--PAGE_BREAK--
1.5 Образ лирической героини стихотворений цикла «Лебединый стан»
Лирическая героиня Цветаевой полностью отражает чувства и переживания самой Марины, так как она принципиально поставила знак равенства между собой и ее лирической героиней. Поэтому стихи Цветаевой очень личностные, им она доверяла свои чувства, свою жизнь. Цветаева всегда говорила, что она не поэтесса, а «поэт Марина Цветаева», она не относила себя ни к одному литературному течению, так как всегда считала, что поэт в своем творчестве индивидуален. Со страстной убежденностью она утверждала провозглашенный ею еще в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть: ни от времени, ни от среды.
В поэзии Цветаевой есть герой, который проходит сквозь годы ее творчества, изменяясь во второстепенном и оставаясь неизменным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наделяется чертами кроткой богомольной женщины: «Пойду и встану в церкви и помолюсь угодникам о лебеде молоденьком». В первые дни 1917 года у Цветаевой появляются стихи, в которых слышатся перепевы старых мотивов, говорится о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини.
В своём первом стихотворении цикла «Дон» лирическая героиня сопереживает Белому движению, оценивая его так: «Путь твой высок», «Божье да белое твое дело», «Белогвардейская рать святая», «Молодость — Доблесть — Вандея — Дон». Она включает мотив страдания, гибели: «Черному дулу — грудь и висок», «Белое тело твое — в песок», «Белым видением тает, тает… Старого мира — последний сон». Переживания усиливаются контрастом «белый-черный» и особенностями синтаксиса (эллипсис, то есть пропуск, повторы).
В стихотворении «Юнкерам, убитым в Нижнем» переживания лирической героини передаются через следующие фразы: «Вздохнули трубы тяжко», «Отдадим последний долг тем, кто долгу отдал – душу», «Рвется сердце», «Доброй ночи — вам, разорванные в клочья -на посту!». Лирическая героиня сопереживает, страдает сама.
Стихотворение «Если душа родилась крылатой» раскрывает тему творчества М. И. Цветаевой. Лирическая героиня свободна и независима, утверждает своё поэтическое кредо: полёт её души не удержать в «хоромах» и «хатах», не остановить Чингис-Хану и Орде, её «враги» — «Голод голодных — и сытость сытых».
Таким образом, во всех стихотворениях видны общие черты, свойственные лирической героине М. И. Цветаевой. Она постоянно переживает за Белую армию, страдает от неизвестности, связанной с судьбой её мужа.Лирическая героиня Цветаевой эмоциональная, сильная женщина. Её не сломают никакие невзгоды, ей тяжело, но её душа остаётся свободной.
2.1 Языковое своеобразие стихотворений М. И. Цветаевой 1917-1922г.г.
Анализируя фактуру Цветаевского стиха, критик Адмони В. Отметил следующие особенности.
Не только по общему строю своей поэзии была причастна Марина Цветаева к главным путям поэзии ХХ века. Она была причастна к этим путям и самой фактурой своего стиха. Отказ от прежде господствовавшей установки на полную гармоничность и упорядоченность стиха, устремление к стиху дисгармоническому и лишенному внешней упорядоченности или, вернее, к такому, в котором диссонансность и гармония взаимодействуют, а упорядоченность выступает в весьма сложном обличье, — все эти важнейшие тенденции в построении стиха ХХ века, выражающие несовместимость законченной гармонии с катастрофической действительностью столетия, присутствуют и в стихе Цветаевой, насыщенном небывалой энергией, ударной мощью, подчеркнутой напряженностью.
Конечно, Цветаева богата и гармонией. Первоначально гармонией привычно-поэтической, сладкогласной. Затем гармония становится у Цветаевой скорее напряженно-полнозвучной, насыщается мощной оркестровкой, влечется напором многократно повторяющихся звуков и их сочетаний, из которого вырастает и мощный смысловой напор.
Цветаевская гармония складывается во многих стихах начала 20-х годов. Звуковая ткань движется здесь словно бросками, от рывка к рывку – и все же сохраняет своеобразную, динамическую, не певучую, а ударную гармоничность.
