Анализ легенды о Ларре из рассказа М.Горького «Старуха Изергиль»
Центральным образом романтических произведений М. Горького раннего периода является образ героического человека, готового к самоотверженному подвигу во имя блага народа. К этим произведениям относится рассказ «Старуха Изергиль», которым писатель стремился пробудить в людях действенное отношение к жизни. Сюжет построен на воспоминаниях старухи Изергиль о своей жизни и рассказанных ею легендах о Ларре и Данко. В легенде повествуется о смелом и красивом юноше Данко. Он счастлив, что живет среди людей, так как любит их больше себя. Данко мужествен и бесстрашен, его влечет к подвигу благородная цель — быть полезным народу. Когда охваченное страхом, обессиленное странствованиями по непроходимому лесу племя уже хотело идти к врагу и принести ему в дар свою волю, появился Данко. В его глазах светились энергия и живой огонь, народ поверил в него и пошел за ним. Но утомленные трудным путем, люди опять пали духом, перестали верить Данко, и в тот момент, когда озлобленная толпа стала плотнее окружать его, чтобы убить, Данко вырвал сердце из своей груди. «Идем! — крикнул Данко и бросился вперед, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они пошли за ним, очарованные… И Данко вывел их из темного леса на солнечную, свободную землю. Данко проникнут подлинной любовью к людям, готовностью к самопожертвованию. Образ Данко воплощает в себе идеал человека — гуманиста и личность большой духовной красоты. Положительному образу Данко Горький противопостав-ляет негативный образ Ларры — образ себялюбца и эгои-ста. Он считает себя первым на земле, а на других людей смотрит, как на жалких рабов. На вопрос, почему он убил девушку, Ларра отвечает: „Разве вы пользуетесь только своим? Я вижу, что каждый человек имеет только речь, руки ноги.., а владеет он животными, женщинами, землей… и многим еще“. За совершенное им преступление племя осу-дило Ларру на вечное одиночество. Жизнь вне общества порождает в Ларре чувство невыразимой тоски. „В его глазах, — говорит Изергиль, — было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира“. Ларра был обречен на одиночество и счастьем считал для себя лишь смерть. Идейный смысл рассказа дополняется образом старухи Изергиль. Ее воспоминания о своем жизненном пути — тоже своеобразная легенда о смелой и гордой женщине. старуха Изергиль выше всего ценит свободу. Она с гордостью заявляет, что никогда не была рабой. Изергиль с восхищением говорит о любви к подвигу: „Когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно“. В рассказе „Старуха Изергиль“ Горький рисует исключительные характеры, возвеличивает гордых и сильных духом подей, для которых свобода превыше всего.
ИСПОВЕДЬ
п о в е с т ь
Впервые напечатано в «Сборнике товарищества «Знание» за 1908 год», книга двадцать третья, СПб, 1908, с подзаголовком «Повесть».
Одновременно повесть вышла отдельной книгой в издании И.П. Ладыжникова, Берлин, 1908.
В 1930 году М.Горький вспоминал: «...«Исповедь» написана по рассказу одного нижегородского сектанта и по статье о нём Кудринского, «Богдана-Степанца», преподавателя нижегородской семинарии» (Архив А.М.Горького). Тогда же, в очерке «На краю земли», М.Горький указывал, что в «Исповеди» отразилось кое-что из рукописи некоего Левонтия Поморца. Эту рукопись привёз в конце 80-х годов из сибирской ссылки С.Г.Сомов (см. о нём в очерке „Время Короленко“) и познакомил с нею молодого Горького.
Работу над «Исповедью» М.Горький начал в 1907 году и закончил в начале 1908 года. В январе 1908 года М.Горький писал К.П.Пятницкому, что он усиленно работает над повестью (Архив А.М.Горького). В феврале того же года он уведомлял И.П.Ладыжникова: «… А сейчас — кончаю повесть, кажется, интересную. Она будет названа «Житие» или как-то в этом духе. Герой — странник по святым местам» (Архив А.М.Горького). 6 марта, направляя К.П.Пятницкому более половины повести, М.Горький сообщал ему, что конец её будет готов дней через пять, и просил напечатать всё произведение непременно в одном сборнике (Архив А.М.Горького).
