Идеология
самурайства
Кодекс Бусидо -
"неписанные" законы регламентирующие поведение самураев. Обряд
Харакири (сэппуку) и религиозные воззрения самураев.
Кодекс
Бусидо
Одним из
следствий образования сословия воинов было оформление специфического
мировоззрения самураев - бусидо - неписаного кодекса поведения самурая в
обществе, представлявшего собой свод правил и норм "истинного",
"идеального" воина.
Бусидо,
первоначально трактовавшееся как "путь коня и лука", впоследствии
стало означать "путь самурая, воина" ("буси" - воин,
самурай; "до" - путь, учение, способ, средство). Кроме того, слово
"до" переводится ещё и как "долг", "мораль", что
имеет соответствие с классической философской традицией Китая, где понятие
"путь" является некой этической нормой (дао-дэ). Таким образом,
бусидо - это "самурайская мораль", "добродетель",
"морально-этический" кодекс.
Бусидо касалось
отношения самураев к социальной феодальной общности, к людям того или иного
класса, к государству. Содержание бусидо вышло за рамки прежних традиций
родоплеменного общества - оно включило в себя догмы буддизма и конфуцианства и имело в своей основе новые нормы
поведения. Постепенно развиваясь, бусидо превратилось в моральный кодекс воинов,
являющийся в то же время преимущественно частью различных религиозных учений
(буддизма, конфуцианства и синтоизма - национальной религии японцев),
становилось также областью философского знания, предметом этики. Будучи слитым
воедино с восточной философией, бусидо носило характер практического
нравоучения. Самураи считали его методом совершенствования психической и
телесной гигиены. Бусидо нравственно осмысляло философское миро учение в целом
и было призвано научить самурая "правильной жизни" в феодальном
японском обществе. Оно совмещало в себе теорию бытия и изучение психики
человека, решало вопросы, связанные с понятием сущности индивидуума, его роли в
окружающем мире, смысла жизни, добра и зла, нравственных ценностей и
нравственного идеала. Воин, воспитанный в духе бусидо, должен был чётко
сознавать свой моральный долг, в частности свои личные обязанности по отношению
к сюзерену, должен был сам оценивать свои действия и поступки, морально
осуждать себя в случае неправильных действий, нарушения своих обязанностей и
долга. Такое моральное самоосуждение влекло за собой, как правило,
самоубийство, совершавшееся по определённому ритуалу путём харакири - вскрытия
живота малым самурайским мечом. Таким образом самурай смывал кровью бесчестье,
позорящее его.
Бусидо, как
способ регулирования поведения воина, не опиралось непосредственно ни на какие
специальные учреждения, принуждавшие к соблюдению моральных норм, оно
основывалось на силе убеждения, общественного мнения, примера, воспитания,
традиций и силе нравственного авторитета отдельных лиц, отмеченных в
средневековой истории Японии.
Принципы бусидо
не были объединены в специальный свод правил и не были изложены ни в одном
литературном памятнике феодальных времён, однако нашли своё отражение в
легендах и повестях прошлого, рассказывающих о верности вассала своему феодалу,
о презрении к смерти, мужестве и стойкости самураев.
По указанию
Токугава Иэясу в первые же годы после его прихода к власти было составлено
"Уложение о самурайских родах" ("Букэ сё хатто"), определявшее
нормы поведения самурая на службе и в личной жизни. Вторым сочинением,
посвящённым воспеванию догматов бусидо, было житийное описание подвигов князя
Такэда Сингэна в двадцати томах, авторство которого разделили Косака Дандзё
Нобумаса и Обата Кагэнори. Несколько позднее появился труд Дайдодзи Юдзана
(1639 - 1730) "Начальные основы воинских искусств" ("Будо сёсин
сю"). И наконец, в 1716 г. вышли 11 томов книги "Сокрытое в
листве" ("Хагакурэ"), ставшей "священным писанием"
буси. Это любопытное произведение принадлежало Ямамото Цунетомо, монаху, а в
прошлом самураю клана Сага на южном острове Кюсю. После смерти своего
господина, даймё Набэсима Наосигэ, которому он верно служил десять лет, Ямамото
принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил обобщению догматов самурайской
чести.
Бусидо даже
нельзя назвать учением в прямом смысле, это, скорее, одна из форм выражения
феодальной идеологии, её основные положения и принципы, развивавшиеся из
поколения в поколение в течении длительного времени. Бусидо это особая мораль,
выработанная сословием воинов, входивших в господствующий класс Японии, которая
представляла собой систему взглядов, норм и оценок, касавшихся поведения
самураев, способов воспитания самурайской молодёжи, создания и укрепления
определённых нравственных качеств и отношений.
При всём этом
бусидо являлось сословной моралью. Оно служило только самурайству, оправдывало
все его действия и отстаивало его интересы. Чётко и довольно вразумительно
требования Бусидо сформулированы в "Начальных основах воинских
искусств" Дайдодзи Юдзана:
"Истинная
храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть,
когда правомерно умереть.
К смерти
следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает
его достоинство.
Следует
взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что
собираешься сказать.
Необходимо быть
умеренным в еде и избегать распущенности.
В делах
повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.
Уважать правило
"ствола и ветвей". Забыть его - значит никогда не постигнуть
добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не
есть самурай. Родители - ствол дерева, дети - его ветви.
Самурай должен
быть не только примерным сыном, но и верноподданным. Он не оставит господина
даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с
десяти до одного.
На войне
верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и
копья, жертвуя жизнью, если того требует долг.
Верность,
справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.
Во время сна
самураю не следует ложиться ногами в сторону резиденции сюзерена. В сторону
господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с
копьём.
Если самурай,
лёжа в постели, слышит разговор о своём господине или собирается сказать
что-либо сам, он должен встать и одеться.
Сокол не
подбирает брошенные зёрна, даже если умирает с голоду. Так и самурай, орудуя
зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.