Цветаева в своих стихах использует «новую рифму», это, прежде всего рифма неточная, диссонансная, с различными сдвигами в расположении и в характере рифмующихся звуков. Новизна таких диссонансных рифм, вырастая из все большей прикосновенности Цветаевой к поэтике ХХ века, вместе с тем любопытным образом связывается и с тем фольклорными реминисценциями, с теми отзвуками народного стиха, которые так важны для поэзии Цветаевой. Но постепенно, в добавление к этой композиционно-фонетической форме перестройки стиха у Цветаевой возникает и приобретает все большее значение композиционно-синтаксическая форма перестройки. Все чаще в стихах Цветаевой создается разрыв – при движении от строки к строке – грамматических единств, притом разрыв не только предложения, но и словосочетания. Это отнюдь не издавна употребительный перенос отделяющий друг от друга более или менее цельные отрезки предложения, синтагмы, а именно резкий разрыв, разъединение компонентов, теснейшим образом связанных друг с другом. Еще сравнительно привычными выглядят такие строки с переносами-перебросами в стихотворении «Сказавший всем страстям: прости…», например: «И по тому, как в руки вдруг// Кирку берешь – чтоб рук// Не взять…» (17 мая 1920). Но уже более резко звучит отрыв генитивного определения от определяемого существительного при переходе от строфы к строфе ( в стихотворении «Та, что без видения спала…»: «Целые народы// Выходцев…» (13 октября 1922). И уже совсем резок отрыв предлога от существительного в стихотворении «Заводские. 1»: «И было так и будет – до// Скончания». Или отрыв частицы «хоть» от связанного с ней последующего слова в стихотворении «Спаси Господи, дым!...»: «Хоть бы деревце, хоть// Для детей!...» (30 сентября 1922). Или отрыв частицы «ли» от предшествующего местоимения в стихотворении «Не краской, не кистью!...»: «НЕ в этом, не в этом// ли – и обрывается связь» (9 октября 1922).
Рваность синтаксиса у Цветаевой, порой словно прямо воплощающая трагическую порванность цветаевекой судьбы, - это и резкость переходов от слова к слову, от предложения к предложению. Это и крайняя выделенность отдельного слова, его прямое называние. Стремительность движения стиха и напряженность эмоции воссоздают здесь прямо не обозначенные смысловые проекции и связи. Есть у Цветаевой стихотворения, почти вовсе лишенные глаголов. Рядом, глыбами, поставлены существительные с принадлежащим им определительным добром.
Особенности поэтического языка: исповедальность, эмоциональная напряженность, энергия чувства, сжатость мысли. Интонационное и ритмическое разнообразие самобытной поэтики Цветаевой. Интонационно-ритмическая экспрессивность, парадоксальная метафоричность. Способом реализации важнейших признаков языковой личности является речевое поведение. Богатство и разнообразие (жанровое, стилевое, тематическое, содержательное, ритмическое и т.д.) творческого наследия М.Цветаевой обусловило возникновение нескольких направлений современного цветаеведения.
Творчество одного из крупнейших поэтов прошлого века, М.И.Цветаевой, разнопланово и своеобразно. Последнее видно, как говорится, и невооруженным глазом, т.е. ясно не только филологу, но и каждому любителю поэзии, знакомому с ее произведениями. Своеобразие это проявляется на всех уровнях организации текста, и, может быть, особенно ‘наглядно’ – на уровне графического оформления (куда входит расположение текста на странице, компоновка текста: разбиение на строфы, лесенка, курсив и т.д., а также знаки препинания).
Пунктуация совместно с единицами других уровней помогает исследователю определить тип речевого мышления автора и, в конечном счете, выйти к авторской позиции в конкретном произведении.
Стихотворение «Тебе – через сто лет» – это попытка диалога через время. И здесь имеет большое значение именно письменная форма сообщения, поскольку опосредованный диалог возможен только в пространстве культуры. Письменный язык, находясь на вершине культурной иерархии, в корне отличается от устного языка народной культуры (фольклора). Нет нужды подробно говорить о том, что с помощью письменного языка осуществляется преемственность культуры в самом широком смысле. Развитие любой цивилизации невозможно вне какой-либо материальной формы передачи информации. В нашем случае это художественный текст.
