными Сводами.
Квартиры
в инсулах можно было переделывать с целью увеличения или уменьшения их. В Доме
с Расписным Потолком квартира в первом этаже (типа "односторонней"
квартиры) располагала по первоначальному плану пятью комнатами внизу и еще
сколькими-то комнатами наверху, с которыми ее соединяла внутренняя лестница.
Потом эту лестницу сломали и разделили нижнюю квартиру глухой стеной на две
части: получилось два помещения скромных размеров (по тогдашним понятиям) – 90
и 60 м2. В Доме Юпитера и Ганимеда, наоборот, квартира, занимавшая
первоначально только первый этаж, была затем соединена внутренней лестницей с
какими-то комнатами во втором этаже.
Так
как мебели ни в одной комнате не сохранилось, то судить о назначении каждой из
них невозможно. Ясно только одно: в каждой квартире были одна или две парадных
комнаты, которые можно сразу же определить и не только по их размерам (в Доме
Юпитера и Ганимеда, например, такая комната находилась в северо-восточном углу;
она равна по величине двум остальным – 6.8x8.3 м). Часто они выше остальных,
очень светлы, фрески и мозаики в них лучше, чем в других. Мы видели уже эти
комнаты в квартирах жилого массива, находящегося в саду. В Доме с Расписным
Потолком квартира по первоначальному плану располагала двумя такими парадными
помещениями. В квартирах односторонних этот план можно считать почти
стандартным: две больших комнаты в противоположных концах квартиры (если
парадная комната одна, то она всегда подальше от входа), освещенных прямо с
улицы или со двора; коридор, иногда широкий (4 м), иногда уже (3 м), очень
светлый, обращенный, как и парадные комнаты, прямо на улицу или во двор, и три
или две комнаты, которые в этот коридор выходят и освещаются от него. В квартирах
двухсторонних этот план тоже встречается, но реже.
Эти
квартиры, большие, многокомнатные, с высокими потолками (3.5 м – обычная
высота), залитые светом, часто с прекрасной [с.70] отделкой, предназначались,
конечно, для людей более или менее состоятельных. Люди победнее жили в
квартирах попроще.
В
конце I в. н.э. целый квартал был застроен домами, которые итальянские
археологи назвали "домиками". Это маленькие одноэтажные
двухквартирные коттеджики с мезонинами. Квартиры в них совершенно однотипны и
устроены по одному, уже знакомому нам плану: парадная комната в одном конце (30
м2), в противоположном – другая, значительно меньшая (около 12 м2),
коридор (шириной около 3 м), две маленьких комнатки, которые на него выходят, и
кухня с уборной. Вся квартира занимает площадь около 90 м2. Об
отделке здесь не беспокоились; наружные стены сложены хорошо, внутренние
небрежно облицованы кусочками туфа неправильной формы (opus incertum). Наверх
ведут деревянные лестницы. Домики эти, по мнению Беккати, были заселены людьми
небогатыми, но у которых все же хватало средств, чтобы иметь отдельную
квартиру, а не жить на антресолях в своей мастерской или лавке; тут селились
отпущенники, занимавшие маленькие магистратуры, торговцы средней руки,
ремесленники побогаче9.
Если
от этих археологических данных мы обратимся к литературным источникам, к
авторам, у которых имеются сведения о римских инсулах и о том, как там жилось,
мы будем поражены кричащим несоответствием. Обвалы, пожары, холод, темнота –
есть и деловое констатирование этих фактов, есть и эмоциональные жалобы,
которые сыплются градом. В Риме, пишет Страбон (235), "строятся непрерывно
по причине обвалов, пожаров и перепродаж, которые происходят тоже непрерывно.
Эти перепродажи являются своего рода обвалами, вызванными по доброй воле: дома
по желанию разрушают и строят наново". Как о чем-то совершенно
естественном, он сообщает, что перипатетик Афиней погиб ночью при обвале дома,
где находилась его квартира (670). Цицерон пишет Аттику (XIV. 9), что две его
таберны обваливаются и оттуда сбежали не только люди, но и мыши; Плутарх
(Crass. 2) называет пожары и обвалы "сожителями Рима". Для Сенеки
болезнь и пожар явления естественные и неизбежные. "Что здесь
неожиданного? – спрашивает он себя и продолжает. – Часто раздается грохот
обваливающегося здания" (de tranq. animi, XI. 7); "мы совершенно
спокойно смотрим на покосившиеся стены инсулы в дырах и трещинах", – пишет
он в другом месте (de ira, III. 35. 5); "какое благодеяние [с.71]
оказывает нам тот, кто подпирает наше пошатнувшееся жилище и с искусством
невероятным удерживает от падения инсулу, давшую трещины с самого низу!"
