ЛирикаАвтор: Никитин И.С.
СТИХОТВОРЕНИЯ
«Тихо ночь ложится...»
Весна в степи
Поле…
Монастырь
Лес
Н. Д…
«Присутствие непостижимой силы...»
Грусть старика…
Мрамор.
«Еще один потухший день...»…
Тишина ночи
Клеветникам
Похороны
Перемена
Дума…
«Бегут часы, недели и года...»…
Уединение.
«Когда, мой друг, в часы одушевленья...»
«Уж и как же ты...»
Жизнь.
Воспоминание о детстве.
«Когда Невы, окованной гранитом...».
«Помоги ты мне...».
Могила.
Отъезд.
«Не плачь, мой друг! Есть много муки...»
Вечность
Небо.
«Что счастье? — бред воображенья...»
Ночь на берегу моря.
Дуб.
Тайное горе
Вечер.
Ключ.
Ночь.
«Как мне легко, как счастлив я в тот миг...»
Поэту («Нет, ты фигляр, а не певец...»)
«Когда закат прощальными лучами...»
«Когда один, в минуты размышленья...»
«Па западе солнце пылает...».
Дитяти
Юг и Север
Русь.
Молитва.
«Вечер ясен и тих...».
«Бывают светлые мгновенья...»
«Суровый холод жизни строгой...».
Развалины
Кладбище
Певцу.
Степная дорога,
Художнику
«Не повторяй холодной укоризны...».
Засохшая береза.
«Привет мой вам, угрюмый мрак ночей...»
Жизнь и смерть.
Успокоение…
«С тех пор как мир наш необъятный...»
Новый завет…
Молитва дитяти.
«О, сколько раз я проклинал...».
Мщение.
«Я помню счастливые годы...»
«С суровой долею я рано подружился...»
Поэту («Не говори, что жизнь ничтожна...»)
Песня («Зашумела, разгулялась.,.»).
Война за веру…
Старик нругоженец
Зимняя ночь в деревне…
Наследство…
«Не вини одинокую долю...».
«Наскучив роскошью блистательных забав...»
Нужда
Моление о чаше.
Сладость молитвы
Ночлег извозчиков
Новая борьба
Ссора.
Измена…
Жена ямщика
Утро на берегу озера…
Упрямый отец.
Три встречи
«Село замолчало; безлюдны дороги...».
«Ах! признаюся, воля ваша...»
«Не широк мой двор...»…
С. В. Чистяковой.
Купец на пчельнике…
Вечер после дождя
Донцам.
Неудачная присуха
Старый мельник.
«Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты...»
Бурлак.
Лесник и его внук
«Полно, степь моя, спать беспробудно...».
Буря.
«Подула непогодушка с родной моей сторонушки...»
Порча (Болесть).
Бобыль
Рассказ ямщика.
Утро
Встреча зимы
«Уж как был молодец...».
Внезапное горе.
Рассказ крестьянки…
Черемуха.
«Уж не я ли тебя, милая, упрашивал...».
«Сибирь!.. Напишешь это слово...»…
«За какую ж вину и беду...».
«Пошутила я — и другу слово молвила...».
«Взгляни: небесный свод безоблачен над нами...»
Уличная встреча.
«Погуляла вода...»
«Над светлым озером пурпуровой зари...».
Елка
Друг (Степь)…
Слепой гусляр. ,.,
(П. И. Савостьянову)
В лесу (После выздоровления)"
«Отвяжися, тоска...».
19 октября
Дележ
«Над полями вечерняя зорька горит...».
«Не смейся, родимый кормилец!..»
Выезд троечника.
Последнее свиданье.
Музыка леса…
«Затеплились звезды одна за другою
На взятие Карса.
Песня (»Ковыль, моя травушка, ковыль бесприютная,.")
Новая утрата…
Николаю Ивановичу Второву.
Рассказ моего знакомого…
«У кого нет думы...».
«Помню я: бывало, няня...».
(В альбом Н. В. Плотниковой)
(В альбом М. И. Жюно)…
«Чуть сошлись мы — друг друга узнали...»
«День и ночь с тобой жду встречи...»…
Пахарь…
В саду
(Н. В. Плотниковой).
Сплетня.
«Рассыпались звезды, дрожат и горят...».
Гнездо ласточки.
fH. И. Второву) («Ну вот, я дождался рассвета...»)
«С кем теперь мне сидеть
Певице.
»Полночь. Темно в горенке
(Н. И. Второву) («Из библиотеки старинной...»)
Староста
«Первый гром прогремел. Яркий блеск в синеве...»
«Медленно движется время
Лампадка
»Смеркает день. В бору темнеет...".
«Светит месяц в окна...»
«Покой мне нужен. Грудь болит...».
Соха…
«Ах ты, бедность горемычная...».
Удаль и забота
Бесталанная доля…
«Незаменимая, бесценная утрата!..»
Разговоры
Нищий, ,.
Деревенский бедняк.
Тоска.
{Из записки).
Ночлег в деревне…
Дедушка…
Пряха.
«Постыдно гибнет наше время...».
«Тяжкий крест несем мы, братья...»
«Падет презренное тиранство...».
«Ах, прости, святой угодник!..»…
Дачная жизнь
«В синем небе плывут над полями...»
«Ярко звезд мерцанье...»
«В чистом поле тень шагает...»…
«Детство веселое, детские грезы...».
«Ехал из ярмарки ухарь-купец...».
Мертвое тело.
{В альбом Е. А. Плотниковой)…
(В альбом А. Н. О — вой)
«В небе радуга сияет...»
«В темной чаще замолк соловей...»
«Помнишь? — с алыми краями...».
Горькие слезы.
«Мне, видно, нет другой дороги...».
«Ах, у радости быстрые крылья...».
«Опять знакомые виденья!..»
Песня бобыля.
«Ноет сердце мое от забот и кручин...».
«Средь жизни пошлой, грустной и бесплодной...»
Филантроп.
Старый слуга
«Живая речь, живые звуки...»,
«Перестань, милый друг, свое сердце пугать...»
«И дождь и ветер. Ночь темна...».
Могила дитяти
«Я рад молчать о горе старом...»…
«Обличитель чужого разврата...»…
(М. Ф. Де-Пуле) («Mem Freund, от тоски изнываю...»)
(М. Ф. Де-Пуле) («Брожу ли я вдоль улиц шумных...»)
«Теперь мы вышли на дорогу...» ,.
«Бедная молодость, дни невеселые...».
«За прялкою баба в поняве сидит...»
Портной.
«Вырыта заступом яма глубокая...»
Поминки
На пепелище.
Мать и дочь.
Погост…
Жизнь…
Собрату…
Хозяин…
(Н. А. Матвеевой) («На лицо твое солнечный свет
упадал...»).".
(Н. А. Матвеевой) («Я вас не смею раздражать...»)
Исповедь…
Порывы…
* * *
Тихо ночь ложится
На вершины гор,
И луна глядится
В зеркала озер;
Над глухою степью
В неизвестный путь
Бесконечной цепью
Облака плывут;
Над рекой широкой,
Сумраком покрыт,
В тишине глубокой
Лес густой стоит;
Светлые заливы
В камышах блестят,
Неподвижно нивы
На полях стоят;
Небо голубое
Весело глядит,
И село большое
Беззаботно спит.
Лишь во мраке ночи
Горе и разврат
Не смыкают очи,
В тишине не спят.
1849
ВЕСНА В СТЕПИ
Степь широкая,
Степь безлюдная,
Отчего ты так
Смотришь пасмурно?
Где краса твоя,
Зелень яркая,
На цветах роса
Изумрудная?
Где те дни, когда
С утра до ночи
Ты залетных птиц
Песни слушала,
Дорогим ковром
Расстилалася,
По зарям, сквозь сон,
Волновалася?
Когда в час ночной
Тайны чудные
Ветерок тебе
Шептал ласково,
Освежал твою
Грудь открытую,
Как дитя, тебя
Убаюкивал?..
А теперь лежишь
Мертвецом нагим;
Тишина вокруг,
Как на кладбище…
Пробудись! Пришла
Пора прежняя;
Уберись в цветы,
В бархат зелени;
Изукрась себя
Росы жемчугом;
Созови гостей
Весну праздновать.
Посмотри кругом:
Небо ясное
Голубым шатром
Пораскинулось,
Золотой венец
Солнца красного
Весь в огнях горит
Над дубравою,
Новой жизнию
Веет теплый день,
Ветерок на грудь
К тебе просится.
1849
ПОЛЕ
Раскинулось поле волнистою тканью
И с небом слилось темно-синею гранью,
И в небе прозрачном щитом золотым
Блестящее солнце сияет над ним;
Как по морю, ветер по нивам гуляет
И белым туманом холмы одевает,
О чем-то украдкой с травой говорит
И смело во ржи золотистой шумит.
Один я… И сердцу и думам свобода…
Здесь мать моя, друг и наставник — природа.
И кажется жизнь мне светлей впереди,
Когда к своей мощной, широкой груди
Она, как младенца, меня допускает
И часть своей силы мне в душу вливает.
1849
МОНАСТЫРЬ
Крестом высоким осененный,
Вдали от сел и городов,
Один стоишь ты, окруженный
Густыми купами дерев.
Вокруг глубокое молчанье,
И только с шелестом листов
Однообразное журчанье
Живых сливается ручьев,
И ветерок прохладой веет,
И тень бросают дерева,
И живописно зеленеет
Полян высокая трава.
0н как сыны твои счастливы!
В твоем безмолвии святом
Они страстей своих порывы
Смирили бденьем и постом;
Их сердце отжило для мира,
Ум с суетою незнаком,
Как будто светлый ангел мира
Их осенил своим крестом,
И внемлет вечное бог слово,
Их тяжкий труд благословив,
Святых молитв живое слово
И гимнов сладостный призыв.
1849
ЛЕС
Шуми, шуми, зеленый лес!
Знаком мне шум твой величавый,
И твой покой, и блеск небес
Над головой твоей кудрявой.
Я с детства понимать привык
Твое молчание немое
И твой таинственный язык
Как что-то близкое, родное.
Как я любил, когда порой,
Краса угрюмая природы,
Ты спорил с сильною грозой
В минуты страшной непогоды,
Когда больших твоих дубов
Вершины темные качались
И сотни разных голосов
В твоей глуши перекликались…
Или когда светило дня
На дальнем западе сияло
И ярким пурпуром огня
Твою одежду освещало.
Меж тем в глуши твоих дерев
Была уж ночь, а над тобою
Цепь разноцветных облаков
Тянулась пестрою грядою.
И вот я снова прихожу
К тебе с тоской моей бесплодной,
Опять на сумрак твой гляжу
И голос слушаю свободный.
И может быть, в твоей глуши,
Как узник, волей оживленный,
Забуду скорбь моей души
И горечь жизни обыденной.
1849
Н. Д.
Не отравляй минут успокоенья
Болезненным предчувствием утрат:
Таинственно небес определенье,
Но их закон ненарушимо свят.
И если бы от самой колыбели
Страдание досталося тебе —
Как человек, своей высокой цели
Не забывай в мучительной борьбе.
1849
* * *
Присутствие непостижимой силы
Таинственно скрывается во всем:
Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,
И в блеске дня, и в тишине могилы,
В движении бесчисленных миров,
В торжественном покое океана,
И в сумраке задумчивых лесов,
И в ужасе степного урагана,
В дыхании прохладном ветерка,
И в шелесте листов перед аарею,
И в красоте пустынного цветка,
И в ручейке, текущем под горою.
1849
ГРУСТЬ СТАРИКА
Жизнь к развязке печально идет,
Сердце счастья и радостей просит,
А годов невозвратный полет
И последнюю радость уносит.
Охладела горячая кровь,
Беззаботная удаль пропала,
И не прежний разгул, не любовь —
В душу горькая дума запала.
Все погибло под холодом лет,
Что когда-то отрадою было,
И надежды на счастие нет,
И в природе все стало уныло:
Лес, нахмурясь, как слабый старик,
Погруженный в тяжелую думу,
Головою кудрявой поник,
Будто тужит о чем-то угрюмо;
Ветер с тучею, с синей волной
Речь сердитую часто заводит;
Бледный месяц над сонной рекой,
Одинокий, задумчиво бродит…
В годы прежние мир был иной:
Как невеста, земля убиралась,
Что камыш, хлеб стоял золотой,
Степь зеленым ковром расстилалась,
Лес приветно под тень свою звал,
Ветер весело пел в чистом поле,
По ночам ярко месяц сиял,
Реки шумно катилися в море.
И, как пир, жизнь привольная шла,
Душа воли, простора просила,
Под грозою отвага была,
И не знала усталости сила.
А теперь, тяжкой грустью убит,
Как живая развалина ходишь,
И душа поневоле скорбит,
И слезу поневоле уронишь.
И подумаешь молча порой:
Нет, старик, не бывалые годы!
Меж людьми ты теперь уж чужой,
Лишний гость меж гостями природы.
1849
МРАМОР
Недвижимый мрамор в пустыне глухой
Лежал одиноко, обросший травой;
Дожди в непогоду его обмывали
Да вольные птицы на нем отдыхали.
Но кто-то художнику молвил о нем;
Взглянул он на мрамор — и ярким огнем
Блеснули его вдохновенные очи,
И взял он его, и бессонные ночи
Над ним проводил он в своей мастерской,
И камень под творческой ожил рукой.
С тех пор в изумленье с восторгом немым
Толпа преклоняет колени пред ним.
1849
* * *
Еще один потухший день
Я равнодушно провожаю
И молчаливой ночи тень,
Как гостя скучного, встречаю.
Увы! не принесет мне сна
Ее немая тишина!
Весь день душа болела тайно
И за себя и за других…
От пошлых встреч, от сплетен злых,
От жизни грязной и печальной
Покой пора бы ей узнать,
Да где он? Где его искать?
Едва на землю утро взглянет,
Едва пройдет ночная тень —
Опять тяжелый, грустный день,
Однообразный день настанет.
Опять начнется боль души,
На злые пытки осужденной,
Опять наплачешься в тиши
Измученный и оскорбленный.
1849
ТИШИНА НОЧИ
В глубине бездонной,
Полны чудных сил,
Идут миллионы
Вековых светил.
Тускло освещенный
Бледною луной,
Город утомленный
Смолк во тьме ночной.
Спит ОН; очарован
Чудной тишиной,
Будто заколдован
Властью неземной.
Лишь, объят дремотой,
Закричит порой
Сторож беззаботный
В улице пустой.
Кажется, мир сонный,
Полный сладких грез,
Отдохнул спокойно
От забот и слез.
Но взгляни: вот домик
Освещен огнем;
На столе покойник
Ждет могилы в нем.
Он, бедняк голодный,
Утешенья чужд,
Кончил век бесплодный
Тайной жертвой нужд.
Дочери не спится,
В уголке сидит…
И в глазах мутится,
И в ушах звенит.
Ночь минет — быть может,
Христа ради ей
Кто-нибудь поможет
Из чужих людей.
Может быть, как нищей,
Ей на гроб дадут,
В гробе на кладбище
Старика снесут…
И никто не знает,
Что в немой тоске
Сирота рыдает
--PAGE_BREAK--В тесном уголке;
Что в нужде до срока,
Может быть, она
Жертвою порока
Умереть должна.
Мир заснул… и только
С неба видит бог
Тайны жизни горькой
И людских тревог.
1849
КЛЕВЕТНИКАМ
Молвы язвительной и дерзкой
Внимая ложный приговор3
Стыжусь ответить бранью резкой
На необдуманный укор.
Гоненья зритель равнодушный,
Я испытал уже давно,
Что злобе черни малодушной
Ответ — презрение одно.
Пускай позор несправедливый
Она готовит мне в тиши, —
Грозу я встречу терпеливо
И сохраню покой души.
Моей невинности сознанье
Й незапятнанная честь
Незаслуженное страданье
Дадут мне силы перенесть.
Я прав, — и этого довольно,
И, что бы ни было со мной,
Я не унижусь добровольно
Перед язвительной молвой:
Я не подам руки свободной
Ожесточенному врагу;
Скорей погибну благородно,
Но твердость воли сберегу.
1849
ПОХОРОНЫ
Парчой покрытая гробница,
Над нею пышный балдахин,
Вокруг задумчивые лица
И факелов огонь и дым,
Святых молитв напев печальный —
Вот все, чем жизнь заключена!
И эта жизнь покрыта тайной,
Завеса смертью спущена…
Теперь скажи мне, сын свободы,
Зачем страдал, зачем ты жил?
Отведена царю природы
Сажень земли между могил.
Молчат в тебе любовь и злоба,
Надежды гордые молчат…
Зачем ты жил, усопший брат?..
Стучит земля по крышке гроба,
И, чуждый горя и забот,
Глядит бессмысленно народ.
1849
ПЕРЕМЕНА
Была пора невинности счастливой,
Когда свой ум тревожный и пытливый
Я примирял с действительностью злой
Святых молитв горячею слезой;
Когда, дитя беспечное свободы,
В знакомых мне явлениях природы
Величие и мысль я находил
И жизнь мою, как дар небес, любил.
Теперь не то: сомнением томимый,
Я потерял свой мир невозмутимый —
Единую отраду бытия,
И жизнь моя не радует меня…
Бывают дни: измученный борьбою,
В тиши ночной, с горячею мольбою
Склоняюсь я к подножию креста;
Слова молитв твердят мои уста,
Но сердце тем словам не отвечает,
И мысль моя бог знает где блуждает,
И сладких слез давно минувших лет
Ни на лице, ни на глазах уж нет.
Так, холодом темницы окруженный,
Скорбит порой преступник осужденный
И к прежним дням уносится мечтой
От горечи существенности злой,
Но бедняку лишь новое страданье
Приносит лет былых воспоминанье.
1849
ДУМА
В глубокой мгле холодного забвенья
Теряются народов поколенья,
Законы их, междоусобный спор,
И доблести, и слава, и позор.
Лицо земли печально изменилось,
И много царств великих сокрушилось
И скрылося под пеплом городов,
Лишь темный след исчезнувших веков —
Нестройное собрание обломков, —
Да вымыслы неведомых певцов
И письмена нам чуждых языков
От праотцов осталось для потомков…
Пройдут века, в событиях Вселенной
И мы мелькнем, как метеор мгновенный,
И, может быть, потомства поздний род
Забудет наш угаснувший народ.
Так! вечности не суждено земному;
Покорствуя всеобщему закону,
Все умереть когда-нибудь должно;
Но жизнь одних, как чудное зерно,
Останется в самом процессе тленья
Залогом сил другого поколенья.
Да, не вотще под холодом времен
Идут ряды бесчисленных племен;
Наследники бессмертья и свободы,
Как дар благой, иным гостям природы
Мы отдаем в известный период
Свои права на жизнь, свой цвет в плод,
Окончив здесь вполне свое призванье —
Быть семенем в системе мирозданья.
1849
* * *
Бегут часы, недели и года,
И молодость, как легкий сон, проходит.
Ничтожный плод страданий и труда
Усталый ум в уныние приводит:
Утратами убитый человек
Глядит кругом в невольном изумленье,
Как близ него свой начинает век
Возникшее недавно поколенье.
Он чувствует, печалию томим,
Что он чужой меж новыми гостями,
Что жизнь других так скоро перед ним
Спешит вперед с надеждами, страстями;
Что времени ему дух новый чужд
И смелые вопросы незнакомы,
Что он теперь на сцене новых нужд
Уж не актер, а только зритель скромный.
Между 1849 и 1853
УЕДИНЕНИЕ
Приличий тягостные цепи
И праздность долгих вечеров
Оставил я для тихой степи
И тени сумрачных лесов.
Отшельник мира добровольный,
Природой дикой окружен,
Я здесь мечтою своевольной
Бываю редко увлечен:
Здесь под влияньем жизни новой
И вдохновенного труда
Разоблачает ум суровый
Мои минувшие года;
И, полный мира и свободы,
На жизнь вернее я гляжу
И в созерцании природы
Уроки сердцу нахожу.
Между 1849 и 1853
* * *
Когда, мой друг, в часы одушевленья
Далеких лет прекрасное значенье
Предузнает восторженный твой ум, —
Как я люблю свободу этих дум!
Как радостно словам твоим внимаю,
А между тем и помню я и знаю,
Что нас судьба неверная хранит,
Что счастию легко нам изменить
И, может быть, в те самые мгновенья,
Когда на грудь твою в самозабвенье
Склоняюсь я горячей головой,
Быть может, рок нежданною грозой,
Как божий гром, закрытый облаками,
Уже готов обрушиться над нами.
Между 1849 и 1853
* * *
Уж и как же ты,
Моя жизнь, прошла,.
Как ты, горькая,
Прокатилася!
В четырех стенах,
Под неволею,
Расцветала ты
Одинокою.
Верно, в час худой
Мать родимая
Родила меня,
Бесталанного,
Что я красных дней
Во всю жизнь не знал,
Не скопил добра,
Не нажил друзей;
Что я взрос себе
Только на горе,
А чужим людям
На посмешище;
Что нужда и грусть
Да тяжелый труд
Погубили всю
Мою молодость.
Или в свете я
Гость непрошеный,
Судьбы-мачехи
Жалкий пасынок?
Или к счастию
Меж чужих дорог
И тропинки нет
Горемычному?..
У людей разгул,
Звонкий смех и песнь,
За большим столом
До рассвета пир;
У людей весна
Непрожитая,
Про запас казна,
В черный день друзья;
А подле меня
Ни живой души,
Один ветр шумит
На пустом дворе.
Я сижу один
Под окном, в тоске,
Не смыкаю глаз
До полуночи.
И не знаю я,
Чем помочь себе,
Какой выбрать путь,
Не придумаю.
Оглянусь назад —
Пусто, холодно,
Посмотрю вперед —
Плакать хочется.
Эх, грустна была
Ты, весна моя,
Темней осени,
Хуже похорон;
И состарился
Я до времени,
А умру — мне глаз
Закрыть некому;
Как без радости
Прожил молодость,
Так и лягу в гроб
Неоплаканным;
И людской молве
На помин меня
Не останется
Ни добра, ни зла.
Уж как вспомню я
Тебя, жизнь моя, —
Сердце кровию
Обливается!
Между 1849 и 1853
жизнь
Прекрасны молодые годы,
Когда, не ведая утрат,
Картины жизни и природы
Мы начинаем изучать!
Когда надежды беззакатной
Звезда приветливо горит
И нам так много говорит
Желаний голос непонятный;
Когда в восторг приводит нас
Борьба и подвиг знаменитый,
И безыскусственный рассказ
О старине давно забытой,
И ночи мрак, и солнца блеск,
И утренней зари сиянье,
И музыкальный моря плеск,
И ветра тихое дыханье,
Степей безлюдье и простор,
Напевы бури заунывной,
И вечный снег пустынных гор,
И леса тень, и шум призывный…
И жить в ту пору мы спешим,
Вперед глядим нетерпеливо
И новой жизни перспективу
Узнать заранее хотим.
А между тем, как метеор,
Воображенье потухает,
И в книге жизни юный взор
Картины грустные встречает;
В душе является борьба
Глубокой веры в сомненья,
Й вот беспечные года
Берут другое направленье.
Акт жизни прожит — и теперь
Иная сцена пред очами:
Для сердца период потерь
Приходит с пылкими страстями;
Взамен забытых нами грез
Под пестротою маскарадной
Находим мы источник слез
В существенности безотрадной,
И, не умея примирять
Нужду с достоинством свободы.
Мы начинаем замечать
Противоречия в природе,
Не признавая в ней чудес.
И сколько грустных размышлений
В нас пробуждает интерес
Разнообразных впечатлений:
Терпимый в обществе разврат,
И злоба сплетней утонченных,
Их горький смысл и результат,
И цель вопросов современных!..
Потом и ата колея
Приводит нас к явленьям новым.
Здесь акт последний бытия,
С его значением суровый:
Здесь наша жалкая судьба
Лишается блестящей маски,
И жизнь теряет навсегда
И светлый колорит, и краски,
И привлекательной весны
Очаровательные строки,
И прелесть яркой новизны,
И роскошь чудной обстановки.
И тише мы вперед идем,
Не видя цели сокровенной,
Колеблясь меж добром и злом,
Без истины определенной
О назначении своем;
Теперь не темная мечта
Ум занимает осторожный:
Нас мучит сердца пустота,
Страстей и горя плод ничтожный.
Нам тяжело припоминать
Минувшей молодости повесть,
Читать ее и усыплять
Неумолкающую совесть,
И в поколенье молодом
Казаться липшими гостями,
С своим обманутым умом
И затаенными слезами,
В тоске безмолвно изнывать,
В надеждах лучших сомневаться,
В вопрос о жизни углубляться
И постепенно умирать.
Между 1849 и 1853
ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ
Однообразно и печально
Шли годы детства моего:
Я помню дом наш деревянный,
Кусты сирени вкруг него,
Подъезд, три комнаты простые
С балконом на широкий двор,
Портретов рамы золотые,
Разнохарактерный узор
Причудливых изображений
На белом фоне потолков —
Счастливый плод воображенья
Оригинальных маляров,
Лампадку перед образами,
Большой диван и круглый стол,
На нем часы, стакан с цветами.
Под ним узорчатый ковер…
С каким восторгом я встречал
Час утра летнею порою,
Когда над сонного землею
Восток безоблачный пылал
И золотистыми волнами,
Под дуновеньем ветерка,
Над полосатыми полями
Паров вставали облака!
С какой-то тайною отрадой
Глядел я на лазурь небес.
На даль туманную и лес
С его приветливой прохладой,
На цепь курганов и холмов,
На блеск и тень волнистой нивы,
На тихо спящие заливы
В зеленых рамах берегов.
Дитя степей, дитя свободы,
В пустыне рос я сиротой,
И для меня язык природы
Одной был радостью святой…
Зато как скучен я бывал,
Когда сырой туман осенний
Поля и дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда деревья обнажались
И лился дождь по целым дыямь
Когда в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досугу
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг на их рассказ бессвязный
Какой-то музыкою странной.
Как собеседник, отвечал…
В ту пору, скукою томимый,
От шума их я уходил
И ночь за книгою любимой,
Забытый всеми, проводил,
Иль слушал няни устарелой
О блеске чудных царств и гор
Одушевленный разговор
Во мраке залы опустелой,
Между 1849 и 1853
* * *
Когда Невы, окованной гранитом,
Алмазный блеск я вижу в час ночной
И весело по освещенным плитам
Толпа людей мелькает предо мной —
Тогда на ум невольно мне приходит
Минувший век, когда среди болот,
Бывало, здесь чухонец бедный бродит,
Дитя нужды, болезней и забот,
Тот век, когда один туман свинцовый
Здесь одевал леса и небеса
И так была печальна и сурова
Пустынных вод холодная краса.
И с гордостью я вспоминаю тайной
Ум творческий Великого царя,
Любуяся на город колоссальный —
Прекрасное создание Петра.
Между 1849 и 1853
* * *
Помоги ты мне,
Сила юная,
В роковой борьбе
С горькой долею!
Нет мне, бедному,
Ни в чем счастия,
И друзья в нужде
Меня кинули.
На пирах прошло
Мое золото,
Радость кончилась
С весной красною.
На кого ж теперь
Мне надеяться,
Под окном сидеть
Призадумавшись?
Ведь что прошито —
Не воротится,
Что погублено —
Не исправится.
Умереть иль жить,
Что бы ни было, —
Гордо встречу я
Горе новое.
Между 1849 и 1853
МОГИЛА
Густой травой поросшая могила,
Зачем к тебе неведомая сила
Влечет меня вечернею порой?
Зачем люблю я с грустию немой
Задумчиво глядеть сквозь сумрак лунный
На свежий твой курган и крест чугунный?..
О, сколько раз от клеветы людской
Я уходил отыскивать покой
И отдыхать от горького сомненья
Подле гробниц, в обители забвенья!
Как много здесь сокрыто навсегда
Безвременно погибшего труда,
Надежд, забот, добра и преступлений
И, может быть, высоких вдохновений!
И кто теперь в кустах густой травы
Укажет мне забытые холмы,
Где вечным сном спят кости гражданина,
Иль мудреца, или поселянина?..
Здесь все равны. Здесь слава и позор
Окончили между собою спор
И не дают ответа на призванье;
Одно только изустное преданье
Бросает луч на их минувший век…
О, как велик и беден человек!..
Между 1849 и 1853
ОТЪЕЗД
Прощайте, темные дремучие леса,
С необозримыми степями,
Ландшафты деревень и гор, и небеса,
Увенчанные облаками,
Сугробы снежные безжизненных пустынь,
Ночей суровые туманы,
И грозной вьюги шум, и тишина равнин,
И туч холодных караваны!
Прощайте, дикий бор и мурава лугов,
Ковры волнующейся нивы,
И зелень яркая цветущих 6eperoв,
И рек широкие разливы!
Прости, прости, и ты, напев родимый мой,
Мои возлюбленные звуки,
Так полные любви печальной и немой.
Разгула и глубокой муки!
Не знаю, может быть, уже в последний раз
Мои тоскующие взоры
Любуются на ваш сверкающий алмаз,
Во льду закованные горы.
Быть может, гроб один, а не покой души
Я отыщу в стране далекой
И кости положу в неведомой глуши,
В песку могилы одинокой…
Зовут меня теперь иные небеса.
Иных долин благоуханье,
И моря синего угрюмая краса,
И стон, и грозное молчанье,
Величие и блеск сияющих дворцов,
Прохлада рощи кипарисной
И сумрак сладостный таинственных садов
С их красотою живописной,
Безмолвие и мрак подземных галерей,
Так полных вековых преданий,
Святыня древняя чужих монастырей,
Обломки колоссальных зданий,
Тысячелетние громады пирамид,
И храмов мраморных ступени,
И, при лучах луны, развалин чудный вид.
Жилище бывших поколений.
Там в созерцании природы и искусств —
Ума созданий благородных —
Найду ль я новый мир для утомленных чувств
Или простор для дум свободных?
Иль снова принесу на север мой родной
Сомненье прежнее и горе,
И только в памяти останутся моей
продолжение
--PAGE_BREAK--Чужие небеса и море?
Между 1849 и 1853
* * *
Не плачь, мой друг! Есть много муки
И без того в моей груди;
Поверь мне, что лета разлуки
Не будут гробом для любви:
В какую б дикую пустыню
Я ни был увлечен судьбой,
Я сохраню мою святыню —
Твой образ в памяти моей.
Между 1849 и 1853
ВЕЧНОСТЬ
О грозная вечность,
Безмолвная вечность!
Какую ты скрыла
Великую тайну
За крепкой печатью —
За дверью могилы?
Что ты? Не одно ли
Ничтожное слово.
Пустая угроза
Толпы малодушной,
Дитя предрассудков,
Обманчивый призрак?..
Или ты граница
Обширной Вселенной,
Развязка явлений,
Уму непонятных,
Тяжелых для сердца,
И жизни прекрасной,
Разумно-духовной,
Сомнения чуждой, —
Священный источник?
О грозная вечность,
Безмолвная вечность!
Крепка твоя тайна;
Но разум мой верит,.
Что ты существуешь:
Отрадно мне думать,
Что дух мой бессмертный
Есть вечный наследник
Бесплотного царства;
Что будет он видеть
Веков миллионы,
Миров разрушенье
И, может быть, новых
Прекрасных творений
Конец и начало;
И будет, как прежде,
Идти к совершенству,
Всегда оставаясь
Разумно-свободным.
Между 1849 и 1853
НЕБО
С глубокою думой
Гляжу я на небо,
Где, в теинов лазури,
Так ярко сверкают
Планет мириады.
Чья мощная сила
Вращает их чудно
В таинственной сфере?
Когда и откуда
Теда их начало
Свое получили?
Какие в составе
Их тел неизвестных
Основою жизни
Положены части?
Какое имеют
Они назначенье
И кто бытия их
Всесильный виновник?
Уж много минуло
Суровых столетий;
Как легкие тени,
Исчезли народы,
Но так же, как прежде,
Прекрасна природа,
И нету песчинку
Нет капли ничтожной,
Ненужной в системе
Всего мирозданья;
В ней все служит к цели,
Для нас непонятной…
И пусть остается
Во мраке глубоком
Великая тайна
Начала творений;
Не ясно ль я вижу
Печать дивной силы
На всем, что доступно
Уму человека
И что существует
Так долго и стройно,
Всегда совершая
Процесс своей жизни
По общему смыслу
Законов природы;
И как мне поверить
Иль даже подумать,
Чтоб случай бессильный
Был первой причиной
Начала, законов
Движенья и жизни
Обширной Вселенной?
Между 1849 и 1853
* * *
Что счастье? — бред воображенья,
Любовь — лишь чувственности дань;
Власть — бремя или униженье,
А дружба — лесть или обман.
Под маской радости беспечной
Сокрыта жизни нагота;
Наш эгоизм — вожатый вечный,
Свобода — жалкая мечта.
Между 1849 и 1850
НОЧЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ
В веркало влаги холодной
Месяц спокойно глядит
И над землею безмолвной
Тихо плывет и горит.
Легкою дымкой тумана
Ясный одет небосклон;
Светлая грудь океана
Дышит как будто сквозь сон.
Медленно, ровно качаясь,
В гавани спят корабли;
Берег, в воде отражаясь,
Смутно мелькает вдали.
Смолкла дневная тревога…
Полный торжественных дум,
Видит присутствие бога
В этом молчании ум.
1850
ДУВ
От темного леса далеко,
На почве бесплодно-сухой,
Дуб старый стоит одиноко,
Как сторож пустыни глухой.
Стоит он и смотрит угрюмо
Туда, где под сводом небес
Глубокую думает думу
Знакомый давно ему лес;
Где братья его с облаками
Ведут разговор по ночам
И дивы приходят толпами
Кружиться по свежим цветам;
Где ветер прохладою веет
И чудные песни поет,
И лист молодой зеленеет,
И птица на ветках живет.
А он, на равнине песчаной,
И пылью и мохом покрыт,
Как будто изгнанник печальный,
О родине милой грустит;
Не знает он свежей прохлады,
Не видит небесной росы
И только — последней отрады —
Губительной жаждет грозы.
1850
ТАЙНОЕ ГОРЕ
Есть горе тайное: оно
Вниманья чуждого боится
И в глубине души одно,
Неизлечимое, таится.
Улыбку холодом мертвит,
Опор не ищет и не просит
И, если горе переносит, —
Молчанье гордое хранит.
Не всякому нужна пощада,
Не всяк наследовать готов
Удел иль нищих, иль рабов.
Участье — жалкая отрада.
К чему колени преклонять?
Свободным легче умирать.
1850
ВЕЧЕР
Когда потухший день сменяет вечер сонный,
Я оставляю мой приют уединенный
И, голову свою усталую склонив,
Задумчиво иду под тень плакучих ив.
Сажусь на берегу и, грустной думы полный,
Недвижимый, гляжу на голубые волны,
И слушаю их шум и жалобный призыв,
И с жизнию моей я сравниваю их…
Вдали передо мной душистый луг пестреет,
Колышется трава, и желтый колоо зреет,
И, тучных пажитей обильные плоды,
Стоят соломою накрытые скирды;
За гибким тростником глубокие заливы,
Как зеркала, блестят; на золотые нивы
Спускается туман прозрачною волной,
И зарево зари сияет над рекой.
И кажется мне, все какой-то дышит тайной,
Й забываю я тогда свой день печальный,
С оставленным трудом без жалобы мирюсь,
Гляжу на небеса и в тишине молюсь.
1850
КЛЮЧ
В глубоком ущелье, меж каменных плит,
Серебряный ключ одиноко звучит;
Звучит он и точит жемчужные слезы
На черные корни засохшей березы,
И катятся с камня те слезы ручьем,
Бесплодно теряясь в ущелье глухом.
Давно уж минули счастливые годы,
Когда он, любимец цветущей природы,
Алмазные брызги кругом рассыпал,
Когда его путник отрадою звал,
Когда дерева близ него вырастали,
И листья зеленые тихо шептали,
И сам он при свете блестящей луны
Рассказывал чудные были и сны.
Теперь, одинокий, зарос он травою,
Стал скуден и мутен, и знойной порою
К нему не приходит пробитой тропой
Измученный путник за чистой водой.
В ту пору, как горы туман одевает,
Над ним, как бывало, теперь не играет
Сверкающий месяц нроврачным лучом,
И звезды, как прежде, не смотрятся в нем.
Лишь старый скелет обнаженной березы
Глядит на его бесполезные слезы,
Да изредка ветер к нему прилетит
И с ним при мерцании звезд говорит
Про светлые реки и синее море,
Про славу их в свете и жизнь на просторе.
1850
НОЧЬ
Оделося сумраком поле. На темной лазури сверкает
Гряда облаков разноцветных. Бледнея, варя потухает.
Вот вспыхнула яркие звезды на небе одна 8а другой,
И месяц над лесом сосновый поднялся, как щит золотой;
Извивы реки серебристой меж зеленью луга блеснули;
Вокруг тишина и безлюдье: и поле и берег уснули;
Лишь мельницы старой колеса, алмаз рассыпая, шумят
а с ветром волнистые нивы бог знает о чем говорят,
а кольях, вдоль берега вбитых, растянуты мокрые сети;
Вот бедный шалаш рыболова, где вечером резвые дети
Играют трепещущей рыбой и ищут в траве водяной
Улиток и маленьких камней, обточенных синей волной;
Как лебеди, белые тучи над полем плывут караваном,
Над чистой рекою спят ивы, одетые легким туманом,
И, к светлым струям наклонившись, сквозь чуткий,
прерывистый сон
Тростник молчаливо внимает таинственной музыке волн.
1850
* * *
Как мне легко, как счастлив я в тот миг,
Когда, мой друг, речам твоим внимаю
И кроткую любовь в очах твоих,
Задумчивый, внимательно читаю!
Тогда молчит тоска в моей груди
И нет в уме холодной укоризны.
Не правда ли, мгновения любви
Есть лучшие мгновенья нашей жизни!
Зато, когда один я остаюсь
И о судьбе грядущей размышляю,
Как глубоко я грусти предаюсь,
Как много слез безмолвно проливаю!
1850
ПОЭТУ
Нет, ты фигляр, а не певец,
Когда за личные страданья
Ждешь от толпы рукоплесканья,
Как милостыни ждет слепец;
Когда личиной скорби ложной
Ты привлекаешь чуждый взгляд
С бесстыдством женщины ничтожной,
Доставшей платье напрокат.
Нет, ты презрения достоин
За то, что дерзостный порок
Ты не казнил как чести воин,
Глашатай правды и пророк!
Ты пренебрег свой путь свободный,
К добру любовию согрет,
Не так бы плакал всенародно
От скорби истинный поэт!
Ты позабыл, что увядает
Наш ум в бездействии пустом,
Что истина в наш век страдает,
Порок увенчан торжеством;
Что мы, как дети, не развили
В себе возвышенных идей
И что позором заклеймили
Себя, как граждан и людей,
Что нет в нас сил для возрожденья,
Что мы бесчувственно влачим
Оковы зла и униженья
И разорвать их не хотим…
Об этом плачь в тиши глубокой,
Тогда народ тебя поймет
И, может быть, к мечте высокой
Его укор твой приведет.
1850, январь 1855
* * *
Когда закат прощальными лучами
Спокойных вод озолотит стекло,
И ляжет тень ночная над полями,
И замолчит веселое село,
И на цветах и на траве душистой
Блеснет роса, посланница небес,
И тканию тумана серебристой
Оденется темнокудрявый лес, —
С какою-то отрадой непонятной
На божий мир я в этот час гляжу
И в тишине природы необъятной
Покой уму и сердцу нахожу;
И чужды мне земные впечатленья,
И так светло во глубине души:
Мне кажется, со мной в уединеньи
Тогда весь мир беседует в тиши.
1851
* * *
Когда один, в минуты размышленья,
С природой я беседую в тиши, —
Я верю: есть святое провиденье
И кроткий мир для сердца и души.
И грусть свою тогда я забываю,
С своей нуждой безропотно мирюсь,
И небесам невидимо молюсь,
И песнь пою, и слезы проливаю…
И сладко мне! И жаль мне отдавать
На суд людской восторги вдохновений
И от толпы, как платы, ожидать
Пустых похвал иль горьких обвинений.
Глухих степей незнаемый певец,
Я нахожу в моей пустыне счастье;
Своим слезам, как площадной слепец,
Стыжусь просить холодного участья;
Печаль моя застенчиво робка, —
В родной груди скрываясь боязливо,
За песнь свою награды и венка
Не требует она самолюбиво.
1851
* * *
На западе солнце пылает,
Багряное море горит;
Корабль одинокий, как птица,
По влаге холодной скользит.
Сверкает струя за кормою,
Как крылья, шумят паруса;
Кругом неоглядное море,
И с морем слились небеса.
Беспечно веселую цесню,
Задумавшись, кормчий поет,
А черная туча на юге,
Как дым от пoжapa, встает.
Вот буря… и море завыло,
Умолк беззаботный певец;
Огнем его вспыхнули очи:
Теперь он и царь и боец!
Вот здесь узнаю человека
В лице победителя волн,
И как-то отрадно мне думать,
Что я человеком рожден.
1851
ДИТЯТИ
Не знаешь ты тоски желаний,
Прекрасен мир твоей весны,
И светлы, чуждые страданий.
Твои младенческие сны.
С грозою жизни незнакома.
Как птичка, вечно весела.
Под кровлею родного дома
Ты рай земной себе нашла.
Придет пора — прольешь ты слезы,
Быть может, труд тебя согнет…
И детства радужные грезы
Умрут под холодом забот.
Тогда, неся свой крест тяжелый,
Не раз под бременем его
Ты вспомнишь о весне веселой
И — не воротишь ничего.
1851
ЮГ И СЕВЕР
Есть сторона, где все благоухает;
Где ночь, как день безоблачный, сияет
Над зыбью вод и моря вечный шум
Таинственно оковывает ум;
Где в сумраке садов уединенных,
Сияющей луной осеребренных,
Подъемлется алмазною дугой
Фонтанный дождь над сочною травой;
Где статуи безмолвствуют угрюмо,
Объятые невыразимой думой;
Где говорят так много о былом
Развалины, покрытые плющом;
Где на коврах долины живописной
Ложится тень от рощи кипарисной;
Где всё быстрей и зреет и цветет;
Где жизни пир беспечнее идет.
Но мне милей роскошной жизни Юга
Седой зимы полуночная вьюга,
Мороз, и ветр, и грозный шум лесов,
Дремучий бор по скату берегов,
Простор степей и небо над степями
С громадой туч и яркими звездами.
Глядишь кругом — все сердцу говорит!
И деревень однообразный вид,
И городов обширные картины,
И снежные безлюдные равнины,
И удали размашистый разгул,
И русский дух, и русской песни гул,
То глубоко беспечной, то унылой,
Проникнутой невыразимой силой…
Глядишь вокруг — и на душе легко,
И зреет мысль так вольно, широко,
И сладко песнь в честь родины поется,
И кровь кипит, и сердце гордо бьется,
И с радостью внимаешь звуку слов:
«Я Руси сын! здесь край моих отцов!»
1851
РУСЬ
Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу — даль степей
Зеленеется.
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые.
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
Гляну к северу —
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…
Это ты, моя
Русь державная.
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей стола,
Меча недругу?
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
На полях своих,
Под курганам,
Положила ты
Татар полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча темная?
Под грозой ее
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань —
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей.
Стариков и жен.
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,.
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали!..
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
По седым морям
Из далеких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
И во всех концах
Света белого
Про тебя идет
Слава громкая.
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать ва честь твою
Против недруга,
$а тебя в нужде
Сложить голову!
1851
продолжение
--PAGE_BREAK--МОЛИТВА
О боже! дай мне воли силу,
Ума сомненье умертви, — И я сойду во мрак могилы
При свете веры и любви.
Мне сладко под твоей грозою
! Терпеть, и плакать, и страдать;
Молю: оставь одну со мною
Твою святую благодать.
1851
* * *
Вечер ясен и тих;
Спят в тумане поля;
В голубых небесах
Ярко пышет заря.
Золотых облаков
Разноцветный узор
Накрывает леса,
Как волшебный ковер;
Вот пахнул ветерок,
Зашептал в тростнике;
Вот и месяц взошел
И глядится в реке.
Что ва чудная ночь!
Что за тени и блеск!
Как душе говорит
Волн задумчивый плеск!
Может быть,- в этот час
Сонмы светлых духов
Гимны неба поют
Богу дивных миров.
1851
* * *
Бывают светлые мгновенья:
Мир ясный душу осенит;
Огонь святого вдохновенья
Неугасаемо горит.
Оно печать бессмертной силы
На труд обдуманный кладет;
Оно безмолвию могилы
И мертвым камням жизнь дает,
Разврат и пошлость поражает,
Добру приносит фимиам
И вечной правде воздвигает
Святой алтарь и вечный храм.
Оно не требует награды,
В тиши творит оно, как бог…
Но человеку нет пощады
В бездонном омуте тревог.
Падет на грудь заботы камень,
Свободу рук скует нужда,
И гаснет вдохновенья пламень,
Могучий двигатель труда.
1851, 1852
* * *
Суровый холод жизни строгой
Спокойно я переношу
И у небес дороги новой
В часы молитвы не прошу.
Отраду тайную находит
И в самой грусти гордый ум:
Так часто моря стон и шум
Нас в восхищение приводит.
К борьбе с судьбою я привык,
Окреп под бурей искушений:
Она высоких дум родник,
Причина слез и вдохновений.
1852
РАЗВАЛИНЫ
Как безыменная могила
Давно забытого жильца,
Лежат в пустыне молчаливой
Обломки старого дворца.
Густою пылию покрыла
Рука столетий камни стен
И фантастических писмен
На них фигуры начертила.
Тяжелый свод упасть готов,
Карниз массивный обвалился,
И дикий плющ вокруг столбов
Живой гирляндою обвился,
И моха желтого узор,
Однообразно испещренный,
Покрыл разбитые колонны.
Как чудно вытканный ковер.
Чье это древнее жилище,
Пустыни грустная краса?
Над ним так светлы небеса, —
Оно печальнее кладбища!
Где эти люди с их страстями
И позабытым их трудом?
Где безыменный старый холм
Над их истлевшими костями?..
Была пора, здесь жизнь цвела.
Пороки, может быть, скрывались
Иль благородные дела
Рукою твердой совершались.
И может быть, среди пиров
Певец, в минуты вдохновенья,
Здесь пел о доблестях отцов
И плакал, полный умиленья;
И песням сладостным его
В восторге гости удивлялись,
И дружно кубки вкруг него
В честь славных дедов наполнялись.
Теперь все тихо… нет следа
Минувшей жизни. Небо ясно,
Как и в протекшие года,
Земля цветущая прекрасна…
А люди?.. Этот ветерок,
Пустыни житель одинокой,
Разносит, может быть, далеко
С их прахом смешанный песок!..
1852
КЛАДБИЩЕ
Как часто я с глубокой думой
Вокруг могил один брожу
И на курганы их гляжу
С тоской тяжелой и угрюмой.
Как больно мне, когда, порой.
Могильщик, грубою рукой
Гроб новый в землю опуская,
Стоит с осклабленным лицом
Над безответным мертвецом,
Святыню смерти оскорбляя.
Или когда в траве густой,
Остаток жалкий разрушенья,
Вдруг череп я найду сухой,
Престол ума и вдохновенья,
Лишенный чести погребенья.