ТЕБЕ – ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ
К тебе, имеющему быть рождённым
Столетие спустя, как отдышу, –
Из самых недр, – как на смерть осуждённый,
Своей рукой – пишу:
Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
Ртом не достать! – Через летейски воды
Протягиваю две руки.
Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу – в ад, –
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.
Со мной в руке – почти что горстка пыли –
Мои стихи! – я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я – или
В котором я умру.
На встречных женщин – тех, живых, счастливых, –
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
Сборище самозванок! Все мертвы вы!
Она одна жива.
Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад её перстней!
Грабительницы мёртвых! Эти кольца
Украдены у ней!
О сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, –
Тебя не дождалась!
И грустно мне ещё, что в этот вечер,
Сегодняшний – так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, – и навстречу
Тебе – через сто лет.
Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
Все восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!
Кто бескорыстней был? – нет, я корыстна!
Раз не убьёшь, – корысти не скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.
Сказать? – Скажу! Небытие – условность.
Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу всех любовниц
Во имя той – костей.
Август 1919 [Цветаева 1979: 132-133].
Стихотворение строится по принципу контраста, перерастающего в парадокс. Забегая вперёд, можно сказать, что парадоксально само обращение к диалогу (что представлено в стихотворении двоеточием после глаголов речи или семантически связанных с ними слов и тире в начале следующей строки с прямой речью; строфы 2, 5-6, 9, 11) как форме непосредственной коммуникации. Ведь стихотворение – это одна из разновидностей письменной монологической речи, речи без собеседника [Лурия 1998: 269-270]. Хотя «…речь во втором лице – одна из характернейших примет лирики, веками сложившийся, традиционный её приём. Второе лицо и сопутствующее ему обращение и повелительное наклонение в лирической поэзии переносит речевые формы, присущие коммуникативной ситуации устного общения, в другую коммуникативную ситуацию. В этой необычной для них коммуникативной ситуации речь идёт о лицах и предметах, отдалённых в пространстве или во времени. Но применение к ним речевых форм, первичная функция которых – обращение к присутствующему лицу, способствует приближению отдалённых объектов к говорящему. Пространственно-временной сдвиг – приближение адресата к говорящему – создаёт иллюзию совпадения воображаемого диалога с моментом речи» [Ковтунова 1986: 89, 96]. Осуществляя подобный коммуникативный перенос, Цветаева стремится преодолеть рамки, временные, пространственные и языковые («С этой безмерностью // В мире мер?!»). Она обращается к мужчине, который будет жить спустя сто лет, как к любимому или другу – на ‘ты’. «Если мотивом письменной речи является контакт (‘-такт’) или желание, требование (‘-манд’), то пишущий должен представить себе мысленно того, к кому он обращается, представить его реакцию на своё сообщение» [Лурия 1998: 270]. И Цветаева пытается показать реакцию своего воображаемого собеседника, который вступает в диалог с автором лишь во второй строфе (‘– Ртом не достать! – Через летейски воды // Протягиваю две руки»). В дальнейшем мы видим реакцию не на саму Марину Цветаеву, а на женщин, современниц персонажа, и на умерших друзей поэта. Отсутствие в последней строфе формальных признаков диалога (хотя здесь и присутствует местоимение ‘ты’ и глагол речи ‘скажу’) свидетельствует о невозможности преодолеть законы языка и снятии парадокса. И это уже обращение к самой себе. «Особенность письменной речи состоит именно в том, что весь процесс контроля над письменной речью остаётся в пределах деятельности самого пишущего, без коррекции со стороны слушателя» [Там же: 270]. Таким образом, иное пунктуационное оформление строфы, где сохраняются лексические средства, присущие диалогу, раскрывает авторскую позицию: диалога не получилось.