(de benef. VI. 15. 7). Ювенала это искусство в восторг не приводило: "Кто
в прохладном Пренесте, в Вольсиниях, лежащих среди лесистых гор, в захолустных
Габиях или в Тибуре, стоящем на крутой скале, боится или боялся, что дом у него
рухнет? А мы живем в городе, большая часть которого держится на подпорках. Дом
наклоняется; управляющий заделывает старую зияющую трещину и советует спокойно
спать, хотя дом вот-вот рухнет" (111. 190-196). Свидетельства эти так
единогласны, что не доверять им нет основания. Возможно ли их примирить с
данными археологии?
Остановимся
вкратце на строительной технике римлян. Стены усадьбы, которую строил себе
Катон (14), были выведены из щебня (caemeta), залитого для связи раствором из
обожженной извести и песку. Этот способ стройки назывался "бутовой
кладкой" – opus caementicium. Облицовка стен в разное время была разной:
во II в. до н.э. для нее брали небольшие камни неправильной формы, чаще всего
туфовые, и укладывали их без всякого порядка в штукатурке – поэтому и
называлась такая облицовка "неточной" (opus incertum). С середины I
в. до н.э. она "сетчатая": в штукатурный раствор укладывают
правильными рядами небольшие обтесанные кубики так, что стена производит
впечатление туго натянутой сети. С императорского времени на облицовку идет
обычно кирпич.
Бутовая
кладка давала возможность строить и быстро, и дешево (мелкий щебень, битый
кирпич, глиняные черепки, осколки мрамора – все шло в дело, а рабочих высокой
квалификации не требовалось). В самом конце III в. до н.э. найден был секрет
цемента, который, по словам Плиния, "сливал камни в одну несокрушимую
массу, становившуюся крепче с каждым днем": в известь вместо простого песку
стали класть "путеоланскую пыль", особый вулканический песок
(пуццолана). С этим цементом здания из бута могли стоять века и века.
Требовалось только соблюдать некоторые правила, которые в Риме, с его
лихорадочным строительством, преследовавшим сплошь и рядом цели грубо
спекулятивные, слишком часто нарушались. Фундамент закладывали неглубоко, а дом
выводили в 5-6 этажей, не заботясь о [с.72] соответствии высоты и площади,
занимаемой зданием по ширине. Август запретил строить дома выше 20.6 м, но
запрещение это относилось только к домам, выходившим на улицу; дом, стоявший во
дворе, мог быть и выше. Для цемента можно было взять не красную пуццолану,
дающую самый крепкий цемент, а темно-серую, лежащую близко к поверхности, более
дешевую, но не такую крепкую, и даже ее положить в меньшей, чем требовалось,
пропорции; вместо каменных или кирпичных стоек, которые помещали для прочности
между "блоками" залитого цементом бута, взять деревянные; внутренние
перегородки сплести из хвороста. После страшного пожара 64 г. Нерон издал ряд
очень разумных распоряжений, касающихся строительства: запретил употребление
дерева в стенах, "сократил высоту зданий" (неизвестно, насколько по
сравнению с нормой Августа), велел обводить дома по фасаду портиками, дома
строить на некотором расстоянии один от другого и делать просторные дворы;
расширил улицы. "Эти полезные меры придали и красоты новому городу"
(Tac. ann. XV. 43). Можно не сомневаться, что в этом "новом городе"
после страшных уроков пожара стали отстраиваться иначе, чем раньше. Дома на via
Biberatica (за форумом Траяна) уцелели в значительной части до сих пор. До сих
пор стоит инсула, выстроенная во II в. н.э. у западной стороны Капитолия. Но
несомненно также, что настоятельная потребность в жилье и погоня за наживой
заставляли, в обход всех указов Нерона, пользоваться при стройке и деревом, и
необожженным кирпичом, брать для штукатурки глину с соломой, а для связующего
раствора плохой слабый цемент. В Риме были хорошие инсулы, но были и плохие, и
эти плохие не представляли собой единиц. Можно отмахнуться от Ювенала – что
делать сатирику, как не ворчать и не выискивать худое, – но от указа Траяна,
как от риторического бреда, не отмахнешься. По указу этому высота домов
снижалась до 17.7 м, и мера эта мотивировалось тем, что дома "легко обваливаются".
