Теория и техники терапевтического анализа

Теория и техники терапевтического
анализа
1. Структурирование отношений

Описание теории и практики
терапевтического анализа уместно начать с обсуждения различий между собственно
психоанализом и предлагаемым подходом. Поскольку терапевтический анализ — не
что иное как видоизмененная (сокращенная и упрощенная) психоаналитическая
процедура, которая применяется в условиях групповой работы или как форма
краткосрочной терапии, то различия, хотя и весьма существенные, касаются прежде
всего способов аналитической работы, а не ее содержания и теоретических основ.
Кроме того, цели и задачи терапевтического анализа формулируются несколько
иначе, чем в классическом (фрейдовском) варианте психоаналитического лечения,
они менее глобальны и более конкретны. Поэтому начальный этап анализа —
терапевтический альянс, договор аналитика и клиента — имеет свою специфику.

Понятие терапевтического альянса
в психоанализе используется для обозначения рационального, нетрансферентного
отношения пациента к процессу лечения и фигуре аналитика. Формы сотрудничества
и взаимные обязательства оговариваются перед началом психоаналитического
лечения, которое, как это знает пациент, будет длительным. Психоаналитик
предупреждает о трудностях, которые могут встретиться в анализе и объясняет,
как будет происходить его завершение. Пациент, начавший курс психоанализа,
готов к обстоятельному и подробному обсуждению любых, даже самых интимных
моментов своей жизни и знает, что аналитическая работа не должна прерываться в
одностороннем порядке, по его желанию, прихоти или капризу. По крайней мере, он
об этом предупрежден.

В наших условиях терапевтический
договор заключается, как правило, вокруг одной актуальной проблемы (реже двух
или трех, взаимосвязанных между собой). Клиента, например, тревожит его робость
в социальных контактах или иррациональные страхи по поводу здоровья и
благополучия близких. Или прагматический вопрос: как сделать, чтобы муж
регулярно приносил домой зарплату? К глубинному анализу бессознательных
аспектов своей жизни клиент не готов и не чувствует необходимости обсуждать
собственные побуждения и мотивы. По большей части он стремится ограничить
терапевтическое вмешательство. Женщина, которая жалуется на низкую успеваемость
сына и хотела бы получить совет на эту тему, не предполагает, что анализ
коснется нарушений внутрисемейной коммуникации и затронет болезненную,
тщательно скрываемую проблему ее эмоциональной и сексуальной
неудовлетворенности в супружеских отношениях. Студент, обсуждающий на занятиях
по психотерапии ссору с приятелем, спохватывается уже после того, как
амбивалентная природа их "мужской дружбы" проинтерпретирована
сокурсниками в рамках классической фрейдовской теории влечений.

Понятно, что о степени глубины
аналитического вмешательства клиента следует предупреждать заранее. Равно как и
о том, что представляет собой аналитическая работа и на чем она основана. Как
правило, после этого многие люди колеблются в нерешительности, но обычно
побеждает желание разобраться в себе и получить помощь. Успешному формированию
рабочего альянса способствует акцентирование внимания на конкретной
психологической теории, которую предполагает использовать терапевт, общие
разъяснения того, какую роль в формировании конкретного поведения личности
играет бессознательное — как скрытые, плохо осознаваемые или не признаваемые
желания и мотивы, так и более глубинные образования сложной символической
природы. Уместно сказать клиенту о том, что после недвусмысленно выраженного запрета
обсуждать те или иные аспекты его внутреннего опыта анализ будет прерван, и
терапевтическая работа продолжится только с его разрешения.

Таким образом, перед нами
противоречие: как можно сочетать глубинный анализ с поверхностной мотивацией
запроса на терапию? Наиболее очевидный способ его преодолеть — объяснить
клиенту, что разумнее пережить и испытать представляющиеся болезненными аспекты
личностного функционирования, чем посредством вытеснения ограничивать
пространство своих возможностей. Дж.Сандлер10 пишет о необходимости соблазнять
клиента в психоаналитическое лечение [123]. Однако такое соблазнение усиливает
перенос и зачастую способствует глубокой регрессии, что больше подходит для
классической психоаналитической терапии, нежели для ее сокращенных вариантов.

И все же несколько точных,
неожиданных интерпретаций, предложенных в самом начале работы, хорошо выполняют
роль соблазна. Трудно удержаться от возможности поговорить о себе самом с
человеком, который так сильно заинтересован и так хорошо понимает "тонкие
движения души". Доброжелательное внимание к подробностям жизни клиента,
профессиональное аналитическое выслушивание, интеллектуальная респектабельность
интерпретативных техник — все это способствует установлению прочного
терапевтического альянса.

Мой опыт практической работы
показывает, что решение начать анализ зависит от того, насколько успешно и
быстро вскрывается бессознательная основа подлинной экзистенциальной жалобы
клиента. Терапевтический анализ, в отличие от неаналитических форм терапии,
основное внимание уделяет не столько различию между тем, на что жалуется клиент
и тем, что в действительности является для него проблемой (помехой или
препятствием в процессе приносящего удовлетворение и радость личностного
функционирования), сколько изучению глубинных бессознательных причин этой
проблемы. Приведу несколько примеров.

Клиентка А. обратилась за помощью
в связи с предполагаемой изменой мужа. Довольно быстро в процессе работы с ней
стало понятно, что женщина втайне считает себя плохой и полагает, что муж
поэтому вправе ей изменять.

Иными словами, она чувствует себя
виноватой в неверности мужа, во-первых, и в том, что не может
"исправиться", и винит мужа, упрекая его в измене, во-вторых. Однако
выяснение бессознательных истоков ее всепоглощающего чувства вины заняло
гораздо больше времени. В конце концов выяснилось, что бессознательная вина
госпожи А. возникает в ситуациях, когда она теряет контроль над происходящим (в
особенности это касалось межличностных отношений). Типично анальная проблематика
(чувство вины в связи с потерей контроля и тайным удовольствием от этой
ситуации) представлена в ощущении "замаранности, грязи", которое
навязчиво сопровождает клиентку в эпизодах, связанных с выяснением отношений.
Характерно, что ее профессия (в которой госпожа А. очень успешна),
обеспечивающая самоуважение и высокий социальный статус, связана с рекламой и
торговлей дорогой косметикой и парфюмерией — "средствами чистоты".

Клиентка Б., молодая девушка,
испытывала множество различных страхов по поводу своего будущего. Она
демонстрировала неуверенность в себе, неспособность принять мало-мальски
серьезное жизненное решение, постоянно откладывала любые ситуации, связанные с
необходимостью сделать выбор и нести ответственность за него. Уже самое начало анализа
показало, что проблемы госпожи Б. не связаны с ее незрелостью, а обусловлены
страхом зависимости. Перспектива зависеть от начальника, принимать помощь
родителей и даже любимого человека (он был состоятельным и предлагал Б.
материальную помощь) повергала ее в панику. Аналитическая работа лишь
постепенно выявила глубинную тревогу — страх преследования со стороны людей,
которых Б. сильно идеализировала. В ее жизненном опыте был случай, когда
идеализируемый и любимый поначалу приятель превратился в жестокого и
беспощадного мучителя. После этого госпожа Б. стала панически бояться близких
отношений с людьми, которые были объектами ее идеализирующего восхищения, так
как воспринимала близость с ними как предвестие тяжелой и унизительной
зависимости.

Иногда природу глубинной
бессознательной проблемы клиента и ее связь с со скрытыми опасениями и страхами
можно распознать с помощью сновидений11, сопровождающих начало анализа. Весьма
продуктивна в этом смысле точка зрения Д.Анзье, рассматривавшего сновидение как
пелликулу, тонкую пленку — аналог поверхностного эго, оберегающую психику
спящего от потрясений и травм, сопровождающих "дневные отпечатки".
Пленка сновидения — это защитный экран, благодаря которому внешние раздражители
и внутренние инстинктивные побуждения становятся явлениями одноуровневого
порядка. "Одна из функций сновидения, — пишет Анзье, — состоит в том,
чтобы попытаться восстановить поверхностное эго, и не только из-за опасности
разрушений, которой оно подвергается во время сна, но в основном потому, что
оно до некоторой степени изрешечено дырами от различных воздействий в часы
бодрствования" [63, с.204]. Сновидения в период начала анализа
"латают дыры", образованные бессознательным страхом перед тем, что
может быть обнаружено в ходе терапевтической работы.

Клиент В., жаловавшийся на
одиночество и непонимание, рассказал о навязчиво повторявшемся сюжете
сновидения, в котором он бродил по улицам незнакомого города с большим мечом
или топором (иногда это был автомат или другое смертоносное оружие) и убивал
людей, преимущественно молодых девушек, которые нравились ему или любили его.
Иногда во сне его самого убивала девушка, к которой он испытывал, по его
собственному выражению, "щемящее чувство любви и ощущение
обреченности". Иногда сновидение прерывалось в момент кульминации
любовного чувства и надвигающейся трагедии. Он много размышлял над этими снами,
искал литературные параллели ("Баллада Редингской тюрьмы"). Вскрытый
в процессе анализа злокачественный нарциссизм (неспособность отдавать либидо
объектам в силу того, что его при этом приходится отнимать от собственного Я)
не был для аналитика неожиданным поворотом в терапии. Сновидение выразительно
сообщало, что для господина В. любить — это убивать и/или быть убитым.

Сами клиенты неоднократно
подчеркивали, что интерес к терапии становился стабильно высоким в тот момент,
когда аналитические интерпретации производили эффект не столько эмоциональный,
сколько когнитивный: возможность и желание узнать о себе нечто принципиально
новое и неожиданное были сильнее, чем осторожность и неуверенность, сопряженные
со страхом разрушения воображаемого нарциссического представления о собственной
личности. В терапевтическом анализе проблема "Можно ли доверять аналитику,
который уже столько знает обо мне и узнает куда больше?" должна быть
переформулирована следующим образом: "Можно ли довериться когнитивным
возможностям клиента и его способности понять и использовать себе во благо весь
тот массив знаний, который будет произведен в ходе анализа?" Вопрос о доверии
аналитику трансформируется в вопрос о доверии клиенту, его познавательным
стремлениям и интересу к глубинным основам собственной личности. Иными словами,
основное правило терапевтического альянса для пациента звучит примерно так:
лучшая реакция на любое аналитическое воздействие — это попытаться понять,
причем не только саму интерпретацию, но и основания для нее.

