--PAGE_BREAK--Повесть, как того и ожидал Чехов, вызвала в печати многочисленные отзывы. Критики отмечали мастерство чеховского пейзажа. Человеческих фигур, но вместе с тем они оценивали «Степь» как ряд не связанных между собою эпизодических картинок, лишенных ясной идей, и называли повесть «этнографической», не видя за описанием природы идеи повести, заключающейся в подтексте произведения. Чехов говорил, что «нарочно» писал «Степь» так, чтобы она казалась читателю первой частью большой повести. Он собирался продолжить работу над «Степью», если она будет иметь хоть маленький «успех». Чехов писал, что его Егорушка, «попав в будущем в Питер или в Москву, кончит непременно плохим» (Т. 12. С. 454).
В письме А.Плещееву Чехов намечал дальнейшую судьбу других героев: «Глупенький отец Христофор уже помер. Графиня Драницая живет прескверно. Варламов продолжает кружиться. Вы пишите, что Вам понравился Дымов, как материал.… Такие натуры как озорник Дымов создаются жизнью не для раскола, не для бродяжничества, не для оседлого житья, а прямохонько для революции… Но Дымов кончит тем, что сопьется или попадет в острог. Это лишний человек» (Т.1. С.320).
Именно в задумке продолжения повести заключается опровержение теории «этнографического» замысла «Степи».
Содержание повести просто. А.П. Чехов утверждал:" Все — сюжет, везде сюжет". Сюжет для понимания Чехова как явление «предискусства», как извлеченное из наблюдений над жизнью — основа его правдивого воссоздания, художественного осмысления, как предощущение будущей, художественно материализированной системы событий" (Т.9. С.92). Профессор К.Головин так пересказывал повесть: «Вся фабула сводится к тому, что священник с мальчиком целый день едут по степи из губернского города» (T.3.C.11O). «Само собой разумеется, — пишет Цилевич, — что, если у критика нет правильного представления о составе персонажей, мотивов и характера их поведения, объеме их времени, действия и характере пространства, в котором оно происходит, — возможность исследования сюжета произведения исключается».(7. C.11O).
Образ «Степи» в повести — это не только ландшафтный фон действия: это пространственно-временное выражение идеи произведения, реальный символ, воплощающий ее нравственно-философское содержание.
Б. Мелах подчеркивал: «ни у кого …до Чехова не стоял так остро вопрос о способах, благодаря которым можно было бы включить мысли и воображения читателя в самую суть проблемной ситуации настолько, чтобы заставить ее решать… Благодаря Чехову неизмеримо усилилась функция художественного восприятия, „домысливания“, „угадывания“, „сотворчества“; активизировалась роль читателя в решении поставленных вопросов» (6, С.120).
Для Чехова характерно контрастное противопоставление природы — жилищу как выражение коллизии простор-замкнутость, свобода-рабство. Сама необъятность степи, количественная ее характеристика выступает в одном качественно-оценочном аспекте как нечто богатырское, в другом — как нечто чудовищное.
Степь в повести как бы отражает настроение главного героя повести Егорушки. С самого начала повести создается определенная атмосфера посредством описания природы: «Как душно и уныло! Бричка бежит, а Егорушка видит все одно и то же — небо, равнину, холмы… Музыка в траве приутихла. Старички улетели, куропаток не видно. Над поблекшей травой, от нечего делать, носятся грачи: все они похожи друг на друга и делают степь еще более однообразной. Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, потом встряхивает крыльями и стрелой несется над степью, и не понятно, зачем он летает, и что ему нужно» (Т.б. С.40).
Описание степи дается автором через видение ее мальчиком Егорушки, который еще не понимает, «куда и зачем он едет». И тут же, Чехов, описывая природу «озадачивает» ее вопросом «зачем?»: коршун задумывается, зачем он летает и что ему нужно", чуть дальше, описывая тополь, возникает тот же вопрос: «а вот на холме показывается одинокий тополь: кто его посадил, зачем он здесь — бог его знает»… И как продолжение вопроса возникает философская проблема «счастливее ли этот красавец?» Зачем вся эта красота природы; пенье птиц, журчанье ручейка, эта бесконечная равнина, если нет счастья?
Постепенно нагнетается атмосфера безысходности: «но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла» (Т.6. С.60).
Все вокруг спит, и ничто не может разбудить ее: «Мягко картавя, журчал ручеек, но все эти звуки не. нарушали тишины, не будили застывшего воздуха, а напротив, вгоняли природу в дремоту». Даже время «тянулось бесконечно, точно и оно застыло и остановилось… Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?» (Т.6. С.95).
Не от того ли, что «остановилось» время все в природе спит и нагоняет тоску на все и всех: «природа цепенела в молчании», встревоженные чибисы, где-то плакали и жаловались на судьбу"… и в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как- будто степь сознает, что она одинока, что богатства и вдохновение ее гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый безнадежный призыв: певца! певца!" (Т.6.С.96).