Абсолютно сильная пунктуационная позиция – заголовок – оформлена с помощью тире, членящего составную рему. (Тема имплицитна: «Я».) И всё стихотворение строится как уточнение раскрытие этой ремы. Кто же тот, к кому обращается Цветаева? Это тот, кто родится «Столетие спустя», он – «Друг!», который «…ей служил служеньем добровольца! // Все тайны знал, весь склад её перстней!», ведь он знает даже то, что «– Все восхваляли! Розового платья // Никто не подарил!».
Итак, он – друг (подчёркивается именно интимная, но не творческая связь), который многое знает о поэте. О нём же не известно почти ничего, поэтому и невозможна коммуникация.
Тире в названии замещает глаголы, восстанавливаемые из текста стихотворения: «пишу», «шла… навстречу // Тебе – через сто лет», «скажу». Все они имеют в своей семантике значение общения, которое возможно в данном случае только с помощью текста, что подтверждается и следующими строчками: «Со мной в руке – почти что горстка пыли – // Мои стихи!» –, указывающими в контексте всего стихотворения на невозможность тактильного контакта. Ведь «– Ртом не достать!» – Возможно двоякое толкование этой строчки: как невозможность непосредственного, устного общения и как невозможность поцелуя.
Тире и комплексный знак запятая и тире кроме своей основной, контрастивно-отождествительной функции («Тебе – через сто лет», «Ты ищешь дом, где родилась я – или // В котором я умру», «Небытие – условность. // Ты мне сейчас – страстнейший из гостей» и др.), выполняет в стихотворении причинную («– Ртом не достать! – Через летейски воды // Протягиваю две руки»), контрастивно-уточняющую («Как два костра, глаза твои я вижу, // Пылающие мне в могилу – в ад,» –, «Со мной в руке – почти что горстка пыли – // Мои стихи!» –, «На встречных женщин – тех, живых, счастливых, – // Горжусь, как смотришь,…», «И ты откажешь перлу всех любовниц // Во имя той – костей»), а также условную функции («Раз не убьёшь, – корысти не скрывать»).
Контрастное построение стихотворения подчёркивается на лексическом уровне употреблением антонимов, присущих системе языка и контекстуальных, как в нескольких строфах, так и в пределах одной строфы: «Через летейски воды // Протягиваю две руки» и «Ту видящие, что рукой не движет, // Умершую сто лет назад»; «На встречных женщин – тех, живых, счастливых, – // Горжусь, как смотришь», здесь контраст перерастает в парадокс «Все мертвы вы! // Одна она жива!»; «И грустно мне ещё, что в этот вечер, // Сегодняшний – так долго шла я вслед // Садящемуся солнцу, – и навстречу // Тебе – через сто лет», и здесь опять – парадокс; «– Все восхваляли! Розового платья // Никто не подарил!»; и ещё один парадокс «Небытие – условность»; «И ты откажешь перлу всех любовниц // Во имя той – костей». Лексема ‘перл’ в контексте стихотворения переосмысляется, метафоризируется, у неё появляется значение «красота», «молодость».
Как видим, лексический и пунктуационный уровни организации текста совместно работают на авторскую интенцию, образуя своеобразный плеоназм. И это при чрезвычайно экономном использовании М.Цветаевой языковых средств. К примеру, заголовок стихотворения «Тебе – через сто лет», представляющий собой контекстуально-неполное предложение, можно развернуть при помощи правого компенсирующего контекста в полное: «Я тебе пишу через сто лет». В этом, на наш взгляд, состоит одна из особенностей поэтического стиля Цветаевой: контраст, парадокс как основной стилеобразующий приём и способ видения, создающие парасему ‘сближение разнородного’ [Чернухина 1993: 63], репрезентирующую семно-семемный тип поэтического речевого мышления.
Для стихотворений М. И. Цветаевой цикла «Лебединый стан» характерна неточная рифма, резкость переходов, рваность синтаксических конструкций. Это придаёт её стихам яркую экспрессивную окраску, эмоциональность, усиливает напряжение. Стихотворения Цветаевой из-за дробления предложений, рваности ритма воспринимаются не сразу, чтобы понять смысл нужно перечитать и осмыслить их.