30 июня 1908 года М.Горький писал К.П.Пятницкому, что нетерпеливо ждёт выхода «Исповеди» (в русском издании), что за границей о ней уже кричат. Не раз М.Горький говорит о повести и в дальнейшей переписке с К.П.Пятницким, относящейся к лету того же года. Однако уже к осени 1908 года в авторской оценке повести наметился известный перелом. 31 августа 1908 года М.Горький писал В.Я.Брюсову об «Исповеди»: «Сам я очень недоволен ею...» (Архив А.М.Горького).
«Исповедь» писалась М.Горьким в период столыпинской реакции, о котором в «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)» говорится:
«Поражение революции 1905 года породило распад и разложение в среде попутчиков революции. Особенно усилились разложение и упадочничество в среде интеллигенции…
Упадочничество и неверие коснулись также одной части партийных интеллигентов, считавших себя марксистами, но никогда не стоявших твёрдо на позициях марксизма. В числе них были такие писатели, как Богданов, Базаров, Луначарский (примыкавшие в 1905 году к большевикам), Юшкевич, Валентинов (меньшевики). Они развернули «критику» одновременно против философско-теоретических основ марксизма, то есть против диалектического материализма, и против его научно-исторических основ, то есть против исторического материализма… Часть отошедших от марксизма интеллигентов дошла до того, что стала проповедывать необходимость создания новой религии (так называемые «богоискатели» и «богостроители»)» («История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс», Госполитиздат, 1945, стр.96—97).
Под влиянием группы Богданова — Луначарского, с которой М. Горький был в то время связан, он допустил ряд ошибок философского характера, в частности развивая идею «богостроительства», нашедшую отражение в повести «Исповедь».
Позднее, объясняя задачу, которая ставилась им в «Исповеди», М.Горький писал:
«Я — атеист. В «Исповеди» мне нужно было показать, какими путями человек может придти от индивидуализма к коллективистическому пониманию мира… Герой «Исповеди» понимает под «богостроительством» устроение народного бытия в духе коллективистическом, в духе единения всех по пути к единой цели — освобождению человека от рабства внутреннего и внешнего» (Архив А.М.Горького).
Таковы были намерения писателя. На деле же «Исповедь» с её порочной идеей «богостроительства» давала материал для оправдания «новой» религии и поэтому была решительно осуждена В.И.Лениным.
В.И.Ленин и М.Горький, как это видно из их переписки, беседовали об «Исповеди» летом 1910 года. 22 ноября этого года В.И.Ленин писал М.Горькому из Парижа: «Когда мы беседовали с Вами летом и я рассказал вам, что совсем было написал Вам огорчённое письмо об «Исповеди», но не послал его из-за начавшегося тогда раскола с махистами, то Вы ответили: «напрасно не послали» (В.И.Ленин. Сочинения, изд. 3-е, т.XIV, стр.375).
В.И.Ленин резко отрицательно отнёсся к отголоскам «богостроительства», проявившимся несколько позднее и в публицистике М.Горького. В середине ноября 1913 года, когда в ряде газет появилась статья М.Горького «Ещё о «карамазовщине», В.И.Ленин писал ему:
«Вчера прочитал в «Речи» ваш ответ на «вой» за Достоевского и готов был радоваться, а сегодня приходит ликвидаторская газета и там напечатан абзац Вашей статьи, которого в «Речи» не было.
Этот абзац таков:
«А «богоискательство» надобно н а в р е м я» (только на время?) «отложить, — это занятие бесполезное: нечего искать, где не положено. Не посеяв, не сожнёшь. Бога у вас нет, вы е щ ё» (еще!) «не создали его. Богов не ищут, — их с о з д а ю т; жизнь не выдумывают, а творят».
Выходит, что Вы против «богоискательства» только «на время»!!! Выходит, что Вы против богоискательства т о л ь к о ради замены его богостроительством!!!
Ну, разве это не ужасно, что у Вас выходит такая штука?
Богоискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т.п. ничуть не больше, чем жёлтый чёрт отличается от чёрта синего. Говорить о богоискательстве не для того, чтобы высказаться против в с я к и х чертей и богов, против всякого идейного труположства (всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, всё равно), — а для предпочтения синего чёрта жёлтому, это во сто раз хуже, чем не говорить совсем.
В самых свободных странах, в таких странах, где с о в с е м неуместен призыв «к демократии, к народу, к общественности и науке», — в таких странах (Америка, Швейцария и т.п.) народ и рабочих отупляют особенно усердно именно идеей чистенького, духовного, построяемого боженьки. Именно потому, что всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость, особенно терпимо (а часто даже доброжелательно) встречаемая демократической буржуазией, — именно поэтому это — самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза». Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные «идейные» костюмы идея боженьки. Католический поп, растлевающий девушек (о котором я сейчас случайно читал в одной немецкой газете), — гораздо менее опасен именно для «демократии», чем поп без рясы, поп без грубой религии, поп идейный и демократический, проповедующий созидание и сотворение боженьки. Ибо первого попа легко разоблачить, осудить и выгнать, — а второго нельзя выгнать так просто, разоблачить его в 1000 раз труднее, «осудить» его ни один «хрупкий и жалостно шаткий» обыватель не согласится.
И Вы, зная «хрупкость и жалостную шаткость» (русской: почему русской? а итальянская лучше??) м е щ а н с к о й души, смущаете эту душу ядом, наиболее сладеньким и наиболее прикрытым леденцами и всякими раскрашенными бумажками!!!
Право, это ужасно.
«Довольно уже самооплеваний, заменяющих у нас самокритику».
А богостроительство не есть ли худший вид самооплевания?? Всякий человек, занимающийся строительством бога или даже только допускающий такое строительство, оплёвывает себя худшим образом, занимаясь вместо «деяний» к а к р а з самосозерцанием, самолюбованием, причем «созерцает»-то такой человек самые грязные, тупые, холопские черты или чёрточки своего «я», обожествляемые богостроительством.
С точки зрения не личной, а общественной, всякое богостроительство есть именно любовное самосозерцание тупого мещанства, хрупкой обывательщины, мечтательного «самооплевания» филистёров и мелких буржуа, «отчаявшихся и уставших» (как Вы изволили очень верно сказать про душу — только не «русскую» надо бы говорить, а мещанскую, ибо еврейская, итальянская, английская — всё один чёрт, везде паршивое мещанство одинаково гнусно, а «демократическое мещанство», занятое идейным труположством, сугубо гнусно).
Вчитываясь в Вашу статью и доискиваясь, откуда у вас эта о п и с к а выйти могла, я недоумеваю. Что это? Остатки «Исповеди», которую Вы сами не одобряли?? Отголоски её??» (В.И.Ленин. Сочинения, изд. 3-е, т.XVII, стр.81—82).
В конце ноября или в начале декабря того же года, отвечая на письмо М.Горького, В.И.Ленин указывал:
«По вопросу о боге, божественном и обо всём, связанном с этим, у Вас получается противоречие — то самое, по-моему, которое я указывал в наших беседах во время нашего последнего свидания на Капри: Вы порвали (или как бы порвали) с «вперёдовцами», не заметив идейных основ «вперёдовства».
Так и теперь. Вы «раздосадованы», Вы «не можете понять, как проскользнуло слово на время» — так Вы пишете — и в то же самое время Вы защищаете идею Бога и богостроительства. «Бог есть комплекс тех, выработанных племенем, нацией, человечеством, идей, которые будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм».