Какие бы картины не проходили бы перед глазами Егорушки, любая из них навевает тоску на юного героя, состояние природы передается и ему. А ведь это первая большая дорога в его жизни. Ему должно быть все интересно. Но стоит его мыслям, взгляду, соприкоснуться С природой, как и его начинает одолевать то же состояние."… Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня: едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик не уснувшей птицы или раздается неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного «а-а», и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты и слышишь, как птица, которую степняки зовут сплюком кому-то кричит: «Сплю! Сплю! Сплю!», а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова. Для кого они кричат и кто их слушает на этой равнине — бог их знает, но в крике их много грусти и жалобы" … (T.6.C.I20).
Помимо включения в текст слов «тоска», «грусть», «скука», Чехов для создания соответствующей картины использует повторы, придавая тем самым окраску бесконечности степи и всему, что ее окружает «Опять тянется выжженная равнина, загорелые холмы, знойное небо, опять носится над землею коршун. Вдали, по-прежнему, машет крыльями мельница и все еще она похожа на маленького человечка, размахивающего руками. Надоело глядеть на нее, и кажется, что до нее никогда не доедешь, что она бежит от брички». (T.6.C.I20).
Б. Мейлах писал о новых необычайно динамичных средствах воссоздания в «Степи» «модели мира»: «Эти средства во многом эквиваленты музыке с ее способностью сопряженности контрастных мотивов, к ритмическому разнообразию и быстрой смене эмоциональных состояний, а с другой стороны, эквивалентны живописи, позволявшей путем воспроизведения пространственных представлений „сложной световой гаммы углублять понимание связи внутреннего мира человеческой души и мира внешнего“ (T.6.C.II8).
В повести „Степь“ фабула выполняет минимальную функцию. Она начинается словом „выехали“ и завершается словом „приехали“, четко обозначаются границы сюжета передвижения через способ художественной реализации мотива дороги. Дорога как художественное время — пространство содержательно заполнено внешним образом: наблюдением путника, его впечатлениями от встреченного в пути. Дорога в повести является символом жизненной дороги-горушки, И в начале своего пути он не знает еще — куда она его приведет. „Между тем, перед глазами ехавших расстилалась уже широкая бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. И снясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается, где кончается ...“ (Т.6. C.I26).
В спокойной и вроде бы неподвижной застывшей музыке природы постепенно все более динамично слышатся тревожные, неспокойные нотки. Нарастает ощущение какого-то внутреннего волнения в ней. »… Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, степь, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись попытались сбросить с себя иго. Из-за холмов неожиданно показалось пепельно-серое кудрявое облако. Оно переглянулось со степью — я, мол, готово – и нахмурилось.
Вдруг в стоячем воздухе что-то порвалось, сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружился по степи. Тотчас же трава и прошлогодний бурьян подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль, побежала по степи, и увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным, вертящимся столбом поднялась к нему и затуманил солнце. По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к небу и, обратившись там в черную точку, исчезло из виду. 3а ним понеслось другое, потом третье, и Егорушка видел, как два перекати-поля столкнулись в голубой вышине, вцепившись друг в друга, как на поединке… "(Т.б. С.125). Как-будто все в природе обещает перемены. «Еще бы, кажется, небольшое, усилие, одна потуга, и степь взяла бы верх. Но невидимая гнетущая сила мало-помалу сковала ветер и воздух, уложила пыль, и опять, как-будто ничего не было, наступила тишина. Облако спряталось, загорелые холмы нахмурились, воздух покорно застыл» (Т.б. С. 12б).
Все затаилось в ожидании «Природа настороже и боится шевельнуться». И если одни птицы кричат «Сплю! Сплю!», то в гуле других слышится тоскливый, безнадежный призыв: «Певца! Певца!». Именно в волнении степи, безнадежном призыве чувствуется время эпохи и состояние общества, которое ограничивалось лишь риторическими вопросами: «3ачем?», «В чем счастье?», «Есть ли оно?» И в этих двух словах «тоскливый и безнадежный» Чехов — мастер слова четко определил атмосферу, царившую в определенных кругах конца XIX века. Но не исчерпывающее в контексте эпохи значение безысходности, а несущее осознание этой тоски, безнадежность — доведенная до своей противоположности предгрозового состояния.
И, конечно, в целом — это ощущение, настроение кризисности России, России, которая готова, но еще не может сбросить «иго гнета». Невольно, говоря о «чеховском призыве»: «Певца! Певца!» сравниваешь его с Горьковским призывом «Песня о Буревестнике» «Буря! Пусть сильнее грянет буря!» Призыв в «Песне о Буревестнике» — это уже отклик на другой исторический ход событий Чехов рисует картину, предшествующую бурному времени перемен в обществе.
Интеллигенция «спит», еще не способная повести за собой народ, изнемогающий от скуки — тоски, бездуховной покорности, серости и монотонности. Но уже новый, еще молодой слой передовой молодежи, в котором вполне возможно окажется и наш Егорушка, видит весь ужас мужицкого бытия". Егорушка поглядел на них и подумал: «Как скучно и неудобно быть мужиком!» Характерно, что эта мысль сделана мальчиком самостоятельно из наблюдений и рассказов мужиков. «Пока ели, шел общий разговор. Из этого разговора Егорушка понял, что у всех его новых знакомых, несмотря на разницу лет и характеров, было одно общее, делавшее их похожими друг на друга: все они были люди с прекрасным прошлым и с очень настоящим; о своем прошлом они, все до одного, говорили с восторгом, к настоящему же относились почти с презрением: русский человек любит вспоминать, но не любит жить». (Т.6.С.I20).