Если на войне
самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует
гордо назвать своё имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности.
Будучи
смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай
должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и
спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному.
Обладающий лишь
грубой силой не достоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения
наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения
чайной церемонии.
Возле своего
дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит
использовать новые картины-какэмоно, современные скромные чашки и
налакированный керамический чайник".
Самурайская
мораль сформировалась в общих чертах одновременно с системой сёгуната, однако
основы её существовали задолго до этого времени. Нитобэ Инадзо выделял в
качестве основных источников бусидо
буддизм и синто, а также учения
Конфуция и Мэн-цзы. И действительно, буддизм и конфуцианство, пришедшие в
Японию из Китая вместе с его культурой, имели большой успех у аристократии и
быстро распространились среди самурайства. То, чего не доставало самураям в
канонах буддизма и конфуцианства, в изобилии давало воинам синто.
Наиболее
важными доктринами, которые бусидо почерпнуло из синтоизма - древней религии
японцев, представлявшей собой сочетание культа природы, предков, веры в магию,
существование души и духов, были любовь к природе, предкам, духам природы и
предков, к стране и государю. Заимствования из синто, которые восприняло
бусидо, были объединены в два понятия: патриотизма и верноподданичества.
Особенно
сильное влияние на бусидо оказал буддизм махаянистского направления, проникший
в Японию в 522 г. Многие философские истины буддизма наиболее полно отвечали
потребностям и интересам самураев. При этом популярнейшей сектой буддизма была
"дзен", монахи которой внесли значительный вклад в дело развития
бусидо.
Созвучие
мировоззрения сословия воинов, с положениями дзен-буддизма позволили
использовать секту "дзен" в качестве религиозно-философской основы
этических наставлений самурайства. Так, например, бусидо восприняло из дзен
идею строгого самоконтроля. Самоконтроль и самообладание были возведены в ранг добродетели
и считались ценными качествами характера самурая.
В
непосредственной связи с бусидо стояла также медитация дзен, вырабатывавшая у
самурая уверенность и хладнокровие перед лицом смерти, которые рассматривались
как нечто положительное и великое, как мужественное вхождение в "му"
- небытие.
Из
конфуцианства идеология самураев прежде всего восприняла конфуцианские
требования о "верности долгу", послушании своему господину, а также
требования, касающиеся морального совершенствования личности. Конфуцианство
способствовало возникновению в среде самураев и в их идеологии презрения к
производительному труду, в частности к труду крестьян. Это отношение
оправдывало безжалостную эксплуатацию японского крестьянства изречением,
приписываемым Конфуцию: "Кормящийся от народа управляет им". То же
самое легло в основу этико-политической философии Мэн-цзы, другого корифея
конфуцианства, который называл принцип управления господствующего класса
"всеобщим законом вселенной".
Так под
воздействием синто, буддизма и конфуцианства формировались
основные принципы самурайской этики, входившие в качестве составной части в
мораль феодального общества, имеющую название "дакоту" (кит.:
дао-дэ).
В числе главных
принципов самурайской морали выделялись: верность господину; вежливость;
мужество; правдивость; простоту и воздержанность; презрение к личной выгоде и
деньгам.
Таким образом,
основным в бусидо были верность сюзерену, с которым буси находился в отношениях
покровительства и служения, и честь оружия, являвшегося привилегией воина-профессионала,
а не идеи лояльности к монарху или патриотического отношения ко всей Японии.
Личный героизм
самураев, жажда подвига и славы не должны были служить, по буси, самоцелью. Всё
это было подчинено идеологией правящего класса более высокой цели, а именно:
идее верности, которая покрывала собой всё содержание общественной и личной
морали воина. Принцип верности выражался в беззаветном служении сюзерену и
опирался на положения о верности, почёрпнутые из синто, буддийское убеждение в
бренности всего земного, которое усиливало у самурая дух самопожертвования и не
боязни смерти, и философию конфуцианства, сделавшую лояльность (верность
вассала феодалу) первой добродетелью. Верность по отношению к своему господину
требовала от самурая полного отрешения от личных интересов. Однако верность
вассала не подразумевала принесение ей в жертву совести самурая. Бусидо не
учило людей отказываться от своих убеждений даже для сюзерена, поэтому в
случае, когда феодал требовал от вассала действий, идущих вразрез с убеждениями
последнего, тот должен был всеми силами стараться убедить своего князя не
совершать поступка, порочащего имя благородного человека.
Если это
оканчивалось неудачей, самурай обязан был доказать искренность своих слов,
прибегнув к самоубийству путём харакири. При всех других обстоятельствах бусидо
призывало жертвовать всем ради верности.
В качестве
наглядного примера обычно приводится история, в которой бывшие подданные князя
Митидзанэ, попавшего в немилость к сёгуну и сосланного, исполняют долг верности
по отношению к своему господину. Один из них жертвует жизнью своего сына ради
жизни сына своего прежнего даймё, выдавая ребёнка врагам Митидзанэ,
стремившимся истребить род князя.
В моральном
кодексе самураев феодальной эпохи большое значение придавалось также катакиути
- кровной мести, узаконенной бусидо в качестве вида нравственного
удовлетворения чувства справедливости. Верность сюзерену требовала непременного
отмщения за оскорбление господина. Конфуций по этому поводу сказал следующее:
"Обиду надо заглаживать справедливостью".
Рядом с
верностью стоял принцип долга, превративший естественную настойчивость и
упорство воинов в возвышенное начало морального порядка. В соответствии с
догмами конфуцианства долг - это "смысл и закон явлений и жизни",
"прямота души и поступков", или "справедливость". Из
понятия справедливость выводилось понятие "благородство", которое
считалось "высшей чуткостью справедливости". "Благородство, -
сказал один знаменитый буси, - это способность души принять определённое решение…
согласно с совестью, без колебания: "Умереть, если это нужно, убить -
когда это потребуется". Другой самурай заметил, что без понятия о
благородстве "ни талант, ни наука не могут выработать характера
самурая".