Этот принцип я обычно излагаю
клиентам в самом начале работы и по мере необходимости возвращаюсь к нему снова
и снова. В групповой работе всегда можно подключить момент соревнования, а
клиента стоит поощрять время от времени говорить о своей проблеме "с
позиции аналитика" или даже "супервизора". Интересно, что в роли
супервизора своего собственного случая клиент очень эффективно отреагирует
множественные последствия анализа, проходящего в присутствии третьих лиц. В
учебных группах этот прием просто неоценим.
2. Завершение терапии

Поскольку терапевтический анализ
заведомо ориентирован на гораздо более короткие сроки, нежели классические
варианты глубинной психотерапии, то вопрос об окончании терапии — один из самых
острых. Когда мож-но считать ее завершенной? Как достичь по этому поводу
единства взглядов аналитика и клиента? Насколько совершенной (во всех смысловых
нюансах этого слова) должна быть терапевтическая работа, чтобы считаться
законченной? Что делать, если клиент уходит в середине анализа? Или хочет
продолжать работу, но у него нет на это денег? Как реагировать, если через
какое-то время после успешной терапии клиент приходит снова?

Эти и им подобные вопросы в
истории психоанализа затрагивались не раз. В 1936 г. окончание анализа было
центральной проблемой на XIV Международном психоаналитическом
конгрессе в Мариенбаде. В ее обсуждении участвовали такие видные специалисты,
как Э.Гловер, Х.Дейч, Г.Нунберг, Г.Сакс, Дж.Стрейчи, О.Фенихель. Начиная с
основополагающей работы Фрейда "Конечный и бесконечный анализ" (1937)
и до настоящего времени продолжается дискуссия о том, каковы критерии
завершения аналитической терапии. При всем разнообразии существующих мнений
психоаналитики едины в том, что анализ никогда не ориентируется на возможность
быстрого чудодейственного исцеления и не создает у пациента иллюзий такого
рода.

Данное положение, с моей точки
зрения, имеет статус атрибутивной характеристики для любого варианта
психотерапевтической деятельности: если оно не выполняется, это не
аналитическая терапия. Не случайно ведь гештальтисты, роджерианцы, адепты
эриксоновского гипноза и разные прочие НЛП-сты всячески рекламируют себя в
прямо противоположном качестве ("если только Вы найдете ее (точку сдвига
восприятия — Н.К.), Вы будете свободны за секунды, это не потребует
большего" — Дж.Энрайт; техника "взмах" в НЛП и так далее).

Терапевтический анализ относится
к системе дискурсивных практик психоанализа, и данное требование для него
обязательно. Как и все краткосрочные формы психодинамической психотерапии, он
не работает быстро — он работает с меньшим объемом материала, ставит менее
обширные задачи, занимается частными (фокальными) проблемами, и только. Аналитические
техники и приемы  работы могут
использоваться и в единичных встречах с клиентом — они все равно требуют
времени и пригодны скорее для диагностических целей, а не для быстрого решения
проблем.

Профессиональная идентичность
типа "самый быстрый самолет" — верный признак психической инфляции
терапевта. Ее формирование свидетельствует о неосознаваемом стремлении к власти
и могуществу, а нереалистические ожидания клиентов будут всячески подпитывать
оное. И психоаналитики, и юнгианцы в процессе профессиональной подготовки
осуществляют профилактику указанной возможности. АТуггенбюль-Крейг [12] говорит
о характерной для психотерапии и сходных сфер деятельности — врачебной и
пастырской помощи, социальной работы — ситуации расщепления архетипа, в рамках
которой отношения ее участников соответствуют взаимно противоположным
тенденциям. Клиент чувствует себя беспомощным и слабым, терапевт —
могущественным и эффективным; эти полярные категории искусственно раздуваются и
препятствуют нормальной психотерапевтической работе.

Тонкое понимание сложной динамики
представлений аналитика и пациента о целях терапии, ее содержании и
длительности демонстрирует Дональд Вудс Винникотт. Он пишет:

"Мне нравится заниматься
психоанализом, и я всегда жду завершения анализа. Анализ ради анализа для меня
лишен смысла. Я провожу психоанализ потому, что это то, что нужно пациенту, и
его нужно доводить до конца. Если пациенту психоанализ не нужен, я делаю
что-нибудь другое. При проведении психоанализа спрашивают: как много можно
сделать? В моей клинической практике девиз такой: что собой представляет то
малое, что нужно сделать?" [11, с. 13].

И все же терапевтический анализ
предполагает сравнительно короткий период взаимодействия с клиентом. Проблема
критериев, с помощью которых можно распознать приближение завершающей стадии,
осложняется еще и тем, что в классическом психоанализе цель была явно
клинической, врачебной. Сейчас же большая часть  клиентов обращается не за лечением, а за
помощью в разрешении личных и психологических проблем, а при этом очевидные
признаки успеха терапии (исчезновение симптомов, облегчение боли,
восстановление нормального функционирования органов) видоизменяются. Кроме
того, в личностно (а не клинически) ориентированной психотерапии практически
все критерии субъективны. А следовательно — непроверяемы* (с точки зрения
научно обоснованных верификационных правил и процедур).  

Фрейд считал, что решающими для
успеха или неудачи аналитической терапии являются три фактора: глубина и
тяжесть травматических воздействий, врожденные характеристики Ид
(конституциональная сила влечений) и изменения в Я. Если применительно к травме
терапевтическая стратегия остается неизменной (и вполне очевидна), то два
последних обстоятельства требуют отдельного рассмотрения.

В работе "Конечный и
бесконечный анализ"** конечная цель терапии определяется так:

"Можно ли посредством
аналитической терапии полностью и окончательно устранить конфликт между
влечениями и Я, то есть патогенные требования инстинкта? Во избежание
недоразумений будет нелишним остановиться на том, что имеется в виду под
"патогенными требованиями инстинктов". Разумеется, это не значит, что
они исчезнут и никогда больше не заявят о себе. В целом это невозможно и даже
было бы нежелательно. Нет, мы имеем в виду нечто иное, что можно обозначить как
"приручение влечений": это означает, что последние приводятся в
полную гармонию с Я и функционируют с учетом его требований" [52, с. II].

У современных аналитиков это
формулировка вызовет разве что умиление. Конечно же, освобождать клиента от

* Уж сколько раз твердили миру об
этом К-Поппср, Г.Ю.Айзснк и ижс с ними.

** На данный момент есть три
русских перевода этой статьи — А.М.Боковикова, М.Д.Култаевой и А.Ф.Ускова.
Цитаты даются по изданию "Психоанализ в развитии" [52], но формулировки
отредактированы с учетом всех трех вариантов.

инстинктов не стоит. Мы, другие
викторианцы12, стремимся лишь к согласованию собственных страстей и их согласию
с требованиями рассудка. Разумеется, окончательную резолюцию накладывает
Супер-эго, разноречивые или чересчур жесткие требования которого гораздо чаще
становятся теперь причиной проблем, нежели функции Эго (конечно, о психозах тут
речи нет).

Так что критерием завершения
анализа стоит считать не только (и не столько) оптимальное функционирование сознательного
Я клиента, но и системную характеристику его личности, которую можно называть
по-разному — самоподдержкой (self-support), бессознательным самоуважением (implicit self-esteem), творческой автономией в сфере
объектных отношений и так далее. Речь идет о способности клиента самостоятельно
замечать проблемы, понимать их и справляться с ними.

Как известно, Фрейд очень
скептически относился к возможности аналитической профилактики возможных
будущих конфликтов. В "Конечном и бесконечном анализе" он пишет, что
в целях профилактики неизбежно придется провоцировать новые проблемы, а
аналитик не должен брать на себя ответственность за те действия, право
совершать которые предоставлено судьбе. Рассуждая о возможных негативных
последствиях такой установки, он замечает:

"К счастью, у нас нет
надобности размышлять о правомерности таких вторжений в реальную жизнь; мы
вовсе не обладаем необходимой для этого неограниченной властью, да и объект
такого терапевтического эксперимента, разумеется, не захочет в этом участвовать...
Аналитическая работа продвигается лучше всего, когда патогенные переживания
принадлежат прошлому, чтобы Я могло от них дистанцироваться. В острых кризисных
ситуациях анализ неприменим. Весь интерес Я захвачен болезненной реальностью, и
оно противится анализу, который стремится увести за эту поверхность и вскрыть
влияния прошлого. Поэтому создание нового конфликта лишь удлинит и затруднит
аналитическую работу" [52, с. 20].

Современные психотерапевты вряд
ли могут позволить себе следовать этому правилу, равно как и некоторым другим
требованиям*** отца психоанализа. Жизнь теперь другая. И клиенты очень часто
обращаются к аналитику именно в разгар острого кризиса, нуждаются в немедленной
помощи и выражают надежду, что терапия будет иметь и профилактические аспекты.

Острый личностный кризис вовсе не
делает анализ невозможным. Наоборот, поддерживающая аналитическая терапия (с
преобладанием выслушивания и эмпатийного понимания и максимально щадящими
интерпретациями) помогает преодолеть тяжелую жизненную ситуацию с наименьшими
потерями. Психотерапевт, в большей мере участливый, нежели бесстрастный, будет
стимулировать мотивацию участия в работе и облегчит формирование
терапевтического альянса. Уменьшится вероятность того, что клиент прибегнет к
крайним формам отреагирования конфликта (суицид, наркотический уход). По мере
снижения остроты кризиса можно переходить от поддерживающей модели к собственно
аналитической работе (вскрывающие, интерпретативные техники).