Эта теория явно связана с теорией или теориями Богданова и Луначарского. И она — явно неверна и явно реакционна. Наподобие христианских социалистов (худшего вида «социализма» и худшего извращения его) Вы употребляете приём, который (несмотря на ваши наилучшие намерения) повторяет фокус-покус поповщины: из идеи бога убирается прочь то, чт`о исторически и житейски в ней есть (нечисть, предрассудки, освящение темноты и забитости, с одной стороны, крепостничества и монархии, с другой), причём вместо исторической и житейской реальности в идею бога вкладывается добренькая мещанская фраза (Бог = «идеи будящие и организующие социальные чувства»). Вы хотите этим сказать «доброе и хорошее», указать на «Правду-Справедливость» и тому подобное. Но это ваше доброе желание остаётся вашим личным достоянием, субъективным «невинным пожеланием». Раз вы его написали, оно пошло в массу, и его з н а ч е н и е определяется не вашим добрым пожеланием, а соотношением общественных сил, объективным соотношением классов. В силу этого соотношения в ы х о д и т (вопреки Вашей воле и независимо от вашего сознания) выходит так, что вы подкрасили, подсахарили идею клерикалов, Пуришкевичей, Николая II и гг.Струве, ибо н а д е л е идея Бога им помогает держать народ в рабстве. Приукрасив идею Бога, Вы приукрасили цепи, коими они сковывают тёмных рабочих и мужиков. Вот — скажут попы и Кo- какая хорошая и глубокая это — идея (идея Бога), как признают даже «ваши», гг. демократы, вожди, — и мы (попы и К°) служим этой идее. Неверно, что Бог есть комплекс идей, будящих и организующих социальные чувства. Это — богдановский идеализм, затушёвывающий материальное происхождение идей. Бог есть (исторически и житейски) прежде всего комплекс идей, порождённых тупой придавленностью человека и внешней природой и классовым гнётом, — идей, закрепляющих эту придавленность, усыпляющих классовую борьбу. Было время в истории, когда, несмотря на такое происхождение и такое действительное значение идеи бога, борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой. Но и это время давно прошло. Теперь и в Европе и в России всякая, даже самая утончённая, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции. Всё ваше определение насквозь реакционно и буржуазно. Бог = комплекс идей, которые «будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм». Почему это реакционно? Потому, что подкрашивает поповско-крепостническую идею «обуздания» зоологии. В действительности «зоологический индивидуализм» обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо и первобытная коммуна. Идея бога всегда усыпляла и притупляла «социальные чувства», подменяя живое мертвечиной, будучи всегда идеей рабства (худшего, безысходного рабства). Никогда идея бога не «связывала личность с обществом», а всегда связывала угнетённые классы верой в божественность угнетателей. Буржуазно ваше определение (и ненаучно, неисторично), ибо оно оперирует огульными, общими, «робинзоновскими» понятиями вообще — а не определёнными к л а с с а м и определённой исторической эпохи. Одно дело — идея бога у дикаря зырянина и т.п. (полудикаря тоже), другое — у Струве и Кo. В обоих случаях эту идею поддерживает классовое господство (и эта идея поддерживает его). «Народное» понятие о боженьке и божецком есть «народная» тупость, забитость, темнота, совершенно такая же, как «народное представление» о царе, о лешем, о таскании жён за волосы. Как можете вы «народное представление» о боге называть «демократическим», я абсолютно не понимаю. --PAGE_BREAK--
Что философский идеализм «всегда имеет в виду только интересы личности», это неверно. У Декарта по сравнению с Гассенди больше имелись в виду интересы личности? Или у Фихте и Гегеля против Фейербаха? Что «богостроительство есть процесс дальнейшего развития и накопления социальных начал в индивидууме и в обществе», это прямо ужасно!!! Если бы в России была свобода, ведь вас бы вся буржуазия подняла на щит за такие вещи, за эту социологию и теологию чисто буржуазного типа и характера.
Ну, пока довольно — и то затянулось письмо. Ещё раз крепко жму руку и желаю здоровья.
Ваш В.У.»
Анализ рассказа М. Горького “Макар Чудра”
“Макар Чудра” — первое печатное произведение А. М. Пешкова. Оно появилось в тифлисской газете “Кавказ” в 1892 году и было подписано псевдонимом, которому суждено было вскоре стать известным всему миру, — Максим Горький. Изданию первого рассказа предшествовали годы скитаний автора по Руси, на которые его толкало неуемное стремление узнать Россию, разгадать тайну огромной обездоленной страны, понять причину страданий ее народа. В котомке будущего писателя не всегда был ломоть хлеба, но всегда лежала толстая тетрадь с записями об интересных событиях и людях, встретившихся ему на пути. Позднее эти записки вылились в стихи и рассказы, многие из которых не дошли до нас.