В японском
языке долг, чувство (сознание) долга обозначается словом "гири"
(букв.: "справедливый принцип"), которое произошло от
"гиси" - "верный вассал, человек чести и долга, человек
благородства". Первоначально это слово означало простую и естественную обязанность
по отношению к родителям, старшим, обществу, близким и т.д. Со временем термин
"гири" распространился и на обязанность по отношению к господину,
играя немаловажную роль в этике сословия воинов. В силу этого слово
"гири" стало объяснять такие поступки, как жертвование самураями
жизнью ради феодала, жертвование родителей детьми и т.д. Выбор между долгом
(гири) и чувствами (ниндзё) всегда должен был разрешаться в пользу долга.
Кроме верности
и чувства долга одним из ключевых требований Бусидо была личная храбрость,
несгибаемое мужество самурая, пример которого даёт нам биография Такэда
Сингэна. Как-то раз заклятый враг князя - Уэсуги Кэнсин пробился к шатру, где
восседал Такэда в окружении нескольких телохранителей. Занеся меч над головой
Непобедимого, Кэнсин саркастически спросил, что тот собирается делать перед
лицом смерти. Такэда хладнокровно отразил меч противника своим боевым железным
веером и тут же, нисколько не изменившись в лице, сложил лирическое пятистишие.
Подоспевшая охрана вынудила пристыженного Кэнсина удалиться. Мужество подобного
рода, впитавшееся в плоть и кровь самурая, не покидало его в самых трудных
ситуациях. Оно было плодом физической закалки, психической уравновешенности и
спокойного презрения к смерти.
Мужество, как
некое благороднейшее свойство человеческой природы вообще, по конфуцианской
формулировке, включает в себя также понятия "храбрость",
"отвага", "смелость".
Бусидо
признавало только разумную храбрость, осуждая напрасный риск; неразумная,
бесцельная смерть считалась "собачьей смертью".
Принцип
скромности вырабатывался вследствие подчинённого положения рядовых воинов,
невозможности для них поднимать голову перед своим господином. К скромности
было близко также понятие "вежливость", подразумевавшее терпение,
отсутствие зависти и зла. В лучшей своей форме вежливость приближалась, по
конфуцианским понятиям, к любви. Развитию принципа вежливости способствовали
постоянные упражнения в правильности манер, которые должны были привести все
члены организма в гармонию, "при которой поведение будет показывать господство
духа над плотью".
Наряду с
указанными выше основными принципами самурайская этика включала в себя ряд
второстепенных, неразрывно связанных с главными и определявших поступки и
поведение самураев.
Умение владеть
собой и управлять своими чувствами было доведено у самураев до большого
совершенства. Душевное равновесие являлось идеалом бусидо, поэтому самурайская
этика возвела этот принцип в ранг добродетели и высоко его ценила. Яркой
иллюстрацией способности к самоконтролю самураев является обряд харакири. Самоубийство
считалось среди самураев высшим подвигом и высшим проявлением личного героизма.
Примером исключительного самообладания, выдержки и духовной стойкости во время
церемонии харакири может являться история братьев Сакон, Наики и Хатимаро.
Сакон, которому
было 24 года, и Наики - 17 лет - за несправедливость по отношению к отцу решили
отомстить обидчику - сёгуну Иэясу. Однако они были схвачены, как только вошли в
лагерь Иэясу. Старый генерал был восхищён мужеством юношей, осмелившихся
покуситься на его жизнь, и отдал приказ позволить им умереть почётной смертью.
Их третьего, самого младшего брата Хатимаро, которому было всего восемь лет,
ждала та же участь, поскольку приговор был вынесен всем мужчинам их семейства,
и троих братьев сопроводили в монастырь, где должна была состояться казнь. До
наших дней сохранился дневник врача, присутствовавшего при этом и описавшего
такую сцену:
"Когда
приговорённые присели в ряд для отправления последней части экзекуции, Сакон
повернулся к самому младшему брату и сказал: "Начинай первым - я хочу
убедиться, что ты сделал всё правильно". Младший брат ответил, что он
никогда не видел, как проводят сэппуку и поэтому хотел бы понаблюдать, как это
сделают они, старшие, чтобы потом повторить их действия.
Старшие братья
улыбнулись сквозь слёзы - "Отлично сказано, братишка! Ты можешь гордиться
тем, что ты сын своего отца" - и усадили его между собой. Сакон вонзил
кинжал в левую часть живота и сказал: "Смотри! Теперь понимаешь? Только не
вводи кинжал слишком глубоко, не то можешь опрокинуться назад. Наклоняйся
вперёд и твёрдо прижимай к полу колени". Найки сделал то же самое и сказал
малышу: "Держи глаза открытыми, иначе будешь похож на умирающую женщину.
Если кинжал застрянет внутри или тебе не будет хватать силы, наберись смелости
и постарайся удвоить свои усилия, чтобы провести его вправо". Мальчик
смотрел то на одного, то на другого, а когда они испустили дух, он хладнокровно
вскрыл себе живот, чуть не перерезав себя пополам, и последовал примеру тех,
кто лежал по обе стороны от него".