Теперь о возможности профилактики
возникновения проблем. Конечно, Фрейд прав, говоря о том, что по-настоящему
пациенты реагируют только на актуальные бессознательные противоречия.
"Происходит примерно то же, — пишет он, — что при чтении
психоаналитических сочинений. Читателя волнуют только те места, где он
чувствует себя задетым, то есть те, что затрагивают действующие в нем в
настоящее время конфликты" [52, с. 22]. Однако упомянутая выше
самоподдержка и способность опираться в межличностных отношениях на собственную
рефлексию не исключают, а предполагают способность к предвосхищению возможных
осложнений. Речь идет прежде всего о профилактике невротических реакций (таких,
как защитное проецирование, отыгрыва-

*** Сам Фрейд, как известно, тоже
был весьма далек от предписанных им самим идеалов и, нарушая собственные
принципы, говорил уче пикам: "равняйтесь не на меня, а на теорию".

ние, регрессия и пр.), а не их
бессознательных основ. Последние, разумеется, по-прежнему в руках судьбы.

Большинство современных
психотерапевтов сходятся на том, что уровень личностного функционирования
клиента на момент конца анализа должен соответствовать общепринятым
представлениям о психическом здоровье, а оценка этого уровня — не искажаться
контр-переносом и быть свободной от влияния аналитической фантазии о совершенстве.
Терапевтический перфекционизм (стремление к идеалу) уместен разве что в
дидактическом анализе, да и то в разумных пределах.

Помимо чисто практических
вопросов — чем определяется момент окончания анализа, можно ли сократить
продолжительность лечения, каковы возможности профилактики невроза —
психотерапевтов всегда занимали теоретические предпосылки, связанные с
завершением терапии. Обсуждая технические проблемы терапии, в рамках
структурной теории Дж.Арлоу и К.Бреннер [124, 125] предложили различать две
отдельные, хотя и взаимосвязанные терапевтические цели — анализ вытесненного
(влечений Ид) и анализ психологических защит. В свое время Фрейд сравнивал два
эти направления с качанием маятника — сначала происходит частичный анализ
вытеснений, потом анализ защитного поведения, затем аналитик снова возвращается
к влечениям, и так далее.

Объединяющим началом при этом
служит психоаналитическое понимание конфликта. По мере продвижения
терапевтической работы острота конфликта между различными психическими инстанциями
постепенно смягчается, а вытеснения и защиты, антагонистические поначалу,
образуют компромиссные образования, способствующие разрешению противоречий.
Признаком завершения терапии является рост интегративных тенденций, облегчение
доступа к аффективной сфере клиента, восстановление им адекватной картины
собственной жизни.

Опыт практической работы позволил
сформулировать еще один критерий успешности анализа, знаменующий собой его
завершение. Его можно назвать "исчезновением вторичной выгоды от проблемы".
Речь идет о том, что  большинство
клиентов в настоящее время предъявляют свои проблемы в форме жалоб, связанных с
состоянием межличностных отношений, душевным комфортом, эффективностью
социальных взаимодействий и т.п. Они, хотя и интерпретируют проблемы и
трудности как нежелательные и чуждые (эго-дистонные), не склонны рассматривать
их возникновение в контексте собственного психического функционирования. В
процессе терапевтической работы они постепенно учатся отдавать себе отчет в
том, откуда берется проблема, и какова их собственная роль в ее возникновении.

Связывая возникновение
внутреннего дискомфорта или межличностного конфликта с собой как автором, а не
только субъектом переживания, клиент перестает рассматривать свои
психологические проблемы как необходимый аспект собственной индивидуальности.
Он начинает задумываться о том, каким образом он сам причастен к своему
неблагополучию, и как этого избежать. Такая позиция — необходимое условие для
размышлений и самоанализа, который клиент может попробовать сделать (по
окончании терапии) уже самостоятельно. Многие люди, склонные к самонаблюдению и
рефлексии, что называется, "входят во вкус", начинают всерьез
интересоваться глубинными аспектами своей личности, заниматься самообразованием
в области психологии и т.д. В дальнейшем они не только хорошо справляются со
своими собственными проблемами и трудностями, но и могут помочь в сложных
жизненных ситуациях другим.

В терапевтическом анализе
встречаются различные картины динамики взаимодействия терапевта с клиентом, в
результате которого анализ движется к завершению. Иногда терапия прекращается
после разрешения актуального конфликта и снятия обусловленного ним психического
напряжения. Порой частые (ежедневные) встречи по поводу эмоциогенной жизненной
ситуации постепенно сменяются традиционной формой аналитической ситуации (2-3
встречи в неделю, подробное исследование детского генезиса проблем). Бывает и
так, что клиент (как правило, уже знакомый с психоаналитичес-кой теорией и
практикой психотерапии) приходит 1-2 раза в месяц, и работа с ним напоминает
скорее супервизию, нежели собственно анализ. В любом случае окончание лечения
оговаривается заранее, при заключении терапевтического контракта и, как
правило, происходит по взаимному согласию с клиентом.

Но бывает и так, что клиент
прерывает терапию задолго до того, как ее можно счесть законченной. Чаще всего,
увы, по весьма банальной причине — нет денег. В этом случае вряд ли можно
что-либо предпринять. Совсем другой случай — когда в основе ухода из терапии
лежит непроработанная трансферентная динамика. Это, в некоторой степени, —
поражение аналитика, косвенное свидетельство недостаточности его
профессиональных навыков и умений.

Проблемы переноса и
контр-переноса обсуждаются в следующем параграфе. Здесь же я хочу акцентировать
внимание только на том, что разрешение невроза переноса — необходимое условие
завершения анализа. По этому поводу между аналитиками различных школ нет
противоречий. Однако сущность и специфика трансферентных отношений слишком
сложна для того, чтобы выработать единое понимание и самого феномена, и
связанных с ним технических моментов терапии.
3. Перенос

Следующая важная в техническом и
теоретическом отношении проблема — это перенос (трансфер). Как известно,
переносом в психоанализе называют трансформацию отношений между пациентом и
аналитиком, происходящую под влиянием бессознательных влечений и желаний
первого. Эти отношения, призванные выполнять чисто служебную функцию,
постепенно становятся важными и значимыми для клиента, он вовлекается в них с
пылом и страстью, свойственным юношеской влюбленности. Прекрасное описание
трансферентных и симметричных им контртрансферентных (направленных от
ана-литика к пациенту) отношений дает сам З.Фрейд в "Лекциях по введению в
психоанализ":

"Итак, мы замечаем, что
пациент, которому следовало бы искать выхода из своих болезненных конфликтов,
проявляет особый интерес к личности врача. Все, что связано с этой личностью,
кажется ему значительнее, чем его собственные дела, и отвлекает его от болезни.
Общение с ним становится на какое-то время очень приятным; он особенно
предупредителен, старается, где можно, проявить благодарность, обнаруживает
утонченность и положительные качества своего существа, которые мы, может быть,
и не стремились у него найти. Врач тоже составляет себе благоприятное мнение о
пациенте и благодарит случай, давший ему возможность оказать помощь особо
значимой личности. Если врачу представится случай побеседовать с родственниками
пациента, то он с удовольствием слышит, что эта симпатия взаимна. Дома пациент
без устали расхваливает врача, превознося в нем все более положительные
качества" [75, с.281].

Перенос рассматривается как
важнейший терапевтический фактор психоанализа и одновременно — как одна из
наиболее серьезных трудностей в аналитической работе. Исцеляющая роль переноса
состоит в том, что с его помощью оживляются былые бессознательные конфликты и
вытесненные содержания, они становятся доступны сознанию, переживаются и
изживаются в ходе терапии. Цель и смысл психоанализа, как их понимал основоположник
подхода, именно в этом:

"Мы, должно быть, приносим
пользу тем, что заменяем бессознательное сознательным, переводя бессознательное
в сознание. Действительно, так оно и есть. Приближая бессознательное к
сознательному, мы уничтожаем вытеснение, устраняем условия для образования
симптомов, превращает патогенный конфликт в нормальный, который каким-то
образом должен найти разрешение. Мы вызываем у больного не что иное, как одно
это психическое изменение: насколько оно достигнуто, настолько оказана помощь.
Там, где нельзя уничтожить вытеснение или аналогичный ему процесс, там нашей
терапии делать нечего" [75, с.278].

В трансферентных отношениях
воспроизводится генезис невротических проблем и трудностей клиента. Основная
"триада" аналитического лечения представлена воспоминанием
вытесненных переживаний, их повторением в отношениях с терапевтом и
проработкой, в результате которой исчезают основания для повторного
возникновения симптома. Иными словами, в процессе психоаналитической терапии
формируется актуальный невроз (это и есть невроз переноса), разрешение которого
знаменует окончание лечения.

Трудности, создаваемые переносом,
не менее фундаментальны. Во-первых, кроме описанного выше позитивного переноса
(гипертрофированной симпатии к аналитику), довольно часто возникает негативный
перенос — антипатия и ненависть, подозрительность, недоверие и
раздражительность. Все это осложняет работу аналитика, приводит к увеличению
длительности терапии, может способствовать формированию негативной терапевтической
реакции — ухудшению состояния и самочувствия клиента в ходе анализа, тем
большему, чем больший объем бессознательного материала становится доступным
сознанию.

Приведу пример. Госпожа Г. начала
индивидуальную терапию после того, как посетила несколько обучающих семинаров
по теоретическим основам глубинной психологии. Клиентка с самого начала имела
высокую мотивацию, хорошо сотрудничала с аналитиком, охотно рассказывала о
своих детских переживаниях, т.е. демонстрировала адекватную временную регрессию
в рамках терапевтических отношений. Главной проблемой, которая обсуждалась на
сеансах, была обеспокоенность госпожи Г. своим сексуальным поведением. Муж ее
по роду своей деятельности периодически бывал в длительных (от полугода до
десяти месяцев) служебных командировках. Во время его отсутствия г-жа Г. имела
короткие связи с другими мужчинами, за которые очень винила себя, ужасаясь
своей порочности. Первоначальная жалоба была окрашена чувством стыда
("Что, если узнают знакомые, соседи? Вдруг что-нибудь станет известно
детям, старший сын уже взрослый, ему 14 лет, он отвернется от такой
матери"). Впоследствии про-явилось скрытое чувство вины по отношению к
мужу, который любит и доверяет ей, хорошо обеспечивает семью, а также
вытесненная агрессия и враждебность ("Он сам во всем виноват. Такое трудно
вытерпеть любой нормальной женщине. Да и сам он, наверное, не отказывает себе в
случайных удовольствиях на стороне").