И поражен, и недвижим,
Сомненья холодом облитый,
Я мыслю, скорбию томим,
Над жертвой тления забытой:
Кто вас в сон вечный погрузил,
Земли неведомые гости,
И ваши брошенные кости
С живою плотью разлучил?
Как ваше вечное молчанье
Нам безошибочно понять:
Ничтожества ль оно печать
Или печать существованья?
В какой загадочной стране,
Невидимой и неизвестной,
Здесь кости положив одне,
Читает дух ваш бестелесный?
Чем занят он в миру ином?
Что он, бесстрастный, созерцает?
И помнит ли он о земном
Иль все за гробом забывает?
Быть может, небом окружен,
Жилец божественного света,
Как на песчинку смотрит он
На нашу бедную планету;
Иль, может быть, сложив с себя
Свои телесные оковы,
Без них другого бытия
Не отыскал он в мире новом.
Быть может, все, чем мы живем,
Чем ум и сердце утешаем,
Земле как жертву отдаем
И в ней одной похороняем…
Нет! прочь бесплодное сомненье!
Я верю истине святой —
Святым глаголам откровенья
О нашей жизни неземной.
И сладко мне в часы страданья
Припоминать порой в тиши
Загробное существованье
Неумирающей души.
1852
ПЕВЦУ
Не пой о счастии, певец, не утешай
Себя забавою ничтожной;
Пусть это счастие невозмутимый рай,
Оно в наш век — лишь призрак ложный.
Пусть песнь твоя звучна, — она один обман
И обольстительные грезы:
Она не исцелит души глубоких ран
И не осушит сердца слезы.
Взгляни, как наша жизнь ленивая идет
И скучно и oднooбpaзно,
Запечатленная тревогою забот
Одной действительности грязной;
Взгляни на все плоды, которые в наш век
Собрать доселе мы успели,
На все, чем окружен и занят человек
До поздних лет от колыбели.
Везде откроешь ты печальные следы
Ничтожества иль ослепленья,
Причины тайные бессмысленной борьбы,
Нетвердой веры и сомненья,.
Заметишь грубого ничтожества печать,
Добра и чести оскорбленье,
Бессовестный расчет, обдуманный разврат
Или природы искаженье.
И многое прочтет внимательный твой взор
В страницах ежедневной жизни…
И этот ли слепой общественный позор
Оставишь ты без укоризны?
И не проснется вмиг в тебе свободный дух
Глубокого негодованья?
И ты, земной пророк и правды смелый другя
Не вспомнишь своего призванья!
О нет! не пой, певец, о счастии пустом
В годину нашего позора!
Пусть песнь твоя меж нас, как правосудный гром,
Раздастся голосом укора!
Пусть ум наш пробудит и душу потрясет
Твое пророческое слово
И сердце холодом и страхом обольет
И воскресит для жизни новой!
1852, 1853
СТЕПНАЯ ДОРОГА
Спокойно небо голубое;
Одно в бездонной глубине
Сияет солнце золотое
Над степью в радужном огне;
Горячий ветер наклоняет
Траву волнистую к земле,
И даль в полупрозрачной мгле,
Как в млечном море, утопает;
И над душистою травой,
Палящим солнцем разреженный,
Струится воздух благовонный
Неосязаемой волной.
Гляжу кругом: все та ж картина,
Все тот нее яркий колорит.
Вот слышу — тихо над равниной
Трель музыкальная звучит:
То — жаворонок одинокой,
Кружась в лазурной вышине,
Поет над степию широкой
О вольной жизни и весне.
И степь той песни переливам,
И безответна и пуста,
В забытьи внемлет молчаливом,
Как безмятежное дитя;
И, спрятавшись в коврах зеленых,
Цветов вдыхая аромат,
Мильоны легких насекомых
Неумолкаемо жужжат.
О степь! люблю твою равнину,
И чистый воздух, и простор,
Твою безлюдную пустыню,
Твоих ковров живой узор,
Твои высокие курганы,
И золотистый твой песок,
И перелетный ветерок,
И серебристые туманы…
Вот полдень… жарки небеса…
Иду один. Передо мною
Дороги пыльной полоса
Вдали раскинулась змеею.
Вот над оврагом, близ реки,
Цыгане табор свой разбили,
Кибитки вкруг постановили
И разложили огоньки;
Одни обед приготовляют
В котлах, наполненных водой;
Другие на траве густой
В тени кибиток отдыхают;
И тут же, смирно, с ними в ряд,
Их псы косматые лежат,
И с криком прыгает, смеется
Толпа оборванных детей
Вкруг загорелых матерей;
Вдали табун коней пасется…
Их миновал — и тот же вид
Вокруг меня и надо мною;
Лишь дикий коршун над травою
Порою в воздухе кружит,
И так же лентою широкой
Дорога длинная лежит,
И так же солнце одиноко
В прозрачной синеве горит.
Вот день стал гаснуть… вечереет…
Вот поднялись издалека
Грядою длинной облака,
В пожаре запад пламенеет,
Вся степь, как спящая краса,
Румянцем розовым покрылась.
И потемнели небеса,
И солнце тихо закатилось.
Густеет сумрак… ветерок
Пахнул прохладою ночною,
И над уснувшею землею
Зарницы вспыхнул огонек.
И величаво месяц полный
Из-за холмов далеких встал
И над равниною безмолвной,
Как чудный светоч, засиял…
О, как божественно прекрасна
Картина ночи средь степи
Когда торжественно и ясно
Горят небесные огни,
И степь, раскинувшись широко,
В тумане дремлет одиноко,
И только слышится вокруг
Необъяснимый жизни звук.
Брось посох, путник утомленный,
Тебе ненадобно двора:
Здесь твой ночлег уединенный,
Здесь отдохнешь ты до утра;
Твоя постель — цветы живые,
Трава пахучая — ковер,
А эти своды голубые —
Твой раззолоченный шатер.
1853
ХУДОЖНИКУ
Я знаю час невыразимой муки,
Когда один, в сомнении немом,
Сложив крестом ослабнувшие руки,
Ты думаешь над мертвым полотном;
Когда ты кисть упрямую бросаешь
И, голову свою склонив на грудь.
Твоих идей невыразимый труд
И жалкое искусство проклинаешь.
Проходит гнев, и творческою силой
Твоя душа опять оживлена,
И, всё забыв, с любовью терпеливой
Ты день и ночь сидишь близ полотна.
Окончен труд. Толпа тебя венчает,
И похвала вокруг тебя шумит,
И клевета в смущении молчит,
И всё вокруг колена преклоняет.
А ты, бедняк! поникнувши челом,
Стоишь один, с тоскою подавленной,
Не находя в создании своем
Ни красоты, ни мысли воплощенной.
1853
* * *
Не повторяй холодной укоризны:
Не суждено тебе меня любить.
Беспечный мир твоей невинной жизни
Я не хочу безжалостно сгубить.
Тебе ль, с младенчества не знавшей огорчений,
Со мною об руку идти одним путем,
Глядеть на зло и грязь и гаснуть за трудом,
Й плакать, может быть, под бременем лишений,
Страдать не день, не два — всю жизнь свою
страдать!..
Но где ж на это сил, где воли нужно взять?
Й что тебе в тот час скажу я в оправданье,
Когда, убитая и горем и тоской,
Упреком мне и горькою слезой
Ответишь ты на ласки и лобзанье?
Слезы твоей себе не мог бы я простить…
Но кто ж меня бесчувствию научит
И, наконец, заставит позабыть
Всё, что меня и радует и мучит,
Что для меня, под холодом забот,
Под гнетом нужд, печали и сомнений, —
Единая отрада и оплот,
Источник дум, надежд и песнопений?..
1853
ЗАСОХШАЯ БЕРЕЗА
В глуши на почве раскаленной
Береза старая стоит;
В ее вершине обнаженной
Зеленый лист не шелестит.
Кругом, сливаясь с небесами,
Полуодетыми в туман,
Пестреет чудными цветами
Волнистой степи океан.
Курганы ярко зеленеют,
Росу приносят вечера,
Прохладой тихой ночи веют,
И пышет заревом заря.
Но беззащитная береза
Глядит с тоской на небеса,
И на ветвях ее, как слезы,
Сверкает чистая роса;
Далёко бурею суровой
Ее листы разнесены,
И нет для ней одежды новой
И благодетельной весны.
1853
* * *
Привет мой вам, угрюмый мрак ночей
И тишина безжизненных полей,
Одетые сырым туманом степи
И облаков неправильные цепи,
Холодное сияние небес
И инеем осеребренный лес!
Привет мой вам, мороз и нопогода!
Теперь, вдали от шума и народа,
В часы ночей, за сладостным трудом,
В моем углу, и скромном, и спокойном,
И тишиной глубокой окруженном,
Я отдохнул и сердцем и умом.
Пускай сыны тщеславия и лени,
Поклонники мгновенных наслаждений,
Изысканность забав своих любя,
В них радости находят для себя
И на алтарь непостоянной моды
Несут, как дань, часы своей свободы!
Милее мне мой уголок простой,
Божественной иконы лик святой,
И перед ним горящая лампада,
И тихий труд, души моей отрада, —
Здесь всё, к чему привык я с давних пор,
Что любит мой неприхотливый взор.
Мне кажется: живу я в мире новом,
Когда один, в безмолвии суровом,
Забыв весь шум заботливого дня,
Недвижимый, сижу я близ огня,
И летопись минувшего читаю,
И скромный стих задумчиво слагаю.
И грустно мне, когда дневной рассвет
Меня от дум любимых оторвет;
Когда рука действительности строгой
Укажет мне печальную дорогу,
И все мое вниманье поглотит,
И все мои восторги умертвит.
1853
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Невидимой цепью
Жизнь связана тесно
С таинственной смертью.
И в самом начале
Зародыша жизни
Сокрыта возможность
Его разрушенья,
И в жалких остатках
Ничтожного праха
Таятся начала
Для будущей жизни…
Так годы проходят
И целые веки,
И все поглощает
Могущество смерти,
Всегда оставаясь
Источником жизни;
И так существует
Доселе природа,
Служа колыбелью
И вместе могилой.
1853
УСПОКОЕНИЕ
О, ум мой холодный!
Зачем., уклоняясь
От кроткого света
Божественной веры,
Ты гордо блуждаешь
Во мраке сомненья?
Ответь, если можешь:
Кто дал тебе «иду
Разумной свободы
И к истинам вечным
Любовь и влеченье?
Кто плотью животной
Покрыл мне так чудно
Скелет обнаженный,
Наполнил все жилы
Горячею кровью,
Дал каждому нерву
Свое назначенье
И сердце ваставнл
Впервые забиться
Догель ему чуждой,.
Неведомой жваиые?
Кто дал тебе средство
Чрез малую точку
Подвижного ока
Усваивать знанье
О видимом мире?
И как назовешь ты
Тот дух в человеке,
Который стремится
За грани земного,
С сознаньем свободы
И сильным желаньем
Познаний и блага?
Который владеет
Порывами сердца,
Один торжествует
В страданиях тела,
Законы природы
Себе подчиняя?..
Кто дал это свойство
Цветущей природе, —
Что в ней разрушенье
Единого тела
Бывает началом
Дла жизни другого?
Кто этот художник,
Рукой всемогущей
В цветке заключивший
Целебную силу,
И яд смертоносный,
И яркие краски,
И тени, и запах?..
Смирись же и веруй,
О, ум мой надменный:
Законы вселенной,
И смерть, и рожденье
Живущего в мире,
И мощная воля
Души человека
Дают мне постигнуть
Великую тайну,
Что есть Высший Разум,
Все дивно создавший,
Всем правящий мудро.
1853
* * *
Кое изобилие человеку во всем
труде его, им же трудится под солн цем; род преходит и род приходит,
а земля вовек стоит.
Етлеаиаста, гл. I, ст. 3 и ,.
С тех пор как мир наш необъятный
Из неизвестных нам начал
Образовался непонятно
И бытие свое начал,
продолжение
--PAGE_BREAK--Событий зритель величавый,
Как много видел он один
Борьбы добра и зла, и славы,
И разрушения картин!
Как много царств и поколений,
И вдохновенного труда,
И гениальных наблюдений
Похоронил он навсегда!..
И вот теперь, как и тогда,
Природа вечная сияет:
Над нею бури и года,
Как тени легкие, мелькают.
И между тем как человек,
Земли развенчанный владыка,
В цепях страстей кончает век
Без цели ясной и великой, —
Все так же блещут небеса,
И стройно движутся планеты,
И яркой зеленью одеты
Непроходимые леса;
Цветут луга, поля и степи,
Моря глубокие шумят,
И гор заоблачные цепи
В снегах нетающих горят.
1853
НОВЫЙ ЗАВЕТ
Измученный жизнью суровой,
Не раз я себе находил
В глаголах предвечного слова
Источник покоя и сил.
Как дышат святые их звуки
Божественным чувством любви,
И сердца тревожного муки
Как скоро смиряют они!..
Здесь все в чудно сжатой картине
Представлено духом святым:
И мир, существующий ныне,
И бог, управляющий им,
И сущего в мире значенье.
Причина, и цель, и конец,
И вечного сына рожденье,
И крест, и терновый венец.
Как сладко читать эти строки,.
Читая, молиться в тиши,
И плакать, и черпать уроки
Из них для ума и души!
1853
МОЛИТВА ДИТЯТИ
Молись, дитя: сомненья камень
Твоей груди не тяготит;
Твоей молитвы чистый пламень
Святой любовию горит.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец бесчисленных миров,
И капли слез твоих считает,
И отвечать тебе готов.
Быть может, ангел, твой хранителе
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К престолу бога отнесет.
Молись, дитя, мужай с летами!
И дай бог в пору поздних лет
Такими ж светлыми очами
Тебе глядеть на божий свет!
Но если жизнь тебя измучит
И ум и сердце возмутит,
Но если жизнь роптать научит,
Любовь и веру погасит —
Приникни с жаркими слезами,
Креста подножье обойми:
Ты примиришься с небесами,
С самим собою и с людьми.
И вновь тогда из райской сени
Хранитель — ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колених
Молитву к богу вознесет.
1853
* * *
О, сколько раз я проклинал
Позор слепого заблужденья
И о самом себе рыдал
В часы молитв и размышленья!
И как бы я благословил
В ту пору неба гром нежданный,
Когда бы этот гость желанный
Надменный ум мой поразил!..
Но миг святой прошел — и снова
Страстям, как прежде, я служу,
И на позор их и оковы,
Как на свободу, я гляжу.
Так, влажный воздух рассекая,
Меж облаков, во тьме ночной,
Блистает молния порой,
Мгновенно небо освещая.
1853
МЩЕНИЕ
Поднялась, шумит
Непогодушка,
Низко бор сырой
Наклоняется.
Ходят, плавают
Тучи по небу,
Ночь осенняя
Черней ворона.
В зипуне мужик
К дому барскому
Через сад густой
Тихо крадется.
Он идет, глядит
Во все стороны2
Про себя один
Молча думает:
«Вот теперь с тобой,
Б артв-батюшка,
Мужик-лапотник
Посчитается;
Хорошо ты мне
Вчера вечером
Вплоть до плеч: спустил
Кожу бедную.
Виноват я был.
Сам ты ведаешь
Тебе дочь моя
Приглянулася.
Да отец ее —
Несговорчивый,
Не велит он ей
Слушать барина…
Знаю, ты у нас
Сам большой-старшой,
И судить-рядить
Тебя некому.
Так суди ж, господа
Меня, грешника;
Не видать тебе
Мое детище!»
Подошел мужик
К дому барскому,
Тихо выломил
Раму старую,
Поднялся, вскочил
В спальню темную, —
Не вставать теперь
Утром барину…
На дворе шумит
Непогодушка,
Низко бор сырой
Наклоняется;
Через сад домой
Мужик крадется,
У него лицо
Словно белый снег.
Он дрожит как лист,
Озирается,
А господский дом
Загорается.
1853
* * *
Я помню счастливые годы,
Когда беспечно и шутя
Безукоризненной свободой
Я наслаждался3 как дитя;
Когда в тиши уединенья,
Как воплощенный херувим{
Тревогой горя и сомненья
Я не был мучим и томим.
С каким восторгом непонятным
Тогда час утра я встречал,
Когда над полем необъятным
Восток безоблачный пылал
И серебристыми волнами,
Под дуновеньем ветерка,
Над благовонными лугами
Паров вставали облака!
С какою детскою отрадой
Глядел я на кудрявый лес,
Весенней дышащий прохладой,
На свод сияющих небес,
На тихо спящие заливы
В зеленых рамах берегов,
На блеск и тень волнистой нивы
II на узоры облаков…
То были дни святой свободы,
Очарованья и чудес
На лоне мира и природ То на земле был рай небес!
Пришла пора… иные строки
В страницах жизни я прочел,
И в них тяжелые уроки
Уму и сердцу я нашел.
О, если б в пору перехода
Из детства в зрелые года
Широкий путь моя свобода
Нашла для скромного труда!
Согретый мыслию живою,
Как гражданин и человек,
Быть может, светлою чертою
Тогда б отметил я свой век!
Но горек жребий мой суровый!
И много сил я схоронил,
Пока дорогу жизни новой
Средь зла и грязи проложил!
И грустно мне, и стыдно вспомнить
Ничтожность прожитых годов;
Чтоб пустоту их всю пополнить,
Отдать полжизни б я готов!
Но дни идут, идут бесплодно…
И больно мне, что и теперь
Одною мыслью благородной
Я не загладил их потерь!
Что в массу общего познанья
Другим взыскательным векам,
Как весь итог существованья,
Я ничего не передам,
И одинокий, без значенья,
Как лишний гость в пиру чужом8
Ничтожной жертвою забвенья
Умру в краю моем родном!
Декабрь 1853
* * *
С суровой долею я рано подружился:
Не знал веселых дней, веселых игр не знал,
Мечтами детскими ни с кем я не делился,
Ни от кого речей разумных не слыхал.
Но всё, что грязного есть в жизни самой бедной, —
И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
Порок и плач нужды, оборванной и бледной,
Я видел вкруг себя с младенческих годов.
Мучительные дни с бессонными ночами,
Как много вас прошло без света и тепла!
Как вы мне памятны тоскою и слезами,
Потерями надежд, бессильем против зла!..
Но были у меня отрадные мгновенья,
Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
И долю горькую завидной почитал.
За дар свой в этот миг благодарил я б-
Казался раем мне приют печальный мой,
Меж тем безумная и пьяная тревога,
Горячий спор и брань кипели за стеной…
Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
Из сердца вырванный, родившийся в глуши, —
И чувства лучшие, вся жизнь моей души
Разоблачилися рукой непосвященной.
Я слышу над собой и приговор, и суд…
И стала песнь моя, песнь муки и восторга,
С людьми и с жизнию меня миривший труд,
Предметом злых острот, и клеветы, и торга…
Декабрь 1853
ПОЭТУ
Не говоря, что жвзяъ ничтожна.
Нет, после бурь и непогод{
Борьбы суровой и тревожной
И n,BeTt и плед «на дает.
Не вечны все твои печали.
В тебе самом источник сил.
Взгляни кругом: ее дяя тебя ли
Весь мер овяфввшца раскрыл.
Кудряв и зелен лес дремучий,
Листы зарей освещены,
Огнем охваченные тучи
В стекле реки отражены.
Покрыт цветами скат кургана.
Взойдя и став на вышине, —
Какой простор! Сквозь сеть тумана
Село чуть видно в стороне.
Звенит и льется птички голос,)
Узнай, о чем она поет;
Пойми, что шепчет спелый колос
И что за речи ключ ведет?
Вот царство жизни и свободы!
Здесь всюду блеск! здесь вечный пир!
Пойми живой язык природы —
И скажешь ты: прекрасен мир1
Декабрь 1853
ПЕСНЯ
Зашумела, разгулялась
В поле непогода;
Принакрылась белым снегом
Гладкая дорога.
Белым снегом принакрылась,
Не осталось следу,
Поднялася пыль и вьюга,
Не видать и свету.
Да удалому детине
Буря не забота:
Он проложит путь-дорогу,.
Лишь была б охота.
Не страшна глухая полночь,
Дальний путь и вьюга,
Если молодца в свой терем
Ждет краса-подруга.
Уж как встретит она гостя
Утренней зарею,
Обоймет его стыдливо
Белою рукоюt
Опустивши ясны очи,
Друга приголубит…
Вспыхнет он — и холод ночи»
И весь свет забудет.
Декабрь 1853
ВОЙНА ЗА ВЕРУ
Как волны грозные, встают сыны Востока,
Народный фанатизм муллами подожжен,
Толпы мятежников под знамена пророка,
С надеждой грабежа, сошлись со всех сторон.
Языческих времен воскрес театр кровавый,
Глумится над крестом безумство мусульман,
И смотрят холодно великие державы
На унижение и казни христиан.
За слезы их и кровь нет голоса и мщенья!
От бедных матерей отъятые сыны
В рабы презренному еврею проданы,
И в пламени горят несчастные селенья…
Скажите нам, враги поклонников креста!
Зачем оскорблены храм истинного бога
И Древней Греции священные а,-
Когда жидовская спокойна синагога?
Когда мятежников, бесчестия сынов,
Орудие крамол, тревог и возмущенья,
Не заклеймили вы печатию презренья,
Но дали их толпам гостеприимный кров?
Скажите нам, враги Руси миролюбивой,
Ужель вы лучшего предлога не нашли,
Чтобы извлечь свой меч в войне несправедливой
И положить свой прах в полях чужой земли?
Ужель чужих умов холодное коварство
Вас в жалких палачей умело обратить
И для бесславия жестокого тиранства
Народные права заставило забыть?
Ужели в летопись родной своей отчизны
Не стыдно вам внести свой собственный позор,
Потомков заслужить суровый приговор
И современников живые укоризны?
Иль духа русского досель вы не узнали?
Иль неизвестно вам, как Севера сыны,
За оскорбление родной своей страны,
По слову царскому мильонами вставали?
Вам хочется борьбы! Но страшен будет спор
За древние права, за честь Руси державной;
Мы вашей кровию скрепим наш договор —
Свободу христиан и веры православной!
Мы вновь напомним вам героев Рымника,
И ужас чесменский, и славный бой Кагулаа
И грозной силою холодного штыка
Смирим фанатиков надменного Стамбула!
Вперед, святая Русь! Тебя зовет на брань
Народа твоего поруганная вера!
С тобой и за тебя молитвы христиан!
С тобой и за тебя святая матерь-дева!
Гридет пора, ее недолго ждать, —
Оценят твой порыв, поймут твой подвиг громкий,
И будет свет тебе рукоплескать,
И позавидуют тебе твои потомки.
Декабрь 1853
СТАРИК ДРУГОЖЕНЕЦ
Удружил ты мне, сват, молодою женой!
Стала жизнь мне и радость не в радость:
День и ночь ни за что она спорит со мной
И бранит мою бедную старость;
Ни за что ни про что малых пасынков бьет
Да заводит с соседями ссоры —
Кто что ест, кто что пьет и как дома живет, —
Хоть бежать, как начнет разговоры.
И уж пусть бы сама человеком была!
Не поверишь, весь дом разорила!
И грозил ей, — да что!.. значит, волю взяла!
Женский стыд, божий гнев позабыла!
А любовь… уж куда тут! молчи про любовь!
За себя мне беда небольшая, —
Погубил я детей, погубил свою кровь;
Доконает их мачеха злая!
Эх! не прежняя мочь, не былая пора,
Молодецкая удаль и сила, —
Не ходить бы жене, не спросись, со двора,
И воды бы она не взмутила…
Спохватился теперь, да не сладишь с бедой,
Лишь гляди на жену и казнися,
Да молчи, как дурак, когда скажут порой!
Поделом старику, — не женися!
Декабрь 1853
ЗИМНЯЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ
Весело сияет
Месяц над селом;
Белый снег сверкает
Синим огоньком.
Месяца лучами
Божий храм облит;
Крест под облаками,
Как свеча, горит.
Пусто, одиноко
Сонное село;
Вьюгами глубоко
Избы занесло
Тишина немая
В улицах пустых,
И не слышно лая
Псов сторожевых.
Помоляся богу,
Спит крестьянский люд,
Позабыв тревогу
И тяжелый труд.
Лишь в одной избушке
Огонек горит:
Бедная старушка
Там больна лежит.
Думает-гадает
Про своих сирот:
Кто их приласкает,
Как она умрет.
Горемыки-детки,
Долго ли до бед!
Оба малолетки,
Разуму в них нет;
Как начнут шататься
По дворам чужим —
Мудрено ль связаться
С человеком злым!..
А уж тут дорога
Не к добру лежит:
Позабудут бога,
Потеряют стыд.
Господи, помилуй
Горемык-сирот!
Дай им разум-силу,
Будь ты им в оплот!..
И в лампадке медной
Теплится огонь,
Освещая бледно
Лик святых икон,
И черты старушки,
Полные забот,
И в углу избушки
Дремлющих сирот.
Вот петух бессонный
Где-то закричал;
Полночи спокойной
Долгий час настал.
И бог весть отколе
Песенник лихой
Вдруг промчался в поле
С тройкой удалой,
И в морозной дали
Тихо потонул
И напев печали,
И тоски разгул.
Декабрь 1853
НАСЛЕДСТВО
Не осталося
Мне от батюшки
Палат каменных,
Слуг и золота;
Он оставил мне
Клад наследственный:
Волю твердую,
Удаль смелую.
С ними молодцу
Всюду весело!
Без казны богат,
Без почета горд.
В горе, в черный день
Соловьем доешь;
При нужде, в беде
Смотришь соколом;
Нараспашку грудь
Против недруга,
Под грозой, в бою
Улыбаешься.
И мила душе
Доля всякая,
И весь белый свет
Раем кажется!
Декабрь 1853
* * *
Не вини одинокую долю,
О судьбе по ночам не гадай,
Сберегай свою девичью волю,
Словно клад золотой, сберегай:
Уж недолго тебе оставаться
В красном тереме с няней родной,
На леса из окпа любоваться,
Расцветать ненаглядной зарей;
Слушать песни подруг светлооких,
И по бархату золотом шить,
И беспечно в стенах одиноких
Беззаботною пташкою жить.
Отопрется твой терем дубовый,
И простится с тобою отец,
И, гордясь подвенечной обновой,
Ты пойдешь с женихом под венец;
Да не радость — желанную долю —
Ты найдешь на пороге чужом:
Грубый муж твою юную волю
Похоронит за крепким замком.
И ты будешь сносить терпеливо,
Когда злая старуха свекровь
Отвечать станет бранью ревнивой
На покорность твою и любовь;
Будешь глупой бояться золовки,
Пересуды соседей терпеть,
За работой сидеть без умолку
И от тайного горя худеть,
Слушать хмельного мужа укоры,
До рассвета его поджидать;
И забудешь ты песню, уборы,
Станешь злую судьбу проклинать;
И, здоровье в груди полумертвой
От бесплодной тоски погубя,
Преждевременной жалкою жертвой
В гроб дощатый положишь себя.
И никто со слезой и молитвой
На могилу к тебе не придет,
И дорогу к могиле забытой
Густым снегом метель занесет.
Декабрь 1853
продолжение
--PAGE_BREAK--* * *
Наскучив роскошью блистательных забав,
Забыв высокие стремленья
И пресыщение до времени узнав,
Стареет наше поколедье.
Стал недоверчивей угрюмый человек;
Святого чуждый назначенья,
Оканчивает он однообразный век
В глубокой мгле предубежденья.
Ему не принесло прекрасного плода
Порока и добра познанье,
И на челе его осталось навсегда
Бессильной гордости сознанье;
Свое ничтожество не хочет он понять
И юных сил не развивает,
Забытой старине стыдится подражать
И нового не создавает.
Слабея медленно под бременем борьбы
С действительности") суровой,
Он смутно прожил всю слепую нить судьбы,
Влачит сомнения оковы,
И в жалких хлопотах, в заботах мелочных,
В тревоге жизни ежедневной
Он тратит попусту избыток чувств святых,
Минуты мысли вдохновенной.
Не зная, где найти страданию исход
Или вопросам объясненье,
Печальных перемен он равнодушно ждет,
Не требуя успокоенья;
Во всех явлениях всегда одно и то ж
Предузнавает он, унылый,
И сон хладеющей души его похож
На мир безжизненной могилы.
Декабрь 1853
НУЖДА
В худой час, не спросясь,
Как полуночный вор,
Нужда тихо вошла
В старый дом к мужичку.
Стал он думать с тех пор,
Тосковать и бледнеть,
Мало есть, дурно спать,
День и ночь работать.
Все, что долгим трудом
Было собрано в дом,
Злая гостья, нужда,
Каи пожар, подняла.
Стало пусто везде:
В закромах, в сундуках,
На забытом гумне,
На широком дворе.
Повалились плетни,
Ветер всюду гулял,
И под крышей худой
Дом, как старец, стоял.
За бесценок пошел
Доморощенный скот,
Чужой серп рано снял
Недозрелую рожь.
Обнищал мужичок,
Сдал он пашню внаем
И с молитвой святой
Запер наглухо дом.
И с одною сумой
Да с суровой нуждой
В путь-дорогу пошел
Новой доли искать;
Мыкать горе свое,
В пояс кланяться всем,
На людей работать,
Силу-матушку класть…
Много вытерпел он
На чужой стороне;
Много эла перенес
И пролил горьких слез;
И здоровье сгубил,
И седины нажил,
И под кровлей чужой
Слег в постелю больной.
И на жесткой доске
Изнывая в тоске,
Он напрасно друзей
Слабым голосом звал.
В час ночной он один,
Как свеча, догорал
И в слезах медный крест
Горячо целовал.
И в дощатом гробу,
На дубовом столе
Долго труп его ждал
Похорон и молитв.
И не плакал никто
Над могилой его
И, как стража, на ней
Не поставил креста;
Лишь сырая земля
На широкой груди
Приют вечный дала
Жертве горькой нужды.
1853 (?)
МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ
И, прешед мало,* паде на лице
своем, моляся и глаголя: отче мой,
аще возможно есть, да мимо идет
от мене чаша сия: обаче не яко же
аз хощу, но яко же ты.
Ев. Матф. гл. XXVI, ст. 39 — 47
Гевал (ныне Емадед-дин) и Гаризим (ныне Шах-Гаден) близ
Сихема, в колене Ефремовом, на север от Ерусалима в 52 верстах.
Шесть колен Израилевых на первой произносили прокляти дру-
гие шесть на воторой — благословения, заповеданные Моисеем
(Св(ященная) цер(ковная) география В. П. П(олякова)д. вто-
рое, 1848).
День ясный тихо догорает;
Чист неба купол голубой;
Весь запад в золоте сияет
Над Иудейскою землей.
Спокойно высясь над полями,
Закатом солнца освещен,
Стоит высокий Елеон
С благоуханными садами.
И, полный блеска, перед ним,
Народа шумом оживленный,
Лежит святой Ерусалим,
Стеною твердой окруженный.
Вдали Гевал и Гаризим *,
К востоку воды Иордана
С роскошной зеленью долин
Рисуются в волнах тумана,
И моря Мертвого краса
Сквозь сон глядит на небеса 1.
А там, на западе, далеко,
Лазурных Средиземных воли
Разлив могучий огражден
Песчаным берегом широко...2
Темнеет… всюду тишина…
Вот ночи вспыхнули светила, —
И ярко полная луна
Сад Гефсиманский озарила.
В траве, под ветвями олив,
Сыны божественного слова,
Ерусалима шум забыв,
Спят три апостола Христовы.
Их сон спокоен и глубок;
Но тяжело спал мир суровый:
Веков наследственный порок
Его замкнул в свои оковы,
Проклятье праотца на нем
Пятном бесславия лежало
И с каждым веком новым злом
Его, как язва, поражало…
Но час свободы наступал —
И, чуждый общему позору,
Посланник бога, в эту пору,
Судьбу всемирную решал.
За слово истины высокой
Голгофский крест предвидел он.
И, чувством скорби возмущен,
Отцу молился одиноко:
«Ты знаешь, отче, скорбь мою
И видишь, как твой сын страдает, —
О, подкрепи меня, молю,
Моя душа изнемогает!
День казни близок: он придет, —
На жертву отданный народу,
Твой сын безропотно умрет,
Умрет за общую свободу...3
Проклятьем черни поражен,
Измученный и обнаженный,
Перед толпой поникнет он
Своей главой окровавленной.
И те, которым со креста
Пошлет он дар благословенья,
С улыбкой гордого презренья
Поднимут руки на Христа…
О, да минует чаша эта,
Мой отче, сына твоего1
Мне горько видеть злобу света
За искупление его!
Но не моя да будет воля,
Да будет так, как хочешь ты!
Тобой назначенная доля
Есть дело вечной правоты.
И если твоему народу
Позор мой благо принесет,
Пускай за общую свободу
Сын человеческий умрет!»
Молитву кончав, скорби полный,
К ученикам он подошел
И, увидав их сон спокойный,
Сказал им: «Встаньте, час пришел!
Оставьте сон свой и молитесь,
Чтоб в искушенье вам не впасть,
Тогда вы в вере укрепитесь
И с верой встретите напасть».
Сказал — и тихо удалился
Туда, где прежде плакал он,
И, той же скорбью возмущен,
На землю пал он и молился:
«Ты, отче, в мир меня послал,
Но сына мир твой не приемлет:
Ему любовь я возвещал —
Моим глаголам он не внемлет;
Я был врачом его больным,
Я за врагов моих молился —
И надо мной Ерусалим,
Как над обманщиком, глумился!
Народу мир я завещал —
Народ судом мне угрожает,
Я в мире мертвых воскрешал —
И мир мне крест приготовляет!..
О, если можно, от меня
Да мимо идет чаша эта!
Ты бог любви, начало света,
И все возможно для тебя!
Но если кровь нужна святая,
Чтоб землю с небом примирить, —
Твой вечный суд благословляя,
На крест готов я восходить!»
И взор в тоске невыразимой
С небес на землю он низвел,
И снова, скорбию томимый,
К ученикам он подошел.
Но их смежавшиеся очи
Невольный сон отягощал;
Великой тайны этой ночи
Их бедный ум не постигал.
И стал он молча, полный муки,
Чело высокое склонил
И на груди святые руки
В изнеможении сложил.
Что думал он в минуты эти,
Как человек и божий сын,
Подъявший грех тысячелетий, —
То знал отец его один.
Но ни одна душа людская
Не испытала никогда
Той боли тягостной, какая
В его груди была тогда,
И люди, верно б, не поняли,
Весь грешный мир наш не постиг
Тех слез, которые сияли
В очах спасителя в тот миг.
И вот опять он удалился
Под сень смоковниц и олив,
И там, колени преклонив,
Опять он плакал и молился:
«О боже мой! Мне тяжело!
Мой ум, колебляся, темнеет;
Все человеческое зло
На мне едином тяготеет.
Позор людской, позор веков, —
Всё на себя я принимаю,
Но сам под тяжестью оков,
Как человек, изнемогаю…
О, не оставь меня в борьбе
С моею плотию земною, —
И все угодное тебе
Тогда да будет надо мною!
Молюсь: да снидет на меня
Святая сила укрепленья!
Да совершу с любовью я
Великий подвиг примиренья!»
И руки к небу он подъял,
И весь в молитву превратился;
Огонь лицо его сжигал,
Кровавый пот по нем струился.
И вдруг с безоблачных небес,
Лучами света окруженный,
Явился в сад уединенный
Глашатай божиих чудес 1.
Был чуден взор его прекрасный
И безмятежно и светло
Одушевленное чело,
И лик сиял, как полдень ясный;
И близ спасителя он стал
И речью, свыше вдохновенной,
Освободителя вселенной
На славный подвиг укреплял;
И сам подобный легкой тени,
Но полный благодатных сил,
Свои воздушные колени
С молитвой пламенной склонил.
Вокруг молчало все глубоко;
Была на небе тишина, —
Лишь в царстве мрака одиноко
Страдал бесплодно сатана.
Он знал, что в мире колебался
Его владычества кумир
И что бесславно падший мир
К свободе новой приближался.
Виновник зла, он понимал,
Кто был Мессия воплощенный 2,
О чем отца он умолял,
И, страшной мукой подавленный,
Дух гордый молча изнывал,
Бессильной злобой сокрушенный…
Спокойно в выси голубой
Светил блистали мириады,
И полон сладостной прохлады
Был чистый воздух. Над землей,
Поднявшись тихо, небожитель
Летел к надзвездным высотам, —
Меж тем всемирный искупитель
Опять пришел к ученикам.
И в это чудное мгновенье
Как был он истинно велик,
Каким огнем одушевленья
Горел его прекрасный лик!
Как ярко отражали очи
Всю волю твердую его
Как радостно светила ночи
С высот глядели на него!
Ученики, как прежде, спали,
И вновь спаситель им сказал:
«Вставайте, близок день печали
И час предательства настал...»
И звук мечей остроконечных
Сад Гефсиманский пробудил,
И отблеск факелов зловещих
Лицо Иуды осветил.
7 января 1854
1 Вода Мертвого моря светла и прозрачна, но чрезвычайно горька, как в ваших солончаках. Самая большая длина его простирается на 91 версту, ширина на 25. (Там же.)
2 Средиземное море находится на расстоянии 50 верст от Ерусалима. (Там же.)
3. Посл. ап. Павла к римл(янам), гл. VIII, ст. 21; к гал га. V, ст. 1 и 13.
1 Ев. Луки, гл. XXII, ст. ,3.
8 Ев. Матфея, гл. VIII, ст. 29; Марка, гл. V, ст. 7; Луки, гл. IV, ст. 3,. — «Воскресное чтение», 1840, Љ ,5. Искушение Иисуса Христа от диавола.
СЛАДОСТЬ МОЛИТВЫ
Бывают минуты, — тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно…
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
И дума за думой на ум мне приходит,
И жар непонятный по жилам течет,
И сердце отрады ни в чем не находит,
И волос от тайного страха встает.
И вспомню тогда я тревогу желаний,
И жгучие слезы тяжелых утрат,
Неверность надежды и горечь страданий,
И скрытый под маской глубокий разврат,
Всю бедность и суетность нашего века,
Все мелочи жалких ничтожных забот,
Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
И грозную вечность, и с жизнью расчет;
И вспомню я крест на Голгофе позорной,
Облитого кровью страдальца на нем,
При шуме и кликах насмешки народной
Поникшего тихо покорным челом…
И страшно мне станет от этих видений,
И с ложа невольно тогда я сойду,
Склоню пред иконой святою колени
И с жаркой молитвою ниц упаду.
И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
И кто-то со мной в полумраке стоит;
Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
Мой ангел-хранитель молитву творят.
И в душу прольется мне светлая радость,
И смело на образ тогда я взгляну,
И, чувствуя в сердце какую-то сладость.
На ложе я лягу и крепко засну.
15 января 185,
НОЧЛЕГ ИЗВОЗЧИКОВ
Далёко, далёко раскинулось поле,
Покрытое снегом, что белым ковром,
И звезды зажглися, и месяц, что лебедь,
Плывет одиноко над сонным селом.
Бог знает откуда с каким-то товаром
Обоз по дороге пробитой идет:
То взъедет он тихо на длинную гору,
То в темной лощине из глаз пропадет.
И вот на дороге он вновь показался
И на гору стал подыматься шажком;
Вот слышно, как снег заскрипел под санями
И кони заржали под самым селом.
В овчинных тулупах, в коломенских шапках,
С обозом, и с правой и с левой руки,
В лаптях и онучах, в больших рукавицах,
Кряхтя, пожимаясь, идут мужики.
Избились их лапти от дальней дороги,
Их жесткие лица мороз заклеймил,
Высокие шапки, усы их, и брови,
И бороды иней пушистый покрыл.
Подходят они ко дворам постоялым;
Навстречу к ним дворник спешит из ворот
И шапку снимает, приветствуя словом:
«Откудова, братцы, господь вас несет?»
— «Да едем вот с рыбой в Москву из Ростова1, —
Передний извозчик ему отвечал, —
А что на дворе-то, не тесно ль нам будет? —
Теперь ты, я чаю, нас вовсе не ждал».
— «Для доброго гостя найдется местечко, —
Приветливо дворник плечистый сказал
И, рыжую бороду тихо погладив,
Слегка ухмыляясь, опять продолжал: —
Ведь я не таков, как сосед-прощелыга,
Готовый за грош свою душу продать;
Я знаю, как надо с людьми обходиться,
Кого как приветить и чем угощать.
Рвес мой — овинный, изба — та же баня,
Не как у соседа, — зубов не сберешь;
И есть где прилечь, посидеть, обсушиться,
А квас, то есть брага, и нехотя пьешь.
Въезжайте-ка, братцы; нам стыдно считаться»
Уж я по-приятельски вас угощу,
И встречу, как водится, с хлебом и солью,
И с хлебом и солью с двора отпущу".
Послушались дворника добрые люди:
На двор поместились, коней отпрягли,
К саням привязали, и корму им дали,
И в теплую избу чрез сени вошли.
Сняв шапки, святым образам помолились,
Обчистили иней пушистый с волос,
Разделись, тулупы на нары поклали
И речь завели про суровый мороз.
Погрелись близ печки, и руки помыли,
И, грудь осенивши широким крестом,
Хозяйке хлеб-соль подавать приказали,
И ужинать сели за длинным столом.
И вот, в сарафане, покрытая кичкой,
К гостям молодая хозяйка вошла,
Сказала: «Здорово, родные, здорово!»
И каждому порознь поклон отдала;
По крашеной ложке им всем разложила,
И соли в солонке и хлеб подала,
И в чашке глубокой с надтреснутым краем
Из кухни горячие щи принесла.
И блюдо за блюдом пошла перемена…
Извозчики молча и дружно едят,
И пот начинает с них градом катиться,
Глаза оживились, и лица горят.
«Послушай, хозяюшка! — молвил извозчик,
С трудом проглотивши свинины кусок. —
Нельзя ли найти нам кваску-то получше,
Ведь этот слепому глаза продерет».
— «И, что ты, родимый! квасок-ат что брага,
Его и купцам доводилося пить».
— «Спасибо, хозяйка! — сказал ей извозчик, —
Не скоро нам брагу твою позабыть».
— «Ну, полноте спорить, вишь, с бабой связался! —
Промолвил другой, обтирая усы. —
Аль к теще приехал с женою на праздник?
Что есть, то и ладно, а нет — не проси».
— «Вестимо, Данилыч, — сказал ему третий. —
За хлебом и солью шуметь не рука;
продолжение
--PAGE_BREAK--Ведь мы не бояре: что есть, тем и сыты…
А ну-ка, хозяюшка, дай-ка гуська!"
— «Эх, братцы! — рукою расправивши кудри,
Товарищам молвил детина один. —
Раз ездил я летом в Макарьев на тройке,
Нанял меня, знаешь, купеческий сын.
Ну что за раздолье мне было в дороге!
Признаться, уж попил тогда я винца!
Как свистнешь, бывало, и тронешь лошадок,
Захочешь потешить порой молодца, —
И птицей несется залетная тройка,
Лишь пыль подымается черным столбом,
Звенит колокольчик, и версты мелькают,
На небе ни тучки, и поле кругом.
В лицо ветерок подувает навстречу,
И на сердце любо, и пышет лицо…
Приехал в деревню: готова закуска,
И дворника дочка подносит винцо.
А вечером, знаешь, мой купчик удалый,
Как этак порядком уже подгульнет,
На улицу выйдет, вся грудь нараспашку,
Вокруг себя парней толпу соберет,
Оделит деньгами и весело крикнет:
»А ну-ка, валяй: «Не белы-то снеги!..»
И парни затянут, и сам он зальется,
И тут уж его кошелек береги.
Бывало, шепнешь ему: «Яков Петрович!
Припрячь кошелек-то, — ведь спросит отец».
— «Молчи, брат! за словом в карман не полезу!
В товаре убыток — и делу конец».
Так, сидя на лавках за хлебом и солью,
Смеясь, мужички продолжают рассказ,
И, стоя близ печки, качаясь в дремоте,
Их слушает дворник, прищуривши глаз,
И думает сам он с собою спросонок:
«Однако, от этих барыш мне придет!
Овса-то, вот видишь, по мерочке взяли,
А есть — так один за троих уберет.
Куда ж это, господи, всё уложилось!
Баранина, щи, поросенок и гусь,
Лапша, и свинина, и мед на заедки…
Ну, я же по-своему с ними сочтусь».
Вот кончился ужин. Извозчики встали…
Хозяйка мочалкою вытерла стол,
А дворник внес в избу охапку соломы,
Взглянул исподлобья и молча ушел.
Проведав лошадок, сводив их к колодцу,
Извозчики снова все в избу вошли,
Постлали постель, помолилися богу,
Разделись, разулись и спать залегли.
И всё замолчало… Лишь в кухне хозяйка,
Поставив посуду на полку рядком,
Из глиняной чашки, при свете огарка,
Поила теленка густым молоком.
Но вот наконец и она улеглася,
Под голову старый зипун положив,
И крепко на печке горячей заснула,
Все хлопоты кухни своей позабыв.
Всё тихо… все спят… и давно уже полночь.
Раекинувши руки, храпят мужики,
Лишь, хрюкая, в кухне больной поросенок
В широкой лоханке сбирает куски…
Светать начинает. Извозчики встали…
Хозяйка остаток огарка зажгла,
Гостям утереться дала полотенце,
Ковшом в рукомойник воды налила.
Умылися гости; пред образом стали,
Молитву, какую умели, прочли
И к спящему дворнику в избу другую
За корм и хлеб-соль рассчитаться вошли.
Сердитый, спросонок глаза протирая,
Поднялся он с лавки и счеты сыскал,
За стол сел, нахмурясь, потер свой затылок
И молвил: «Ну, кто из вас что забирал?»
— «Забор ты наш знаешь: мы поровну брали;
А ты вот за ужин изволь положить
Себе не в обиду и нам не в убыток,
С тобою хлеб-соль нам вперед чтоб водить».
— «Да что же, давай четвертак с человека:
Оно хоть и мало, да так уж и быть».
— «Не много ли будет, почтенный хозяин?
Богат скоро будешь! нельзя ли сложить?»
— «Нет, складки, ребята, не будет и гроша,
И эта цена-то пустяк пустяком;
А будете спорить — заплатите вдвое:
Ворота ведь заперты добрым замком».
Подумав, извозчики крепко вздохнули
И, нехотя вынув свои кошели,
Хозяину деньги сполна отсчитали
И в путь свой, в дорогу сбираться пошли.
Всю выручку в старый сундук положивши,
Хозяин оделся и вышел на двор
И, видя, что гости коней запрягают,
Взял ключ и замок на воротах отпер.
Накинув арканы на шеи лошадок,
Извозчики стали съезжать со двора.
«Спасибо, хозяин! — промолвил последний. —
Смотри, разживайся с чужого добра!»
— «Ну, с богом, любезный! — сказал ему
дворник, —
Еще из-за гроша ты стал толковать!
Вперед, просим милости, к нам заезжайте,
Уж нам не учиться, кого как принять!»
Январь 185,
1 Ростов-на-Дону.
НОВАЯ БОРЬБА
Опять призыв к войне! Еще на Русь святую
Две тучи новые грозу свою несут
И снова нашу Русь на битву роковую,
На битву страшную помериться зовут!
Но не забыли мы своей недавней славы!