Не менее
показателен пример харакири Таки Дзендзабуро, при котором присутствовал
секретарь английского посольства в Японии А.Б.Митфорд, приглашённый на
церемонию в качестве одного из семи свидетелей-иностранцев. Харакири было
утверждено императором по требованию правительства Англии в связи с приказом,
отданным Таки Дзендзабуро своим самураям в Кобэ (1868), открыть огонь по
иностранцам. Митфорд подробно описал весь обряд харакири в своих
"Рассказах о Древней Японии", преклоняясь перед мужественным поведением
приговорённого. Митфорд так описывает реальный случай его исполнения, который
он наблюдал своими глазами:
"Мы
(семеро иностранцев) были приглашены японцами в качестве свидетелей в хондо,
центральный зал храма, где должна была проходить эта церемония. Это была очень
впечатляющая сцена. Огромный зал с высоким сводом, опирающимся на тёмные
деревянные колонны. С потолка спускалось множество тех позолоченных ламп и
украшений, которые обычны для буддийских храмов. Перед высоким алтарём, там,
где пол, покрытый прекрасными белыми коврами, поднимался над землёй на
три-четыре дюйма, был расстелен алый войлочный коврик. Длинные свечи,
расставленные на равных расстояниях друг от друга, озаряли всё вокруг
призрачным и таинственным светом, настолько тусклым, что он едва позволял
следить за происходящим. Семеро японцев заняли свои места по левую сторону от
возвышения перед алтарём, а мы, семеро чужеземцев, были проведены направо.
Больше в храме никого не было.
Через несколько
минут беспокойного ожидания в зал вошёл Таки Дзендзабуро, крупный
тридцатидвухлетний мужчина благородной наружности, наряженный в церемониальные
одежды с особыми пеньковыми крыльями, которые одеваются по торжественным
случаям. Его сопровождали кайсяку и трое официальных чиновников, одетые в дзимбаори
- военные мундиры, отделанные золотом. Следует заметить, что понятие кайсяку
означает не совсем то, что наш "палач". На эту службу выбираются
только благородные мужи; во многих случаях эту роль исполняет кровный
родственник или друг осуждённого, и отношения между ними соответствуют скорее
отношением начальника и подчинённого, чем жертвы и палача. В этом случае
кайсяку был ученик Таки Дзендзабуро - он был выбран товарищами последнего из
всего круга его друзей по причине высокого мастерства в фехтовании мечом.
Вместе с
кайсяку, по левую руку от него, Таки Дзендзабуро медленно приблизился к
японцам, и оба поклонились семерым свидетелям. Потом они подошли к нам, и
приветствовали нас таким же образом - возможно, даже с большим почтением. В
обоих случаях ответом был такой же церемонный приветственный поклон. Медленно и
с огромным достоинством осуждённый поднялся на возвышение перед алтарём, дважды
низко поклонился ему и присел на войлочном коврике спиной к алтарю. Кайсяку
склонился по левую сторону от него. Один из трёх провожатых выступил вперёд,
вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на
которой, обёрнутый в бумагу, лежал вакидзаси - японский короткий меч, или
кинжал, длиной в девять с половиной дюймов; края и кончик этого меча остры как
бритва. Поклонившись, он протянул его осуждённому, который принял его обеими
руками и почтительно вознёс над головой, после чего положил его на пол перед
собой.
После ещё
одного глубокого поклона Таки Дзендзабуро, голосом, выдававшим ровно столько
чувств и колебаний, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное
признание, он без единого признака эмоций на лице и в движениях, произнёс
следующее:
"Я и
только я отдал непосредственный приказ стрелять в чужеземцев в Кобэ, и сделал
это ещё раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вскрываю себе
живот и прошу присутствующих оказать мне честь и стать свидетелями этого".
Вновь
поклонившись, говоривший позволил своей накидке соскользнуть с плеча и остался
обнажённым до пояса. Очень аккуратно, как велит обычай, он подобрал рукава под
колени, чтобы не упасть на спину, ибо благородный японский аристократ должен,
умирая, падать лицом вперёд. Не спеша, крепкой рукой он поднял кинжал, лежащий
перед ним; он смотрел на него с грустью, почти с любовью. Он на миг остановился
- казалось, он в последний раз собирается с мыслями, - а потом вонзил кинжал
глубоко в левую часть живота и медленно провёл его вправо, после чего повернул
лезвие в ране, выпуская наружу небольшую струйку крови. Во время этих
невыносимо болезненных действий ни один мускул на его лице не пошевелился.
Вырвав кинжал из тела, он наклонился вперёд и вытянул шею; лишь сейчас на его
лице промелькнуло выражение страдания, но он не издал ни звука. В этот миг
кайсяку, который до того сидел в глубоком коленопреклонении слева от него, но
внимательно следил за каждым его движением, поднялся на ноги и, выхватил меч и
поднял его в воздух. Мелькнуло лезвие, раздался тяжёлый, глухой удар и звук
падения: голова была отсечена от тела одним ударом.
Наступила
мёртвая тишина, нарушаемая только отвратительными звуками пульсирующей крови,
выбрасываемой неподвижным телом, лежащим перед нами, которое лишь несколько
минут назад было отважным и рыцарственным мужчиной. Это было ужасно.
Кайсяку низко
поклонился, протёр свой меч заранее приготовленным клочком бумаги и сошёл с
возвышения. Обагрённый кровью кинжал был торжественно поднят как кровавое
свидетельство экзекуции.
Двое
представителей Микадо покинули свои места, подошли к тому месту, где сидели мы,
и попросили нас быть свидетелями того, что смертный приговор, вынесенный Таки
Дзендзабуро, был надлежащим образом приведён в исполнение. Церемония
завершилась, и мы покинули храм".
Отношение
самурая к смерти, многократно воспетое в литературе и неоднократно
подтверждённое историческими примерами, отнюдь не являлось чем-то
исключительным для народов Дальнего Востока. Наоборот, оно было естественным
для всей даосско-буддийской системы мировоззрения, определявшей жизнь человека
как звено в бесконечной цепи перерождений. Самоценность земной жизни для
ревностного буддиста любого толка была очень невелика. Дзенский монах,
крестьянин, веровавший в милосердие будды Амитабы, священник секты Тэндай и
нищий отшельник, исповедовавший тантрическое учение Сингон, в равной степени
считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечной драме Бытия.
Буддийский тезис о непостоянстве всего сущего (мудзё-кан) лежит в основе всей
японской культуры.
С чем же
сравнить
тело твоё,
человек?