Большим
бедствием Рима были пожары. "Следует жить там, где нет никаких пожаров и
ночных страхов. Уже Укалегон переносит свой жалкий скарб, уже дымится третий
этаж, а ты ничего и не подозреваешь. В нижних этажах тревога, но последним
загорится тот, который защищен от дождя только черепичной кровлей, где несутся
нежные голубки" (Iuv. III. 197-202). "Пожары – [с.73] наказание за
роскошь", – нравоучительно замечает Плиний, заканчивая рассказ о
"глыбах мрамора, произведениях художников и царских издержках",
которых требуют дворцы его современников (XXXVI. 110). Огонь не щадил ни этих
великолепных построек, ни бедных инсул: пожаром 64 г. были уничтожены и те и
другие (Suet. Nero, 38. 2). Пищу огню давало дерево, широко применяемое в
строительстве: двери, окна, балконы, потолки, наконец, мебель. О перегородках,
сплетенных из ветвей, Витрувий пишет: "Лучше бы их и не придумывали! они
сберегают место и время..., но при пожаре это готовые факелы" (II. 2. 20).
И тут мы подходим к двум существенным недостаткам всех италийских инсул: к
отсутствию воды и отсутствию отопления.
Римляне
знали отопление горячим воздухом, но устраивали его только в банях, в отдельных
комнатах своих усадеб и, во всяком случае, проводили его не выше первого этажа10.
Жильцы остальных этажей обогревали свои комнаты отопительными приборами,
несколько напоминающими огромные самовары (тем более, что в них кипятилась и
вода), или простыми жаровнями вроде кавказских мангалов, бронзовыми или
медными, часто очень красивыми, но император Юлиан, однако, чуть не умер в
Лютеции, угорев от такой жаровни. Освещались комнаты светильниками и свечами.
Достаточно было неосторожного движения, толчка, резкого жеста – и дерево
занималось от просыпавшихся углей, от разлившегося и вспыхнувшего масла,
горевшего в светильнике. И потушить его было нечем: воды в доме не было.
Мы
привыкли считать древний Рим городом, где вода имелась в избытке. Это верно: в
конце I в. н.э. в Риме было 11 водопроводов и около 600 фонтанов. Только три из
14 римских районов пользуются водой из трех водопроводов; в распоряжении
остальных имеется по пять и по шесть. Вода течет ночью и днем, но ad usum
populi, а не для частного пользования. Чтобы провести воду к себе в дом,
требовалось специальное разрешение императора, которое давалось определенному
лицу11 и пожизненно: на наследников это разрешение не
распространялось. Домовладелец, получивший такое разрешение, проводил воду к
себе во двор, а если он жил в первом этаже, то и в свою квартиру. Жильцы
остальных этажей должны были или покупать воду у водоносов, или ходить за ней
во двор, к ближайшему фонтану или колодцу. Марциал, [с.74] живший в третьем
этаже, сбегал за водой вниз; в Доме Дианы в Остии жильцы брали воду из большой
цистерны, находившейся во дворе; квартирантов из Домов в Саду снабжали водой
фонтаны, бившие в этих садах. Законодательным актом предписывалось каждому
жильцу иметь в своем помещении воду: много ли, однако, можно было ее запасти?12
При скученности домов, при чрезвычайной узости улиц и при отсутствии
эффективных противопожарных средств огонь распространялся с чрезвычайной
быстротой. Авл Геллий (XV. 1) рассказывает, как однажды на его глазах пожар,
охвативший многоэтажную инсулу, тут же перебросился на соседние дома13.
С отсутствием воды было связано и отсутствие уборных в римских инсулах (в
Остийских были): обитатели их должны были пользоваться общественными уборными
или выносить весь мусор на соседнюю навозную кучу, а то просто выбрасывать его
из окошка на улицу. Ювенал вспоминал о несчастных случаях, которые подстерегают
прохожего, идущего мимо "окон, где бодрствуют: сверху летит битая посуда;
хорошо, если только выплеснут объемистую лоханку" (III. 269-277). В
Дигестах (IX. 3. 5. 2) разбирается вопрос о том, кто ответствен за ущерб,
причиненный выброшенным предметом человеку, проходившему по улице.