В своих ранних произведениях, в том числе и в “Макаре Чудре”, Горький предстает перед нами как писатель-романтик. Главный герой — старый цыган Макар Чудра. Для него самое главное в жизни — личная свобода, которую он никогда ни на что не променял бы. Он считает, что крестьянин — раб, который родился лишь затем, чтоб ковырять землю и умереть, не успев даже могилы самому себе вырыть. Его максималистское стремление к свободе воплощают и герои легенды, которую он рассказывает. Молодая, красивая цыганская пара — Лойко Зобар и Рад-да — любят друг друга. Но у обоих стремление к личной свободе так сильно, что даже на свою любовь они смотрят как на цепь, сковывающую их независимость. Каждый из них, признаваясь в любви, ставит свои условия, стараясь главенствовать. Это приводит к напряженному конфликту, заканчивающемуся смертью героев. Лойко уступает Радде, при всех встает перед ней на колени, что у цыган считается страшным унижением, и в тот же миг убивает ее. И сам погибает от рук ее отца. Особенностью композиции этого рассказа, как уже было упомянуто, является то, что автор вкладывает в уста главного героя романтическую легенду. Она помогает нам глубже понять его внутренний мир и систему ценностей. Для Макара Чудры Лойко и Радда — идеалы свободолюбия. Он уверен, что два прекрасных чувства, гордость и любовь, доведенные до своего высшего выражения, не могут примириться. Человек, достойный подражания, в его понимании, должен сохранять свою личную свободу ценой собственной жизни. Другой особенностью композиции этого произведения является наличие образа повествователя. Он почти незаметен, но мы легко угадываем в нем самого автора. Он не совсем согласен со своим героем. Прямых возражений Макару Чудре мы не слышим. Но в конце рассказа, где повествователь, глядя во тьму степи, видит, как Лойко Зобар и Радда “кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой”, проявляется его позиция. Независимость и гордость этих людей, конечно, восхищают и привлекают, но эти же черты и обрекают их на одиночество и невозможность счастья. Они рабы своей свободы, они не способны жертвовать даже ради людей, любимых ими. Чтобы выразить чувства героев и свои собственные, автор широко пользуется приемом пейзажных зарисовок. Морской пейзаж является своеобразным обрамлением всей сюжетной линии рассказа. Море тесно связано с душевным состоянием героев: сначала оно спокойно, только “влажный, холодный ветер” разносит “по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов”. Но вот начал накрапывать дождь, ветер становился сильнее, а море рокочет глухо и сердито и распевает мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган. Вообще характерной чертой этого рассказа является его музыкальность. Музыка сопровождает все повествование о судьбе влюбленных. “О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает”.
Это первое произведение молодого Горького актуальной проблематикой, яркостью образов и языка сразу обратило на себя внимание и возвестило о рождении нового, незаурядного писателя.
Конфликт двух мировоззрений в рассказе М. Горького «Челкаш»
В ранних романтических рассказах Максим Горький выразил свое отношение к жизни и людям, свой взгляд на эпоху. Герои многих из этих рассказов — так называемые босяки. Писатель изображает их людьми смелыми, сильными душой. Главное для них — это свобода, которую босяки, как и все мы, понимают по-своему. Они страстно мечтают о какой-то особой жизни, далекой от обыденности. Но найти ее не могут, поэтому уходят бродяжничать, спиваются, кончают жизнь самоубийством.