Призрачна
жизнь,
словно роса на траве,
словно
мерцанье зарниц.
В этом
стихотворении дзенского мастера Роана отражён не субъективный взгляд на
действительность, а универсальная истина, не требующих никаких подтверждений.
Именно такое представление о смерти было присуще и самураям, которые видели
своё предназначение в том, чтобы "уподобиться опадающим лепесткам
сакуры", погибнуть в бою, "словно яшма, разбивающаяся об утёс".
Но мы хорошо
знаем, что между набожностью и подлинной верой пролегает глубокая пропасть. От
первой - рукой подать до ханжества, от второй - до фанатической самоотдачи. Так
же по-разному воспринимали идею смерти собратья по вере - преуспевающий купец,
посвятивший жизнь наживе, сакэ, певичкам, и суровый воин, закаливший тело и дух
в бесчисленных схватках.
Самодисциплина,
усугублявшаяся изощрёнными регламентациями, заставляла самурая всегда и во всём
следовать закону чести, что, согласно убеждениям верующего буддиста,
благотворным образом влияло на карму и обеспечивало счастье в следующих
рождениях.
Речь идёт не о
презрении к смерти, а о равнодушном отношении к ней, о естественном принятии
небытия, ожидающего "по ту сторону добра и зла". Самураи превратили
тривиальную религиозную догму в средство воспитания сверхчеловеческого
бесстрашия. Примеры достижения фантастических результатов путём культивирования
и доведения, казалось бы, до абсурда вполне заурядных свойств человеческой
физиологии и психики можно встретить почти во всех воинских искусствах. Самурай
же по долгу службы становился носителем целого комплекса бу-дзюцу, и применение их на ратном поле
зависело прежде всего от глубины презрения к смерти, от стремления к смерти.
Дайдодзи Юдзан
писал: "Для самурая наиболее существенной и жизненно важной является идея
смерти - идея, которую он должен лелеять днём и ночью, с рассвета первого дня
года и до последней минуты последнего дня. Когда понятие смерти прочно овладеет
тобой, ты сможешь исполнять свой долг в наилучшем и наиполнейшем виде: ты
будешь верен господину, почтителен к родителям и тем самым сможешь избежать
всех невзгод. Таким образом ты не только сможешь продлить свою жизнь, но и
поднимешь собственное достоинство в глазах окружающих. Подумай, как непрочна
жизнь, особенно жизнь воина. Уразумев это, ты будешь воспринимать каждый день
как последний в своей жизни и посвятишь его выполнению важнейших обязательств.
Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть собою, иначе погрязнешь в пороках и
беспутстве, окончишь дни свои в позоре бесчестья".
Едва ли
нуждается в доказательстве тезис о том, что воин, начисто лишённый страха смерти
и видящий в смерти лишь дело чести, обладает в бою всеми преимуществами перед
воином, судорожно преодолевающим естественные человеческие эмоции - чувство
страха и инстинкт самосохранения.
" Сокрытое
в листве" ставит смерть в центре всех представлений о чести и долге
самурая:
"Бусидо -
Путь воина - означает смерть. Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот,
который ведёт к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты
предпочёл, и иди!
Каждое утро
думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И
пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет
вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля
выполнит свой долг, твой щит превратится в стальной щит."
Для битвы
" Сокрытое в листве" предписывает самураю бездумную отвагу,
граничащую с безрассудством:
"Ты
никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения.
Только тогда ты достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее,
станешь биться отчаянно, как бешеный. Бусидо запрещает увлекаться
рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою".
Ямамото
Цунэтомо в своём пространном, хотя и весьма сумбурном, труде многократно
возвращается к идее смерти, вознося хвалу беззаветной решимости умереть:
"Все мы
предпочитаем жизнь смерти, все наши мысли и чувства, естественно, влекут нас к
жизни. Если ты, не достигнув цели, останешься в живых, - ты трус. Это важное
соображение не следует упускать из виду.
Если же ты
умрёшь, не достигнув цели, может быть, твоя смерть будет глупой и никчёмной, но
зато честь твоя не пострадает… Когда решимость твоя умереть в любой момент
утвердится окончательно, знай, что ты в совершенстве овладел Бусидо - жизнь
твоя будет безупречна и долг будет выполнен".
Дзен воспитывал
в самураях не просто равнодушие к смерти, но даже своеобразную любовь к ней как
к верному средству самоутверждения. Такому подходу нельзя отказать в
рационализме. Не случайно выдающиеся полководцы средневековья воспитывали себя
и своих солдат в традициях самопожертвования.
Уэсуги Кэнсин,
бывший, как и его извечный соперник Такэда, "обращённым", или монахом
в миру (ню-до), ревностным адептом Дзен, поучал вассалов:
"Те, кто
держится за жизнь, умирают, а те, кто не боится смерти, живут. Всё решает дух.
Постигнете дух, овладейте им, и вы поймёте, что есть в вас нечто превыше жизни
и смерти - то, что, в воде не тонет и в огне не горит".
Со временем
смерть во имя долга стала восприниматься в самурайской среде как довольно
трудный, но не лишённый эстетического наслаждения этап самосовершенствования.
О смерти много
и прочувствованно рассуждали, смертью восторгались, к красивой смерти
стремились. Тот же Уэсуги Кэнсин, павший от руки наёмного убийцы, оставил такие
строки:
Ни раем, ни
адом
меня уже не
смутить,
и в лунном
сиянье
стою
непоколебим -
ни облачка
на душе…
Умение
абстрагироваться от мирской суеты, от прозы жизни, от жестокостей военного
времени высоко ценилось в самурайской среде. Способность видеть "вечность
в чашечке цветка" с ранних лет заботливо пестовалась в юношах и девушках
родителями, учителями, всем их окружением. В подражание китайским классикам
такой образ жизни, при котором человек может даже на грани между жизнью и
смертью наслаждаться красотами пейзажа, называли в Японии фурю (кит. Фэнлю),
что означает "ветер и поток". Подобное мировоззрение позволяло
неизменно воспринимать жизнь как "ветер и поток" во всей её эфемерной
полноте. Наиболее совершенным воплощением философии "ветра и потока"
стал широко распространённый среди самураев обычай слагать перед смертью
"прощальное" стихотворение - чаще всего в жанре пейзажной лирики.