Еще не прожил сил великий наш народ;
И так же грозный он, и так же величавый,
Как буря зашумит и двинется вперед.
Вперед за христиан, позорно умерщвленных!
Вперед за нашу честь и за права отцов,
За славу мест святых, несчастьем оскорбленных,
За веру русскую — наследие веков!
Пришла теперь пора для нашего народа
Решить своим мечом современный вопрос:
Свята ли христиан поруганных свобода
И крепок ли досель наш северный колосс?..
Понятно Англии кичливое волненье:
Народный русский дух не много ей знаком;
Она не видела Полтавского сраженья,
И чужды ей наш снег и Бородинский гром.
И может быть, она узнает слишком поздно
Своей политики запятнанную честь,
И начатой войны расчет неосторожный,
И нашу правую воинственную месть.
Но этот ли Париж, уж дважды пощаженный
Благословенного державною рукой,
Опять подъемлет меч, бесчестно обнаженный,
Заране хвастаясь бесславною борьбой!
Вы ль это, жаркие поклонники свободы,
Об общем равенстве твердившие всегда,
На брань позорную сзываете народы
И защищаете насилье без стыда!
Вы ль, представители слепые просвещенья,
Сыны Британии и Франция сыны,
Забыли вы свое народное значенье
И стали с гордостью под знаменем Луны!..
С каким презрением потомок оскорбленный,
Краснея, ваш позор в историю внесет
И, гневом праведным невольно увлеченный,
Постыдный ваш союз, быть может, проклянет!
Но славу Севера, наследие столетий,
Но честь своей страны Россия сохранит!
Восстанет стар и млад, и женщины и дети,
И благородный гнев в сердцах их закипит!
И далеко наш клич призывный пронесется,
И пробудит он всех униженных славян,
И грозно племя их в один народ сольется
И страшной карою падет на мусульман!
И вновь увидит мир, как мы в борьбе кровавой
Напомним скопищам забывшихся врагов
Свой богатырский меч, запечатленный славой,
И силу русскую, и доблести отцов!
20 февраля 185,
ССОРА
«Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей
И опять за работу приняться!
Промотал хомуты, промотал лошадей, —
Верно, по миру хочешь таскаться?
Ведь и так от соседей мне нету житья,
Показаться на улицу стыдно;
Словно в трубы трубят: что, родная моя,
Твоего Пантелея не видно?
А ты думаешь: где же опричь ему быть,
Чай, опять загулял с бурлаками…
И сердечко в груди закипит, закипит,
И, вздохнувши, зальешься слевами». —
«Не дурачь ты меня, — муж жене отвечал, —
Я не первый денек тебя знаю,
Да по чьей же я милости пьяницей стал
И теперь ни за что пропадаю?
Не вино с бурлаками — я кровь свою пью,
Ею горе мое заливаю,
Да за чаркой тебя проклинаю, змею,
И тебя и себя проклинаю!
Ах ты, время мое, золотая пора,
Не видать уж тебя, верно, боле!
Как, бывало, с зарей на телегах с двора
Едешь рожь убирать в свое поле:
Сбруя вся на заказ, кони — любо взглянуть,
Словно звери, из упряжи рвутся;
Не успеешь, бывало, вожжой шевельнуть —
Уж голубчики вихрем несутся,
Пашешь — песню поешь, косишь — устали нет;
Придет праздник — помолишься богу,
По деревне идешь — и почет, и привет:
Старики уступают дорогу!
А теперь… Одного я вот в толк не возьму:
В закромах у нас чисто и пусто;
Ину пору и нету соломы в дому,
В кошеле и подавно не густо;
На тебя ж поглядишь — что откуда идет:
Что ни праздник — иная обновка;
Оно, может, тебе и господь подает,
Да не верится… что-то неловко!..»
— «Не велишь ли ты мне в старых тряпках
ходить? —
Покрасневши, жена отвечала. —
Кажись, было на что мне обновки купить, —
Я ведь целую зимушку пряла.
Вот тебе-то, неряхе, великая честь!
Вишь, он речи какие заводит:
Самому же лаптишек не хочется сплесть,
А зипун-то онучи не стоит».
— «Поистерся немного, не всем щеголять;
Бедняку что бог дал, то и ладно.
А ты любишь гостей-то по платью встречать,
Сосед ходит недаром нарядно».
— «Ах, родные мои, — закричала жена, —
Уж и гостя приветить нет воли!
Ну, хорош муженек1 хороши времена:
Не води с людьми хлеба и соли!
Да вот на-ка тебе! Не по-твоему быть!
Я не больно тебя испугалась!
Таки будет сосед ко мне в гости ходить,
Чтоб сердечко твое надрывалось!»
— «Коли так, ну и так! — муж жене отвечал. —
Мне тебя переучивать поздно;
Уж и то я греха много на душу взял,
А соседа попробовать можно…
Перестанет кричать! Собери-ка поесть»
Я и то другой день без обеда,
Дай хоть хлеба ломоть да влей щей, коли есть3
Молоко-то оставь для соседа".
— «Да вот хлеба-то я не успела испечь! —
Жена, с лавки вскочивши, сказала. —
Коли хочешь поесть, почини прежде печь...» —
И на печку она указала.
Муж ни слова на это жене не сказал;
Взял зипун свой и шапку с постели,
Постоял у окна, головой покачал
И пошел куда очи глядели.
Только он из ворот, сосед вот он — идет,
Шляпа набок, халат нараспашку,
От коневьих сапог чистым дегтем несет,
И застегнута лентой рубашка.
«Будьздоров, Пантелей! Что повесил, брат, нос?
Аль запала в головушку дума?»
— «Видишь, бойкий какой! А ты что мне
за спрос?» —
Пантелей ему молвил угрюмо.
«Что так больно сердит! знать, болит голова,
Или просто некстати зазнался?..»
Пантелей второпях засучал рукава,
Исподлобья кругом озирался.
«Эх, была не была! Ну, держися, дружок!» —
И мужик во всю мочь развернулся
Да как хватит соседа с размаху в висок,
И не охнул — бедняк протянулся.
Ввечеру Пантелей уж сидел в кабаке
И, слегка подгульнув с бурлаками,
Крепко руку свою прислонивши к щеке,
Песни пел, заливаясь слезами.
25 февраля 185,
ИЗМЕНА
Ты взойди, взойди,
Заря ясная,
Из-за темных туч
Взойди, выгляни;
Подымись, туман,
От сырой земли,
Покажись ты мне,
Путь-дороженька.
Шел к подруге я
Вчера вечером;
Мужички в селе
Спать ложилися.
Вот взошел я к ней
На широкий двор,
Отворил избы
Дверь знакомую.
Глядь — огонь горит
В чистой горенке,
В углу стол накрыт
Белой скатертью;
У стола сидит
Гость разряженный,
Вплоть до плеч лежат
Кудри черные.
Подле, рядом с ним,
Моя милая:
Обвила его
Рукой белою
И, на грудь к нему
Склонив голову,
Речи тихие
Шепчет ласково…
Поднялись мои
Дыбом волосы,
Обдало меня
Жаром-холодом.
На столе лежал
Белый хлеб и нож.
Знать, кудрявый гость
Зван был ужинать.
Я схватил тот нож,
К гостю бросился;
Не успел он встать,
Слова вымолвить —
Облило его
Кровью алою;
Словно снег, лицо
Забелелося.
А она, вскочив,
Громко ахнула
И, как лист вздрогнув,
Пала замертво.
Стало страшно мне
В светлой горенке:
Распахнул я дверь,
На двор выбежал…
Ну, подумал я,
Добрый молодец,
Ты простись теперь
С отцом, с матерью!
И пришел мне в ум
Дальний, темный лес,
Жизнь разгульная
Под дорогою…
Я сказал себе:
Больше некуда!
И, махнув рукой,
В путь отправился…
Ты взойди, взойди,
Заря ясная,
Покажи мне путь
К лесу темному!
10 марта 185,
ЖЕНА ЯМЩИКА
Жгуч мороз трескучий,
На дворе темно;
Серебристый иней
Запушил окно.
Тяжело и скучно,
Тишина в избе;
Только ветер воет
Жалобно в трубе.
И горит лучина,
Издавая треск,
На полати, стены
Разливая блеск.
Дремлет подле печки,
Прислонясь к стене,
Мальчуган курчавый
В старом зипуне.
Слабо освещает
Бледный огонек
Детскую головку
И румянец щек.
Тень его головки
На стене лежит;
На скамье, за прялкой,
Мать его сидит.
Ей недаром снился
Страшяый сон вчера:
Вся душа изныла
С раннего утра.
Пятая неделя
Вот к концу идет,
Муж что в воду канул —
Весточки не шлет.
«Ну, господь помилуй,
Если с мужиком
Грех какой случился
На пути глухом!..
Дело мое бабье,
Целый век больна,
Что я буду делать
Одиной-одна!
Сын еще ребенок,
Скоро ль подрастет?
Бедный!., все гостинца
От отца он ждет!..»
И глядит на сына
Горемыка-мать.
«Ты бы лег, касатик,
Перестань дремать!»
— «А зачем же, мама,
Ты сама не спишь,
И вечор все пряла,
И теперь сидишь?»
— «Ох, мой ненаглядный,
Прясть-то нет уж сил:
Что-то так мне грустно,
Божий свет немил!»
— «Полно плакать, мама!» —
Мальчуган сказал
И к плечу родимой
Головой припал.
«Я не стану плакать;
Ляг, усни, дружок;
Я тебе соломки
Принесу снопок,
Постелю постельку,
А господь пошлет —
Твой отец гостинец
Скоро привезет;
Новые салазки
Сделает опять,
Будет в них сыночка
По двору катать...»
И дитя забылось.
Ночь длинна, длинна…
Мерно раздается
Звук веретена.
Дымная лучина
Чуть в светце горит,
Только вьюга как-то
Жалобней шумит.
Мнится, будто стонет
Кто-то у крыльца,
Словно провожают
С плачем мертвеца…
И на память пряхе
Молодость пришла,
Вот и мать-старушка,
Мнится, ожила.
Села на лежанку
И на дочь глядит:
«Сохнешь ты, родная,
Сохнешь, — говорит, —
Где тебе, голубке,
Замужем-то жить,
Труд порой рабочей
В поле выносить!
И в кого родилась
Ты с таким лицом?
Старшие-то сестры
Кровь ведь с молоком!
И разгульны, правда,
Нечего сказать,
Да зато им — шутка
Молотить и жать.
А тебя за разум
Хвалит вся семья,
Да любить-то… любит
Только мать твоя».
Вот в сенях избушки
Кто-то застучал.
«Батюшка приехал!» —
Мальчуган сказал.
И вскочил с постели,
Щечки ярче роз.
«Батюшка приехал,
Калачей привез!..»
— «Вишь, мороз как крепко
Дверь-то прихватил!» —
Грубо гость знакомый
Вдруг заговорил…
И мужик плечистый
Сильно дверь рванул,
На пороге с шапки
Иней отряхнул,
Осенил три раза
Грудь свою крестом,
Почесал затылок
И сказал потом:
«Здравствуешь, соседка!
Как живешь, мой свет?..
Экая погодка,
В поле следу нет!
продолжение
--PAGE_BREAK--Ну, не с доброй вестью
Я к тебе пришел:
Я лошадок ваших
Из Москвы привел".
— «А мой муж?» — спросила
Ямщика жена,
И белее снега
Сделалась она.
«Да в Москву приехав,
Вдруг он захворал,
И господь бедняге
По душу послал».
Весть, как гром, упала…
И, едва жива,
Перевесть дыханья
Не могла вдова.
Опустив ручонки,
Сын дрожал как лист…
За стеной избушки
Был и плач и свист…
«Вишь, какая притча! —
Рассуждал мужик. —
Верно, я не впору
Развязал язык.
А ведь жалко бабу,
Что и говорить!
Скоро ей придется
По миру ходить...»
«Полно горевать-то, —
Он вдове сказал: —
Стало, неча делать,
Бог, знать, наказал!
Ну, прощай покуда.
Мне домой пора;
Лошади-то ваши
Тут вот, у двора.
Да!.. ведь эка память,
Все стал забывать:
Вот отец сынишке
Крест велел отдать.
Сам он через силу
С шеи его снял,
В грамотке мне отдал
В руки и сказал:
»Вот благословенье
Сыну моему;
Пусть не забывает
Мать, скажи ему".
А тебя-то, видно,
Крепко он любил:
По смерть твое имя,
Бедный, он твердил".
15 марта — апрель 185,
УТРО НА БЕРЕГУ ОЗЕРА
Ясно утро. Тихо веет
Теплый ветерок;
Луг, как бархат, зеленеет,
В зареве восток.
Окаймленное кустами
Молодых ракит,
Разноцветными огнями
Озеро блестит.
Тишине и солнцу радо,
По равнине вод
Лебедей ручное стадо
Медленно плывет;
Вот один взмахнул лениво
Крыльями — и вдруг
Влага брызнула игриво
Жемчугом вокруг.
Привязав к ракитам лодку,
Мужички вдвоем,
Близ осоки, втихомолку,
Тянут сеть с трудом.
По траве, в рубашках белых,
Скачут босиком
Два мальчишки загорелых
На прутах верхом.
Крупный пот с них градом льется,
И лицо горит;
Звучно смех их раздается,
Голосок звенит.
«Ну, катай наперегонки!»
А на шалунов
С тайной завистью девчонка
Смотрит из кустов.
«Тянут, тянут! — закричали
Ребятишки вдруг. —
Вдоволь, чай, теперь поймали
И линей и щук».
Вот на береге отлогом
Показалась сеть.
«Ну, вытряхивай-ка, с богом —
Нечего глядеть!» —
Так сказал старик высокий,
Весь как лунь седой,
С грудью выпукло-широкой,
С длинной бородой.
Сеть намокшую подняли
Дружно рыбаки;
На песке затрепетали
Окуни, линьки.
Дети весело шумели:
«Будет на денек!»
И на корточки присели
Рыбу класть в мешок.
«Ты, подкидыш, к нам откуда?
Не зови — придет…
Убирайся-ка отсюда!
Не пойдешь — так вот!..»
И подкидыша мальчишка
Оттолкнул рукой.
«Ну, за что ее ты, Мишка?» —
Упрекнул другой.
«Экий малый уродился, —
Говорил старик, —
Всё б дрался он да бранился,
Экий озорник!»
— «Ты бы внука-то маленько
За вихор подрал:
Он взял волю-то раненько!» —
Свату сват сказал.
«Эх!., девчонка надоела…
Сам я, знаешь, голь,
Тут подкидыша, без дела,
Одевать изволь.
Хлеб, смотри, вот вздорожает, —
Ты чужих корми;
А ведь мать небось гуляет,
Прах ее возьми!»
— «Потерпи, — чай, не забудет
За добро господь!
Ведь она работать будет,
Бог даст, подрастет».
— «Так-то так… вестимо, надо
К делу приучить;
Да теперь берет досада
Без толку кормить.
И девчонка-то больная,
Сохнет, как трава,
Да всё плачет… дрянь такая!
А на грех жива!»
Мужички потолковали
И в село пошли;
Вслед мальчишки побежали,
Рыбу понесли;
А девчонка провожала
Грустным взглядом их,
И слеза у ней дрожала
В глазках голубых.
17 марта, первая половина сентября 185,
УПРЯМЫЙ ОТЕЦ
«Ты хоть плачь, хоть не плачь — быть
по-моему!
Я сказал тебе: не послушаю!
Молода еще, рано умничать!
»Мой жених-де вот и буян и мот,
Он в могилу свел жену первую..."
Ты скажи прямей: мне, мол, батюшка,
Полюбился сын Кузьмы-мельника.
Так сули ты мне горы золота —
Не владеть тобой сыну знахаря.
Он добро скопил, — пусть им хвалится,
Наживи же он имя честное!
Я с сумой пойду, умру с голода,
Не отдам себя на посмешище, —
Не хочу я быть родней знахаря!
Колдунов у нас в роду не было.
А ты этим-то мне, бесстыдница,
За мою хлеб-соль платить вздумала,
Женихов своих пересуживать!
Да ты внаешь ли власть отцовскую?
С пастухом, велю, под венец пойдешь!
Не учи, скажу: так мне хочется!"
Захватило дух в груди дочери.
Полотна белей лицо сделалось,
И, дрожа как лист, с мольбой горькою
К старику она в ноги бросилась:
«Пожалей меня, милый батюшка!
Не сведи меня во гроб заживо!
Аль в избе твоей я уж лишняя,
У тебя в дому не работница?..
Ты, кормилец мой, сам говаривал!
Что не выдашь дочь за немилого.
Не губи же ты мою молодость;
Лучше в девках я буду стариться,
День и ночь сидеть за работою!
Откажи, родной, свахе засланной».
— «Хороша твоя речь, разумница;
Только где ты ей научилася?
Понимаю я, что ты думаешь:
Мой отец, мол, стар, — ему белый гроб.
Красной девице своя волюшка…
Али, может быть, тебе не любо,
Что отец в почет по селу пойдет,
Что богатый зять тестю бедному
При нужде порой будет помочью?
Так ступай же ты с моего двора,
Чтоб ноги твоей в доме не было!»
— «Не гони меня, сжалься, батюшквз
Ради горьких слез моей матушки!
Ведь она тебя богом, при смерти,
Умоляла быть мне защитою…
Не гони, родной: я ведь кровь твоя!»
— «Знаю я твои бабьи присказки!
Что, по мертвому, что ль, расплакалась?
Да хоть встань твоя мать-покойнш,
Я и ей скажу: „Быть по-моему!“
Прокляну, коли не послушаешь!..»
Протекло семь дней: дело сладилось.
Отец празднует свадьбу дочери.
За столом шумят гости званые;
Под хмельком старик пляшет с радости.
Зятем, дочерью выхваляется.
Зять сидит в углу, гладит бороду,
На плечах его кафтан новенький,
Сапоги с гвоздьми, с медной прошвою *,
Подпоясан он красным поясом.
Молодая с ним сидит об руку;
Сарафан на ней с рядом пуговок,
Кичка с бисерным подзатыльником, —
Но лицо белей снега чистого:
Верно, много слез красной девицей
До венца в семь дней было пролито.
Вот окончился деревенский пир.
Проводил старик с двора детище.
Только пыль пошла вдоль по улице,
Когда зять, надев шляпу на ухо,
Во весь дух пустил тройку дружную,
И без умолку под дугой большой
Залилися два колокольчика.
Замолчало все в селе к полночи,
Не спалось только сыну мельника;
Он сидел и пел на завалине:
То души тоска в песне слышалась,
То разгул, будто воля гордая
На борьбу звала судьбу горькую.
Стал один старик жить хозяином,
Молодую взял в дом работницу…
Выпал первый снег. Зиму-матушку
Деревенский люд встретил весело;
Мужички в извоз отправляются,
На гумнах везде молотьба идет,
А старик почти с утра до ночи
В кабаке сидит пригорюнившись.
«Что, старинушка, чай, богатый зять
Хорошо живет с твоей дочерью?..» —
Под хмельком ему иной вымолвит;
Вмиг сожмет Пахом брови с проседью
И, потупив взор, скажет нехотя:
«У себя в дому за женой смотри,
А в чужую клеть не заглядывай!» —
«За женой-то мне глядеть нечего;
Лучше ты своим зятем радуйся:
Вон теперь в грязи он на улице».
Минул свадьбе год. Настал праздничек,
Разбудил село колокольный звон.
Мужички идут в церковь весело;
На крещеный люд смотрит солнышко.
В церкви божией белый гроб стоит,
По бокам его два подсвечника;
В головах один, в зипуне худом,
Сирота-Пахом думу думает
И не сводит глаз с мертвой дочери…
Вот окончилась служба долгая,
Мужички снесли гроб на кладбище;
Привяла земля дочь покорную.
Обернулся аять к тестю бледному
И сказал, заткнув руки за пояс;
«Не пришлось пожить с твоей дочерью!
И хлеб-соль была, кажись., вольная,
А все как-то ей нездоровилось...»
А старик стоял над могилою,
Опустив в тоске на грудь голову…
И когда на гроб аемля черная
С шумом глыбами вдруг посыпалась —
Пробежал мороз по костям его
И ручьем из глав слеаы брызнули…
И не раз с тех пор в ночь бессонную
Этот шум ему дома слышался.
18 марта — апрель 185,
1 В некоторых селах Воронежской губернии задники крестьянских сапог прошиваются для щегольства медною проволокою,
ТРИ ВСТРЕЧИ
Помню я вечер весенний,
Розовый блеск облаков;
Запах душистой сирени,
Светлые стекла прудов.
Яблонь расцветших вершины,
Группы черемух и лип
И, вдоль широкой равнины,
Сада причудливый вид.
Помню: близ липы склоненной,
В платьице белом своем,
Ты на скамейке зеленой
Рядом сидела с отцом;
Ярким пурпуровым блеском
Солнца вас луч облевал,
И на лице твоем детской
Нежный румянец играл.
Помню твой смех серебристый,
Звонкий, живой голосок,
Ямочки щек и душистый,
Свежий do кудрям венок.
Как в эту пору сияла
Радость в очах у тебя!
Что за миры создавала
В будущем ты для себя!
Дни и года миновали;
Детство твое протекло.
Вдруг ты узнала печали,
Слезы и бедности зло.
Из дому вас беспощадно
Выгнал за долг ростовщик;
С горя, в тоске безотрадной,
Умер отец твой старик.
Стала ты жить сиротою,
Горечь забот узнавать,
Молча, под кровлей чужою,
Ночи одна работать.
Так я расстался с тобою…
Но через год, при реке
Встретилась снова со мною
Ты в небольшом городке.
День уж к закату склонялся;
Шумом разлившихся вод,
Берег покрыв, любовался
Праздный, беспечный народ.
Помню: в роскошном наряде
Рядом с мужчиной ты шла;
Тайная злость в твоем взгляде
Слишком заметна была.
Помню: в толпе разнородной
Ты замечала не раз
Отзыв насмешки холодной,
Звуки двусмысленных фраз.
И на лице твоем грустном
Вдруг выступала тогда,
Горьким рожденная чувством,
Яркая краска стыда.
Было сознаться мне больно,
Кто с тобой рядом идет,
И я подумал невольно,
Что впереди тебя ждет.
21 марта 185,
* * *
Село замолчало; безлюдны дороги;
Недвижно бор темный стоит;
На светлые воды, на берег отлогий
Задумчиво месяц глядит.
Как яркие звезды, в тумане сверкают
Вдоль луга огни косарей,
И бледные тени их смутно мелькают
Вокруг разведенных огней.
И вторит отчетливо чуткое эхо
Уснувших давно берегов
Разгульные песни, и отзывы смеха,
И говор веселых косцов.
Вот песни умолкли; огни потухают;
Пустынно и тихо вокруг;
Лишь светлые звезды на небе сияют
И смотрят на воды и луг.
Как призраки, в зеркале вод отражаясь,
Зеленые ивы стоят
И, мерно от тихого ветра качаясь,
Чуть слышно ветвями шумят.
И в сумраке лунном, поднявшись высоко
Над крепко уснувшим селом,
Белеется церковь от изб недалеко,
Село осеняя крестом.
Спит люд деревенский, трудом утомленный,
Лишь где-нибудь бедная мать
Ребенка, при свете лучины зажженнойг
Сквозь сон продолжает качать;
Да с жесткой постели поднятый нуждок,
Бездетный и слабый старик
Плетет себе обувь дрожащей рукою
Из свежих размоченных лык.
27 марта 185,,
* * *
Ах! признаюся, воля Ваша,
Мне надоела эта «Чаша»,
И я б благую часть избрал,
Когда б огню ее предал.
Предмет, конечно, колоссальный,
Религиозный и печальный.
Но всех элегий грустный тон
В наш век и жалок и смешон.
Скажите, где здесь совершенство?
К тому ж, что скажет духовенство?
А здесь ведь очень важен глас
Больших бород и длинных ряс.
Не дай бог, если л их ме
Противоречье здесь найдет, —
Ведь этой «Чаши» автор бедный
Ни за копейку пропадет.
2 апреля 185,
* * *
Не широк мой двор
Разгороженный,
Холодна изба
Нетопленная.
Не пошла мне впрок
Казна батюшки,
В один год ее
Прожил молодец.
Довелось бы мне
С моей удалью
К кабаку идти
Или по мируг
Да богат сосед
Живет под боком,
У него казна
Непочатая;
Как поедет он
В город с вечера,
Намахнешь свою
Шубу на плечи —
И идешь, поешь,
Шапка на ухо,
А соседка ждет,
Песню слушает.
Продавай, сосед,
Муку в городе, —
Молодой жене
Деньги надобны.
16 апреля 185,
С. В. ЧИСТЯКОВОЙ
Да не смущается сердце ваше,
веруйте в бога…
Ев. Иоанна, гл. XIV, ст. 1.
Тяжел ваш крест!.. Что было с вами
В глуши безлюдной и степной.
Когда у вас перед глазами,
На рыхлом снеге, сын родной,
Назад минуту жизни полный,
Как цвет, подрезанный косой,
Лежал недвижный и немой,
Мгновенной смертью пораженный?
Когда любимое дитя
Вы к жизни воплем призывали
И безответные уста
Своим дыханьем согревали?..
Тяжел ваш крест и ваша чаша
Горька! Но жив господь всего:
Да не смутится сердце ваше,
Молитесь, веруйте в него!
Слеза ль падет у вас — он знает
Число всех капель дождевыхг
И ваши слезы сосчитает,
Оценит каждую из них.
Он весь любовь, и жизнь, и сила,
С ним благо всё, с ним свет во тьме!..
И, наконец, скажите мне,
Ужели так страшна могила?
Что лучше: раньше умереть
Или страдать и сокрушаться,
Глядеть на зло, и зло терпеть,
И веровать, и сомневаться?
Утраты, нужды испытать,
Прочесть весь свиток жизни горькой,
Чтоб у дверей могилы только
Их смысл таинственный понять?
Блажен, кто к вечному покоюг
Не испытав житейских волн,
Причалил рано утлый челн,
Хранимый высшею рукою!
Кто знает? Может быть, в тот час,
Когда в тиши, в тоске глубокой,
Вы на молитве одинокой
Стоите долго, — подле вас
Ваш сын, теперь жилец небесный,
Стоит, как ангел бестелесный,
И слышит вас и, может быть
За вас молитвы он творит;
Иль в хоре ангелов летает,
И — чуждый всех земных забот —
И славу бога созерцает,
И гимны райские поет!
К чему же плач? Настанет время,
Когда в надзвездной стороне
За все свое земное бремя
Вознаградитесь вы вполне.
Там, окруженный неба светом,
Сын радость с вами разделнт(
И, по разлуке в мире этом,
Вас вечность с ним соединит.
25 апреля 185,
КУПЕЦ НА ПЧЕЛЬНИКЕ
Меж ульев, к леску примыкая густому,.
Под тению гибких берез и ракит,
Недавно покрытая новой соломой,
Изба одинокая в поле стоит.
Вкруг ульев ветловый плетень. За избою
На толстых столбах обветшалый навес;
продолжение
--PAGE_BREAK--Правее ворота с одной вереею,
А далее поле, дорога и лес;
И как хорошо это поле! Вот гречка
Меж рожью высокой и спелым овсом
Белеется ярко, что млечная речка;
Вот стелется просо зеленым ковром,
Склонялся к почве густыми кистями;
С ним рядом желтеет овес золотой,
Красиво качая своими кудрями;
А воздух струится прозрачной волной,
И солнце так ярко, приветно сияет!
Вон коршун лукавый над рожью плывет,
Вдали колокольчик звенит, замирает,
И мир насекомых немолчно поет.
Близ пчельника, в поле, под тенью ракиты,
С купцом и сватами пчелинец сидит,
Широкая лысина шляпой покрыта,
Глаза его мутны, лицо все горит;
Лежат на щеках загорелых морщины,
И проседь белеет в его волосах;
Рубашка на нем из крученой холстины,
А ноги в онучах и в новых лаптях.
С ним рядом беседуют три его свата:
До плеч из-под шапок их кудри висят,
Все в синих рубахах, на шапках заплаты,
Все пылью покрыты с лица и до пят.
Пред ними, на белой разостланной тряпке,
Ведро деревянное с квасом стоит,
Желтеется мед в неокрашенной чашке 1
И черного хлеба краюха лежит.
Напротив пчелинца, в поддевке 2 суконной,
В жилете и в плисовых черных штанах,
Купец темно-русый на травке зеленой
Сидит, подбоченясь, с бутылкой в руках.
Подалее, в кичке, в цветном сарафане 1,
Невестка пчелинца, нагнувшись, стоит
И с салом свиным, на чугунном тагане,
Яичницу в глиняной чашке варит 2.
Левей, по дороге, близ ивы тенисто,
Две лошади подле повозок стоят
И два медолома во ржи золотистой,
Позавтракав, трубки лениво курят.
Безоблачно небо; безлюдно все поле;
Лишь пчелы жужжат, не смолкая, кругом,
Да громко, под тенью ракит, на просторе!
Ведут мужички свои речи с купцом.
1-й сват
Нет, ты уж на свата, купец, положися:
Ведь он не захочет душою кривить;
Давай-ка задаток да богу молися,
Товар — то же золото, можно купить.
Пчелинец
Не знаю я, сватушка, хитрых уловок;
Да мой и родитель-то был не таков.
Ты видишь, что за десять лучших колодок 3
Всего-то я выпросил триста рублев.
Купец
Эх, скуп ты, Кудимыч! грешишь против бога!
Знать, вздумал на старости в клад собирать2
И двадцать целковых, по-моему, много:
Ведь было б и мне из чего хлопотать.
2-й сват
Вестимо, где польза, легка и работа,
Я помню, говаривал кум мой Сысой:
Родись только просо, косить не забота,
Семья будет с кашей, хозяин с казной.
Пчелинец
Да, сватушка, любо на свете с казною.
А я вот на старости лет обеднел;
Лишился детишек, да вот и с женою
Жить вместе не долго господь мне велел.
Невестка, ты знаешь, зимой овдовела;
Сам стар: и пахать, и косить уж невмочь;
Тут горе — избушка недавно сгорела;
Одна мне утеха осталася — дочь.
Господь даст, голубушку к месту пристрою
(А ей наступил девятнадцатый год),
Тогда и глаза я покойно закрою.
Да денег-то нет: вся надёжа на мед.
Купец
Э, полно грустить-то… А лучше, Кудимыч,
Давай-ка вот выпьем по чарке одной!
Пчелинец
Спасибо, родимый мой, Яков Данилыч!
Премного доволен, спасибод родной!
Купец
Да кушай, дружище! Зачем тут считаться?
Сторгуемся — ладно, и нет — не порок;
Мне стыдно отказом твоим обижаться;
Я знаю тебя уж не первый годок.
Пчелинец
Да как же! Еще твой родитель покойный
Лет двадцать со мной по-приятельски жил.
Вот был человек-то! Уж этакой скромный!
А как он моих ребятишек любил!
Зато коли бабы порой посмеются
И скажут, бывало: «Вон едет купец!» —
Ребята мои его ждут не дождутся,
Глядят на дорогу, и играм конец.
Душа был покойник!.. Поверишь, бывало,
Полсотни колодок он купит с двух слов.
Купец
Я сам не охотник болтать что попало.
Да что ж, ведь десяток не триста ж рублев?
Пчелинец
Ну, двадцать пять сбавлю: оно дешевенько,
Да надо тебе дать копейку нажить.
Купец
Спасибо, Кудимыч. Испей-ка маленько;
Успеем поладить: куда нам спешить!
Пчелинец
Я выпью; гляди только, Яков Данилыч,
Чтоб дело покончить по совести нам.
Купец
По совести кончим. Ну, кушай* Кудимыч!
Покамест я, кстати, налью и сватам.
2-й сват
Вот добрый купец-ат! Вишь, как угощает!
Люблю аа обычай!.. А что, сват Иван,
Мне кажется, день померкать начинает
И по нолю ходит какой-то туман?
3-й сват
В глазах, верно, сват, у тебя потемнело:
На поле идет всё своим чередом.
Туман или ясно — не важное дело…
Вот пчельник-то ходит немного кругом.
Купец
Послушай, Пахомовна, что там хлопочешь?
Поди-ка сюда, побеседуй со мной;
Ты, видно, меня и приветить не хочешь,
Как будто мы вовсе чужие с тобой.
Пахомовна
И, что ты! коли я тебя забывала?
Хозяйке грешно про гостей забывать.
Я всё за яичницей там хлопотала:
Дрова-то сырые, совсем не горят.
Купец
Небось, загорятся: закуска не к сроку.
Ты на-ка вот чарочку выпей пока;
А я ведь тебе приготовил обновку —
Кусок миткалю и два красных платка.
Смотри же, как с свекром-то ладить я буду,
Так ты, молодица, меня поддержи;
А я и в другой раз тебя не забуду;
Теперь лишь по-прежнему мне послужи.
Поморщившись, баба стакан осушила
И вытерла губы слегка рукавом,
Намазала меду на хлеб, закусила
И бойко промолвила свекру потом:
«За чем у вас, батюшка, дело-то стало?
Уважь, коли можно, купец-ат хорош;
Иной нападет ведь такой тряпыхало,
Пожалуй, и денег гроша не возьмешь.
Вот прошлое лето, у свата Степана,
Какой-то проезжий его подпоил,
А после, мошенник, наделал изъяну,
И к вечеру след его в поле простыл».
— «Ты сущую правду сказала про свата, —
Поднявшись, пчелинец с трудом бормотал, —
Купцы надувают ведь нашего брата,
Я сам этот грех на себе испытал.
Ну, слушай же, Яков Данилыч! Вот видишь, —
Признаться, ей-богу, в уме не было,
За то, что в расчете меня не обидишь,
Долой семь целковых! Куда что ни шло!»
— «Нет, так не придется. Я рад бы душою,
Да слишком, любезный, цена высока.
Ты, видно, не хочешь поладить со мною,
А ждешь к себе в гости купца-кулака?
Что ж? — Вольному воля; пожалуй, как знаешь,
Но только такого, как я, не найдешь:
С меня ты червонцы всегда получаешь 11
С другого и лыками всех не возьмешь».
Пахомовна ложки меж тем разложила,.
Холодного квасу в ведро подлила,
Поближе присесть всех гостей пригласила
И в чашке яичницу им подала.
И, весело гуторя, около чашки
Сваты и пчелинец уселись в кружок;
Разгладили бороды, скинули шапки,
И каждый взял ложку и хлеба кусок.
И дружно обед свой они продолжали;
Но хмельный пчелинец не ел и молчал;
Глаза старика через силу моргали,
И нос его в воздухе что-то клевал.
Купец и Пахомовна рядом сидели,
И глаз не сводил с нее ловкий сосед,
И щеки молодки румянцем горели…
Вот медом окончился сытный обед.
«Спасибо за хлеб-соль и пасKyj Кудимыч, —
Сваты говорили и силились встать, —
Спасибо тебе тоже, Яков Данилыч,
Довольны, родимый: уж неча сказать!»
— «Не стоит, сваточки: вы вовсе не ели, —
Сватам, спотыкаясь, пчелинец сказал, —
А что бы одну вы мне песенку спели?
Я песен, признаться, давно не слыхал!»
— «Ну, что же, Кудимыч, как будем мы ладить? —
Платком утираясь, промолвил купец. —
Нельзя ли с цены твоей что-нибудь сбавить?
Скажи покороче, — и делу конец».
— «Да вот что, кормилец, я сбавлю немного:
Ты хочешь мне двести и двадцать отдать,
Не то — так ступай себе… вон и дорога!
Я больше не стану с тобой толковать».
— «Сто двадцать!., упрям ты маленько,
Кудимыч!» — Как будто обидясь, купец повторил.
«Сто двадцать! Сто двадцать! как знаешь,
Данилыч!
Ни гроша не сбавлю, — и так уступил!» 1
— «Ну, верно, час добрый! Помолимся богу!
Куплю хоть в убыток назло кулакам!.. —
II, синий картуз приподнявши немного,
С пчелинцем ударил купец по рукам. —
Да только, брат, вот что: ведь я покупаю
На божию волю, на милость твою,
И если я ульи плохие сломаю,
Поправь, ради дружбы, ошибку мою».
— «Не бойся, родимый, обиды не будет…
Родитель мой по смерть всегда говорил:
Будь честен, Ванюшка: господь не забудет,
Гляди, чтобы ты никого не забыл».
— «Давайте, ребята, проворней кадушку! * —
Работников кликнув, купец им сказал, —
Да, кстати сейчас же зажгите курушку 2
И вместе с ножом не аабудьте резец; s
Теперь уж позволь нам, хозяин, за дело,
И тотчас ребята работу начнут».
— «Час добрый, час добрый! работайте смело!
Пускай себе с богом на пчельник идут».
И вот медоломы к труду приступили.
Купец мужичков продолжал угощать,
И вновь даровое вино они пили
И стали с покупкой купца поздравлять.
Но праздник был полный для свата Ивана.
Смекнув, что без дела сидеть не рука,
Достал он жалейку свою из кармана
И, кашлянув, начал играть трепака.
Не долго Пахомовна смирно сидела,
Ей сватова песня знакома была, —
В красавице бабе вся кровь закипела,
И, вставши, плясать она бойко пошла;
И крепко под такт застучала котами,
Рукой подбоченяся, грудью вперед,
И тихо вокруг поводила глазами,
И градом катился с лица ее пот.
«Спасибо, невестка! — воскликнул Кудимыч. —
Всему свое время, — гулять так гулять!..
Как думаешь, батюшка, Яков Данилыч,
Такого нам праздника долго ведь ждать?»
— «Катай! и моя не щербата копейка! —
Вскочив и шатаясь, сват Карп закричал. —
Ну, что ж ты там дремлешь с своею жалейкой?
Играй веселее, коли заиграл!»
И, свистнув, он крепко притопнул ногами.
Хватил оземь шапку, подперся в бока,
Тряхнул молодецки густыми кудрями
И начал вприсядку плясать трепака.
И долго со звуком жалейки сливался
И свист его звонкий, и стук сапогов…
На пляску с улыбкой купец любовался
И думал: «Ну, раз я надул мужичков,
Не дурно б теперь и в другой постараться».
Меж тем подошел уж один медолом…
«Ну что, брат: успели ли с медом убраться?» —
Хозяин работнику молвил тишком.
«Вот есть о чем думать! ведь нам не учиться!
Ну, польза от меду, хозяин, придет:
Полтиною можно на рубль поживиться;
Все ульи на выбор… отличнейший сорт!»
— «Ступай же, там все убери хорошенько1
Мы скоро поедем, — купец отвечал. —
Ну что, друг Кудимыч! Ведь дело плохенько!
Ты медом-то крепко меня наказал!
Не дай уж в обиду, — прибавь две колодки…
Такая досада, и сам я не свой!»
— «Ох, нет ли, родимый, какой тут уловки?» —
Кудимыч сказал, покачав головой.
«Какой же уловки?.. Я разве мошенник?
Tы стало быть, хочешь меня обижать?»
— «Ей-богу, не думал!.. Пойдем-ка на пчельник:
Колодку сверх счета не шутка отдать».
Купец говорил, что одной маловато,
Но твердо пчелинец стоял на своем
И тут же сослался на первого свата,
Промолвил: «Мы знаем ведь, дело-то в чем!»
Насилу упрямый купец согласился,
Пчелинцу сто двадцать рублей отсчитал,
И честью своей перед ним похвалился1
И шляпу в подарок ему обещал 1.
И вот все на пчельник отправились вместе,
Пахомовна в тряпку посуду взяла,
И только на прежнем, оставленном месте
Дымился огонь и белела зола.
Толкая друг друга, махая руками,
Сваты охмелевшие медленно шли,
И пыль загребали с дороги ногами,
И под руки свата-пчелинца вели.
«Ну, вот когда вдоволь мы все погуляли! —
Сватам с расстановкой старик говорил. —
Вишь, дело какое… и мед мы продали,
И шляпу мне добрый купец посулил.
Вот праздник-то бог дал!.. Теперь я с казною…
Еще десять ульев последних продам;
Построю избушку… и дочку зимою
За парня хорошего замуж отдам…
Постойте… постойте… ведь я и забылся…
Эх, то-то, ведь старому пить не рука!
Я, кажется, с вами за что-то бранился?..
Простите, родные, меня, старика!»
— «Да что ты, Кудимыч! — свцты отвечали.--
Не грех ли об этом тебе говорить,
Коли от тебя мы обиду видали?
Нам пбвек, родимый, тебя не забыть».
Сват Карп, головою кудрявой качая
И старую шапку назад заломив,
С открытою грудью шел, песнь напевая,
Широкую руку к щеке приложив:
«Эх, воля моя, молодецкая воля!
Ненадолго, верно, была ты дана:
Сгубила тебя горемычная доля,
Навек погубила злодейка-жена!
Как вспомнишь ту волю — слеза навернется,
И с горя б на свет, на людей не глядел!
Да, видно, живи, молодец, как живется,
Когда свое счастье беречь не умел!»
И долго сваты на дороге шумели…
Но силы остаток им стал изменять!
Их очи без цели и мысли глядели,
И речи их трудно уж было понять.
До пчельника кой-как с трудом дотащившись.
Меж ульев бродили они с полчаса,
И все наконец, на траву повалившись,
В тяжелой дремоте закрыли глаза.
И всё приутихло… Один лишь Кудимыч
Порою невнятно сквозь сон бормотал:
«Сто двадцать… сто двадцать… Как знаешь,
Данилыч!
Ни гроша не сбавлю… Я сразу сказал».
Садилося солнце. Волнистые нивы
Горели румянцем; весь запад пылал.
Чуть слышно шептали зеленые ивы;
Вечерней прохладою воздух дышал.
Очистивши улей, подарок пчелинца,
Купец отдал бабе миткаль и платки,.
Промолвил: «Ну8 вот тебе вдруг три гостинца!
Носи, не жалей, с моей легкой руки;
У тебя ведь обновок, я думаю, мало?»
— «Ох, мало, касатик! откуда их взять?
Нам после пожара, как лето настало,
Ц хлеб-то пришлось у людей занимать!
Теперь хоть от меду копейка собьется, —
Старик не минует избушку купить;
А дочь-то опять жениха не дождется…
Да, плохо, кормилец мой, стало нам жить!
Ц. думаю в город… в кухарки наняться…
Не то похороним, глядишь, старика,
Дочь станет в селе без приюта шататьсял
И я-то останусь тогда без куска…
»Эх, жаль, — купец думал, — дела в беспорядке…
В другой раз тут нечего будет купить,
Ну, если б я знал, что пчелинец в упадке, —
Мне в мутной воде рыбу легче б ловить..."
Меж тем уж коней запрягли медоломы;
Купец сел в повозку, картуз приподнял,
Слегка поклонился молодке знакомой
И тронуть своих лошадей приказал,
И лошади крупною рысью пустились,
На уздах раздался бубенчиков звук,
И спицы тяжелых колес закружились,
И пыль за повозками встала вокруг…
Вот кони, исчезнув за пылью густою,
Еще на горе показалися раз,
Свернули налево и вдруг за горою
В глубокой лощине пропали из глаз.
А прель 185,
1 В свободное время любимое занятие пчелинцев, кроме починки старых ульев, выделка из дерева чашек, ложек и т. п. Эти произведения, разумеется, бывают самой грубой работы.
2 Одежда — род казакина.
1 Продажа меда у мужичка-пчелинца считается праздником. В это время он приглашает родных и знакомых погулять на счет покупателя, и бабы надевают тогда лучшие платья.
продолжение
--PAGE_BREAK--2 Яичница — любимое полевое кушанье деревенских пчелинцев.
3 Улей и колодка имеют одно и то же значение.
1 Мужики степных губерний почитают для себя величайшею обидою, если им платят за какой-либо товар разорванными билетами или старою серебряною монетою.
1 Подобного рода проделки некоторыми покупателями меда употребляются нередко. Пьяный пчелинец бессознательно повторяет слова купца и, что всего удивительнее, опять остается его приятелем; проспавшись, бедняк не помнит ничего, сочтет вырученные ва мед церьги и скажет: «Эх, дешевенько я продал мед-то купцу: ну, видно, его счастье!»
1 В кадушку кладется мед, вынутый из улья.
2 Курушкою медоломы подкуривают пчел.
3 Большой нож и резец (острый железный крюк) необходимы при очищении улья.
1 Подарить пчелинцу рукавицы или шляпу почти каждый покупатель меду считает своею обязанностию.
ВЕЧЕР ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Замерли грома раскаты. Дождем окропленное поле
После грозы озарилось улыбкой румяного солнца.
Заревом пышет закат. Золотисто-румяные тучи
Ярко горят над вершиной кудрявого леса.
Спят неподвижные нивы, обвеяны негой вечерней.
О, как хорош этот воздух, грозой и дождем освеженный!
Как ему рады повсюду, куда он проник, благодатный!
Видел я в полдень вот этот цветок темно-синий: от жару
Грустно свернув лепестки, он клонился к земле
раскаленной;
Вот он опять развернулся и держится прямо на стебле.
Солнце-художник покрыло его золотистою краской,
Светлые капли, как жемчуг, горят на головке махровой;
Крепко прильнула к нему хлопотливо жужжащая
пчелка,
Сок ароматный сбирая. А как забелелася ярко
Гречка расцветшая, чистой омытая влагой от пыли!
Издали кажется, снег это белой лежит полосою.
Словно воздушный цветок, стрекоза опустилась
на колос;
Бедная! долго ждала она капли прозрачной из тучки.
Вышел сурок из норы своей темной, кругом оглянулся,
Стал осторожно на задние лапки и слушает: тихо…
Только кричит где-то перепел и распевает овсянка;
Весело свистнул и он и водицы напился из лужи.
Вот пожилой мужичок показался из лесу. Под мышкой
Держит он свежие лыки. Окинувши поле глазами,
Шляпу он снял с головы, сединой серебристой покрытой,
Тайно молитву творя, осенился крестом и промолвил:
«Экую радость послал нам господь — проливной этот
дождик!
Хлеб-ат в неделю поправится так, что его не узнаешь».
27 мая 185,
ДОНЦАМ
Да здравствует донцов воинственное племя,
Да здравствует и млад и стар!
Привет вам всей Руси за славу в наше время!
Привет за славу вашу встарь!
Русь помнит те былые годы,
Когда свой гибельный удар,
Сын дикой степи и свободы,
Бросал ваш предок на татар;
Когда от Дона до Урала
И вдоль днепровских берегов
Внезапной молнией сверкала
Казачья сабля меж врагов.
И помнит Русь тот день великий,
Когда бесстрашный богатырь
К подножью Грозного владыки
Поверг обширную Сибирь;
И подвиг дивный и кровавый,
Которым в летопись веков
На память вечную и славу
Внесен разрушенный Азов.
Привет донцам! увековечен
Ваш сильный, доблестный народ,
И знает мир, как вами встречен
Войны отечественной год:
Весь Дон восстал, на голос чести
И день и ночь казак летел
И крови в битвах грозной мести
Последней капли не жалел.
Минула грозная година:
Повесив шашку на стене,
Казак за делом селянина
Забыл о славе и войне.
Но вот венгерец брани пламя
Рукой мятежною раздул, —
Донец опять родное знамя,
Наследье дедов, развернул,
Оставил мирные станицы
И на постах передовых
С отвагой новой за границей
Явился в битвах роковых.
«Вперед, донцы, врагу навстречу!