Один из таких людей изображен в рассказе “Челкаш”. Челкаш — “старый травленый волк, хорошо знакомый гаванскому люду, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор”. В нем чувствуется что-то опасное, холодное и хищное: “Даже и здесь, среди сотен таких же, как он, резких босяцких фигур, он сразу обращал на себя внимание своим сходством с степным ястребом, своей хищной худобой и этой прицеливающейся походкой, плавной и покойной с виду, но внутренне возбужденной и зоркой, как лёт той хищной птицы, которую он напоминал”.Челкаша устраивает жизнь, которую он ведет: он сам себе хозяин, а “впереди ему улыбался солидный заработок, требуя немного труда и много ловкости”. Главное, что он ценит в жизни — это свобода. Свобода от людей, труда, каких-либо обязанностей. Его антиподом является крестьянский парень Гаврила, который случайно стал помощником вора и контрабандиста Челкаша. У Гаврилы свои представления о свободе: “Гуляй, как хошь. Бога только помни”. Челкаша он считает темным и опасным человеком, совершенно лишним и бесполезным. “Пропащий ведь ты… Нет тебе пути...” — говорит он. Наверное, в подобных словах есть доля правды, потому что они выводят из себя Челкаша, он воспринимает их как оскорбление. Вот как он реагирует на слова Гаврилы “больно ты закомурист… темен ты...”: “он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза, здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что он имеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный мужик”.Между тем Челкаш и Гаврила имеют общее социальное происхождение: оба они из крестьян. Но Чел-каш давно порвал с деревенской средой, он “чувствовал себя… выброшенным навсегда из того порядка жизни, в котором выработалась та кровь, что течет в его жилах”. Тем не менее, многие особенности крестьянской психологии хорошо понятны Челкашу. Привязанность к земле и хозяйству, даже скупость. “А жаден ты!.. Нехорошо… Впрочем, что же? Крестьянин...” — подмечает Челкаш. По-разному герои относятся к труду. Если Гаврила мечтает о деньгах для того, чтобы вложить их “в землю”, то Челкаш никак не может понять, в чем радость крестьянского труда. Он упорно спрашивает у Гаврилы: “Ну, скажи мне, — заговорил Челкаш, — придешь ты в деревню, женишься, начнешь землю копать, хлеб сеять, жена детей народит, кормов не будет хватать; ну, будешь ты всю жизнь из кожи лезть… Ну, и что? Много в этом смаку?” Смысл жизни для него в другом.
Вольная босяцкая жизнь, просторное и могучее море очищают Челкаша от страсти к деньгам. Он глубоко презирает Гаврилу за его жадность, стяжательство.
Горький показывает мучительную борьбу в душе религиозного деревенского парня, которая завершается победой неодолимой силы денег. Когда Гаврила узнает, в какое дело втянул его Челкаш, он мечтает сбежать, боится “душу загубить на всю жизнь”. Но после вопроса Челкаша: “Ну ежели бы две радужных?” (двести рублей) настроение парня меняется. Он уже готов согласиться на новое воровство и пожертвовать спасением души: “Да ведь, может… и не загубишь! — улыбнулся Гаврила. — Не загубишь, а человеком на всю жизнь сделаешься”.Следующий поворот сюжета убеждает нас в том, что ради денег Гаврила действительно готов на все. За украденную мануфактуру Челкаш получил 540 рублей. И Гаврила всерьез замышляет убийство напарника. В этот момент вор и гуляка Челкаш вызывает большую симпатию автора и читателей. “На! Жри… — крикнул он, дрожа от возбуждения, острой жалости и ненависти к этому жадному рабу. И, бросив деньги, он почувствовал себя героем”. Не удивительно. Чел-каш понимает, что духовно он выше и чище, чем тот, кто называл его лишним, ненужным на земле человеком.
Мечта Гаврилы осуществляется. “Потом Гаврила снял свой мокрый картуз, перекрестился, посмотрел на деньги, зажатые в ладони, свободно и глубоко вздохнул, спрятал их за пазуху и широкими, твердыми шагами пошел берегом в сторону, противоположную той, где скрылся Челкаш”. Эта, казалось бы, незначительная деталь говорит о многом. Во-первых, поступок Челкаша не изменил мировоззрение крестьянского парня. Во-вторых, Гавриле и Челкашу действительно не по пути, слишком по-разному они смотрят на жизнь. И действительно, “… вор, гуляка, оторванный от всего родного, никогда не будет таким жадным, низким, не помнящим себя. Никогда не станет таким!..” Хотя со времени написания рассказа “Челкаш” прошло более ста лет, он не потерял своего значения и в наше время. Экономический кризис, обнищание большинства населения, падение престижа нравственных ценностей — все это привело к тому, что многие люди считают деньги самым главным в жизни, и для них неважно, каким способом они добыты. Преодолеть психологию стяжательства не просто, но тот, кто сможет это сделать, станет выше, чище и духовно богаче.