Так как
конкретная земная жизнь для буддиста была лишь звеном в длинной цепи
перерождений, обусловленных кармой, то для него не существовало стены между бытием
и небытием, жизнью и смертью. Однако человек способен облагородить каждое
мгновение жизни, осознав и прочувствовав первозданную красоту окружающего
"бренного мира", красоту непостоянства.
Парадоксально,
но именно в смерти идеологи самурайства усматривали дополнительный источник
силы, почти сверхъестественного могущества и одновременно гражданской
добродетели: "Путь самурая есть одержимость смертью. Подчас десятеро
противников не в силах одолеть одного воина, проникнутого решимостью умереть.
Великие дела нельзя совершить в обычном состоянии духа. Нужно обратиться в
фанатика и пестовать страсть к смерти. К тому времени, когда разовьётся в
человеке способность различать добро и зло, может быть уже слишком поздно. Для
самурая надо всем довлеют верность господину и сыновняя преданность, но
единственное, что поистине нужно ему, - одержимость смертью. Если одержимость
смертью достигнута, верность господину и сыновняя преданность придут сами собой
- гласит "Сокрытое в листве".
Смерть
превратилась в высшую форму добродетели. Оскорбивший добродетель должен
погибнуть. Не сумевший отстоять добродетель тоже должен погибнуть. Это так же
нормально, как восход солнца и наступление ночи, как любой закон природы.
Поэтому кровавая вендетта и массовые избиения вражеских солдат были для самурая
так же естественны, как и массовые самоубийства в связи с поражением или
индивидуальное харакири.
Чувство чести.
Сознание собственного достоинства воспитывалось у детей самураев с детства.
Воины строго охраняли своё "доброе имя" - чувство стыда было для
самурая самым тяжёлым. Японская поговорка гласит: "Бесчестье подобно
порезу на дереве, который со временем делается всё больше и больше".
Честь и слава
ценились дороже жизни, поэтому, когда на карту ставилось одно из этих понятий,
самурай, не раздумывая, отдавал за него свою жизнь. Нередко из-за одного слова,
задевающего честь самурая, в ход пускалось оружие; такие схватки буси
заканчивались, как правило, смертью или ранением.
Во всех своих
действиях самурай должен был исходить из соображений высшей справедливости и
честности, что, разумеется было утопией во времена коварных интриг, заговоров и
междоусобных войн. Тем не менее в частностях самураи были весьма щепетильны.
Поговорка "буси ва ни гон наси" ("слово самурая свято")
появилась не случайно, ибо самураи презирали ложь. Презрение ко лжи не мешало
им, однако, оправдывать лесть, бахвальство и хитрость, которую при случае можно
было назвать "военной", а их утончённый эстетизм нередко граничил с
садизмом.
Ложь для
самурая была равна трусости.
Слово самурая
имело вес без всяких письменных обязательств, которые, по его мнению, унижали
достоинство. Как правило, слово, даваемое самураем, было гарантией правдивости
уверения. На клятву же многие из самураев смотрели как на унижение их чести.
Очевидно, именно поэтому в японском языке нет слова "ложь"; слово
"усо" употребляется как отрицание правдивости (макото) или факта
(хонто).
Кроме чисто
профессиональных особенностей, присущих сословию воинов, самурай должен был, по
бусидо, обладать также благосклонностью, милосердием, чувством жалости,
великодушием, симпатией к людям. Милосердие самурая (бусино насакэ) не было
просто слепым импульсом, оно находилось в определённом отношении к
справедливости, так как означало сохранение или уничтожение жизни. Основой
милосердия считалось сострадание, потому что "милосердный человек самый
внимательный к тем, кто страдает и находится в несчастье". Этикет войны
требовал от самурая не проливать кровь более слабого побеждённого противника.
Исходя из этого, бусидо объявило сострадание к слабым, беспомощным, униженным
особой добродетелью самураев. Однако принцип милосердия, который бусидо считало
принадлежностью каждого воина, часто нарушался жестокой действительностью
феодальных времён, когда самураи грабили и убивали мирное население побеждённых
княжеств и кланов.
Облик
"истинного" самурая должен был содержать в себе ещё и принципы
"сыновней почтительности", обусловленные древним понятием
патриархального рода, и "братской привязанности". Японского рыцаря
уже в детстве учили презрению к торговцам и деньгам, что должно было сделать
его совесть "неподкупной" в течение всей жизни. Самурай, который не
разбирался в покупной способности монет, считался хорошо воспитанным.
Естественно, каждый буси понимал, что без наличия средств невозможно ведение
войны, тем не менее счёт денег и финансовые операции представлялись самым
низшим представителям кланов.
Бусидо
развивало в воинах любовь к оружию, которое должно было внушать самураям
чувство "самоуважения" и в то же время ответственности, так как
самурайская этика считала беспорядочное употребление меча бесчестьем и
предписывала его применение только в случае необходимости. Всё это достигалось
путём воспитания, основной целью которого, согласно бусидо, была выработка
характера; развитие же ума, дара слова и благоразумия кодекс чести считал
второстепенными элементами.
На первый
взгляд, многие из принципов бусидо могут показаться сами по себе
положительными, например неподкупность, резко отрицательное отношение к
накоплению богатств и вообще пренебрежение к деньгам и материальным ценностям,
как таковым. Не может не вызывать симпатии развитие человеком таких качеств,
как мужество, самообладание, правдивость, скромность, чувство собственного
достоинства и т.п.