Долой мундир! через реку!» —
И молодцы уж под картечью,
Не страшны волны казаку,
Плывут… земля уж под ногами…
«Ура!» — вмиг шашки из ножен,
И берег, взятый удальцами,
Победы кликом потрясен.
Мятеж утих… года минули…
И вдоль дунайских берегов,
Как грозный лес, опять сверкнули
Стальные дротики донцов.
Привык казак к огню и бою,
Ему не страшно по реке
В глухую полночь под грозою
Пуститься в легком челноке,
Подкрасться к вражескому стану,
Канат у судна отрубить
И из-под носа оттомана
Его спокойно уводить,
Схватить «язык», открыть дороги
В лесах, болотах и горах,
И в неприятельских шатрах
Наделать шуму и тревоги,
Иль, подбоченясь молодцом,
На скакуне своем степном
Скрываясь в поле под туманом,
В руке с губительным арканом
Врага беспечного открыть
И вдруг — с коня его схватить.
Войны испытанные дети,
Русь помнит ваши имена!
Недаром славою столетий
Покрыты Дона знамена:
Вы вашей кровию вписали
Любовь к Руси в ее скрижали…
Теперь опять гроза шумит.
Восстань же снова, Дон наш славный!
Оковы брат твой православный
Четыре века уж влачит.
Как жалкий раб, четыре века
Он кровь и слезы проливал
И даже имя человека,
Святое имя потерял!
Но жив господь суда и мщенья!
Он грянет карой громовой!
Русь кровью выкупит своей
Родного племени спасенье!..
Вперед, казак! Тебя зовет
И кровь и плен твоих собратов!
Благословит тебя господь!
Благословит отец твой Платов,
И племя страждущих славян,
И царственный твой атаман.
Вперед, донцы! да разовьются
Родные ваши знамена,
И с честью ваши имена
Из рода в роды пронесутся!
Да поздний внук ваш на Дону
На вас с любовию укажет
И детям с гордостию скажет:
«Они в великую воину
За честь и славу христианства
Казнили зависть и тиранство».
Между январем и августом 185,
1 Турки называют христиан гяурами, то есть собаками,
НЕУДАЧНАЯ ПРИСУХА
Удар за ударом,
Полуночный гром,
Полнеба пожаром
Горит над селом.
И дождь поливает,
И буря шумит,
Избушку шатает,
В оконце стучит.
Ночник одиноко
В избушке горит;
На лавке широкой
Кудесник сидит.
Сидит он — колдует
Над чашкой с водой,
То на воду дует,
То шепчет порой.
На лбу бороздами
Морщины лежат,
Глаза под бровями
Как угли горят.
У притолки парень
В халате стоит:
Он, бедный, печален
И в землю глядит.
Лицо некрасиво,
На вид простоват,
Но сложен на диво
От плеч и до пят.
«Ну, слушай: готово!
Хоть труд мой велик, —
Промолвил сурово
Кудесник-старик, —
Я сделаю дело:
Красотка твоя
И душу и тело
Отдаст за тебя!
Ты сам уж, вестимо,
Зевать — не зевай:
Без ласки ей мимо
Пройти не давай...»
— «Спасибо, кормилец!
За всё заплачу;
Поможешь — гостинец
С поклоном вручу.
Крупы, коли скажешь, —
Мешок нипочем!
А денег прикажешь —
И денег найдем».
И с радости дома
Так парень мой спал,
Что бури и грома
Всю ночь не слыхал.
Пять дней пролетело…
Вот раз вечерком
На лавке без дела
Лежит он ничком.
На крепкие руки
Припав головой,
Колотит от скуки
Об лавку ногой.
И вдруг повернулся,
Плечо почесал,
Зевнул, потянулся
И громко сказал:
«Слышь, мамушка! бают,
У нас в деревнях,
Вишь, доки бывают, —
И верить-то страх!
Кого, вишь, присушат,
Немил станет свет:
Тоска так и душит!..
Что — правда аль нет?»
— «Бывают, вестимо, —
Ответила мать. —
Не дай бог, родимый,
Их видеть и знать!..»
«Ну правда — так ладно! —
Сын думал. — Дождусь!..
Эх, жить будет славно,
Коли я женюсь!..»
Но, видно, напрасно
Кудесник шептал
И девице красной
Тоской угрожал:
Другого красотка
Любила тайком
За песни, походку
И кудри кольцом…
А парень гуляет,
Как праздник придет,
Лицо умывает
И гребень берет,
И кудри направо,
Налево завьет,
Подумает: «Браво!» —
И пальцем щелкнет.
Как снег в чистом поле,
Рубашка на нем,
Кумач на подоле
Краснеет огнем;
На шляпе высокой,
Меж плисовых лент,
Горит одиноко
Витой позумент.
Онучи обвиты
Кругом бечевой,
И лапти прошиты
Суровой пенькой.
Тряхнет волосами,
Идет в хоровод.
«Ну вот, дескать, нами
Любуйся, народ!»
Как встретился с милой —
Ни слов, ни речей:
Что в памяти было —
Забыл, хоть убей!
Вдруг правда случайно
До парня дошла:
Уж девкина тайна
Не тайной была…
Вся кровь закипела
В бедняге… «Так вот, —
Он думал, — в чем дело!
Кудесник-ат врет.
Не грех ему палкой
Бока обломать,
Обманщику… Жалко
Мне руки марать!»
И два дня угрюмый,
Убитый тоской,
Все думал он думу
В избушке родной.
На третий, лишь только
Отправилась мать
На речку в ведерко
Водицы набрать, —
С гвоздя торопливо
Котомку он снял;
«Пойду, мол!..» — и живо
Ремни развязал.
В тряпице рубашку
В нее полошил
И с ложкою чашку
Туда ж опустил,
Халат для дороги
Про непогодь взял…
Мать входит — он в ноги
Ей пал и сказал;
«Ну, мамушка, горько,
Признаться, идти
С родимой сторонки…
А видно, прости!»
Мать так и завыла:
«Касатик ты мой!
Ах, крестная сила!
Что это с тобой?»
— «Да что тут мне биться
Как рыбе об лед!
Пойду потрудиться,
Что бог ни пошлет.
И тут жил трудами,
Талана, вишь, нет...»
Старушка руками
Всплеснула в ответ:
«Да как же под старость
Мне жить-то одной?
Ведь ты моя радость,
Кормилец родной!»
И к сыну припала
На грудь головой
И все повторяла:
«Кормилец родной!»
Сын крепко рукою
Хватил себя в лоб
И думал с собою:
«Прямой остолоп!
Ну, вот тебе, здравствуй!..
Наладилось мне:
Иди, малый! царствуй
В чужой стороне!
А стало — старушке
Одной пропадать:
Казны-то полушки
Ей негде достать».
И парень украдкой
Лицо отвернул
И старую шапку
На лавку швырнул.
«Ну полно, родная!
Я в шутку… пройдет…
Все доля дурная…
Наука вперед,
Румяное солнце
К полям подошло,
В избушке оконце
Огнем валило,
Румянит, золотит
Лесок в стороне.
Мой парень молотит
Овес на гумне.
Тяжелые муки
В душе улеглись,
Могучие руки
За труд принялись.
Цеп так и летает,
Как молния, жжет,
На сноп упадает,
По колосу бьет.
Бог помочь, детина!
Давно б так пора!..
Долой ты, кручина,
Долой со двора!
7 августа 185,
СТАРЫЙ МЕЛЬНИК
Отдыхай, старик,
Думу думая;
Замолчала-спит
Твоя мельница.
Убыла вода
Под колесами,
Не шумит ручей
За плотиною.
Рано кончил он
Молодой разгул,
Погубил, прожил
Силу юную.
И текут его
Слезы каплями,
По сырой земле
Тихо точатся.
Было времечко,
Пел он весело,
Рассыпал кругом
Брызги-золото,
Серебром кипел
Под колесами,
Поднимал ключом
Пену белую.
И сиял, горел
Против солнышка
Цветной радугой,
Огнем-искрами.
Из живой волны
В полночь тихую
Высыпал на свет
Дивы чудные, —
Запоют они
И заплещутся.
Закипит вокруг
Вода жемчугом,
Великан старик
Под березою
Весь как лунь седой
Им откликнется…
И стоишь, дрожишь,
Песни слушаешь,
Инда волосы
Встают иглами…
Чуть зажгла заря
Небо синее —
Мужички тащат
Хлеб на мельницу.
Вмиг заставки все
Дружно выдвинешь —
Жернова начнут
Свою музыку.
И на камни рожь
Тихим дождиком
Из ковшей идет,
В муку мелется.
Только гул стоит
Вокруг мельницы,
Ходит ходенем
Пол бревенчатый.
И бежит на шум
Рыбка смелая,
Стоит бредень взять —
Будешь с ужином.
Отдохнуть прилег —
Спишь под музыку,
В богатырском сне
Видишь праздники.
К мужику пришел —
Место первое,
Что ни год, кафтан
Новый на плечи.
Отвезешь вина,
Пшена знахарю, —
И копишь добро
Припеваючи…
Не тужи, старик!
Было пожито.
Хоть не сын, так внук
Вспомнит дедушку!
Есть на черный день
В сундуке казна,
В крепком закроме
Хлеб некупленый.
11 августа 185,
* * *
Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты,
Свет ослепительный солнца скользит по широким
уступам
Гор меловых, будто снегом нетающим плотно покрытых.
В зелени яркой садов, под горою, белеются хаты.
Бродят лениво вдоль луга стада, — и по пыльной дороге
Тянется длинный обоз; подгоняя волов утомленных,
Тихо идут чумаки, и один черномазый хохленок
Спит крепким сном на возу, беззаботно раскинувши
руки.
Но поглядите налево: о боже, какая картина!
Влага прозрачная, кажется, дышит, разлившись
широко!
Синее небо и белые, тихо плывущие тучки,
Берега желтый песок, неподвижного леса вершины,
Тонкий пушистый камыш и рыбак, опускающий сети, —
Всё отразилось в стекле этой влаги так живо и ясно,
Так сохранило всю чудную прелесть и тени и света, —
Что вдохновенный художник с своею волшебною
кистью,
Смелый поэт с своим словом послушным сознали б
здесь оба
Жалкую бедность искусства пред жизнию вечной
природы!..
С первого взгляда всё кажется просто, но сколько тут
силы,
Жизни, величия, новых предметов для песен и думы!
Слышишь ли эти немолчные звуки серебряной влаги?
Что она хочет сказать? не разгула ли просит и воли?
Иль на своем языке непонятном и годы и веки
Вторит свободно торжественный гимн вездесущему
богу?
Есть ли таинственный смысл в этом говоре ветра
с листами?
Я ли один созерцаю присутствие бога в творенье,
Иль надо мною здесь духи витают незримой толпою,
Жизнию, мне незнакомой, живут, и доступен им лучший,
Полный прекрасного, мир с его тайнами, силой
и славой?
Видно, не чужд он и мне: будто что-то родное я слышу
В шепоте ветра с травою и в говоре волн под ногами.
Вижу на каждом шагу своем тайны; но сладко мне
думать:
В царстве природы не лишний я гость с моей думой
и песней.
12 августа 185,
БУРЛАК
Эх, приятель, и ты, видно, горе видал,
Коли плачешь от песни веселой!
Нет, послушай-ка ты, что вот я испытал,
Так узнаешь о жизни тяжелой!
Девятнадцати лет, после смерти отца,
Я остался один сиротою;
Дочь соседа любила меня, молодца,
Я женился и зажил с женою!
Словно счастье на двор мне она принесла, —
Дай бог царство небесное бедной! —
Уж такая-то, братец, хозяйка была,
Дорожила полушкою медной!
В зимний вечер, бывало, лучину зажжет
И прядет себе, глаз не смыкает;
продолжение
--PAGE_BREAK--Петухи пропоют — ну, тогда отдохнет
И приляжет; а чуть рассветает —
Уж она на ногах, поглядишь — побежит
И овцам, и коровам даст корму,
Печь истопит и снова за прялкой сидит
Или что прибирает по дому.
Летом рожь станет жать иль снопы подавать
С земи на воз, — и горя ей мало.
Я, бывало, скажу: «Не пора ль отдыхать?»
— «Ничего, говорит, не устала».
Иногда ей случится обновку купить
Для утехи, так скажет: «Напрасно:
Мы без этого будем друг друга любить,
Что ты тратишься, сокол мой ясный!»
Как в раю с нею жил!.. Да не нам, верно, знать,
Где и как нас кручина застанет1
Улеглася жена в землю навеки спать…
Вспомнишь — жизнь немила тебе станет!
Вся надежа была — словно вылитый в мать,
Темно-русый красавец сынишка.
По складам уж псалтырь было начал читать…
Думал: «Выйдет мой в люди мальчишка!»
Да не то ему бог на роду написал:
Заболел от чего-то весною, —
Я и бабок к нему, знахарей призывал,
И поил наговорной водою,
Обещался рублевую свечку купить,
Пред иконою в церкви поставить, —
Не услышал господь… И пришлось положить
Сына в гроб, на кладбище отправить…
Было горько мне, друг, в эти черные дни!
Опустились совсем мои руки!
Стали хлеб убирать, — в поле песни, огни,
А я сохну от горя и скуки!
Снега первого ждал: я продам, мол, вот рожь,
Справлю сани, извозничать буду, —
Вдруг, беда ва бедой, — на скотину падеж…
Чай, по гроб этот год не забуду!
Кой-как зиму провел; вижу — честь мне не та:
То на сходке иной посмеется:
«Дескать, всякая вот что ни есть мелкота
Тоже в дело мирское суется!»
То бранят за глаза: «Не с его-де умом
Жить в нужде: видишь, как он ленится;
Нет, по-нашему так: коли быть молодцом,
Не тужи, хоть и горе случится!»
Образумил меня людской смех, разговор:
Видно, бог свою помочь мне подал!
Запросилась душа на широкий простор…
Взял я паспорт; подушное отдал…
И пошел в бурлаки. Разгуляли тоску
Волги-матушки синие волны!..
Коли отдых придет — на крутом бережку
Разведешь огонек в вечер темный,
Из товарищей песню один заведет,
Те подхватят, — и вмиг встрепенешься,
С головы и до ног жар и холод пойдет,
Слезы сдержишь — и сам тут зальешься!
Непогода ль случится и вдруг посетит
Мою душу забытое горе —
Есть разгул молодцу: Волга с шумом бежит
И про волю поет на просторе;
Ретивое забьется, и вспыхнешь огнем!
Осень, холод — не надобна шуба!
Сядешь в лодку — гуляй! Размахнешься веслом,
Силой с бурей помериться любо!
И летишь по волнам, только брызги кругом…
Крикнешь: «Ну, теперь божия воля!
Коли жить — будем жить, умереть — так умрем!»
И в душе словно не было горя!
17 августа 185,
ЛЕСНИК И ЕГО ВНУК
«Дедушка, дедушка! Вот я чудес-то когда насмотрелся!
Песней наслушался всяких!., и вспомню, так сердце
забьется.
Утром я сел на поляне под дубом и стал дожидаться,
Скоро ли солнышко встанет. В лесу было тихо, так
тихо,
Словно все замерло… Вижу я, тучки на небе алеют —
Больше да больше, и солнышко встало! Как будто
пожаром
Лес осветило! Цветы на поляне, листы на деревьях, —
Ожило все, засияло… ну, точно смеется сквозь слезы
Божьей росы!.. Сквозь просеку увидел я чистое поле:
Ярким румянцем покрылось оно, а пары подымались
Выше и выше, и золотом тучки от солнца горели.
Бог весть, кто строил из тучек мосты, колокольни,
хоромы,
Горы какие-то с медными шапками… Диво, и только!
Глянул я вверх: надо мною на ветках была паутина, —
Мне показалось, серебряной сети я вижу узоры.
Сам-то паук длинноногий, как умный хозяин, поутру
Вышел, работу свою осмотрел и две ниточки новых
Бойко провел, да и скрылся под листиком, — вот уж
лукавый!..
Вдруг на сухую березу сел дятел и носиком длинным
Начал стучать, будто вымолвить хочет: „Проснитеся,
сони!“
Слышу, малиновка где-то запела, за нею другая,
И раздалися в кустах голоса, будто праздник великий
Вольные птички встречали… Так весело!.. Ветер
прохладный
Что-то шепнул потихоньку осине, — она встрепенулась,
С листьев посыпались светлые капли, как дождик,
на травку;
Вдруг зашумели березы, орешник, и лепет, и говор
По лесу всюду пошел, словно гости пришли на беседу...»
— «Ох ты, кудрявый шалун, наяву начинаешь ты
грезить!
Ветер в лесу зашумел — у него это чудо большое.
Любишь ты сказки-то слушать и сам их рассказывать
мастер.
Вишь, вчера вечером сел у ручья да глазеет на звезды,
Невидаль точно какая! Колол бы ты лучше лучину!
Что, и ручей, чай, вчера рассказал тебе нового много?»
— «Как же, рассказывал, дедушка! Я любовался
сначала,
Как потухала заря, и на небе, одна за другою,
Звездочки стали выглядывать; мне показалось
в ту пору:
Ангелов светлые очи глядят к нам оттуда на землю.
Видел я, как подымался и месяц над лесом; не знаю,
Что он не смотрит, как солнышко? все будто думает
что-то!
Любо мне было. Прилег я на травку под ивой зеленой, —
Слышу, ручей говорит: „Хорошо мне журчать в темном
лесе:
В полночь тут дивы приходят ко мне, поют песни
и пляшут;
Только раздолья здесь нет. Будет время, я выйду
на волю,
Выйду из темного леса, увижу я синее море;
В море дворцы из стекла и сады с золотыми плодами;
Есть там русалки, белей молока их открытые плечи;
Очи как звезды горят; в волосах дорогие каменья.
Есть там старик чародей; рассылает он ветры по воле;
Слушают рыбы его; вести чудные реки приносят...“
— »Вот погоди, подрастешь — позабудешь ты эти
рассказы;
Люди за них не дадут тебе хлеба, а скажут: трудней!
Вон наш пастух с ранних лет обучился играть
на свирели,
Так и состарился нищим, всё новые песни слагает!"
— «Разве не плакал ты, дедушка, сам, когда вечером
поздним
Брался пастух за свирель и по темному лесу далеко
Песнь соловьиная вдруг разливалась, — и все замолкало,
Словно и лес ее слушал, и синее небо, и звезды?..
Нет, не брани меня, дедушка! Вырасту, буду трудиться,
Буду и песни я петь, как поет ветерок перелетный,
Вольные птицы по дням, по ночам темный лес
под грозою,
Буду петь радость и горе и улыбаться сквозь слезы!»
20 августа 185,
* * *
Полно, степь моя, спать беспробудно:
Зимы-матушки царство прошло,
Сохнет скатерть дорожки безлюдной,
Снег пропал, — и тепло и светло.
Пробудись и умойся росою,
В ненаглядной красе покажись,
Принакрой свою грудь муравою,
Как невеста, в цветы нарядись.
Полюбуйся: весна наступает,
Журавли караваном летят,
В ярком золоте день утопает,
И ручьи по оврагам шумят.
Белоснежные тучки толпами
В синеве, на просторе, плывут,
По груди у тебя полосами,
Друг за дружкою, тени бегут.
Скоро гости к тебе соберутся,
Сколько гнезд понавьют, — посмотри!
Что за звуки, за песни польются
День-деньской от зари до зари!
Там уж лето… ложись под косою,
Ковыль белый, в угоду косцам!
Подымайся, копна за копною!
Распевайте, косцы, по ночам!
И тогда, при мерцанье румяном
Ясных зорек в прохладные дни,
Отдохни, моя степь, под туманом,
Беззаботно и крепко усни.
(Октябрь) 185,
БУРЯ
Тучи идут разноцветной грядою по синему небу.
Воздух прозрачен и чист. От лучей заходящего солнца
Бора опушка горит за рекой золотыми огнями.
В зеркале вод отразилися небо и берег,
Гибкий, высокий тростник и ракит изумрудная зелень.
Здесь чуть заметная зыбь ослепительно блещет
от солнца,
Там вон от тени крутых берегов вороненою сталью
Кажется влага. Вдали полосою широкой, что скатерть,
Тянется луг, поднимаются горы, мелькают в тумане
Села, деревни, леса, а за ними синеется небо.
Тихо кругом. Лишь шумит, не смолкая, вода у плотины;
Словно и просит простора и ропщет, что мельнику
служит,
Да иногда пробежит ветерок по траве невидимкой,
Что-то шепнет ей и, вольный, умчится далеко.
Вот уж и солнце совсем закатилось, но пышет доселе
Алый румянец на небе. Река, берега и деревья
Залиты розовым светом, и свет этот гаснет, темнеет…
Вот еще раз он мелькнул на поверхности дремлющей
влаги,
Вот от него пожелтевший листок на прибрежной осине
Вдруг, как червонец, блеснул, засиял — и угас
постепенно.
Тени густеют. Деревья вдали принимать начинают
Странные образы. Ивы стоят над водок"! как будто
Думают что-то и слушают. Бор как-то смотрит угрюмо.
Тучи, как горы, подъятые к небу невидимой силой,
Грозно плывут и растут, и на них прихотливою грудой
Башен, разрушенных замков и скал громоздятся
обломки.
Чу! Пахнул ветер! Пушистый тростник зашептал,
закачался,
Утки плывут торопливо к осоке, откуда-то с криком
Чибис несется, сухие листы полетели с ракиты.
Темным столбом закружилася пыль на песчаной дороге,
Быстро, стрелою коленчатой молния тучи рассекла,
Пыль поднялася густее, — и частою, крупною дробью
Дождь застучал по зеленым листам; не прошло
и минуты — Он превратился уж в ливень, и бор встрепенулся
от бури,
Что исполин, закачал головою своею кудрявой
И зашумел, загудел, словно несколько мельниц
огромных
Начали разом работу, вращая колеса и камни.
Вот все покрылось на миг оглушительным свистом,
и снова
Гул непонятный раздался* похожий на шум водопада.
Волны, покрытые белою пеной, то к берегу хлынут,
То побегут от него и гуляют вдали на свободе.
Молния ярко блеснет, вдруг осветит и небо и землю,
Миг — и опять все потонет во мраке, и грома удары
Грянут, как выстрелы страшных орудий. Деревья
со скрипом
Гнутся и ветвями машут над мутной водою.
Вот еще раз прокатился удар громовой — и береза
На берег с треском упала и вся загорелась, как светоч.
Любо глядеть на грозу! Отчего-то сильней в это время
Кровь обращается в жилах, огнем загораются очи,
Чувствуешь силы избыток и хочешь простора и воли!
Слышится что-то родное в тревоге дремучего бора,
Слышатся песни, и крики, и грозных речей отголоски…
Мнится, что ожили богатыри старой матушки-Руси,
С недругом в битве сошлись и могучие меряют силы…
Вот темно-синяя туча редеет. На влажную землю
Изредка падают капли дождя. Словно свечи, на небе
Кое-где звезды блеснули. Порывистый ветер слабеет,
Шум постепенно в бору замирает. Вот месяц поднялся,
Кротким серебряным светом осыпал он бора вершину,
И, после бури, повсюду глубокая тишь воцарилась,
Небо по-прежнему смотрит с любовью на землю.
Октябрь 1854
* * *
Подула непогодушка с родной моей сторонушки, —
Пришла от милой грамотка, слезами вся облитая;
Назад она прислала мне кольцо мое заветное.
Сгубили ненаглядную, сгубили — замуж выдали!
Лежит она в чужом дому, в постели жесткой
при смерти,
Кладет вину и жалобу на мужа да на мачеху…
Гори огнем, добро мое! прощай, родная матушка!
Не долго быть мне, молодцу, твоей подпорой крепкою.
Уж что за день без солнышка, а жизнь без друга
милого!
Октябрь 185,
ПОРЧА
(Болесть)
«Сходи-ка, старуха, невестку проведать,
Не стала б она на дворе голосить».
— «А что там я стану с невесткою делать?
Ведь я не могу ей руки подложить.
Вот, нажили, бог дал, утеху под старость!
Твердила тебе: „Захотел ты, мол, взять,
Старик, белоручку за сына на радость —
Придется тебе на себя попенять“.
Вот так и сбылось! Что ни день — с ней забота:
Тут это не так, там вон то не по ней,
То, вишь, не под силу ей в поле работа,
То скажет: в избе зачем держим свиней.
Печь топит — головка от дыму кружится,
Все б ей вот опрятной да чистою быть,
А хлев велишь чистить — ну, тут и ленится,
Чуть станешь бранить — и пошла голосить:
»Их-ох! Их-ох!"
— «Старуха, побойся ты бога!
Зачем ты об этом кричишь день и ночь?
Ну, знахаря кликни; беды-то немного, —
У бабы ведь порча, ей надо помочь.
А лгать тебе стыдно! она не ленится,
Без дела и часу не станет сидеть;
Бранить ее станешь — ответить боится;
Коли ей уж тошно — уйдет себе в клеть,
И плачет украдкой, и мужу не скажет:
»Зачем, дескать, ссору в семье начинать?"
Гляди же, господь тебя, право, накажет;
Невестку напрасно не след обижать".
— «Ох, батюшки, кто говорит-то, — досада!
Лежи на печи, коли бог наказал;
Ослеп и оглох, — ну чего ж тебе надо?
Туда же, жену переучивать стал!
И так у меня от хозяйства по дому,
Хрыч старый, вот эдак идет голова,
Да ты еще вздумал ворчать по-пустому, —
Тьфу! вот тебе что на твои все слова!
Вишь, важное дело, что взял он за сына
Разумную девку, мещанскую дочь, —
Ни платья за нею, казны ни алтына,
Теперь и толкует: „Ей надо помочь!“
Пришла в чужой дом, — и болезни узналал
Нет, я еще в руки ее не взяла...»
Тут шорох старуха в сенях услыхала
И смолкла. Невестка в избушку вошла.
Лицо у больной было грустно и бледно:
Как видно, на нем положили следы
Тяжелые думы, и труд ежедневный,
И тайные слезы, и горечь нужды.
«Ну, что же, голубушка, спать-то раненько,
Возьми-ка мне на ночь постель приготовь
Да сядь поработай за прялкой маленько» —
Невестке сквозь зубы сказала свекровь.
Невестка за свежей соломой сходила,
На нарах, в сторонке, ее постлала,
К стене в изголовье зипун положила,
Присела на лавку и прясть начала.
В избе было тихо. Лучина пылала,
Старик беззаботно и сладко дремал,
Старуха чугун на полу вытирала,
И только под печью сверчок распевал
Да кот вкруг старухи ходил, увивался
И, щурясь, мурлыкал; но баба ногой
Толкнула его, проворчав: «Разгулялся!
Гляди, перед порчею, видно, какой».
Вдруг дверь отворилась: стуча сапогами,
Вошел сын старухи, снял шляпу, кафтан,
Ударил их об пол, тряхнул волосами
И крикнул: «Ну, матушка, вот я и пьян!»
— «Что это ты сделал? когда это было?
Ты от роду не пил и капли вина!»
— «Я не пил, когда мое сердце не ныло,
Когда, как былинка, не сохла жена!»
— «Спасибо, сыночек!., спасибо, беспутный!..
Уж я и ума не могу приложить!
Куда же мне деться теперь, бесприютной?
Невестке что скажешь — начнет голосить,
Не то — сложит руки, и горя ей мало;
Старик только ест да лежит на печи.
А вот и от сына почету не стало, —
Живи — сокрушайся, терпи да молчи!
Ах, царь мой небесный! Да это под старость
Хоть руки пришлось на себя наложить!
Взрастила, взлелеяла сына на радость,
Он мать-то уж скоро не станет кормить!»
— «Неправда! я пб смерть кормить тебя буду!
Я лучше зипун свой последний продам,
Пойду в кабалу, а тебя не забуду
И крошку с тобой разделю пополам!
Ты мною болела, под сердцем носила
Меня, и твоим молоком я вспоен.
Сызмала меня ты к добру приучила, —
продолжение
--PAGE_BREAK--И вот тебе честь и земной мой поклон…
Да чем же невестка тебе помешала?
За что на жену-то мою нападать?"
— «Гляди ты, беспутный, пока я ее встала, —
Я скоро заставлю тебя замолчать!..»
— «На, бей меня, матушка! бей, чтоб от боли
Я плакал и выплакал горе мое!
Эхма! не далось мне таланта и доли!
Когда ж пропадешь тыг худое житье?»
— «Вот дело-то! жизнь тебе стала постыла!
Ты вздумал вино-то от этого пить?
Так вот же тебе!..»
И старуха вскочила
И кинулась палкою сына учить.
Невестка к ней броситься с лавки хотела,
Но только что вскрикнула: «Сжалься хоть раз!» —
И вдруг пошатнулась назад, побледнела,
И на пол упала.
«Помилуй ты нас,
Царица небесная, мать пресвятая!
Ах, батюшки! — где тут вода-то была?
Что это с тобою, моя золотая?» —
Над бабой свекровь голосить начала.
«Ну, матушка, бог тебе будет судьею!..» —
Сын тихо промолвил и сам зарыдал.
«Чай, плачут?.. Аль ветер шумит за стеною? —
Проснувшись, старик на печи рассуждал. —
Не слышу… Знать, сын о жене все горюет;
У ней эта порча, тут можно понять,
Старуха не смыслит, свое мне толкуем
А нет, чтобы знахаря к бабе позвать».
Октябрь 185,
БОБЫЛЬ
Посвящается Н. В. Кукольнику
Дай взгляну веселей:
Дума не помога.
Для меня ль, бобыля,
Всюду не дорога!
Без избы — я пригрет,
Сокол — без наряда,
Без казны — мне почет,
Умирать не надо!
В чистом поле идешь —
Ветерок встречает,
Забегает вперед,
Стежки подметает.
Рожь стоит по бокам,
Отдает поклоны;
Ляжешь спать — под тобой
Постлан шелк зеленый;
Звезды смотрят в глаза;
Белый день настанет —
Умывает pocat
Солнышко румянит.
На людей поглядишь —
Право, смех и горе!
Целый век им труды
На дворе и в поле.
А тут вот молодец:
За сохой не ходит —
Да привет, и хлеб-соль,
И приют находит.
Ну, а нечего есть —
Стянешь пояс крепче,
Волосами тряхнешь —
Вот оно и легче.
А не то — к богачам:
Им работник нужен;
Помолотишь денек —
Вот тебе и ужин.
Уж зато, коли есть
Зипунишка новый,
На ногах сапоги,
В кошельке целковый —
И раздумье прошло,
И тоска пропала;
Сторонись, богачи:
Бедность загуляла!
Как взойдешь в хоровод
Да начнешь там пляску,
При вечерней заре,
С присвистом вприсядку, —
Бабы, девки глядят,
Стукают котами,
Парни нехотя в лад
Шевелят плечами.
Вот на старости лет
Кто-то меня вспомнит, —
Приглядит за больным,
Мертвого схоронит?
Да бобыль-сирота
Ничего не просит;
Над могилой его
Буря поголосит,
Окропит ее дождь
Чистою слезою,
Принакроет весна
Шелковой травою.
Октябрь 185,
РАССКАЗ ЯМЩИКА
Век жить — увидишь и худо порою.
Жаль, что вот темно, а то из окна
Я показал бы тебе: за рекою
Есть у нас тут деревенька одна.
Там живет барин. Господь его знает,
Этакой умница, братец ты мой,
Ну, а теперь ни за что пропадает.
Раз он немножко размолвил с женой!
Барыня сделала что-то не ладно, —
Муж сгоряча-то ее побранил.
Правду сказать, ведь оно и досадно!
Он без ума ее, слышно, любил.
Та — дело барское, знаешь, обидно —
К матушке нежной отправилась в дом
Да сиротою прикинулась, видно, —
С год и жила со старухой вдвоем.
Только и тут она что-то… да это
Дело не наше, я сам не видал…
Барин-ат сох; иногда до рассвета
С горя и глаз, говорят, не смыкал.
Всё, вишь, грустил да жены дожидался,
Ей поклониться он сам не хотел;
Ну, а потом в путь-дорогу собрался,
Нанял меня и к жене полетел.
Как помирился он с нею, не знаю,
Барыня что-то сердита была…
Сам-ат я, братец ты мой, помекаю —
Мать поневоле ее прогнала.
Вот мы поехали. Вижу — ласкает
Барин жену: то в глаза ей глядит,
То, знаешь, ноги ковром укрывает,
То этак ласково с ней говорит, —
Ну, а жена дожимает плечами,
В сторону смотрит — ни слова в ответ…
Он и пристал к ней почти со слезами:
«Или в тебе и души, дескать, нет?
Я, дескать, всё забываю, прощаю…
Так же люблю тебя, милый мой друг...»
Тут она молвила что-то — не знаю,
И покатилася со смеху вдруг…
Барин притих. Уж и зло меня взяло!
Я как хвачу коренного кнутом…
После одумался — совестно стало:
Тройка шла на гору, шла-то с трудом;
Конь головой обернулся немного,
Этак глядит на меня, всё глядит…
«Ну, мол, ступай уж своею дорогой.
Грех мой на барыне, видно, лежит...»
Вот мы… о чем, бишк, я речь вел сначала?
Да, — я сказалj что тут барин притих.
Вот мы и едем. Уж ночь наступала.
Я приударил лошадок лихих.
Въехали в город… Эхма! Забываю,
Чей это двор, где коней я кормил?
Двор-то мощеный… постой, вспоминаю…
Нет, провались он, совсем позабыл!
Ну, ночевали. Заря занималась…
Барин проснулся — глядь: барыни нет!
Кинулись шарить-искать, — не сыскалась;
Только нашли у ворот один след, —
Кто-то, знать, был с подрезными санями…
Мы тут в погоню… Уж день рассветал;
Верст этак семь пролетели полями —
След неизвестно куда и пропал.
Мы завернули в село, да в другое —
Нет нигде слуху; а барин сидит,
Руки ломает. Лицо-то больное,
Сам-ат озяб; словно лист весь дрожит…
Что мне с ним делать? Проехал немного
И говорю ему: «Следу, мол, нет;
Этой вот, что ли, держать нам дорогой?*
Он и понес чепуху мне в ответ.
Сердце мое облилось тогда кровью!
»Эх, погубил, мол, сердечный ты мой,
Жизнь и здоровье горячей любовью!"
Ну и привез его к ночи домой.
Жаль горемычного! Вчуже сгрустнется:
В год он согнулся и весь, поседел.
Нынче над ним уж и дворня смеется:
«Барин-ат наш, мол, совсем одурел...»
Дивно мне! Как он жену не забудет!
Нет вот, поди! коротает свой век!
Хлеба не ест, все по ней, вишь, тоскует…
Этакой, братец ты мойг человек!
1 ноября 185,
УТРО
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш. Тишь — безлюдье
вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися,
Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…
А восток все горит-разгорается.
Птички солнышка ждут, птички песни поют,
И стоит себе лес, улыбается.
Вот и солнце встает, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет — песню поет;
По плечу молодцу все тяжелое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!
16 ноября 1854 январь 1855
ВСТРЕЧА ЗИМЫ
Поутру вчера дождь
В стекла окон стучал,
Над, землею туман
Облаками вставал.
Веял холод в лицо
От угрюмых небес,
И, бог знает о чем,
Плакал сумрачный лес.
В полдень дождь перестал,
И, что белый пушок,
На осеннюю грязь
Начал падать снежок.
Ночь прошла. Рассвело.
Нет нища облачка.
Воздух легок и чист,
И замерзла река.
На дворах и домах
Снег лежит полотном
И от солнца блестит
Разноцветным огнем.
На безлюдный простор
Побелевших полей
Смотрит весело лес
Из-под черных кудре,
Словно рад он чему, —
И на ветках берез,
Как алмазы, горят
Капли сдержанных слез.
Здравствуй, гостья-зима!
Просим милости к нам
Песни севера петь
По лесам и степям.
Есть раздолье у нас, —
Где угодно гуляй;
Строй мосты по рекам
И ковры расстилай.
Нам не стать привыкать, —
Пусть мороз твой трещит:
Наша русская кровь
На морозе горит!
Искони уж таков
Православный народ:
Летом, смотришь, жара —
В полушубке идет;
Жгучий холод пахнул —
Все равно для него:
По колени в снегу,
Говорит: «Ничего!»
В чистом поле метель
И крутит, и мутит, —
Наш степной мужичок
Едет в санках, кряхтит:
«Ну, соколики, ну!
Выносите, дружки!»
Сам сидит и поет:
«Не белы-то снежки!..»
Да и нам ли подчас
Смерть не встретить шутЯ,
Если к бурям у нас
Привыкает дитя?
Когда мать в колыбель
На ночь сына кладем
Под окном для него
Песни вьюга поет.
И разгул непогод
С ранних лет ему люб,
И растет богатырь,
Что под бурями дуб.
Рассыпай же, зима,
До весны золотой
Серебро по полям
Нашей Руси святой!
И случится ли, к нам
Гость незваный придет
И за наше добро
С нами спор заведет —
Уж прими ты его
На сторонке чужой,
Хмельный пир приготовь,
Гостю песню пропой;
Для постели ему
Белый пух припаси
И метелью засыпь
Его след на Руси!
20 ноября 185,
* * *
Воздадим хвалу Русской земле.
(Сказание о Мамаевом побоище)
Уж как был молодец —
Илья Муромец,
Сидел сиднем Илья
Ровно тридцать лет,
На тугой лук стрелы
Не накладывал,
Богатырской руки
Не показывал.
Как проведал он туту
Долго сидючи,
О лихом Соловьел
О разбойникег
Снарядил в путь коня:
Его первый скок —
Был пять верст, а другой —
Пропал из виду.
По коню был седок, —
К князю в Киев-град
Он привез Соловья
В тороках живьем.
Вот таков-то народ
Руси-матушки!
Он без нужды не вдруг
С места тронется;
Не привык богатырь
Силой хвастаться,
Щеголять удальством.
Умом-разумом.
Уж зато кто на брань
Сам напросится,.
За живое его
Тронет не в пору, —
Прочь раздумье и лень!
После отдыха
Он, как буря, встает
Против недруга!
И поднимется клич
С отголосками,
Словно гром загремит
С перекатами.
И за тысячи верст
Люд откликнется.
И пойдет по Руси
Гул без умолку.
Тогда всё трын-трава
Бойцу смелому:
На куски его режь, —
Не поморщится.
Эх, родимая мать,
Русь-кормшшца!
Не пришлось тебе знать
Неги-роскоши!
Под грозой ты росла
Да под вьюгами,
Буйный ветер тебя
Убаюкивал,
Умывал белый снег
Лицо полное,
Холод щеки твои
Подрумянивал.
Много видела ты
Нужды смолоду,
Часто с злыми людьми
|На смерть билася.
То не служба была,
Только службишка;
Вот теперь сослужи
Службу крепкую.
Видишь: тучи несут
Гром и молнию,
При морях города
Загораются.
Все друзья твои врозь
Порассыпались,
Ты одна под грозой…
Стой, Русь-матушка!
Не дадут тебе пасть
Дети-соколы.
Встань, послушай их клич
Да порадуйся…
«Для тебя — всё добро,
Платье ценное
Наших жен, кровь и жизнь —
Всё для матери».
Пронесет бог грозу,
Взглянет солнышко,
Шире прежнего, Русь,
Ты раздвинешься!
Будет имя твое
Людям памятно,
Пока миру стоять
Богом сужено.
И уж много могил
Наших недругов
Порастет на Руси
Травой дикою!
8 декабря 185,
ВНЕЗАПНОЕ ГОРЕ
Вот и осень пришла. Убран хлеб золотой,
Все гумно у соседа завалено…
У меня только смотрит оно сиротой, —
Ничего-то на нем не поставлено!
А уж я ль свою силу для пашни жалел,
Был ленив за любимой работою,
Иль как надо удобрить ее не умел,
Или начал посев не с охотою?
А уж я ли кормилице — теплой весне —
Не был рад и обычая старого
Не держался — для гостьи с людьми наравне
Не затеплил свечу воску ярого!..
День и ночь всё я думал: авось, мол, дождусь!
Стану осенью рожь обмолачивать, —
Все, глядишь, на одежду детишкам собьюсь
И оброк буду в пору уплачивать.
Не дозрела моя колосистая рожь,
Крупным градом до корня побитая!..
Уж когда же ты, радость, на двор мой войдешь?
Охд беда ты моя непокрытая!
Посидят, верно, детки без хлеба зимой,
Без одежды натерпятся холоду…
Привыкайте, родимые, к доле худой!
Закаляйтесь в кручинушке смолоду!
Всем не стать пировать… К горьким горе идет,
С ними всюду как друг уживается,
С ними сеет и жнет, с ними песни цоет,
Когда грудь по частям разрывается!..
16 декабря 185,
РАССКАЗ КРЕСТЬЯНКИ
Ох, много, мои матушки,
И слез я пролила,
И знала горя горького,
И нужд перенесла!
Тут бог послал безвременье —
Овин у нас сгорел,
Тут, эдак через полгода!
Вдруг муж мой заболел.
Пора была рабочая — И кинуть жаль его,
И в поле-то не y6paно,
Как надо, ничего,
А там детишки малые, —
Хлопочешь день-деньской,
Разломит все суставчики
Ночною-то порой.
Раз в поле я работаю —
Жара, терпеть невмочь,
Напиться-то мне нечего…
Пока настала ночь,
Уж так я утомилася —
Не подыму руки.
Щемит мое сердечушко
И ноет от тоски.
Ох, ну-ка, мол, проведаю
Больного я пойду;
Пришла, а он, касатик мой,
Уж мечется в бреду.
Теленок был на привязи —
Покромку оборвал
И всю солому кой-куда
В избе поразбрыкал.
Сынишка перепуганный
Сидит, кричит в углу,
А дочь грудная ползает
И плачет на полу.
Я на нее как глянула —
Едва не обмерла!
Взяла бедняжку на руки
Да к мужу подошла.
«Васильевич! Васильевич!
Опомнись, мол, на час.
Уж на кого, родименький.
Ты покидаешь нас?»
Он застонал, голубчик мой
Рукой вот так махнул,
Сказал: «На волю божию» —
Да навек и уснул.
Осталася с детишйами
Одна я одиной…
Покрылся без хозяина
Широкий двор травой.
Пришла зима с морозами —
А я без дров сижу.
Не знаю себе отдыха,
Горюю и тужу.
Тут дети просят хлебушка,
Покою не дают,
Там лошади голодные
Стоят и корму ждут;
То надо печь соломою
Топить и щи варить;
То за водою на реку
С ведерками сходить;
То снег самой откидывать
Лопатой от ворот, —
Денек-ат как помаешься,
Еда на ум нейдет.
Детишки, мои ягодки,
Сиротками глядят,
Общипаны, оборваны,
Худеют да болят.
Смотрю на них и думаю:
«Уж чем их я вскормлю?»
И думу свою крепкую
И сплю-то не засплю…
Вдруг за меня посватался
Зажиточный мужик;
Такой, господь с ним, взбалмошный,
Причудливый старик,
Всегда с женою ссорился,
А бабу грех корить —
Она была разумная,
Умела домом жить.
И был он мне не по сердцу,
А вышла за него;
Теперь глаза и колет мне
Семья-то вся его:
продолжение
--PAGE_BREAK--«Что вот-де навязалася
Какая-то с детьми,
Сама родила, нянчила,
Сама их и корми!»
Да благо, что сиротки-то
Пригреты у меня,
А о себе-то, матушкиг
Уж не забочусь я.
23 декабря 185,
ЧЕРЕМУХА
Много листьев красовалося
На черемухе весной
И гостей перебывалося
Вплоть до осени сырой.
Издалёка в ночь прохладную
Ветерок к ней прилетал
И о чем-то весть отрадную
Ей, как друг, передавал.
,yTbj бывало, загорается
Алой зорьки полоса —
Разной краской покрывается
На кудрях ее роса.
И она вся зарумянится,
Сон вабудет, гостя ждет;
Смотришь — гость любимый явится,
Сядет, свищет и поет…
Но пришла зима сердитая,
И, как уголь, вся черна,
На морозе, беззащитная;
Сиротой стоит она.
И меня весна покинула, —
Милый друг меня забыл;
С ним моя вся радость минула,
Он мою всю жизнь сгубил.
Всё к нему сердечко просится,
Всё его я жду, одна;
Но ко мне, знать, не воротится,
Как к черемухе, весна…
1854
* * *
Уж не я ли тебя, милая, упрашивал,
Честью, ласкою, как друга, уговаривал:
«Позабудь меня — ты после будешь счастлива,
Обвенчают нас — ты вспомнишь волю девичью.
У меня зимой в избушке сыро, холодно,
Мать-старуха привередлива, причудлива,
Сестры злы, а я головушка разгульная,
Много горя ты со мною понатерпишься».
Ты не верила, сквозь слезы улыбалася,
Улыбаясь, обняла меня и молвила:
«Не покинь меня, надёжа, всё я вынесу,
При тебе и злое горе будет радостью… а
Уж на что ж теперь ты поздно стала каятьеяз
На свекровь и на золовок горько плакаться?
Не они тоски-кручины тебе придали —
Что трава от ветра, от меня ты высохла.
Разлюбил я друга, как — и сам не ведаю!
Ноет мое сердце, разума не слушает:
О тебе печалюсьt об иной я думаю,
Ты вся сокрушилась, — весь и я измучился!
1854, январь 1855
* * *
Сибирь!.. Напишешь это слово —
И вдруг свободная мечта
Меня уносит в край суровый.
Природы дикой красота
Вдали встает передо мною.
И, мнится, вижу я Байкал
С его прозрачной глубиною,
И цепи гор с громадой скал,
И бесконечную равнину
Вокруг белеющих снегов,
И грозных, девственных лесов
Необозримую вершину…
Но вот проходит этот бред,
И снова видишь пред собою:
Диван с подушкою худою,
Комод, старинный туалет,
Семь стульев, стол на жалких ножках,
Навоз какой-то на полу,
Цветы в каких-то глупых плошках
И, наконец, кота в углу, ч
Да вот пришел старик сердитый,
О похоронах говорит
И, кажется, меня бранит,
Что моей тетки гроб открытый
До церкви я не проводил.
2 января 1855
* * *
На какую ж вину и беду
Я состарился рано без старости,
И терплю с малолетства нуждух
Й не вижу отрады и радости?
Только я, бедный, на ноги стал —
Сиротою остался без матушки;
И привета и ласки не знал
Во всю жизнь от родимого батюшки.
Помню, как он, бывало, возьмет
С полки крашеной книгу измятую,
Под хмельком мне приказ отдает —
Прочитать ему заповедь пятую,
И ударит об стол кулаком…
Я стою, от испуга шатаюся.
Что скажу — позабуду потому
Начинаю опять — заикаюся…
Помню, как я не раз убегал
По утрам в лес эеленый украдкою, —
Что родной, меня он принимал,
Утешал речью тихой и сладкою,
И когда по нем буря порой
С грозным шумом, бывало, расходится,
Притаюся я в чаще глухой,
И мне страшно и любо становится.
И не раз я с любовью глядел,
Когда солнце над ним поднималося,
И на листьях румянец горел,
И кругом меня все просыпалося.
Годы шли… Стал я ночи не спать,
Думы думать про степи раздольные,
Чудных авуков игру понимать,
Втихомолку слагать песни вольные.
Но иное судил мне господь…
Где тут петь, когда жизнь уж наскучила,
И не слезы из глаз — кровь течет8
И всю душу кручина измучила!