Поначалу отношения с госпожой Г.
выглядели позитивными и доброжелательными. Она активно участвовала в работе,
была откровенна в выражении своих мыслей и чувств, хорошо воспринимала
интерпретации, проявляла интерес к теоретическим основам психоанализа, пытаясь
самостоятельно читать популярную литературу. Меня не насторожил даже неуклонный
рост материала, представленного для анализа: в течение двух месяцев клиентка
дополнительно предъявила проблему возможных инцестуозных отношений между ее
детьми — по ее словам, старший мальчик хвастался приятелям, что якобы
"трахает" свою сестренку (как и следовало ожидать, это оказалось
чистым вымыслом). После этого клиентка рассказала классическую фантазию о
соблазнении отца, о своей сексуальной связи с двоюродным братом, якобы
спровоцированной женой брата, и высказала гипотезу, что отец младшей дочери —
не муж, а случайный любовник, которому ("не знаю, зачем") эту мысль
она преподнесла как действительный факт. Честно говоря, постепенно создалось
впечатление лавины проблем, которая вот-вот погребет под собой усилия
терапевта.

Обдумывая стратегию помощи, я
решила сосредоточиться на главной проблеме, тем более что муж клиентки должен
был в скором времени уехать в очередную командировку. Госпожа Г. успешно
прорабатывала проблемы, связанные с идущим из детства ощущением ненужности и
брошенности, "выученной беспомощностью" и т.п. Правда, она стала
настаивать на том, чтобы вместо двух раз в неделю (как это было сначала) мы
встречались один раз, мотивируя это тем, что у нее нет возможности так часто
приезжать из соседнего города. Кроме того, ее речевое поведение на сеансе стало
выстраиваться по следующей схеме: большую часть времени она тратила на
малосущест-венные подробности и далекие от обсуждаемых вопросов детали, а
затем, буквально за пять-семь минут до конца встречи, рассказывала какой-нибудь
важный факт или событие своей жизни, обсудить который или даже просто
прореагировать на него времени уже не оставалось. При следующей встрече
возвращаться к рассказанному ранее эпизоду клиентка не хотела, мотивируя это
тем, что "уже проработала все это".

Интерпретацию терапевта о том,
что такое поведение суть ярко выраженное сопротивление, госпожа Г. не приняла.
Она продолжала настаивать на том, что анализ продвигается очень успешно и уже
скоро она расскажет все самое важное о себе и своей жизни. Она хотела
рассказывать и рассказывала очень много: о том, какие чувства вызвал отъезд
мужа, о срыве в поведении сына-подростка (тот больше месяца не ходил в школу
перед самыми экзаменами и фактически "завалил" их), о своих планах на
работе и боязни, что не получится исполнить задуманное... При этом каждый сеанс
она заканчивала еще одной "сенсацией" негативного характера и
заверениями о том, как хорошо проходит терапия и как ей все это нравится.

При очередной встрече (муж к
этому времени отсутствовал уже около месяца) я прямо спросила у госпожи Г., насколько
терапевтическая работа помогает ей справляться со своими влечениями. Она
истерически разрыдалась и сообщила, что продолжает свои случайные связи, причем
в более одиозной форме, чем раньше. На вопрос о том, зачем она тратила столько
времени на неискренние заверения, клиентка отвечала, что она плохая, что не
верит в искренность моих намерений помочь и в безоценочное принятие своего
поведения и личности, и "все равно мы только обманывали друг друга".
В свете обнаруженного негативного переноса стало понятно, почему госпожа Г.
столь упорно рассказывала о себе "ужасные вещи" — она пыталась
сформировать рационалистическое объяснение эмоциям, которые испытывала в
анализе сама и приписывала мне.

Вторая сложность, связанная с
переносом — это отношение клиента к чувствам, переживаемым в процессеразвития
трансферентного невроза. Он ждет от аналитика ответа на свои чувства, а не
интерпретаций и теоретических разъяснений. Принцип абстиненции (воздержания), в
соответствии с которым терапевт организует свое взаимодействие с клиентом,
часто интерпретируется последним как высокомерие, неискренность, даже трусость.
Другая крайность, в которую впадают робкие и неуверенные в себе пациенты, — это
страх выразить свои чувства, признаться в них аналитику и самому себе.

А между тем именно свободное
выражение трансферентных чувств — залог успеха аналитической терапии и
возможности разрешения невроза переноса. Ведь если перенос — это "новый
отпечаток или копия тех импульсов влечений и фантазий, которые пробуждаются и
осознаются при развертывании психоанализа, только для них характерна замена
значимого прежде лица личностью врача" [108, vol.5, p.279], то аналитик в роли нового
объекта старых желаний готов обсуждать их с пациентом и стремится к этому. В
отличие от ситуации в прошлом, которая была травмирующей и вынудила клиента
вытеснить болезненные чувства и переживания, трансферентная любовь или
ненависть не может быть поставлена ему в вину (или в заслугу). Терапевт слушает
клиента доброжелательно и объективно, не допуская злобного, насмешливого или
циничного реагирования, не используя психологических защит. Трансферентные
чувства, помещенные в рамки аналитических отношений, получают объяснение и
интерпретацию и утрачивают свой пугающий характер. Такая ситуация в жизни
пациента является уникальной и препятствует тому, чтобы он "вновь решился
бы на прежний исход и опять вытеснил то, что поднялось в сознание" [75,
с.285].

Я считаю, что в условиях
краткосрочной аналитической терапии профессиональное поведение лучше
ориентировать не на классические образцы, рекомендуемые Фрейдом и сторонниками
ортодоксального психоанализа, а согласовывать его с принципами, предложенными,
например, Х.Кохутом [112] или М.Гиллом [109]. Аналитик в качестве терпеливого и
участливого слушателя, а не  только
"бесстрастного зеркала", будет и более эффективным, и более
человечным. Для клиента необходимость высказывать свои чувства или фантазии
человеку, на которого они направлены, сама по себе является весьма пугающей. А
с учетом того, что в ходе терапии пациент все больше осознает и вспоминает свой
негативный опыт, связанный с подобными ситуациями, вполне понятно, как велико
будет его сопротивление выражению чувств, испытываемых в переносе.

В терапевтическом анализе клиент
имеет возможность не только заново пережить влечения, тревоги и бессознательные
конфликты прошлого, но и научиться соприкасаться со своими негативными
чувствами, выражать их в безопасных условиях, обсуждать без осуждения, понимать
причины и прогнозировать последствия. Интерпретация трансферентных чувств —
абсолютно необходимая составляющая терапевтического процесса, без этого он
может зайти в тупик. Особую чуткость и внимательность следует проявлять в
групповой работе, когда Трансферентные реакции членов группы могут давать самые
неожиданные сочетания.

Так, в одной из обучающих групп
студент Д., бывший весьма активным и открытым на занятиях, неожиданно
замкнулся, перестал принимать участие не только в терапевтической работе, но и
в ее обсуждениях. Просидев два-три занятия в мрачном молчании, он подошел к
одному из руководивших работой группы ко-терапевтов и попросил назначить ему
индивидуальную встречу. А поскольку такая практика существовала только в
отношении тех участников, которые не могли рассказывать о своих проблемах из-за
робости и различных страхов (господин Д. таким вовсе не был), ко-терапевты
решили провести встречу вместе.

Перед индивидуальным сеансом
клиент несколько раз пробовал объяснить, что для решения его "мелкой
проблемы" вовсе не обязательно присутствие обоих терапевтов. Мы предложили
ему прямо рассказать, что произошло, и господин Д. ответил, что он очень
расстроен поведением одной из участниц группы на предыдущем за-нятии. Эта
клиентка, истерически демонстративная женщина, предприняла несколько попыток
манипуляции котерапевтами, пытаясь настроить нас друг против друга и внести
раскол в работу группы. Кроме того, она часто была неискренней в своих
"признаниях" и имела привычку делать провокационные комментарии
относительно своих сокурсников. Работа с ней отнимала много времени, но оба
терапевта были настроены по отношению к этой участнице толерантно,
доброжелательно и терпимо.

Господин Д. сказал, что он
внезапно и сильно возненавидел "эту дуру" и несколько раз с трудом
удерживался от того, чтобы поставить ее на место, показав ей, кем она в
действительности является и чего хочет. Более того, он начал отдавать себе
отчет, что переполнен сильными агрессивными импульсами по отношению к тем
членам группы, которые, по его мнению, "недостаточно быстро соображают,
много лгут и вообще мешают работать". После этого клиент произнес
несколько сбивчивых фраз о том, как он благодарен более старшему и опытному
ко-терапевту, как ему бывает стыдно за других членов группы в некоторых
ситуациях и выразил сомнение, что в таком эмоциональном состоянии он способен
эффективно работать и "не быть обузой для руководителей семинара".

Мы поняли, что поведение г-на Д.
обусловлено трансферентными чувствами к аналитику. Второй из пары котерапевтов
решил прояснить это клиенту:

Т (терапевт): Вам не приходило в
голову, что Ваши враждебные чувства к участникам семинара, возможно,
обусловлены симпатией к Н.Ф.? Вы цените ее как терапевта и как личность и,
испытывая чувства восхищения и благодарности, наверное, хотели бы выразить их?

К (клиент): Ну да. Но меня злит,
что остальные этого не поймут.

Т: Следовательно, по-Вашему,
лучший способ выразить свои чувства — это "призвать к порядку"
непутевых слушателей?

К: Они должны ценить возможность
получить такую подготовку. И вести себя соответственно.