2.2 Понятие «лирической экспрессии» и её роли в создании образа лирической героини
Экспрессивность речи– совокупность признаков языковой речевой единицы, а также целого текста или его фрагмента, благодаря которым говорящий (пишущий) выражает своё субъективное отношение к содержанию или адресату речи.
Составляющимикатегории экспрессивности речи являются:
а) эмоциональность
б) оценочность
в) интенсивность (образность)
[Сковородников, Копнина 2003: 765].
Средства выражения эмоций:
1) фонетические единицы (интонация)
2) лексико-семантические единицы (слова с эмоциональной окраской, например: шаромыга и с субъективно обусловленной окраской, например: проказник ты мой)
3) словообразовательные единицы (через суффиксы еньк, оньк, онок, ик и другие)
4) междометия (ах, ай), частицы (ну и, вроде)
5) синтаксические единицы (эмотивные предложения, например: Что за невежество! – удивление, оценка, риторическое восклицание, риторический вопрос, инверсия)
Средства выражения оценочности в речи:
1) словесные-нестандартные
2) стандартные открытые: как говорят лётчики
стандартные закрытые: как говорится
письменные: кавычки, шрифты
Средства выражения интенсивности (образности):
-интонация
-частицы
-лексические повторы
-стилистические фигуры
Все эти средства помогают создать образ лирической героини, делая его эмоционально насыщенным, экспрессивным, страстным, выражающим накал чувств и переживаний. В следующей главе будут рассмотрены данные средства, создающие образ лирической героини М. И Цветаевой цикла стихотворений «Лебединый стан»
2.3 Средства выражения лирической экспрессии в стихотворениях цикла «Лебединый стан»
Для поэзии Цветаевой характерен широкий эмоциональный диапазон. По мнению критиков, поэзия Цветаевой строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии и усложненной лексики. Подобный контраст усиливает индивидуальный эмоциональный настрой каждого стихотворения. Усложнение лексики достигается включением редко употребляемых, часто устаревших слов или форм слова, вызывающих в памяти «высокий штиль» прошлого. В ее стихах встречаются, например, слова «уста», «очи», «лик», «нереида», «лазурь» и тому подобное. Контраст бытовой ситуации и обыденной лексики с «высоким штилем» усиливает торжественность и патетичность цветаевского слога.
Для Цветаевой характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты («Барская, царская тоска», «Жалкие усилья», «Голова цветочной чашечкой из серебряного выреза»). Эмоциональный накал стихотворения повышается инверсиями. («Человек молодой», «Лавина простонародная»).
Выразительность стихотворения достигается при помощи эллипсиса (эллипсис — пропуск, умолчание). Цветаевская «оборванная фраза», не завершенная формально мыслью, заставляет читателя замереть на высоте эмоциональной кульминации:
Кремлю:
Над твоим черноголовым верхом
Вороны кружат...
Ты уходишь день, не открыв Кремля.
Ты плывешь в колокольном звоне...
Из Двадцатого Года уходишь ты,
Вербное Воскресенье
Благовещенье — внук твой — откроет реку...
— Из Двадцатого года, из Двадцатого века...
Отличительная особенность цветаевской лирики неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Цветаевой часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам:
Блоку
Как слабый луч сквозь черный морок адов -
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов .
И вот, в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим
— Откуда-то из древних утр туманных -
Как нас любил, слепых и безымянных,
За синий плащ, за вероломства — грех...
И как — вернее всех — ту, глубже всех
В ночь канувшую — на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия!
И вдоль виска — потерянным перстом -
Все водит, водит… И еще о том,
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать — и как не встанет...
Так, узником с собой наедине,
(Или ребенок говорит во сне?)
Предстало нам — всей площади широкой! -
Святое сердце Александра Блока.
Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность:
Всё может — какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел...
И что-то от этого дня — уцелело:
Я слово беру — на прицел!
[Русская литература ХХ века]
Анализируя стихотворения М. И. Цветаевой (цикл «Лебединый стан»), можно выявить следующие средства выражения лирической экспрессии.
продолжение
--PAGE_BREAK--