У людей хоть и бедность, да мир.
У меня в доме крик, ссора шумная,
При тяжелой нужде — хмельной пир,
При печали — веселость безумная.
Но как доля моя ни горька,
И сквозь слезы петь песни мне хочется.
Лежит на сердце камнем тоска —
На уста звуки чудные просятся.
И придет час — отрада души,
Песню грустную сложишь украдкою,
И забудется горе в тиши,
И на миг жизнь покажется сладкою!..
18 января 1855
* * *
Пошутила я — и другу слово молвила:
»Не ходи ты темной ночью в наш зеленый сад:
Молодой сосед догадлив, он дознается,
Быль и небыль станет всем про нас рассказывать".
Милый друг мой, что ненастный день, нахмурился,
Не подумал и ответил мне с усмешкою;
«Не молвы людской боишься ты, изменница,
Верно, видеться со мною тебе не любо».
Вот неделя — моя радость не является,
Засыпаю — мне во сне он, сокол, видится,
Просыпаюсь — мне походка его чудится,
Вспомню речь его — все сердце разрывается.
Для чего же меня, друг мой, ты обманывал,
Называл душою, дорогою радостью?
Покидая радость, ты слезы не выронил
И с душой расстался, что с заботой скучною.
Не виню я друга, на себя я плачуся:
Уж зачем его я слушала, лелеяла?
Полюбить умела лучше милой матери,
Позабыть нет силх разлюбить — нет разума.
19 января 1855
* * *
Взгляни: небесный свод безоблачен над нами,
И безмятежно угасает день,
И листья темных ив, нависших над водами,
Объяли сон и сладостная лень.
Не тронется трава, камыш не шевелится,
резлюдны берега, молчит полей простор,
И солнце на покой торжественно садится,
И в золоте горит недвижный бор.
Повсюду тишина и мир невозмутимый…
Лишь слышен мельницы однообразный шум
Да резвой рыбы плеск… О друг неутомимый!
— Зачем же ты один и мрачен и угрюм?
Вот оттого-то так мне тяжело и больно,
Что все покоится в глубокой тишине,
Тогда как нет отрады только мне,
Тогда как плачу я от горьких дум невольно.
20 января 1855
УЛИЧНАЯ ВСТРЕЧА
Словно безлюдный, спокоен весь город.
Солнце чуть видно сквозь сеть облаков,
Пусто на улице. Утренний холод
Вывел узоры на стеклах домов.
Крыши повсюду покрыты коврами
Мягкого снега; из труб там и сям
Дым подымается кверху столбами,
Вьется, редеет, подобно клочкам
Тучек прозрачных, — и вдаль улетает…
Скучная улица! Верно, народ
Здесь неохотно дворы покидает…
Вот только баба, согнувшись, несет
Гробик под мышкою… Вот и другая
Встретилась с нею, поклон отдала,
Кланяясь, молвила: «Здравствуй, родная!»
Остановилась и речь повела:
«Кому же этот гробик-то
Ты, мать моя, взяла,
Сыночек, что ли, кончился
Иль дочка умерла?»
— «Сынка, моя голубушка,
Сбираюсь хоронить;
Да вот насилу сбилася
И гробик-то купить.
А уж свечей и ладану
Не знаю где и взять…
Есть старый самоваришког.
Хочу в заклад отдать.
Муж болен. Вот три месяца
Лежит все на печи,
Просить на бедность — совестно,
Хоть голосом кричи!»
— «И, мать! и я стыдилася
Просить в твои года…
Глупа была, уж что таить,
Глупа да и горда.
Теперь привыкла, горя нет;
Придешь в знакомый дом,
Поплачешь да поклонишься,
Расскажешь обо всем:
Вдова, мол, я несчастная…
Глядишь — присесть велят,
Дадут какое платьишко
И к чаю пригласят.
Другое дело, мать моя,
Под окнами ходить, —
Вестимо, это совестно.
Уж надо нищей быть.
А примут тебя в комнате, —
Какой же тут порок?..
Tы, кажется, кручинишься,
Что помер твой сынок?»
— «Ох, я ведь с ним заботушки
Немало приняла!..
Кормить его, по немочи,
Я грудью не могла.
Поутру жидкой кашицы
Вольешь ему в рожок,
Сосет ее он, бедненький,
Да тем и сыт денек.
Тут, знаешь, у нас горенка
Зимой-то что ледник, —
Чуть сонный он размечется,
Ну и подымет крик…
И весь дрожит от холода…
Начнешь ему дышать
На красные ручонки-то,
Ну и заснет опять».
— «И плакать тебе нечего,
Что бог его прибрал…
Он, мать моя, я думаю,
Недолго прохворал?»
— «С неделю, друг мой, маялся
И не брал в рот рожка;
Бывало, только капельку
Проглотит молока.
Вчера, моя голубушка,.
Ласкаю я его,
Глядь — слезки навернулися
На глазках у негог
Как будто жизнь безгрешную
Он кинуть не хотел…
А умер тихо, бедненький,
Как свечкаа догорел!»
— «О чем же ты заплакала?
Тут воля не твоя.
И дети-то при бедности —
Железы, мать моя!
Вот у меня Аринушка
И умница была,
По бархатуt душа мояЛ
Шить золотом могла;
Бывало, 8а работою
До петухов сидит,
А мне с поклоном по людям
И выйти не велит:
»Сама уж, дескать, маменька,
Я пропитаю вас".
Работала, работала, —
Да и лишилась глаз.
Связала мои рученьки:
Ведь чахнет от тоски;
Слепа, а вяжет кое-как
Носчишки да чулки.
Чужого калача не съест,
А если и возьмет
Кусок какой от голода,
Все сердце надорвет:
И ест, и плачет глупая;
Журишь — ответа нет…
Вот каково при бедности
С детьми-то житьг мой свет!.."
— «Ох, горько, моя милая!
Растет дитя — печаль,
Умрет оно — своя ведь кровь,
Жаль, друг мо, крепко жаль!»
— «Молися богу, мать моя, —
Не надобно тужить.
Прости же, я зайду к тебе
Блинов-то закусить».
Бабы расстались. На улице снова
Пусто. Заборы и стены домов
Смотрят печально и как-то сурово.
Солнце за длинной грядой облаков
Спряталось. Небо так бледно, бесцветно,
Точно как мертвое… И облака
Так безотрадно глядят, бесприветно,
Что поневоле находит тоска…
Январь 1855
* * *
Погуляла вода
По зеленым лугам, —
Вдоволь бури понаслушалась;
Поломала мостов,
Подтопила дворов, —
Вольной жизнью понатешилась.
Миновала весна,
Присмирела река, —
По песку течет — не мутится;
В ночь при месяце спит,
Дунет ветер — молчит,
Только хмурится да морщится.
Погулял молодец
По чужим сторонам, —
Удальством своим похвастался;
По пирам походил,
Чужих жен поласкал,
Их мужьям придал заботушки.
А теперь при огне
Сиди лапоть плети, —
Всю вину на старость сваливай;
Молодая жена
Ею колет глаза, —
Ну, раз не рад — а смалчивай.
Январь 1855
* * *
Над светлым озером пурпуровой зари
Вечерний пламень потухает.
На берегу огни разводят косари,
И беззаботно собирает
Рыбак близ камыша сеть мокрую в челнок.
Уснули в сумраке равнины,
И только изредка прохладный ветерок
Пошевелит листы осины.
Люблю я этот час, когда со всех сторон
Ко мне идут густые тени,
И веет свежестью, и воздух напоен
Дыханьем дремлющих растений;
Когда становится яснее каждый звук,
Горит зарница надо мною.
И месяц огненный, безмолвный ночи круг!
Встает над ближнею горою.
Что нужды? Этот день печально я прожил
Под гнетом горьких впечатлений,
Зато теперь кипит во мне избыток сил
И новых чувств и размышлений.
Я вновь теперь живу! и как отраден мне
И сон полей в тиши безлюдной,
И этих ярких звезд, горящих в вышине,
Язык торжественный и чудный!
Январь 1855
ЕЛКА
Посвящается
кн. Е. П. Долгорукой
Одиноко вырастала
Елка стро в лесу,-
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
В серебро вся убралась,
Словно вновь она родилась,
В лучший мир перенеслась.
Дети нужды и печали!
Точно елку, вас, сирот,
Матерински приласкали
И укрыли от невзгод.
Обогрели, приютили,
Свят и светел ваш приют,
Здесь вас рано научили
Полюбить добро и труд.
И добра живое семя
Не на камень упадет:
Даст господь, оно во время
Плод сторичный принесет.
Начат сев во имя бога.
Подрастайте, в добрый час!
Жизни тесная дорога
Пораздвинется для вас.
Но невзгода ль вас застанет
На пути, или порок
Сети хитрые расставит —
Детства помните урок.
Для борьбы дана вам сила;
Не родное по крови,
Вам свет истины открыло
Сердце, полное любви.
И о нем воспоминанье
Да хранит вас в дни тревог,
В пору счастья и страданья,
Как добра святой залог.
Январь 1855
ДРУГ
(Степь)
Пусть снова дни мои мне горе принесут,.
Часы тяжелого томленья,
Я знаю, выкупит восторг иных минут
Другие чувства и явленья.
Когда поверхность вод при месяце блести,
Когда закат огнем пылает,
Иль по дороге вихрь густую пыль кружит,
Иль в полночь молния блистает,
Когда поля зимой под белым пухом спятЛ
Иль гнется лес от вьюги грозной,
Иль на небе столбы, как радуги, горят
При свете солнца в день морозный, —
За всем отрадно мне и весело следитьх
Всё так знакомо мне и ново,
И всё я в памяти желал бы сохранить,
Замкнуть в обдуманное слово!..
Природа, ты одна, наставник мой и друг,
Мир, полный мысли, мне открыла,
Счастливым сделала печальный мой досуг
И с бедной долей примирила!
От тайной ли тоски болит и ноет грудь,
Иль мучит сердце нужд тревога, —
В твои объятия спешу я отдохнуть,
Как в храм невидимого бога.
И мне ли не любить тебя от всей души,
Мой друг, не знающий забвенья!
Меня и мертвого ты приютишь в тиши,
Теперь живого утешенье!
Март 1855
СЛЕПОЙ ГУСЛЯР
Давно уж не вижу я солнца и неба,
Не знаю, как мир и живет и цветет,
Как птица, не сею зернистого хлеба,
Пою и ночуюг где бог приведет.
Но слух мой в замену отрадного зренья
Неведомой силою чудно развит, —
Когда и былинка стоит без движенья,
Со мною незримая жизнь говорит:
Листок ли на землю сырую ложится.
Змея ли ползет где-нибудь в стороне,
Камыш ли сквозь сон вдалеке шевелится, —
Я всё различаю в ночной тишине;
И голос веселья, и стон тайной муки
В тревоге дневной я умею ловить;
И в душу однажды запавшие звуки
В согласные песни спешу перелить.
Когда же порой, окруженный гостями,
Под крышей чужою найду я приют,
И гусли вздрогнут у меня под рукам,
И звуки волнами от струн потекут, —
Откуда-то вдруг во мне сила возьмется,
Забегают пальцы, и кровь закипит,
Развернется дума, — и песня польется…
И свет мои очи тогда озарит!
Мне кажется, вижу я степи раздолье,
Блеск солнца и краски душистых цветов,
И светлые воды, и луга приволье,
И темные сени родимых лесов, —
Пою — и на мне подымается волос,
И впалые щеки румянцем горят,
И звучным становится слабый мой голос.
И гости, заслушавшись, молча сидят.
Умолкну — гусляра толпа окружает.
Но я уж не слышу тут грома речей:
продолжение
--PAGE_BREAK--Душа, словно ветер, по свету гуляет,
И слезы ручьями бегут из очей!
Март 1855
(П. И. САВОСТЬЯНОВУ)
Не спится мне. Окно отворено,
Давно горят небесные светила,
Сияет пруд, в густом саду темно,
Ночь ясная безмолвна, как могила…
Но там — в гробах — наверно, есть покой;
Здесь жизни пир; во тьме кипят желанья,
Во тьме порок идет своей тропой,
Во тьме не спят ни страсти, ни страданья!
И больно мне и страшно за людей,
В ночной тиши мне чудятся их стоны,
И вижу я, как в пламени страстей
И мучатся и плачут миллионы…
И плачу я… Мне думать тяжело,
Что день и ночь, минута и мгновенье
Родят на свет невидимое зло
И новое, тяжелое мученье.
24 июня 1855
В ЛЕСУ
(После выздоровления)
Привет тебе, знакомец мой кудрявый!
Прими меня под сень твоих дубов,
Раскинувших навес свой величавый
Над гладью светлых вод и зеленью лугов.
Как жаждал я, измученный тоскою,
В недуге медленном сгорая, как в огне,
Твоей прохладою упиться в тишине
И на траву прилечь горячей головою!
Как часто в тягостном безмолвии ночей,
В часы томительного бденья,
Я вспоминал твой мрак, и музыку речей,
И птиц веселый свист и пенье,
И дни давнишние, когда свой скучный дом
Я покидал, ребенок нелюдимыйг
И молча в сумраке твоем
Бродил, взволнованный мечтой невыразимой!
О, как ты был хорош вечернею порой,
Когда весь молнией мгновенно освещался
И вдруг на голос тучи громовой
Разгульным свистом откликался!
И любо было мне!.. Как с существом родньга,
С тобой я всем делился откровенно:
И горькою слезой, и радостью мгновенной,
И песнью, сложенной под говором твоим.
Тебя, могучего, не изменили годы!..
А я, твой гость, с летами возмужал,.
Но в пламени страстей, средь мелочной невзгоды.
Тяжелой горечи я много испытал…
Ужасен этот яд! Он вдруг не убивает,
Не поражает, как небесный гром:
Он сушит мозг, в суставы проникает,.
Жжет тело медленным огнем!
Паду ль я, этим ядом пораженный,
Утратив крепость сил и песен скромный дар,
Иль новых дум и чувств узнаю свет и жар,
В горниле горя искушенный, —
Бог весть, что впереди! Теперь, полубольной,
Я вновь под сень твою, лес сумрачныйг вступаю
И слушаю приветный говор твой,
Тебе мою печал, как другуг поверяю!..
Август 1855
* * *
Отвяжися, тоска,
Пылью поразвейся!
Что ва грусть, коли жив, —
И сквозь слезы смейся!
Не диковинка — пир
При хорошей доле;
Удаль с горя поет,
Пляшет и в неволе.
Уж ты как ни хвались
Умной головою —
Громовых облаков
Не отвесть рукою.
Грусть-забота не спит,
Без беды крушится;
Беззаботной душе
И на камне спится.
Коли солнышка нет —
Ясный месяц светит;
Изменила любовь, —
Песня не изменит!
Сердце просит не слез,
А живет отрадой;
Вот умрешь — нуг тогда
Ничего не надо.
18 октября 1855
19 ОКТЯБРЯ
Что это за утро! Серебряный иней
На зелени луга лежит;
Камыш пожелтевший над речкою синей
Сквозною оградой стоит.
Над черною далью безлюдной равнины
Клубится прозрачный туман,
И длинные нити седой паутины
Опутали серый бурьян.
А небо так чисто, светло, безмятежно,
Что вон — далеко в стороне —
Я вижу — мелькнул рыболов белоснежный
И тонет теперь в вышине.
Веселый, прохладой лугов освеженный,
Я красного солнышка жду,
Любуюсь на пашни, на лес обнаженный
И в сонную чащу вхожу.
Листы шелестят у меня под ногами,
Два дятел а где-то стучат…
А солнышко тихо встает над полями,
Озера румянцем горят.
Вот ярко блеснули лучи золотые
И крадутся в чащу берез
Всё дальше и дальше, — и ветки сырые
Покрылися каплями слез.
У осени поздней, порою печальной,
Есть чудные краски свои,
Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,
В последнем объятье любви.
19 октября 1855
ДЕЛЕЖ
Да, сударь мой, нередко вот бывает!
Отец на стол, а детки за дележ,
И брата брат за шиворот хватает…
Из-за чего? И в толк-ат не возьмешь!
У вас-то, бар, я чаю, нет разлада…
А мужики, известно, вахлаки:
У них за грош — остуда и досада,
За гривенник какой-нибудь — пинки!
Тут из-за баб, детишек выйдет злоба…
Вот мы теперь: всего-то двое нас —
Мой брат да я; женаты, сударь, оба,
И хлеб всегда имели про запас;
И жили бы себе, домком сбирались…
Нет, погоди! Вишь, жены не в ладу:
Вон у одной коты поистаскались…
«Я, — говорит, — на речку не пойду;
Пускай идет невестка, коли хочет,
Ей муж успел обнову-то купить...»
А та себе, как бешеная, вскочит.
Начнет вот так руками разводить
И ну кричать! «А ты что за дворянка?
Котов-де нет, да села и сидит...»
И тут пойдет такая перебранка,.
Что у тебя в ушах инда звенит.
Брат за жену, глядишь, замолвит слово
И дурою мою-то назовет,
А у тебя на слово пять готово,
— Boт, сударь мой, потеха и пойдет!
Всё это так… И при отце бывало.
Да старичок нас скоро разводил;
Чуть крикнет! «Эй!» — бежишь куда попало,
Не то — беда! Ох, крут покойник был!
Как помер он, мой брат и позазнался;
Срамит меня, срамит мою жену"
Вы, дескать, что? Старшим-то я остался,
Я, говорит, вас вот как поверну!
И повернул… Тут надо лык на лапти —
Он бражничать возьмется да гулять;
Ты цеп берешь — он ляжет на полати…
Ну, одному не растянуться стать.
Жена его всё, знаешь, поджигает!
«Делись, дескать! Твой брат-то лежебо,
Как куколку жену-то снаряжает,
Исподтишка весь дом поразволок...»
Сама-то, вишь, она скупенька больно,
Готова век в отрепьях пропадать,
Да любит жить хозяйкой самовольной.
По-своему всё, знаешь, повершать.
Ну, а моя бабенка не сварлива,
А грех таить — от щегольства не прочь,
Да и того… в работе-то ленива,
Что есть, то есть, — тут ложью не помочь.
Вот, сударь мой, и завязалось дело:
Что день, то шум, под шумом и заснешь;
И брату-то все это надоело,
И мне равно, — и начали дележ…
Сперва-то мы по совести делились,
Не сладили — взялись было за суд;
Ну, кое-как в расправе помирились,
Остался спор за старенький хомут…
И я кричу, и брат не уступает:
«Нет, — говорит, — хоть тресни, не отдам!»
Я за шлею, — он, знаешь, вырывает
Да норовит ударить по рукам.
И смех и грех!.. Стоим за дрянь горою!..
Вдруг, сударь мой, моргнуть я не успел,
Как крикнул брат: «Возьми, пусть за тобою!» —
Да на меня хомут-то и надел.
Я сгоряча в шлее позапутлялся;
Народ орет: «Вот, обрядил коня!..»
Уж так-то я в ту пору растерялся —
Инда слеза прошибла у меня!..
Вам, сударь, смех… Нет, тут смешного мало:
Ведь брат-то мой по-барски чаял жить;
Взялся за гуж — ан силы недостало,
Тужил, тужил — и начал с горя пить.
И мне не мед… Ведь праздников не знаешы
Работаешь, спины не разогнешь,
Чуть непогодь — все стонешь да перхаешь…
Вот, сударь мой5 мужицкий-то дележ!
26 октября 1855
* * *
Над полями вечерняя зорька горит,
Алой краскою рожь покрывает,
Зарумянившись, лес над рекою стоит.
Тихой музыкой день провожает.
Задымились огни на крутом бережку,
Вкруг огней косари собралися,
Полилась у них песнь про любовь и тоску,
Отголоски во мрак понеслися.
Ну, вачем тут один я под ивой сижу
И ловлю заунывные звуки,
Вспоминаю, как жил, да насильно бужу
В бедном сердце заснувшие муки?
Эх ты, жизнь, моя жизнь! Ночь, бывало, не спишь,
Выжидаешь минутку досуга;
Чуть семья улеглась, — что на крыльях летишь
В темный сад ненаглядного друга!
Ключ в кармане давно от калитки готов,
И к беседке знакома дорожка…
Свистнешь раз соловьем в сонной чаще кустов,
И раскроется настежь окошко.
Стало, спят старики… И стоишь, к голове
С шумом кровь у тебя приливает.
Вот идет милый друг по росистой траве,
«Это ты!» — и на грудь припадает.
И не видишь, не знаешь, как время летит…
Уж давно зорька ранняя светит,
Сад густой золотистым румянцем покрыт, —
Ничего-то твой взгляд не заметит.
Эх, веселые ночки! что сон вы прошли…
Волю девицы разом сковали:
Старика жениха ей, бедняжке, нашли,
Полумертвую с ним обвенчали…
Безотрадной тоске не сломить меня вдруг:
Много сил у меня и отваги!
Каково-то тебе, ненаглядный мой друг,
Под замком у ревнивого скряги!
27 октября 1855
* * *
Не смейся, родимый кормилец!
Кори ты меня не кори —
Куплю я хозяйке гостинец,
Ну, право, куплю, посмотри.
Ведь баба-то, слышь, молодая,.
Красавица, вот что, мой свет!
А это беда небольшая,
Что лыс я немножко да сед.
Иной ведь и сокол по виду.
Да что он? живет на авось!
А я уж не дамся в обиду,
Я всякого вижу насквозь!
Соседи меня и поносят:
Над ним-де смеется жена…
Не верь им, напрасно обносят,
Все враки, все зависть одна!
Ну, ходит жена моя в гости,
Да мне это нуждушки нет,
Не стать мне ломать свои кости,
За нею подсматривать вслед.
Я крут! и жена это знает,
Во всем мне отчет отдает…
Случится ли, дом покидает, —
Она мне винца принесет.
Ну что ж тут? И пусть себе ходит!
Она вот пошла и теперь…
О-ох, поясницу-то сводит!
А ты никому, свет, не верь.
29 октября 1855
ВЫЕЗД ТРОЕЧНИКА
Ну, кажись, я готов:
Вот мой кафтанишко,
Рукавицы на мне,
Новый кнут под мышкой…
В голове-то шумит…
Вот что мне досадно!
Правда, хмель ведь не дурь, —
Выспался — и ладно.
Ты жена, замолчи:
Без тебя все знаю, —
Еду с барином… да!
Эх, как погуляю!
Да и барин!.. — поди —
У родного сына
Он невесту отбил, —
Стало, молодчина!
Схоронил две жены,
Вот нашел и третью…
А сердит… чуть не так —
Заколотит плетью!
Ну, ништо… говорят,
Эта-то невеста
И сама даст отпор, —
Не отыщешь места.
За богатство идет,
Ветрогонка, значит;
Сына пустит с сумой,
Мужа одурачит…
Сын, к примеру, не глуп,
Да запуган, верно:
Все глядит сиротой,
Смирен… вот что скверно!
Ну, да пусть судит бог.
Что черно и бело…
Вот лошадок запречь —
Это наше дело!
Слышь, жена! погляди,
Каковы уздечки!
Вишь, вот медный набор,
Вот мохры, колечки.
А дуга-то, дуга, —
В золоте сияет…
Прр… шалишь, коренной!
Знай песок копает!
Ты, дружок, не блажи;
Старость твою жалко!..
Так кнутом проучу —
Станет небу жарко!..
Сидор вожжи возьмет —
Черта не боится!
Пролетит — на него
Облачко дивится!
Только крикнет: «Ну, ну!
Эх ты, беззаботный!»
Отстает позади
Ветер перелетный!
А седок-то мне — тьфу!..
Коли скажет: «Легче!» —
Нет, мол, сел, так сиди
Да держись покрепче.
Уж у нас, коли лень, —
День и ночь спим сряду;
Коли пир — наповал,
Труд — так до упаду;
Коли ехать — катай!
Головы не жалко!
Нам без света светло,
Без дороги — гладко!
Ну, Матрена, прощай!
Оставайся с богом;
Жди обновки себе
Да гляди за домом.
Да, — кобыле больной
Парь трухою ногу…
Не забудь!.. А воды
Не давай помногу.
Ну-ка, в путь! Шевелись!
Эх, как понеслися!
Берегись ты, мужик,
Глух, что ль?., берегися!..
Октябрь 1855
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНЬЕ
«Зачем это ты, матушка,
Кручинишься всегда
И отдыха и праздника
Не знаешь никогда?
Коли вот дома дедушка,
Так ты сидишь себе,
Как будто и здорова ты
И весело тебе;
А чуть одна останешься
Иль дедушка заснет,
Всё плачешь ты да молишься,
Аж грусть меня возьмет».
— «Ты не грусти, касаточка,
Поди ко мне, присядь,
Я буду сказку сказывать,
Коли не хочешь спать.
Сошью тебе и куколку;
Ты никогда, смотри,
Подружкам или дедушке,
Дружок, не говори,
Что плачу я… Ты умница,
Всегда такою будь.
Ну, сядь же, поцелуй меня,
Приляг ко мне на грудь.
Вот так. Что, хорошо тебе?
Ну, спи тут у меня.
Какая ты красавица,
Касаточка моя».
— «А я в обед с подружками
Играла на гумне…
Зачем это, родимая,
Они смеются мне?
А где, дескать, отец-ат твой
И как его зовут, —
И сами переглянутся
Да со смеху помрут…
Сказать им не придумаешь
В ту пору ничего.
И станет что-то стыдно мне…
Не знаю отчего».
— «Твои подружки дурочки,
Не след к ним и ходить;
А ты, моя касаточка,
Ты станешь мать любить?»
— «Ну, вот ты и заплакала!
Нечаянно войдет,
Глядишь, в избушку дедушка —
Бранить тебя начнет».
— «Не буду, ненаглядная,
Послушаюсь тебя.
Ну, вот уж мне и весело.
Ну, обними ж меня!»
Горит заря вечерняя,
Листы дерев молчат,
Во ржи густой без умолку
Перепела кричат.
Вдоль речки тени длинные
Легли от берегов.
Туман встает и стелется
По бархату лугов.
По роще шум от мельницы
Во все концы идет,
И шум тот роща слушает,
Листом не шевельнет.
Давно в избушке смерклося;
Покрывшись зипуном,
Малютка спит, не тронется,
На лавке под окном.
Мать сучит шерсть на варежки,
Ночник едва горит,
А серый кот на конике
Мышонка сторожит.
Но вот звенят бубенчики
И слышен скрип ворот,
Дверь настежь отворяется,
Гость нежданный идет.
Плечистый и приземистый,
Лицо что маков цвет8
Бородка светло-русая,
На лбу морщинки нет.
Халат суконный на плечи
Накинут щегольски,
Рубашка темно-синяя,
Со скрипом сапоги.
Вошел он бойкой поступью,
Картуз проворно снял,
Раскланялся с хозяйкою
И весело сказал:
«Настасья Агафоновнал
Поклон тебе и честь!
Я к вам по старой памяти,
Прикажешь ли присесть?»
Хозяйка зарумянилась
И молвила в ответ!
«В угоду ль будет батюшке?
Его, вишь, дома нет».
— «Э1 что тут, все уладится:
Прикрикнет — помолчи.
Вот ты о самоварчике
Сперва похлопочи».
И кучеру кудрявому
Купчина молодец
Велел достать под войлоком
Дорожный погребец.
На девушку с улыбкою
Настасье указал
И два медовых пряника
Ей молча передал.
Гуляют тучи но небу;
Село покойно спит;
На тайны мира здешнего
Ночь черная глядит.
Все видит, где что деется3
Все знает издавна…
И вот слезами крупными
Заплакала она…
Молчит Настасья бедная,
Не сводит глаз с окна;
Не смотрит ли кто с улицы —
Все думает она.
И страшно ей и совестно,
Беда, коли опять
Пойдет молва недобрая,
Куда- тогда бежать?..
Купчине нет заботушки, —
Сидит он за столом
продолжение
--PAGE_BREAK--И называет кучера
Набитым дураком.
«Да скоро ли ты, увалень,
Подашь мне самовар?»
И кучер с горя чешется
И раздувает жар:
Поотдохнет, пощурится,
Надсадит кашлем грудь
И снова принимается
В трубу со свистом дуть.
«Ну, слава тебе господи!
Насилу пар пошел...» —
И самовар с досадою
Поставил он на стол.
Но только гость подвивулся
Поближе к огоньку,
Ваял бережно на чайницы
Щепоточку чайку
И стал его заваривать —
Беда как тут была:
Хозяина нелегкая
Как на смех принесла.
Старик седой с сутулиной,
Угрюмый и рябой,
На нем лаптишки старые,
В пыли чекмень худом.
Неласково и пристально
На гостя он взглянул,
Взглянул на дочь с усмешкою
И голову тряхнул.
«Зачем это пожаловал,
Коли велишь спросить?
Да ты тут по-домашнему…
Уж чай уселся пить».
— «Нельзя-с… погреться надобно,
В дороге-то продрог…
Здоров ли, как смогаешься,
Как милует вас бог?»
— «Ништо… живем по-старому…
А помнятся ль тебе
Слова твои разумные
Вот в этой же избе?
Давненько, сам ты ведаешь,
А я их не забыл.
Ты, пес, мне в ноги кланялся
И вот что говорил:
»Прости меня… не гневайся…
Вот образом клянусь —
Тебя на волю выкуплю,
На дочери женюсь".
Торгаш, торгаш бессовестный,
Ты рад, что обманул…
Уж лучше бы мне в ту пору
Ты в сердце нож воткнул.
Ведь я теперь посмешище
У добрых-то людей.
А дочь как щепка высохла;
Все от тебя, злодей.
Вон девочка несчастная,
Изволь-ка отвечать:
Что, любо нам на улицу
Бедняжку выпускать?"
Смутился гость. Рукой со лба
Отер холодный пот
И думал: дело скверное,
Не в духе старый черт!
Пришлось кошель развязывать…
«Эх, Агафон Петров!
Ну, стоит ли нам ссориться,
Шуметь из пустяков!
Как быть! Не то случается
На свете меж людьми,
Да все концы хоронятся…
Вот сто рублей… возьми!»
Старик назад попятился,
Немного покраснел
И на Настасью бледную
Пытливо поглядел.
«Ну, дочка… вот ты плакалась:
Нас нищими зовут, —
Казна, вишь, с неба валится,
Бери, коли дают».
Дочь вспыхнула, что зарево,
И к гостю подошла;
В глазах у ней мутилося,
Но речь тверда была:
«Не надо нам казны твоей!
Не смейся надо мной!» —
И деньги на пол бросила
Дрожащею рукой.
«Вишь, — молвил гость, — знать, дешево
Чужое-то добро».
И гнулся в три погибели,
Сбирая серебро.
Седой старик не вытерпел
И крикнул: «Осмотрись!
Пощупай и в лоханке-то —
Там звякнуло, кажись!
Эх, Настя, Настя бедная!
Сгубила ты свой век!
Гляди, как тварь-то ползает;
А!., тоже человек!..»
Дочь опустила голову
И плакала навзрыд,
Как будто разом выплакать
Хотела гнев и стыд.
«Ух, батюшки, измучился!
Всю спину изломал!» —
Насилу выпрямляяся,
Купчина рассуждал.
И, за дверь тихо выбравшись,
Стал кучера ругать:
«Впрягай коней-то, увалень!
Покудова мне ждать?»
«Эхма!» — в ответ послышалось!
И, плюнув на ладонь,
Дугу взял кучер нехотя
И натянул супонь.
И стал просить хозяина!
«Ой, как болит живот!
Чайку там не осталося?
Равно он пропадет».
— «Толкуй вот с деревенщиной!
Смеется ведь, смотри.
Пошел в избушку, увалень,
Что нужно, собери».
Гремят, звенят бубенчики…
Купчина под дождем
Свою досаду горькую
Отмщает на другом:
«Дороги-то, дороги-то!
Поедешь, да не рад!
За чем это бездельники
Исправники глядят?»
Молчит избушка тесная.
Настасья в темноте
Стоит и богу молится
О дочке-сироте.
Старик лежит и думает:
«Еще прожит денек.
А что-то завтра старосте
Скажу я про оброк...»
Октябрь 1855
МУЗЫКА ЛЕСА
Без конца поля
Развернулися,
Небеса в воде
Опрокинулись.
За крутой курган
Солнце прячется,
Облаков гряда
Развернулася.
Поднялись, растут
Горы медные,
На горах дворцы
Золоченые.
Между гор мосты
Перекинуты,
В серебро и сталь
Позакованы.
По траве, по ржи
Тени крадутся,
В лес густой бегут,
Собираются.
Лес стоит, покрыт
Краской розовой,
Провожает день
Тихой музыкой.
Разливайтеся,
Звуки чудные!
Сам не знаю я,
Что мне весело…
Все мне кажется,
Что давным-давно
Где-то слышал я
Эту музыку.
Все мне помнится
Сумрак вечера,
Тесной горенки
Стены темные.
Огонек горел
Перед образом,
Как теперь горит
Эта звездочка.
На груди моей
Милой матушки
Я дремал, и мне
Песни слышались.
Были песни те
Звуки райские,
Неземная жизнь
От них веяла!..
И тогда сквозь сон
Все мне виделся
Яркий блеск и свет
В темией горенке.
Бе от этого ль
Так мне весело
Слушать в сумерки
Леса музыку,
Что при ней одной
Детство помнится,
Безотрадный день
Забывается?
Начало ноября 18SS
* * *
Затеплились звезды одна за другою
Над темного далью лугов;
Куда-то со скрипом, за сонной рекою,
Проехал обоз чумаков.
Задумав поужинать, подле залива
Рыбак разложил огонек;
И вдруг осветились: плакучая ива,
Плечистый старик и челнок,
Развесистый невод, подпертый шестами,
Шалаш на крутом берегу,
Кусты лозняка и, вдали за кустами,
Стреноженный конь на лугу.
Вот в сторону, верно, испуганный светом,
Со свистом кулик пролетел…
Bсe тихо… лишь в поле, туманом одетом,
Бог весть кто-то песню запел.
А к полночи, кажется, дождь соберется.
Уж наволочь кой-где пошла;
Теперь мужичок его ждет не дождется:
Ведь рожь наливать начала!
Ложись, горожанин, в постель пуховую
И спи до утра без забот!
Хлеб будет: крестьянин свечу восковую
Сегодня ж с молитвой зажжет.
Вот тучки находят; отрада народа,
Господь даст, и дождик пойдет…
Уж сколько же завтра душистого меда
Пчела моя в поле найдет!
7 ноября 1855
НА ВЗЯТИЕ КАРСА
Во храмы, братьи! на колени!
Восстал наш бог, и грянул гром!
На память поздних поколений
Суд начат кровью и огнем…
Таков удел твой, Русь святая, —
Величье кровью покупать;
На грудах пепла, вырастая,
Не в первый раз тебе стоять.
В борьбе с чужими племенами
Ты возмужала, развилась
И над мятежными волнами
Скалой громадной поднялась.
Опять борьба! Растут могилы…
Опять стоишь ты под грозой!
Но чую я, как крепнут наши силы,
И вижу я, как дети рвутся в бой…
За Русь! — гремит народный голос,
За Русь! — по ратям клик идет,
И дыбом подымается мой волос, —
За Русь! — душа и тело вопиет.
Рее во гневе проснулось и все закипело;
Великою мыслью всё царство живет;
На страшные битвы за правое дело
Народ оскорбленный, как буря, идет.
Задвигались рати, как тучи с громами,
Откликнулись степи, вздрогнули леса,
Мелькают знамена с святыми крестами,
И меркнут от пыли густой небеса.
За падших героев отмщенье настало:
По суше, по морю гул битвы пошел, —
И знамя Ислама позорно упало,
Над Карсом поднялся двуглавый орел.
Да здравствует наша родная держава,
Сынов-исполинов бессмертная мать!
Да будет тебе вековечная слава,
Облитая кровью, могучая рать!
Пусть огнедышащих орудий
Нам зевы медные грозят, —
Мы не закроем нашей груди
Гранитом стен и сталью лат.
Любовь к отчизне закалила
В неравных спорах наш народ, —
Вот сверхъестественная сила
И чудотворный наш оплот!
Твердыня Руси — плоть живая,
Несокрушимая стена,
Надежда, слава вековая,
И честь, и гордость — все она!
За нас господь! Он Русью правит,
Он с неба жезл царю пошлет;
Царь по волнам жезлом ударит —
И рати двинутся вперед,
И грянут новые удары…
И вам, защитникам Луны,
За грабежи и за пожары
Отплатят Севера сыны.
80 ноября 1855
ПЕСНЯ
Ковыль, моя травушка, ковыль бесприютная,
Росла ты nog бурями, от вноя повысохла,
Идет зима с вьюгами, а все ты шатаешься;
Прошла почти молодость, — отрады нет молодцу.
Жил нома — кручинился, покинул дом на горе;
Работал без устали — остался без прибыли;
Служил людям правдою — добра я не выслужил;
Нашел друга по сердцу — сгубил свою голову!
О милой вся думушка, и грусть, и заботушка,
Жду, вот с нею встречуся, а встречусь — раскаюся:
Скажу ей что ласково — молчит и не слушает;
Я мукою мучуся — она улыбается…
Легко красной девице чужой тоской тешиться,
С ума сводить молодца, шутить злой изменою;
Полюбит ненадолго — забудет по прихоти,
Без друга соскучится — нарядом утешится…
Уж полно печалиться! — твердят мне товарищи.
Чужое безвременье нетрудно обсуживать!
Узнаешь бессонницу, повесишь головушку,
Прощаяся навеки с последнею радостью…
Ковыль, моя травушка, ковыль бесприютная,
Росла ты под бурями, от зноя повысохла…
Когда же мы, бедные, с тобой красовалися?
Зачем с тобой, горькие, на свет показалися?
1855
НОВАЯ УТРАТА
Давно ль повеселел мой уголок печальный,
Давно ль я меж друзей сидел,
И слушал их, и радовался тайно?..
И вот опять осиротел!
Кругом глубокое молчанье…
Одним я позабыт, другой умчался в даль…
Да и кому нужна моя печаль?
У веского свое страданье!
Последний друг безвременно зарыт…
Угас, замученный борьбою,
С суровой долею, с бесчувственной семьею,
Тоскою медленной убит!
Погибли молодые силы!
Безжалостной судьбы не мог он победить…
Мой бедный друг! И гроб твой до могилы
Не удалось мне проводить!
Все чудится — я слышу милый голос,
Все жду, что друг отворит дверь…
Один остался я теперь, —
На сжатой ниве позабытый колос!
Безоблачны покуда, небеса,
Но сердце у меня недаром замирает,
И этот стих недаром вызывает
Слезу на грустные глаза…
Так иногда, перед грозою,
Над зеркальной поверхностью реки,
Тревожно делая круги,
Щебечет ласточка порою…
Между 13 марта и 10 апреля 1856
НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ ВТОРОВУ
Как другу милому, единственному другу,
Мой скромный труд тебе я посвятил.
Ты первый взор участья обратил
fla музу робкую, мою подругу.
Ты показал мне новый, лучший путь.
На нем шаги мои направил,
И примирил с людьми, и жизнь любить заставил"
Развил мой ум, согрел мне.? рудь…
Я помню все! Что б ни было со мйою, —
В одном себе по гроб не изменю:
В день радости, в день горя — под грозою, —
В моей душе твой образ сохраню.
26 марта 185S
РАССКАЗ МОЕГО ЗНАКОМОГО
Позвольте-ко… Сысой… Сысой…
Не вспомню вот отечества…
Ах, боже мой! И брат-то свой —
Из нашего купечества…
Ну, все равно-с! Мужик — добряк
И голова торговая,
А смирен, сударь, то есть так,
Что курица дворовая.
Ни боже мой-с не пьет вина!
Ребенок с ребятишками…
Но слабость у него одна —
И спит, то есть, за книжками…
Оно — ничто. Тут нет вреда,
Из книг, то есть, выведывать
И что и как… да вот-с беда —
Любил он проповедовать.
В торговле-де у нас обман,
Нам верить-де сомнительно,
И то, и то… такой туман,
Что слушать уморительно.
Бранил и бил отец крутой
Его за эти шалости, —
Все толку нет… Махнул рукой
И перестал… из жалости!
И вздумал он-с его женить.
Сын плачет, убивается.
«Постой, дескать! Зачем спешить?» —
В ногах, то есть, валяется!
Отец сказал, что это вздор,
Одно непослушание.
Сын так и сяк… и бросил спор,
Исполнил приказание.
Жена лицом что маков цвет,
Дородная, работница,
Метет, скребет, встает чуть свет,
И мыть и шить охотница.
Ну-с муж того… ей не мешал.
Что думал — дело темное,
И все, то есть, сидел — читал,
Все разное-с, мудреное.
Когда-то он, когда с женой
Словечком, перебросится!
Лежит, то есть, что пень какой,
Пойдет куда — не спросится…
Жена со зла и ну рыдать:
Что вот-де напущение —
И день читать, и ночь читать,
Жены милее чтение!..
Муж все молчит. Картуз возьмет,
На рынке пошатается…
Нельзя-с, купец!.. Домой придет,
Никак не начитается.
Грустит жена: зачем она
Жизнь девичью покинула?
Она ль глупа? Она ль дурна?..
Да книжки в печь и кинула.
Тот, знаете, тужил-тужил,
Да с кислою улыбкою
И молвил ей: «Себя сгубил,
Связал тебя ошибкою...»
Возьмет картуз, из дома вон,
На рынке пошатается.
Придет домой — опять трезвон!
Жена не унимается:
«Куда ходил? За чем пропал?
Такой-сякой и грамотник!
Жена плоха, иной искал…
Не грамотник, ты лапотник!»
А завтра то ж, и после то ж,
Попреки да разладица,
И нет, то есть, добра на грош,
Такая беспорядица!
Оказия-с!.. Жену винить?
Любовь, то есть, ревнивая…
И мужа, сударь, грех чернить:
Природа молчаливая…
Молчал он год, молчал он два,
Читал что попадалося,
Тайком, то есть… Но голова…
Да-с! тут вот помешалося.
Он жив теперь. Все вниз глядит,
Ничем не занимается,
Глуп, энаете!.. И все молчит
Да горько улыбается.
Март 1856
* * *
У кого нет думы
И забот-кручины,
Да зато ееть радость —
Уголок родимый.
Сядет он, усталый,
С мицрю женою,
Отдохнет в беседе
Сердцем и душою.
На дворе невзгода,
Свечка нагорает…
На полу малютка
Весело играет.
К дому он подходит —
Путь неровный гладок;
Ужинать присядет —
Бедный ужин сладок.
Не с кем поделиться
Теплыми словами, —
Поведешь беседу
С мертвыми стенами!
Облаку да ветру
Горе порасскажешь
И с подушкой думать
С вечера приляжешь.
26 апреля 1856
* * *
Помню я: бывало, няня,
Долго сидя за чулком,
Молвит: «Баловень ты, Ваня,
Все дурачишься с котом.
Встань, подай мою шубейку;
Что-то холодно, дрожу…
Да присядь вот на скамейку,
Сказку длинную скажу».
И старушка с расстановкой
До полночи говорит.
С приподнятою головкой
Я сижу. Свеча горит.
Петухи давно пропели.
Поздно. Тянется ко сну…
Где-то дрожки прогремели…
И под говор я засну.
Сон покоен. Утром встанешь —
Прямо в садик… Рай земной!
Песни, говор… А как глянешь
На росинки — сам не свой!
Чуть сорока защекочет —
Понимаешь, хоть молчишь,
Упрекнуть она, мол, хочет,
«Здравствуй, Ваня! Долго спишь!»
А теперь ночной порою
На груди гора лежит:
День прожитый пред тобою
Страшным призраком стоит.
продолжение
--PAGE_BREAK--Видишь зла и грязи море,
Племя жалкое невежд,
Униженье, голод, горе,
Клочья нищенских одежд.
Пот на пашнях за сохами,
Пот в лесу аа топором,
Пот на гумнах за цепами,
На дворе и за двором.
Видишь горькие потери,
Слезы падшей красоты
И затворенные двери
Для убитой нищеты…
И с тоскою ждешь рассвета,
Давит голову свинец.
О, когда же горечь эта
Вся исчезнет наконец!
27 апреля 1856
(В АЛЬБОМ Н. В. ПЛОТНИКОВОЙ)
Прохладно. Все окна открыты
В душистый и сумрачный сад.
В пруде горят звезды. Ракиты
Над гладью хрустального спят.
Певучие звуки рояли
То стихнут, то вновь потекут;
С утра соловьи не смолкали
В саду — и теперь всё поют.
Поник я в тоске головою,
Под песни душа эамерла…
Затем, что под кровлей чужою
Минутное счастье нашла…
6 мая 1856
(В АЛЬБОМ М. И. ЖЮНО)
И дик и невесел наш север холодный,
Но ты сохранила вполне
Горячее сердце и разум свободный
В суровой, чужой стороне.
С тяжелой тоскою по родине дальней,
Скромна, благородно-горда,
Ты шла одиноко дорогой печальной
Под гнетом забот и труда.
Ты злому невежде и плуту не мстила;
Как голубь, нежна и кротка,
Ты черные сплетни презреньем казнила,
Прощала всегда дурака.
Ты грусти своей показать не хотела
Пред бедной и жалкой толпой
И смело на пошлые лица глядела,
Сквозь слезы смеялась порой.
Но рано иль поздно минует невзгода —
Недаром ты крепла в борьбе, —
Как дочери милой, родная природа
Откроет объятья тебе.
И ты отдохнешь… Но под кровлей родною
Не помни минувшего зла;
Поверь: на Руси не одною душою
Ты крепко, любима была.
Май 1856
* * *
Чуть сошлись мы — друг друга узнали.
Ваши речи мне в душу запали,
Но, увы! не услышать мне их,
Не услышать мне звуков родных.
Не помочь, видно, горю словами!
На мгновенье я встретился с вами,
Расстаюсь навсегда, навсегда:
Унесетесь вы бог весть куда!
Вот как жизнь иногда бестолкова!
Вот как доля глупа и сурова!
Уж как ляжет она на плечах —
Белый свет помутится в глазах!
Май (?) 1856
* * *
День и ночь с тобой жду встречи,
Встречусь — голову теряю;
Речь веду, но эти речи
Всей душой я проклинаю.
Рвется чувство на свободу,
На любовь хочу ответа, —
Говорю я про погоду,
Говорю, как ты одета.
Не сердись, не слушай боле:
Этой лжи я сам не верю.
Я не рад своей неволе,
Я не рад, что лицемерю.
Такова моя отрада,
Так свой век я коротаю:
Тяжело ль — молчать мне надо,
Полюблю ль — любовь скрываю.
Май или июнь (?) 1856
ПАХАРЬ
Солнце за день нагулялося,
За кудрявый лес спускается;
Лес стоит под шапкой темною,
В золотом огне купается.
На бугре трава зеленая
Спит, вся искрами обрызгана,
Пылью розовой осыпана
Да каменьями унизана.
Не слыхать-то в поле голоса,
Молча ворон на меже сидит,
Только слышен голос пахаря, —
За сохой он на коня кричит.
С ранней зорьки пашня черная
Бороздами подымается,
Конь идет — понурил голову,
Мужичок идет — шатается…
Уж когда же ты, кормилец наш,
Возьмешь верх над долей горькою?
Из земли ты роешь золото,
Сам-то сыт сухою коркою!