Т: Как именно?

К: Ну... они могли бы сразу
говорить правду...меньше социальной желательности — это только требует
дополнительных усилий от Вас и от Н.Ф. Они должны думать... понимать...

Т: То есть Вы злитесь на них,
потому что они плохо думают, чего-то не понимают?

К: Нет, мне просто неловко...
(долгая пауза)

Т: Вам неловко оттого, что другие
члены группы могут догадаться о Ваших чувствах? И еще потому, что, возможно,
некоторые из них испытывают такие же?

К: Ну да.

Т: Теперь Вы понимаете, что Ваше
поведение объясняется трансферентными переживаниями? В них нет ничего
необычного или плохого, мы неоднократно обсуждали природу и функции переноса в
лекциях и на практических занятиях. Просто у вас перенос приобрел форму
ревности и агрессивного стремления защищать аналитика от других клиентов, так?
Поэтому Вы и стали испытывать сомнения касательно возможности своего участия в
групповой работе.

К: А почему молчит Н.Ф.?
(Обращаясь ко мне) А что Вы думаете?

Второй терапевт: Вы с самого
начала испытывали неловкость и хотели говорить с моим коллегой. Ему удалось
быстро и точно прояснить ситуацию, и все акценты теперь расставлены правильно.
Я могу добавить, что мне приятно слышать, как высоко Вы оцениваете мою работу.
В свою очередь, я полагаю, что Вы и впредь будете работать в группе так же
продуктивно, а любые чувства, которые покажутся Вам неуместными, будете сначала
анализировать, а потом уже — отреагировать.

К: Но если чувства неуместные, то
их вряд ли стоит проявлять?

Т: Как раз анализ — единственное
место, где это можно делать. (С улыбкой) Безнаказанно.

Второй терапевт: И, конечно же,
не стоит стремиться наказать других членов группы за их, по Вашему мнению,
неуместные чувства или неправильное поведение.

После этого разговора господин Д.
вернулся в группу и чувствовал себя в ней комфортно. Его участие вновь стало
продуктивным, а поведение — существенно более терпимым и мягким.

Силу влияния трансферентных
отношений трудно преувеличить. В краткосрочном анализе ограниченный его рамками
терапевт может незаметно для себя злоупотребить таким влиянием, стремясь
провести терапию быстро и с максимальной эффективностью. Здесь уместно
вспомнить предостережение Фрейда, который, обсуждая меру и степень допустимого
вмешательства, писал:

"Следует предостеречь от
неправильного использования этого нового влияния. Как бы не было заманчиво для
аналитика стать учителем, примером и идеалом для других людей и создавать их по
своему подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в
аналитических взаимоотношениях и что в действительности он не выполнит свою
задачу, если поддастся такому желанию. Если же это случится, то аналитик лишь
повторит ошибку родителей, которые сокрушили своим влиянием независимость
ребенка, и врач лишь поменяет прежнюю зависимость пациента на новую. Во всех
своих попытках улучшения и обучения пациента психоаналитик должен уважать его
индивидуальность. Та мера воздействия, которую он вправе себе позволить, будет
определяться степенью подавления развития пациента" [76, с. 97].

Проблема распознавания переноса,
его видов и форм, способов и техник работы с ним выходит далеко за пределы этой
книги. Главное, что мне хотелось бы подчеркнуть здесь, в изложении принципов
терапевтического анализа, — необходимость этого аспекта в психотерапевтической
практике. Многие терапевты, не владеющие основами психоанализа, опасаются
переноса, боятся оставить трансферентный невроз неразрешенным. Те, кто работает
в рамках не-психодинамических направлений, часто игнорируют трансферентную
симптоматику и не могут уберечь себя и клиентов от деформации отношений,
вызванных чувствами, возникающими в переносе и контрпереносе. Нередки также
случаи, когда трансферентные отношения используются в корыстных целях —
например, терапевт  злоупотребляет ими
для неоправданного увеличения продолжительности терапии и получения
дополнительной оплаты. Но, несмотря на все эти сложности, в аналитической
терапии нет другой альтернативы.
4. Сопротивление и защиты

Специфика терапевтического
анализа диктует модифицированные формы работы с сопротивлением и психологическими
защитами клиентов. Это касается прежде всего интерпретаций указанных феноменов.
В отличие от толкований классического типа, когда аналитик стремится найти
причины сопротивления или защиты в раннем детском опыте, в рамках описываемого
подхода важны интерпретации, связанные с актуальным состоянием личности и
психики пациента. Толкование служит прежде всего целям сознательной переработки
патогенного содержания, а его понимание должно способствовать изменению позиции
клиента. Однако для успеха анализа одних только актуальных интерпретаций
недостаточно, а углубление в предысторию проблемы может сделать его затяжным.
Тут нужна, что называется, золотая середина.

Сопротивление в широком
психоаналитическом контексте понимается как специфическая установка пациента на
отвержение знаний, полученных в результате интерпретации бессознательных
содержаний и вытесненных влечений. Многие терапевты упускают из виду, что это
сопротивление не столько аналитику, сколько его действиям, так что наличие
мощного сопротивления свидетельствует как о силе Я пациента (благодаря которой
негативные аспекты внутреннего и межличностного опыта продолжают оставаться
вытесненными и подавленными), так и, возможно, о не совсем адекватном или
малоэффективном терапевтическом воздействии. Сопротивление возвращению
вытесненного нуждается в специальных пояснениях, трансферентное сопротивление —
в эмпатии и поддержке со стороны терапевта в роли открытого и доверительного
участника аналитического процесса. Одним  словом, "сопротивление больных
чрезвычайно разнообразно, в высшей степени утонченно, часто трудно
распознается, постоянно меняет форму своего проявления" [75, с. 182]. Эти
слова Фрейда справедливы и по сей день.

В терапевтическом анализе, как
правило, из многочисленных форм сопротивления особенно "досадными"
являются, во-первых, так называемые явные или открытые13 формы сопротивления,
проявляющиеся во всевозможных нарушениях правил терапевтической работы и ее
распорядка, а во-вторых — сопротивления, обусловленные вторичной выгодой от
заболевания. Явное сопротивление может полностью дезорганизовать анализ и
превратить его в нечто среднее между ссорой влюбленных ("наверное, ты меня
не любишь") и семейной разборкой ("ты опять не сделал-(а) то-то и
то-то — потому что ты такой-сякой"). Как пишут Х.Томэ и Х.Кэхеле,
"эти грубые нарушения создают впечатление сознательного и намеренного
саботажа и задевают особо чувствительные места аналитика. Некоторые из форм
вышеупомянутого поведения, такие, как опоздания, пропуск занятий, подрывают аналитическую
работу и предполагают глобальные интерпретации, которые в лучшем случае
становятся воспитательными мерами или в худшем случае ведут к борьбе за
власть" [67, т.1, с. 155].

Вторичная выгода от болезни — это
особое положение, "режим наибольшего благоприятствования", на которые
претендует клиент в связи с имеющимися у него симптомами или проблемами. Всем
известны отъявленные истерички, у которых "слабое сердце и такая ранимая
психика", великовозрастные "дети", демонстрирующие свою
инфантильность в широком социальном окружении, агрессивные психопаты, которых
"нельзя трогать, потому что они слишком возбудимы" и так далее. По
моим наблюдениям, клиенты с выраженной заинтересованностью во вторичной выгоде
ориентированы на то, чтобы продолжать получать ее в анализе — теперь уже в
форме вторичной выгоды от терапии,

Этот интересный феномен я впервые
обнаружила, столкнувшись с клиентом Е., который сделал себе из  психотерапии образ жизни. Молодой человек,
совмещавший заочное обучение с сезонной работой, производил впечатление
дисгармоничной и неадекватной в социуме личности, хотя на теоретических
занятиях по психологическому консультированию и психотерапии демонстрировал
недюжинную эрудицию. С первых дней знакомства с господином Е. как со студентом
я слышала от него неоднократные просьбы пройти индивидуальную терапию. Он стал
особенно настойчив после того, как я сказала, что своих студентов консультирую
бесплатно.

Попытка начать работу с
господином Е. была весьма специфической — он напрочь не желал идентифицироваться
с ролью клиента, а хотел лишь рассказывать о том, как много терапевтических
групп различной ориентации успел посетить и как мало ему помогло участие в этих
группах. На вопрос о том, в чем же состоит его проблема, он не сумел (или не
захотел) ответить, а когда я спросила, не является ли ею навязчивое желание
проходить психотерапию снова и снова, просто промолчал. Тогда я спросила, зачем
он столь настойчиво "рвался" в клиенты. Господин Е. ответил: "Ну
как же, я еще ни разу не пробовал юнгианский анализ сновидений". Вопрос
"А зачем?" так и остался без ответа.

В дальнейшей групповой работе со
студентами, среди которых был и господин Е., я обратила внимание на его
агрессивно-неадекватное поведение. Было очевидно, что эта агрессия — типичный acting out, отыгрывание вовне. Но ведь анализ даже не начинался — я просто отказала
г-ну Е., не найдя возможности работать с ним как терапевт. Я решила мягко
игнорировать эту агрессию, в результате чего Е. демонстративно покинул учебную
группу. Остальные студенты пояснили, что такое поведение господина Е. вызвано
тем, что я отказалась "психоанализировать" его.

На следующее групповое занятие
г-н Е. пришел как ни в чем не бывало и стал настойчиво предлагать себя в
качестве клиента. Я предложила ему прокомментировать мотивы своего желания.
Господин Е. с готовностью ответил: "Но Вы сами предложили вызваться тому,
у кого есть проблема". Я предложила ему как-то обозначить  свою проблему. "Но Вы должны сделать это
сами — это же Вы психоаналитик, а не я" — ответил Е. Я спросила, что по
этому поводу думает группа. Сокурсники господина Е. наперебой стали говорить,
что его проблема состоит в том, что он хочет показать всем, какой он
"ас" в психотерапии. После того, как все высказались, я
проинтерпретировала поведение г-на Е. как желание самоутвердиться в роли
клиента и добавила, что у него это, видимо, верный способ вызывать интерес к
собственной личности и ощущать свою значимость. Господин Е. нехотя признал это.
Опыт дальнейшего взаимодействия с ним подтвердил справедливость такой интерпретации.
 