Постепенно напряжение, летающее в воздухе, достигает кульминации: "… Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные лохмотья… Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и неглухо проворчал гром". (Т.б.C.I20). И опять мир внешний у А.П.Чехова перекликается с миром внутренним. "- Скучно мне! — донесся с передних возов крик Дымова, и по голосу его уже можно было судить, что он уже начинал злиться, — «Скучно!» (Т .6.С.80). Крик отчаяния, связанный с безысходностью, с бездействием стал ответом на изменение в природе. Стоило немного сменить окружающие картины, достигнуть апогея волнения в природе, как жажда перемен послышалась в крике русского мужика: «Скучно!». Все истомилось в ожидании воздух, и степь, и человек!
Вроде бы все просило дождя и все его ждали, но почему же он так испугал молодого пана? Не в этом ли смысл подтекста, заключенный в повести. Не боязнь ли изменений пугает людей, усыпляет все, приводит их самих в безысходности и заставляет народ изнемогать от «тоски». Не зря еще долго Егорушку преследует образ Дымова: «Чувствуя тошноту и тяжесть во всем теле, он напрягал силы, чтобы отогнать от себя эти образы.
Но едва они исчезали, как на Егорушку снова набрасывался озорник Дымов с красными глазами и с поднятыми кулаками, или слышалось, как он тосковал: „Скучно мне!“ В таких, как Дымов, заключается реальная сила и мощь русского народа, несущая с собой ветер перемен: „Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была серая полоса, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги… Своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навела его на сказочные мысли. “ Кто по ней ездил? Кому нужен такой простор?» Непонятно и странно".
Можно в самом деле подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника и что еще не вымерли богатырские кони. Егорушка, взглянув на дорогу, вообразил штук шесть высоких, рядом скачущих колесниц, вроде тех, которые он видывал на рисунках священной истории; заложены эти колесницы в шестерки диких, бешеных лошадей и своими высокими колесами поднимают до неба облака пыли, а лошадьми правят люди, какие могут сниться или вырастать в сказочных мыслях.
И как бы эти фигуры были к лицу в степи и дороге если бы они существовали" (Т.б. С.90).
После желания Егорушки видеть таких людей на дорогах жизни происходит первое знакомство с Дымовым, и с первой встречи он не понимает, и не может понять, что это и есть Илья Муромец и Соловей Разбойник, в которых он мечтал встретить на своем пути, на своей жизненной дороге. Это непонимание интеллигенцией мужика, невидение в нем своего друга и помощника заставляют страдать его и не находить своего места в жизни.
Жажда действий в Дымове заставляет делать его глупые, необузданные поступки, с помощью которых он хочет развеяться, забыться в этом скучном мире.
Через образ Дымова открывается Чехов — с его тоской, с его подлинным драматизмом, с его глубинным ощущением переломной эпохи. Невольно в описании Дымова находишь общее с Никитушкой Ломовым, с этим символом силы народной.
Трудно понять Егорушке Дымова " …русый, с кудрявой головой без шапки и с расстегнутой на груди рубахой, Дымов казался красивым и необыкновенно сильным; в каждом его движении виден был озорник и силач, знающий себе цену.
Он поводил плечами, подбоченивался, говорил и смеялся громче всех и имел такой вид, как-будто собирался поднять одной рукой что-то очень тяжелое и удивить весь мир.
Его шальной, насмешливый взгляд скользил по обозу, по дороге и по небу, ни на чем не останавливался и, казалось, искал, кого бы убить от нечего делать и над чем бы посмеяться. По-видимому, он никого не боялся, ничем не стеснял себя, и, вероятно, совсем не интересовался мнением Егорушки…
А Егорушка уж всей душой ненавидел его русую голову, чистое лицо и силу, с отвращением и страхом слушал его смех и придумывал, какое бы бранное слово сказать в отместку" (Т. б. С. 72).
Сначала в душе мальчика появилась ненависть к этому человеку, затем «в его груди тяжело заворочалась злоба против озорника», а после сцены с Емельяном «Егорушка, давно уже ненавидевший Дымова, почувствовал, как в воздухе вдруг стало невыносимо душно, как огонь от костра горячо жег лицо; ему захотелось скорее бежать к обозу в потемки, но злые, скучающие глаза озорника тянули к себе. Страстно желая сказать что-нибудь в высшей степени обидное, он шагнул к Дымову и проговорил задыхаясь: „Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу!… Егорушка почувствовал, что дышать уже нечем: он — никогда с ним этого не было раньше, вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительным голосом: “Бейте его! Бейте его!». (Т.б. С.7З).
продолжение
--PAGE_BREAK--
продолжение
--PAGE_BREAK--