Зреет рожь — тебе заботушка:
Как бы градом не побилася,
Без дождей в жары не высохла,
От дождей не пол ожил ася.
Хлеб поспел — тебе кручинушка:
Убирать ты не управишься,
На корню-то он осыплется,
Без куска-то ты останешься.
Урожай — купцы спесивятся;
Год плохой — в семье все мучатся,
Все твой двор не поправляется,
Детки грамоте не учатся.
Где же клад твой заколдованный,
Где талан твой, пахарь, спрятался?
На труды твои да на горе
Вдоволь вчуже я наплакался!
Лето 1856
В САДУ
При заре по воде — и румянец и тень,
В чаще песня да свист раздается;
Притаил сад дыханье, весь нега и лень,
По кудрям его золото льется.
Долго ль буду я тут одиноко бродить,
Слушать песню и свист соловьиный,
Надрывать свою грудь, свое сердце крушить,
Молча сдерживать слезы кручины?
На печаль, милый друг мой, тебя я узнал,
На тоску я с тобой повстречался,
На беду моим светом и счастьем назвал,
Всей душою к тебе привязался!
Уж и так мои дни были днями потерь:
Гибли молодость, сила, здоровье…
Выносил я, терпел… Каково ж мне теперь, —
Знает бог да мое изголовье!
Нет, не жить мне с тобою под крышей одной;
Как простимся — и полно встречаться!
Тяжело, мне и горько расстаться с тобой,
Легче б телу с душою расстаться!
И за что ж ты, мой друг, у меня отнята?..
Ты права. Не тебя обвиняю;
Виноват, видно, я да моя беднота…
В первый раз я ее проклинаю!
Лето 1856
Щ. В. ПЛОТНИКОВОЙ
Как голубь, кротка и нежна,
Как лань молодая, пуглива,
О боже! да будет она,
Как ангел небесный, счастлива.
26 августа 1856
СПЛЕТНЯ
Живи как отшельник,
Гуляй или плачь —
Найдет тебя сплетня,
Придет твой палач!
Двери не отворит —
Под дверь подползет,
Ограда мешает —
Сквозь камень пройдет.
В чем грешен, не грешен —
В набат прогудит,
Навек обесчестит,
По гроб осрамит.
И в грязь тебя втопчет
И недруг и друг…
Проклятая сплетня!
Проклятый недуг!
1856
* * *
Рассыпались звезды, дрожат и горят;
За пашнями диво творится:
На воздухе синие горы висят,
И в полыми люд шевелится.
Подвинулось небо назад от земли,
Воде золотой уступило;
Без ветра плывут по воде корабли,
Бока их огнем охватило…
А ночь через лес торопливо ползет,
Ползет — и листа не зацепит;
Насупила брови, глазами сверкнет —
Широкое поле осветит.
Опять я с тоскою домой ворочусь.
Молчал бы, да нет моей мочи:
Один я средь поля пятном остаюсь,
Чернее и пашен, и ночи!
Гляжу и любуюсь: простор и краса…
В себя заглянуть только стыдно:
Закиданы грязью мои небеса,
Звезды ни единой не видно!..
1856
ГНЕЗДО ЛАСТОЧКИ
Кипит вода, ревет ручьем,
На мельнице и стук и гром,
Колеса-то в воде шумят,
А брызги вверх огнем летят,
От пены-то бугор стоит,
Что мост живой, весь пол дрожит.
Шумит вода, рукав трясет,
На камни рожь дождем течет,
Под жерновом муку родит,
Идет мука, в глаза пылит.
Об мельнике и речи нет.
В пыли, в муке, и лыс, и сед,
Кричит весь день про бедный люд:
Вот тот-то мот, вот тот-то плут…
Сам, старый черт, как зверь глядит,
Чужим добром и пьян, и сыт;
Детей забыл, жену извел;
Барбос с ним жил, барбос ушел…
Одна певунья-ласточка
Под крышей обжилась,
Свила-слепила гнездышко,
Детьми обзавелась.
Поет, пока не выгнали.
Чужой-то кров — не свой;
Хоть не любо, не весело,
Да свыкнешься с нуждой.
В ночь темную под крылышко
Головку подогнет
И спит себе под гром и стук,
Носком не шевельнет.
1856
(Н. И. ВТОРОВУ)
Возверзи печаль твою на господа
и той тя препитает.
Ну вот, я дождался рассвета,
Гляжу в окно — все нет добра!
Черт знает! Ни зима, ни лето…
Беги хоть с горя со двора!
Мой друг! Скажите, ради бога,
Когда ж падет надежный снег,
Окончится езда телег,
Настанет зимняя дорога?
Напрасно я за ворота
Спешу, обозов поджидая, —
Безмолвна улица пустая,
Двор пуст, в кармане пустота!..
Дай помолюсь в тоске-печали!
Не медли, матушка-зима!
Мы без тебя оголодали,
Всем дворникам грозит сума…
О горе, горе! В избах пусто…
Куда же денется у нас
В кадушках припасенный квас
И наша кислая капуста, —
Чем дорожит, к чему привык —
Наш русский барин и мужик?
Аминь! Да будет власть господня!
Лукич мой просится сегодня
К вам в гости. Этакой осел!
Как зюзя с ярмарки пришел…
23 декабря 1856
* * *
С кем теперь мне сидеть
В опустелом дому?
Кому стану я петь
О прожитой весне?
На призывный мой клич
Не приходят друзья,
Не заводят со мной
Задушевных речей:
Успокоила их
Мать сырая земля;
Крепким сном они спят
Под доской гробовой.
Лишь меня, сироту,
Словно ветер ковыль,
Горе гонит вперед
По дороге глухой.
1856 (?)
ПЕВИЦЕ
О, пой еще! Безумной муки
Я снова жажду до конца!
Пусть унесут святые звуки
Вседневный холод от лица.
И вновь откликнется послушно
В душе, отравленной тобой,
Что угасало равнодушно,
Что было отнято судьбой.
Воскреснут вновь былые грезы
И принесут иной весны
Давно утраченные слезы,
Давно подавленные сны.
И песен вольные призывы
Сойдут, любовию полны,
Как на безжизненные нивы
Сиянье солнца и весны.
1856 (?)
* * *
Полночь. Темно в горенке.
Тишина кругом,
Вот идет под окнами
Дворник с фонарем.
Яркий свет полоскою
Проскользнул в окно,
Глянул на печь белую,
И — опять темно.
Экая бессонница,
Скука и тоска!
Диво! всё мне чудятся
Речи мужичка!
Точно, как и вечером,
Он сидит со мной,
С жидкою бородкою,
Желтый, испитой,
Зипунишка старенький,
От спины кряхтит…
Вот бедняк откашлялся,
Глухо говорит:
«Смолоду, касатик мой,
Силку потерял,
У купца на мельнице
Всё кули таскал.
Жил-то, знаешь, в бедности,
Кони — плохота,
А в избушке курево,
Грязь и теснота.
И сынишка ползает,
И теленок тут…
Ну да что уж! Ведомо,
Как у нас живут!
Дай, мол, я поправлюся,
Взял и нанялся,
Плата, знаешь, добрая,
Из того взялся.
Думок много думалось:
И коня купить,
Мало-мальски грамоте
Сына обучить.
Что ж, мол, он без разума
Скоротает век?
Соху знай и борону — Будь и человек.
Вздумано — не сделано
Год поработил,
Угодил хозяину,
А живот сорвал.
Зажил хуже прежнего…
Все бы не беда,
Сын-ат… сын-ат, батюшка…
От холеры… да!
Тяжело на старости,
Божья власть… ништо!
А трудиться надобно;
Человек на то».
Чем мне заплатить тебе,
Бедный мужичок,
За святую истину,
За благой урок?
1856 (?)
(Н. И. ВТОРОВУ)
Из библиотеки старинной
Вам том разрозненный дарю;
Я, признаюсь, морали чинной
В сатире скучной не люблю.
Она, как видно, очень мало
Задела. заживо дворян:
Едва ль не лучше, чем бывало8
Они дерут своих крестьян.
Желаю вам под этой пылью
Сыскать побольше добрых лиц,
Пусть веет сладостною былью
На вас от сереньких страниц.
Да,- кстати! новость сообщаю:
Мой Дмитрич далеко… увы!
Я сам извозчиков встречаю
И дворник с ног до головы!
1856 (?)
СТАРОСТА
Что не туча темная
По небу плывет —
На гумно по улице
Староста идет.
Борода-то черная,
Красное лицо,
Волоса-то жесткие
Завились в кольцо.
Пузо перевязано
Красным кушаком,
Плечи позатянуты
Синим кафтаном.
Палкой подпирается,
Бровью не ведет;
В сапоги-то новые
Мера ржи войдет.
Он идет по улице —
Без метлы метет;
Курица покажется —
В ворота шмыгнет.
Одаль да с поклонами
Мужички идут,
Ребятишки малые
Ко дворам ползут.
Утомился староста:
На гумне стоит,
Гладит ус и бороду
Да на люд глядит.
На небе ни облачка,
Ветерок-ат спит,
Солнце землю-матушку
Как огнем палит.
От цепов-то стук и дробь, —
Стонет все гумно;
Баб и девок жар печет,
Мужичков равно.
Староста надумался!
«Молоти дружней!»
Баб и девок пот прошибу
Мужичков сильней.
Бабу чернобровую
Староста позвал,
Речь-то вел разумную|
Дело толковал.
Дура-баба плюнула,
Молотить пошла.
To-Tot значит, молодость,
В нужде не была!
Умная головушка
Рубит не сплеча:
Староста не выпустил
Слова сгоряча.
На скирды посматривал,
Поглядел на рожь, —
Поглядел и вымолвил;
«Умолот хорош!»
Улыбнулся ласково,
Девок похвалил,
Бабе с бровью черною
Черта посулил.
«Вечером, голубушка,
Чистить хлев пошлю...»
— «Не грешно ли, батюшка?»
— «Не, коли велю!»
Баба призадумалась…
Староста пошел,
Он прошел по улице,
Без метлы подмел.
На гумне-то стон стоит,
Весело гумно:
Потом обливается
Каждое зерно.
Между 1856 и 1858
* * *
Первый гром прогремел.
Яркий блеск в синеве!
В теплом воздухе песни и нега;
Голубые цветки в прошлогодней траве
Показались на свет из-под снега.
Пригреваются стекла лучом золотым;
Вербы почки свои распустили;
И с надворья гнездо над окошком моим
Сизокрылые голуби свили!
Что за робкие гости! Чуть мимо идешь —
Торопливо головки поднимут,
Смотрят долго и зорко… Того только ждешь,
Что бедняжки приют свой покинут.
Как я рад им! Боюсь и окно отворять:
Все мне кажется, их испугаю;
Беззащитным созданьям легко помешать,
А легко ль им живется — я знаю.
Чуть окрасится небо полоской огня
И сквозь стекла рассвет забелеет —
Воркотнёю своей они будят меня:
Посмотри, мол, как зорька алеет.
Стал уютней, светлей уголок мой теперь:
Этой кроткой семьи новоселье,
Может быть, после смут, и борьбы, и потерь
Предвещает мне мир и веселье!
Весна 1857
* * *
Медленно движется времяг —
Веруй, надейся и жди…
Зрей, наше юное племя!
Путь твой широк впереди.
Молнии нас осветили,
Мы на распутье стоим…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Сеялось семя веками, —
Корни в земле глубоко;
Срубишь леса топорами, —
Зло вырывать нелегко:
Нам его в детстве привили,
Деды сроднилися с ним…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Стыд, кто бессмысленно тужит,
Листья зашепчут — он нем!
Славаг кто истине служит,
Истине жертвует всем!
Поздно глаза мы открыли,
Дружно на труд поспешим…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Рыхлая почва готова,
Сейте, покуда весна:
Доброго дела и слова
Не пропадут семена.
Где мы и как их добыли —
Внукам отчет отдадим…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
14 сентября 1857
ЛАМПАДКА
Пред образом лампадка догорает,
Кидая тень на потолок…
Как много дум, дум горьких, вызывает
Глазам знакомый огонек!
Я помню ночь: перед моей кроваткой,
Сжав руки, с мукою в чертах,
Вся бледная, освещена лампадкой,
Молилась мать моя в слезах.
Я был в жару. А за стеною пели, —
Шел пир семейный, как всегда…
Испуганный, я вздрагивал в постели…
Зачем не умер я тогда?
Я помню день: лампадка трепетала;
продолжение
--PAGE_BREAK--Шел дождик, по стеклу звеня.
Отец мой плакал… мать в гробу лежала…
В глазах мутилось у меня.
Но молодость сильна. Вдали блестело;
Полна надежды, жить спеша,
Из омута, где сердце холодело,
Рвалась вперед моя душа.
Вот эта даль, страна моей святыни,
Где, мне казалось, свет горит…
Иду по ней, — и холодом пустыни
Со всех сторон меня язвит.
Увы! лампадки яркое сиянье,
Что было, пробуждая вновь,
Бросает луч на новое страданье —
Недавних ран живую кровь!
Я не нашел с годами лучшей доли,
Не спас меня заветный путь
От тонких игл, что входят против воли
В горячий мозг, в больную грудь.
Все мрак и плач… рубцы от бичеванья…
Рассвет спасительный далек…
И гаснут дни средь мрака и молчанья,
Как этот бледный огонек!
1857
* * *
Смеркает день. В бору темнеет.
Пожар зари над ним краснеет.
Во влажной почве лист сухой
Без звука тонет под ногой.
Недвижны сосны. Сон их чудный
Так полон грез. Едва-едва
Приметна неба синева
Сквозь ветви. Сетью изумрудной
Покрыла цепкая трава
Сухое дерево. Грозою
Оно на землю свалено
И до корней обожжено.
Тропинка черной полосою
Лежит в траве. По сторонам
Грибы белеют тут и там.
Порою ветер шаловливый
Разбудит листья, слышен шум,
И вдруг все стихнет — и на ум
Приходят сказочные дивы.
Слух раздражен. Вот в чаще треск —
И, мнится, видишь яркий блеск
Двух ярких глаз… Одно мгновенье —
И все пропало. Вот река;
В зеленой раме лозняка
Ее спокойное теченье
Так полно силы. В челноки:
Собрали сети рыбаки,.
Плывут; струи бегут от весел;
Угрюмый берег тень отбросил;
Мост под телегами дрожит;
И скрип колес и стук копыт
Тревожат цаплю, и пугливо
Она летит из-под куста.
Веселый шум и суета
На мельнице. Нетерпеливо
Вода сердитая ревет,
Мелькает жернов торопливо…
Пора домой. Уж ночь идет,
Огни по небу рассыпает.
Пора домой: семья забот
Меня давно там поджидает;
Приду, — и встретит у ворот,
И крепко, крепко обоймет…
1857
* * *
Светит месяц в окна…
Петухи пропели;
Погасил я свечку
И лежу в постели.
Спать бы — да не спится.
Весь я как разбитый;
Голову и сердце
Мучит день прожитый.
Пусть бы мне на долю
Выпал труд тяжелый, —
Да хоть сон покойны,
Да хоть час веселый!
Что ж ты, жизнь-веселье,
Пропадаешь даромз,
Улетаешь прахом,
Исчезаешь паром?
Есть же ведь у птички,
Что поет в лазури,
Воля да раздолье
И приют от бури.
Запоет зарею —
Кто-нибудь услышит;
Веселее смотрит,
Легче грудью дышит.
Ты же, как ни бейся.
Все не в честь, не в радость:
И другим не нужен,
И себе-то в тягость.
1857
* * *
Покой мне нужен. Грудь болит,
Озлоблен ум, и ноет тело.
Все, от чего душа скорбит,
Вокруг меня весь день кипело.
Куда бежать от громких слов?
Мы все добры и непорочны!
Боготворить себя готов
Иной друг правды безупречный!
Убита совесть, умер стыд,
И ложь во тьме царит свободно;
Никто позора не казнит,
Никто не плачет всенародно!..
Меж нами мучеников нет,
На крик: «Спасите!» — нет ответа!..
Не выйдем мы на божий свет:
Наш рабский дух боится света!
Быть может, в воздухе весь вред, —
Чему бы гибнуть — процветает,
Чему б цвести — роняет цвет
И жалкой смертью умирает…
1857
СОХА
Ты, соха ли, наша матушка,
Горькой бедности помощница,
Неизменная кормилица,
Вековечная работница!
По твоей ли, соха, милости
С хлебом гумны пораздвинуты,
Сыты злые, сыты добрые,
По полям ковры раскинуты?
Про тебя и вспомнить некому…
Что ж молчишь ты, бесприветная,
Что не в славу тебе труд идет,
Не в честь служба безответная?..
Ах, крепка, не знает устали
Мужичка рука железная,
И покоит соху-матушку
Одна ноченька беззвездная!
На меже трава зеленая,
Полынь дикая качается, —
Не твоя ли доля горькая
В ее соке отзывается?
Уж и кем же ты придумана,
К делу навеки приставлена?
Кормишь малого и старого,
Сиротой сама оставлена…
1857
* * *
Ах ты, бедность горемычная,
Дома в горе терпеливая,
К куску черствому привычная,
В чужих людях боязливая!
Всем ты, робкая, в глаза глядишь,
Сирота, стыдом убитая,
К богачу придешь — в углу стоишь.
Бесприветная, забытая.
Ты плывешь — куда водой несет,
Стороной бредешь — где путь дадут,
Просишь солнышка — гроза идет,
Скажешь правду — силой рот зажму
У тебя весна без зелени,
А любовь твоя без радости,
Твоя радость безо времени,
Немочь с голодом при старости.
Век ты мучишься да маешься,.
Все на сердце грусть великая;
С белым светом ты расстанешься —
На могиле травка дикая!
1857
УДАЛЬ И ЗАБОТА
Тает забота, как свечка,
Век от тоски пропадает;
Удали горе — не горе,
В цепи закуй — распевает.
Ляжет забота — не спится,
Спит ли, пройди — встрепенется;
Спит молодецкая удаль,
Громом ударь — не проснется.
Клонится колос от ветра,
Ветер заботу наклонит;
Встретится удаль с грозою —
На ухо шапку заломит.
Всех-то забота боится,
Топнут ногой — побледнеет;
Топнут ногою на удаль —
Лезет на нож, не робеет.
По смерть забота скупится,
Поздно и рано хлопочет;
Удаль, не думав, добудет,
Кинет на ветер — хохочет.
Песня заботы — не песня;
Слушать — тоска одолеет;
Удаль присвистнет, притопнет —
Горе и думу развеет.
Явится в гости забота —
В доме и скука и холод;
Удаль влетит да обнимет —
Станешь и весел и молод.
1857
БЕСТАЛАННАЯ ДОЛЯ
Доля бесталанная,
Что жена сварливая,
Не уморит с голода,
Не накормит досыта.
Дома — гонит из дому,
Ведет в гости на горе,
Ломит, что ни вздумает,
Поперек да надвое.
Ах, жена сварливая
Пошумит — уходится,
С петухами поздними
Заснет — успокоится.
Доля бесталанная
Весь день потешается.
Растолкает сонного —
Всю ночь насмехается,
Грозит мукой, бедностью,
Сулит дни тяжелые,
Смотреть велит соколом1
Песни петь веселые.
Песни те веселые
Свистом покрываются,
После песен в три ручья
Слезы проливаются.
1857
* * *
Незаменимая, бесценная утрата!
И вера в будущность, и радости труда,
Чем жизнь была средь горести богата, —
Все сгублено без цели и плода!
Как хрупкое стекло, все вдребезги разбито
Железным молотом судьбы!
Так вот зачем так много лет прожито
В тяжелом воздухе, средь горя и борьбы!
Осталась боль… Незримо и несмело,
Но враг подходит в тишине,
До времени изношенное тело
Горит на медленном огне…
Жизнь обманула горько и обидно!
А все не верится… все хочешь на пути,
В глухой степи, где зги не видно,
Хоть точку светлую найти.
Но где ж она? Где отдохнуть возможно?
Где путеводные, небесные огни?
Неужто кончатся так пошло и ничтожно
Слезами памятные дни?..
Так, полная тревожного волненья,
Не смея тишины дыханьем нарушать,
Младенца милого последние мгновенья
Тоскливо сторожит трепещущая мать.
Неужто он умрет? И, чуду верить рада"
В слезах пред образом ниц падает она;
Но час пробил. Едва зажженная лампада
Таинственной рукой погашена…
1857
РАЗГОВОРЫ
Новой жизни заря —
И тепло и светло;
О добре говорим,
Негодуем на зло.
За родимый наш край
Наше сердце болит;
За прожитые дни
Мучит совесть и стыд.
Что нам цвесть не дает,
Держит рост молодой, —
Так и сбросил бы с плеч
Этот хлам вековой!
Где ж вы, слуги добра?
Выходите вперед!
Подавайте пример!
Поучайте народ!
Наш разумный порыв,
Нашу честную речь
Надо в кровь претворить,
Надо плотью облечь.
Как поверить словам —
По часам мы растем!
Закричат: «Помоги!» —
Через пропасть шагнем!
В нас душа горяча,
Наша воля крепка,
И печаль за других —
Глубока, глубока!..
А приходит пора
Добрый подвиг начать,.
Так нам жаль с головы
Волосок потерять:
Тут раздумье и лень,
Тут нас робость возьмет…
А слова… на словах
Соколиный полет!..
1857
НИЩИЙ
И вечерней и ранней порою
Много старцев, и вдов, и сирот
Под окошками ходит с сумою,
Христа ради на помощь зовет.
Надевает ли сумку неволя.
Неохота ли взяться за труд, —
Тяжела и горька твоя доля,
Бесприютный, оборванный люд!
Не откажут тебе в подаянье,
Не умрешь ты без крова зимой, —
Жаль разумное божье созданье,
Человека в грязи и с сумой!
Но беднее и хуже есть нищий:
Не пойдет он просить под окном,.
Целый век, из одежды да пищиг
Он работает ночью и днем.
Спит в лачужке, на грязной соломе,
Богатырь в безысходной беде,
Крепче камня в несносной истоме,
Крепче меди в кровавой нужде.
По смерть зерна он в землю бросает.
По смерть жнет, а нужда продает;
О нем облако слезы роняет.
Про тоску его буря поет.
1857
ДЕРЕВЕНСКИЙ БЕДНЯК
Мужичка-бедняка
Господь бог наградил:
Душу теплую дал
И умом наделил.
Да злодейка нужда,
И глупа и сильнаг
Закидала его
Сором, грязью она.
Едким дымом в избе,
И курной и сыройх
Выедает глаза,
Душит зимней порой.
То работа невмочь,
То расправа и суд
Молодца-силача
В три погибели гнут.
Присмирел он, притихг
Речи скупо ведет,
Исподлобья глядит,
Силу в землю кладет.
Захирей его конь —
Бедный черт виноват,
Плаксу бабу бранит
И голодных ребят.
Пропадай, дескать, всё!..
На печь ляжет ничком, —
Вихорь крышу развей,
С горя все нипочем!
А как крикнут «Пожар!» —
Не зови и не тронь:
За чужое добро
Рад и в дым и в огонь.
Коли хмель в голове —
Загуляет душа:
Тут и горе прошло,
Тут и жизнь хороша.
На дворе под дождем
Он зипун распахнет,
Про леса и про степь
Да про Волгу поет.
Проспался, где упал,
— И притих он опять:
Перед всеми готов
Шапку рваную снять.
Схватит немочь — молчит,
Только зубы сожмет;
Скажут: смерть подошла —
Он рукою махнет.
1857
ТОСКА
Как у нас по селу
Путь-дорога лежит,
По степной по глухой
Колокольчик звенит.
На мосту прозвенит,
За горой запоет,
Молодца-удальца
За собою зовет.
Ax, у нас-то житье —
От сохи к бороне,
Наяву — сухота,
Нужда-горе во сне.
В синеву да в туман
Наше поле ушло,
Любо ясным очам,
Да плечам тяжело…
По траве ль, по росе
Алый вечер идет —
По буграм, по межам
Хищных птиц перелет.
Стон кукушки в лесу,
Чей-то плач за рекой…
Дать бы волю тоске —
Пролилась бы слезой.
А вдали облака
Охватило огнем:
Высоко поднялась
Колокольня с крестом.
Золотой городок
Вдоль по взморью стоит,
Из серебряных труб
Дым янтарный валит.
Пролетит на ночлег
Белый голубь в село.
В синеве — по заре
Загорится крыло.
Уж и где ж ты, трава,
Без покосу растешь —
Молодецкая жизнь,
Без печали идешь?
Ах ты, глушь-тишина,
Все ковыль, камыши —
На всю степь закричи,
Не ответит души.
1857
(ИЗ ЗАПИСКИ)
На языке чужом я начал объясняться,
Устав от русской чепухи:
Век просвещения!.. Чему тут удивляться,
Коща А. А. писал стихи?
1857 или 1858
НОЧЛЕГ В ДЕРЕВНЕ
Душный воздух, дым лучины,
Под ногами сор,
Сор на лавках, паутины
По углам узор;
Закоптелые полати,
Черствый хлеб, вода,
Кашель пряхи, плач дитяти…
О, нужда, нужда!
Мыкать горе, век трудиться,
Нищим умереть…
Вот где нужно бы учиться
Верить и терпеть!
1857 ми 1858
ДЕДУШКА
Лысый, с белой бородою,
Дедушка сидит.
Чашка с хлебом и водою
Перед ним стоит.
Бел как лунь, на лбу морщины,
С испитым лицом.
Много видел он кручины
На веку своем.
Все прошло; пропала сила,
Притупился взгляд;
Смерть в могилу уложила
Деток и внучат.
С ним в избушке закоптелой
Кот один живет.
Стар и он, и спит день целый,
С печки не спрыгнет.
Старику немного надо:
Лапти сплесть да сбыть —
Вот и сыт. Его отрада —
В божий храм ходить.
К стенке, около порога,
Станет там, кряхтя,
И за скорби славит бога
Божее дитя.
Рад он жить, не прочь в могилу —
В темный уголок…
Где ты черпал эту силу,
Бедный мужичок?
1857 или 1858
ПРЯХА
Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли, — сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце все щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Прожитая грусть-кручина
За сердце берет.
Бедность, бедность! Муж, бывало,
Хоть подчас и пил, —
Все жилось с ним горя мало:
Все жену кормил.
Вот под старость, как уж зренье
Потерял навек,
Потерял он и терпенье —
Грешный человек!
За сохой ходить — не видит,
Побираться — стыд,
Тут безвинно кто обидит —
Он молчит, молчит.
Плюнет, срамными словами
Долю проклянет
И зальется вдруг слезами,
Как дитя, ревет…
Так и умер. Бог помилуй —
Вот мороз-то был!
Бились, бились! Сын могилу
Топором рубил!..
Паренек тогда был молод,
Вырос, возмужал, —
Что за сила! В зной и холод
Устали не знал!
Поведет ли речь, бывало, —
Что старик ведет;
Запоет при зорьке алой —
Слушать, дух замрет…
Человек ли утопает,
Иль изба горит,
Что б ни делал — все бросает,
Помогать бежит.
И веселье и здоровье
Дал ему господь:
Будь хоть камень изголовье,
Лег он — и заснет…
Справить думал он избушку,
В бурлаки пошел;
Нет! Беречь ему старушку
Бог уж не привел!
Приустал под лямкой в стужу,
До костей промок,
Платье — ветошь, грудь наружу,
Заболел и слег.
Умер, бедный! Мать узнала —
Слез что пролила!
Ум и память потеряла,
Грудь надорвала!
И трещит, трещит лучина;
Нитке нет конца;
Мучит пряху грусть-кручина,
Нет на пей лица.
Плач да стон она всё слышит
И, припав к стеклу,
На морозный иней дышит;
Смотрит: по селу
Кто-то в белом пробегает,
С белой головой,
Горстью звезды рассыпает
В улице пустой;
Звезды искрятся… А вьюга
В ворота стучит…
И старушка от испуга
Чуть жива сидит.
1857 или 1858
* * *
Постыдно гибнет наше время!..
Наследство дедов и отцов,
продолжение
--PAGE_BREAK--Послушно носит наше племя
Оковы тяжкие рабов.
И стоим мы позорной доли!
Мы добровольно терпим зло:
В нас нет ни смелости, ни воли…
На нас проклятие легло!
Мы рабство с молоком всосали,
Сроднились с болью наших ран.
Нет! в нас отцы не воспитали,
Не подготовили граждан.
Не мстить нас матери учили
За цепи сильным палачам —
Увы! бессмысленно водили
За палачей молиться в храм!
Про жиэнь свободную не пели
Нам сестры… нет! под гнетом зла
Мысль о свободе с колыбели
Для них неведомой была!
И мы молчим. И гибнет время…
Нас не пугает стыд цепей —
И цепи носит наше племя
И молится за палачей…
Между 1857 и 1861
* * *
Тяжкий крест несем мы, братья,
Мысль убита, рот зажат,
В глубине души проклятья,
Слезы на сердце кипят.
Русь под гнетом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой;
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной!
Нет в тебе добра и мира,
Царство скорби и цепей,
Царство взяток и мундира,
Царство палок и плетей.
Между 1857 и 1861
* * *
Падет презренное тиранство,
И цепи с пахарей спадут,
И ты, изнеженное барство,
Возьмешься нехотя за труд.
Не нам — иному поколенью
Отдашь ты бич свой вековой,
И будешь ненавистной тенью,
Пятном в истории родной…
Весь твой разврат и вероломство,
Все козни время обнажит,
И просвещенное потомство
Тебя проклятьем поразит.
Мужик — теперь твоя опора,
Твой вол — и больше ничего —
Со славой выйдет из позора,
И вновь не купишь ты его.
Уж всходит солнце земледельца!..
Забитый, он на месть не скор;
Но знай: на своего владельца
Давно уж точит он топор…
Между 1857 и 1861
* * *
Ах, прости, святой угодник!
Захватила злоба дух:
Хвалят бурсу, хвалят вслух;
Мирянин — попов поклонник,
Чтитель рясы и бород —
Мертвой школе гимн поет.
Ох, знаком я с этой школой!
В ней не видно перемен:
Та ж наука — остов голый,
Пахнет ладаном от стен.
Искони дорогой торной
Медных лбов собор покорный
Там идет бог весть куда,
Что до цели за нужда!
Знай — долби, как дятел, смело…
Жаль, работа нелегка:
Долбишь, долбишь, кончишь дело —
Плод не стоит червяка.
Ученик всегда послушен,
Безответен, равнодушен,
Бьет наставникам челом
И дуреет с каждым днем.
Чуждый страсти, чуждый миру,
Ректор спит да пухнет с жиру,
И наставников доход
Обеспечен в свой черед…
Что до славы и науки!
Всё слова, пустые звуки!..
Дали б рясу да приход!
Поп, обросший бородою,
По дворам с святой водою
Будет в праздники ходить,
До упаду есть и пить,
За холстину с причтом драться,
Попадьи-жены бояться,
Рабски кланяться рабам
И потом являться в храм.
Но авось пора настанет —
Бог на Русь святую взглянет,
Благодать с небес пошлет —
Бурсы молнией сожжет!
27 мая 1858
ДАЧНАЯ ЖИЗНЬ
Дождь и холод — нет погоды!
Выйти некуда — хоть брось!
Виды — сальные заводы…
Выздоравливай небось!
Наслаждайся в этом рае!
Слушай, музыка пошла:
Свинки хрюкают в сарае,
Лай собака подняла,
На дворе кричат вороны,
Ветер свищет и поет;
В поле слякоть, рожь поклоны
Поминутно отдает.
Вот так дача! Вот так радость!
Тут от скуки пропадешь!
Тут не жизнь, а просто — гадость,
Тут от холоду умрешь!
Правда, книги — утешенье,
Но ведь день читать, читать,
В голове пойдет круженье,
Можно зренье потерять!
Не пойти ль к соседу с горя?
Там хоть люди, говор, смех,
Отдохнешь, шутя иль споря…
Как тут быть? Идти не грех.
Жаль, сосед с утра до ночи
Занят делом… Боже мой!
Как ему хватает мочи?
Это мученик святой!
Он умен — в глаза не скажет:
«Эх, брат, шут тебя принес!..»
Он и виду не покажет,
А подумать… гм!.. вопрос!
Что ж? повеситься мне, что ли?
Нет, на даче не рука!
Стало дурно, хорошо ли —
Марш с двора! Ей-ей, тоска!
7 июня 1858
* * *
В синем небе плывут над полями
Облака с золотыми краями;
Чуть заметен над лесом туман,
Теплый вечер прозрачно-румян.
Вот уж веет прохладой ночною;
Грезит колос над узкой межою;
Месяц огненным шаром встает,
Красным заревом лес обдает.
Кротко звезд золотое сиянье,
В чистом поле покой и молчанье;
Точно в храме, стою я в тиши
И в восторге молюсь от души.
Июль 1858
* * *
Ярко звезд мерцанье
В синеве небес;
Месяца сиянье
Падает на лес.
В зеркало залива
Сонный лес глядит;
В чаще молчаливой
Темнота лежит.
Слышен меж кустами
Смех и разговор;
Жарко косарями
Разведен костер.
По траве высокой,
С цепью на ногах,
Бродит одиноко
Белый конь впотьмах.
Вот уж песнь заводит
Песенник лихой,
Из кружка выходит
Парень молодой.
Шапку вверх кидает,
Ловит — не глядит,
Пляшет-приседает,
Соловьем свистит.
Песне отвечает
Коростель в лугах,
Песня замирает
Далеко в полях…
Золотые нивы,
Гладь да блеск озер,
Светлые заливы,
Без конца простор,
Звезды над полями,
Глушь да камыши…
Так и льются сами
Звуки из души!
Июль 1858
* * *
В чистом поле тень шагает,
Песня из лесу несется,
Лист зеленый задевает,
Желтый колос окликает,
За курганом отдается.
За кургапом, за холмами,
Дым-туман стоит над нивой,
Свет мигает полосами,
Зорька тучек рукавами
Закрывается стыдливо.
Рожь да лес, зари сиянье, —
Дума бог весть где летает…
Смутно листьев очертанье,
Ветерок сдержал дыханье,
Только молния, сверкает.
Июль 1858
* * *
Детство веселое, детские грезы…
Только вас вспомнишь — улыбка и слезы…
Голову няня в дремоте склонила,
На пол с лежанки чулок уронила,
Прыгает кот, шевелит его лапкой,
Свечка уж меркнет под огненной шапкой,
Движется сумрак, в глаза мне глядит…
Зимняя вьюга шумит и гудит.
Прогнали сон мой рассказы старушки.
Вот я в лесу у порога избушки;
Ждет к себе гостя колдунья седая —
Змей подлетает, огонь рассыпая.
Замер лес темный, ни свиста, ни шума,
Смотрят деревья угрюмо, угрюмо!
Сердце мое замирает-дрожит…
Зимняя вьюга шумит и гудит.
Няня встает и лениво зевает,
На ночь постелю мою оправляет.
«Ляг, мой соколик, с молитвой святою,
Божия сила да будет с тобою...»
Нянина шубка мне ноги пригрела,
Вот уж в глазах у меня запестрело,
Сплю и не сплю я… Лампадка горит.
Зимняя вьюга шумит и гудит.
Вечная память, веселое время!
Грудь мою давит тяжелое бремя,
Жизнь пропадает в заботах о хлебе,
Детство сияет, как радуга в небе…
Где вы — веселье, и сон, и здоровье?
Взмокло от слез у меня изголовье,
Темная даль мне бедою грозит…
Зимняя вьюга шумит и гудит.
7 ноября 1858
* * *
Ехал из ярмарки ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец.
Стал он на двор лошадей покормить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
В красной рубашке, кудряв и румян,
Вышел на улицу весел и пьян.
Собрал он девок-красавиц в кружок,
Выхватил с звонкой казной кошелек.
Потчует старых и малых вином:
«Пей-пропивай! Поживем — наживем!..
Морщатся девки, до донышка пьют,
Шутят, и пляшут, и песни поют.
Ухарь-купец подпевает-свистит,
Оземь ногой молодецки стучит.
Синее небо, и сумрак, и тишь.
Смотрится в воду зеленый камыш.
Полосы света по речке лежат.
В золоте тучки над лесом горят.
Девичья пляска при зорьке видна,
Девичья песня за речкой слышна,
По лугу льется, по чаще лесной…
Там услыхал ее сторож седой;
Белый как лунь, он под дубом стоит,
Дуб не шелохнется, сторож молчит.
К девке стыдливой купец пристает,
Обнял, целует и руки ей жмет.
Рвется красотка за девичий круг:
Совестно ей от родных и подруг,
Смотрят подруги — их зависть берет.
Вот, мол, упрямице счастье идет.
Девкин отец свое дело смекнул,
Локтем жену торопливо толкнул.
Сед он, и рваная шапка на нем,
Глазом мигнул — и пропал за углом.
Девкина мать расторопна-смела.
С вкрадчивой речью к купцу подошла:
»Полно, касатик, отстань — не балуй!
Девки моей не позорь — не целуй!"
Ухарь-купец позвенел серебром:
«Нет, так не надо… другую найдем!..»
Вырвалась девка, хотела бежать.
Мать ей велела на месте стоять…
Звездная ночь и ясна и тепла.
Девичья песня давно замерла.
Шепчет нахмуренный лес над водой,
Ветром шатает камыш молодой.
Синяя туча над лесом плывет,
Темную зелень огнем обдает.
В крайней избушке не гаснет ночник,
Спит на печи подгулявший старик,
Спит в зипунишке и в старых лаптях,
Рваная шапка комком в головах.
Молится богу старуха жена,
Плакать бы надо — не плачет она,
Дочь их красавица поздно пришла,
Девичью совесть вином залила.
Что тут за диво! и замуж пойдет…
То-то, чай, деток на путь наведет!
Кем ты, люд бедный, на свет порожден?
Кем ты на гибель и срам осужден?
1858
МЕРТВОЕ ТЕЛО
Парень-извозчик в дороге продрог,
Крепко продрог, тяжело занемог.
В грязной избе он на печке лежит,
Горло распухло, чуть-чуть говорит,
Ноет душа от тяжелой тоски:
Пашни родные куда далеки!
Как на чужой стороне умереть!
Хоть бы на мать, на отца поглядеть!..
В горе товарищи держат совет:
«Ну-ка умрет, — попадем мы в ответ!
Из дому паспортов не взяли мы —
Ну-ка умрет, — не уйдем от тюрьмы!»
Дворник встревожен, священника ждет,
Медленным шагом священник идет.
Встали извозчики, встал и больной;
Свечка горит пред иконой святой,
Белая скатерть на стол постлана,
В душной избе тишина, тишина…
Кончил молитву священник седой,
Вышли извозчики за дверь толпой.
Парень шатается, дышит с трудом,
Старец стоит недвижим со крестом.
«Страшен суд божий! покайся, мой сын!
Бог тебя слышит да я лишь один...»
«Батюшка!., грешен!..» — больной простонал,
Пал на колени и громко рыдал.
Грешника старец во всем разрешил,
Крови и плоти святой приобщил,
Сел, написал: вот такой приобщен.
Дворнику легче: исполнен закон.
Полночь. Все в доме уснули давно.
В душной избе, как в могиле, темно.
Скупо в углу рукомойник течет,
Капля за каплею звук издает.
Мерно кузнечик кует в тишине,
Кто-то невнятно бормочет во сне.
Ветер печально поет под окном,
Воет-голосит, господь весть по ком.
Тошно впотьмах одному мужику:
Сны-вещуны навевают тоску.
С жесткой постели в раздумье он встал,
Ощупью печь и лучину сыскал,
Красное пламя из угля добыл,
Ярко больному лицо осветил.
Тих он лежит, на лице доброта,
Впалые щеки белее холста.
Свесились кудри, открыты глаза,
В мертвых глазах не обсохла слеза.
Вздрогнул извозчик. «Ну вот, дождались!»
Дворника будит: «Проснись-подымись!»
— «Что там?» — «Товарищ наш мертвый
лежит...»
Дворник вскочил, как безумный глядит…
«Ох, попадете, ребята, в беду!
Вы попадете, и я попаду!
Как это паспортов, как не иметь!
Знаешь, начальство… не станет жалеть!..»
Вдруг у него на душе отлегло.
«Тсс… далеко ли, брат, ваше село?»
— «Верст этак двести… не близко, родной!»
— «Нечего мешкать! ступайте домой!
Мертвого можно одеть-снарядить,
В сани ввалить да веретьем покрыть;
Подле села его выньте на свет:
Умер дорогою — вот и ответ!»
Думает-шепчет проснувшийся люд.
Ехать не радость, не радость и суд.
Помочи, видно, тут нечего ждать…
Быть тому так, что покойника взять.
Белеет снег в степи глухой,
Стоит на ней ковыль сухой;
Ковыль сухой и стар и сед,
Блестит на нем мороза след.
Простор и сон, могильный сон,
Туман, что дым, со всех сторон,
А глубь небес в огнях горит;
Вкруг месяца кольцо лежит;
Звезда звезде приветы шлет,
Холодный свет на землю льет.
В степи глухой обоз скрипит;
Передний конь идет-храпит.
Продрог мужик, глядит на снег,
С ума нейдет в селе ночлег,
В своем селе он сон найдет,
Теперь его все страх берет:
Мертвец за ним в санях лежит,
Живому степь бедой грозит.
Мелькнула тень, зашла вперед,
Растет седой и речь ведет:
«Мертвец в санях! мертвец в санях!..
Вскочил мужик, на сердце страх,
По телу дрожь, тоска в груди…
»Товарищи! сюда иди!
Эй, дядя Петр! мертвец встает!
Мертвец встает, ко мне идет!"
Извозчики на клич бегут,
О чуде речь в степи ведут.
Блестит ковыль, сквозь чуткий сон
Людскую речь подслушал он…
Вот уж покойник в родимом селе.
Убран, лежит на дубовом столе.
Мать к мертвецу припадает на грудь:
«Сокол мой ясный, скажи что-нибудь!
Как без тебя мне свой век коротать,
Горькое горе встречать-провожать!..»
«Полно, старуха! — ей муж говорит, —
Полно, касатка!» — и плачет навзрыд.
Чу! Колокольчик звенит и поет,
Ближе и ближе — и смолк у ворот.
Грозный чиновник в избушку спешит,
Дверь отворил, на пороге кричит:
«Эй, старшина! понятых собери!
Слышишь, каналья? да живо, смотри!..»
Все он проведал, про все разузнал,
Доктора взял и на суд прискакал.
Труп обнажили. И вот, второпях,
В фартуке белом, в зеленых очках,
По локоть доктор рукав завернул,
Острою сталью над трупом сверкнул.
Вскрикнула мать: «Не дадим, не дадим!
Сын это мой! Не ругайся над ним!
Сжалься, родной! Отступись — отойди!
Мать свою вспомни… во грех не входи!..» —
«Вывести бабу!» — чиновник сказал.
Доктор на трупе пятно отыскал.
Бедным извозчикам сделан допрос,
Обнял их ужас — и кто что понес…
Жаль вас, родимые! Жаль, соколы!
«Эй, старшина! Подавай кандалы!»
1858
(В АЛЬБОМ Е. А. ПЛОТНИКОВОЙ)
С младенчества дикарь печальный,
Больной, с изношенным лицом,
С какой-то робостию тайной
Вхожу я в незнакомый дом.
Но где привык, где я встречаю
Хозяйки милое лицо —
Тут все забыто: я вбегаю
Здоров и весел на крыльцо.
Вот так и здесь: я точно дома;
Мне так отрадно и тепло;
И рад я на листке альбома
Писать, что в голову пришло.
Хозяйка милая, я знаю,
Мне все простит: она добра;
И сталь неловкого пера
Я неохотно покидаю.
Хотел бы вновь писать, писать —
До бесконечности болтать.
1858
(В АЛЬБОМ А. Н. О — ВОЙ)
Послушный вашему желанью,
Беру перо, сажусь писать:
Грешно прекрасному созданью
В невинной просьбе отказать.
Конечно, жаль! Я вас не знаю)
Увы! скорбит моя душа!
Молве я с жадностью внимаю,
Что вы, как ангел, хороша.
продолжение
--PAGE_BREAK--Но все равно. Идите с богом,
Мои стихи! Счастливый путь!
Отрадной встречи мне залогом
Послужите когда-нибудь.
Как угадать! Седой и хилый,
Когда весь сморщусь и согнусьг
Авось с красавицею милой
Лет через десять я сойдусь.
В тот миг — его воображаю, —
Добра, прекрасна, молода,
Она мне скажет: «Я вас знаю!»
И буду счастлив я тогда.
«Я с вами уж давно знакома...»
И этих строк напомнит ряд,
Покажет мне листок альбома,
И я отвечу: «Виноват!
Позвольте… эта встреча с вами...»
И волю дам карандашу,
И вдохновенными стихами
Ее портрет я напишу.
1858
* * *
В небе радуга сияет,
Розы дождиком омыты,
Солнце в зелени играет,
Темный сад благоухает,
Кудри золотом покрыты.
Свет и тень под деревами
Переходят, как живые;
Мох унизан огоньками;
Над душистыми цветами
Вьются пчелы золотые.
В чаще свиста переливы,
Стрекотня и песен звуки.
Подле ты, мой друг стыдливый…
Слава богу! миг счастливый
Уловил я в час разлуки!
1858
* * *
В темной чаще замолк соловей,
Прокатилась звезда в синеве;
Месяц смотрит сквозь сетку ветвей,
Зажигает росу на траве.
Дремлют розы. Прохлада плывет,
Кто-то свистнул… вот замер и свист.
Ухо слышит, едва упадет
Насекомым подточенный лист.
Как при месяце кроток и тих
У тебя милый очерк лица!
Эту ночь, полный грез золотых,
Я б продлил без конца, без конца!
1858
* * *
Помнишь? — с алыми краями
Тучки в озере играли;
Шапки на ухо, верхами
Ребятишки в лес скакали.
Табуном своим покинут,
Конь в воде остановился
И, как будто опрокинут,
Недвижим в ней отразился.
При заре румяный колос
Сквозь дремоту улыбался;
Лес синел. Кукушки голос
В сонной чаще раздавался.
По поляне перед нами,
Что ни шаг, цветы пестрели,
Тень бродила за кустами,
Краски вечера бледнели…
Трепет сердца, упоенье, — Вам в слова не воплотиться!
Помнишь?.. Чудные мгновенья!
Суждено ль им повториться?
1858
ГОРЬКИЕ СЛЕЗЫ
In meiner Brust da sitzt ein Weh,
Das will die Brust zersprengea,
Heine*
Чужих страданий жалкий зритель,
Я жизнь растратил без плода,
И вот проснулась совесть-мститель
И жжет лицо огнем стыда.
Чужой бедой я волновался,
От слез чужих я не спал ночь, —
И все молчал, и все боялся,
И никому не мог помочь.
Убит нуждой, убит трудами,
Мой брат и чах и погибал,
Я закрывал лицо руками
И плакал, плакал — и молчал.
Я слышал злу рукоплесканья
И все терпел, едва дыша;
Под пыткою негодованья
Молчала рабская душа!
Мой дух сроднился с духом века,
Тропой пробитою я шел:
Святую личность человека
До пошлой мелочи низвел.
Ты ль это — жизнь к добру с любовью,
Плод мысли, горя и борьбы?
Увы, отмечена ты кровью,
Насмешка страшная судьбы!..