Однако мораль
сословия самураев служила только сословию данного класса, она была
действительна только в среде военно-служилого дворянства и не распространялась
на отношения буси с низшими слоями, находившимися вне законов самурайской
морали. Анализ отношений между самураями и низшими социальными слоями
феодальной общности Японии - крестьянами, ремесленниками, париями и др.
показывает, что моральные принципы бусидо были не равнозначными для
господствующего класса и простонародья. Если скромность предписывала самураю
вести себя с господином подчёркнуто вежливо и скромно, быть терпеливым, то в
отношениях с простолюдином буси, наоборот, держался надменно и заносчиво. Здесь
ни о какой вежливости не могло быть и речи. Самообладание, предписывавшее воину
необходимость в совершенстве владеть собой, также было неприемлемо в отношении
самурая к простонародью. Воин нисколько не старался себя сдерживать, если имел
дело с крестьянином или горожанином. Любое оскорбление чести и достоинства буси
(даже если ему это только показалось) или неуважительное отношение к
официальному положению воина позволяло немедленно пустить в ход оружие,
несмотря на то что бусидо учило прибегать к мечу только в случае крайней
необходимости и всё время помнить о чувстве ответственности за оружие. Тем не
менее случаи беспорядочного употребления в дело меча очень часто приводили в
феодальные времена к многочисленным убийствам мирного населения самураями. То
же можно сказать и о воспитании благосклонности, занимавшей в самурайской
морали одно из важных мест. Воины-профессионалы, привыкшие к жестокости, были
далеки от милосердия, сострадания, чувства жалости и симпатии к людям.
Многочисленные
войны, длившиеся несколько веков вплоть до объединения страны под властью
сёгуна Токугава в начале XVII в., велись при непосредственном участии самураев,
которым было чуждо сознание ценности человеческой жизни, так как они совершали
самые жестокие поступки, не останавливаясь перед убийством, и развивали в себе
черты, противные человечности.
Жизнь врага, в
глазах самурая, не стоила ломаного гроша, поэтому в пылу сражения и речи не
могло быть о пощаде и сострадании. Помиловать побеждённого можно было лишь из
тактических соображений или в расчёте на богатый выкуп. Каждое новое убийство
на поле брани должно было стимулировать личную храбрость самурая - таким
образом, враг приобретал свойства некоего пассивного стимула отваги. Отсюда
берёт начало и людоедский обычай кимо-тори. По синтоистским поверьям,
источником смелости в теле человека служит печень (кимо). Считалось, что, съев
сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости. Наиболее
кровожадные самураи рассекали врага надвое от левого плеча до правого бока
приёмом кэса-гири ("монашеский плащ") и тут же, выхватив из живого
тела трепещущую печень, пожирали её.
О ритуальном
вспарывании живота харакири (сэппуку) писали многие исследователи, видя в нём
пережитки варварских обрядов, синтоистских жертвенных мистерий и шаманских
культов айнов. Здесь мы снова сталкиваемся с тезисом "добродетель,
подтверждённая смертью". Ведь не случайно самурай, погрешивший против
заповедей Бусидо, но не совершивший низменного по характеру поступка, был
избавлен от постыдной церемонии казни. Сюзерен присылал ему приказание
совершить сэппуку, чтобы таким образом восстановить честь имени. Семья
осуждённого в таком случае не подвергалась преследованиям.
Добродетель, в
понимании самурая, была сложным конгломератом моральных установок. Остаётся
лишь вопрос о роли личности в этой системе моральных приорий.
Японские
исследователи склоняются к тому, что базой всей традиционной этики японского
народа служит идея "он" - "отплаты за благодеяния". Отсюда
берут начало иерархические связи и отношения между людьми. В космогонических
воззрениях всех племён дальневосточного региона (ареала культурного влияния
древнего Китая) Вселенная предстаёт как гигантский единый организм, продукт
животворной биоэнергии (кит. - ци, или яп. - ки), бесконечно членящийся на
несметное количество частей, которые образуют всевозможные органические и
неорганические соединения. Человек, будучи одним из таких соединений, не может
пребывать вне соединения высшего порядка, каким является коллектив - семья,
род, клан, государство - и далее соответственно Азия, Мир, Вселенная. Человек
является порождением всех соединений высшего порядка и порождающим для своих
потомков для своих потомков и подчинённых. Таковыми являются постулаты, общие
для синтоизма, буддизма и конфуцианства.
Участник
подобного миропорядка должен был испытывать чувство благодарности ко всем
"порождающим" и проявлять уважение к своим родителям, предкам и
божествам рода, вышестоящим, правителю, далее к императору (тэнно) как к
началу, скрепляющему нацию, и к его божественным предкам, формообразующим
Вселенную. Синтоистская доктрина "государства как единого тела"
(кокутай), главой которого является император, прекрасно дополнялась
конфуцианским учением о "мировой семье", где классическая триада -
Небо и Земля, порождающие человека, - соподчиняла по убывающей все звенья
социальной структуры.
Практическим
путём к осуществлению "долга благодарности" для самурая было
следование пяти классическим "постоянствам": гуманности,
справедливости, благонравию, мудрости и правдивости. Все эти добродетельные
свойства, как известно, по конфуцианскому канону, призваны были
регламентировать нормы важнейших отношений (го рин): между господином и слугой,
отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим и между друзьями.
Самурайская
мораль предъявляла к буси серьёзные требования для исполнения "он",
развивающие абстрактные этические положения в стройную практическую систему.
Прежде всего воин должен был воспитать в себе отрешённость от личного блага.
Далее следовало претворить эту отрешённость в дух сознательного
самопожертвования ради интересов долга. Личность, проникнутая духом
самопожертвования и усвоившая закон чести, вместе с законом гуманности должна
была направить все силы на достижение всеобщего блага в рамках своего рода,
клана и т.д. Здесь вступал в действие принцип взаимной защиты и поддержки.