В терапевтическом анализе полезно
различать сопротивления, исходящие из Сверх-Я (совести, чувства вины, боязни
социального неодобрения) клиента, и собственно сопротивления Эго. Последние
(сопротивление осознанию вытесненного) требуют содержательных интерпретаций,
тщательного реконструирования переживаний клиента, тогда как первые могут быть
преодолены на уровне базовых терапевтических установок (безоценочного принятия,
конфиденциальности, эмпатии). Иногда тревогу, связанную с обостренной чувствительностью
Сверх-Я, может преодолеть вовремя осуществленное самораскрытие терапевта. Не
всегда нужно ревностно соблюдать принцип "бесстрастного зеркала" —
обеспокоенному родителю или неуверенному супругу можно рассказать о том, как
терапевт разрешает собственные проблемы в этой сфере. Для принятия правильного
решения (где, когда и в какой форме стоит это делать) нужен опыт, но бывает
достаточно простой тактичности и чувства меры.

Психологической защитой принято
называть широкий круг поведенческих реакций личности, не обязательно имеющих
отношение к психопатологии. Это присущие каждому человеку устойчивые способы
восприятия и переживания мира, в процессе которых отдельные аспекты
действительности изменяются, искажаются. В отечественной психологии феномены, относящиеся
к защитам, описываются как субъективные характеристики образа восприятия.
Процессы взаимодействия с реальностью  могут
иметь защитную функцию, и это вполне естественно. Люди стремятся в той или иной
степени смягчить негативные и угрожающие влияния социального окружения,
защититься от несправедливой или резкой критики, не замечают многих досадных и
неприятных событий.

Однако искажение реальности не
должно быть настолько сильным, чтобы с его помощью можно было отгородиться от
подлинной действительности и жить иллюзиями. Устойчивая привычка не замечать
неприятные факты и события, считая их чем-то не стоящим внимания, может
постепенно привести к полному краху жизненных планов. Психоаналитическая
традиция рассматривает защиты в контексте их интенсивности и дереализующей,
искажающей интенции. Психологическая защита создает проблемы как в случаях,
когда она чрезмерно деформирует реальность, так и при недостаточности —
последнее чревато психотической декомпенсацией личности.

Защиты тесно связаны с эго индивида,
его сознательным Я. Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис определяют психологическую защиту
как "совокупность действий, нацеленных на уменьшение или устранение любого
изменения, угрожающего цельности и устойчивости биопсихологического индивида.
Поскольку эта устойчивость воплощается в Я, которое всячески стремится ее
сохранить, его можно считать ставкой и действующим лицом в этом процессе"
— пишут они [37, с. 145]. Психологические защиты рассматриваются в психоанализе
не только как важнейшие функции эго, но и как его структурные элементы с
выраженным индивидуальным своеобразием сочетаний и проявлений.

Работа с защитами предполагает
акцент на познавательных возможностях клиента, тогда как трасферентные
отношения больше затрагивают эмоциональную сферу. В качестве привычных способов
формирования субъективной психической реальности (картины мира, каким он
кажется индивиду) психологические защиты поддерживают Я-концепцию и неразрывно
связаны с системой ценностей личности. Конкретизация субъективной истины
выглядит (и поначалу является) работой мысли, однако очень  скоро превращается в эмоциональную,
пристрастную, личностно вовлеченную деятельность. Основные проблемы при анализе
защит обусловлены не столько противоречиями между субъективной и объективной
реальностью, сколько противостоянием двух субъективных реальностей — клиента и
терапевта. Первый при каждом удобном случае приписывает "неудобные"
аспекты действительности субъективизму аналитика, второй же зачастую
рассматривает свою точку зрения как полностью объективную.

Эта трудность разрешима только в
случае, когда терапевт хорошо знает теоретические аспекты данной проблемы и
умеет отделять один тип защиты от другого. Четкое представление о природе и
функциях психологических зашит, с моей точки зрения, абсолютно необходимо
любому психотерапевту, даже не являющемуся психоаналитиком. Умение распознавать
и интерпретировать защиты столь же необходимо в работе с людьми, как эмпатия,
безоценочность, конфиденциальность и другие базовые терапевтические установки.

Я приведу классификацию защитных
механизмов как они представлены в работе Н.Мак-Вильямс [41]. Она делит зашиты
по принципу их локализации на первичные иди примитивные, располагающиеся между
Я и внешним миром, и вторичные или зрелые, предохраняющие личность от внутри- и
межсистемных конфликтов14. К числу первичных защит относятся примитивная
изоляция, отрицание, всемогущий контроль, примитивная идеализация и
обесценивание, расщепление эго, диссоциация, проекция, интроекция и проективная
идентификация. Характерной особенностью примитивных защитных механизмов
является их автоматический бессознательный характер ("мгновенное
включение") и отсутствие связи с принципом реальности. Можно сказать, что
примитивные защиты работают на уровне первичного процесса, не допуская в сознание
материал, против которого они направлены. Первичные защиты соответствуют ранней
стадии развития объектных отношений, так называемой параноидно-шизоидной
позиции15, на которой индивид не в состоянии воспринимать амбивалентные
характеристики и свойства окружающей  реальности,
рассматривая внешний мир как только хороший или исключительно плохой. Более
подробно теория объектных отношений изложена в пятой главе, а сейчас нас
интересуют лишь сами защитные механизмы,

Большинство примитивных защит в
силу своей архаичной и довербальной природы представляются клиентам
естественным аспектом психического функционирования. Хотя картина мира,
возникающая в сознании индивида с большим количеством незрелых защит, весьма
противоречива и содержит множество упущений, сам человек не склонен обращать на
это внимание, даже в тех случаях, когда у него возникают серьезные проблемы.
Его мышлению присущи особенности, выделенные Л.Леви-Брюлем и Ж.Пиаже в качестве
характеристик первобытного (до-логического) мышления и ранних стадий развития
интеллекта у детей — нечувствительность к противоречию, артификализм16, вывод
"от частного к частному, минуя общее".

Клиенты, предпочитающие
примитивные защиты, составляют особую категорию. Они редко пользуются симпатией
окружающих, ибо слишком настойчиво навязывают им предвзятую картину своих
взаимоотношений с людьми. Субъективно "корыстный" характер их
представлений о себе и других весьма прозрачен. Стиль использования примитивных
защит чаще всего агрессивный. Приведу характерный пример.

Госпожа Ж. обратилась за помощью
в связи проблемой воспитания дочери. По ее словам, 14-летняя девочка была
неуправляемой, уходила из дому, ночевала на вокзале, попрошайничала, месяцами
не посещала школу. Я сразу обратила внимание на абсолютно негативное описание
ребенка: в течение часа мать рассказывала о своей дочери только плохое,
неоднократно подчеркивала ее тупость, упрямство, неблагодарность, называла
позором семьи и т.п. Это позволило высказать следующее предположение:

Т: Вы, видимо, не любите свою дочь?


К: Да, не люблю. Да и за что ее
любить, если она себя так ведет?

Т: Вы говорили ей об этом?

К: Конечно, говорила.

Т: Тогда поведение Вашей дочери
выглядит естественным и закономерным — она уходит, убегает из дому, где ее не
любят и всячески подчеркивают, что она скверная, хуже своего младшего брата, не
заслуживает доверия.

К: Но ведь я забочусь о ней!

Т: Вы называете заботой желание
контролировать поведение девочки, "пресекать" любые ее намерения. И в
то же время утверждаете, что Ваша главная цель — помочь ей, наладить с ней
нормальные отношения.

К: Конечно! Ради этого я даже
пошла учиться на психолога.

Т: Но зачем налаживать нормальные
отношения с тем, кого не любишь?

К: Как это не любишь! Она ведь
моя дочь!

Т: Но Вы сами об этом только что
сказали.

К: Я такого не говорила. Я всю
жизнь дочери посвятила, и сейчас ни сил, ни времени не жалею... (истерические
рыдания).

Попытка терапевта
интерпретировать истерику как скрытое признание вины успеха не имела. Клиентка
настойчиво утверждала, что плачет она из жалости к себе и от трудной жизни,
оттого, что старается сделать для дочери все, а той ничего не нужно — она не
любит свою мать, и точка. Многочисленные противоречия в своем рассказе госпожа
Ж. продолжала начисто отрицать.

На одном из следующих сеансов
г-жа Ж. рассказала эпизод, относящийся к началу учебы девочки в школе. Она
случайно увидела дочь у игровых автоматов, стала спрашивать, откуда у нее
деньги. Далее произошла безобразная сцена скандала и побоев, она обвинила
семилетнего ребенка в воровстве, привела в школу, позорила перед
одноклассниками и учительницей. Позже выяснилось, что денег девочка не крала.

Т: Что произошло после?

К: Да ничего. Училась она средне,
упрямилась, не хотела отвечать на уроках, даже если выучила.

Т: Но ведь этот случай был
настоящим потрясением для первоклассницы. Дети очень зависимы от мнения
товарищей, первой учительницы.

К: По-Вашему, я не должна была
выяснить, откуда у девочки деньги на игру? Ведь я мать! Я в ответе за ее
поведение.

Т: Вы не сожалеете о содеянном?
Не раскаиваетесь?

К: Вы просто не знаете, каким
упрямым и скрытным созданием она была уже в первом классе! Вечно хитрила,
что-то утаивала, врала...

Т: Скажите, Вы не связываете
поведение Вашей дочери с тем, как Вы относитесь к ней?

К: Как это?

Т: Вы часто ведете себя
несправедливо и предвзято по отношению к дочери.

К: Да ничего подобного! Я всеми
силами старалась сделать из нее человека.