1858
1 В моей груди гнездится боль, которая хочет разорвать мою грудь. Гейне (нем.). — Ред.
* * *
Мне, видно, нет другой дороги —
Одна лежит… иди вперед,
Тащись, покуда служат ноги,
А впереди — что бог пошлет.
Все грязь да грязь… Господь помилуй!
Устанешь, дух переведешь,
Опять вперед! Хоть не под силу,
Хоть плакать впору, — все идешь!
Нужда, печаль, тоска и скука,
Нет воли сердцу и уму…
Из-за чего вся эта мука —
Известно богу одному.
Уж пусть бы радость пропадала
Для блага хоть чьего-нибудь,
Была бы цель — душа б молчала,
Имел бы смысл тяжелый путь;
Тан нет! Какой-то враг незримый
Из жизни пытку создает
И, как палач неумолимый,
Над жертвой хохот издает…
1858
* * *
Ах, у радости быстрые крылья,
Золотые да яркие перья!
Прилетит — вся душа встрепенется,
Перед смертью больной улыбнется!
Уж зазвать бы мне радость обманом,
Задержать и мольбою и лаской,
От тумана глаза б прояснились,
На веселый лад песни б сложились.
Ты, кручинушка, ночь без рассвета,
Без рассвета да с холодом-ветром:
При тебе — вся краса иссушится,
При тебе — в голове помутится.
Уж и будь ты, кручипушка, пеплом —
Весь бы по полю в бурю развеял,
Пусть бы травушка в поле горела
Да на сердце смола не кипела!
1858
* * *
Опять знакомые виденья!
Опять, под детский смех и шум,
Прожитый день припомнил ум,
Проснулось чувство отвращенья!
О боже правый! Вот она,
И лжи и подлостей страница, —
На каждой букве кровь видна…
Какой позор! Вот эти лица
Ханжей, предателей, льстецов,
Низкопоклонников, рабов,
Рабов расчета и разврата,
Рабов бездушных, ледяных,
Рабов, продать готовых брата,
И друга, и детей родных,
Рабов безделья, скуки праздной,
Страстишек мелких и забот…
II ты, в своей одежде грязной,
Наш бедный труженик-народ,
Несущий крест свой терпеливо,
Ты, за кого красноречиво
Ведем мы спор, добро любя,
Пора ль на свет вести тебя, —
И ты мне вспомнился…
Угрюмо,
В печальной доле хлебу рад,
Ты мимо каменных палат
Идешь на труд с тупою думой,
Полуодет, полуобут,
Нуждой безжалостной согнут…
Неужто, молодое племя,
В тебе воскреснет наше время,
Разврат души, разврат ума,
И лень, и мелочность, и тьма?
Нам нет из пропасти исхода…
Влачась и в прахе и в пыли,
О, если б мы сказать могли:
«Вам, дети, счастье и свобода,
Широкий путь, разумный труд...»
Увы! неведом божий суд!
1858
ПЕСНЯ БОБЫЛЯ
Ни кола, ни двора,
Зипун — весь пожиток…
Эх, живи — не тужи,
Умрешь — не убыток!
Богачу-дураку
И с казной не спится;
Бобыль гол как сок6л8
Поет-веселится.
Он идет да поет,
Ветер подпевает;
Сторонись, богачи!
Беднота гуляет!
Рожь стоит по бокам,
Отдает поклоны…
Эх, присвистни, бобыль!
Слушай, лес зеленый!
Уж ты плачь ли, не плачь —
Слез никто не видит,
Оробей, загорюй —
Курица обидит.
Уж ты сыт ли, не сыт, —
В печаль не вдавайся;
Причешись, распахнись,
Шути-улыбайся!
Поживем да умрем, —
Будет голь пригрета…
Разумей, кто умен, —
Песенка допета!
1858
* * *
Ноет сердце мое от забот и кручин…
Уж и где ж вы, друзья? Отзовись хоть один1
Не на пир вас прошу: до пиров ли пришло!
Дорогое душе отжилось, отцвело,
Только горе живет, только горе растет, —
Уж когда ж тебя, горе, погибель вовьмет?..
Безответны друзья… Только ветер шумит,
В поле ветер шумит, гром над лесом гремит,
Ьспыхнет туча огнем, виден путь мой впотьмах,
Путь лежит — извился черным змеем в полях…
Подожди — как зимой соловей запоет,
Вот тогда-то на горе погибель придет…
Между 1858 и 1860
* * *
Средь жизни пошлой, грустной и бесплодной
Одну тебя я всей душой любил,
Одной тебе я в жертву приносил
Сокровища души моей свободной.
В заботах дня, в тиши ночей немых
Передо мной сиял твой образ милый,
Я черпал жизнь в улыбке уст твоих,
В приветном слове черпал силы.
Дитя, дитя! Я думал: я любим…
Нет, я был слеп, я был неосторожен.
И вот теперь осмеян, уничтожен,
Как раб, ненужный прихотям чужим.
О, как я мог так долго ошибаться,
Святое чувство на смех отдавать,
Служить шутом, игрушку заменять,
Так жестоког так глупо унижаться!
Еще обман! Еще один урок!..
Учись, бедняк, терпенью в доле темной!
Тебе ль любить? Иди дорогой скромной
И помни свой печальный уголок.
Не верь словам ненужного участья.
Полюбишь ли, — таи свою любовь,
Души ее, точи по капле кровь
И гордо умирай без радости и счастья!
Метду 1S58 и М60
ФИЛАНТРОП
Втихомолку гостьей дожданной,
Гостьей нежданной да неаваяай
К мужику нужда иодкрлдасв,
Щдкрадася, лривязалдса.
С сумой нищенской оставила,
Снимать шапку всем заставят…
Ах! головушка поклонная!
У тебя ли ночь бессонная,.
Щеки бледные да внилгае,
Да без хлеба дети малые,
На беку даба раскрытая,
Что пустырь — гумно забгаюе!
Пожалел богач голодного,
Бесприютного, холодного,
Не казной помог, так ласкою.
Не советами, так сказкою.
Ты забудь, дескать, и сон и лень,.
Работай-трудись и ночь и день:
За трудом ты не измучишься,
Уму-разуму научишься…
Уж спасибо ж тебе за слово,
Что сказал красно да ласково!
Только в горе да при бедности
Не до сна и не до лености.
Не дари ж ты бедных золотом
Да не бей речьми, как молотом.
Между 1858 и 1861
СТАРЫЙ СЛУГА
Сохнет старик от печали,
Ночи не спит напролет:
Барским добром поклепали,
Вором вся дворня зовет.
Не ждал он горькой невзгоды.
Барину верно служил…
Как его в прежние годы
Старый слуга мой любил!
В курточке красной, бывало,
Весел, завит и румян,
Прыгает, бьет ка, к попало
Резвый барчук в барабан;
Бьет, и кричит, и смеется,
Детскою саблей звенит;
Вдруг к старику повернется:
«Смирно!» — и ножкой стучит.
Ниткой его зануздает,
На спину сядет верхом,
В шутку кнутом погоняет,
Едет по зале кругом.
Рад мой старик — и проворно
На четвереньках ползет.
«Стой!» — и он станет покорно,
Бровью седой не моргнет.
Ручку ль барчук шаловливый,
Ножку ль убьет за игрой, —
Вздрогнет слуга боязливый:
«Барин ты мой золотой!»
Шепотом тужит-горюет:
«Недосмотрел я, злодей!»
Барскую ножку целует…
«Бей меня, батюшка, бей!»
Тошно под барской опалой!
Недругов страшен навет!
Пусть бы уж много пропало, —
Ложки серебряной нет!
Смотрит старик за овцами,
На ноги лапти надел,
Плечи покрыл лоскутами, —
Так ему барин велел.
Плакал бедняк, убивался,
Вслух не винил никого:
Раб своей тени боялся,
Так напугали его.
Господи! горе и голод…
Долго ли чахнуть в тоске?..
Вырвался как-то он в город
И загулял в кабаке.
Пей, бесталанная доля!
Пил он, и пел, и плясал…
Волюшка, милая воля,
Где же твой свет запропал?..
И потащился полями,
Пьяный, в родное село.
Вьюга неслась облаками,
Ветром лицо его жгло,
Снег заметал одежонку,
Сон горемыку клонил…
Лег он, надвинул шапчонку
И середь поля застыл.
1859
* * *
Живая речь, живые звуки, —
Зачем вам чужды плоть и кровь?
Я в вас облек бы сердца муки,
Мою печаль, мою любовь.
В груди огонь, в душе смятенье
И подавленной страсти стон,
А ваше мерное теченье
Наводит скуку или сон…
Так, недоступно и незримо,
В нас зреет чувство иногда,
И остается навсегда
Загадкою неразрешимой,
Как мученик, проживший век,
Нам с детства близкий человек.
1859
* * *
Перестань, милый друг, свое сердце пугать.
Что нам завтра сулит — мудрено угадать.
Посмотри: из-за синего полога туч
На зеленый курган брызнул золотом луч"
Колокольчик поник над росистой межой,
Длой краской покрыт василек голубой,
? ироты-повилики румяный цветок
Приласкался к нему и обвил стебелек.
Про талан золотой в поле пахарь поет,
В потемневшем лесу отголосок идет.
В каждой травке — душа, каждый звук — говорит,
В синеве про любовь голос птички звенит…
Только ты все грустишь, слов любви не найдешь,
Громовых облаков в день безоблачный ждешь.
1859
* * *
И дождь и ветер. Ночь темна.
В уснувшем доме тишина.
Никто мне думать не мешает.
Сижу один в моем угле.
При свечке весело играет
Полоска света на окне.
Я рад осенней непогоде:
Мне шум толпы невыносим.
Я, как дикарь, привык к свободе,
Привык к стенам моим родным.
Здесь все мне дорого и мило,
Хоть радости здесь мало было…
Святая ночь! Теперь я чужд
Дневных тревог, насущных нужд.
Они забыты. Жизни полны,
Виденья светлые встают,
Из глубины души, как волны,
Слова послушные текут.
И грустно мне мой труд отрадный,
Когда в окно рассвет блеснет,
Менять на холод беспощадный,
На бремя мелочных забот…
И снова жажду я досуга
И темной ночи жду, как друга.
1859
МОГИЛА ДИТЯТИ
Посвящается Н, И. Второву
Над твоей могилкой
Солнышко сияет;
В зелени сирени
Птичка распевает.
Вьются-распевают
Пчелы над цветами.
Ветерок лепечет
С темными листами.
Спишь ли ты, малютка,
Или так лежится?..
Встань и полюбуйся,
Что кругом творится.
Встал бы ты, — нет воли:
Тесный дом твой прочен;
Выход на свет божий
Крепко заколочен.
Спи, дитя! Едва ли
Стоит просыпаться,
На людское горе
Сердцем надрываться.
Наша жизнь земная!
Право, незавидна;
Спи, дитя родное,
Суждено так, видно.
Сон твой — сон отрадный"
Крест и камень белый
Над твоей могилкой
Солнышко пригрело.
Перелетным гостьям
Благодать святая,
В ямочке на камне
Влага дождевая.
Пьет шалунья-птичка,
Брызги рассыпает,
Чуткий слух малютки
Песнями ласкает.
1859
* * *
Я рад молчать о горе старом,
Мне к черным дням не привыкать;
Но вот вопрос: неужто даром
Мне нужно силы расточать?
Утраты, нужды и печали,
К чему меня вы привели?
Какой мне путь вы указали?
Какое благо принесли?
Дождусь ли я успокоенья,
От мук разумного плода?
Реши ты, жизнь, мои сомненья,
Когда ты смысла не чужда…
Но если ты полна позора,
Обмана, мелочных забот, —
Во что же верить? Где опора —
Из темной пропасти исход?
Исход… Едва ли он возможен.
Душа на скорбь осуждена,
Изныло сердце, ум встревожеп,
А даль темна, как ночь темна…
Уж не пора ли лечь в могилу:
Усопших сон невозмутим.
О боже мой! Пошли ты силу
И мир душевный всем живым!
1859
* * *
Обличитель чужого разврата,
Проповедник святой чистоты,
Ты, что камень на падшегэ брата
Поднимаешь, — сойди с высоты!
Уж не первый в величье суровом,
Враг неправды и лени тупой,
Как гроза, своим огненным словом
Ты царишь над послушной толпой.
Дышит речь твоя жаркой любовью,
Без конца ты готов говорить,
И подумаешь, собственной кровью
Счастье ближнему рад ты купить.
Что ж ты сделал для края родного,
Бескорыстный мудрец-гражданин?
Укажи, где для дела благого
Потерял ты хоть волос один!
Твоя жизнь, как и наша, бесплодна,
Лицемерна, пуста и пошла…
Ты не понял печали народной,.
Не оплакал ты горького зла.
Нищий духом и словом богатый,
Понаслышке о всем ты поешь
И бесстыдно похвал ждешь, как платыа
За свою всенародную ложь.
Будь ты проклято, праздное слово!
Будь ты проклята, мертвая лень!
Покажись с твоей жизнию новойг,
Темноту прогоняющий день!
продолжение
--PAGE_BREAK--Перед нами — немые могилы,
Позади — одна горечь потерь…
На тебя, на твои только силы,
Молодежь, вся надежда теперь.
Много поту тобою прольется
И, быть может, в глуши, без следов,
Очистительных жертв принесется
В искупленье отцовских грехов.
Нелегка твоя будет дорога,
Но иди — не погибнет твой труд.
Знамя чести и истины строгой
Только крепкие в бурю несут.
Бесконечное мысли движенье,
Царство разума, правды святой —
Вот прямое твое назначенье,
Добрый подвиг на почве родной!
(9 апреля) 1860
(М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ)
Mein Freund1, от тоски ивнываю,
Не вижу покойного дня;
И пищу и сон забываю:
Черт дернул влюбиться меня!
(15 августа) 1860
* Мой друг (нем.). — Ред.
(М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ)
Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Сижу ль один в моем угле —
Не слышу я речей разумных,.
Лица не вижу Де-Пуле.
(15 августа) 1860
* * *
Теперь мы вышли на дорогу,
Дорога — просто благодать!
Уж не сказать ли: слава богу;
Труд совершен. Чего желать?
Душе простор, уму свобода…
Да, ум наш многое постиг:
О благе бедного народа
Мы написали груду книг.
Все эти дымные избенки,
Где в полумраке, в тесноте,
Полунагие ребятенки
Растут в грязи и нищете,
Где по ночам горит лучина
И, раб нужды, при огоньке,
Седой как лунь старик-кручина
Плетет лаптишки в уголке,
Где жница-мать в широком поле,
На ветре, в нестерпимый зной,
Забыв усталость поневоле,
Малютку кормит под копной.
Ее уста спеклися кровью,
Работой грудь надорвана…
Но, боже мой! с какой любовью
Малютку пестует она!
Всё это ныне мы узнали,
И наконец, — о мудрый век! —
Как дважды два, мы доказали,
Что и мужик наш — человек.
Все суета!., махнем рукою…
Нас чернь не слушает, молчит.
Упрямо ходит за сохою
И недоверчиво глядит.
Покамест ум наш созидает
Дворцы да башни в облаках,
Горячий пох она роняет
На нивах, гумнах и дворах,
В глухой степет, в лесной трущобе,
Средь улиц, сел и городов
И, утомясь, в дощатом гробе
Опочивает от трудов.
Чем это кончится?.. Едва ли,
Ничтожной жизни горький плод,
Не ждут нас новые печали
Наместо прожитых невзгод.
Около сентября 1860
* * *
Бедная молодость, дни невеселые,
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Глянешь назад — точно степь неоглядная,.
Глушь безответная, даль безотрадная.
Нет в этой дали ни кустика зелени,
Все-то зачахло да сгибло без времени,
Спит, точно мертвое, спит, как убитое,
Солнышком божьим навеки забытое.
Солнышко божье на свет поскупилося,
Счастье-веселье на зов не явилося;
Горькое горе без эову нагрянуло,
При горе радость свинцом в воду канула.
Бедная молодость, дни невеселые1
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Рад бы забыть вас, да что ж мне останется?
Чем моя жизнь при бездолье помянется?..
Ноябрь 1860
* * *
За прялкою баба в поняве сидит;
Ребенок больной в колыбели лежит;
Лежит он и в рот не берет молока,
Кричит он без умолку — слушать тоска.
Торопится баба: рубашка нужна;
Совсем-то, совсем обносилась она:
Надеть-то ей нечего, просто — напасть!
Прядет она ночью, днем некогда прясть.
И за полночь ярко лучина горит,
И грудь от сиденья щемит и болит,
И взгляд притупился, устала рука…
Дитя надрывается, — слушать тоска!
Пришлось поневоле работу бросать.
«Ну что, мое дитятко? — молвила мать. —
Усни себе с богом, усни в тишине,
Ведь некогда, дитятко, некогда мне!»
И баба садится, и снова прядет,
И снова покоя ей крик не дает.
«Молчи, говорю! мне самой до себя!
Ну, чем же теперь исцелю я тебя?»
Поют петухи, — видно, скоро рассвет,
Дымится лучина и гаснет — и нет;
Притих и ребенок, и глазки сомкнул,
Уснул он — да только уж навек уснул.
23 декабря 1860
ПОРТНОЙ
Пали на долю мне песни унылые,
Песни печальные, песни постылые,
Рад бы не петь их, да грудь надрывается,
Слышу я, слышу, чей плач разливается:
Бедность голодная, грязью покрытая,
Бедность несмелая, бедность забытая, —
Днем она гибнет, и в полночь, и за полночь,
Гибнет она — и никто нейдет на помочь,
Гибнет она — и опоры нет волоса,
Теплого сердца, знакомого голоса…
Горький полынь — эта песнь невеселая,
Песнь невеселая, правда тяжелая!
Кто эдесь узнает кручину свою?
Эту я песню про бедность пою.
1
Мороз трещит, и воет вьюга,
И хлопья снега друг на друга
Ложатся, и растет сугроб.
И молчаливый, будто гроб,
Весь дом промерз. Три дня забыта,
Уж печь не топится три дни,
И нечем развести огня,
И дверь рогожей не обита,
Она стара и вся в щелях;
Белеет иней на стенах,
Окошко инеем покрыто,
И от мороза на окне
Вода застыла в кувшине.
Нет крошки хлеба в целом доме,
И на дворе нет плахи дров.
Портной озяб. Он нездоров
И головой поник в истоме.
Печальна жизнь его была,
Печально молодость прошла,
Прошло и детство безотрадно:
С крыльца ребенком он упал,
На камнях ногу изломал,
Его посекли беспощадно…
Не умер он. Полубольным
Все рос да рос. Но чем кормиться?
Что в руки взять? Чему учиться?
И самоучкой стал портным.
Женился бедный, — всё не радость:
Жена недолго пожила
И богу душу отдала
В родах под Пасху. Вот и старость
Теперь пришла. А дочь больна,
Уж кровью кашляет она.
И все прядет, прядет все пряжу
Иль молча спицами звенит,
Перчатки вяжет на продажу,
И все грустит, и все грустит.
Робка, как птичка нолевая,"
Живет одна, живет в глуши,
В глухую полночь, чуть живаяt
Встает и молится в тиши.
2
Мороз и ночь. В своей постели
Не спит измученный старик.
Его глаза глядят без цели,
Без цели он зажег ночник,
Лежит и стонет. Дочь привстала
И посмотрела на отца:
Он бледен, хуже мертвеца…
«Что ж ты не спишь?» — она сказала.
— «Так, скучно. Хоть бы рассвело…
Ты не озябла?» — «Мне тепло...»
И рассвело. Окреп и холод.
Но хлеба, хлеба где добыть?
Суму надеть иль вором быть?
О, будь ты проклят, страшный голод!
Куда идти? Кого просить?
Иль самого себя убить?
Портной привстал. Нет, силы мало!
Все кости ноют, всё болит;
Дочь посинела и дрожит…
Хотел заплакать, — слез не стало…
И со двора, в немой тоске,
Побрел он с костылем в руке.
Куда? Он думал не о пище,
Шел не за хлебом, — на кладбище,
Шел бить могильщику челом;
Он был давно ему знаком.
Но как начать? Неловко было…
Портной с ним долго толковал
О том о сем, а сердце ныло…
И наконец он шапку снял:
«Послушай, сжалься, ради бога!
Мне остается жить немного;
Нельзя ли тут вот, в стороне,
Могилу приготовить мне?»
— «Ого! — могильщик улыбнулся. —
Ты шутишь иль в уме рехнулся?
Умрешь — зароют, не грусти…
Грешно болтать-то без пути...»
— «Зароют, друг мой, я не спорю.
Ведь дочь-то, дочь моя больна!
Куда просить пойдет она?
Кого?.. Уж пособи ты горю!
Платить-то нечем… я бы рад,
Я заплатил бы… вырой, брат!..»
— «Земля-то, видишь ты, застыла…
Рубить-то будет нелегко».
— «Ты так… не очень глубоко,
Не очень… все-таки могила!
Просить и совестно — нужда!»
— «Пожалуй, вырыть не беда».
3
И слег портной. Лицо пылает,
В бреду он громко говорит,
Что божий гнев ему грозит,
Что грешником он умирает,
Что он повеситься хотел
И только Катю пожалел.
Дочь плачет: «Полно, ради бога!
У нас тепло, обита дверь,
И чай налит: он есть теперь,
И есть дрова, и хлеба много, —
Всё дали люди… Встань, родной!»
И вот встает, встает портной.
«Ты понимаешь? Жизнь смеется,
Смеется… Кто тут зарыдал?
Не кашляй! Тише! Кровь польется...»
И навзничь мертвым он упал.
Декабрь 1860
* * *
Вырыта заступом яма глубокая,
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, —
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла.
Что же? усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна!..
Вот она — слышится песнь беззаботная,
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
Декабрь 1860
ПОМИНКИ
Ни тучки, ни ветра, и поле молчит.
Горячее солнце и жжет и палит,
И, пылью покрытая, будто мертва,
Стоит неподвижно под зноем трава,
И слышится только в молчании дня
Веселых кузнечиков звон-трескотня.
Средь чистого поля конь-пахарь лежит;
На трупе коня ворон черный сидит,
Кровавый свой клюв поднимает порой
И каркает, будто вещун роковой.
Эх, конь безответный, слуга мужика,
Была твоя служба верна и крепка!
Побои и голод — ты всё выносил
И дух свой на папгае1 в сохе испустил.
Мужик горемычный рукою махнул,
И снял с него кожу, и молча вздохнул,
Вздохнул и заплакал: «Ништо, моей не впрок!..»
И кожу сырую в кабак поволок.
И пел он там песни, свистал соловьем:
«Пускай пропадает! Гори всё огнем!»
Со смехом народ головами качал:
«Гляди, мол, ребята! Он ум потерял —
Со зла свое сердце гульбой веселит,
По мертвой скотине поминки творит».
I860
НА ПЕПЕЛИЩЕ
На яблоне грустно кукушка кукует,
На камне мужик одиноко горюет;
У ног его кучами пепел лежит,
Над пеплом труба безобразно торчит.
В избитых лаптишках, в рубашке дырявой
Сидит он, поник головою кудрявой,
Поник, горемычный, от дум и забот,
И солнце открытую голову жжет.
Не год и не два он терял свою силу:
На пашне он клал ее, будто в могилу,
Он клал ее дома, с цепом на гумне,
Безропотно клал на чужой стороне.
Весь век свой работал без счастья, без доли.
Росли на широких ладонях мозоли,.
И трескалась кожа… да что за беда!
Уж, видно, не жить мужику без труда.
Упорной работы сое сносила,-
Ломалась, и в поле другая ходила,
Тупилось железо, стирался сошник,
И только выдерживал пахарь-мужик.
Просил, безответный, не счастья у неба,
Но хлеба насущного, черного хлеба;
Подкралась беда, все метлой подмела, —
У пахаря нет ни двора, ни кола.
Крепись, горемычный! Не гнись от удара!
Все вынесло сердце: и ужас пожара,
И матери старой пронзительный стон
В то время, как в полымя кинулся он
И выхватил сына, что спал в колыбели,
За ним по следам потолки загремели…
Пускай догорают!.. Мужик опален
И нищий теперь, да ребенок спасен.
1860
МАТЬ И ДОЧЬ
Худа, ветха избушка
И, как тюрьма, тесна;
Слепая мать-старушка
Как полотно бледна.
Бедняжка потеряла
Свои глаза и ум
И, как ребенок малый,
Чужда забот и дум.
Всё песни распевает,
Забившись в уголок,
И жизнь в ней догорает,
Как в лампе огонек.
А дочь с восходом солнца
Иглу свою берет,
У светлого оконца
До темной ночи шьет.
Жара. Вокруг молчанье,
Лениво день е ], ет,
Докучных мух жужжанье
Покоя не дает.
Старушки тихий голос
Без умолку звучит…
И гнется дочь, как колос,
Тоска в груди кипит.
Народ неутомимо
По улице снует.
Идет все мимо, мимо, —
Бог весть, куда идет.
Уж ночь. Темно в избушке.
И некому мешать,
Осталося к подушке
Припасть — и зарыдать.
1860
ПОГОСТ
Глубина небес синеет,
Светит яркая луна.
Церковь в сумраке белеет,
На погосте тишина.
Тишина — не слышно звука.
Не горит огня в селе.
Беспробудно скорбь и мука
Спят в кормилице-земле.
Спит в земле нужда-неволя,
Спит кручина бедняков,
Спит безвыходная доля.
Мир вам, кости мужичков!
Догорели ваши силы
Тише свечки восковой.
Донесли вы до могилы
Крест свой, кровью облитой…
Мир вам, старые невзгоды!
Память вечная слезам!
Веет воздухом свободы
По трущобам и лесам.
Золотые искры света
Проникают в глушь и дичь,
Слышен в поле клич привета,
По степям веселый клич.
1860
ЖИЗНЬ
Жизнь раскинулась вольною степью…
Поезжай, да гляди — не плошай!
За холмов зеленеющей цепью
Ты покоя найти не желай.
Хорошо под грозою-метелью,
Хорошо под дождем проливным
По степям, в бесконечном веселье,
Тройкой бешеной мчаться по ним!
Ну ж, ямщик! Пристегни кореннуЮл
Что насупился? Вдаль погляди!
Что за ширь! Ну-ка песню родную,
Чтобы сердце заныло в груди,
Чтобы вышли проклятые слезы,
Те, что гнетом легли над душой,
Чтобы вдаль, под небесные грозы,
Нам лететь бесконечно с тобой.
1860 (?)
СОБРАТУ
Ты умрешь на больничной подушке,
Кое-как похоронят тебя,
И покончишь ты век одинокий,
Никого никогда не любя.
И никто над могилой твоею
Не помолится грустной душой —
Только синее небо над нею
Растоскуется вьюгой-грозой.
Только птицы слетят издалёка
Над твоим неприметным крестом,
Только зорька над ним заиграет
Предрассветным румяиым лучом…
1860 (?)
ХОЗЯИН
Впряжен в телегу конь косматый,
Откормлен на диво овсом,
И бляхи медные на нем
Блестят при зареве заката.
Купцу дай, господи, пожить:
Широкоплеч, как клюква, красен,
Казной от бед обезопасен,
Здоров, — о чем ему тужить?
Да мой купец и не горюет.
С какой-то бабой за столом
В особой горенке, вдвоем,
Сидит на мельнице, пирует.
Вода ревет, вода шумит,
От грома мельница дрожит,
Идет работа толкачами,
Идет работа решетом,
Колесами и жерновами —
И стукотня и пыль кругом…
Купец мой рюмку поднимает
И кулаком об стол стучит.
«И выпью!., кто мне помешает?
И пью… сам черт не запретит!
Пей, Марья!..»
— «То-то, ненаглядный,
Ты мне на платье обещал...» —
«И кончено! Сказал — и ладно,
И будет так, как я сказал.
Мне что жена? Сыта, одета —
И все… вот выпрягу коня
И прогуляю до рассвета,
И баста! Обними меня!..»
Вода шумит — не умолкает,
При свете месяца кипит,
Алмазной радугой сверкает,
Огнями синими горит.
Но даль темна и молчалива,
Огонь веселый рыбака
Краснеет в зеркале залива,
Скользит по листьям лозняка.
Купец гуляет. Мы не станем
Ему мешать. В тиши ночной
Мы лучше в дом его заглянем,
Войдем неслышною стопой.
Уж поздно. Свечка нагорела.
Больной лежит и смерти ждет.
Его лицо, как мрамор, бело,
продолжение
--PAGE_BREAK--И руки холодны, как лед;
На лоб открытый кудри пали;
Остаток прежней красоты,
Печать раздумья и печали
Еще хранят его черты.
Так, освещенные зарею,
В замолкшем надолго лесу,
Листы осеннею порою
Еще хранят свою красу.
Пора на отдых. Грудь разбита,
На сердце запеклася кровь —
И радость навек позабыта…
А ты, горячая любовь,
Явилась поздно. Доля, доля!
И если б раньше ты пришла, —
Какой бы здесь приют нашла?
Здесь труд и бедность, здесь неволя,
Здесь горе гнезда вьет свои,
И веет холод от порога,
И стены дома смотрят строго…
Здесь нет приюта для любви!
Лежит больнойцо печально,-
И будто тенью лоб покрыт;
Так летом, только догорит
Румяной зорьки луч прощальный, —
Под сводом сумрачных небес
Стоит угрюм и темен лес.
Родная мать роняет слезы,
Облокотясь на стол рукой.
Надежды, молодости грезы,
Мир сердца — этот рай земной —
Всё унесло, умчало горе,
Как буйный вихрь уносит пыль,
Когда в степи шумит ковыль,
Шумит взволнованный, как море,
И догорает вся дотла
Грозой зажженная ветла.
Плачь больше, бедное созданье!
И не слезами — кровью плачь!
Безвыходно твое страданье
И беспощаден твой палач.
Невесела, невыносима,
Горька, как яд, твоя судьба:
Ты жизнь убила, как раба,
И не была никем любима…
Твой муж… но виноват ли он,
Что пьян, и груб, и неумен?
Когда б он мог подумать строго,
Как зла наделано им много,
Как много ран нанесено, —
Себя он проклял бы давно.
В борьбе тяжелой ты устала,
Изнемогла и в грязь упала,
И в гряэь затоптана толпой.
Увы! сгубил тебя запой!..
Твоя слеза на кровь походит…
Плачь больше!.. В воздухе чума!..
Любимый сын в могилу сходит,
Другой давно сошел с ума.
Вот он сидит на лежанке просторной,.
Голо острижен, и бледен, и хил;
Палку, как скрипку, к плечу прислонил,.
Бровью и глазом мигает проворно,
Правой рукою и взад и вперед
Водит по палке и песню поет:
«На старом кургане, в широкой степи,
Прикованный сокол сидит на цепи.
Сидит он уж тысячу лет,
Все нет ему воли, все нет!
И грудь он когтями с досады терзает,
И каплями кровь из груди вытекает.
Летят в синеве облака,
А степь широка, широка...»
Вдруг палку кинул он, закрыл лицо руками
И плачет горькими слезами:
«Больно мне! больно мне! мозг мой горит.
Счастье тому, кто в могиле лежит!
Мать моя, матушка! полно рыдать!
Долго ли нам эту жизнь коротать?
Знаешь ли? Спальню запри изнутри,
Сторожем стану я подле двери.
»Прочь! — закричу я. — Здесь мать моя
спит!..
Больно мне, больно мне! мозг мой горит!.."
Больной все слушал эти звуки,
Горел на медленном огне,
Сказать хотел он: дайте мне
Хоть умереть без слез и муки!
Ужель не мог я от судьбы
Дождаться мира в час кончины,
За годы думы и кручины,
За годы пытки и борьбы?
Иль эти пытки шуткой были?
Иль мало, среди стен родных,
Отравой зла меня поили?
Иль вместо слез из глаз моих
Текла вода на изголовье,
Когда, губя свое здоровье,
Я думал ночи безо сна —
Зачем мне эта жизнь дана?
И, догорающий в постели,
Всю жизнь припомнив с колыбели,
Хотел он на свое.м пути
Хоть точку светлую найти —
И не сыскал.
Так в полдень жгучий,
Спустившись с каменистой кручи,
Томимый жаждой, пешеход
Искать ключа в овраг идет.
И долго там, усталый, бродит,
И влаги капли не находит,
И падает, едва живой,
На землю с болью головной…
«Ну, отпирай! Заснули скоро!..» —
Ударив в ставень кулаком,
Хозяин крикнул под окном…
Печальный дом, приют раздора!
Нет, тяжело срывать покров
С твоих таинственных углов,
Срывать покров, как уголь, черный!
Угрюм твой вид, как гроба вид,
Как место казни, где стоит
С железной цепью столб позорный
И плаха с топором лежит!..
За то, что здесь так мало света,
Что воздух солнцем не согрет,
За то, что нет на мысль ответа,
За то, что радости здесь нет,
Ни ласк, ни милого объятья,
За то, что гибнет человек, —
Я шлю тебе мои проклятья,
Чужой оплакивая век!..
(9 апреля) 1861
(Н. А. МАТВЕЕВОЙ)
На лицо твое солнечный свет упадал,
Ты со взором поникшим стояла;
Крепко руку твою на прощанье я жал,
На устах моих речь замирала.
Я не мог от тебя своих глаз отвести,
Одна мысль, что нам нужно расстаться,
Поглощала меня. Повторял я: «Прости!» —
И не мог от тебя оторваться.
Понимала ли ты мое горе тогда?
Или только, как ангел прекрасна,
Покидала меня без нужды и труда,
Будто камень холодный, бесстрастна?..
Вот затих стук колес средь безлюдных равнин
Улеглась за ним пыль за тобою;
И, как прежде, я снова остался один
С беспощадной, бессонной тоскою.
Догорела свеча. Бродит сумрак в углах,
Пол сияет от лунного света;
Бесконечная ночь! В этих душных стенах
Зарыдай, — не услышишь ответа…
19 апреля 1861
(Н. А. МАТВЕЕВОЙ)
Я вас не смею раздражать
И повинуюсь молчаливо,
И, хоть совсем не рад молчать,
Молчать я буду терпеливо.
«Но, ради самого Христа,
К чему вся эта пестрота,
Вся эта смесь стихов и прозы, —
Все это шутки или слезы?» —
Меня вы спросите. «Увы!
Отчасти плод тяжелой скуки,
Отчасти плод душевной муки
И нездоровой головы».
Притом, скажу чистосердечно,
На вас мне трудно угодить:
Едва шутить начну беспечно —
Сейчас упрек: «Зачем шутить!»
Невесел я — опять укоры,
Опять нахмуренные взоры;
Но как же быть мне, мой творец!..
Assez! 1 Довольно наконец.
За то, что врал напропалую,
За то, что мучил этим вас.
Склонив колени, в этот час
Прах вашей ножки я целую.
А ручку можно ли пожать?
Нельзя? Так что и толковать!
К чему излишняя награда?
Такая милая отрада.
Меня с ума б теперь свела,
А вы… вы не творите зла.
Мне остается перед вами,
Приняв вид скромности святой,
Стоять с поникшей головой
И с потупленными глазами
Или забыть весь свет — и вдруг
Воскликнуть…
19 апреля 1861
1 ДОВОЛЬНО! (фр.) — Ред.
ИСПОВЕДЬ
Ох, водкой зашибаюся…
Что делать! не таюсь…
И перед богом каюся,
Перед людьми винюсь.
И рукава вот прорваны,
И рожа не чиста,
И силы понадорваныг
И совесть пропита, —
Как есть дошел до подлости!
Эх, крут был мой отец!
Держал меня он в строгости
Богатый был купец;
Он взял меня от азбучки
И в лавку посадил;
Проклятой этой лавочки
Теперь я не забыл.
Бывало, кровь бросается
В лицо мне от стыда:
Все плутовством кончается…
А не сплутуй — беда!
«Нет, ты пойми учение, —
Накинется отец, —
Ты будь — мое почтение! —
По правилам купец...»
Что слово — брань обидная.
Стоишь, в углах звонит,
И в сердце злость постыдная
Против отца кипит.
Сказал бы слово смелое,
Молчишь, — хоть тяжело…
И черное за белое
Идет тебе назло.
Привычка — вещь мудреная,
Привык я ко всему;
Решил, что доля темная, —
Так нужно быть тому.
Оплеванный, обруганный,
Я злился на себя;
Людей, как зверь напуганный,
Боялся, не любя.
Привык я к послушанию,
Но раз не умолчал!
Отцу по приказанию
Я Библию читал.
Горела свечка сальная,
В углу мурлыкал кот,
И пелась песнь печальная
Бог весть кем у ворот.
Отец ходил нахмуренный,
И пол под ним скрипел;
С стены оштукатуренной
Портрет его глядел.
Читал я, — что за чтение!
Учен я плохо был
И как-то ударение
Не там постановил.
Отец мой плеть ременную
Снял молча со стены
И… в эту ночь бессонную
Я видел въяве сны,
Сны страшные!.. Покойником
Я будто бы лежал,
Зарезанный разбойником,
И кровью подплывал…
Эх, молодость беспечная!
Ничто ей не беда!
Выносит все, сердечная,
Как полая вода…
Я вырос. Что печалиться!
Я думал наконец:
Пора уж мне оправиться…
«Женись!» — сказал отец.
Я спорить. «Врешь! Приказано!
Не то — всего лишу.
Вот так и будет сказано!
В духовной напишу».
Подумал я с подушкою,
Подумал, — как тут быть?
Как за чужой краюшкою
В чужом углу мне жить?
Огласка, порицание,
Попрек со всех сторон…
А где образование?
Чему я обучен?
Я прав, мол, дело честное.
Поверит ли народ?
Уж что за мненье лестное —
С отцом-де не живет.
Молчи, душа свободная!
На всё один ответ…
Жена моя дородная,
Лицо что маков цвет,
Жила в семействе, стряпала
И стряпать замуж шла,
Перед венцом поплакала
И… и приют нашла.
Приду домой — молчание.
Сидим мы. Как тут быть?
Ну просто наказание!
О чем с ней говорить?
Скажу: «Погода скверная!»
Ответит: «Да, дурна».
А вижу: баба верная,
Степенная жена.
Сидим мы. Мне зевается,
Зевнет она в ответ.
Тут ужин начинается
И сон, а там — рассвет.
Без грусти с ней прощаемся,
Приду, — молчим опять,
За стол опять сбираемся…
Хоть петлю надевать!
Пошлешь тоске проклятие —
И марш с двора чуть евет,
На рынке есть занятие,
И дружба, и совет.
Гуляй, душа родимая!
Зальешь глаза вином,
И грязь непроходимая,.
И пропасть — нипочем.
1861
ПОРЫВЫ
Людскую скорбь, вопросы века —
Я знаю всё… Как друг и брат,
На скорбный голос человека
Всегда откликнуться я рад.
И только. Многое я вижу,
Но воля у меня слаба,
И всей душой я ненавижу
Себя как подлого раба,
Как я неправду презираю,.
Какой я человек прямой,
Покуда жизни не встречаю
Лицом к лицу, — о боже мой!
И если б в жизнь переходили
Мои слова, — враги мои
Меня давно- б благословили
За сердце, полное любви.
Погас порыв мой благородный.
И что же? Тешится над ним
Какой-нибудь глупец холодный
Безумным хохотом своим.
«Так вот-с как было это дело, —
Мне говорит степняк-сосед:
— Себя ов вел уж очень смело,
Сказать бы: да, он скажет: нет.
Упрямство… вот и судит криво:
За правду схой, да как стоять!
Ну, перенес бы молчаливо,
Коли приказано молчать.
Вот и погиб. Лишился места,
Притих и плачет, как дитя,
Детишек куча, дочь невеста,
И в доме хлеба -ни ломтя...»
— «Как вам не совестно, не стыдно!
Как повернулся ваш язык!
Мне просто слушать вас обидно!..» —
Я поднимаю громкий крик.
И весь дрожу. Лицо пылает,
Как лев пораненный, я зол.
Сигара в угол отлетает,
Нога отталкивает стол.
Сосед смеется: «Что вы! что вы!
Обидел, что ли, я кого?
Уж вы на нож теперь готовы,
Ха-ха, ну стоит ли того?»
И в самом деле, я решаю:
Что портить кровь из пустяков!
Махну рукой и умолкаю:
Не переучишь дураков.
Берусь за книгу ради скуки8
И желчь кипит во мне опять:
Расчет, обманы, слезы, муки,
Насилье… не могу читать!
Подлец на добром возит воду,.
Ум отупел, заглох от сна…
Ужели грешному народу
Такая участь суждена?
«Ты дома?» — двери отворяя,
Чудак знакомый говорит
И входит, тяжело ступая.
Он неуклюж, угрюм на вид.
Взгляд ледяной, косые плечи,
Какой-то шрам между бровей.
Умен, как бес, но скуп на речи.
Трудолюбив, как муравей.
«Угодно ли? Была б охота,
Есть случай бедняку помочь —
Без платы… нелегка работа:
Сидеть придется день и ночь,
Писать, читать, в архиве рыться —
И жертва будет спасена».
— «А ты?» — «Без платы что трудиться!»
— «Изволь! мне плата не нужна».
И вот к труду я приступаю,
И горячусь, и невпопад
Особу с весом задеваю;
Я рвусь из сил, меня бранят.
Тут остановка, там помеха;
Я рад бы жертве, рад помочь,
Но вдруг!.. Мне тошно ждать успеха,
Мне эта медленность невмочь.
И все с досадой я бросаю,
И после (жалкий человек)
Над бедной жертвой я рыдаю,
Кляну свой бесполезный век.
Нет, труд упорный — груз свинцовый.
Я друг добра, я гражданин,
Я мученик, на все готовый,
Но мученик на миг один.
1861
ПРИМЕЧАНИЯ
ОТ РЕДАКЦИИ
В настоящее Собрание сочинений включены все стихотворения и поэмы И. С. Никитина, повесть «Дневник семинариста» и избранные письма.
Под текстом произведений указаны авторские даты. В тех случаях, когда это возможно, обозначены даты первой и последней редакций, сильно отличающихся друг от друга, двумя датами, через запятую. Предположительные даты даны с вопросительным знаком. В угловых скобках указаны год или число и месяц, не позднее которых стихотворение написано, — чаще всего такие даты совпадают со временем первой публикации.
СТИХОТВОРЕНИЯ
Условные сокращения, принятые в примечаниях: Д. — Н. А. Добролюбов. Стихотворения Ивана Никитина (Собр. соч., т. 6, М. — Л., 1963). Изд. 1856 г. — «Стихотворения Ивана Никитина. Издал гр. Д. Н.Толстой». Воронеж, 1856 (цензурное разрешение от 29 марта 1855 г.).
«Тихо ночь л о ж и т с я. » (с. 23). — Напечатано в издании 1856 года. Чернышевский усматривал в стихотворении подражание Тютчеву (см.: Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. 3. М., 19,7, с. ,98). Однако прямого соответствия с мотивами поэзии Тютчева стихотворение не имеет. Можно установить лишь весьма отдаленные параллели с тютчевским стихотворением «Снежные горы». Положено на музыку Д. Корниловым и В, Соколовым.
Весна в степи (с. 2,). — Напечатано в «Отечественных ваписках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). Позднее Никитин вернулся к стихотворению и коренным образом переделал его. Новый вариант — «Полно, степь моя, спать беспробудно...» — является, по существу, самостоятельным произведением.
Изд. 1859 г. — «Стихотворения Ивана Никитина». СПб., 1859. Изд. 1869 р.- — «Сочинения И. С. Никитина, с его портретом, видом надгробного памятника facsimile и биографией, составленной
М. Ф. Де-Пуле», тт. 1 — 2. Воронеж, 1869. Изд. 1912 г. — И. С. Никитин. Полное собрание сочинений и писем, под редакцией М. О. Гершензона. М., 1912. Изд. Фомина — И. С. Никитин. Полное собрание сочинений и писем, под редакцией А. Г. Фомина, тт. 1 — 3. СПб., 1913 — 1915,
Попе (с. 25). — Напечатано в издании 1856 года. Вместе со стихотворениями «Русь» и «С тех пор как мир наш необъятный...» было послано Никитиным в 1853 году в газету «Воронежские губернские ведомости». Из них напечатана была только «Русь».
Монастырь (с. 25). — Напечатано в издании 1856 года.
Лес (с. 26). — Напечатано в издании 1856 года. Стихотворение вместе с «Думою» было послано Никитиным в 1849 году в газету «Воронежские губернские ведомости», где они не были напечатаны.
Н. Д. (с. 27). — Напечатано в издании 1856 года. Адресат не установлен. Предполагалось, что стихотворение посвящено И. И. Ду-ракову, одному из близких друзей Никитина. В рукописях, однако, совершенно отчетливо читаются буквы «Н. Д.», что опровергает повторяемое в ряде изданий предположение, будто поэт имел в виду Дуракова.
продолжение
--PAGE_BREAK--«Присутствие непостижимой силы...» (с. 27). — Напечатано в издании 1856 года. Стихотворение, возможно, навеяно философскими мотивами статьи Белинского «Литературные мечтания». Перекликается оно и с «думой» Кольцова «Лес».
Грусть старика (с. 28). — Напечатано в журнале; «Библиотека для чтения», 185, Љ 8. Тематически стихотворение близко к «Песне старика» Кольцова и свидетельствует о том, насколько сильно он влиял на раннюю поэзию Никитина.
М р а м о р (с. 29). — Напечатано в издании 1856 года. Чернышевский приводил это стихотворение как пример несамостоятельности и подражательности поэзии Никитина (И. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. 3. М., 19,7, с. ,98).
«Еще один потухший д е н ь. » (с. 29). — Напечатано в издании 1856 года. Добролюбов писал, что в этом произведении «слышны» звуки Огарева и Аксакова, даже Полонского и пр., но не слышно внутренней жизни самого поэта. «Мы видим, что ум и чувство его — в разладе с той обстановкой, в которую поставлен он судьбой; но этот разлад есть общее место» (Д., с. 163).
Тишина н о ч и (с. 30). — Напечатано в издании 1856 года. Дая издания 1859 года подверглось переработке. Положено на музыку Н. Амани.
Клеветникам (с. 31). — Напечатано в издании 1856 года.
Похороны (с. 32). — Напечатано в издании 1856 года. Позд* нее поэт внес в стихотворение значительные изменения.
Перемена (с. 33). — Напечатано в издании 1856 года.
Дума (с. 33). — Напечатано в издании 1912 года (см. примеч. к стихотворению «Лес»). В стихотворении много общего с «Думой» Кольцова и его же стихотворением «Неразгаданная истина».
«Бегут часы, недели и г о д а, Л (с. 3,),-з Напечатано в издании 1912 года. Стихотворение написано под сильным влиянием лермонтовской „Думы“.
Уенинение (с. 35). — Напечатано в издании 1912 года, „Когда, мой друг, в часы оаушевленья. ,.“ (с. 35). — Напечатано в издании 1912 года.
»Уж и к а к ж е т ы. " (с. 35). — Напечатано в издании 1912 года.
Жизнь (с. 38). — Напечатано в издании 1912 года. В стихотворении отчетливо видно воздействие «Думы» Лермонтова.
Воспоминание о детстве (с. ,0). — Напечатано в издании 1912 года.
«Когда Невы, окованной гранитом...» (с. ,1). — Напечатано в издании 1912 года. Стихотворение навеяно мотивами «Медного всадника» Пушкина.