Идеалы Бусидо,
хотя и сводятся в первую очередь к апологии фанатической верности долгу, в
общем противоположны идеалам тупого армейского солдафонства. Даже изощрённое
владение оружием само по себе, в отрыве от духовности, не может служить
подтверждением личных достоинств самурая: "Человек, который завоёвывает репутацию
благодаря техническому совершенству в воинских искусствах, просто глуп. По
неразумению своему он все силы сосредотачивает на одном и добивается в этом
деле успехов, отказываясь думать обо всём остальном. Такой человек ни на что не
годен!", - утверждает Ямамото Цунэтомо.
Самурайская
доблесть должна проявляться не в заносчивости, не в пустом фанфаронстве и
безоглядной слепой храбрости, а в упорной ежедневной работе над собой, в
тщательной шлифовке мастерства и стремлении подняться на новую ступень:
"Молодым
людям следует совершенствовать свои качества воина так, чтобы у каждого была
твёрдая уверенность: "Я лучший в Японии!" В то же время юный самурай
должен ежедневно здраво оценивать свои занятия и быстро ликвидировать
обнаруженные пробелы и недостатки. Кто не будет именно в таком смысле понимать
самурайскую доблесть, ничего не сможет добиться", - поясняет
"Сокрытое в листве".
Гордость и
заносчивость самурая на первый взгляд противоречат принципам бусидо, но то же
сочинение трактует гордость как один из столпов самурайской чести: "Есть
два вида гордости - внутренняя и внешняя. Ничтожен тот самурай, который не
обладает обоими видами гордости. Можно уподобить гордость клинку, который
следует наточить, прежде чем вложить в ножны. Время от времени клинок вынимают,
поднимают на уровень глаз, начисто протирают, затем снова прячут в ножны. Если
самурай постоянно размахивает обнажённым мечом, все сочтут, что приближаться к
нему не следует, и у него не будет друзей. В то же время, если меч никогда не
вынимался из ножен, лезвие потускнеет, и люди перестанут считаться с
хозяином".
Гордость и
самоуважение самурая должны были проявляться не только в храбрости на поле боя,
но и в стойкости, столь необходимой каждому в повседневной жизни:
"Даже в
случайном разговоре самурай не имеет права жаловаться. Он должен постоянно
контролировать себя, чтобы случайно не проронить словечка, уличающего в
слабости. По случайному замечанию, произнесённому невзначай, можно догадаться
об истинной природе человека", пишет Ямамото Цунэтомо.
Не приходится
удивляться, что в феодальной клановой системе, где благополучие буси и его рода
целиком зависело от расположения сюзерена, главным из всех "пяти видов
человеческих отношений" раз и навсегда стала связь между господином и
слугой. Хотя самураи воспитывались на дидактических конфуцианских хрестоматиях
вроде "Двадцати четырёх почтительных сыновней Китая", верность
господину часто брала верх над сыновней почтительностью и постоянно - над
родительской любовью, относящейся к сфере "чувствительности". Предания
о знаменитых самураях и литературные произведения, в которых правда
переплетается с вымыслом, изобилуют примерами торжества вассального долга над
узами родства и дружбы.
Сюжет заклания
собственного сына (дочери, внука) ради спасения жизни или чести членов семьи
сюзерена получил повсеместное распространение. Нечего и говорить о том, с какой
радостью самурай приносил свою жизнь на алтарь служения великому закону гири.
Быть щитом и мечом господина - в этом видели буси свой долг и единственную
возможность следования своему Пути (До). Единственной же гарантией наилучшего
выполнения долга, предначертанного самураю в его земной жизни, было овладение
тайнами воинских искусств и через них - тайной мироздания, гармонического
единства Неба, Земли и Человека.
Стоит
остановиться также более подробно и на догмате абсолютной верности вассала
сюзерену, положенному в основу морали воинов.
Бесспорно то,
что идея преданности слуги своему господину не всегда было бескорыстным.
Самураи храбро сражались на поле боя, но не забывали требовать награду за свою
"военную доблесть". Многочисленное количество прошений с изложением
обстоятельств проявления доблести, написанных с целью получения награды
свидетельствует о том, что мораль самураев не была истинной моралью самопожертвования.
Все интересы самураев были сосредоточены на том, чтобы поддерживать свою семью
и обеспечить будущее своим потомкам, верность же господину была лишь средством
для достижения этой цели.
Следствием
стало желание самурая выделиться среди других, совершить личный подвиг и тем
самым отличиться перед господином, заслужить себе славу, почёт и соответственно
вознаграждение. Отсюда специфика и своеобразие самурайских дружин эпохи
средневековья. Личные армии феодальных князей были не единым целым, а скорее
массой воинов-одиночек, стремившихся к героическому поступку, что и обусловило
в немалой мере огромную массу подвигов, совершённых самураями. Упоминаниями об
этих "героических деяниях" буквально заполнена литература о войнах
эпохи средневековья.
Таким образом,
налицо двоякое отношение самураев к богатству. Самураи подчёркивали своё
презрение к деньгам и всему, что с ними связано. Это предписывала мораль. Что
же касается крупных феодалов, то им особенно выгодно было культивировать данный
принцип среди воинов-профессионалов. Идеология самурайства развивала его и
направляла в определённое русло, подчиняла целям служения господину. Человек,
захваченный идеей презрения к материальным ценностям, должен был стать в руках
феодала машиной, не останавливающейся ни перед чем, слепо исполняющей
требования даймё и подчиняющейся только ему одному. Такой воин, по бусидо, не
должен был в силу своей неподкупности предавать хозяина до самой смерти и при
любых обстоятельствах. С другой стороны, и вассалы и феодалы были одинаковы по
своей сути. И феодальные князья и самураи стремились урвать для себя по
возможности как можно больше. Тут и происходило нарушение принципов бусидо,
возникала коллизия, обусловленная действительностью феодального времени. В свою
очередь это приводило иногда к прямому предательству.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.aikido.km.ru/