Отрицание, обесценивание и
примитивная идеализация, многочисленные проекции, свойственные этой клиентке,
полностью исказили ее восприятие поведения и личности дочери. Их отношения
зашли в тупик, из которого мать пыталась вырваться посредством истерических
реакций, а дочь — демонстрируя асоциальный образ жизни. Аналитическая работа с
госпожой Ж. оказалась безрезультатной, поскольку в основе ее обращения за
помощью лежала попытка самоутвердиться через демонстрацию собственный
страданий. Изменить эту мотивацию мне не удалось, единственным итогом было
некоторое снижение интенсивности ее истерического поведения в учебной группе.

Вторичные защиты характеризуются
более специфичным действием (направлены только на чувства или на конкретные
аспекты восприятия и переживаний) и обязательным участием мышления. Они в
меньшей степени искажают и деформируют реальность, более адаптивны и почти
всегда могут быть опознаны по наличию рациональных и рационализирующих
компонентов. Так удобно быть разумным, иметь хорошие объяснения на все случаи
жизни и находить логические основания для того, чтобы делать только то, что
хочется, или вообще ничего не де-дать. По сравнению с примитивными зрелые
защиты легче осознаются; как правило, клиенты признают их наличие, но не очень
склонны что-либо менять в своем поведении и привычных способах действия.

По-видимому, устойчивость
вторичных защит к терапевтическому влиянию обусловлена тем, что многие клиенты
склонны отождествлять невротические защиты с собственным Я. Ж.Лакан не зря
определял Я (Воображаемое) как сумму всех защит и сопротивлений, свойственных
индивиду, как отчуждающую иллюзию, которая занимает место между природным
естеством человека (влечениями) и окружающей действительностью. Анна Фрейд в
классической работе "Я и механизмы защиты" пишет:

"В отдельные периоды жизни и
в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я
выбирает то один, то другой способ защиты — это может быть вытеснение,
смещение, перестановка и т.д. — и может использовать его как в своем конфликте
с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как
конкретный пациент стремится защититься от всплывания своих инстинктивных
импульсов, мы можем составить представление о его возможной установке по
отношению к собственным нежелательным аффектам. Если же у какого-либо пациента
ярко выражены конкретные формы трансформации аффектов, такие, как полное
вытеснение эмоций, отрицание и т.д., нас не удивит, если он применит те же
самые способы для защиты от своих инстинктивных импульсов и свободных
ассоциаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфликтах оно более или
менее последовательно в использовании имеющихся в его распоряжении защитных
средств" [71, с.30].

К числу вторичных защит относят
вытеснение, регрессию, рационализацию и интеллектуализацию, изоляцию,
морализацию, раздельное мышление, аннулирование, смещение, поворот против себя,
идентификацию, реактивное образование, реверсию, отыгрывание, сексуализа-цию и
сублимацию. Все они в той или иной степени являются "уловками
сознания", посредством которых оно оберегает себя от столкновения с
нежелательными аспектами реальности — как внешней, так и внутренней. 06-щим для
всех вторичных защит будет также стремление справиться с аффектами (сильными
чувствами и переживаниями) посредством интеллекта, рационализирующего мышления,
благодаря которому клиент способен найти разумное логическое объяснение для
сколь угодно противоречивых действий и поступков.

Вытеснение или мотивированное
забывание неприятных событий, негативных чувств и переживаний встречается очень
часто. Вытеснение может быть мощным или слабым, особенно сильно подавляется
материал, связанный с инцестуозными влечениями, перверсивными склонностями и
т.п. "Сигналом" к вытеснению является обычно чувство тревоги, пусть
даже и не локализованное — в этом случае эго прибегнет к тотальному подавлению
всего, что хотя бы в малой степени связано с вызывающей тревогу проблемой.
Строго говоря, вытеснение создает неудобства не столько само по себе, сколько в
случаях, когда репрессия недостаточно надежно удерживает в бессознательном то,
чему там надлежит оставаться. Это, в свою очередь, вызывает тревогу, которая
снова заставляет прибегнуть к вытеснению, и круг замыкается. О.Маурер назвал
данное явление "невротическим парадоксом", оно часто лежит в основе
истерического невроза.

В практике терапевтического
анализа клиенты хорошо реагируют на интерпретации, касающиеся вытесненных
травм, фрустрирующих ситуаций, и менее проницаемы для интерпретаций по поводу
вытесненных и подавленных желаний и влечений. А поскольку для успешного
использования этой защиты необходимо сильное и устойчивое эго ("слабые"
личности предпочитают изоляцию и отрицание), то терапевт часто сталкивается с
упрямым нежеланием признать наличие вытесненных мотивов, чувств, желаний. В
этом случае может помочь конкретный пример с анализом вытеснения того, что было
предметом обсуждения на одном из предыдущих сеансов. Так, один из клиентов
темпераментно рассказывал об обиде, которую нанес ему начальник в день юбилея.
При следующей встрече он настойчиво утверждал, что юбилей прошел очень хорошо и
сопровождался только приятными  переживаниями.
Когда я напомнила про обиду, он искренне удивился — откуда я знаю? Уж не
рассказал ли мне эту историю кто-нибудь из его недоброжелательно настроенных
сослуживцев?

Регрессия или возврат к более
ранним способам психического функционирования (формам мышления, способам
поведения и действия, типам объектных отношений) бывает очень разнообразной.
Подробное обсуждение ее видов и механизмов содержится в [37, с.418-420].
Возврат к прошлому, в особенности к раннему детскому опыту считается
необходимым условием успешности психоанализа, однако в психодинамической
терапии это требование не возводится в абсолют. При терапевтическом анализе мы
не ожидаем глубокой регрессии клиента, чтобы воспроизвести условия формирования
невротического симптома, а обычно сталкиваемся с нею после точных и прямых,
"резких" интерпретаций, в результате которых тщательно скрываемые
бессознательные импульсы становятся доступными сознанию. Клиенты склонны
реагировать регрессией на успешно прогрессирующее лечение, и понимание этого
факта помогает аналитику быть более терпеливым к ее проявлениям. Личности,
злоупотребляющие регрессией и использующие ее в большинстве сложных жизненных
ситуаций, рассматриваются как инфантильные, незрелые.

Рационализацию,
интеллектуализацию, морализацию и раздельное мышление можно рассматривать как
различные формы участия мышления и логики в искажении реальности при ее
восприятии и осмыслении. Рационализируя, человек подыскивает хорошие и разумные
причины для тех своих действий и поступков, которые выполнены на основе
бессознательных мотивов и влечений, осуждаемых суперэго. Рационализация — очень
естественный процесс, большинство людей склонны рационализировать свои неудачи
и промахи, объясняя их действием объективных причин. Процесс рационализации
лежит в основе так называемой фундаментальной ошибки каузальной атрибуции —
феномена, многократно описанного в социальной психологии, "двойного
стандарта" человеческого  поведения:
если я сделал что-то хорошее, это моя заслуга, а если плохое — так уж
получилось из-за случайного стечения обстоятельств. Если же нечто хорошее
сделал мой враг или соперник, то это случайность, а вот его промахи вполне
закономерны, он полностью ответственен за них.

Морализация — это рационализация,
зашедшая намного дальше: клиент подыскивает уже не причины, объясняющие его
поведение, а основания которые просто обязывают его поступать именно так, и
никак иначе. Мнимые резоны превращаются в неукоснительные моральные требования:
"Хорошо ли для аспиранта, если я воздержусь от критики его слабого и
беспомощного научного доклада? Ведь это мой прямой долг, иначе он так и будет
считать себя успешным". В морализации активно участвует суперэго клиента.
Эта защита является хорошо продуманной и трудна для терапевтического
вмешательства: клиент, убежденный в том, что он не просто напивается каждый
вечер, а наказывает таким образом свою жену за бездушие и черствость, будет
отметать любые интерпретации. Основная стратегия в таких случаях — снова и
снова показывать клиенту, что его интеллектуальные увертки никак не меняют
существующего положения дел, а уровень дискомфорта в ситуациях, где
используется рационализация, продолжает расти.

Интеллектуализация — это
отделение чувств от мыслей, а переживаний — от поведения. При таком виде защиты
клиент признает наличие у себя отрицательных чувств, но не реагирует на них:
"да, я сержусь на него, но это не мешает нам сотрудничать", "я
испытываю некоторую обиду, но мое хорошее отношение к жене остается
прежним". Внешне такое поведение выглядит сдержанным и уравновешенным, на
самом же деле клиенты блокируют сильные чувства, не позволяют себе признаться в
них и отреагируют "исподтишка". Интеллектуализацию часто используют
подростки, чтобы выглядеть неуязвимыми, к ней склонны прибегать люди,
стремящиеся производить впечатление мужественных, бесстрастных и хладнокровных.


Раздельное мышление
(компартментализация) свойственно людям, рационально использующим
диссоциатив-ные процессы; в случае этой защиты противоречивые чувства или
стремления существуют порознь, независимо друг от друга: человек считает
алкоголь злом и осуждает пьяниц, но позволяет себе время от времени выпивать. К
этому механизму часто прибегают родители, безусловно запрещающие детям вещи,
которыми наслаждаются сами (курение, порнофильмы и т.п.). Используя компартментализацию,
человек может придерживаться двух и более идей или форм поведения,
конфликтующих друг с другом, не осознавая их противоречия или даже
взаимоисключающего характера. Так, женщина, которую преследовали серьезные
неудачи в семейной жизни, являвшиеся источником выраженного истерического
невроза, считала себя прекрасным преподавателем психологии семейных отношений и
настойчиво стремилась расширить круг своих слушателей. Она искренне удивилась
вопросу, не является ли ее поведение компенсаторным, и никак не могла понять,
"причем тут одно к другому".

Аннулирование сводится к
магическому уничтожению чувства вины или стыда посредством действий, которые
как бы "уравновешивают" ранее совершенные проступки. При этом
компенсаторная природа "магического" поведения, равно как и желание
искупить или загладить эффект содеянного ранее, совершенно не осознается. В
терапии хорошо известен феномен гипертрофированной активности и повышенной
сговорчивости клиента на сеансе, следующем после сильно сопротивляющегося поведения
или срыва. На бытовом уровне аннулирование встречается очень часто и служит
поводом для жалоб типа "какое-то время после дебоша муж ведет себя как
ангея, но никогда не просит прощения и даже не желает об этом говорить, а потом
снова напивается, и все повторяется сначала".