«Помоги ты м н е. ,» (с. ,2). — Напечатано в издании 1912 года.
Могила (с. ,2). — Напечатано в издании 1912 года. Отъезд (с. ,3). — Напечатано в издании 1912 года.
«Не плачь, мой друг! Есть много муки.,» (с. ,). — Напечатано в издании 1912 года.
Вечность (с. ,5). — Напечатано в издании 1912 года.
Небо (с. ,6). — Напечатано в издании 1912 года.
«Что счастье? — бред воображенья...» (с. ,7). — Напечатано в издании 1912 года.
Ночь на берегу моря (с. ,7). — Напечатано в издании 1856 года. Положено на музыку А. Давыдовым.
Д у б (с. ,8). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). Стихотворение перекликается с лермонтовской «Сосной». Положено на музыку Г. Фридом.
Тайное горе (с. ,9). — Напечатано в издании 1856 roga. Для издания 1859 года поэт радикально переработал стихотворение"
Вечер (с. ,9). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). В журнале «Пантеон» (185, Љ 6) отмечалось, что «Вечер» «при всей простоте антологического стиха дышит неподдельным чувством». «Вечер» несет на себе следы влияния стихотворения А. Н. Майкова «Сон».
Ключ (с. 50). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). Стихотворение является подражанием «Трем пальмам» Лермонтова.
Ночь (с. 50). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине).
«Как мне легко, как счастлив я в тот ми г...» (О, 51). — Напечатано в издании 1912 года.
Поэту («Нот, ты фигляр, а не певец...») (с. 51). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. В архиве Никитина хранится рукопись с примечанием Н. И. Второва: «Стихотворение это предназначалось к напечатайте в первом издании стихотворений, но не было дозволено цензурой».
«Когда закат прощальными лучами...» (о. 52). — Напечатано в издании 1856 года. По своим идейным мотивам, ритму и структуре близко к стихотворению Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива...».
«Когда один, в минуты размышленья...» (с. 53). — Напечатано в славянофильском журнале «Москвитянин», 185, Љ 8, апрель, кн. 2 (вместе с письмом Н. И. Второва к Д.Н. Толстому «Новый воронежский поэт»). Поэт, видимо, придавал стихотворению важное значение. Одна из тетрадей с его рукописями открывалась этим стихотворением.
«Н а западе солнце пылает. .» (с. 53). — Напечатано в издании 1856 года. Положено на музыку Г. Гольденбергом.
Дитяти (с. 5,). — Напечатано в издании 1856 года, с. ,9. Позднее поэт переделал стихотворение. Добролюбов усматривал в стихотворении следы влияния «Младенца» Огарева и «Спящему младенцу» Кольцова (Д., с. 161). Положено на музыку рядом композиторов, в том числе выдающимся польским композитором С. Мо-нюшко.
Юг и Север (с. 5,). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 185, Љ 8. Стихотворение несет на себе следы влияния лермонтовской «Родины».
Р у с ь (с. 55). — Напечатано в газете «Воронежские губернские ведомости», 1853, 21 ноября. Написано оно было в 1851 году — go Крымской войны, по напечатано в ту пору, когда война уже началась. В газете «Руси» была предпослана заметка: «Хотя помещение стихотворений… не входит в объем нашего издания, но, принимая во внимание, с одной стороны, неуверенность в своих силах молодого таланта, не решающегося обратиться со своей просьбою в редакцию какого-либо из наших журналов, а с другой стороны, отдавая должную справедливость замечательному дарованию автора и сочувствуя его направлению, мы решаемся поместить одно из присланных им стихотворений, приветствуя нового воронежского понта искренним желанием дальнейшего успеха на избранном им поприще». «С.-Петербургские ведомости» (1853, 11 декабря), перепечатав «Русь», писали: «Не правда ли, что-то знакомое слышится в этом стихотворепии, в чувстве, которым оно проникнуто, в приемах, в фактуре стиха? Неужели в г. Никитине суждено воскреснуть
Кольцову?» Перерабатывая стихотворение для отдельного издания, Никитин убрал строки, которые представлялись слишком явными заимствованиями из Кольцова. Стих, Цррение положено на музыку рядом композиторов, в том числе Э. Направником.
Молитва (с. 59). — Напечатано в издании 1912 года.
«Вечер ясен и тих...» (с. 59). — Напечатано в издании 1912 года. Положено на музыку Г. Окуневым.
«Бывают светлые мгновенья. » (с. 60). — Напечатано в издании 1856 года. Позднее поэт переработал стихотворение, усилив в нем социальные мотивы.
«Суровый холод жизни строгой.,» (с. 60). — Напечатано в издании 1856 года.
Развалины (с. 61). — Напечатано в издании 1856 года.
Кладбище (с. 62). — Напечатано в издании 1856 года.
Певцу (с. 63). — Напечатано в журнале «Москвитянин», 185, Љ 8, апрель, кн. 2 (вместе с письмом Н. И. Второва й Д. Н. Толстому). В издание 1856 года вошло в переработанном виде. Поэт убрал строки, носившие слишком явный религиозный и консервативный оттенок. В стихотворении при всей его благонамеренности министр народного просвещения усмотрел в строках вроде «В годину нашего позора» намек на Крымскую войну. Цензору бык объявлен выговор.
Степная дорога (с. 6,). — Напечатано в издания 1856 года.
Художнику (с. 67). — Напечатано в журнале «Москвитянин», 185, Љ 8, апрель, кн. 2.
«Не повторяй холодной укоризны...» (с. 67).- — Напечатано в издании 1856 года. Позднее поэт переработая стихотворение. Положено на музыку А. Шефером.
Засохшая береза (с. 68). — Напечатано в журнал* «Библиотека для чтения», 1855, Љ 6. Начало стихотворения почти дословно повторяет строку пушкинского «Анчара».
«Привет мой вам, угрюмый мрак ночей...» (с. 68). — Напечатано в издании 1856 года.
Жизнь и смерть (с. 69). — Напечатано в издание 1856 года. Стихотворение перекликается с «Думой» и «Молитвой» Кольцова.
Успокоение (с. 70). — Напечатано в издании 1856 года. Как и в предыдущем стихотворении, здесь заметно влияние «Думы» Ш «Молитвы» Кольцова.
«С тех пор как мир наш необъятный.,.» (с. 72). — Напечатано в издании 1856 года. Эпиграф взят из Екклв-виаста, одной из книг Ветхого завета.
Новый з а в е т (с, 72). — Напечатано в журнале «Москвитянин», 185, Љ 8, апрель, кн. 2 (вместе с письмом Н. И. Второва к Д. Н. Толстому).
Молитва дитяти (с. 73).=- Напечатано в издании 1856 года. Позднее поэт внес в стихотворение существенные изменения. Положено на музыку Л. Алафузовым, А. Бернардом, Г. Гольден-бергом.
«О, сколько раз я проклинал. .» (с. 7,). — Напечатано в издании 1912 года.
М щ е н и е (с. 7,). — Напечатано в издании 1912 года. До 1912 года не публиковалось из-за цензурных условий.
«Я помню счастливые г о g ы. » (с. 76). — Напечатано в издании 1856 года.
«С суровой долею я рано подружился...» (с. 78). — Напечатано в первоначальной редакции (начало: «Задумчивый певец в пустыне неизвестной., „) в “Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). В последующие издания вошло в переработанном виде. Написано в связи с резкой критикой никитинского стихотворения «Русь» В. Д. Спа-совским, будущим редактором «Воронежских! губернских ведомостей». С отзывом Спасовского, не появившимся в печати, Никитин познакомился в рукописи. Перерабатывая стихотворение, Никитин усиливал в нем демократические тенденции. Добролюбов увидел в стихотворении свидетельство того, что «страдания нищеты, унижения и всяких обид и несправедливостей сильно были прочувствованы самим поэтом и стали близки его душе» (Д., с. 168). Никитин, видимо, придавал стихотворению программное значение: им открывалось издание 1859 года.
Поэту («Не говори, что жизнь ничтожна...») (с. 79). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Нордштейна о Никитине). В критике отмечалось, что в стихотворении сказалось влияние видного поэта, современника Никитина Я. П. Полонского «О, подними свое чело. ».
Песня («Зашумела, разгулялась. „) (с. 80). — Напечатано в издании 1856 года. Положено на музыку В. Кажинским и В. Соколовым. Вошло в народные песенники.
Война за веру (с. 80). — Напечатано в журнале “Москвитянин», 185, Љ 8, апрель, кн. 2 (вместе с письмом Н. И. Второва к Д. Н. Толстому). Стихотворение связано с Восточной войной, в которой Никитин видел борьбу против «нечестивцев», осквернителей «святых мест», то есть Палестины. Добролюбов к стихотворению «Война за веру» и другим подобным вещам Никитина относился резко отрицательно (Д., с. 158).
Рымник — река в Валахии, у берегов которой русские войска
11 сентября 1789 года под командованием А. В. Суворова разгромили главные силы турецкой армии.
Чесменский бой — морское сражение между русской эскадрой и турецким флотом 25 — 26 июня 1770 года в бухте Чесма в Эгейском море; сражение закончилось полным разгромом турецкого флота.
Кагул — река, впадающая в Дунай; во время русско-турецкой войны русские войска 21 июля 1770 года нанесли у Кагула поражение турецкой армии.
Старик другоженец(с. 82). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 185, Љ 7. Впоследствии подверглось переработке.
Зимняя ночь в деревне (с. 82). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 185, Љ 8. Позднее поэт внес в стихотворение существенные изменения. Одно из популярнейших никитинских произведений. Переведено на многие иностранные языки. В критике получило очень высокую оценку.
Наследство (с. 8,). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 185, Љ 8. В издание 1856 года вошло в переработанном виде. В стихотворении заметно влияние «Раздумья селянина» Кольцова.
«Не вини одинокую д о л ю. » (с. 85). — Напечатано в издании 1912 года.
«Наскучив роскошью блистательных забав… » (с. 86). — Напечатано в издании 1912 года.
Нужда (с. 87). — Напечатано в издании 1912 года. Датируется предположительно. Начиная с 1853 года в поэзии Никитина тема несправедливости начинает наполняться социальным содержанием (ср. «Нужду» со стихотворением «Мщение»).
Моление о чаше (с. 89). — При жизни поэта не было опубликовано. Духовной цензурой стихотворение было запрещено. Напечатано в издании 1869 года, т. 1. В основе «Моления о чаше» — евангельские легенды.
Елеон — гора около Иерусалима, с которой в Евангелии связываются многие деяния Христа.
Иордан — священная, по Библии, река в Иудее.
Гефсиманский сад — место возле горы Елеон, где, согласно евангельской легенде, любил уединяться Христос.
Голгофский крест. — Голгофа — холм в Иерусалиме, где был якобы распят Христос.
Мессия — здесь: Христос.
Сладость молитвы (с. 9,). — Напечатано в издания 1856 года.
Ночлег извозчиков (с. 95). — Напечатано в «Библиотеке для чтения», 185, Љ 7, в статье Н. В. Кукольника «Листки
из записной книжки русского». В первоначальной редакции было написано в кольцовской манере. Впоследствии Никитин переработал стихотворение.
Кичка — старинный головной убор крестьянок.
Рептуг — мешок, из которого ямщики кормили лошадей овсом.
Новая борьба (с. 101). — Напечатано после смерти поэта — в издании 1869 года. Никитин не был удовлетворен стихотворением. Он отмечал в рукописи: «Стихотворение это еще не отделано мною окончательно, и потому прошу пока никому его не передавать». В письме к Н. И. Второву от 23 февраля 185, года Никитин указывал, что стихотворение ему не нравится. Видимо, по этим причинам он не напечатал его.
Благословенный — император Александр I.
Знамя Луны — символ Турции.
С с о р а (с. 102). — Напечатано в издании 1856 года. Позднее воэт переработал стихотворение.
Измена (с. 105). — Напечатано в издании 1856 года.
Жена я м щ и к а (с. 107). — Напечатано в журнале «Современник», 185, Љ 12. Для отдельных изданий поэт существенно переделал стихотворение. Одно из наиболее популярных произведений поэта. Положенное па музыку, стихотворение вошло в целый ряд песенников.
Светец — подставка для лучины, светильник.
Утро на берегу озера (с. 112). — Напечатано в «Отечественных записках», 185, Љ 6 (вместе со статьей А. П. Норд-штейна о Никитине). О своей работе над стихотворением Никитин писал Н. И. Второву 16 сентября 185, года: «Утро на берегу озера» я исправил; может быть, цензура не пропустит окончания этого стихотворения, но я не хочу переменять: оно вылилось из души, в минуту раздражительного взгляда на жизнь". В сентябре 185, года Никитин переработал стихотворение, внеся в него новый мотив — впизод с девочкой-подкидышем. Переделка явилась результатом отрицательного отзыва о стихотворении в журнале «Пантеон» (185, Љ 6). «Стих в нем очень гладок, — говорилось там, — но содержание, заключающееся в том, что в одно ясное утро рыбаки поймали в озере много рыбы, слишком пусто, что, вероятно, чувствовал и саи автор». Добролюбов отмечал отсутствие цельности в стихотворении и упрекал Никитина в пристрастии к красивости описаний; из преклонения перед эстетической рутиной поэт вместо того, чтобы развить «существенно важную сторону стихотворения», главное место уделял изображению обстановки и пейзажа (Д., с. 173). Под «существенно важной стороной» Добролюбов разумел трагическое положение крестьянской девочки-приемыша. Этот отзыв нельзя
продолжение
--PAGE_BREAK--считать вполне справедливым. Стихотворение, помимо всего, представляется ярким свидетельством пейзажного мастерства поэта.
Упрямый отец (с. 115). — Напечатано в издании 1856 года.
Три встречи (с. 118). — Напечатано в издании 1912 года. Положено па музыку известным композитором, автором замечательных русских романсов, П. Булаховым.
«Село замолчало; безлюдны дороги...» (с. 120). — Напечатано в издании 1912 года.
«Ах! п р и з н а ю с я, воля В а ш а. » (с. 121). — Напечатано в газете «Русские ведомости», 1911, 16 октября, в статье С. Карелиной «Новые данные к характеристике И. С. Никитина». В стихотворении Никитин имеет в виду свое «Моление о чаше», запрещенное духовной цензурой. Стихотворение примечательно тем, что в нем проскальзывает скептическое отношение к религиозной патетике «Моления о чаше» и выражено неприкрыто враждебное отношение к духовенству.
«Не ш и р о к м о й двор. .» (с. 121). — Напечатано в издании 1912 года.
С. В. Ч и с т я к о во й (с. 122). — Напечатано в издании 1856 года. Эпиграф из Евангелия.
Купец на пчельнике (с. 12,). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 12. В письме к Н. И. Второву от 11 сентября 1859 года Никитин писал: «О стихотворениях „Ночлег извозчиков“, „Купец на пчельнике“ и проч. в этом роде — право, по стоит говорить: вода, мой милый Николай Иванович, просто вода… Они мне страшно надоели». Н. В. Кукольник в «Листках из записной книжки русского» («Библиотека для чтения», 185, Љ 7) писал: «Я еще не успел уехать из Воронежа, как сокровищница второго периода поэтической деятельности И. С. Никитина умножилась прелестным народным стихотворением „Молитва“ и небольшою поэмою, в которой изображен быт особенного класса наших поселян-пчеловодов. Тьма самых остроумных и живописных подробностей, списанных теньеровской кистью с натуры». Кукольник имеет в виду под «Молитвой» стихотворение «Вечер после дождя».
Плис — хлопчатобумажная ткань из грубой пряжи с ворсом.
Миткаль — дешевая хлопчатобумажная ткань.
Коты — женская обувь типа полусапожек.
Вечер после дождя (с. 13,). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 11.
Донцам (с. 135). — Напечатано в издании 1912 года.
Бесстрашный богатырь — Ермак.
Разрушенный Азов. — Речь идет о походах донских казаков па Азов, которые в XVII веке несколько раз отвоевывали город у турок.
Платов Матвей Иванович (1751 — 1818) — атаман донского казачьего войска, герой Отечественной войны 1812 года, соратник Суворова и Кутузова.
Оттоман — турок.
Скрижали — здесь: история.
Теперь опять гроза шумит. — Речь идет о Крымской войне.
Неудачная присуха (с. 137). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 10. Подверглось последующей переработке, В письме к Н. И. Второву от 23 сентября 185, года Никитин писал: «Не угодно ли вам будет прочесть с некоторым исправлением „Неудачную присуху“ и „Бурлака“. В первом стихотворении я кое-что прибавил: не знаю, как вам покажется моя переделка». В письме к К. О. Александрову-Дольнику от 26 сентября 185, года Второв писал: «Никитин продолжает пописывать. Посылаю при этом переписанную им самим пьеску „Неудачная присуха“, которая, верно, тебе понравится… Очень недурна и „Присуха“. Каков тут заговор! Полюбуйся тут парнем. Может быть, в частностях найдутся кое-какие слабые места, но вообще пьеска прекрасная...»
Талан — удача, судьба.
Старый мельник (с. 1,3). — Напечатано в издании 1912 года.
«Подле реки одиноко стою я под тенью ракит ы...» (с. 1,6). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
Бурлак (с. 1,7). — Напечатано в журнале «Отечественные записки», 1855, Љ 7. В отдельные издания вошло в исправленном виде. Стихотворение примечательно, помимо всего, тем, что поэт один из первых обратился к быту бурлаков.
Лесник и его внук (с. 1,9). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
«Полно, степь моя, спать беспробудн о...» (с. 151). — Напечатано в издании 1856 года. Стихотворение возникло в результате переработки раннего стихотворения «Весна в степи».
Буря (с. 152). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 1, с цензурными искажениями. В издании 1912 года было восстановлено по рукописи.
«Подула непогодушка с родной моей сторонушки...» (с. 15,). — Напечатано в издании 1912 года.
Порча (с. 15,). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 1, под заглавием «Болесть». В издании под редакцией Фомина восстановлено по рукописи.
Бобыль (с. 157). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. Стихотворение было радикально переделано Никитиным в 1858 году. Новая редакция — «Песня бобыля» — представляет собой самостоятельное произведение.
Кукольник Нестор Васильевич (1809 — 1868) — популярный в свое время драматург и беллетрист консервативного направления. В пору пребывания Кукольника в Воронеже, в 185, году, Никитин познакомился с ним.
Рассказ ямщика (с. 159). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1855, Љ 5. В «Рассказе ямщика» явно отразилось влияние Некрасова.
Утро (с. 161). — Напечатано, в другой редакции, в журнале «Отечественные записки», 1855, Љ 7. Никитин любил это стихотворение и считал его одним из наиболее удачных. Положено на музыку В. Калинниковым и В. Корсунским.
Встреча зимы (с. 162). — Напечатано в газете «Воронежские губернские ведомости», 185, 11 декабря. Друзья поэта намеревались напечатать стихотворение также в «С.-Петербургских ведомостях», но потом, видимо, отказались от этой мысли. По этому поводу Никитин писал Н. И. Второву 1, декабря 185, года: «Встречу зимы» Александр Петрович (Нордштейн) не отсылал в «Санкт-Петербургские ведомости», не желая меня снова выставлять в смешном наряде, т. е. наряде чужом, перед публикою и журналами. «Встреча зимы», сколько я мог заметить из слов Александра Петровича, кажется ему подражанием Кольцову". Положено на музыку рядом композиторов, в том числе Н. Римским-Корсаковым и Р. Гли-эром.
«Уж как был м о л о д е ц...» (с. 16,). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. При жизни не было опубликовано, так как Никитин, видимо, не хотел давать повода для новых упреков в подражании манере Кольцова.
«Сказание о Мамаевом побоище» — памятник древнерусской литературы, повествующий о сокрушительном поражении, нанесенном русскими войсками полчищам монгольского военачальника Мамая в Куликовской битве 8 сентября 1380 года.
Внезапное горе (с. 167). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1856, Љ 1. Положено на музыку О. Гржимали.
Рассказ крестьянки (с. 168). — Напечатано в издании 1912 года.
Черемуха (с. 171). — Напечатано в газете «Русская мысль», 1911, Љ 5.
«Уж не я ли тебя, милая, упрашивал...» (с. 171). — Напечатано в газете «Русская мысль», 1911, Љ 5.
«Сибирь!.. Напишешь это слово...» (с. 172). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1, в биографии Никитина, написанной М. Ф. Де-Пуле.
«За какую ж вину и бед у...» (с. 173). — Напечатано в издании 1912 года.
«Пошутила я — и другу слово молвил а...» (с. 17,). — Напечатано в издании 1912 года.
«Взгляни: небесный свод безоблачен над нам и...» (с. 175). — Напечатано в издании 1912 года.
Уличная встреча (с. 175). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. В «Уличной встрече» свидетельствовалось о том, что Никитин все чаще обращался к мотивам некрасовской поэзии.
«Погуляла вода...» (с. 179). — Напечатано в издании 1912 года.
«Над светлым озером пурпуровой вар и...» (с. 180). — Напечатано в издании 1912 года.
Е л к а (с. 180). — Напечатано в журнале «Исторический вестник», 1897, Љ 5.
Долгорукая Елизавета Петровна — жена воронежского губернатора кн. Ю. А. Долгорукова. По свидетельству Второва, она была «одною из ревностнейших почитательниц» таланта Никитина и стремилась укрепить в поэте религиозные настроения.
Друг (с. 182). — Напечатано в издании 1912 года.
Слепой гусляр (с. 182). — Напечатано в издании 1912 го-йа.
(П. И. Савостьянову) (с. 184). — Впервые напечатано в «Соч. И. С. Никитина», т. 1 (М., 1878), в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле.
Павел Иванович Савостьянов — воронежский помещик, в имении которого Никитин гостил летом 1855 года.
В л е су (с. 184). — Напечатано в «Отечественных записках», 1856, Љ 2. Поэт имеет в виду свое выздоровление от тяжелой болезни.
«Отвяжися, тоск а...» (с. 185). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. Положено на музыку С. Донауровым, В. Золотаревым, А. Чернявским.
19 о к т я б р я (с. 186). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
Дележ (с. 187). — Напечатано в «Библиотеке для чтения», 1856, Љ 3.
«Над полями вечерняя зорька горит...» (с. 189). — Напечатано в издании 1912 года.
«Не смейся, родимый кормиле ц!..» (с. 190). — Напечатано в издании 1912 года.
Выезд троечника (с. 191). — Напечатано в журнале «Библиотека для чтения», 1856, Љ ,. Цензура внесла в стихотворение изменения, которые были сняты в позднейших изданиях.
Последнее свиданье (с. 19,). — Напечатано в издании 1912 года.
Коник — печной прилавок.
Супонь — ремень для стягивания хомута.
Музыка л е с а (с. 201). — Напечатано в издании 1912 года.
«Затеплились звезды одна за другою...» (с. 203). — Напечатано в издании 1912 года.
На взятие Карса(с. 20,). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. 29 ноября 1855 года через Воронеж проехал курьер с сообщением о взятии турецкого города Карса. Эта крупная победа русского оружия последовала после трагического финала Севастопольской обороны, который воспринимался русским обществом очень болезненно. Изменить, однако, ход войны эта победа не могла. Общая тональность стихотворения не отвечала настроениям прогрессивных кругов русского общества. По совету Н. И. Второва Никитин это стихотворение не опубликовал.
Чумаки — так на Украине назывались торговцы, которые на волах развозили товары.
Песня («Ковыль, моя травушка, ковыль бесприютная...») (с. 206). — Напечатано в газете «Русская мысль», 1911, Љ 5.
Новая утрата (с. 206). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1. Написано в связи со смертью друга Никитина — И. И. Ду-ракова.
Николаю Ивановичу Второву (с. 207). — Напечатано в журнале «Русское богатство», 1911, Љ 10. Записано на первой странице издания 1856 года, подаренного автором Н. И. Второву.
Рассказ моего знакомого (с. 208). — Напечатано в газете «Речь», 1911, 23 мая. В 1861 году было коренным образом переработано. Новый вариант — «Исповедь» — представляет собой самостоятельное произведение.
«У кого нет дум ы...» (с. 210). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
«Помню я: б ы в а л о, н я н я...» (с. 211). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
(В альбом Н. В. Плотниковой) (с. 212). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
Плотникова Наталия Вячеславовна (по мужу Домбровская) — знакомая Никитина, которой он, по свидетельству некоторых биографов, был увлечен. Однако другие биографические данные говорят о том, что в это время поэт был влюблен в М. И. Жюно. Об отношениях Никитина с Плотниковой и Жюно — см. изд. Фомина, т. 3, с. 165 — 170.
(В альбом М. И. Ж ю н о) (с. 212). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
Ж юно Матильда Ивановна — швейцарка по национальности, преподавала французский язык Н. В. Плотниковой.
«Чуть сошлись мы — яруг друга узнали...» (с. 213). — Напечатано в издании 1859 года. Посвящено, как и следующее стихотворение, М. И. Жюно. Положено на музыку Г. Эрлан-гером.
«День и ночь с тобой жду в с т р е ч и...» (с. 21,). — Напечатано в издании 1859 года. Положено на музыку С. Тернером;
П а х а р ь (с. 21,). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1857, Љ 8. В письме к А. А. Краевскому от 20 августа 1856 года Никитин опасался, что цензура воспрепятствует публикации стихотворения: «Жаль, если цензура не пропустит „Пахаря“! Я, как умел, смягчил истину; не так бы нужно писать, но лучше написать что-нибудь, нежели ничего, о нашем бедном пахаре». В «Отечественных записках» стихотворение действительно не было напечатано. Цен-вор Лебедев по поводу «Пахаря» писал: «Прекрасное стихотворение, отличается своим мрачным колоритом, так как в нем пахарь упрекает свою горькую участь, состоящую в работах и трудах, не доставляющих надежного средства к существованию». Добролюбов относил «Пахаря» к числу лучших стихотворений сборника 1859 года (Д., с. 175). Положено на музыку В. Соколовым.
В с а а у (с. 215). — Напечатано в «Отечественных записках», 1856, Љ 12.
(Н. В. П л о т н и к о в о й) (с. 216). — Напечатано в издании 1912 года. Стихотворение было преподнесено Н. В. Плотниковой 26 августа 1856 года, в день ее именин.
Сплетня (с. 216). — Напечатано в другой редакции, под заглавием «Пыль», в «Отечественных записках», 1856, N№ 12.
«Рассыпались звезды, дрожат и горя т...» (с. 217). — Напечатано в «Отечественных записках», 1856, N№ 12, под заглавием «Вечер».
Гнездо ласточки (с. 217). — Напечатано в «Отечественных записках», 1856, Љ 12. Для издания 1859 года поэт переработал стихотворение.
(Н. И. В т о р о в у) («Ну вот, я дождался рассвета...») (с. 218). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1, в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле.
«С кем теперь мне сидет ь...» (с. 219). — Напечатано в издании 1912 года. Стихотворение условно датируется 1856 годом. В начале 1856 года умерли два друга поэта — И. И. Дураков а И. И. Малышев. По-видимому, этими утратами и навеяно стихотворение.
Певице (с. 220). — Напечатано в журнале «Модный мага-зип», 1866, Љ 20. В середине 50-х годов Никититраивал литера-
турные и музыкальные вечеринки. Видимо, впечатления от этих вечеринок нашли свое отражение в стихотворении.
«П о л н о ч ь. Т е м н о в г о р е н к е...» (с. 220). — Напечатано в издании 1912 года. Мотивы, выраженные в стихотворении «Полночь. Темно в горенке...», характерны для творчества Никитина середины 50-х годов. Поэт начал все шире обращаться к социальной теме. Примечательно, что и в «Гнезде ласточки» (1856), и в стихотворении «Полночь. Темно в горенке...» речь идет о мельнике. В одном случае он «чужим добром и пьян и сыт», а в другом непосильная работа «у купца на мельнице» губит здоровье бедняка.
(Н. И. В т о р о в у) («Из библиотеки старинной...») (с. 222). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1, в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле. В стихотворении речь идет о журнале Н. И. Новикова «Живописец» (1772 — 1773), хранившемся среди книг отца поэта. Журнал был послан Никитиным в подарок Второву.
Дмитрии — приказчик Никитина.
С т а р о с т а (с. 222). — Напечатано в журнале «Русский архив», 1865, вып. 3. Н. П. Курбатов, близкий друг Никитина, рассказывает: «Стихотворение это уцелело совершенно случайно. В 1858 году во время одной из тех переборок Никитиным своих бумаг, о которых мы говорили, войдя в его комнату, мы увидели на полу между прочими стихотворениями, обреченными на гибель, и это. Поэт хандрил и не хотел слышать о пощаде „Старосты“. „Без переделки оно никуда не годится“, — говорил он. Однако нам удалось-таки склонить его отдать нам это стихотворение под условием возвращения после того, как оно будет переделано» (изд. 1869 г., т. 1, с. 553 — 55,). Никитин, однако, к стихотворению не возвращался, и оно было дважды напечатано Курбатовым уже после смерти поэта.
продолжение
--PAGE_BREAK--«Первый гром прогремел. Яркий блеск в синев е...» (с. 22,). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2.
«Медленно движется врем я...» (с. 225). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 10, под заглавием «Песня». В рукописи стихи 5 — 6 читаются так:
Молнии путь осветили, Зарево видно сквозь дым.
Возможно, они были заменены поэтом из цензурных соображений. В конце XIX века стихотворение пользовалось широкой известностью и распевалось на мотив знаменитой песни Л. П. Радина: «Смело, товарищи, в ногу...» (см.: И. С. Н и к и т и н. Сочинения в ,-х томах, т. 2. М., 1960, с. 268).
Лампадка (с. 226). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2. Положено на музыку А. Рутиным.
«Смеркает депь. Вбору темнее т...» (с. 227). — Напечатано в «Отечественных записках», 1857, Љ 11.
«Светит месяц в окна...» (с. 228). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2.
«Покой мне нужен. Грудь боли т...» (с. 229). — Напечатано в издании 1859 года. Добролюбов усматривал в стихотворении не «впечатления прожитой жизни», а либеральную фразеологию, почерпнутую из литературы (Д," с. 171). Это мнение вряд ли можно считать справедливым. Стихотворение отражает переживания поэта.
Соха (с. 230). — Напечатано в «Отечественных записках», 1857, Љ 11. Добролюбов считал это стихотворение одним из лучших в издании 1859 года (Д., с. 175). Цензор, генерал-лейтенант Штрю-мер, давая свое заключение о литературном сборнике, предназначенном для учеников солдатской школы, писал по поводу стихотворений «Песня бобыля», «Соха» и «Пахарь»: «Во всех этих стихотворениях представлена горькая жизнь нашего крестьянства. Находя, что эти стихотворения могут быть вредными для неразвитых учеников солдатской школы, считаю невозможным дозволить их к помещению в сборнике».
«Ах ты, бедность горемычна я...» (с. 231). — Напечатано в «Отечественных записках», 1857, Љ 11, под заглавием «Бедность». Добролюбов относил это стихотворение к лучшим в издании 1859 года (Д., с. 171). Положено на музыку Д. Усатовым, Н. Афанасьевым, Н. Дмитриевым и В. Хорошевичем-Терником.
Удаль и забота (с. 231). — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1859, Љ 5.
Бесталанная доля (с. 232). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2.
«Незаменимая, бесценная утрат а!..» (с. 233). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2.
Разговоры (с. 23,). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 12.
Н и щ и й (с. 235). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1857, Љ 8. В издании 1869 года были исключены цензурой последние три четверостишия, в которых нищета трактуется как социальная трагедия. Добролюбов считал это стихотворение едва ли пе лучшим в издании 1859 года (Д., с. 175).
Деревенский бедняк (с. 236). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2.
Тоска (с. 237). — Напечатано в издании: И. С. Никитин. Сочинения. М., 1955, по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы Академии наук СССР.
{Из з а п и с к и) (с. 238). — Напечатано в издании 1869 года,
т. 1, в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле. Время написания стихотворения неизвестно. Однако Де-Пуле приводит его там, где характеризуется жизнь поэта в 1857 — 1858 годах. «В немногие часы здоровья и душевного спокойствия, — пишет Де-Пуле, — Никитин был совсем другой человек: живой, веселый, шутник, неумолкаемый рассказчик… В такие минуты Никитин любил болтать по-французски, нарочно коверкая произношение, а к отсутствующим приятелям любил писать французские записки» (издание 1869 года, т. 1, с. 71). Публикуемым четверостишием и оканчивалась одна из таких записок.
Ночлег в деревне (с. 239). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1958, Љ 12. В стихотворении использована форма стихотворения Фета «Шепот, робкое дыханье...». Не лишено основания соображение о том, что Никитин здесь пародирует Фета. Цензор Голохвастов так оценивал «Ночлег в деревне»: «В нем описывается мрачными красками положение крестьян, крайние их нужды. Такое описание тяжкого и безвыходного положения крестьян должно неминуемо вредно действовать на учеников того же сословия, отбивая у них охоту к труду, который, по словам автора, нисколько не улучшает положение крестьян».
Д е д у ш к а (с. 239). — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1859, Љ 2. Добролюбов высоко ценил это стихотворение (Д., с. 17,). «Дедушка» — одно из популярнейших никитинских стихотворений, вошедших в школьные хрестоматии.
П р я х а (с. 2,0). — Напечатано в издании 1859 года. В стихотворении сказалась близость Никитина к поэзии Некрасова.
«Постыдно гибнет наше время!..» (с. 2,2). — Напечатано в журнале «Былое», 1906, кн.7. В рукописи после стиха 8 следует несколько зачеркнутых автором строк, из которых можно разобрать лишь две: «Нас бьют кнутом, нас мучат палкой. Дурачат, грабят, как хотят». Время написания этого стихотворения, как и других («Тяжкий крест несем мы, братья...», «Падет презренное тиранство...»), неизвестно. Можно лишь предположительно датировать их 1857 — 1861 годами. Несомненно, они написаны до реформы 1861 года, так как проблема социального освобождения трактуется в них как предположительное будущее. Опубликованы стихотворения были внучкой Н. И. Второва О. В. Яфа. Следовательно, они хранились в архиве Второва, который уехал из Воронежа в 1857 году.
«Тяжкий крест несем мы, брать я...» (с. 2,3). — Напечатано в журнале «Былое», 1906, кн. 7.
«Падет презренное тиранство ..» (с. 2,3). — Напечатано в журнале «Былое», 1906, кн. 7.
«Ах, прости, святой угодни к!..» (с. 2,). — Напечатано в издании Фомина, т. 2.
Дачная жизнь (с. 2,5). — Напечатано g издании 1869 года, т. 1, в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле.
«В синем небе плывут над п о л я м и...» (с. 2,6). — Напечатано в издании 1859 года.
«Ярко звезд мерцань е...» (с. 2,6). — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1859, Љ 6, без стихов 13 — 16. Положено на музыку А. Толстой.
«В чистом поле тень шагае т...» (с. 2,7). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 12.
«Детство веселое, детские грез ы...» (с. 2,8), — Напечатано в журнале «Отечественные записки», 1859, Љ 1,
«Ехал из ярмарки у х а р ь-к у п е ц...» (с, 2,9). — Напечатано в издании 1859 года. В издании 1869 года два последних стиха были изъяты цензурой. Добролюбов высоко оценивал это стихотворение (Д., с. 175). Одно из популярнейших произведений поэта, ставшее широко известной народной песней.
Мертвое тело (с. 250). — Напечатано в издании 1859 года. В стихотворении использованы личные впечатления Никитина, который в бытность «дворником» не раз встречался с явлениями, подобными тем, о которых идет речь в произведении.
(В альбом Е. А. Плотниковой) (с. 25,). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2. Посвящено Евдокии Александровне Плотниковой, матери Наталии Вячеславовны (см. о ней с. 663).
(В альбом А. Н. О — в о й) (с. 255). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2. К кому обращено стихотворение, раскрыть не удалось. Известно лишь, со слов редактора издания 1869 года Н. П. Курбатова, что стихотворение вписано в альбом четырнадцатилетней девочки, которая очень желала получить автограф Никитина (издание 1869, т. 2, с. 369).
«Внеберадуга сияе т...» (с. 256). — Напечатано в издании 1859 года.
«В темной чаще замолк с о л о в е й...» (с. 256). — Напечатано под заглавием «Ночь» в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 12. Подверглось позднейшей переработке. Добролюбов, отметивший литературные влияния, сказавшиеся в стихотворении, оценивал его все же сочувственно (Д., с. 162). Положено на музыку рядом композиторов, в том числе Н. Римским-Корсаковым и А, Гречаниновым.
«Помнишь? — с алыми краям и...» (с. 256). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 12. Положено на музыку А. Алфераки.
Горькие слезы (с. 257). — Напечатано в журнале «Отечественные записки», 1859, Љ 1. В стихотворении заметно влияние Гейне, с произведениями которого Никитин в это время познакомился.
«Мне, видно, нет другой дороги...» (с. 258). — Напечатано в издании 1859 года.
«Ах, у радости быстрые крылья...» (с. 259). — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1859, Љ 1, под заглавием «Радость и кручина». Добролюбов оценивал это стихотворение очень высоко (Д., с. 175).
«Опять знакомые видень я!..» (с. 259). — Напечатано в журнале «Русская беседа», 1858, Љ 12. В издании 1869 года не было пропущено цензурой. Добролюбов писал, что стихотворение довольно горячо и живо выражает «чувство сострадания к беднякам» (Д., с. 17,).
Песня бобыля (с. 260). — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1859, Љ 2. Песня возникла в результате радикальной переработки стихотворения «Бобыль», написанного в 185, году. Изменения, внесенные Никитиным в него, оказались настолько существенными, что получилось совершенно новое произведение. «Песня бобыля» несколько раз была положена на музыку, в том числе знаменитым польским композитором С. Мошошко. Это стихотворение в детстве любил В. И. Ленин (см.: А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича. М., 1955, с. 10).
«Ноет сердце мое от забот и кручин...» (с. 261) — Напечатано в журнале «Народное чтение», 1860, Љ 3.
«Средь жизни пошлой, грустной и бесплодной...» (с. 261). — Напечатано в журнале «Казанский библиофил», 1921, Љ 1. В нем, видимо, отразились чувства, которые в это время Никитин питал к дочери своего друга А. Р. Михайлова. В письме к Н. И. Второву от 15 апреля 1860 года Никитин писал о ней: «Какая у него одна дочь миленькая, ей-ей, воплощенный ангел кротости! Но, —
Молчи, несчастный рифмоплет: Не для тебя она цветет!..
Эх, горе! горе! все надейся, терпи и жди, а каково, позвольте вас спросить, ждать, когда дело доходит до зубовного скрежета?..»
Филантроп (с. 262). — Напечатано в журнале «Дело», 1858, Љ 5.
Старый слуга (с. 263). — Напечатано в издании 1859 года. В письме к Н. И. Второву от 11 сентября 1859 года Никитин писал: «Стихотворением „Старый слуга“ я сам, как и вы, недоволен, да уж так — хотелось пустить его в одном выходе вместе с прочими».
«Ж ивая речь, живые звук и...» (с. 265). — Напечатано в издании 1859 года. Положено на музыку В. Соколовым.
«Перестань, милый друг, свое сердце пугать...» (с. 265). — Напечатано в издании 1859 года.
«И дождь и ветер. Ночь т е м н а...» (с. 266). — Напечатано в издании 1859 года.
Могила д и т я т и (с. 266). — Напечатано в журнале «На-рояное чтение», 1859, Љ 5. В письме к Н. И. Втврову от 21 августа
1859 года Никитин отмечал: стихотворение «внушено мне на кладбище, где похоронен ваш Николенька».
Николенька — сын Второва.
«Я рад молчать о горе старо м...» (с. 268). — Напечатано в журнале «Русское слово», 1860, Љ 2.
«Обличитель чужого разврат а...» (с. 268). — Напечатано в журнале «Русский архив», 1865, вып. 10-11. Содержалось в письме Никитина к Второву от 15 апреля 1860 года. Стихотворение было прочитано Никитиным в Воронеже на публичном чтении 9 апреля 1860 года в пользу нуждающихся литераторов. Оно имело большой успех, и по требованию публики Никитин прочитал его два раза. По утверждению Де-Пуле, стихотворение якобы направлено против Некрасова. Но ряд соображений заставляет усомниться в этом указании. Литератор консервативного направления, Де-Пуле в своих работах пытался представить Никитина врагом революционно-демократической поэзии. Он утверждал в биографии поэта, что роль обличителя Никитину, «воспитанному в хорошей эстетической школе, всегда казалась недостойной художпика» (издание 1869 года, т. 1, с. 81). Приписать Никитину активное выступление против Некрасова значило очепь основательно подкрепить заведомо ложный тезис. Однако в письмах, где речь идет о литературном чтении, Никитин ни словом не обмолвился, что он имел в виду Некрасова. В письме к Н. И. Второву от 15 апреля
1860 года Никитин сообщал: «После обеда зашел гр. Д. Н. Толстой и заметил мне, почему я предварительно не показал ему того, что написал для публичного чтения. Я отвечал, что в стихотворении нет ничего такого, что могло бы быть заподозрено цензурою, и потому беспокоить его без нужды я считал совершенно лишним. „Однако ж, — сказал он, — в городе идут толки; некоторые лица принимают стихотворение ваше на свой счет“. Это меня озадачило. „Ну, а вы, граф, что же вы-то о нем думаете?“ — »О, конечно, я не вижу в нем ничего особенного, иначе там же, в зале, я остановил бы вас, несмотря ни на что". Если Никитин действительно выступил в стихотворении против Некрасова, почему он об этом не сказал ничего своему близкому другу Второву? Почему он в виде оправдания перед Толстым прямо не указал, кого он имел в виду? Одно это разъяснение сразу рассеяло бы все толки, о которых говорит Толстой. В одном из писем Никитин прямо говорит о с любви к Некрасо-
ву. Все эти соображения дают основания для того, чтобы усомниться в истинности указания Де-Пуле.
(М. Ф. Д е-П у л е) («Mein Freund, от тоски изнываю...») (с. 270). — Напечатано в издании Фомина, т. 2. Это, как и следующее четверостишие, находилось в письме автора к М. Ф. Де-Пуле от 15 августа 1860 года. В стихотворении Никитин намекает на свое увлечение Н. А. Матвеевой.
(М. Ф. Де-Пуле) («Брожу ли я вдоль улиц шумных...») (с. 270). — Напечатано в издании Фомина, т. 2. Стихотворение является шуточным подражанием начальным строкам элегии Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...».
«Теперь мы вышли на дорог у...» (с. 270).- — Напечатано в издании: И. Никитин. Соч. М., 1886. Было послано автором в сентябре 1860 года издателю журнала «Русское слово» Г. Е. Благосветлову для публикации, но было запрещено цензурой.
«Бедная молодость, дни невеселые...» (с. 272). — Напечатано в журнале «Русское слово», 1860, Љ 2. Стихотворение перекликается со знаменитыми стихами Яблочкина в «Дневнике семинариста»: «Вырыта заступом яма глубокая...».
«За прялкою баба в поняве сиди т...» (с. 272).- — Напечатано в «Воронежской беседе на 1861 г.» (СПб., 1861). Положено на музыку В. Хорошевичем-Герницким.: Поняеа — покрывало, платок.
П о р т н о й (с. 273). — Напечатано в «Воронежской беседе на 11861 г.» (СПб., 1861). По поводу этого стихотворения Никитин писал Н. И. Второву: «Портной» — это факт, случившийся на днях, я знал его лично, но я, к сожалению, не знал о его страшном положении. Вот что бывает на свете, а наш брат еще смеет жаловаться". Прототипом для образа портного послужил Никитину его воронежский знакомый Тюрин, которого он даже похоронил за свой счет. Дочери портного поэт завещал часть своего имущества.
«Вырыта заступом яма глубока я...» (с. 276). — Напечатано в «Воронежской беседе на 1861 г.» (СПб., 1861), в составе «Дневника семинариста», написанного в 1860 году. В «Дневнике семинариста» оно приведено как предсмертное произведение Яблочкина. В биографии Никитина, написанной М. Ф. Де-Пуле, говорится: «Когда Никитин докончил „Дневник семинариста“, у неге показалась горлом кровь. Последнюю сцену — смерть Яблочкина — и превосходное стихотворение, которым заканчивается повесть, Никитин прочел мне в своем книжном магазине; по нездоровые он несколько дней не был у меня. „Доконал меня проклятый “Семинарист»!" — воскликнул Никитин, приступив к чтению. С первые те слов смертная бледность покрыла его лицо, глаза его загорелись
знакомым мне сухим пламенем; красные пятна зарделись на щеках; голос дрожал, порывался и замер как-то страшно на словах: «О жизни покончен вопрос, больше не нужно ни песен, пи слез!..» Так написать мог только умирающий, так прочесть можно было только перед открытой могилой!.." (Издание 1869 г., т. 1, с. 138 — 139). Стихотворение — одно из самых популярных произведений Никитина; оно неоднократно перекладывалось на музыку и было переведено на многие иностранные языки.
Поминки (с. 276). — Напечатано в издании 1869 года, т. 2. До этого было запрещено цензурой. В стихотворениях «Поминки», «Погост», «Теперь мы вышли на дорогу...» отразились мысли и чувства поэта, связанные с предстоящей крестьянской «реформой».
На пепелище (с. 277). — Напечатано в журнале «Русское слово», 1861, Љ 1. Было запрещено цензурой для издания 1869 года. Известный критик Н. К. Михайловский очень высоко оценил это стихотворение (см.: Соч., т. ,. СПб., 1897, с. 481).
Мать и дочь (с. 278). — Напечатано в «Отечественных записках», 1861, Љ 3.
Погост (с. 279). — Напечатано в «Отечественных записках», 1861, Љ 3. В издании 1869 года стихи 9 — 16 были изъяты цензурой и восстановлены лишь в издании 1912 года. Положено на музыку В. Полоцкой.
Жизнь (с. 280). — Напечатано в журнале «Модный магазин», 1867, Љ ,.
Собрату (с. 280). — Напечатано в журнале «Модный магазин», 1867, Љ 17.
Хозяин (с. 281). — Напечатано в журнале «Время», 1861, Љ 11. Было прочитано Никитиным с большим успехом в Воронеже иа вечере в пользу воскресной школы 9 апреля 1861 года. Песня сумасшедшего «На старом кургане в широкой степи...» положена на музыку В. Калинниковым, в свое время пользовалась большой по-яулярпостыо. В образе сокола, прикованного к цепи, поэт дал символическое изображение России, закованной в цепи рабства.
(Н. А. Матвеевой) («На лицо твое солнечный свет упа-Вал...») (с. 285). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1, в биографии Никитина, принадлежащей М. Ф. Де-Пуле. Стихотворение извлечено из письма Никитина к Матвеевой от 19 апреля 1861 года.
Матвеева Наталия Антоновна — дочь отставного генерала. По-внакомился с ней Никитин у Плотниковых, и с весны 1860 года йежду ними завязалась оживленная переписка. Судя по письмам Никитина (ответные письма Матвеевой не сохранились), он питал К ней сильное чувство и встречал с ее стороны полную взаимность,
(Н. А. Матвеевой) («Я вас не смею раздражать...») (в. 286). — Напечатано в издании 1869 года, т. 1.
Исповедь (с. 287). — Напечатано в журнале «Живописное обозрение», 1880, Љ 1.
Порывы (с. 290). — Напечатано в журнале «Живописное обозрение», 1880, Љ 2.