Были
в италийской инсуле и другие недостатки. Солнце заливало просторные комнаты
барских квартир; большой метраж, обилие света и воздуха делало их очень
привлекательными в хорошую погоду. В ненастье, когда начинались осенние ливни
или зимние холода, в этих прекрасно отделанных помещениях становилось весьма
неуютно; от дождя и мороза защиты нет, потому что нет стекол в окнах, – стекло
дорого, и пользуются им редко, преимущественно в банных помещениях. В рамы
вставляют или слюду, которая пропускает свет плохо, а гораздо чаще снабжают
окна просто деревянными ставнями с прорезями. Богатому патрону и его нищему
клиенту одинаково предоставлялось на выбор или ежиться около чадящей угарной
жаровни и смотреть, как потоки дождевой воды хлещут в его комнату, или плотно
задвинуть окна ставнями и сидеть при дрожащем огоньке коптящего светильника.
Эти
общие всем инсулам недостатки бедный обитатель плохого дома должен был
чувствовать особенно остро. Марциал [с.75] жаловался, что в его комнате не согласится
жить сам Борей, потому что в ней нельзя плотно закрыть окошко (VIII. 14. 5-6).
Дрова в Риме стоили недешево, а приготовленные так, чтобы не давать дыма14,
доступны были только состоятельному человеку. Ремесленник жил обычно со своей
семьей на антресолях в той же мастерской, где работал; помещение это было,
конечно, и низким, и темноватым. Не лучше были и квартиры "под
черепицей", в самом верхнем этаже: Марциал вспоминает о таких, где нельзя
было выпрямиться во весь рост (II. 53. 8) и где стоял полумрак (III. 30. 3); по
словам Ювенала, бедняк снимает для жилья "потемки" (III. 225). А
платить за эти "потемки" приходилось дорого, и найти их было не так
легко. Птолемей Филометор, изгнанный из Египта родным братом, бежал в Рим искать
заступничества. Кошелек у него был, правда, тощий, и найти помещение по
средствам он не смог; царю Египта пришлось приютиться у знакомого
художника-пейзажиста в мансарде (Diod. XXXI). Ювенал уверяет, что в Соре,
Фабратерии или Фрузиноне можно купить домик с садиком за те самые деньги,
которые в Риме приходится платить за темную конуру (III. 223-227)15.
Жилья не хватало: "...посмотри на это множество людей, которое едва
вмещается в бесчисленных домах города!" (Sen. ad. Helv. 6).
Дороговизна
римских квартир объясняется, конечно, большим спросом, но значительную роль
играла здесь и спекуляция. И тут перед нами встает фигура домохозяина. Это
человек богатый и любящий богатство, но не просто стяжатель и сребролюбец: это
делец и предприниматель с широким размахом. Трезвая расчетливость делового
человека, который умно учитывает требования сегодняшнего дня и умело их
использует, сочетается в нем с любовью к риску, к опасности, с азартностью
игрока, ставящего на карту все в надежде на выигрыш. Он очень озабочен тем,
чтобы поскорее вернуть деньги, вложенные в постройку, и вернуть их, конечно, с
прибылью; ему нужно, чтобы его инсула вырастала как можно скорее, и его больше
беспокоят цены на материал, чем его качества. Домохозяину в Риме грозили
опасности весьма реальные: случались землетрясения, Тибр разливался и заливал
низины, пожары были явлением обыденным. Ожидать, пока съемщики въедут, пока они
внесут квартирную плату (она уплачивалась по полугодиям), – это было слишком
долго. Хозяин сдает новый [с.76] дом целиком одному человеку, который уже от
себя будет сдавать отдельные квартиры (это занятие имело официальное
обозначение: cenaculariam exercere), а сам, разгоряченный полученной прибылью,
увлекаемый перспективой приливающего богатства, кидается в новые строительные
спекуляции. Он одержим бесом лихой предприимчивости: сносит построенный дом,
распродает строительные материалы с несомненной для себя выгодой16;
поймав слухи о вчерашнем пожаре, отправляется к хозяину-погорельцу и, если тот
пал духом и зарекается строить в Риме, по сходной цене покупает у него участок
(по словам Плутарха, Красс таким образом прибрал к рукам около половины
земельной площади в Риме). Он строит, перепродает, покупает, предпринимает
капитальный ремонт под предлогом, что дом грозит обвалом; делит его на две половины
глухой стеной – мысль о жильцах и об их удобствах его не только не беспокоит, а
просто не приходит ему в голову: для него это не люди, это источник дохода. Он
и не видит их; к дому у него приставлен доверенный раб – insularius17,
он следит и за жильцами, и за главным арендатором, блюдет хозяйские интересы и
докладывает хозяину о всех неполадках и непорядках в доме. Это он уговаривает у
Ювенала жильцов дома, который еле держится на тонких подпорках, не волноваться
и спокойно спать.
Главный
арендатор – это человек иного склада и характера. Этот не пойдет на риск и
боится его: он ищет наживы верной, идет теми дорожками, где над ним не висит
никаких серьезных неприятностей. Дигесты приводят в качестве примера, т.е. как
нечто обычное, арендатора, который снял дом за 30 тыс. сестерций и, сдав все
квартиры по отдельности, собрал со всех 40 тысяч. (Dig. XIX. 2. 30), иными
словами, нажил на этом деле 33% – кусок жирный! Получен он был, конечно, не без
хлопот и беспокойства: приходилось крепко следить, чтоб жилец не сбежал, не
заплатив за квартиру, – нужен был глаз да глаз; приходилось терпеливо
выслушивать жалобы этих самых жильцов, лившиеся потоками по самым разнообразным
поводам; неприятности, конечно, были, но и доход был хороший и верный. Хуже
бывало, если хозяин, которому не было угомона, решал ломать дом, чтобы
выстроить более доходный. И тут, однако, арендатор не оставался в убытке: по
закону хозяин обязан был вернуть ему [с.77] внесенную им аренду и добавить к
ней деньги, которые арендатор рассчитывал получить за квартиры и которых
лишился с выездом жильцов. По этому последнему пункту, вероятно, не все
проходило гладко, но большого ущерба, надо думать, "оптовик" не
терпел: cenaculariam exercere стало занятием, крепко вросшим в жизнь древнего
Рима.
Элементом,
который действительно страдал от всей этой деловой и часто совершенно
бессовестной возни, были жильцы. Хозяину приходило в голову занять дом для себя
и для собственных нужд – жильцы обязаны выселиться; дом продан – новый владелец
имеет право выселить жильцов. Пусть они будут при этом как-то вознаграждены
денежно, но это не избавит их от беготни по Риму в поисках нового жилья,
хлопотливых и трудных дополнительных расходов, усталости.
Вещи
жильца, въехавшего в квартиру, "ввезенное и внесенное", считаются
отданными хозяину в залог, обеспечивающий аккуратное внесение квартирной платы.
В случае неуплаты хозяин имеет право забрать те из них, которые стоят в
квартире постоянно, а не оказались там случайно или временно. Но вот квартирант
добросовестно расплатился, срок его договора истек, он хочет съезжать, а хозяин
захватил его имущество и его не выпускает. Основной арендатор никак не может
рассчитаться с хозяином – в ответе быть жильцам: владелец дома накладывает руку
на их собственность, правильно рассчитывая, что главный съемщик поторопится
расплатиться с ним, хозяином, потому что, пока эта расплата не будет
произведена, жильцы не внесут ему ни сестерция. Хозяин мог
"блокировать" жильца: если в его квартиру вела отдельная лестница (в
мастерских с антресолями это было неизменно), деревянные ступеньки ее
вынимались, и жилец оказывался отрезанным от внешнего мира – это называлось
percludere inquilinum. "Блокада" снималась, когда несчастный жилец
всякими правдами и неправдами раздобывал деньги в уплату своего квартирного
долга.
Мы
видели, какой лишней тяготой ложится на человека не очень обеспеченного то
обстоятельство, что он снимает квартиру не прямо от домохозяина, а через
арендатора, снявшего дом целиком. Арендатор зарабатывает на своем съемщике;
съемщик решает потесниться и, сдавая отдельные комнаты от себя, [с.78]
зарабатывает на своих жильцах: получается какая-то цепь спекуляции, особенно
тесно сжимавшей наиболее бедных и бессильных.
Человек,
у которого мало денег, забирается повыше, живет в самом верхнем этаже "под
черепицей". Там жил Орбилий, "щедрый на удары" учитель Горация;
Ювенал поселил там своего нищего Кодра (III. 204). В эти бедные квартиры
набивалось много людей: иногда квартиру снимали два-три семейства; иногда
хозяин пускал жильцов. Можно представить себе, каким антисанитарным было такое
жилье, в котором при отсутствии воды – потаскайте-ка ее на пятый этаж! – нельзя
было производить частой и основательной уборки и в котором оседала копоть, чад
и угар от жаровен и светильников.
Была
еще категория людей, для которых и квартира "под черепицей"
оставалась недоступной. Одна римская надпись (CIL. VI. 29791) упоминает
помещения под лестницами: о подвалах, криптах, говорится и в Дигестах (XIII.
17. 3. 7). Эти грязные, сырые, полутемные подземелья служили жильем для
бездомного, нищего, бродячего населения столицы, которому доступен был только
такой приют.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ancientrome.ru/