Защитное аннулирование лежит в
основе ритуальных действий, связанных с искуплением грехов. Одна клиентка
неожиданно испытала сильное огорчение и разочарование после дня рождения, когда
получила множество цветов и знаков внимания от своих младших коллег. Она смогла
понять это чувство, лишь интерпретировав их действия как ритуальные, в то время
как сама она пред-  почла бы откровенное
признание проблем, существующих в отношениях с товарищами по работе.

Поворот против себя — защитный
механизм, с помощью которого клиенты пытаются совладать с чувствами ненависти и
гнева, направленными на значимых людей. Такие чувства направляются на самих
себя, и клиент чувствует себя в большей безопасности — ведь идеализированный
другой остается неприкосновенным. К тому же всегда есть шанс услышать от него
похвалу и поддержку, ободрение, что не так уж ты и плох. В раннем детстве
причиной защиты "поворотом" может быть агрессия против любимой матери
или обожаемого старшего брата. Одна из моих клиенток любила представлять себя в
черном цвете, искренне считая, что если я (вдруг, не дай Бог!) ее не люблю, то
лишь потому, что она этого заслуживает. В основе поворота лежит очень простая
логика: если отношения со Значимым Другим — величайшая ценность, то лучше не
подрывать их негативной критикой или сомнениями, а сразу признать себя плохим
(грязным, жадным, грубым, глупым и т.д.), чтобы не рисковать — и не признаться
в том, насколько ты зависим от них или вовсе не заслуживаешь таких отношений в
принципе.

Близким к повороту против себя по
сути и смыслу является реактивное образование. Эта защита состоит в том, что
субъект заставляет себя испытывать чувство, противоположное подлинному — любовь
вместо ненависти, восхищение вместо пренебрежения. Интересно, что за десять лет
аналитической практики мне ни разу не встретилось реактивное образование
"в сильной позиции" — замена позитивного чувства негативным. Зато
обратных ситуаций бывало множество — видимо, отрицательные переживания
оцениваются большинством клиентов как более угрожающие и опасные для
самооценки.

Описывать идентификацию нет
особой необходимости—с различными вариациями этого защитного механизма
сталкивался любой психотерапевт. Она может быть проективной (субъект
отождествляется с объектом собственной проекции), анаклитической (стремится
быть похожим на уверенного в себе человека), нарциссической -

при этом происходит
отождествление с чертами Я-идеала личности. Идентификация с агрессором — это
защитная тенденция уподобить себя страшному, пугающему объекту; так часто
происходит, например, в подростковых компаниях, где более слабые ребята
идентифицируют себя с сильными лидерами. В литературе описаны случаи, когда
заложники, захваченные бандитами, отождествлялись с их позицией, требованиями и
моралью даже вопреки собственным интересам.

Идентификация — это универсальное
защитное средство, используемое в широком круге социально значимых ситуаций.
Как и большинство защитных механизмов, она имеет множество положительных
аспектов и лежит в основе эмпатии, эмоционального научения, поддерживающего
поведения. Механизм идентификации является компонентом многих высших
человеческих способностей и качеств — любви, долга, самоотверженного служения
идеалам, гражданского мужества и других. Способностью к идентификации во многом
обусловлены изменения, происходящие с личностью в результате обучения или
терапии.

Отыгрывание (обусловленное
личностью аналитика или ходом терапии поведение, которое клиент не решается
осуществить прямо на сеансе и выносит за рамки терапевтических отношений) может
иметь самые разные формы. Чаще всего отыгрываются различные аспекты
трансферентных отношений (любовь или ненависть к аналитику, ревность, зависть,
инцестуозные влечения). Чувства, порождаемые трансфером, неуместно проявляются
в различных сферах жизни клиента, а затем становятся предметом обсуждения в
анализе. Так в косвенной форме они выражаются тому, кому, собственно, и
предназначены.

Иногда отыгрывание происходит и в
процессе терапии — клиент на текущем сеансе находится во власти чувств, испытанных
ранее, и ведет себя в соответствии с ними, как бы "припоминая"
аналитику прошлые грехи. Сталкиваясь с сильными, интенсивными чувствами и
переживаниями клиента, всегда стоит обсудить то, в каких формах, где и когда он
будет их отреагировать. Такое обсуждение иногда снимает проблему отреагирования
в це-лом, так как является, по существу, одной из его форм. Очень трудно
анализировать чересчур импульсивных людей, которые не способны наблюдать за
чувствами, не выражая их в действиях и поступках. В этих случаях более
эффективна гештальт-терапия, психодрама и т.п.

Сексуализацию или эротизацию
можно рассматривать как частный случай отыгрывания, при этом личность пытается
справиться с тревогой, сопровождающей ее действия, с помощью сексуальных
фантазий. Отношения зависимости сексуализируются наиболее часто, и далеко не
все порождаемые при этом сценарии являются патологическими. Что же касается
таких феноменов, как юношеская влюбленность в учителей, сексуализапия фигур
политиков, известных спортсменов или актеров, то они общеизвестны. Механизм
эротизации — основа основ рекламы, шоу-бизнеса, почти любой пропаганды и т.п.

Реверсия — это очень своеобразная
защита, при которой субъект и объект меняются местами. Например, испытывая
потребность в восхищении со стороны окружающих, человек может активно
восхвалять кого-либо другого и, бессознательно идентифицируясь со своим
кумиром, подчеркивая свою реальную или воображаемую близость к нему, отчасти
удовлетворяет эту потребность. Хорошо известно поведение женщин, соблюдающих
строгую диету, — часто они любят готовить, настойчиво потчуют вкусными блюдами
друзей и членов семьи и испытывают громадное удовлетворение, глядя как другие
много и с аппетитом едят. Некоторые пациенты справляются с дискомфортом во
время терапии тем, что сами делают попытки анализировать терапевта. В
учебно-аналитических группах механизм реверсии является мощным положительным
фактором, способствует созданию атмосферы делового сотрудничества и взаимной
доброжелательности.

Сублимация или возвышение либидо
до стремления к целям, не связанным с сексуальным удовлетворением и иными
примитивными удовольствиями, — фундаментальная человеческая способность,
лежащая, по Фрейду, в основе цивилизации и духовной культуры. В программной
работе "Судьбы влечений" (1905) основоположник  психоанализа утверждает, что сублимация
(наряду с обращением на себя, превращением в противоположное и вытеснением) —
один из четырех основных путей развития психики. Тремя годами позже, в
специальной статье, посвященной связи между сексуальным влечением, сублимацией
и неврозом17, он конкретизирует свою мысль:

"Развитие сексуального
инстинкта идет от аутоэротизма к поиску объекта любви и от автономии эрогенных
зон к их подчинению половым органам, служащим процессу размножения. В ходе развития
часть доставляемого собственным телом сексуального возбуждения делается
избыточной, подавляется и, в благоприятных случаях, подвергается сублимации.
Таким образом, годные для культурной работы силы выигрываются преимущественно
посредством подавления извращений сексуального инстинкта" [74, с.20,
архаизмы убраны мною — Н.К.].

Как видим, сублимация не
является, в строгом смысле слова, психологической защитой. Это, скорее,
механизм, обеспечивающий нормальное и адекватное личностное функционирование,
"узаконенный" обществом способ утилизации (катектирования) либидо. О
защитных функциях сублимации можно говорить в тех случаях, когда она
затрагивает не чрезмерные аспекты сексуальной энергии, или предлагает социально
одобряемые, культурно значимые формы реализации влечений, слабо связанные с их
непосредственным объектом. Например, робкий юноша, благоговеющий перед
женщинами, увлеченный любовной поэзией или галантной живописью, но отчаянно
боящийся реальных контактов со сверстницами, использует сублимацию для снятия
избыточного напряжения. Или (хрестоматийный пример) — эротические, чувственные
картины на религиозную тему, написанные исповедующими аскетизм художниками.

Знание природы психологических
защит и их разновидностей позволяет терапевту лучше ориентироваться в
бессознательных основах поведения клиента и помогает представить себе структуру
той части его Я, которая участвует в процессах самопредъявления. Ведь вступая в
значимые отношения, индивид тщательно оберегает именно  те аспекты своей личности, которые особо ценны
и уязвимы, ибо связываются с экзистенциальными основами его индивидуального
бытия. Иными словами, защиты располагаются "прямо над" теми
личностными образованиями, что функционируют патологически и являются
источниками проблем.

В терапевтическом анализе работа
с защитами чаще всего составляет "второй план" терапии, тогда как
первый занят исследованием генезиса проблем клиента и пониманием вклада
бессознательных содержаний в этот процесс. Чаще всего защиты рассматриваются
сперва как факторы, мешающие пониманию аналитических интерпретаций, а потом уже
— как основания психологических и личностных трудностей. Поскольку для клиента
защиты суть обычные и привычные способы взаимодействия с миром и другими
людьми, то их интерпретации должно предшествовать описание конкретных, четких
форм защитного поведения. Терапевт, встречающий упорное сопротивление, может
начать с поведенческой картины, а уж потом определять ее как ту или иную
защиту.

Препятствия анализу можно
схематически отразить следующим образом:

Однако терапевтическая работа
должна включать как анализ, так и синтез — иначе эффективность терапии
невелика. А для этого необходимо иметь развернутое представление о личности в
целом, нужна теоретическая модель становления и развития ее активности. Анализ
защит и сопротивлений диктует тактику терапевтического вмешательства, а
выработка стратегии требует более системных знаний и представлений о
бессознательной природе внутренней динамики личностных структур. Поэтому
следующая глава будет посвящена обзору основных положений глубинной психологии,
в особенности тех, которые определяются классической линией развития
фрейдовского психоанализа.
Список литературы

Для подготовки данной работы были
использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru