Американские партизаны

Американские партизаныАвтор: Рид М.

1. ПАРТИЗАНЫ
— Пойду!
Так воскликнул молодой человек, который шагал вдоль набережной Нового Орлеана и случайно остановился у наклеенного на стене объявления, где крупным шрифтом было напечатано следующее: «Патриотам и друзьям свободы!» Затем следовал текст прокламации, в которой после упоминания в энергичных выражениях об измене Санта-Аны, Фаннингском убийстве и зверствах Аламо все патриоты призывались к восстанию против мексиканского тирана и его сообщников.
— Пойду! — вскричал юноша, прочтя объявление. Потом, перечитав его с большим вниманием, он повторил восклицание с энергией человека, принявшего непоколебимое решение. Объявление извещало также о митинге, назначенном в тот же вечер в кофейне на улице Пойдрас.
Молодой человек, запомнив адрес, собирался продолжить путь, когда ему вдруг загородил дорогу исполин ростом не менее шести футов и шести дюймов, обутый в сапоги из крокодиловой кожи.
— Итак, вы решили идти? — спросил гигант.
— А вам какое дело? — грубо оборвал его молодой человек: вопрос показался ему плодом праздного любопытства.
— Мне до этого гораздо больше дела, чем вы думаете, — ответил великан, продолжая загораживать дорогу, — так как объявление вывесил я.
— Вы, значит, расклейщик объявлений? — спросил с усмешкой молодой человек.
Великан ответил взрывом смеха, больше похожего на ржание лошади.
— Расклейщик объявлений! — произнес он наконец. — Недурно сказано! Ха-ха-ха! Во всяком случае, мне нравится такая наивность! Сейчас я рассею ваши сомнения.
— Скажите же, прошу, кто вы такой?
— Случалось ли вам слышать о Крисе Роке?
— Как! Крис Рок из Техаса! Тот, который в Фаннинге…
— Был смертельно ранен, что не мешает ему прекрасно себя чувствовать, — заметил Крис Рок, перебивая своего соседника.
— Тот, который каким-то чудом уцелел после Голиадской бойни?
— Он самый, молодой человек! Если вам так хорошо известно мое прошлое, мне незачем уверять вас, что я не расклейщик объявлений. Когда я услыхал, как вы вскричали «пойду», я подумал, что всякие церемонии излишни между людьми, которые, надеюсь, станут в скором времени товарищами. Вы придете сегодня вечером в кофейню?
— Да, собираюсь.
— Я тоже, и вам нетрудно будет разыскать меня в толпе, так как я едва ли буду ниже других, — прибавил он тоном, ясно выражавшим, насколько он гордился своим высоким ростом, — ищите всегда Криса Рока, а найдя его, помните, что он может быть вам полезен!
— Что я и не премину сделать, — ответил молодой человек, к которому вернулось хорошее расположение духа.
При прощании великан подал ему руку, напоминавшую своими размерами лопату, и сказал, внимательно оглядев его, точно пораженный неожиданно пришедшей ему в голову мыслью:
— Не были ли вы когда-нибудь на военной службе?
— Я воспитывался в военной школе.
— Где же? В Соединенных Штатах?
— Нет, на противоположной стороне Атлантики.
— О, англичанин! Для Техаса это не имеет значения, здесь рады людям со всего света! Так вы, значит, англичанин?
— Нет, ответил поспешно иностранец с легкой иронической улыбкой, — я ирландец и не из тех, кто скрывает это.
— Тем лучше! Значит, вы воспитывались в военной школе. Могли бы вы, в свою очередь, обучать людей?
— Конечно.
— Черт меня побери, если вы не именно тот человек, который нам нужен! Не согласились бы вы стать у нас офицером? Мне кажется, вы вполне подходите.
— О да, я согласен, но как иностранец имею мало шансов быть избранным. Вы ведь выбираете офицеров, не правда ли?
— Да, и сегодня вечером как раз займемся этим. Заметьте, молодой человек, ваша наружность мне нравится, и я уверен, что у вас большие способности. Слушайте же. У нас уже есть один кандидат. Он наполовину испанец, наполовину французский креол из Нового Орлеана. Многим из нас, старых техасцев, кажется, что он немногого стоит, хотя и популярен среди граждан Нового Орлеана, благодаря своему умению поглощать вино как бездонная бочка, у него военный склад ума, и многие предполагают даже, что он был на военной службе. Но у него во взгляде есть нечто, что не внушает мне доверия. Не я один такого мнения, и потому, молодой человек, если вы явитесь в назначенный час и скажете подходящую речь… Вы умеете говорить?
— Да, могу сказать несколько слов.
— Прекрасно, я тоже произнесу краткую речь, затем предложу выбрать в капитаны вас. Почем знать, может быть, большинство будет за вас? Вы попробуете, не правда ли?
— Конечно, — ответил ирландец с видом, ясно говорившим, что предложение ему по душе. — Но почему, господин Рок, вы не выставляете собственной кандидатуры? Вы уже состояли на службе и будете, я уверен, превосходным офицером.
— Я — офицером? Я и правда, достаточно высок и даже довольно виден, но об этом все же не мечтаю. Я не имею ни малейшего понятия о солдатской выправке, и это мой главный недостаток. Мы, техасцы, не можем называться настоящими солдатами, мексиканцы имеют над нами преимущество, но мы, в свою очередь, сможем помериться с ними силами, если вы согласитесь идти с нами. Согласны?
— Да, если вы этого хотите.
— Значит, решено, — сказал техасец, пожимая руку молодого человека с силой, достойной медведя. — До захода солнца остается еще часов шесть. Советую вам сочинить свою будущую речь. Я же, со своей стороны, потолкаюсь среди приятелей, чтобы замолвить словечко за вас.
Великан, отпустив наконец руку иностранца, сделал было несколько шагов, как вдруг, остановившись, закричал:
— Постойте!
— В чем дело? — спросил молодой ирландец.
— Положительно, Крис Рок — один из самых рассеянных людей в Новом Орлеане! Подумайте, ведь я собирался предлагать вас в капитаны, не зная вашего имени! Как вас зовут?
— Керней. Флоранс Керней.
— Флоранс, говорите вы? Ведь это женское имя!
— Да, но у нас в Ирландии мужское, и очень распространенное.
— Интересно! Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу, фамилия Керней прекрасно звучит. Мне приходилось слышать имя Кет Керней, о ней даже в песенке поется. Уж не родственница ли вам эта Кет?
— Нет, Крис, по крайней мере, не знаю. Эта женщина была из Килларнея, я же с северной стороны острова.
— Неважно. Керней! Мне это имя нравится, а в соединении со званием капитана оно будет звучать еще лучше, и это произойдет сегодня вечером, если Крис Рок не ошибается в своих расчетах. Советую вам прийти на собрание пораньше, чтобы иметь возможность поговорить с товарищами, это будет весьма полезно. Если у вас найдется десяток долларов, вам не мешает предложить кое-кому выпить, это также принесет пользу.
Техасец удалился, предоставив Кернею обдумать на свободе мудрые советы и предостережения, преподанные ему с такой готовностью и охотой. 2. ДЕЛО КАСАЕТСЯ ЖЕНЩИНЫ
Объясним же читателю, кто был Флоранс Керней и как он попал в Америку.
Приехав на торговом судне, нагруженном хлопчатой бумагой, он высадился на берег в Новом Орлеане за полгода до описанной выше встречи.
Дворянин по происхождению, воспитанный в военной школе, он предпринял путешествие в Новый Свет, чтобы довершить свое образование. Мысль посетить страну, мало исследованную европейскими путешественниками, была ему навеяна собственными наклонностями и внушена советами дяди, совершившего в свое время такое же путешествие. Проходя курс наук, Флоранс Керней прочел и перечел несколько раз историю завоевания Мексики Фернандом Кортесом, и описание этой живописной страны произвело сильное впечатление на воображение молодого ирландца. Он лелеял мечту увидеть страну Анахуак и ее древнюю столицу Теночтиллан. По окончании училища эта мечта превратилась в неотвязную мысль, а затем в непоколебимое решение. Так Флоранс Керней оказался в Новом Орлеане.
Он намеревался отплыть на каком-нибудь судне, идущем в один из мексиканских портов, хотя бы в Тампико или Веракрус.
Но почему же он так медлил покинуть Новый Орлеан? Причина, задержавшая его на берегу, не представляла ничего необыкновенного. Сначала это было только незнание испанского языка. Он хотел изучить его прежде, чем продолжить путешествие на запад, а в Новом Орлеане было всего легче найти подходящего учителя. Того, к кому обратился Флоранс, звали Игнацио Вальверде.
Это был мексиканец довольно знатного происхождения, жертва тирана Санта-Аны, изгнанный из своей страны и поселившийся в Соединенных Штатах. Его положение изгнанника без всяких средств к существованию было крайне тяжелым. Некогда богатый землевладелец, дон Игнацио принужден был теперь давать случайным ученикам уроки испанского языка. Среди них оказался и Флоранс Керней. Но, изучая язык андалузцев, Флоранс полюбил ту, в устах которой этот язык обретал особую прелесть: это была дочь дона Игнацио Вальверде.
Расставшись с Крисом Роком, молодой ирландец пошел медленно по берегу, опустив голову и устремив глаза на песок, точно внимательно рассматривал усеявшие его ракушки. Затем он поднял голову и стал смотреть на величественные воды реки. На самом же деле он весьма мало интересовался ракушками и Миссисипи и еще меньше думал о той речи, которую ему предстояло произнести на собрании «патриотов и друзей свободы». Он был весь во власти лишь одного чувства — страсти, которая заполняла его сердце.
— Во всем этом есть что-то ненормальное, — говорил он себе, продолжая идти. — Я собираюсь сражаться за страну, к которой вовсе не чувствую симпатии, и сражаться с другой страной, которую я собирался изучить, проехав для этого несколько тысяч верст, воодушевленный самыми мирными и дружескими к ней чувствами. А теперь я отправляюсь туда как враг, с оружием в руках! И к тому же это родная страна той, которая завладела моим сердцем! Да, вот она, настоящая причина: ее сердце не сумел я покорить… В этом я убедился сегодня утром. Но к чему думать все время о ней?.. Луизе Варвельде до меня столько же дела, сколько до той полдюжины креолов чистейшей крови, которые кружатся вокруг нее, словно бабочки вокруг цветка! Только один имеет некоторый шанс на успех: это Карлос Сантандер. Вид этого человека мне невыносим, это плут, негодяй. Но она не распознает в нем плута, и, если правда все то, что говорят о стране, в которой он родился, то он не хуже остальных. Черт возьми! Как я мог влюбиться в мексиканку после всего, что слышал о ее соотечественниках? Она просто околдовала меня. Чем скорее я освобожусь от ее чар, чем скорее удалюсь от нее, тем для меня будет лучше. У меня появился шанс! Если Луиза не разделяет моего чувства, для меня будет удовлетворением думать, что, сражаясь против ее страны, я могу некоторым образом унизить ее самолюбие. Ах, Техас, если ты находишь во мне защитника, то причина тому не патриотическая любовь моя к тебе, а средство изгнать из сердца горькие воспоминания. В самом деле! — вскричал он, помолчав с минуту, в которую, казалось, старался связать нить своих размышлений. — Случай, сведший меня с Крисом Роком, можно назвать счастливым, я желаю избавиться от власти сирены, и вот мне падает с неба друг, покровитель, предлагающий мне стать начальником отряда партизан! Зачем отказываться? Зачем? Это редкий случай, редкая удача. Продолжайте, Крис Рок, продолжайте! Делайте все, что в вашей власти, а я приложу все усилия, чтобы поспособствовать вам. Если я буду выбран, Техас приобретет защитника, а Луиза Вальверде лишится одного из своих обожателей.
Кончая этот монолог, в котором горечь смешивалась с тщеславием, Флоранс Керней подошел к отелю, великолепному отелю Святого Карла, в котором он жил. 3. ИЗБРАНИЕ ОФИЦЕРОВ
Собрание партизан должно было состояться в трактире, находившемся на улице Пойдрас. Снятый для этого случая зал мог вместить триста человек.
В этот вечер в зале находились представители почти всех цивилизованных наций Европы, а также и такие, которые не имели ни малейшего понятия о цивилизации, бородатые, загорелые, очевидно, долго пребывавшие в диких странах, а может быть, имевшие и еще более близкое отношение к дикарям.
Следуя совету техасца, Флоранс Керней явился на собрание рано. Крис Рок был уже там, окруженный многочисленными друзьями-техасцами, которые после участия во многих сражениях в защиту молодой республики возвратились в Новый Орлеан — отчасти чтобы развлечься, отчасти чтобы завербовать новых сторонников идеи, завлекшей их в Техас, — доктрины Монро. Молодой ирландец был представлен техасцам как их сторонник и друг, способный доказать это со стаканом в руках, что тот и сделал бы весьма охотно, нисколько не заботясь о последствиях, раз таков был обычай этой щедрой нации, если бы не заметил при входе в зал, что в противной партии раздавались не стаканы с вином, а доллары: очевидно, эта сторона решила действовать наверняка.
Керней не только не видел еще своего соперника, но не знал даже его имени. Представьте же удивление молодого ирландца, когда в зал вошел сопровождаемый многочисленными друзьями субъект, ему более чем хорошо знакомый: его соперник и претендент на сердце Луизы Вальверде — Карлос Сантандер! И он, в свою очередь, домогался командования отрядом партизан! Керней не верил своим глазам, зная, что этот человек был в самых лучших отношениях не только с доном Игнацио, но и с другими мексиканцами, которых он часто встречал у своего учителя. Как же мог этот креол пытаться стать во главе отряда, который должен отомстить мексиканцам за их вторжение в Сан-Антонио, столицу Техаса? Хотя своя логика в этом есть. Ведь изгнанные мексиканцы стали врагами Санта-Аны. Восторжествовав над диктатором, они помогли бы своей партии захватить власть, даже если им пришлось бы действовать заодно с техасскими скватерами.
Молодому ирландцу, перебиравшему в уме все эти предположения, кандидатура Сантандера на должность начальника партизан казалась более чем странной. Но теперь не время былотеряться в догадках. Он едва успел обменяться со своим соперником вызывающим взглядом, как председательствующий, человек в техасском мундире, одним прыжком вскочил на стол и крикнул:
— Внимание!
После короткой, но прочувствованной речи он предложил немедленно приступить к избранию офицеров. Это предложение не вызвало ни малейшего возражения. Приступили к делу без шума и суматохи, тишина царила снаружи и внутри, да следовало, впрочем, действовать не слишком открыто, ибо, как ни популярно было это движение во всех штатах, международный закон был настолько строг, что правительство могло вмешаться в дело. Выборы проводились самым простым образом. Имена кандидатов писали на лоскуты бумаги и раздавали эти лоскуты присутствующим. Только члены-учредители собрания имели право предлагать кандидатов. Листки с именами клали в шляпу, которой обносили собрание. Когда все голоса были собраны, содержимое шляпы высыпали на стол. Председатель в присутствии двух секретарей сосчитал бюллетени, затем на некоторое время наступила тишина, лишь изредка прерываемая коротким замечанием председателя или шепотом секретарей. Наконец техасский полковник провозгласил результаты выборов:
— Флоранс Керней был выбран в капитаны большинством в тридцать три голоса!
Эти слова были покрыты громовым «ура», в котором громче всех звучал голос Криса Рока. Затем великан, пробравшись сквозь толпу, крепко пожал руку своему новому другу, который сделался его начальником, благодаря его же протекции.
Побежденный воспользовался этой минутой, чтобы незаметно удалиться. Его пристыженный вид говорил о том, что имя Карлоса Сантандера должно было быть отныне вычеркнуто из списка партизан. Во всяком случае, не успел он уйти, как уже был забыт.
Оставалось еще избрать поручика и подпоручика, затем настала очередь сержантов и капралов. Когда выборы были окончены, общее воодушевление охватило присутствующих, посыпались поздравления, всюду чокались, говорили речи. Словом, праздник был в самом разгаре, кто-то прошелся даже насчет пробковой ноги Санта-Аны. Расстались, конечно, не раньше, как была пропета патриотическая песня «Star sprankled banner». 4. ПРИГЛАШЕНИЕ НА УЖИН
Простившись с новыми товарищами и покинув трактир на улице Пойдрас, Флоранс Керней внезапно остановился, точно не зная, в каком направлении идти. Нет, он вовсе не забыл дороги к своему отелю, находившемуся по соседству, он давно привык ориентироваться во всех частях города, и его колебание объяснялосьсовсемдругим.
--PAGE_BREAK--«По крайней мере, дон Игнацио желает меня видеть, хотя его дочь и не хотела бы этого. Однако я не могу воспользоваться его приглашением… Ах, если бы я знал раньше!.. После того, что я сегодня видел, мне положительно лучше вернуться в отель и никогда больше с нею не видеться», — думал Флоранс.
Но вместо того, чтобы вернуться в отель, он продолжал стоять, не зная, на что решиться.
Однако в чем же состояла истинная причина его колебания? Единственно в том, что все его мысли были заняты несчастной любовью к Луизе Варвельде. «Что ей до того, — говорил он себе, — приду я к ней ужинать или нет?» Накануне дон Игнацио пригласил его к ужину, и он ответил согласием. Но после ему довелось быть свидетелем сцены, которая заставила его пожалеть о своем решении. Он застал Карлоса Сантандера шептавшим на ухо Луизе слова, — конечно, слова любви! — так как они заставили молодую девушку вспыхнуть.
Он не имел ни малейшего права требовать у Луизы отчета в ее поведении. Он видел дочь своего учителя не более десяти раз, когда приходил брать уроки. Иногда они обменивались ничего не значащими фразами о погоде, об испанском языке, о Новом Орлеане, в котором оба были иностранцами. Один только раз он уловил у нее большой интерес к разговору: когда, говоря о путешествиях, сказал, что собирается в Мексику. При этом он принялся рассказывать все, что слышал о мексиканских женщинах, довольно наивно заметив, что жизни его там грозит меньше опасности, чем его сердцу. Кернею тогда показалось, что она прислушалась к этой фразе с особенным вниманием.
— Да, дон Флоранс, — ответила она меланхолически, — вы увидите в Мексике много такого, что оправдает ваши ожидания. Мои соотечественницы действительно красивы, даже слишком красивы. Увидя их, вы скоро забудете…
Сердце Кернея забилось, он ожидал услышать «Луизу Вальверде». Но девушка закончила фразу словами:
— … Нас, бедных изгнанников.
И все же в ее голосе было что-то, глубоко тронувшее Кернея. С тех пор он предавался сладким мечтам и надеждам, которые вдруг разом исчезли, когда он застал Луизу выслушивающей нашептывания Карлоса Сантандера. Этого было достаточно, чтобы изгнать из сердца Флоранса всякую надежду и заставить его откликнуться на воззвание. Вот настоящая причина, почему он присоединился к партизанам и стал их начальником.
Молодой ирландец, все еще сильно огорченный, делал несколько шагов, затем останавливался, разговаривая сам с собою:
— Увижу ли я ее? Но почему же нет? Если она для меня потеряна, я ничем не рискую, желая насладиться ее обществом. Ведь не стану я от этого ни более, ни менее несчастлив. Какое-то впечатление произведут на нее мои новые лавры? Сказать ей разве, что я собираюсь предать все в Мексике огню и мечу? Если она любит свою страну, мое намерение ужаснет ее, и, если она ко мне равнодушна, ее горе будет как бы моим отмщением…
Надо признаться, что для влюбленного, идущего на свидание со своей милой, это были довольно странные мысли. Но если принять во внимание все сказанное выше, то они могут показаться довольно естественными, и Флоранс, не раздумывая более, отправился к дону Игнацио Вальверде. 5. ПРЕДНАМЕРЕННЫЙ ВЫЗОВ
Дон Игнацио Вальверде жил в маленьком домике на улице Казакальво. Это была деревянная постройка во франко-креольском стиле, одноэтажная, с окнами, выходящими на низкую веранду. Дон Игнацио был единственным жильцом в этом доме, у него была только одна служанка, молодая мексиканка смешанной крови, наполовину белая, наполовину индианка, то есть метиска. Средства дона Игнацио не позволяли ему держать прислуги больше. Ничто, впрочем, не указывало на его бедность. Гостиная была невелика, но хорошо меблирована, книги, арфа, гитара и ноты изобличали утонченные вкусы хозяев. Луиза Вальверде искусно играла на обоих инструментах, весьма распространенных в ее стране.
В этот вечер дон Игнацио, оставшись наедине с дочерью, попросил ее спеть что-нибудь под аккомпанемент арфы. Она выбрала один из романсов, которыми так богат язык Сервантеса, знаменитую песню el Trovador. Но мысли мексиканской сеньориты были далеки от музыки. Едва она кончила петь, как покинула гостиную и вышла на веранду дома. Спрятавшись там за занавесью, скрывавшей ее от взоров прохожих, она, казалось, кого-то ждала. Так как она знала, что отец пригласил Флоранса к ужину, можно было подумать, что она ждала именно его.
Если это действительно так, каково же должно было быть ее разочарование, когда она увидела подходящим к дому совершенно другого человека! Раздался звонок, и Пепита, служанка, побежала отворять дверь. Затем послышались шаги по ступенькам, ведущим на веранду. Молодая девушка вернулась в гостиную. Жара была в тот вечер особенно удушлива, и дверь оставили приоткрытой, чтобы дать доступ воздуху. Выражение недовольства, почти грусти появилось на лице Луизы Вальверде, когда при свете луны она узнала Карлоса Сантандера.
— Rasa Usted adientro, senor Carlos, — сказал дон Игнацио, заметивший посетителя через окно. Минуту спустя креол уже входил в гостиную, и Пепита подавала ему стул.
— Мы не предполагали иметь удовольствие видеть вас сегодня, тем не менее милости просим!
Несмотря на кажущуюся любезность этого приветствия, в нем все же звучала неискренность. Было ясно, что в этот вечер Сантандер пришел некстати. Холодный прием, оказанный ему Луизой, выражал то же самое: вместо того, чтобы встретить гостя с улыбкой, молодая девушка сдвинула брови и так сурово посмотрела на него, что не могло быть сомнения в ее неприязни. Не его, очевидно, поджидала она, прячась за занавеску.
Действительно, приход Сантандера был одинаково неприятен как отцу, так и дочери. Оба, хотя и по разным причинам, не желали, чтобы он встретился с ожидаемым ими гостем.
Заметил это креол или нет, но он ничем не выдал своих чувств. Дон Карлос Сантандер обладал не только красотой, и редким умом, и самыми разнообразными способностями. Наружное спокойствие и непроницаемость были для него характерны. В этот вечер, однако, он менее владел собой, был беспокоен, раздражителен, глаза его странно блестели, креол находился все еще под впечатлением перенесенной неудачи.
Дон Игнацио заметил это, но ничего не сказал.
Гость, казалось, имел какое-то таинственное влияние на хозяина дома и держал его в своей власти. Оно так и было на самом деле. Сантандер, хотя и родился в Новом Орлеане, был, однако, мексиканского происхождения и считал себя гражданином страны своих предков. Только близкие друзья знали, что он пользуется исключительным доверием мексиканского диктатора. Дон Игнацио надеялся извлечь из этого доверия пользу. Уже не раз Сантандер, из особых видов, о которых мы расскажем впоследствии, прельщал дона Игнацио возможностью вернуться в родную страну и получить обратно свои конфискованные имения. Изнемогший от долгого ожидания, тот готов был склониться на предложения, которые в другое время показались бы ему, вероятно, унизительными.
Чтобы переговорить об этих условиях, дон Игнацио сделал знак дочери удалиться. Она поспешила исполнить желание отца, обрадованная тем, что может снова выйти на балкон.
Контракт, о котором вскользь они уже говорили, обеспечивал возвращение дону Игнацио имений и отмену постановления о его высылке из Мексики. Рука Луизы Вальверде, обещанная Сантандеру, была ценой этой сделки. Креол сам назначил условия, не остановившись даже перед унижением. Влюбленный в Луизу до безумия, он не заблуждался относительно ее чувств и, не надеясь завладеть ее сердцем, хотел получить ее руку.
Судьба, однако, решила, что дело еще не будет покончено в этот вечер, так как во время переговоров они услышали чьи-то шаги на лестнице, затем голос Луизы, приветствовавший кого-то. Дон Игнацио был, казалось, более смущен, чем удивлен, он прекрасно знал, кто пришел. Когда же до Сантандера донесся разговор на веранде, он не мог сдержаться и, вскочив с места, вскричал:
— Черт возьми! Это собака-ирландец!
— Тише! — остановил его дон Игнацио. — Сеньор дон Флоранс может услышать.
— Я этого и хочу, — возразил Сантандер.
И чтобы не оставалось сомнения, он повторил свое выражение по-английски. Тотчас же послышалось в ответ короткое, но энергичное восклицание задетого за живое человека. За восклицанием последовало несколько слов, которые с мольбой произнес женский голос. В окно можно было видеть раздраженного Кернея, а рядом с ним Луизу, бледную, трепещущую, умоляющую его успокоиться. Но Керней, недолго думая, одним прыжком вскочил на подоконник, а оттуда спрыгнул в гостиную. Картина получилась эффектная. Лицо мексиканца выражало страх, креола — сильное возбуждение, ирландца — оскорбленное негодование.
Минута тишины казалась затишьем перед грозой. Затем голосом, полным достоинства, молодой ирландец попросил извинения у дона Игнацио за свое неуместное вторжение.
— Вам нечего извиняться, — ответил дон Игнацио, — вы пришли по моему приглашению, дон Флоранс, и вашим присутствием делаете честь моему скромному дому.
— Благодарю вас, дон Игнацио Вальверде, — ответил молодой ирландец. — А теперь вы, милостивый государь, — продолжал он, обращаясь к Сантандеру и прямо глядя на него, — должны, в свою очередь, извиниться.
— За что? — Сантандер сделал вид, что не понимает.
— За то, что вы позволили себе выражаться, как арестанты в остроге, куда вы, несомненно, рано или поздно попадете. — Затем, изменив вдруг тон и выражение, он прибавил: — Я требую, чтобы ты взял свои слова назад!
— Никогда! Я не имею привычки брать, наоборот, я даю! — Сказав это, креол подскочил к ирландцу и плюнул ему в лицо. Керней, вне себя от гнева, схватился уже за револьвер, но, обернувшись и поймав испуганный взгляд Луизы, сделал над собой страшное усилие и почти спокойно произнес:
— Джентльмен, каковым вы себя, кажется, считаете, должен иметь при себе визитную карточку. Прошу дать ее мне, так как намерен написать вам. Если человек, подобный вам, может похвалиться тем, что имеет друга, советую предупредить его, что он вам теперь понадобится. Вашу карточку, милостивый государь!
— Берите! — прошипел креол, бросая визитку на стол. Затем, окинув угрожающим взглядом всех, он схватил шляпу, поклонился почтительно дону Игнацио, метнул взор на Луизу и исчез.
Униженный и побежденный с виду, он все же достиг цели, лелеемой и преследуемой им с недавних пор: он будет драться с Кернеем! И зачинщиком был его враг, значит, Сантандер имеет право на выбор оружия! Креол был уверен в победе, иначе он никогда не возбудил бы ссоры. Несмотря на фанфаронство, Сантандер был изрядно трусоват. 6. САЛЮТ ОРУЖИЕМ
Новый Орлеан был весь окутан густым предутренним туманом, когда по улице одного из предместий уже ехала карета, запряженная парой лошадей. Карета была наемная, с пятью седоками: двое на козлах и трое внутри. Капитан Флоранс Керней и поручик Франсис Криттенден, оба произведенные в офицеры лишь два дня назад, ехали в этой карете. Они направлялись, однако, не в Техас или Мексику, а к Поншартренскому озеру, где было пролито немало крови за дело чести. Не имея знакомых в Новом Орлеане, Керней вспомнил о молодом человеке, избранном накануне в поручики, и попросил его быть секундантом. Криттенден, родом из Кентукки, способный не только присутствовать при дуэли, но и участвовать в ней, изъявил полную готовность.
Третий субъект был одной из тех личностей, которые в силу своей профессии присутствуют на дуэли всегда. Это был доктор. Он принимал участие в партизанской кампании в качестве хирурга. На боку у доктора болтался деревянный ящик с медицинскими принадлежностями. Кроме этого ящика, в карете находился еще один — кто когда-нибудь видел ящик с пистолетами, непременно сразу признал бы его. Было условлено, что дуэль произойдет на шпагах, которые и стояли в углу кареты. Для чего же, в таком случае, были взяты пистолеты? Кернею их присутствие показалось явно излишним. На вопрос, кому они принадлежат, Криттенден указал на свою фамилию, выгравированную на серебряной дощечке, украшавшей крышку ящика, и прибавил:
— Я не особенно искусен в фехтовании и вообще предпочитаю пистолеты. Наружность секунданта вашего противника мне не нравится, и я подумал, что, прежде чем удалиться с места поединка, мне, в свою очередь, придется, пожалуй, побеседовать с ним. В этом случае могут понадобиться и пистолеты. Керней улыбнулся. Он ничего не сказал, но в душе был очень доволен тем обстоятельством, что рядом с ним такой человек, какой именно ему и нужен.
Присутствие человека, сидевшего рядом с кучером, должно было придать ему еще больше уверенности. У него было длинное ружье, ствол которого возвышался над его плечами, а приклад помещался между ног, обутых в ботфорты. Это был Крис Рок, который хотел сам наблюдать за тем, чтобы поединок проходил по всем правилам. У него тоже составилось нелестное мнение как о противнике, так и о его секунданте. С предусмотрительностью человека, привыкшего защищаться от индейцев, он всегда носил с собой ружье.
Карета остановилась в пустынном месте, выбранном накануне секундантами. Хотя противников еще не было, Керней и Криттенден, захватив шпаги, вышли из кареты, предоставив ее в распоряжение молодого хирурга, который сразу же принялся распаковывать бинты и инструменты.
— Надеюсь, вам не придется пустить их в ход, доктор, — сказал Керней. — Я бы не хотел, чтобы вы лечили меня раньше, чем мы победим мексиканцев.
— И я тоже, — ответил спокойно хирург.
Керней и Криттенден сели под деревом. Крис Рок, храня молчание, оставался на козлах. Место, назначенное для поединка, было ему прекрасно видно и находилось на расстоянии выстрела. Они с доктором были достаточно близко на случай, если бы в них вдруг оказалась надобность.
Минут десять протекло в торжественном молчании. Керней был погружен в серьезные думы. Как бы ни был человек храбр и ловок, он не может не чувствовать в такие моменты некоторой душевной тревоги. Молодой ирландец пришел, чтобы убить или быть убитым, — и тот и другой исход должен был одинаково подавляюще действовать на нравственное состояние человека. Однако Флоранс Керней, хотя и был новичком в подобном деле, не испытывал отчаяния. Даже мрачный вид окружающей природы, висячий мох, окаймлявший ветви темного кипариса, точно бахрома гроба, не вызывали у него тяжелых предчувствий. Если он и ощущал временами некоторое смущение духа, то оно тут же изглаживалось при мысли об оскорблении, нанесенном ему, а также при воспоминании о паре черных глаз, которые в случае его победы или поражения должны будут, по его мнению, засиять от радости или потемнеть от горя.
Эти чувства совершенно противоречили тому, что испытывал он сутки назад, когда направлялся к дому сеньора Вальверде. Теперь он уже не сомневался в том, что сердце Луизы принадлежит ему, так как она сама призналась в этом. Не было ли этого достаточно, чтобы придать храбрости в минуту схватки?
А минута эта приближалась, судя по донесшемуся стуку колес. Это, очевидно, подъезжала карета противников. Вскоре из нее вышли двое. Они были закутаны в длинные плащи и казались великанами, но в них нетрудно было узнать Карлоса Сантандера и его секунданта. Третий, вероятно доктор, остался в карете. Теперь все были в сборе. Сантандер и его друг сняли с себя плащи и бросили их в карету. Дойдя до рва, отделявшего дорогу от места поединка, они перескочили его. Первый прыгнул довольно неудачно, растянувшись во весь рост на земле. Он был силен и крепко сбит, но не обладал, по-видимому, особой ловкостью. Его противник мог бы порадоваться при виде такой неуклюжести, но он знал, что Сантандер уже в двух поединках выходил победителем. Его секундант, французский креол по фамилии Дюперрон, также завоевал себе репутацию удачливого дуэлянта.
Керней знал, что за человек его противник, и ему было простительно испытывать некоторую тревогу, однако он ничем не выдавал этого чувства, надеясь на свою ловкость, приобретенную долгими упражнениями. Страха он не испытывал.
Когда вновь прибывшие приблизились, Криттенден встал со своего складного стула, пошел им навстречу. Обменялись взаимными поклонами. Дуэлянты остались чуть в стороне, а между секундантами начались переговоры. Им, впрочем, пришлось обменяться лишь несколькими словами, так как оружие, расстояние и сигналы были назначены заранее. Об извинении не заходило и речи, потому что никому и в голову не пришло, чтобы можно было принести или принять извинение. Вид обоих противников указывал на непоколебимую решимость довести дело до конца. Окончив переговоры, секунданты направились к своим друзьям. Молодой ирландец снял верхнюю одежду и засучил рукава. Сантандер же, у которого под пальто была надета красная фланелевая рубашка, остался в ней, даже не засучив рукавов.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Все молчали. Кучера на козлах, оба доктора, громадный техасец — все походили на туманные привидения среди окутанных испанским мохом кипарисов, представляющих удивительно подходящую декорацию для этой сцены.
Вдруг среди могильной тишины с одного из кипарисов раздался крик, и этот острый пронзительный звук мог навести ужас на самую храбрую душу. Он походил на крик человека, не имея в себе в то же время ничего человеческого, точно смех безумного. Никто, однако, не обратил на него внимания, безошибочно распознав крик белого орла. Крик прекратился, только эхо повторило его еще несколько раз. В это время в лесу послышался не менее заунывный звук — хо-хо-хо! — большой южной совы, точно отвечавшей белому орлу. Во всех странах и во все века крик совы считался предвестником смерти. Наши дуэлянты могли бы смутиться тоже, если бы не были так решительно настроены. Не успели еще замереть унылые звуки, как они уже подошли друг к другу, подняв шпаги, с одной мыслью — убить! 7. СМЕРТЕЛЬНАЯ ДУЭЛЬ
— Начинайте! — вскричал Криттенден твердым голосом, подвинувшись на полшага, как и Дюперрон.
Это движение было мерой предосторожности против возможного неправильного удара, по большей части случайного. Под влиянием возбуждения один из противников может приблизиться к другому слишком быстро, и обязанность секундантов — предупредить это.
Противники скрестили оружие со стремительностью, доказывавшей взаимную ненависть. Будь они спокойнее, они не сошлись бы с таким пылом. Минуту спустя они уже овладели собой, их скрещенные намертво шпаги точно соединились в одну, и результатом этого выжидательного приема были лишь искры, которые метали глаза противников. Затем последовал выпад, также окончившийся ничем. Опытный наблюдатель мог бы с самого начала заметить, что Керней владел шпагой гораздо искуснее своего противника. Молодой ирландец все время держал руку вытянутой, действуя лишь кистью, тогда как креол, сгибая локоть, подвергал свою руку ударам противника. Главной целью Сантандера было атаковать, не заботясь о прикрытии, но длинная гибкая сталь, все время прямая и вытянутая, парировала все удары. После нескольких неудачных нападений Сантандер, видимо, был обескуражен своим неуспехом, по лицу его скользнула тревога. Первый раз он имел дело с противником, державшимся так стойко и уверенно.
Керней владел не только приемами защиты, но, принужденный все время отражать наскоки Сантандера, не мог выказать свое искусство нападения. Заметив, однако, слабую сторону противника, он ловким ударом ранил креола в руку, прорезав ее от кисти до локтя. Крик торжества сорвался с уст кентуккийца, бросившего вопрошающий взгляд на другого секунданта: «Довольно с вас?».
Дюперрон взглянул на Сантандера так, словно предвидел его ответ.
— Насмерть! — сказал креол в страшном возбуждении. Его мрачный взгляд выражал непреклонную решимость.
— Хорошо, — ответил ирландец, не скрывая озлобления, вызванного возгласом противника, жаждавшего его смерти.
Последовал краткий перерыв, которым воспользовался доктор Сантандера, перевязав раненого, что нарушало правила дуэли, но было ему охотно разрешено.
Когда противники сошлись снова, секунданты уже не стояли около них. При возгласе «Насмерть!» они отошли, как и полагается в такого рода дуэли. Им оставалось только наблюдать, вмешиваясь лишь в том случае, если с чьей-нибудь стороны будет допущена нечестность. Значение слова «насмерть» хорошо известно в Новом Орлеане. Здесь шла речь уже не об атаке или обороне. Это было разрешение на убийство. Прозвучало это роковое слово — и наступило гробовое молчание. Слышался лишь шум крыльев паривших в высоте птиц, как бы тоже с интересом наблюдавших за происходящим. Коршуны чуяли кровь.
И снова раздался зловещий свист орла. Из густоты темного леса ему ответил заунывный смех совы. Звуки, удивительно подходящие к случаю. Противники снова сошлись, и их скрещенные шпаги зазвенели с такой силой, что птицы в испуге замолкли.
Хотя бой велся с ожесточением, противники сохраняли полное присутствие духа. Все их движения, немного, правда, ускоренные, выказывали удивительную выдержку и ловкость.
Если Кернея удивляла беспрерывная атака Сантандера, то его противник был, в свою очередь, не менее поражен, встречая неизменно вытянутую, прямую руку противника. Если бы креол мог удлинить свою шпагу на несколько футов, он не замедлил бы вонзить ее в бок ирландца, он уже два раза задел его, слегка оцарапав грудь. Бой продолжался уже минут двадцать без малейшего результата для сражающихся. Рубашка Кернея из белоснежной стала красной, рукава и руки были в крови, но в крови противника. Лицо его, как и лицо Сантандера, было тоже вымазано в крови, брызгавшей со шпаг. Наконец Керней, воспользовавшись удобным моментом, нанес креолу удар, порезавший ему щеку и угрожавший оставить шрам на всю жизнь. Это послужило поводом для окончания дуэли. Сантандер, очень дороживший своей красотой, почувствовав, что ранен в лицо, совершенно потерял самообладание. Как сумасшедший, он бросился на своего противника, изрыгая проклятья, нанес ему удар, метя в сердце. Но шпага его, вместо того, чтобы пронзить тело ирландца, ткнулась в пряжку его подтяжек и застряла на секунду. Тогда, в первый раз согнув локоть, Керней ударил своего противника прямо в сердце. Все ждали, что Сантандер упадет замертво, так как удар по своей силе должен был проткнуть его насквозь. Однако шпага Кернея не только не вонзилась в тело Сантандера, но конец ее отломился, и при этом послышался двойной звук — звон ломающейся стали и скрежет металлических звеньев. Молодой ирландец был поражен, увидев в своей руке обломок шпаги, конец которой отскочил в траву.
Надо было быть подлецом, чтобы воспользоваться этой роковой неудачей Кернея. Сантандер собрался уже напасть на безоружного противника, когда Криттенден, бросился вперед с криком:
— Обман!
Однако его вмешательство не спасло бы жизнь ирландцу, если бы на сцену не выступил другой человек, ясно увидевший то, что давно заподозрил. В следующую секунду шпага выпала из окровавленной, беспомощно повисшей руки Сантандера — это было последствием меткого выстрела с козел одной из карет, где сидел Крис Рок.
— Подлый креол! — вскричал он вне себя от негодования. — Вот же тебе за твой обман! Сорвите с него рубашку, и вы увидите, что у него под ней надето! Я прекрасно слышал звон стали!..
Крис Рок соскочил с козел, перепрыгнул через ров и бросился к дуэлянтам. Отстранив секундантов, он схватил Сантандера за ворот и разорвал его рубашку. Под ней оказался металлический панцирь. 8. УНИЗИТЕЛЬНАЯ КАРА
Мы не в силах описать сцены, происшедшей после этого открытия, и выражения лиц окруживших Сантандера людей. Техасец, сила которого соответствовала его росту, все еще держал креола, употребляя на это так же мало усилий, как если бы держал ребенка.
Теперь было ясно, почему Сантандер так легко шел на поединок и уложил противников в двух предыдущих дуэлях. Все поняли также, отчего он так неловко упал, перепрыгивая через ров. Трудно быть хорошим скакуном, неся на себе подобную тяжесть.
Оба доктора и оба кучера, увидев это мошенничество, оставили кареты и подошли поближе к месту происшествия. Кучера из симпатии к Крису Року вторили ему:
— Обман! Измена!
В Новом Орлеане даже такие люди заражаются рыцарским духом. Одним словом, креол оказался покинутым всеми, даже тем, кто был его другом. Возмущенный обманом, в который он оказался вовлечен, Дюперрон выразил Сантандеру свое полное презрение, обозвав его подлецом. Затем, обращаясь к Кернею и Криттендену, он прибавил:
— Предлагаю вам, милостивые государи, за то, что случилось, драться со мной, где и когда вам будет угодно.
— Мы вполне удовлетворены, — ответил кентуккиец, — по крайней мере я, и надеюсь, что капитан Керней разделяет мое мнение.
— Конечно, — сказал ирландец. — Я освобождаю вас от всякой ответственности, так как абсолютно уверен, что до этой минуты вы не имели понятия о кольчуге.
Дюперрон вежливо поблагодарил, затем, взглянув еще раз с презрением на Сантандера и повторив слово «подлец», удалился с места поединка. Все, очевидно, ошибались в этом человеке, который, несмотря на свою непривлекательную наружность, был вполне порядочным, что и доказал.
— Что с ним сделать? — спросил техасец, продолжая крепко держать Сантандера. — Расстрелять его или повесить?
— Повесить! — в один голос вскричали кучера, которые были так настроены против обманщика, словно он лишил их назначенного вознаграждения.
— Я того же мнения, — заметил техасец. — Быть расстрелянным слишком много чести для такого негодяя. За свою подлость он заслуживает лишь собачьей смерти. Как вы считаете, поручик?
— По-моему, не расстрелять и не повесить, — ответил Криттенден. — Он уже достаточно наказан, если в нем осталась хоть капля совести.
— Совести? — вскричал Крис Рок. — Да разве такого рода человек понимает значение этого слова? Черт возьми! — продолжал он, повернувшись снова к своему пленнику и тряся его с такой силой, что стальной панцирь на том зазвенел. — Я с удовольствием проткну вас кинжалом вместе с вашим панцирем и всем прочим!
Говоря это, он выхватил кинжал.
— Крис Рок, Крис Рок, успокойтесь! — вступился кентуккиец.
Керней поддержал своего секунданта, прибавив:
— Он не достоин ни гнева, ни мести. — Вы правы, господин поручик, — ответил Крис Рок, — я рисковал бы отравить мой клинок, если бы запятнал его кровью этого негодяя. Однако я отпущу его лишь в том случае, если вы и господин капитан настаиваете на этом, но после такого горяченького занятия хорошая ванна ему не повредит.
И он направился к рву, полуволоча, полунеся Сантандера. Тот не сопротивлялся, понимая, что в противном случае ему будет еще хуже. Действительно, острие кинжала техасца ослепляло пленника, сознававшего, что при малейшей попытке к бегству оно вонзится ему в спину. Молча и угрюмо креол позволил тащить себя — не как овца, которую ведут на заклание, но как собака, которую хотят наказать за провинность.
Техасец же, держа свою жертву обеими руками, приподнял ее, затем погрузил в ров, и она устремилась ко дну, влекомая тяжелым панцирем.
— Вы заслуживаете во сто раз худшего, — сказал техасец. — Если бы я мог поступить по своему усмотрению, я бы вас повесил, так как никто не заслужил этого более вас. Ха-ха-ха!.. Взгляните же, какую чудную ванну принимает этот мерзавец!
Последние слова и взрывы смеха были вызваны видом Сантандера, с трудом вылезавшего из воды, покрытого сплошь зеленой тиной. Кучер, стоявший тут же (другой уехал с доктором и Дюперроном), хохотал во все горло. Керней, Криттенден и хирург не могли не вторить ему.
Крис Рок позволил наконец униженному и растоптанному презрением Сантандеру удалиться, чем тот и поспешил воспользоваться. Он пошел сначала по большой дороге, затем свернул в лес и вскоре исчез из виду. Через несколько минут в том же направлении карета увозила Кернея и его друзей. Сантандер остался для них лишь смешным воспоминанием и недолго занимал их мысли, все более нацеленные на Техас, на Новый Орлеан, на подготовку к отъезду в Мексику. 9. ПОХОД СПАРТАНЦЕВ
В древние времена Спарта имела свои Фермопилы. Геройские подвиги, однако, не принадлежат исключительно истории дрвнего мира. И в новой истории есть бои, которым по отваге не найти равных в летописях других народов. Например, разыгравшиеся в Техасе.
Доказательством тому может служить битва при Сан-Хасинте, где победа осталась за техасцами, несмотря на то, что они сражались один против десятерых. Такова же была защита форта Аламо, стоившая жизни полковнику Крошету и не менее храброму Джиму Бови.
Но из всех подвигов, совершенных отважными защитниками молодой республики, один превосходит остальные: это Мьерская битва. Просчеты неудачно выбранного вождя привели к поражению, но побежденные покрыли себя в этот день бессмертной славой: каждый из павших воинов убил нескольких врагов и, погибая, не просил пощады.
Белый флаг был поднят лишь тогда, когда они были подавлены превосходящей силой врага. Пули сыпались градом из окон, бойниц, продырявленных в стенах, и даже с плоских крыш домов. Затем ружья и карабины уступили поле боя ножам, саблям, револьверам, прикладам — началась рукопашная, все пошло в ход. Напрасные усилия! Численное превосходство восторжествовало над удалью и отвагой, и Мьерская экспедиция, на которую возлагалось столько надежд, окончилась поражением, хотя и покрытым славой. Оставшиеся в живых были взяты в плен и отведены в столицу Мексики.
Из всего корпуса партизан, участвовавшего в этой экспедиции, ни один отряд не заслужил такой славы, как организованный в Новом Орлеане на улице Пойдрас. И никто из участников его не превзошел героизмом Флоранса Кернея, их командира, вполне оправдавшего общее доверие. Это было признано всеми, пережившими тот роковой день. В числе оставшихся в живых был, к счастью, и Керней. Судьба благоволила также Криттендену и Крису Року. Как и в Фаннингском побоище, гигант техасец творил в Мьере чудеса и буквально косил врагов, пока, весь израненный, не принужден был покинуть поле боя.
Он сражался как лев, истыканный копьями кафров, рядом с тем, кто сразу завоевал его симпатию в Новом Орлеане и стал капитаном, благодаря его стараниям. Крис Рок питал к Кернею отцовские чувства, сохраняя к нему уважение, какое всегда вызывает истинное благородство. Он так привязался к молодому ирландцу, что, нисколько не задумываясь, пожертвовал бы ради него жизнью. Читатель еще убедится в этом.
Кому известна история Техаса, тот, конечно, не забыл, что пленные, захваченные в Мьере, взбунтовавшись против своей охраны, бежали и рассеялись по горам. Это случилось вблизи города Эль-Саладо. Бунт был вызван дурным обращением с пленными во время пути. Когда достигли Эль-Саладо, положение стало просто невыносимым. И разразилась буря, собиравшаяся уже долгое время. Техасцы давно задумали побег. В одно прекрасное утро, когда охранявшие их солдаты еще отдыхали, раздался условный клич:
— Вперед, друзья!
Все поняли этот призыв, потому что он почти буквально повторял приказ, который отдал Веллингтон под Ватерлоо. И исполнен он был почти так же поспешно. Едва он был произнесен, как техасцы бросились на стражу, отняли оружие и с его помощью проложили себе путь к свободе.
Для большинства беглецов, однако, эта победа оказалась лишь отсрочкой плена, короткой передышкой, глотком свободы. Теснимые отрядами, которые поспешили на помощь так постыдно рассеянной охране, беглецы подверглись жестокому преследованию в местности, им совершенно незнакомой, пустынной, лишенной пищи, а главное — воды. Неудивительно, что почти все они были снова захвачены и переправлены в Эль-Саладо.
То, что последовало затем, было достойно дикарей. Солдаты, которые стерегли пленников, и были ничем не лучше дикарей: они намеревались расстрелять всех до последнего. Это варварское решение большинства едва не было приведено в исполнение, и тогда никто не услыхал бы более ни о нашем герое Флорансе Кернее, ни о его друге Крисе Роке, да и самый роман «Американские партизаны» не был бы написан. Но между злодеями нашлось несколько человек более разумных, не согласившихся на эту массовую казнь.
Они знали, что слух о подобной бойне неминуемо дойдет до Соединенных Штатов. Что же за этим последовало бы? Им пришлось бы иметь дело не с одним плохо организованным отрядом техасцев, а с дисциплинированной, достаточно многочисленной армией. Решено было остановиться на более милостивом наказании: расстрелять по одному на десяток. Выбирать жертвы было излишним, так как виновными считались все одинаково, и поэтому судьба пленников была предоставлена слепой случайности. В Эль-Саладо пленников выстроили в ряд и тщательно пересчитали. В каску одного из драгунов набросали мексиканских бобов по числу пленных. На девять белых зерен клали одно черное. Тот, кто его вынет, должен быть немедленно расстрелян. Приступили к роковой лотерее. Я, пишущий эти строки, утверждаю, что никогда в истории человечества не было проявлено большей доблести, чем тогда, в Эль-Саладо.
Пленники не принадлежали к какой-либо одной национальности. Хотя большинство состояло из техасцев, но среди них были также англичане, шотландцы, французы, немцы, некоторые даже говорили по-испански, на родном языке их теперешних судей и будущих палачей.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Когда каску стали проносить вдоль строя, никто из пленных не выказал ни малейшего колебания, все спокойно опускали в нее руку, хотя каждый мог предполагать, что там лежит, может быть, его смертный приговор. Некоторые храбрецы даже острили по поводу положения, в которое попали. Один — а это был никто иной как Крис Рок — вскричал, потряхивая каску:
— Никогда, друзья мои, мне еще не приходилось играть в более серьезную игру! Впрочем, нечего бояться, мне всегда везло, и мой смертный час еще не пробил!
Эта вера в свою счастливую звезду не замедлила получить подтверждение, так как он вытащил белый боб. Настала очередь Кернея. Он собирался уже, не выказав ни малейшего смущения, опустить руку в каску, но техасец поспешно остановил его.
— Нет, капитан, нет, — сказал он, — я ранен… серьезно ранен, мне, вероятно, осталось недолго жить, ваша жизнь драгоценнее моей. К тому же, мне везет, позвольте же вытянуть жребий вместо вас. Вы знаете, что это позволено, мошенники сами разрешили.
Действительно, офицер, наблюдавший за исполнением приговора, из человеколюбия разрешил иметь заместителя, если бы таковой нашелся.
Не только Крис Рок высказал готовность принести себя в жертву ради дружбы. Один шотландец настоял, чтобы его допустили тянуть жребий за младшего брата.
Керней, однако, сам отклонил предложение товарища.
— Спасибо, дорогой друг, — сказал он горячо, высвобождая свою руку из ладони великана и поспешно опуская ее в каску. — Я, может быть, и сам не лишен удачи. Вот сейчас увидим!
Он не ошибся: в его пальцах оказался белый боб.
— Слава богу! — радостно закричал техасец. — Нам обоим посчастливилось, и если мне суждено умереть, то я собираюсь еще хорошо пожить!
Действительно, когда они добрались до тюрьмы, куда были заключены, к нему вернулись силы и здоровье. 10. АККОРДАДА
Одно из примечательных зданий в Мехико — Аккордадская тюрьма. Редко кто из иностранцев, проезжая через столицу, не посетит ее, редко также, чтобы посетивший ее не испытал тоски и отвращения. Пожалуй, ни одна тюрьма мира не заключает в себе столько разнородных преступников. Кельи (здание это было прежде монастырем) переполнены ворами, фальшивомонетчиками, разбойниками и убийцами. Вместо того, чтобы смириться и раскаяться, большинство преступников здесь похваляется своими злодеяниями. Даже и в самой тюрьме происходят иногда ужасные драмы. Кельи, а главным образом дворы, где арестанты проводят большую часть времени, бывают ареной всевозможных преступлений. Там можно видеть, как, собираясь кучками, они играют в карты, плутуя, ругаясь и богохульствуя. В общество этих ужасных существ и попали два наших пленника после Мьерского сражения.
Единственным утешением Криса Рока и Кернея была надежда, что их поместят в одну и ту же келью, но и эта надежда не осуществилась вполне, так как им пришлось выносить присутствие еще двух заключенных. Это были мексиканцы. Один из них в иной обстановке имел бы довольно порядочный вид. Несмотря на грязную и драную одежду, он выглядел человеком воспитанным и принадлежащим к хорошему обществу. Плен лишает льва свободы, но не может унизить его. Так было и с этим заключенным. На желто-оливковом, как у чистокровного мексиканца, лице его борода и усы были черны как смола, такие же волосы рассыпались длинными прядями по плечам. Во взгляде больших черных глаз сочетались доброта и решимость.
Человек этот сразу понравился Крису Року, который не изменил о нем мнения, даже когда узнал, что тот был вором. Крис Рок рассудил, что в Мексике вор может быть относительно честным человеком, если по каким-нибудь обстоятельствам его вовлекли в кражу. Кража кажется менее достойной порицания в стране, где сами судьи могут быть ворами. Никто из обитателей Аккордады не знал прошлого этого человека. К тому же в тюрьму он попал недавно и предпочитал сидеть в своей келье, а не принимать участие в грубых развлечениях узников. Однако имя его стало известно, и тогда некоторые вспомнили, что, кажется, он был начальником сальтеадоров.
Четвертый обитатель кельи так же разнился от этого вора, как Сатир от Гипериона. Тут была полная противоположность как в физическом, так и в нравственном отношении. Если Руперто Ривас, несмотря на рубище, которое ему приходилось носить, сохранял гордый, благородный вид, то Эльзерильо — а товарищи называли его Малой Лисой — был олицетворением низости и грубости, да к тому же уродлив внешне, настоящий Квазимодо. Два эти человека, так разнившиеся между собой, были до прибытия Криса Рока и Кернея прикованы друг к другу. Потом начальник тюрьмы, которого словно озарила внезапная мысль, велел разъединить их и приковать безобразного карлика к техасскому великану, а Кернея — к Руперто Ривасу.
Из всех обитателей Аккордады Крис Рок чувствовал себя хуже всех. Его сердце, готовое принять участие в каждом, кто этого заслуживает, не отказало бы в приязни и прикованному к нему узнику, если бы только нравственное уродство этого человека не превышало физическое. Техасец узнал, что карлик, с которым он был принужден делить время днем и ночью, был низким убийцей, отравившим свою жертву. Он не понес заслуженной кары только по недостатку явных улик, хотя виновность его была хорошо известна всем. Эта постоянная близость карлика внушала Крису Року такое отвращение, что первое время он приходил в ярость, скрежетал зубами, топал ногами, точно хотел раздавить, обратить в прах это отвратительное существо.
Никто из мьерских пленников не был подвергнут такому унижению: их всех сковали между собой, а не с мексиканскими преступниками. Почему же для наших героев было сделано такое ужасное исключение? Несмотря на все старания, им так и не удалось узнать причину. Да, Крис Рок и Керней принимали деятельное участие в бунте под Эль-Саладо, но ведь они были не единственными его участниками, однако ни с кем не поступили так жестоко.
Кроме того, что Криса Рока и Кернея приковали к преступникам, с ними еще и обращались с особенной грубостью, кормили хуже, чем других. Надзиратели издевались над ними, особенно глядя на великана и карлика, и в самом деле составлявших уморительную пару. И только спустя три дня Флоранс и его верный друг поняли, в чем дело: в открытую дверь своей кельи они увидали Карлоса Сантандера! 11. БЛЕСТЯЩИЙ ПОЛКОВНИК
Перед их кельей действительно стоял Карлос Сантандер, в полной военной форме, со шпагой на боку и в каске с белыми перьями на голове. Чтобы объяснить его появление, да еще в таком одеянии, необходимо рассказать несколько подробностей из его жизни, неизвестных читателю. Как уже было сказано, родился он в Новом Орлеане, но был мексиканского происхождения и считал себя мексиканским гражданином. До встречи с Кернеем по распоряжению правительства или диктатора Санта-Аны он занимал какую-то должность. Никто не знал точно, что, собственно, делал он в Новом Орлеане, но ближайшие сподвижники подозревали в нем тайного агента мексиканского правителя, то есть попросту шпиона.
Подозрение это явилось небезосновательным, ибо он получал от Санта-Аны деньги как жалованье за услуги, оказываемые им в Соединенных Штатах и не имевшие ничего общего с дипломатической службой. Чтобы понять, какого они были свойства, достаточно вспомнить его поведение в кофейне на улице Пойдрас. Придя на собрание, он пожелал вступить в отряд партизан и записался в кандидаты на получение чина капитана. Сантандер следовал тогда указаниям, гнусная цепь которых была достойна самого дьявола. Доведись ему сделаться начальником этого несчастного отряда, результат похода был бы худший, позорный, так как шпион должен был при первом подходящем случае предать своих подчиненных. Обманувшийся в своих расчетах, а потом испугавшийся огласки истории с мошенничеством на дуэли, Сантандер решил покинуть Новый Орлеан и уехать в Мексику. На его счастье, история дуэли не дошла ни до чьих ушей ни в Мексике, ни в Новом Орлеане. Дюперрон умолчал о ней из самолюбия, доктор, скромный француз, поступил так же, Керней, Криттенден и Крис Рок в тот же день отправились в Техас, озабоченные уже совсем другими делами. Оставались еще оба кучера. Они, конечно, не преминули бы рассказать первому встречному о скандальном происшествии, но, будучи ирландцами, поддались обаянию своего соотечественника и в тот же день присоединились к отряду партизан, участвовали в несчастной Мьерской экспедиции и разделили участь своих товарищей. Таким образом, Сантандер избежал огласки своего позора.
Его появление в столь блестящем виде объяснить нетрудно. Одной из слабостей Санта-Аны, человека сколь храброго, столь и тщеславного, была страсть окружать себя блестящей свитой. Офицеры, составлявшие ее, походили в своих пышных мундирах на павлинов. Вернувшись в Мексику, Сантандер сначала был назначен адъютантом Санта-Аны. Благодаря своей красивой наружности, очень скоро он получил повышение. Таким образом, неудачливый кандидат в капитаны партизан был произведен в полковники мексиканской армии и зачислен в свиту главнокомандующего.
Если бы Флоранс Керней и Крис Рок могли предполагать, что встретят этого человека в Мексике, да еще в таком виде, да еще на пороге своей тюремной камеры, они с меньшим терпением переносили бы тяготы своего плена и еще равнодушнее отнеслись бы к жеребьевке черными и белыми бобами. Вид этого человека живо напомнил им сцену дуэли. Техасец вспомнил, как заставил искупаться этого негодяя, в каком жалком виде вышел тот из воды, весь покрытый тиной. Какая разница с его теперешним видом! Керней тоже вспомнил кое-какие подробности их последней встречи. Он заметил на щеке Сантандера след раны, который тот старался скрыть под старательно расчесанными бакенбардами. Было отчего смутиться бедному ирландцу, да и у доброго техасца сердце забилось от тревожного предчувствия…
Лицо Сантандера не могло внушить им спокойствия. На нем был написан их смертный приговор. Карлос Сантандер улыбался, но это была сатанинская улыбка, улыбка злая, насмешливая, говорившая: «Вы находитесь в моей власти и должны ожидать моей мести!». Он явился сюда не случайно и не по долгу, а единственно для того, чтобы показать свою власть и внушить им ужас.
Его появление послужило разгадкой того, почему они подвергались особым строгостям и были скованы с мошенниками. Это было сделано с целью унизить их, и они в этом убедились, услыхав слова начальника тюрьмы, обращенные к Сантандеру:
— Вот они, полковник, вы видите, они скованы согласно вашему приказу! Что за пара! — прибавил он, насмешливо показывая на Криса Рока и карлика. — Бог ты мой! Ведь можно умереть со смеху, глядя на них, ха-ха-ха!..
Сантандер, очень довольный этой шуткой, захохотал во все горло, и этот громкий, циничный хохот гулко раскатился по всей тюрьме. 12. СВИДАНИЕ
Все четыре узника хранили молчание. Только карлик, когда отворили дверь, проговорил:
— Buenos dias, Excelencia, вы пришли, вероятно, чтобы даровать нам свободу?
Это было сказано, понятно, с иронией, так как горбун прекрасно знал, что для него не могло быть помилования, если бы, впрочем, кто-нибудь не внес за него выкуп.
Его вопрос остался без ответа.
Вновь прибывшие были слишком заняты другими обитателями кельи, чтобы обратить внимание на карлика. Руперто Ривас стоял лицом к стене и не повернулся даже тогда, когда Сантандер заговорил с Крисом Роком и Кернеем. Полковник сразу взял вызывающий тон:
— Так вот где вы находитесь! Хороши, нечего сказать, место и компания! Это общество совсем не похоже на то, которое вы посещали в Новом Орлеане, сеньор Флоранс! А вы, техасский великан, как вам нравится здешний воздух после наших прерий? — Помолчав немного, чтобы насладиться произведенным впечатлением, Сантандер прибавил: — Хорош результат экспедиции, имевшей целью завладеть Мексикой! Вы хоть и не по своему желанию, но все же попали в ее столицу… Чего же вы ждете?
— Ничего хорошего от такого негодяя, как вы! — резко ответил Крис Рок.
— Как! Вы не ждете ничего хорошего от меня, старого знакомого, даже друга, после того, что произошло между нами на берегу Поншартренского озера? Находясь среди чужих, вы должны были бы радоваться, найдя друга, да такого, который вам столь многим обязан! Теперь, когда представился случай, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы расплатиться с вами.
— Поступайте как знаете, — ответил Крис Рок, — мы не рассчитываем на великодушие, которого у вас и быть не может. Да если бы оно и было, так Крис Рок от него отказался бы.
Сантандер не ожидал такого отпора. Его посещение Аккордадской тюрьмы имело целью лишь поиздеваться над покоренными врагами. Он знал обо всем, что случилось с ними от самого Мьера и до Мексики. Он надеялся увидеть их униженными, выпрашивающими у него милости. И вдруг вместо страха узники выказали ему презрение. Техасец заметался, как волк в клетке, готовый вцепиться в горло непрошеного гостя, сделай тот хоть шаг к нему.
— Прекрасно, — сказал Сантандер, не придав, казалось, особенного внимания словам Криса Рока, — если вы не желаете принимать от меня услуг, то я предлагать вам их более не буду. А вы, сеньор ирландец, вы, наверное, не будете так щепетильны?
Глядя в упор на своего бывшего противника, Керней твердо ответил:
— Так как я узнал по опыту, что вы недостойны удара моей шпаги, то считаю вас недостойным и разговора со мной. Вы трус даже в железном панцире. Вы подлец, и я презираю вас.
Хоть и сильно задетый, Сантандер, однако, не смутился. Потеряв надежду унизить своих врагов и боясь уронить себя в глазах начальника тюрьмы, если выплывет на свет история с панцирем, он решил прекратить разговор. К счастью для него, никто не понимал английского языка, на котором и велся этот короткий, но многозначительный разговор.
— Видите, сеньор Педро, эти два господина — мои давнишние знакомые, — сказал он начальнику тюрьмы, — печальное положение которых меня очень интересует и помочь которым я был бы очень рад. Но боюсь, что здесь придется подчиниться закону.
Дон Педро понимающе улыбнулся, выслушивая эти сожаления. Он нисколько не сомневался в том интересе, который полковник проявлял к заключенным, так как приковал их по распоряжению самого Сантандера. По своему положению и характеру, он, однако, никогда не спрашивал объяснений у людей, стоящих выше его. А ведь Сантандер находился в свите самого диктатора. Начальник тюрьмы это хорошо знал. Если бы ему приказали задушить или отравить этих узников, он и это исполнил бы без малейшего сожаления и колебания. Жестокий тиран, назначивший его начальником тюрьмы, знал, с кем имеет дело, и не раз использовал его, чтобы избавиться от политических или личных врагов. Все это время четвертый узник продолжал стоять лицом к стене. По-видимому, его странное поведение возбудило любопытство Сантандера, и он спросил у начальника тюрьмы:
— Кстати, скажите, кто этот четвертый обитатель кельи? Он точно стыдится показать свое лицо. Вероятно, оно так же безобразно, как мое.
Это была одна из любимых шуток Сантандера, который знал, что хорош собою.
— Это рыцарь большой дороги, сальтеадор, — ответил начальник тюрьмы.
— Человек, представляющий интерес, — заметил полковник, — дайте-ка мне на него посмотреть, чтобы удостовериться, похож ли он на настоящего разбойника, на Маццарони или на Диаволо.
Сказав это, он вошел в келью, и вор в это время повернул лицо в его сторону. Теперь они стояли друг против друга. Между ними не было произнесено ни слова, но глаза их ясно говорили, что видятся они не впервые. Ненависть отразилась на лице Сантандера, и он произнес какое-то ругательство. Но это было единственное, что сорвалось с его уст, когда пара черных глаз Риваса пронзила его насквозь. Он быстро повернулся и направился к двери, до которой, однако, дошел не без приключений. В своей поспешности он споткнулся о техасца и злобно толкнул его ногой. К счастью для Сантандера, он уже успел оказаться за дверью, когда великан, таща за собой карлика, бросился вслед. Начальник тюрьмы успел захлопнуть дверь, чем и спас жизнь полковнику. Тогда Крис Рок, обернувшись к Кернею, совершенно спокойно сказал:
— Не был ли я тысячу раз прав, капитан, когда уверял, что этого подлеца надо было повесить на Шелльской дороге? Какую глупость я сделал, что не утопил его! А уж теперь-то нам достанется! 13. МЕСТЬ САНТАНДЕРА
Из действующих лиц нашего романа, уже знакомых читателю, не только Карлос Сантандер, Флоранс Керней и Крис Рок уехали из Нового Орлеана в Мексику. То же сделали и дон Игнацио с дочерью, причем ему были возвращены его земли, и он даже попал в милость к диктатору. В довершение всего Игнацио Вальверде был вскоре назначен министром.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Всем этим он был обязан Сантандеру. Красавец адъютант, пользовавшийся доверием диктатора, без труда добился отмены указа о высылке дона Игнацио и позволения вернуться в свое отечество.
Причину, заставившую его сделать это, нетрудно угадать. Здесь играли роль не дружба, не человеколюбие, а единственно страсть к дочери дона Игнацио. Не смея оставаться в Новом Орлеане из-за позорной для себя дуэли, он не мог, однако, более не видеть Луизу Вальверде. Только эгоистическая любовь и побудила его хлопотать за политического преступника. Возвращение же имущества дона Игнацио зависело уже не от него, а было лишь следствием восстановления ссыльного в его правах. Почести, жалованье и новый высокий пост были дарованы помилованному самим Санта-Аной. Причина осыпать благодеяниями человека, который еще недавно был его политическим врагом, была совершенно та же, что и причина стараний Карлоса Сантандера: мексиканский диктатор, удостоив взглядом Луизу Вальверде, заметил, что она необыкновенно красива.
Что же касается дона Игнацио, то в его оправдание можно сказать многое: высылка из отечества, разлука с друзьями, жизнь в чужой стране и, наконец, необходимость зарабатывать хлеб насущный… Он выносил эти испытания так терпеливо и безропотно, как дай бог всякому.
Он не заблуждался относительно мотивов, по которым хлопотал за него Карлос Сантандер, но когда дело касается таких значительных благ жизни, трудно быть чересчур разборчивым.
После того памятного вечера, когда Сантандер показал себя в столь невыгодном свете, он появился у Вальверде лишь спустя несколько дней, с пластырем на щеке, держа руку на перевязи. Он понял, что на молчание Дюперрона и доктора может надеяться, остальные же свидетели уехали в Техас. Ему, значит, нечего было опасаться, что истина выйдет наружу. Он рассказал дону Игнацио, что нанес Кернею много ран и жизнь ирландца в большой опасности. Когда слух об этом дошел до Луизы, она чуть не заболела с горя, но Сантандер уехал, и узнать подробности было не у кого. Через несколько месяцев, уже в Мексике, он повторил ту же выдумку, хотя знал, что противник жив и здоров, он прочел о нем в одной из американских газет, где при описании Мьерского сражения в очень лестных выражениях упоминался капитан Керней. В списках убитых его имени не было.
Вот каково было положение главных лиц нашего романа после Мьерского сражения: Карлос Сантандер — полковник, состоящий в свите диктатора, дон Игнацио Вальверде — министр, дочь его — красавица, пользующаяся всеобщим вниманием, Флоранс Керней, бывший капитан партизан, и Крис Рок, лучший стрелок отряда, — узники ужасной тюрьмы. Но их ждало еще большее унижение, о чем догадался Керней, как только начальник тюрьмы резко захлопнул дверь их кельи. Уроки, которые он брал у дона Игнацио, не пропали даром, общение с солдатами во время похода позволило ему усовершенствоваться в испанском языке. Карлос, вероятно, не подумал об этом или предполагал, что стены тюрьмы достаточно толсты, и разговоры в ее коридорах не могут быть услышаны узниками в кельях. Вышло, однако, иначе. Ирландец услышал все, что говорилось за дверью.
— Сеньор Педро, — говорил Сантандер, — эти техасцы — мои давнишние знакомые, я встретил их не в Техасе, а в Соединенных Штатах, в Новом Орлеане, где между нами сложились отношения, которых я не считаю нужным описывать. Да будет вам известно, что я в долгу у этих людей и потому хочу расплатиться с ними. Я могу рассчитывать на вас, не правда ли?
Трудно было ошибиться в том, что речь шла не о расплате за дружескую услугу, а напротив, о злобном плане отмщения. Ответ дона Педро доказывал, что он все прекрасно понял.
— Конечно, вы можете рассчитывать на меня. Ваше приказание будет немедленно исполнено.
— Прекрасно, — сказал Сантандер, подумав немного, — я хочу, во-первых, чтобы вы дали им возможность подышать воздухом на улице. Не только техасцам, но всем четверым вместе.
— Однако! — вскричал удивленный начальник тюрьмы. — Они должны быть вам за это благодарны.
— Менее, чем вы предполагаете, если принять во внимание работу, которую я немерен им дать.
— Какую работу?
— Небольшую работу…
— На какой улице?
— Калье-де-Платерос.
— Когда же?
— Завтра же. Приведите их утром и оставьте до вечера, до тех пор, пока не пройдет процессия. Вы поняли меня?
— Кажется, да, полковник. А цепи оставим на них?
— Да, непременно, я желаю, чтобы они оставались скованными так же, как сейчас: карлик с великаном, а два другие вместе.
— Слушаю, все будет исполнено.
Этим закончился любопытный разговор, а если и продолжался, то Керней не мог более ничего расслышать. Когда он пересказал услышанное Крису Року, тот не понял, о чем речь, но двое других заключенных сейчас же догадались, в чем дело.
— Хорошо же! — вскричал карлик. — Ведь это значит, что не пройдет и суток, как мы будем барахтаться по пояс в грязи. Прекрасно, нечего сказать!.. Ха-ха-ха!..
И, слушая смех уродца, можно было подумать, что ему предстояло не отвратительное занятие, а исключительное удовольствие. 14. НА АСОТЕЕ
В мексиканском городе плоские крыши домов называются «azotea». Невысокие, фута в три, перила служат для отделения крыши одного дома от крыши другого и для ограждения крыши по краю. На асотее проводят большую часть дня, это место отдыха и приема гостей. Такая особенность архитектуры восточного происхождения еще существует на побережье Средиземного моря. Не любопытно ли, что встречается она и у мексиканцев, где дома тоже имеют плоские крыши вместо террас? Такие же кровли можно видеть в Нью-Мехико и других городах. Сухой и теплый климат — главное условие для устройства подобного рода крыш. Нет на свете страны, где жизнь на открытом воздухе была бы более привлекательна, чем в Мексике. К тому же, на этих крышах не чувствуется ни малейшего дыма, так как труб практически не существует. Здесь они совершенно излишни. Немного дров, сожженных в золе, — вот и все отопление, да и то лишь в исключительных случаях. В кухнях употребляют древесный уголь, поэтому воздух остается вполне чист. Асотея, которую хорошо содержат, бывает украшена цветами, красивыми растениями, небольшими деревцами, апельсиновыми камелиями и пальмами, иногда над перилами возвышается бельведер, с которого еще удобнее любоваться красивыми видами. А где же найти пейзажи красивее, чем те, которые окружают Мехико? В какую сторону ни повернись, всюду взору открывается дивная картина. То долины самых различных зеленых оттенков — от светло-желтого маиса до темно-зеленого табака, то целые поля перечника и бобов, широкие полосы воды, отливающие на солнце серебром, и все это обрамляется цепью гор с вечным снегом на гигантских вершинах. Словом, с какой бы крыши дома ни окинуть взором даль, все чарует глаз и веселит душу.
Но на асотее одного дома сидела молодая девушка, которая, по-видимому, не обращала внимания на окружающую красоту. Вся ее фигура выражала тоску, и тоску эту не могла рассеять самая удивительная природа.
Это была Луиза Вальверде. Она вспоминала другую, не менее прекрасную страну, где провела несколько лет изгнания. Последний год был для нее самым приятным и счастливым: она узнала любовь! Предметом ее любви был Флоранс Керней. Где-то он теперь? Она не знала о нем ничего. Не знала даже, жив ли он. Он исчез, не объяснив причины своего внезапного отъезда. Ей было известно только, что он был избран капитаном отряда волонтеров, который, как ей потом сообщили, отправился в Техас. Затем до нее дошли слухи о геройской борьбе партизан и о понесенных ими потерях. Она знала также, что оставшихся в живых взяли в плен и отвели в Мексику, обращаясь с ними самым жестоким образом, знала и о той отваге, с которой они пытались освободиться, и о вторичном их пленении.
Уже в Мехико она с жаром следила за всеми событиями Мьерской экспедиции и, прочитывая все газеты, с замиранием сердца просматривала списки раненых и убитых. Дойдя до списка казненных в Эль-Саладо, полуживая от страха, она вздохнула спокойно, лишь когда прочла последнюю фамилию в нем. Ей все же казалось странным, что имя Кернея нигде не упоминалось.
Почему о нем нигде не писали? И где он мог теперь быть? Этот последний вопрос не давал ей покоя. Оставалось допустить, что Керней бесславно погиб от какой-нибудь болезни или несчастного случая. Его тело, наверное, покоится где-нибудь в прерии, где его похоронили товарищи. Грустные мысли, которым все время предавалась Луиза, покрыли бледностью ее щеки и наполнили, тоской душу. Ни почести, которыми был осыпан ее отец, ни восторг, вызываемый ее красотой, не могли рассеять ее грусти. 15. ОЖИДАНИЕ
Обыкновенно люди, тоскующие о чем-либо, предаются своему чувству, скрываясь от людей. Дочь дона Игнацио избрала для этого бельведер, где проводила большую часть дня в совершенном уединении. Отец ее, занятый государственными делами, проводил свое время во дворце.
В этот день, однако, Луиза, поднявшись на асотею, была, очевидно, погружена в другие мысли. Взор ее, обычно равнодушно блуждающий по живописным просторам, был сегодня устремлен на то место, где дорога, идущая вдоль Чапультепекского акведука в Такубаю, сворачивает влево, теряется среди плантаций и исчезает из виду.
Почему Луиза не отрывала глаз от этого поворота? Почему лицо ее так оживилось? Взгляд ее лихорадочно горел, устремленный навстречу не блестящему всаднику на красивом коне, а простому пешеходу — слуге, которого она послала в Такубаю и возвращения которого теперь ожидала. Данное ему поручение требовало большой ловкости и осторожности, но метис Хосе обладал и тем, и другим. Он должен был узнать, нет ли среди пленных, отведенных в Такубаю, человека по имени Флоранс Керней.
Можно, пожалуй, удивиться, почему молодая девушка не сделала этого раньше. Но дело в том, что Луиза только накануне возвратилась в город из загородного поместья и узнала, что пленники, столь давно ожидаемые, наконец прибыли. Ей не пришло в голову навести справки в Аккордаде, хотя она и слышала, что несколько пленных было помещено в эту тюрьму. По ее мнению, если дон Флоранс избежал смерти, то никак не мог быть подвергнут подобному унижению.
Когда она сидела так, сгорая от нетерпеливого ожидания, лакей подал ей конверт с гербом на печати. В конверте оказался пригласительный билет: сам диктатор предлагал ей участвовать в большой процессии, назначенной на следующий день. Внизу было указано, что в ее распоряжении будет парадная карета. Сколько женщин в Мексике позавидовали бы подобному приглашению!
Заметьте, что Антонио Лопес де Санта-Ана не только подписался собственноручно на этом приглашении, но еще приписал «con estima particular».
Эта лесть, однако, не только не доставила удовольствия Луизе Вальверде, но, напротив, вызвала у нее отвращение и даже страх. Уже не первый раз диктатор оказывал ей внимание, осыпая любезностями. Она отбросила билет с пренебрежением и начала снова всматриваться вдаль, надеясь увидеть своего посланца. О приглашении же диктатора она тут же совершенно забыла, как будто и не получала его.
Через несколько минут ее снова отвлекли от пристального ожидания. Но был уже не лакей, а молодая женщщина, красота которой представляла удивительный контраст с красотой Луизы. У Луизы, хотя она была испанского происхождения, были золотистые волосы и нежно-белый цвет лица. Та же, которая в эту минуту входила на асотею, была смуглая брюнетка, ее роскошные черные волосы были зачесаны высоко на затылок, легкий пушок над верхней губой еще более оттенял белизну зубов. Яркий румянец на ее щеках напоминал по цвету розу. В этом лице женское очарование сочеталось с какой-то дикой оригинальностью, прибавляющей очарованию известную остроту.
Молодая женщина, наружность которой мы только что описали, была красавица Изабелла Альмонте, «львица» мексиканского общества. 16. ДВОЙНАЯ ОШИБКА
Луиза Вальверде и графиня Альмонте были очень дружны, и не проходило дня, чтобы они не виделись. Они жили на одной улице. У графини был собственный дом, хотя и купленный на имя ее тетки и опекунши. Кроме красоты, она обладала еще и титулом, доставшимся ей от древнего правящего рода в Мексике.
Очень богатая, она владела во многих местах домами и дачами. Пользуясь полной свободой, она тратила деньги, не отдавая никому отчета, веселая и беззаботная, как птичка.
На этот раз, однако, Луизу поразило озадаченное лицо подруги и ее прерывистое дыхание. Правда, задыхаться она могла оттого, что поднялась сразу на четвертый этаж, но краска, покрывавшая ее лицо, и блеск глаз должны были объясниться другой причиной.
— Madre de Dios! — вскричала участливо ее подруга. — Что с вами, Изабелла?
— О Лусита, если бы вы знали!
— Но в чем же дело?
— Он в тюрьме…
— Он жив! О, да будет благословенна Святая Дева!
Она перекрестилась и набожно подняла глаза к небу, как бы творя благодарственную молитву.
— Жив! — повторила удивленная графиня. — Разве вы думали, что он умер?
— Я не знала, что и думать. Я так давно его не видела и ничего о нем не слышала. Я счастлива, что он здесь, хотя бы и в тюрьме. Пока человек жив, жива и надежда.
Графиня стала понемногу приходить в себя, но лицо ее выражало теперь не только тревогу, но и сильное удивление. Что хотела сказать подруга? Почему она так обрадовалась, узнав, что «он» в тюрьме?
А Луиза и впрямь чувствовала облегчение.
— Я предполагала, что его уже нет на свете. Я боялась, что его убили или что он погиб где-нибудь в техасских прериях.
— Карамба! — вскричала, прерывая ее, графиня, которая иногда не могла удержаться от подобных восклицаний, затем прибавила: — Что вы хотите сказать, упоминая о техасских прериях? Я не слыхала, чтобы Руперто там когда-нибудь был.
— Руперто? — повторила Луиза, и тотчас радость на ее лице сменилась прежней тоской. — А я думала, что мы говорим о Флорансе Кернее!..
Обе давно уже поведали друг другу тайны их сердец, и Луиза прекрасно знала, кто таков Руперто. Она знала, что он принадлежал к хорошей фамилии и был храбрым воином. Но, как и прежде дон Игнацио, он состоял в побежденной партии, большинство членов которой оказались в ссылке либо отошли от политики и жили в своих отдаленных поместьях. Руперто уже давно не показывался в Мехико, многие предполагали, что он скрывался в горах, говорили также, что он сделался начальником шайки сальтеадоров, не раз обагривших кровью дорогу в Акапулько в том месте, где она прорезает горы. Эта арена многочисленных преступлений получила название «Cruz del Marques».
Но многие подробности были до сих пор неизвестны дочери дона Игнацио.
— Простите мне мою ошибку, Изабелла, — сказала она, обнимая подругу и нежно прижимая ее к сердцу.
— Скорее я должна просить у вас прощения, — ответила графиня, заметив впечатление, произведенное на Луизу ее ошибкой. — Я должна была выражаться яснее, но вы знаете, что все мысли мои сосредоточены на моем дорогом Руперто.
Ей, конечно, следовало понимать, что, в свою очередь, мысли ее подруги заняты одним лишь Флорансом Кернеем.
— Вы говорите, Изабелла, что его заключили в тюрьму. Но кто же это сделал и почему?
— Кто сделал? Понятно, стража по распоряжению правительства. А почему? Потому что он принадлежит к либеральной партии, это его единственная вина. И знаете ли, что я вам еще скажу? Его обвиняют в том, что он сальтеадор!
— Его могут обвинять, но быть он им, конечно, не может. Впрочем, меня уже ничто не удивляет в поступках людей, пользующихся властью. Дон Руперто никогда не унизил бы себя, став бандитом.
— Бандитом?! Мой Руперто, самый ярый патриот и честнейший человек в мире!..
— Где же и когда его захватили?
— Где-то в окрестностях Сан-Августина, уже некоторое время назад, но я только что узнала об этом.
— Странно, на прошлой неделе я несколько дней провела в Сан-Августине и ничего об этом не слышала.
— Потому что это делается тайно. Дон Руперто жил где-то в горах. Слишком храбрый, чтобы быть осторожным, он спустился в Сан-Августин, и кто-то его предал.
— Где же он теперь, Изабелла?
— В тюрьме.
— Но в какой тюрьме?
— Вот это-то я и хочу узнать! Пока мне известно только, что его обвиняют в разбое. Сантиссима! — воскликнула она, нервно топча ножками веер. — Пусть клеветники поостерегутся! Он им отомстит, когда его оправдают, ведь правда всегда выходит наружу. Сметь подозревать Руперто в разбое!..
    продолжение
--PAGE_BREAK--После первой вспышки подруги заговорили наконец немного спокойнее. При этом выяснилось, что взгляд на положение вещей был у них совершенно различный. Одна знала, что возлюбленный ее в тюрьме, и приходила от этого в отчаяние. Другая надеялась, что и ее милый попал туда же, но уверенность в этом доставила бы ей отраду.
Графиня, в свою очередь, начала расспрашивать подругу.
— Теперь я понимаю, дорогая, почему вы подумали, что я говорила о Флорансе. Вы полагали, что он среди пленных, которые только что прибыли. Неправда ли?
— Если бы я смела надеяться!..
— Предприняли ли вы что-нибудь, чтобы узнать это?
— Да, я послала человека в Такубаю, куда, я слышала, их отвели.
— Но большинство, как я слышала, попало в Аккордаду.
— Как! В эту ужасную яму, с самыми подлыми негодяями! Ведь техасцы — военнопленные, их не могли подвергнуть такому унижению!
— Однако это именно так. Я узнала об этом от Сантандера.
Упоминание имени, да еще в сопоставлении с предметом разговора, произвело на Луизу сильное впечатление. Она то краснела, то бледнела при воспоминании о ненависти, существовавшей между Сантандером и Кернеем. Страшно встревоженная, она почти не слышала графиню, продолжавшую свои расспросы.
— Кому вы это поручили?
— Я послала Хосе.
— Отлично, он вполне заслуживает доверия и довольно толковый, но, дорогая, он не более как слуга, и в Такубае ему будет трудно получить нужные сведения. Снабдили ли вы его деньгами?
— О да, мой кошелек в его полном распоряжении.
— Возможно, именно ваш кошелек и будет золотым ключом, который откроет двери тюрьмы дона Флоранса, если только он там.
— Надеюсь, что да!
Подобная надежда молодой девушки показалась бы очень странной человеку, не знающему обстоятельств дела.
— Чего бы я ни дала, чтобы узнать, что он жив!
— Вы это скоро узнаете. Когда должен вернуться Хосе?
— Ему пора уже вернуться. Когда вы пришли, я как раз высматривала его. Может быть, пока мы разговаривали, он уже возвратился.
— Дорогая, какое совпадение! Я сделала то же самое, что и вы, и жду возвращения моего посланца, которому поручила узнать об участи Руперто. И раз уж такова судьба, будем вместе ждать вестей, каковы бы они ни были… Что я вижу! — воскликнула она, поднимая с полу пригласительный билет, брошенный Луизой. — Приглашение с предложением кареты и любезной припиской его светлости! Вы собираетесь поехать?
— Нет, и не думаю. Мне его любезности противны.
— Мне бы хотелось, чтобы вы поехали. Да и отец ваш, наверное, пожелает.
— Но вам-то к чему это?
— Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой.
— Я должна прежде узнать, что скажет отец.
— Я уверена, что…
Ее прервал шум шагов. По лестнице поднимались двое. Это были оба посланные, случайно возвращавшиеся одновременно. Девушки поспешно вышли им навстречу. Слуги стояли, обнажив головы, один — перед графиней, другой — перед Луизой. Так что ответы их были слышны обеим. Впрочем, они и не собирались ничего скрывать друг от друга.
— Сеньорита, — сказал Хосе, — того, о судьбе которого вы приказали мне узнать, нет в Такубае.
Луиза страшно побледнела и воскликнула:
— Вы больше ничего о нем не узнали? — Однако ответ сразу привел ее в себя. — Вы видели дона Флоранса?! Но где же, говорите скорее!
— В Аккордаде.
— В Аккордаде! — повторил, как эхо, другой голос. Это сказала графиня, которая узнала, что ее возлюбленный находится в той же тюрьме.
— Я видел его в камере, сударыня, — продолжал слуга графини. — Он прикован к техасскому пленнику.
— Он был в камере, сеньорита, — говорил в ту же минуту Хосе. — Он прикован к вору. 17. СТОЧНЫЕ КАНАВЫ
В каждом городе есть улица, пользующаяся особой привязанностью высшего общества. В Мехико это улица Платерос, улица Ювелиров, названная так по большому количеству ювелирных магазинчиков. По этой улице прогуливается золотая молодежь столицы Мексики, юноши в лакированных сапогах, желтых перчатках, со стеками в руках, с моноклями. Сюда приезжают богатые сеньоры и сеньориты выбирать себе украшения. По улице Платерос идут в Аламеду, парк с красивыми аллеями, террасами, цветами и фонтанами, осененными тенью громадных густых деревьев: под знойным небом юга все ищут тени.
Там юные красавцы проводят часть дня, то гуляя по аллеям, то сидя у фонтана, любуясь хрустальной струей воды, но следя в то же время за сеньоритами, которые с удивительным искусством владеют веерами: колебания этих хрупких игрушек предназначены не только для прохлады, некоторые их движения выражают признания, более чарующие, чем слова. Одним лишь мановением веера здесь завязывают роман, объясняются в любви, залечивают сердечные раны или наносят их.
Улица Платерос, оканчивающаяся у входа в Аламеду, продолжается и далее, но уже под другим названием, теперь это фешенебельный проспект Сан-Франциско, не менее популярный у мексиканской знати. Ежедневно в известный час он полон пешеходов, запружен всадниками и экипажами. В экипажи впряжены мулы или маленькие лошадки, известные здесь под названием «фрисонов». Сеньоры и сеньориты, сидящие в экипажах, очень нарядны, в открытых платьях с короткими рукавами, без шляп, их волосы украшены драгоценностями и живым жасмином или ярко-красными цветами гранатов. Блестящие всадники восседают на фыркающих лошадках. Глядя на них, подумаешь, что они едва сдерживают коней, которых на самом деле все время пришпоривают, заставляют горячиться.
Каждый день, исключая первую неделю великого поста, когда высшее общество переходит на другой конец города, эта блестящая процессия тянется вдоль улиц Платерос и Сан-Франциско.
Но здесь же взор останавливается на менее привлекательном зрелище. Посредине улицы проходит сточная труба, не закрытая сплошь, как в европейских странах, а только прикрытая легко снимающимися плитами. Это скорее грязная клоака, чем сточная труба. Нет ни малейшего уклона, который бы способствовал стоку нечистот, и они скапливаются в канавах, наполняя их доверху. Если бы время от времени их не очищали, то весь город был бы затоплен грязью. Иногда доходит до того, что черная жидкость просасывается сквозь плиты, распространяя зловоние. А чего только не приходится выносить зрению и обонянию, когда наступает время очистки! Снятые плиты кладут по одну сторону, а вонючую грязь — по другую, оставляя ее в таком виде, пока она не засохнет, чтобы было удобнее ее вывезти. Это не мешает, однако, аристократическому катанию. Дамы отворачивают свои хорошенькие носики: будь зловоние во сто раз сильнее, они и тогда не отказались бы от привычной прогулки. Для них, как и для посетительниц лондонского Гайд-парка, дневное катание дороже всего, даже еды и питья. Очистка стоков — тяжелая работа, для которой людей найти трудно. Даже нищие избегают ее, и решается на нее лишь последний бедняк, мучимый голодом. Она не только отвратительна, но унизительна, почему и предоставляется большей частью обитателям тюрем, осужденным на долгое заключение, да еще в счет наказания за проступок, совершенный уже в тюрьме. Их пугает не столько грязь и вонь, сколько тяжелый труд под палящим солнцем.
Стоят они по пояс в грязи, которая нередко залепляет им даже лица, но из предосторожности с их ног не снимают колодок. Они озлоблены против всего человечества. Их глаза то мечут искры, то опущены с отчаянием. Некоторые задевают прохожих своими насмешками и ругательствами.
После всего сказанного понятно, почему Керней с таким беспокойством прислушивался к разговору Сантандера с начальником тюрьмы.
На следующее утро начальник тюрьмы сам пришел к их двери:
— Пора, собирайтесь на работу!
Он знал, что им предстояло, и прибавил насмешливо:
— Сеньор Сантандер вас совсем избалует своим вниманием. Заботясь о вашем здоровье, полковник желает, чтобы вы совершили прогулку. Это особая милость, которая доставит вам и пользу, и удовольствие.
Дон Педро любил поиздеваться и очень гордился своим умением изобретать насмешки. На этот раз, однако, его ирония потеряла смысл. Карлик не удержался, чтобы не ответить.
— А! — завопил он нечеловеческим голосом. — Прогуляться по улице! Вы хотите сказать, под улицей! Я ведь знаю, дон Педро!
Он так давно был в тюрьме, что позволял себе фамильярности с начальником тюрьмы, и ему их прощали.
— Ах ты, уродина! — удивилcя начальник тюрьмы. — Я постараюсь отучить тебя от неуместных шуток! — Затем, обращаясь к Ривасу, сказал: — Сеньор Руперто, я был бы счастлив избавить вас от этой маленькой экскурсии, но я получил приказания, которых не могу не выполнить.
Это опять была лишь шутка, придуманная с целью помучить заключенного, во всяком случае, Ривас это так и понял. Обращаясь к своему притеснителю, он сказал:
— Мерзавец, обесчестивший свое оружие в Закатекасе, вы как нельзя более подходите к должности начальника такой отвратительной ямы, как эта. Продолжайте делать подлости, я вас презираю.
— Черт побери! Как вы, однако, дерзки, сеньор Ривас! Не надейтесь, что графине, как бы знатна она ни была, удастся выцарапать вас из моих когтей, о вас гораздо лучше позаботится госпожа виселица.
Произнеся эту угрозу, он крикнул:
— Отведите арестантов, куда я говорил вам!
Последние слова относились к главному надзирателю, высокому, крепко сложенному малому.
— Por cierto, gobernedor, — ответил тот с почтительным поклоном.
— Пусть остаются там весь день. Это приказ.
— Слушаю, сеньор!
Вскоре после ухода начальника тюрьмы надзиратель крикнул, отворив дверь камеры:
— Живо, марш на канавы!
18. ТИРАН И ЕГО НАПЕРСНИК
Excelentisimo, ilustrisimo, генерал дон Хосе Антонио Лопес де Санта-Ана — таковы были титул и имя того, кто держал в своих руках судьбы Мексики в то время. Человек этот около четверти века был бичом и проклятием молодой республики. Хотя власть диктатора была временной, но деморализация, производимая деспотизмом, надолго переживает время правления деспота. Санта-Ана достаточно принизил мексиканцев в социально-политическом отношении, чтобы сделать их неспособными выносить какую бы то ни было форму конституционного правления. Они не различали более друзей свободы от ее врагов, а так как после каждого низложения диктатора возвращение либерального правления не сразу восстанавливало правовой порядок, то и на него сыпались обвинения, причем тут же все забывали зло, причиненное тираном.
Неумение разбираться в сложных вопросах политики присуще, к несчастью, не одним мексиканцам.
В первое время существования Мексиканской республики эти плевелы с необыкновенной силой разрастались на пользу Санта-Аны. Его свергали и прогоняли бесчисленное количество раз, и вот он снова был призван, к великому удивлению нации, а впоследствии и историков. Объяснение, однако, весьма просто: вся сила его могущества заключалась в порожденной его политикой деморализации, милитаризме и отвратительном шовинизме, последнем в особенности.
Разделяй и властвуй — политическое правило столь же древнее, как и сам деспотизм. Лесть как средство укрепления власти — тоже путь достаточно известный. Этот-то последний путь и был избран Санта-Аной, который не упускал случая польстить народному самолюбию и кончил унижением и посрамлением нации, как это случилось во Франции несколько лет тому назад и как может случиться со всяким народом, если его идеалы не превышают удовлетворения, получаемого от самовосхваления. Диктатор Мексиканской республики имел в то время притязания на титул императора и преследовал эту цель ревностнее, чем когда-либо. В действительности он пользовался императорской властью, растоптав свободу в стране. Чтобы подготовить своих подданных к задуманным им переменам, он решил поразить их воображение обрядностями чисто военного характера. К титулу правителя государства Санта-Ана прибавил еще и звание главнокомандующего. Дворец его и внутри и снаружи походил на крепость. У всех дверей стояли часовые.
В тот день, когда Сантандер посетил Аккордаду, диктатор сидел в зале, где была назначена аудиенция его приближенным. Официальные дела закончились, он оставался один. В зал вошел дежурный адъютант, положил на стол диктатора визитную карточку.
— Да, я могу принять его, — сказал тот, взглянув на нее.
Посетителем оказался Карлос Сантандер.
— А, сеньор Сантандер! — весело приветствовал его диктатор. — Чем обязан удовольствием? Судя по вашему торжествующему виду, новая победа?
— Экселлентиссимо!..
— О, не скромничайте! Говорят, вы счастливейший из смертных?
— Уверяю вас, даже напротив… Это только наговоры…
— Я и сам достаточно видел. Например, ваше ухаживание за прелестной особой, которую вы, кажется, знали еще в Луизиане?.. — Он устремил на Сантандера испытующий взгляд, точно сам сильно интересовался особой, на которую намекал. Избегая его взгляда, Карлос уклончиво ответил:
— Ваше превосходительство очень добры, уделяя мне столько внимания.
— Вот как! Вы даже не находите нужным отрицать эти догадки! Ха-ха-ха!
Великий управитель, откинувшись в кресле, захохотал.
— Да, сеньор Карлос, ваши любовные похождения мне хорошо известны. Но я далек от мысли осуждать вас за это. Живя сам в стеклянном доме, я не могу бросать камни в стекла другим. Ха-ха-ха!
Его смех и взгляд показывали, что ему очень льстит слава дон Жуана.
— Впрочем, ваше превосходительство, не все ли равно, что подумает свет, лишь бы совесть была спокойна.
— Браво, брависсимо! — вскричал Санта-Ана. — Карлос Сантандер проповедует мораль! Нет, это уж слишком! Ха-ха-ха!
Полковник был немного озадачен, не понимая, к чему клонится разговор, и решился, наконец, заметить:
— Меня крайне радует, что ваше превосходительство находится сегодня в таком хорошем расположении духа.
— Уж не потому ли, что вы намереваетесь меня о чем-то просить? — Санта-Ана любил отпускать довольно обидные замечания. — Кстати, скажите, откуда у вас шрам на щеке? Я давно хотел спросить об этом.
Вопрос заставил Сантандера покраснеть.
— Это последствие дуэли, — сказал он.
— Где?
— В Новом Орлеане.
— О, это город дуэлей, я знаю, так как жил там некоторое время.
Санта-Ана побывал в Соединенных Штатах после сражения при Сан-Гиацинте, где был взят в плен и отпущен под честное слово.
— В Новом Орлеане встречаются удивительно искусные дуэлянты. Но кто же был вашим противником? Надеюсь, вы ему отплатили как следует?
— Даже более того.
— Вы убили его?
— Нет, но это зависело не от меня, а от моего секунданта, упросившего меня пощадить противника.
— А что же было причиной ссоры? Впрочем, что же тут спрашивать? Конечно, замешана женщина.
— Виноват, ваше превосходительство, наша ссора имела совсем другую причину.
— Какую?
— Я собирался посвятить свое оружие славе Мексики и ее достойного правителя.
— В самом деле, полковник?
— Ваше превосходительство не забыли знаменитую кампанию партизан…
— Да-да, — прервал его поспешно Санта-Ана, точно не желая вспоминать о неприятном, — значит, вы дрались с одним из них?
— Да, с их капитаном.
— И что же с ним сталось? Он воевал под Мьером?
— Да, ваше превосходительство.
— Убит там?
— Взят в плен.
— Расстрелян?
— Нет.
— Значит, он должен быть здесь? Как его фамилия?
— Керней, он ирландец.
Выражение лица Санта-Аны говорило о том, что это имя ему известно. Действительно, как раз в то утро дон Игнацио приходил ходатайствовать о помиловании Кернея и освобождении его из тюрьмы, но решительного ответа министр не получил. Вся эта история показалась диктатору подозрительной. Не упомянув, однако, ни о чем, он только спросил Сантандера:
— Этот ирландец в Такубае?
— Нет, он в Аккордаде.
— Так как техасские пленные находятся в вашем ведении, то вы, вероятно, о нем и пришли просить? Чего же вы желаете?
— Вашего разрешения наказать этого человека, как он того заслуживает.
— За шрам, которым он украсил ваше лицо? Вы сожалеете, что не ответили ему как следует? Не так ли, полковник?
Сантандер, покраснев, сказал:
— Это не совсем так. Он должен быть наказан по другой причине.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Санта-Ана пристально посмотрел на Сантандера.
— Этот Керней, — продолжал полковник, — один из самых ярых врагов Мексики и вашей светлости. В одной речи он называл вас узурпатором, тираном, предателем, не раз изменявшим свободе и родине. Позвольте мне не повторять тех оскорблений, которыми он вас осыпал.
Глаза Санта-Аны блеснули гневом.
— Черт возьми! — вскричал он. — Если вы говорите правду, то можете делать с этим ирландцем все, что хотите. Расстреляйте его или повесьте, мне безразлично. Впрочем, нет, подождите. Ведь в настоящее время у нас предприняты переговоры с министром Соединенных Штатов о техасских пленных. К тому же, Керней, будучи ирландцем, является английским подданным, и английский консул может втянуть нас в неприятную историю. Не следует его пока ни расстреливать, ни вешать. Поступайте осторожно. Вы понимаете меня?
Полковник прекрасно понимал, что хотел сказать диктатор словом «осторожно». Все шло так, как хотел Сантандер. Когда он выходил из зала, лицо его сияло злобным торжеством. Отныне он мог унижать вволю того, кто унизил его!
— Вот так комедия! — воскликнул Санта-Ана, когда дверь за посетителем закрылась. — Прежде чем опустят занавес, я и сам хочу сыграть роль в этой пьесе. Сеньорита Вальверде без сомнения прелестна, но она недостойна развязать шнурки на башмаках графини. Эта женщина, ангел она или демон, могла бы, если бы захотела, добиться того, чего не смогла еще ни одна… вскружить голову Санта-Ане! 19. ДОН ЖУАН С ДЕРЕВЯННОЙ НОГОЙ
Диктатор просидел некоторое время неподвижно, затем, зажигая одну папиросу за другой, стал курить. Его лицо сделалось мрачно. В ту пору, если верить общей молве, Санта-Ана имел абсолютную власть над жизнью мексиканского народа, действуя то силой, то хитростью, не брезгуя никакими средствами. Перемена выражения лица диктатора была вызвана отнюдь не угрызениями совести. Скорее воспоминаниями. Сюда примешивался, может быть, страх разделить когда-нибудь участь своих жертв, ибо каждый деспот не без оснований опасается мести. Развращенное и развращающее правление Санта-Аны так бесцеремонно обращалось к кинжалу, что убийство стало в некотором роде обычным делом. Неудивительно поэтому, что и диктатор боялся погибнуть от руки убийцы. Как ни прочно утвердился Санта-Ана у власти, надеясь переменить кресло диктатора на королевский трон, он не мог чувствовать себя в полной безопасности.
Его тревожило еще одно обстоятельство. С помощью арестов, казней, ссылок и конфискаций ему почти удалось уничтожить либеральную партию. Но, как ни слаба она была, но все же существовала, ожидая лишь случая, чтобы проявить себя. Санта-Ана знал это по опыту собственной жизни, где так часто чередовались торжество и поражение. В одном из северных городов республики даже был раскрыт заговор. Это походило на отдаленные раскаты грома приближающейся грозы.
Однако мысли, омрачившие в эту минуту чело Санта-Аны, от политики быстро перекинулись к женщине… к женщине не в общем смысле слова, а к одной из двух особ, недавно упомянутых им, и, как можно догадаться, к прелестной графине.
В молодости он был недурен собою и очень гордился своей внешностью. В жилах этого мексиканца по рождению текла чистейшая испанская кровь. Черты лица его были тонкие и выразительные, волосы и усы черные и блестящие (правда, усы он красил), цвет лица коричневатый, но не темный. Он и теперь, несмотря на годы, и серебристые нити в волосах, мог производить впечатление на женщин, если бы не зловещее выражение, появляющееся на его лице.
Одно огорчало его более всего — его деревянная нога. Когда он глядел на нее, то искренне страдал, точно чувствовал в этой деревяшке приступы подагры.
Как часто проклинал он принца Жоанвиля! Ведь он лишился ноги, защищая Веракрус от французов, которыми тот командовал. Однако по некоторым причинам он должен был благодарить его: деревянная нога немало способствовала популярности Санта-Аны, и не раз он пользовался своим увечьем, чтобы снова войти в милость у народа.
Однако с какой грустью разглядывал он ее теперь! В том, чего он жаждал, она едва ли могла принести ему пользу. Способна ли женщина, да еще такая, как графиня Изабелла, полюбить человека с деревянной ногой! Он, конечно, не терял надежды, уповая то на свою внешность, то на свое положение. Кроме того, он сумел устранить опасность соперничества, заключив в тюрьму человека, который пользовался благосклонностью графини. С трудом, но удалось захватить его, обвинив в разбое и воровстве. Он был помещен в Аккордаду, начальником которой был один из приспешников диктатора. Просидев некоторое время в раздумье и докурив очередную папиросу, он вдруг торжествующе улыбнулся. Улыбка эта была вызвана как раз сознанием своей власти над ненавистным соперником. Чего бы он не дал, чтобы распространить эту власть и на нее!
Из задумчивости диктатор был выведен легким стуком в дверь. Адъютант принес две визитные карточки сразу. При виде их выражение лица Санта-Аны снова резко изменилось. Форма и размеры карточек указывали на их принадлежность представительницам прекрасного пола. Имена посетительниц смутили диктатора еще больще. Адъютанту не приходилось еще видеть его таким взволнованным.
— Просите! — сказал было он, но вдруг одумался и отдал распоряжение ввести дам сначала в приемную и впустить их к нему лишь после звонка. Судя по выражению лица молодого офицера, он был очень доволен возможностью задержать на некоторое время посетительниц, показавшихся ему очаровательными: одна из них была Луиза Вальверде, другая — Изабелла Альмонте. 20. ПРЕЛЕСТНЫЕ ПРОСИТЕЛЬНИЦЫ
Едва адъютант вышел, как Санта-Ана направился к большому стенному зеркалу и осмотрел себя с головы до ног. Он закрутил усы, провел рукой по волосам, одернул шитый золотом мундир и снова уселся в кресло. Несмотря на изысканную вежливость, которой всегда кичился диктатор, он всех принимал сидя, даже женщин, предпочитая положение, позволявшее ему скрывать свой недостаток. Нажав кнопку звонка, он принял позу, полную достоинства и величия. Женщины вошли смущенные и взволнованные.
— Такой редкий случай, — сказал Санта-Ана, — графиня Альмонте делает честь дворцу своим посещением. Что касается сеньориты Вальверде, то не будь у нас с ее отцом официальных отношений, я еще реже имел бы честь ее видеть.
Говоря это, он указал им на кресла. Они сели, все еще волнуясь и слегка дрожа. Они не были застенчивыми по природе, их делали такими обстоятельства, приведшие сюда. В жилах той и другой текла благороднейшая кровь. Графиня, кроме того, принадлежала к старинной знати, в то время как диктатор оказывался просто-напросто выскочкой. Их смущало поэтому не собственное приниженное положение, но самая цель их посещения. Были у Санта-Аны какие-либо подозрения на этот счет или нет, но лицо его оставалось непроницаемым и загадочным, как у сфинкса. Любезно произнеся свое приветствие, он умолк, ожидая, когда заговорят посетительницы.
Графиня решилась заговорить первая.
— Ваше превосходительство, — сказала она с напускным смирением, — мы пришли просить у вас одной милости.
При этих словах смуглое лицо Санта-Аны точно просветлело. Изабелла Альмонте просит у него милости! Что же может быть лучше? Диктатор с трудом скрывал овладевшую им радость, отвечая графине:
— Если эта милость в моей власти, ни графине Альмонте, ни сеньорите Вальверде нечего бояться отказа. Говорите же откровенно, в чем дело.
Графиня, при всей решительности своего характера, все еще медлила объясниться. Ведь об этой милости Санта-Ану уже просили утром, и он, не отказав окончательно, тем не менее оставил мало надежды. Читатель не забыл, вероятно, что в тот же день приходил просить о помиловании Флоранса Кернея и Руперто Риваса дон Игнацио, посетительницы не могли не знать этого, так как министр действовал по их настоянию и просьбе. Безнадежность и заставила их самих обратиться к диктатору.
Замешательство графини не ускользнуло от внимания диктатора, очень довольного, что представился случай показать свою власть интересовавшей его женщине.
— Должен сказать, что меня все это крайне огорчает, — сказал он, стараясь казаться опечаленным, каким он и был в действительности, когда узнал, что женщины, за которыми ухаживал, предпочли его другим.
— Но почему же, ваше превосходительство? — спросила графиня со страстью в голосе. — Почему вы отказываете в свободе людям, не совершившим никаких преступлений, заключенным в тюрьму за вину, которую вашей светлости так легко простить?
Никогда графиня не была так хороша, как в эту минуту. Ее лицо покрылось ярким румянцем, глаза метали искры негодования. Она поняла, что все просьбы тщетны, волнение, гнев, презрение придали ее лицу особое выражение, сделав его еще прелестнее. У Санта-Аны не оставалось более сомнения относительно чувств, питаемых ею к Руперто Ривасу. И он ответил с холодным цинизмом:
— Вы так думаете, но ведь это ничего не доказывает. Человек, за которого вы просите, должен сам доказать свою невиновность. То же я могу сказать и относительно интересующего вас узника, — прибавил он, обращаясь к Луизе Вальверде.
Женщины ничего на это не ответили, поняв, что их усилия напрасны. Они поспешили уйти. Дочь дона Игнацио шла впереди — это было именно то, чего желал Санта-Ана. Забыв о своей деревянной ноге, он поспешно вскочил с кресла и успел шепнуть Изабелле Альмонте:
— Если графиня пожелает прийти одна, ее просьба будет иметь больше шансов на успех.
Графиня прошла по залу, подняв презрительно голову, словно не слыша его слов. Она прекрасно поняла их смысл, и негодование отразилось в ее огненном взоре. 21. ЖЕНСКИЙ ЗАГОВОР
— Жизнь бедного Руперто в опасности! Теперь я в этом уверена и, может быть, даже буду виной его смерти! — Сидя в карете рядом с подругой, графиня произнесла эти слова как бы про себя.
Не менее удрученная Луиза, возможно, не услышала бы этих слов, если бы они не отвечали вполне ее собственным мыслям. Думая об опасности, угрожавшей дорогому для нее человеку, она с ужасом спрашивала себя: не она ли тому причиной?
— Мне кажется, я вас понимаю, — грустно сказала она.
— Не будем об этом говорить, это слишком ужасно! Нам нужно, не теряя времени, приняться за дело, призвав на помощь всю нашу любовь и все наши силы! Ведь так, Луиза? И помоги нам, боже!
Несмотря на вопросительный тон, Изабелла не нуждалась в ответе. Не менее озабоченная, чем графиня, и еще более грустная, Луиза лишь эхом повторила:
— Помоги нам, боже!
Они молчали некоторое время, погруженные в свои мысли, затем графиня снова заметила:
— Как я жалею, дорогая, что вы неспособны на хитрости!
— Святая Дева, но почему же? — удивилась ее подруга.
— Мне пришла в голову одна вещь, с помощью которой мы могли бы кое-чего достигнуть, если бы вы согласились мне содействовать.
— О Изабелла! Чего я не сделаю, чтобы спасти Кернея!
— Мне нужно ваше содействие, чтобы спасти Руперто, а не Кернея. О Кернее я уже сама позабочусь.
Удивление дочери дона Игнацио все возрастало. Чего хочет от нее графиня?
— Какую же роль вы мне назначаете?
— Роль ловкой кокетки, не более.
Кокетство было совершенно не в характере Луизы Вальверде. Имея немало поклонников, она не заслуживала все же упрека в легкомыслии. С того дня, как она полюбила Кернея, сердце ее принадлежало всецело ему одному. Многие даже находили ее слишком недоступной и холодной, не подозревая, как горячо билось это сердце, но для одного только человека. Средство, предложенное Изабеллой, глубоко смутило ее. Заметив это, графиня поспешила сказать:
— Ведь только на время, дорогая. Вам не придется играть эту роль настолько, чтобы быть скомпрометированной. К тому же, я не предлагаю вам вскружить головы всем вашим поклонникам. Только одному!
— Кому же?
— Карлосу Сантандеру, гусарскому полковнику, адъютанту его превосходительства. Его репутация не слишком почтенна, но он пользуется милостью Санта-Аны.
— Ах, Изабелла, как вы заблуждаетесь, предполагая, что я имею на него влияние! Карлос Сантандер никогда не пожелает спасти Флоранса Кернея, и вы знаете почему!
— Да, я это знаю. Но он может помочь мне освободить Руперто. Мои достоинства, к счастью, не оценены полковником, он видит только вас одну. Он преследует Руперто лишь из желания угодить своему начальнику. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, нам легко будет обмануть его.
— Что же я должна делать?
— Вы должны быть любезны с ним хотя бы с виду и до тех пор, пока мы не достигнем своей цели.
— Боюсь, что из этого ничего не выйдет.
— А я так думаю, напротив. Вам, конечно, это будет не совсем приятно, но ведь вы сделаете это для меня, не так ли? В благодарность я поступлю так же и буду играть ту же роль по отношению к другому человеку для спасения Флоранса Кернея… Вы понимаете меня?
— Не вполне.
— Я объясню подробнее в другой раз, только позвольте…
— Дорогая Изабелла, для вас я готова на все.
— И для дона Флоранса! Но какое странное стечение обстоятельств: я буду стараться для вас, вы для меня, а сами для себя мы ничего не можем сделать. Однако не будем отчаиваться!
В эту минуту экипаж остановился у дома Луизы. Графиня, отпустив кучера, вошла вслед за подругой, желая сказать ей еще несколько слов. Они выбрали уголок, где могли поговорить, не будучи никем услышаны.
— Время не терпит! — сказала Изабелла. — Надо воспользоваться случаем, если он представится, сегодня же, во время процессии…
— Мне даже подумать тяжело об этой процессии! Каково сознавать, что все веселятся, а он изнывает в тюрьме. Нам придется ехать мимо нее! Ах, я чувствую, что не справлюсь с безумным желанием выйти из экипажа и приблизиться к нему.
— Это был бы лучший способ погубить дона Флоранса и никогда более его не видеть. Этим вы разрушите весь мой план. Я дам знать, когда настанет время действовать.
— Значит, вы непременно хотите ехать?
— Конечно! И прошу вас взять меня с собой в экипаж. Не надо раздражать Санта-Ану. Я уже сожалею, что позволила себе быть с ним резкой, но разве я могла спокойно слушать, как Руперто называют вором! Впрочем, нет худа без добра. Итак, скорее идите переодеваться, выберите лучший наряд, украсьте себя драгоценностями и будьте готовы ко времени прибытия парадной кареты. Карамба! — прибавила она, взглянув на свои часики. — Нам надо торопиться. Я тоже должна переодеться.
Она сделала шаг к двери и вдруг остановилась.
— Еще одно слово. Когда вы будете разговаривать с Карлосом Сантандером, не делайте такого несчастного вида. Поборите себя, прошу вас, хотя бы на то время, когда будете находиться в обществе Сантандера. Кажитесь веселой, непринужденной, улыбайтесь. А я буду так же вести себя с Санта-Аной. Однако когда Изабелла Альмонте вышла, на лицо ее опустилось облако печали. Она не менее Луизы нуждалась в поддержке, делая неимоверные усилия, чтобы казаться беззаботной. 22. УЗНИКИ ЗА РАБОТОЙ
Отряд арестантов следует по улице Патерос. Доминго, надзиратель, сопровождает их, держа в руке огромный кнут. С ним несколько сторожей и солдат. Узники прикованы друг к другу парами, цепи колодок немного опущены, чтобы дать им возможность передвигаться. При такой системе нет надобности в многочисленной страже.
Плиты сняли, открыв канаву, наполненную вонючей грязью. Около нее свалены всевозможные орудия для чистки и лопаты. Доминго приказывает арестантам приниматься за работу. Отказ или непослушание немыслимы, даже простое промедление наказывается ударом кнута или ружейного приклада. Кернею и Крису Року поневоле приходится следовать примеру остальных. Но никто не приступает к работе с таким отвращением, как техасец. Он потрясает в воздухе лопатой с таким угрожающим видом, точно хочет размозжить ею голову ближайшему солдату.
— Проклятие! — восклицает он. — Хоть ты, подлец, и не виноват, но я с наслаждением рассек бы твою башку! Ах, почему я не в Техасе! Не пощадил бы я тогда ни одного встречного мексиканца!
Солдат не понял ни одного слова, но вид Криса Рока был так страшен, что он невольно отступил, и выражение его испуганного лица было настолько глупо, что техасец не смог удержаться от смеха. Поначалу работа довольно сносная. Выгребая обильную грязь, не приходится спускаться в канаву. Однако вскоре на дне канавы обнаруживается густая масса, выгрести которую возможно, лишь спустившись в нее, что и приказано сделать подневольным работникам. Это варварство, достойное дикарей!
    продолжение
--PAGE_BREAK--Некоторые спускаются осторожно, погружаясь по пояс в грязь. Другие так долго собираются с духом, что Доминго приходится пустить в дело кнут. Из каждой скованной пары в канаву обязан сойти один. Несмотря на отвращение, испытываемое Крисом Роком к карлику, он все же не желает, чтобы тот утонул или задохнулся в нечистотах, и потому решительно спускается сам. Он погружается в грязь до бедер. Края канавы доходят ему до шеи, тогда как у других голова едва видна над поверхностью мостовой.
Ни Керней, ни Ривас еще не спустились. Как бы ни показалось это странным, но они чувствовали друг к другу симпатию и теперь спорили, кому спуститься на дно. Каждый, желая избавить товарища от этой муки, брал ужасную повинность на себя. Их пререкания, однако, прервал тюремщик. Схватив Риваса за плечо, он почти столкнул его в канаву. Если бы здесь оказался Сантандер, он заставил бы, конечно, спуститься в грязь Кернея, но тюремщик, помня дерзости, сказанные Руперто полковнику, выбрал его.
Работа подвигается. Одни арестанты выбрасывают грязь из канавы на улицу, другие уминают ее лопатами, чтобы не растекалась, — отвратительный, унижающий человеческое достоинство труд! 23. ПРОЦЕССИЯ
Как ни мучительна была работа, некоторые арестанты, однако, не могли удержаться от шуток в адрес прохожих, брезгливо сторонившихся. Достаточно было бросить ком грязи, чтобы испортить кому-то одежду или обувь.
Стража оставалась безучастной, так как подобные шутки были по большей части обращены на простолюдинов, привыкших ко всякого рода обращению.
Впрочем, нашим героям было не до шуток, настолько униженными они себя чувствовали. Некоторые из арестантов не знали за собой никакой вины, а им приходилось видеть среди прохожих знакомых, выражавших им свою симпатию улыбкой или сочувственным взглядом. Однако в основном на чистильщиков никто не обращает внимания. Правда, на этот раз зрелище представляло определенный интерес, благодаря необычной паре: великан, прикованный к пигмею, точно Гулливер к лилипуту, не мог не привлекать внимания прохожих, выражавших громко свое удивление.
— Ay, dios! — восклицал один. — Giganto y enano! Великан и карлик! Как это странно!
Техасец не понимал причины смеха, который сильно раздражал его. Впрочем, и шутники не понимали слов, которые он посылал им в ответ, не оставаясь в долгу:
— Чтобы вас черт побрал, желтомордые пигмеи! Ах, кабы загнать миллион вам подобных в техасские прерии, я бы тогда показал вам!
Насмешливые взгляды выводили его из себя, и это также было одной из причин, заставивших его сойти в канаву: там, по крайней мере, он был укрыт от праздных взоров.
Солнце жгло немилосердно, но арестанты должны были работать до самого вечера. Надзиратель не давал им ни минуты отдыха. После полудня случилось обстоятельство, которое могло оказаться для арестантов благоприятным. Тротуар заполнили толпы одетых по-праздничному людей. Вскоре арестанты из разговоров вокруг узнали причину всеобщего оживления. Была назначена закладка первого камня новой церкви в Сан-Кормском предместье — церемония блестящая и торжественная. Процессия из Плаца-Гранде должна была проехать через Калье-де-Платерос. Ее приближение уже возвещали барабанный бой и звуки труб военного оркестра. Впереди ехали уланы, за ними следовали две кареты с высшим духовенством, а дальше золоченая карета Санта-Аны. Диктатор, как и сопровождающие его офицеры, в полной парадной форме. При виде одного из них Керней не может прийти в себя от изумления: это его бывший учитель испанского языка Игнацио Вальверде. Он еще не оправился от удивления, как был поражен еще более, увидев в другой карете дочь дона Игнацио — очаровательную Луизу… 24. МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ
— Да, женщина, сидящая в карете, — Луиза, сомнения быть не может, — говорил себе Флоранс Керней. Но вместе с радостью душу его тут же заполняет беспокойство, как если бы любимому существу грозила опасность. Так и есть: рядом с ее каретой гарцует офицер, в котором он узнает Карлоса Сантандера, в шитом золотом мундире, с торжествующей улыбкой на красивом лице. Какой контраст с подлым трусом, облепленным тиной!
Однако грусть в душе его сменяется бешенством. «А вдруг они обвенчаны? Нет, муж с женой так не разговаривают. Может быть, они жених и невеста? Она любит его и отдала ему свое сердце! А я думал, что оно принадлежит мне...» Эти мысли с быстротой молнии пробегают в голове Кернея. И тут он замечает, что молодые женщины в карете оборачиваются в его сторону. Это движение было, по-видимому, вызвано замечанием гарцующего возле них всадника. Керней не мог слышать, как Сантандер говорил, указывая на арестантов:
— Взгляните! Ведь это, если я не ошибаюсь, один из ваших знакомых, донья Луиза? Вот странно, он прикован к преступнику! Впрочем, мне не следовало бы называть преступником человека, пользующегося симпатией графини Альмонте, если верить слухам. Правда ли это, графиня?
Ответа не последовало, никто его не слушал. Молодые женщины были слишком заняты теми, на кого указывал Сантандер. Одна не отрывала глаз от Кернея, другая — от Риваса. В глазах этих четверых можно было прочесть в тот миг удивление, радость, грусть, симпатию, гнев, но всего более глубокую, неизменную, преданную любовь.
Если бы Сантандер видел выражение этих глаз, его, может быть, взяло бы сомнение в успехе задуманного им коварства. Глаза Луизы, смотревшие на него лишь благосклонно, были устремлены теперь на Кернея с беспредельной нежностью и любовью.
Тот, на кого был устремлен этот взгляд, старался объяснить себе его значение. Чему приписать смертельную бледность лица любимой? Удивлению? Сознанию своей неверности? Жалости, наконец? Это предположение было для него мучительнее самого заточения в Аккордаде. Нет, нет, это не могла быть только жалость!.. Ее невольная дрожь, пламя ее чудных глаз — все напоминало ему время, когда он верил, что любим! Опытный физиономист, который следил бы за всеми четверыми, определил бы сразу, что графиня и Ривас понимали друг друга лучше, чем Керней и Луиза. Лицо графини выразило сначала удивление, затем негодование. Ее глаза тотчас же сказали ему, что он ей дорог по-прежнему, что, несмотря на ужасную одежду, он остался для нее тем же благородным Руперто. Поверить, что он стал бандитом? Никогда! Взгляды Руперто Риваса, далекие от ревности, выражали полную веру в любовь графини.
Если повествование об этой сцене довольно пространно, то разговор глазами длился какое-то мгновение. Карета проследовала дальше, а за нею еще несколько, потом показалась кавалерия — уланы, гусары, драгуны — и, наконец, военный оркестр. Музыку заглушали крики толпы:
— Viva Santa Ana! Viva el salva della patria!
25. СЕКРЕТНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
— Изабелла, возможно ли? Он среди арестантов в сточной канаве! Матерь божия! — вскричала Луиза с отчаянием, обращаясь к графине.
Подруги сидели на диване в доме дона Игнацио. Они изнемогали от усталости, не физической, а нравственной. Нелегко было сдерживать и скрывать свои чувства в продолжение нескольких часов в то время, как им хотелось плакать. Теперь, вернувшись домой, они могли, наконец, дать волю слезам. Графиня, как и ее подруга, была совершенно убита пережитым.
— Да, — сказала она, тяжело вздохнув, — теперь я начинаю понимать всю серьезность положения. Мой Руперто, как и ваш Флоранс, в гораздо большей опасности, чем я предполагала еще сегодня утром. В глазах Карлоса Сантандера я прочла ему смертный приговор.
— О Изабелла! Как вы можете говорить такие ужасные вещи! Если они убьют его, то пусть убивают и меня. Дорогой мой Флоранс! Пресвятая дева!
Луиза бросилась на колени перед образом. Поведение графини было иным. Хотя она и была набожной католичкой, но не имела такой слепой веры в чудеса и заступничество святых.
— Совершенно излишне стоять на коленях, — сказала она подруге. — Помолимся мысленно. Теперь же пустим в ход другое средство, сколько бы оно ни стоило. За дело, Луиза!
— Я готова. Что надо делать?
Графиня молчала несколько минут, слегка потирая лоб пальцами, унизанными кольцами. Очевидно, в ее голове зародился план, который надо было развить.
— Amigo mia, нет ли среди ваших слуг такого, на кого можно было бы положиться?
— Я вполне доверяю Хосе.
— Да, но для первой попытки он не годится. Нужно передать письмо. Тут требуются женская хитрость и умение. У меня есть несколько служанок, преданных мне, но нет человека, который бы на Калье-де-Платерос не знал их. К тому же, на их ловкость я не особенно надеюсь. Надо найти женщину, чья ловкость равнялась бы ее преданности.
— Не подойдет ли Пепита?
— Маленькая метиска, привезенная вами из Нового Орлеана?
— Она самая. Это очень смышленая и верная девушка.
— По всему, что я о ней слышала, это действительно подходящий человек. Скорей, скорей, дайте чернил, бумаги и позовите Пепиту.
Графиня немедленно набросала несколько слов на листе бумаги, но вместо того, чтобы положить в конверт, принялась мять и комкать этот лист, точно, недовольная написанным, пыталась его уничтожить. На самом же деле она была далека от такого намерения.
— Девочка, — сказала она вошедшей на звонок Пепите, — ваша госпожа уверяет, что на вашу сметливость и преданность можно положиться. Верно ли это?
— Не могу сама себя хвалить за сметливость, что же касается преданности, донья Луиза не может сомневаться в ней.
— Можно ли поручить вам передать письмо и быть уверенной, что вы никому не заикнетесь о нем?
— Да, если моя госпожа мне это прикажет.
— Да, Пепита, я приказываю.
— Кому должна я передать письмо?
Этот вопрос, хоть и обращенный к Луизе, относился более к графине, в руках которой находилось письмо. Ответ требовал некоторого размышления. Письмо было адресовано Руперто Ривасу. Пепита не знала его. Как же она передаст послание? Луиза первая нашла выход.
— Скажите ей, — прошептала она Изабелле, — чтобы она передала письмо Флорансу Кернею, она его знает…
— Карамба! — вскричала графиня. — Вы прекрасно придумали! Объясните же ей сами скорее, в чем дело.
— Пепита, — сказала Луиза, взяв из рук графини лоскуток бумаги, — вам надо передать это тому, кого вы хорошо знаете.
— Где я его видела, сеньорита?
— В Новом Орлеане.
— Дону Карлосу?
— Нет, — ответила Луиза с пренебрежительной гримасой, — Флорансу Кернею.
— Ay Dios! Разве он здесь? Я не знала этого. Где же я его найду?
Нет надобности передавать дальнейший разговор, достаточно будет сказать, что Пепита прекрасно поняла, где найти дона Флоранса и что ему сказать.
Поручение, данное дамами Хосе, было гораздо сложнее и опаснее. Минут через двадцать он уже знал, чего от него хотели, и обещал во что бы то ни стало выполнить поручение. Было несколько причин, возбуждавших в нем рвение: его преданность молодой госпоже, желание угодить Пепите, в которую был влюблен, и, наконец, блестевшие в руках графини великолепные золотые часы.
Графиня сказала:
— Это будет вашей наградой, Хосе. Часы или стоимость их — как захотите.
Хосе тотчас же отправился делать необходимые приготовления, решив совершить невозможное, но заслужить награду. 26. ПЕПИТА ЗА РАБОТОЙ
Церемония закладки церкви продолжалась недолго, и вскоре процессия снова показалась на Калье-де-Платерос. Несмотря на свой плачевный вид, наши арестанты не опасались более предстать взорам тех, чьи глаза заглянули им в душу. Ривас и Керней ждали не напрасно. Вот и ожидаемая ими карета, те же дамы сидели в ней, только не было рядом с ними Сантандера. Отсутствие полковника привело в восторг обоих арестантов. Обмен взглядами был еще более пылким и сопровождался чуть заметными знаками.
Когда карета проехала, Ривас сказал своему товарищу по несчастью:
— Помните, как полковник смеялся надо мною, упоминая одну графиню?
— Помню.
— Эта графиня сидела рядом с молодой женщиной, делавшей вам знаки. Я могу сказать вам только, что если величайшая преданность может с помощью золота купить нам свободу, то для нас еще не потеряна надежда покинуть стены тюрьмы.
Разговор был прерван приближением Доминго, который возвращался из кабачка. Он стал с ожесточением подгонять арестантов, и они работали еще в течение часа, но уже с некоторыми перерывами.
Толпа любопытных наполняла улицу. По нетвердой походке многих можно было догадаться, что они тоже угостились в кабачках. Некоторые предлагали выпить и солдатам, не отказались бы выпить и с арестантами, если бы это было дозволено. Часовой за часовым покидали свой пост, чтобы опрокинуть стаканчик вина. Это давало возможность арестантам чувствовать себя свободнее и переговариваться друг с другом.
В минуту передышки ирландец заметил, что Ривас внимательно всматривается в прохожих, точно ожидая кого-то. Керней тоже поглядывал на прохожих. Вдруг внимание его привлекла молодая девушка. Она была небольшого роста и одета, как все простые женщины. Керней не выделил бы эту девушку среди многих, проходивших мимо, если бы не ее пристальный взгляд из-под шали. Этот взгляд был обращен на него с такой настойчивостью, какой нельзя было ожидать от незнакомого человека.
Его удивил этот очевидный интерес, выказываемый ему. Объяснение, однако, не замедлило. Девушка, уверившись, что привлекла внимание Кернея, как створки раковины, раздвинула полотнище шали, приоткрыв лицо, и ирландец узнал маленькую служанку, совсем недавно с улыбкой отворявшую ему дверь дома на Каза-де-Кальво в Новом Орлеане. 27. ПИСЬМО
Это была Пепита. Но одета она была совсем не так, как привык видеть Керней. На ней не было национального костюма, который она носила в Новом Орлеане, к тому же одежда ее была поношена, а ноги босы. «Ей отказано от места. Бедная девушка!» — подумал Керней. Ему не пришлось бы ее жалеть, если бы он видел ее полчаса назад, в кисейном платье, белых чулках и голубых атласных туфлях. Она переменила свой костюм по настоянию графини.
Флоранс собрался подозвать девушку, чтобы ободрить ее несколькими ласковыми словами, но заметил, как Пепита сделала движение, явно означавшее: «Не говорите со мной». Поэтому он не сказал ничего, но продолжал наблюдать с утроенным вниманием. Девушка, убедившись, что за ней никто не следит, осторожно высунула из-под шали кусочек чего-то белого, очевидно бумаги… Затем снова спрятала. Многозначительный взгляд, сопровождавший это движение, как бы говорил: «Вы видите, что у меня в руках. Не мешайте же мне действовать». Она приблизилась на несколько шагов, но не к Флорансу, а к Крису Року и карлику, словно заинтересовавшись этой странной парой. Маленькая служанка действовала с осмотрительностью, вполне оправдывающей выбор ее госпожи.
— Ay Dios! — вскричала она, стоя спиной к Флорансу и вытаращив глаза, а сама умудрилась шепнуть Кернею: — Записка для сеньора Риваса. Возьмите у меня из рук. — И снова громко: — Вот смеху-то!
Керней успел взять письмо, а Пепита через минуту была далеко.
Ривас заметил странное поведение девушки и уже не удивился, когда Флоранс, наклонившись над краем канавы, тихонько сказал:
— Приблизьте вашу лопату к моей и смотрите на мои пальцы.
— Хорошо, понимаю, — прошептал тот.
Их лопаты как бы случайно столкнулись, и лоскуток бумаги в это время перешел из одной руки в другую. Могло показаться, что арестанты, столкнувшись нечаянно лопатами, извинились и разошлись, насколько им позволяла длина цепи.
Настала очередь Риваса доказать свою ловкость — прочесть письмо незаметно для других. Выбрав момент, когда часовой на краю канавы отвлекся, он положил письмо на самое дно и низко наклонился над ним, загородившись лопатой. Письмо состояло всего из нескольких строк:
«Мой милый, ждите проезда крытого ландо. Там будут две дамы. Постарайтесь захватить карету, вытеснив дам. Кучеру можно доверять. Предприятие это небезопасно, но оно пустяк в сравнении с опасностью, которая грозит вам. Постарайтесь же исполнить то, о чем пишу вам, чтобы сохранить свою жизнь для родины и для вашей Изабеллы». 28. В ОЖИДАНИИ ЛАНДО
Через несколько секунд письмо уже не представляло ни малейшей опасности ни для писавшего его, ни для адресата, так как Ривас затоптал его в грязь и обратил в бесформенный лоскуток.
Во все это время, никто не заметил действий Риваса, тем более, что Керней с целью отвлечь внимание остальных от своего товарища, нарочно затеял перебранку с карликом. Ссора прекратилась, как только Керней понял, что она больше не нужна. Все успокоились, кроме Кернея и Риваса, старавшихся казаться спокойными, но на самом деле сильно волновавшихся. Улучив момент и на секунду сблизившись, они умудрились переговорить о предстоящем побеге.
    продолжение
--PAGE_BREAK--В тайну был немедленно посвящен и Крис Рок. Керней предпочел бы остаться в Аккордаде навсегда, чем покинуть своего друга. Он не мог забыть случая в Эль-Саладо, когда тот предлагал свою жизнь, чтобы спасти Кернея.
Один только карлик ничего не знал. Он, конечно, был бы рад освободиться от цепей, но кто мог поручиться, что ради собственной выгоды он не предаст товарищей? И вот теперь эти трое не могли оторвать взгляда от улицы, в страшном волнении ожидая появления крытого ландо.
Настал час прогулки высшего общества. Утренняя процессия не помешала обычному катанию светских дам, и мимо арестантов проехал уже не один экипаж, но того, которого они лихорадочно ждали, все не было. Прошло полчаса, затем еще минут десять… Ничего! Волнение ожидающих все усиливалось. Керней стал опасаться, не случилось ли несчастье. Техасец тоже начал сомневаться, что смелый план будет приведен в исполение. Один Ривас продолжал надеяться, до конца уверенный в женщине, которая взялась их спасти.
Все сомнения рассеялись с появлением ожидаемого экипажа.
— Там… Там… Видите? Кучер в голубой с серебром ливрее…
Ривас и его товарищи стали похожи на трех львов, замерших перед тем, как броситься на добычу. Карлик начал что-то подозревать. Но в этот миг железная рука подняла его на воздух, словно мячик. 29. НЕЛОВКИЙ КУЧЕР
Нигде, вероятно, публика не приучена более к неожиданностям, как в Мексике. Должно случиться нечто необычайное, чтобы привлечь их внимание. Появление кареты с великолепной упряжкой и кучером в богатой ливрее было вещью самой обыкновенной. Необычайной могла считаться лишь красота сидевших в карете двух дам. Красота их не могла остаться незамеченной, привлекая восхищенные взгляды публики, что явно не доставляло удовольствия обеим дамам, намеренно скрывавшимся в экипаже. Однако их узнавали и приветствовали любезными поклонами.
Экипаж подъезжал к Аламедским воротам. Вдруг лошади начали горячиться и бросились в сторону, причем колеса кареты попали в грязь, наваленную на краю канавы. Можно ли простить кучеру такую неловкость? Возмущенная публика начала осыпать его бранью.
— Экий осел! — кричали одни.
— Болван! — кричали другие.
Со всех сторон самые обидные замечания сыпались на Хосе, ибо это был никто иной, как слуга Луизы. Не обращая внимания на брань, он продолжал натягивать вожжи, едва сдерживая лошадей. Испуганные дамы вскочили со своих мест, одна опускала стекло, другая отворяла дверцу, и обе кричали, взывая о помощи.
Несколько прохожих поспешили было к ним, но все с одной стороны, так как с другой находилась канава. Нашлись, однако, и здесь спасители, только не прохожие, а арестанты. Они начали с того, что открыли со своей стороны дверцы. Молодые женщины, испугавшись еще более их ужасного вида, откинулись назад, но арестанты и не собирались, оказывается, спасать бедных женщин. Они грубо вытолкнули их из кареты! Мало того, в ту же секунду великан Крис Рок вскочил на козлы, держа под мышкой карлика! Выхватив вожжи из рук Хосе, оставшегося на козлах, он пустил лошадей в галоп. Находившиеся в экипаже поспешили затворить дверцы и поднять стекла.
А публика вне себя от изумления стояла, пораженная этим невиданным еще на улицах Мехико происшествием. 30. НЕСЧАСТНЫЕ ДАМЫ
Все обстоятельства благоприятствовали бегству преступников: горячившиеся лошади, отсутствие Доминго, недостаточно бдительный надзор полупьяных солдат и, наконец, самое место происшествия. Часовые были расставлены только до Аламедских ворот. Миновав последнего, беглецам оставалось опасаться лишь ружейных выстрелов вдогонку, однако им удалось избежать и этого. Фортуна взяла их в этот день под свое покровительство.
Конвойный, который находился в конце улицы, был первым, с кем вступали в разговор возвращающиеся из трактира Сан-Корм, поэтому на его долю пришлось побольше угощения. Когда карета мчалась мимо него, он не различил ни ее, ни тех, кто в ней находился, тупо проводив экипаж осоловелыми глазами. Когда кто-то объяснил ему, в чем дело, он дрожащими руками поднял ружье, но было уже поздно и, к счастью для гуляющих, выстрела не последовало. Никто не подумал догонять карету. Да и к чему? Все стояли, точно онемев. Наконец, конвойные собрались в кучу и стали совещаться. Прошло уже немало времени, пока они пришли к решению дать знать о случившемся кавалерии.
Представлялся удобный случай для бегства и другим арестантам, чем те и не замедлили бы воспользоваться, если бы не тяжесть цепей, затруднявших движение: не все ведь находят к своим услугам разгоряченных лошадей и неловкого кучера!
Забавнее всего было глядеть на старания прохожих успокоить бедных женщин, столь грубо лишенных экипажа. Все выражали им свое соболезнование и симпатию. «Бедные молодые дамы!» — тоько и раздавалось со всех сторон.
Положение их действительно было не из приятных, но они переносили его с удивительной стойкостью, особенно графиня. Ни один мужчина не превзошел бы ее в мужестве. Никто не мог предположить, что в то время, когда их выталкивали из кареты, одна из жертв успела шепнуть преступнику: «Под сиденьем для вас кое-что спрятано. Храни вас бог!»
Еще труднее было бы поверить, что другая женщина, такая встревоженная с виду, прошептала, в свою очередь, несколько нежных слов второму разбойнику.
«Бедные молодые дамы» находили всю эту комедию до того забавной, что с трудом сдерживали смех. Только мысль, что дорогие им люди могли еще находиться в опасности, сдерживала их веселость. Боясь выдать себя, они поспешили вернуться домой. Несколько знакомых молодых людей предложили сопровождать их, на что они охотно согласились.
Толпа, однако, не расходилась, напротив, народ все прибывал, желая видеть место, где произошло такое удивительное событие. Любопытно было видеть ссорящихся и пристыженных охранников. Арестанты же, наоборот, торжествовали. Удача товарищей не могла не радовать их.
Как разъяренный бык, прибежал надзиратель Доминго. Он замахнулся кнутом на узников, осыпая бранью часовых. Доминго вымещал на них угрызения собственной совести, так как узнал о случившемся в кабаке, где засиделся слишком долго. Убежали как раз те четыре арестанта, за которыми приказано наблюдать особенно строго. Он со страхом думал о том, что скажет начальник тюрьмы, узнав о побеге. Арестанты продолжали молча работать, стараясь избегнуть кнута. Зато посторонняя публика потешалась вволю. Многие кричали:
— Viva el senor Domingo, rey de los bastoneros!
Доминго, раздражаясь все более, дошел до бешенства, лицо его стало багрово-красным. Бросившись с кулаками на одного из насмешников, он споткнулся и упал головой в канаву, а когда показался оттуда, лицо его было уже не багровым, а черным. Купание в отвратительной жидкости подействовало на него отрезвляюще. Он думал только о том, как бы поскорее уйти, а главное — вымыться. На его счастье, показался эскадрон кавалерии, летевшей галопом с саблями наголо. Толпа пустилась бежать, думая лишь о собственном спасении. Когда эскадрон промчался мимо, публика уже забыла о «короле тюремщиков», поспешившем скрыться. 31. ПРЕВРАЩЕНИЕ
В то время, как молодые дамы слушают соболезнования окружающих, экипаж, из которого они выдворены, катится по направлению к Аккордаде. Однако никто из сидящих в карете не собирается приближаться к тюрьме: как бы плохо ни стреляли мексиканцы, они могут и не промахнуться. Ривас, видя, что они проезжают мимо старого монастыря, высунулся в окно и сказал кучеру:
— Вы знаете дорогу, укажите ему.
«Ему» означало Крису Року, державшему вожжи. Лошади повернули в указанную Хосе улицу. Узкая улица, окаймленная монастырской стеной, была совершенно пуста. Этого-то и ждал Ривас. Он сказал:
— Придержите лошадей, пусть идут шагом.
В это время Ривас и Керней поспешно переоделись. Великан совершенно преобразился, скрыв свое рубище, покрытое грязью, под длинным плащом, окутавшим его с головы до ног. Карлику приказано было не шевелиться.
Преобразились и Керней с Ривасом. Они были теперь одеты господами, один в синем плаще с бархатным воротником, другой в красном, шитом золотом. Можно было подумать, что один из богатых сеньоров после участия в процессии возвращается в свои владения с друзьями. Верзила, сидевший на козлах, был, вероятно, дворецкий, которому кучер уступил на время вожжи.
Все выглядело вполне правдоподобно. Солнце должно было скоро зайти, и неудивительно, что седоки спешили покинуть большую дорогу, небезопасную для такого блестящего экипажа.
Пока все обстояло благополучно. Опасность поджидала лишь в Эль-Нино. Ривас объяснил Кернею, в чем она состоит:
— У ворот будет пост, человек восемь солдат и сержант. Если ворота будут открыты, лучше всего подъехать тихонько, затем пустить лошадей во всю прыть. Если же ворота закрыты, придется употребить хитрость. Не удастся хитрость — постараемся пробиться силой. Все, что угодно, только не возвращение в Аккордаду!
— О да, я того же мнения.
— Возьмите эти пистолеты. Ведь вы, техасцы, стреляете гораздо лучше нас. Мы предпочитаем холодное оружие, хотя я все же постараюсь использовать другую пару револьверов.
Пистолеты, о которых он говорил, были найдены в карете под сиденьем, где, кроме того, находились три кинжала. Один из них, тонкий, изящный, был типичным дамским украшением.
— Пистолеты заряжены, — сказал Ривас. Замечание, правда, было излишним, так как ирландец уже занялся тщательным осмотром оружия.
Пистолеты были старого образца, с длинным дулом. Они принадлежали, вероятно, отцу графини и дону Игнацио Вальверде.
Осмотр длился недолго, все оказалось в исправности.
— Я ручаюсь, что могу ими убить двоих, — сказал Керней.
— И я тоже, — ответил Ривас, — если не буду ранен первым. Остаются еще кинжалы. Кучера мы исключим, он не должен участвовать в схватке. Ваш друг великан, вероятно, умеет обращаться с ними?
— Еще бы, он был с Бови в Алама и с Фаннингом в Голиаде. Вы можете смело вручить ему кинжал, он сумеет им воспользоваться, если явится необходимость.
Керней передал Крису Року один из кинжалов и сказал ему:
— Крис Рок, нам придется проехать в ворота, охраняемые десятком солдат. Если ворота открыты, вы спокойно проедете. Если же заперты, натяните вожжи и ждите моих расплоряжений.
— Слушаю капитан.
— Вот кинжал. Если услышите выстрелы, значит, время действовать им.
— Позвольте взглянуть на него. Кинжал очень недурен, что я и надеюсь доказать, если представится случай. Ах, кабы я мог избавиться от этого ужасного урода, который копошится у меня между колен…
Ривас прервал его, так как беглецы подъезжали к опасному месту. 32. НЕЖДАННЫЕ ПОЧЕСТИ
В строгом смысле слова Мехико не может быть назван укрепленным городом, однако он защищен стеной, замыкающей все предместья и городские дома. Стена сооружена из каменных глыб и глины. Кое-где виднеются редуты, на которые в революционные времена вкатывают пушки. Стена эта служит не столько для военных, сколько для таможенных целей. Она была воздвигнута ввиду законов о внутренней торговле, из которых главным считалось установление пошлины, называемой «alcabala». Эта пошлина вручается охраняющему ворота караулу. Уплачивается она не при выходе, а при входе в город, за все товары, доставляемые из деревень на рынок.
Сбор этот взимается положительно за все предметы торговли. Продукты ферм и садов, полей и лесов — все обложено таможенным сбором. Смуглый туземец, согбенный под тяжестью дров, принесенных им из лесистых гор, миль за двадцать отсюда, и тот платит пошлину при входе в город. Не имея ни копейки денег, он оставляет в залог свою шляпу и отправляется с непокрытой головой на рынок, получая шляпу лишь при выходе. Миновать же эти ворота невозможно.
Кроме таможенного чиновника, сборщика пошлин, у ворот находится караул и расставлены часовые.
Подобные ворота имеются в конце каждой из улиц, ведущих из города. Одни ворота называются Garita del Nino Perdido, или Ворота Пропавшего Ребенка. Они имеют второстепенное значение с экономической точки зрения, так как сообщаются не с крупными промышленными центрами, а лишь с несколькими деревнями и богатыми дачными домами. Роскошные экипажи поэтому здесь не редкость. От ворот тянется красивая аллея в две версты с двумя рядами высоких деревьев, благодатная тень которых привлекает немало катающейся публики. В конце второй версты аллея сворачивает вправо к Сан-Анхель. Это место представляет собой настоящую западню. Пишущий эти строки сам убедился в том, спасаясь несколько раз от нападения сальтеадоров. Только благодаря своему превосходному коню, он остался цел и невредим.
Извиняюсь перед читателем за это маленькое отступление, замечу только, что часовые, стоявшие в этот день у ворот, не сочли нужным остановить экипаж, возвращавшийся, по их предположению, с утреннего торжества. Напротив, они отнеслись к нему с большим почтением. Неся не раз караульную службу у дворца, они часто видели, что в таких экипажах ездят высокопоставленные лица, а теперь по ливрее кучера догадались, что проезжавшие принадлежат к семье министра. Дежурный унтер-офицер, мечтавший о повышении, желая отличиться перед членами министерства, приказал солдатам приготовиться, и, когда ландо приблизилось, караул отдал честь седокам. Итак, там, где беглецы ожидали найти гибель, их встретили не только мирно, но и с военными почестями! 33. НЕ ВОССТАНИЕ ЛИ ЭТО?
Когда экипаж проехал и часовые вернулись на свои места, у сержанта, однако, вдруг появилось сомнение, заставившее его встревожиться. Да, карета явно принадлежала дону Игнацио Вальверде, это были его лошади, на кучере его ливрея. Но люди в экипаже ему были незнакомы, как и Хосе, который, считаясь запасным кучером, никогда не возил своих господ во дворец или туда, где сержант мог его видеть.
Сидевшего на козлах верзилу он вообще видел впервые, а один из находящихся в карете вызвал у него какие-то смутные воспоминания.
— Тысяча чертей! — воскликнул он, глядя вслед удаляющемуся экипажу. — Да ведь это мой бывший начальник, капитан Руперто Ривас! Я только на днях слышал, что он стал сальтеадором и посажен в тюрьму! Что все это значит?
Экипаж, между тем, солидно отъехав сажен на пятьдесят от ворот, вдруг понесся с неожиданной для такого блестящего выезда скоростью, и сержант увидел, что сидящий на козлах великан осыпает лошадей ударами кнута. С чего бы это? Это более чем странно!
В то время, как сержант предавался этим размышлениям, он услыхал пушечные выстрелы. Один раздался в крепости, другой — у Чапультепекского военного училища. Но это еще не все. Вдруг начался колокольный звон. Сначала зазвонили в соборе, затем в Аккордаде, в монастыре Сан-Франциско и других церквах. Бум! — снова пушечный выстрел из крепости. Бум! — отвечает ему выстрел из Чапультепека. Это условные сигналы, которыми обмениватся оба форта. Что бы это могло значить?
Этот вопрос занимал не одного сержанта, но и всех солдат, сержанта даже менее других, так как ему уже довелось быть свидетелем нескольких революций и множества восстаний.
— Меня не удивит, если дело дошло до восстания, — спокойно сказал он.
— Кто же может поднять восстание? — заметил один из солдат, взволнованный возможностью бунта.
Перебрали несколько имен известных военных, не зная, однако, на каком остановиться. Нет, здесь было что-то иное…
Все внимательно прислушивались, ожидая ружейных залпов. Большинству эти залпы пришлись бы по душе, не потому, что они ненавидели диктатора, напротив, они все симпатизировали Деревянной Ноге, но восстание дало бы им возможность принять участие в общем грабеже.
Сержант же продолжал размышлять о проехавшей карете, предполагая, что она причастна к происходящему. Уверенность подтверждалась присутствием в ней его бывшего капитана, явно куда-то спешившего. Может быть, он стремился в деревню Сан-Августин, где стояло несколько полков? Не примкнули ли они к революционной партии?
Сержант начинал сильно волноваться, терзаясь вопросом, к какой партии примкнуть. Оставаясь столько времени верным Санта-Ане и ничего этим не достигнув, чем рисковал он изменив? Может быть, этим путем он скорее достигнет столь желанных офицерских погон?
В то время, как он был занят этими честолюбивыми мыслями, снова раздались пушечные выстрелы. Ни сержант, ни солдаты не могли ничего понять. Это было точно предвестником бури — так думали они, по-прежнему ожидая ружейной перестрелки. Ожидание их, однако, не оправдалось, и только колокола продолжали звонить, точно весь город был охвачен пожаром.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Караул уже потерял всякое терепение, не надеясь более на восстание, когда послышался звук рожка.
Все бросились за своими ружьями, продолжая прислушиваться. Через минуту показался эскадрон гусар, несшийся во весь опор.
— Стой! — вскричал офицер громовым голосом, и весь эскадрон остановился как вкопанный. — Сержант, не видали ли вы экипаж, запряженный серыми лошадьми, с пятью седоками?
— В нем было только четверо, сеньор полковник.
— Четверо? А кучер в голубой с серебром ливрее был?
— Да, господин полковник.
— Это, конечно, тот самый экипаж. Как давно он проехал?
— Несколько минут назад. Еще пыль не улеглась.
— Вперед! — вскричал полковник.
Снова раздался сигнал, и гусары понеслись галопом, оставив сержанта и его команду в неописуемом удивлении. Один из часовых проговорил разочарованно:
— Нет, это не восстание.
34. ПОПЛАТИВШИЙСЯ КУЧЕР
— Сколько предусмотрительности! Сколько решительности! — восхищался Ривас, в то время как ландо катилось все быстрее и быстрее. — Удивительно! Да, что касается ловкости, то надо отдать справедливость женщинам, они поразительно ловки! Ах, моя храбрая Изабелла, она достойна быть женой военного! Надо, однако, признать, что половина заслуги принадлежит сеньорите Вальверде, а это уже относится к вам, дон Флоранс…
Керней не сомневался в этом, но он был слишком озабочен, чтобы поддерживать разговор. Обнаружив под сиденьем небольшую пилу, он старался распилить ею свою цепь. Молодой ирландец принялся за это, едва миновали ворота. Работа была не из легких, так как каждое звено было толщиной в палец.
Экипаж продолжал нестись на полной скорости, так как это было единственным спасением для Риваса и его спутников. Нужно было отъехать от города как можно дальше.
— Заметили вы, — сказал Ривас Кернею, — сержанта, отдававшего нам честь?
— Да, у него был такой вид, точно он отдавал честь самому диктатору.
— Он узнал ливрею кучера.
— Вы думаете, он пропустил нас намеренно?
— Не знаю, хороша ли память у него, а я сразу же узнал в нем капрала, который когда-то служил в моем отряде. Но он такой флюгер, что ему доверять нельзя, он уже не раз менял свои убеждения.
— А, наконец-то!.. Они проснулись! — воскликнул Ривас, услыхав пушечные выстрелы и звон колокола. — Черт возьми! Дело принимает серьезный оборот. Но с парой таких лошадей, как наши, мы успеем спастись, если только…
— Что «только»? — спросил Керней, прочитав тревогу на лице Риваса.
— Если кавалерия отправится по нашим следам, то, конечно, догонит нас. Кучер, гони что есть духу!
Кони неслись как вихрь, поднимая целое облако пыли. Дорога вела в Сан-Анхель.
Вдруг Ривас заметил странное движение у форта, при этом лицо его стало еще мрачнее.
— Santo Dios! — вскричал он. — Случилось то, чего я опасался. Взгляните, сеньор!
Керней увидел множество людей, выбегавших из ворот укрепления. У них не было ни лошадей, ни оружия, но Ривас прекрасно знал, что они тотчас найдут и то, и другое. Он знал также, что это уланы, считающиеся прекрасными наездниками, и что им ничего не стоит догнать карету с беглецами.
Несмотря на сильное волнение, однако, он не терял надежды.
— Оставьте пилу! — крикнул он Кернею. — Теперь не время этим заниматься. Нам нужно как можно скорее покинуть экипаж.
Перед Койоаканом дорога разветвлялась. Ривас приказал свернуть направо, продолжая гнать. Проехав еще с милю, он велел остановиться и увлек Кернея из экипажа.
— Бросайте вожжи, Крис, — сказал Керней техасцу, — распрягайте лошадей и следуйте за нами.
Крис поспешно соскочил с козел вместе с карликом.
— Отрежьте все, кроме уздечек!
Техасец принялся за дело с ножом в руках, Керней помогал ему, а Ривас, держа лошадей, распускал вожжи. Вскоре кони были совершенно распряжены, на них оставались только хомуты да уздечки.
— Оставьте хомуты, — сказал Ривас, боясь, чтобы не было задержки. — Мы сядем по двое на лошадь, но прежде всего займемся им…
«Им» означало Хосе, который продолжал сидеть на козлах.
— Крис, стащите его с козел, привяжите к колесу!
Техасец мгновенно исполнил приказание, и кучер оказался крепко привязанным к колесу. Но это было не все. Крису пришлось совершить еще одну жестокость. Он запихал бедному малому в рот ручку его собственного кнута. Кучер был лишен возможности кричать и двигаться. Он видел, как четверо узников, сев по двое на лошадей, умчались. Один только карлик решился выразить ему свое соболезнование и насмешливо прокричал на прощанье:
— Желаю приятного путешествия! Ха-ха-ха!
35. ПО ДВОЕ НА ЛОШАДИ
Вскоре крестьянам, работавшим на полях, представилась странная картина: две лошади, каждая с двумя седоками на спине, скакали по дороге во всю прыть, на одной из них всадники были в красной и синей мантии, на другой сидел великан, а за спиной его каое-то существо, похожее на обезьяну. Остатки сбруи, вожжей, хомуты болтались по бокам лошадей, при этом за топотом копыт можно было различить и звон цепей.
Поселянам, однако, недолго пришлось дивиться на это зрелище. Всадники очень быстро скрылись в чаще.
— Если бы не цепи, я мог бы сказать, что мы уже спасены. Черт возьми! А где же пила?
— Вот она, — ответил Керней, распахивая плащ.
— Вы предусмотрительнее меня. Я, признаться, совсем забыл про нее, а между тем она так нам нужна! Дали бы только время спрятаться! Но кроме уланов Чапультепека, за нами гонятся, кажется, гусары из города.
Керней полагал, что Ривас знает какой-то тайник. Но где он может находиться? Лесистые горы могли бы послужить убежищем беглецам, но как до них добраться?
Словно услышав его мысли, Ривас ответил:
— Терпение, мой друг! Сейчас я покажу вам место — настоящий лабиринт, который сбил бы с толку самого Дедала. Впрочем, судите сами, вот он!
Ривас указал на серый утес, бесконечными уступами шедший до самого леса. Не очень высокий, он был весь покрыт какими-то ползучими растениями.
— Педрегаль! — радостно воскликнул Ривас. — Ах, как я рад его видеть! Он уже спасал мне жизнь, и я надеюсь, что на этот раз мы найдем в нем спасение. Только надо спешить! Вперед!
Лошади, пущенные снова вскачь, вскоре очутились перед утесом, загородившим им дорогу.
— Больше они нам не нужны, — сказал Ривас.
Все четверо спешились. Крис Рок продолжал держать лошадей под уздцы.
— Мы оставим их пока здесь, — сказал мексиканец. — Однако они могут заржать и выдадут нас. Через час нам уже нечего будет бояться, наступит темнота, но теперь…
Он остановился в раздумье. Техасец, наблюдавший за ним, сказал Кернею:
— Что, он хочет избавиться от лошадей?
— Это необходимо.
— Предоставьте это мне. Держите одну, капитан.
Техасец вынул нож и острием проткнул животному ухо. Лошадь громко заржала, поднялась на дыбы, затем рванулась и исчезла в чаще. Вторая лошадь, подвергнутая такой же пытке, тоже мгновенно скрылась из глаз беглецов.
— Браво! — похвалил Ривас, вышедший, казалось, из большого затруднения. — Теперь продолжим путь, надеясь только на себя. Идем!
Накинув вожжи на выступ, он стал карабкаться вверх, увлекая за собой товарища. Не было ни малейшей тропинки. Приходилось хвататься руками за уступы, поросшие кактусами и другими колючими растениями. Техасец тянул за собой терпеливо молчащего карлика. Минуты через две они совершенно исчезли в чаще, и вовремя: тут же раздался топот кавалерии, пронесшейся мимо укрывшего их утеса. 36. ПЕДРЕГАЛЬ
Окрестности Мехико чрезвычайно интересны в геологическом отношении. Ни один уголок земного шара не представляет, пожалуй, столько данных для изучения истории и свойств горных пород. Для геолога самый большой интерес, конечно, представляет Педрегальское плоскогорье, находящееся на юго-западе столицы и примыкающее к горе Адхуско. Это массы лавы, выброшенной на поверхность. Вещество это приняло при остывании всевозможные формы и растеклось на много миль, благодаря чему местность почти непроходима. Мексиканская лошадь и даже мул, привычные к горам, как козы, передвигаются здесь с большим трудом. Для пешехода же эта местность полна опасностей: приходится беспрестанно карабкаться на скалы либо спускаться в глубокие, опасные овраги.
Почва покрыта кактусами и колючками. Встречаются, однако, маленькие оазисы, где мирный индеец занимается земеледелием, или скрываются, чтобы избежать расправы, люди менее мирного нрава, и далеко не всегда преступники, скорее патриоты.
Наша четверка представляла собой именно такого сорта беглецов.
Местность была, по-видимому, хорошо знакома мексиканцу.
— Не удивляйтесь, что я так хорошо знаю Педрегаль, — сказал он Кернею, — ведь это почти моя родина. Еще ребенком я лазил по этим скалам, разыскивая птичьи гнезда и расставляя силки. По этой тропинке мы доберемся до места, где уже нечего бояться быть настигнутыми, по крайней мере, в эту ночь.
Они продолжали продвигаться, хотя и с большим трудом, пробираясь между скалами, цепляясь за кактусы. К счастью, цель, к которой они стремились, была близка: это была небольшая пещера, в которой можно было стоять во весь рост и не бояться, что тебя заметят с окружающих скал.
Ривас сказал Кернею:
— Теперь вы можете продолжить начатую работу, нам никто не помешает. Говоря это, он сильно натянул цепь. Через несколько минут одно звено было распилено, и цепь распалась.
— Caballero! — вскричал мексиканец, точно провозглашая тост. — Пусть наша дружба будет не менее крепка, чем эта цепь, но соединит нас навеки!
Но это было еще не все. Предстояло разъединить Криса Рока и навязанного ему спутника.
— Капитан, — попросил техасец, — распилите цепь как можно ближе к моей ноге. Мне понадобится больше свободы движений, чем ему. Пусть всю тяжесть цепи волочит этот урод, черт бы его побрал!
Свирепый тон Криса как нельзя более соответствовал противному визгу пилы.
Карлик, присев на корточки, все время молчал, только глаза его были полны злобы. В то же время он, видимо, трусил, так как не знал, как с ним поступят. Может быть, перережут горло, чтобы избавиться от него? Было отчего дрожать.
Как только цепь была распилена, Керней, Ривас и Крис Рок отошли в сторону. Карлик понял, что они совещаются о его участи.
— Не знаю, право, что нам делать с этим животным, — сказал Ривас. — Его нельзя оставлять здесь: он нас выдаст. Привяжем — закричит и тоже выдаст. Слышите? Погоня близка.
Действительно, звук рожка подтвердил слова мексиканца.
— Но почему бы не связать его, заткнув ему рот? — спросил Крис.
— Можно, если солдаты пройдут здесь, они подберут его. Но если никто сюда не придет?
— А, понимаю, — произнес ирландец. — Вы хотите сказать, что он тогда умрет с голоду?
— Вот именно. Он, может быть, и заслуживает этого, но мы ему не судьи и не имеем права быть его палачами.
— Вы совершенно правы, — поспешил ответить Керней.
— А вы как думаете, Крис Рок? Что нам с ним делать?
— Убить его было бы менее жестоко, чем связать, но ни в том, ни в другом нет необходимости. Я предлагаю таскать его за собой. Если он нас будет очень затруднять, я взвалю его себе на спину. Поклажа противная, но не особенно тяжелая.
Порешили на этом и снова отправились в путь. Крис Рок вел карлика на цепи, как зверя. Только так и возможно было не опасаться, что он выдаст их. Он мог бы криком привлечь внимание преследователей, но Крис Рок выразительным жестом дал понять, что его в таком случае ожидает. 37. ПОДОЗРЕНИЕ В СООБЩНИЧЕСТВЕ
— Очень подозрительно, чтобы не сказать более! Если же это простое совпадение, то оно просто поразительно! Выбрать именно эту карету из множества других! Черт возьми!.. Это не может быть случайностью!
Так рассуждал сам с собою диктатор, когда ему доложили о случившемся на улице Платерос. Как ни был краток рапорт, в нем все же упоминались имена беглецов, а также владельца кареты, в которой они спаслись. Кто были сидевшие в экипаже дамы, угадать не составляло труда.
Первое сообщение об этом происшествии ему сделал посланный от Сантандера. Тот не мог явиться сам, занятый распоряжениями о немедленном выступлении гусаров. Никогда, кажется, беглецы не были преследуемы с таким рвением, и никто, пожалуй, не был огорчен неудачей в такой мере, как Сантандер. Впрочем, ему не уступал в этом и Санта-Ана. Ривас, опасный враг на поле битвы, счастливый соперник в любви, изгнанник, которого он только что видел униженным, в кандалах, снова свободен! Конечно, еще рано считать дело проигранным. Эскадрон гусар, пущенный в галоп, пушечные выстрелы и звон колоколов могли его поправить, не так трудно поймать четырех арестантов, скованных попарно и удирающих в парадной карете. Но Санта-Ана по опыту знал, что можно спастись от погони и при худших обстоятельствах. Он приходил в ярость при одной мысли о возможности неудачи и то садился, то вскакивал с места, поминутно спрашивая, нет ли известия о беглецах, чем приводил в недоумение адъютанта, получившего приказание немедленно уведомлять обо всем, что узнает нового: генералиссимус был встревожен бегством каких-то четырех арестантов, точно дело шло о проигранном сражении.
Санта-Ана едва владел собой. Он посылал проклятья то тому, то другому, строя всевозможные предположения, из которых самым тяжелым было подозрение некоторых лиц в соучастии.
— А, графиня, — говорил он сам себе, — вы, конечно, умны, это бесспорно! Но если я обнаружу ваше соучастие, вам придется плохо… Титул, богатство — ничто не спасет вас от моего гнева. В тюремной камере, где я смогу доставить себе удовольствие посетить вас, вы не будете так горды и пренебрежительны, какой были в моем дворце.
— Дон Педро Ариас! — доложил адъютант о начальнике тюрьмы.
— Пусть войдет.
Начальник тюрьмы вошел с крайне расстроенным лицом. Прием, оказанный ему диктатором, был не из любезных.
— Что это значит! Вы распустили своих арестантов! Теперь, пожалуй, в Аккордаде не осталось уже ни одного человека!
— Excelentissimo, я принужден сознаться, что четыре арестанта…
— Да, из которых двое подлежали особо строгому надзору!
— Да, признаюсь, но…
— Ваши оправдания не требуются! По делу будет назначено следствие. В настоящую минуту я требую от вас лишь подробного изложения всего происшедшего. Я желаю знать мельчайшие подробности, относящиеся к побегу. Прежде всего, объясните мне, почему вы послали этих четверых на очистку улиц?
— По приказанию полковника, который действовал сообразно желанию вашего превосходительства.
— Это так, но вы должны были позаботиться о надежной охране.
— Я отправил их в сопровождении старшего надзирателя Доминго, к которому питал особое доверие. Его поведение в этот день было исключением. Он увлекся общим праздничным настроением и позволил себе выпить с друзьями, задержавшими его в трактире. Только этим и можно объяснить его оплошность.
— Мне говорили, что в карете были две дамы. Вы знаете, кто это?
— Графиня Альмонте и донья Луиза Вальверде. Отцу последней и принадлежал экипаж.
— Я это знаю. Мне говорили, что экипаж остановился как раз возле арестантов. Верно ли это?
— Да, ваше превосходительство! Лошади, испугавшись, бросились в сторону и наехали на кучу грязи. Кучер не сумел справиться с ними. Четыре арестанта, воспользовавшись этим, завладели каретой. Двое сели в карету, а другие двое на козлы. Они выхватили у кучера вожжи и пустили лошадей вскачь. Часовой на дороге не успел задержать экипаж. Караул у ворот El-Nino-Perdido пропустил их без оклика, начальник караула узнал карету одного из министров вашего превосходительства, он не осмелился остановить ее.
Эта искусная лесть смягчила душу диктатора, спросившего уже более спокойным тоном:
— Не были ли причастны к происшедшему дамы, сидевшие в экипаже? Или это простая случайность?
— Не разрешите ли мне, ваше превосходительство, немного подумать?
— Думайте сколько хотите, я требую только, чтобы вы высказались вполне откровенно.
Начальник тюрьмы перебрал мысленно все, что знал о поведении двух дам до изгнания их из кареты и после него. Все эти сведения склоняли его к мнению, что молодые женщины не могли быть соучастницами побега. Он ответил диктатору, что положительно не в состоянии разобраться в этом вопросе. За столь неопределенный ответ был холодно выпровожен и, возвращаясь в Аккордаду, не мог не допустить, что, пожалуй, придется отказаться от должности с хорошей квартирой и большим окладом и переселиться в одну из вверенных ему камер. 38. ДОНЕСЕНИЕ О ПОГОНЕ
    продолжение
--PAGE_BREAK--Диктатор с возрастающим нетерпением ожидал возвращения гусар или, по крайней мере, каких-либо известий о погоне. Но только под вечер ему удалось услышать их из уст Сантандера, явившегося во дворец, несмотря на поздний час.
— Ну, что, захватили? — спросил Санта-Ана.
Вопрос этот был предложен с сомнением в голосе, так как ответ можно было прочитать на лице полковника, чей мундир, весь покрытый пылью, утратил свой обычный блеск.
— Нет, ваше превосходительство, они еще на свободе.
Санта-Ана позволил себе высказать свое негодование в таких выражениях, какие вряд ли подобают особе, занимающей столь высокий пост. Полковник объяснил, что, находясь, по счастью, в Масе, он имел возможность отправить гусар в погоню сразу же, как только узнал о случившемся. Он отдал приказ нескольким полкам быть наготове на случай, если придется разослать людей по всем направлениям.
— Прикажите арестовать сержанта, выпустившего преступников из города.
— Уже сделано.
— Что же было дальше?
Сантандер сообщил, что сам пустился в погоню по дороге в Сан-Анхель. Там крестьяне в поле рассказали, что видели карету. Карета была вскоре найдена, но без лошадей, посреди дороги, с привязанным к колесу кучером. Он сказал, что беглецы ускакали по дороге в Сан-Антонио. Сантандер, поспешивший за ними, убедился вскоре, что они скрылись в чаще. Несмотря на все усилия, разыскать их на смогли, только лошади без седел и седоков пронеслись как бешеные мимо гусар. Чаща была обыскана вся без малейшего результата.
— Caramba! — вскричал Санта-Ана. — Иначе и быть не могло. Если бы вы знали эту местность так же хорошо, как я, вы отказались бы от всяких поисков. Я уверен, что они скрылись в Педрегале.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен. Искать их — напрасная трата времени. Это настоящий лабиринт. Но что же вы делали потом? Продолжайте.
— Мне почти нечего прибавить к тому, что я уже рассказал, ваше превосходительство. Стало уже совсем темно, когда мы узнали, что беглецы укрылись в горах.
— Как вы это узнали?
— По их следам. Но как только настала темнота, я не счел возможным продолжать поиск, отложив его до утра. По всем направлениям, однако, посланы уланы и гусары, чтобы беглецы не могли уйти.
— Прекрасно, ваш план хорош, однако я все же сомневаюсь, чтобы удалось захватить беглецов в Педрегале. Один из них слишком хорошо его знает, чтобы не суметь, несмотря на расставленные пикеты, добраться до верного убежища. Ах, будь прокляты эти горы с их чащами и пещерами! Но я добьюсь того, что уничтожу всех! Я велю их вешать и расстреливать до тех пор, пока не останется ни одного во всей стране! Я желаю неограниченной власти над Мексикой! Я стану ее императором!
Возбужденный иллюзией неограниченной власти и жаждой мести, столь же сладкой для деспота, как кровь для тигра, он встал с кресла и стал ходить взад и вперед, страшно волнуясь и жестикулируя.
— Да, сеньор полковник, другие заботы помешали мне уничтожить всех этих негодяев, но наша победа над техасцами даст мне, наконец, возможность расправиться с ними. Беглецы должны быть пойманы во что бы то ни стало! Вам, Карлос Сантандер, я поручаю командование экспедицией. Разрешаю взять столько людей, лошадей и денег, сколько сочтете нужным, и, — прибавил он, понизив голос и подойдя к Сантандеру поближе, — если вам удастся привести ко мне Риваса или хотя бы принести его голову в таком виде, чтобы я мог узнать ее, я поблагодарю уже не полковника, а генерала.
Выражение лица Санта-Аны при этом было поистине дьявольское. Немногим, впрочем, уступало ему в этом отношении лицо его собеседника. 39. В ГОРАХ
— Ночь будет очень темная, — сказал Ривас, взглянув на горы и на небо.
— Что же, это к лучшему?
— С одной стороны, да, с другой — нет. Кавалерия, отправленная в погоню, конечно, окружит Педрегаль, поставив пикеты везде, где возможен выход. Если бы светила луна, чего, слава богу, нет, мы едва ли могли бы надеяться пройти незамеченными.
Ривас сделал товарищам знак остановиться, а сам осторожно взобрался на уступ, чтобы оглядеться.
— Нам нужно достигнуть гор до утра. Если бы мы были беглыми бандитами, мы могли бы спокойно оставаться здесь, так как мексиканские власти не особенно преследуют их. Но мы, к несчастью, не те преступники, которые терпимы для властей. Как бы ни был непроходим Педрегаль, через несколько часов его окружат и обшарят. Если нам не удастся выйти из него ночью, мы погибли.
Сумерки длятся в этой местности всего лишь несколько минут. Не успел Ривас произнести эти слова, как наступила полнейшая темнота. Беглецы продолжали осторожно двигаться за мексиканцем. Через полчаса блужданий среди скал и колючих кактусов Ривас вдруг остановился, сделав знак товарищам прислушаться. Что-либо рассмотреть в темноте было немыслимо. Вскоре они расслышали голоса, и на одном из уступов мелькнул огонек.
— Пикет, — прошептал Ривас. — Они играют в карты и, пока увлечены игрой, им не до нас. Я знаю место, где они расположились, мы можем обойти его стороной. Бодритесь!
Он оказался прав. Искусно обойдя солдат, Ривас и его спутники благополучно выбрались из Педрегаля, в то время как игроки весело продолжали партию. Минут через двадцать беглецы уже поднимались на гору Адхуско. Теперь они были в безопасности и, пройдя еще немного, решились отдохнуть.
— Друзья, — сказал Ривас, — мы можем больше не спешить. Опасаться нечего.
После небольшого отдыха беглецы продолжили подъем на гору. Вдали был слышен звон колоколов — полночь. Ривас сорвал лист и, поднеся его к губам, издал странный звук… Легкий свист ответил ему. По мере того как они продвигались, обмен сигналами продолжался. Наконец Ривас остановился.
— Quien vive? — раздался голос.
— Еl capitan! — ответил Ривас.
Он издал радостное восклицание, услыхав ответ, обещавший им полную безопасность. Склон горы становился все круче. Достигнув вершины, беглецы увидели, наконец, человека, отвечавшего на сигналы Риваса. Керней и техасец были поражены его странным видом. Насколько можно было разглядеть в темноте, он был в монашеской рясе. Они прошли мимо него молча, только Ривас прошептал ему на ухо несколько слов. Затем все продолжали путь, который становился все тяжелее по мере того, как поднимались выше. Но цель уже была близка. 40. ВЕРНЫЙ ДВОРЕЦКИЙ
Место, где остановились беглецы, было площадкой, за которой подымался высокий утес. Ее окружали деревья с большими широкими листьями, типичные для мексиканской флоры. У самой скалы виднелось строение.
— Вот мое скромное жилище, господа! — сказал Ривас. — Прошу вас оказать мне честь войти в него.
В темноте можно было различить два окна, между которыми находилась дверь, напоминавшая вход в пещеру. При их появлении им навстречу бросился еше один человек, радостно воскликнувший:
— Господин капитан, вы на свободе! Какое счастье! Дон Руперто! Да будет благословенно небо!
— Спасибо, мой добрый Грегорио! Спасибо! Но надо благословлять за это одну прекрасную даму, и даже двух.
— Сеньор капитан, по крайней мере, одну я знаю, и клянусь, что во всей Мексике…
— Хорошо, хорошо… Теперь не время говорить о сеньорите, — с живостью заметил Ривас. — Мои друзья и я умираем с голоду.
— К несчастью, у меня мало съестного, но я сейчас разбужу повара.
— Нет, нет. Мы удовольствуемся холодным мясом. К тому же, мы настолько же утомлены, насколько голодны, и чем раньше уснем, тем лучше. Пойдите же, посмотрите, что вы можете дать нам поесть и выпить. Или погреб тоже опустел?
— Нет, сеньор, без вас не было откупорено ни одной бутылки. Я говорю, понятно, о дорогом вине. В ваше отсутствие мы пили простое канарское.
— О, в таком случае, дело не так плохо. Принесите же нам бутылку мадеры, бутылку бургундского и старого «Педро Хименес». А мои сигары, существуют они еще?
— Как же, сеньор, я все гаванские сигары спрятал под замок и раздал лишь те, что попроще.
— Вы примернейший дворецкий, Грегорио. Принесите же нам скорее вина и сигар. Мы не курили уже целую вечность.
Разговор этот происходил в полумраке длинного коридора, которым они шли. В конце его через открытую дверь виднелся свет. Ривас жестом пригласил Кернея и Рока войти в комнату. Он не собирался, видимо, угощать карлика дорогими винами и сигарами, поэтому, указав на него Грегорио, сказал вполголоса:
— Уведите его и заприте где-нибудь. Дайте ему есть, а главное, наблюдайте, чтобы не убежал.
— Слушаю, сеньор, все будет исполнено.
Говоря это, дворецкий схватил карлика за ухо и повел по коридору.
Ривас поспешил к своим друзьям, вошедшим в большую комнату, вся меблировка которой состояла из длинного стола и стульев, обтянутых кожей, как принято в Мексике. Здесь было больше оружия, чем мебели. Ружья, сабли и всевозможные доспехи, висевшие по стенам, придавали комнате вид арсенала.
— Теперь, друзья, — сказал Ривас, заметив тревожное выражение на лицах своих гостей, — вам нечего больше бояться. Я сожалею только, что не могу предложить вам лучшего ужина, который будет. Однако это все же лучше того, чем кормили нас в Аккордаде. Что это была за пища! Она одна могла бы служить наказанием!
— Ах! — заметил Керней. — Если бы вы испытали то же, что мы, когда были взяты этими людьми в плен, вы сочли бы аккордадские кушанья Лукулловым угощением.
— Чем же вас кормили в плену?
— Полусырыми бобами, а очень часто просто ничем в течение целых суток.
— Черт возьми! — воскликнул мексиканец. — Меня эта жестокость не удивляет. Санта-Ана только так и может поступать со своими врагами, будь они его соотечественниками или иностранцами. Никогда наша страна не видала более жестокого тирана. Слава богу, его царствование подходит к концу. Я имею основания надеяться на это.
Разговор был прерван приходом дворецкого, поставившего на стол бутылки, стаканы и ящик с сигарами. Ривас стал угощать своих гостей.
Через минуту дворецкий снова появился, нагруженный таким количеством холодных яств, которое должно было вполне удовлетворить узников, покинувших Аккордаду: холодное мясо, дичь, маисовый хлеб, всевозможные фрукты…
Беглецы оказали должную честь ужину. Перенесенные лишения до крайности утомили их. Поэтому, утолив голод, они с радостью восприняли сообщение Грегорио:
— Ваши комнаты готовы!
41. БЕСПОКОЙСТВО
— Луиза, вы видите солдат?
— Где?
— Вон там, они несутся галопом…
— Да, теперь я их вижу! Ах, Изабелла, только бы они не догнали кареты. О боже!
— Теперь самое время уповать на бога! Во всяком случае, я надеюсь, что солдаты их не догонят. Раз карету не остановили у ворот, она должна быть уже далеко… Успокойтесь, моя дорогая, и поверьте, что они сумеют избежать опасности.
Разговор этот происходил под звон колоколов и пальбу пушек. Молодые женщины переговаривались, сидя на асотее дома дона Игнацио, куда они взошли тотчас по приходе домой.
С биноклями в руках они следили за происходившим на дороге. Карета, завернув за Койоакан, исчезла, они видели затем лишь солдат, несшихся в погоню. Это были гусары. Вскоре все пропало в столбе пыли, поднятой лошадьми.
Затем прекратились выстрелы и звон колоколов. Все затихло, и город успокоился. Только Луиза Вальверде и ее подруга были охвачены волнением. Они переживали как за участь беглецов, так и за свою собственную. Они начали думать о последствиях своего участия в побеге арестантов. Чем же это кончится, если экипаж и беглецы будут настигнуты?
Как объяснить, почему в экипаже оказались спрятанными кинжалы, пистолеты и, в особенности, пила и мужские плащи?
Для чего понадобились они молодым женщинам, выехавшим на прогулку? Они не боялись измены кучера, но опасались, что если все вещи будут найдены, судьба их решена…
Беспокойство сильно подействовало на молодых женщин, которым не с кем было даже посоветоваться. Дон Игнацио, узнав о случившемся, пришел в ярость: его экипаж, лошади — все пропало! Что сказал бы он, если бы знал, что и пистолеты его подверглись той же участи?
Между тем, подругам было не с кем посоветоваться, как быть. Признаться дону Игнацио? Положиться на его доброту? Луиза и Изабелла просидели долгое время, не зная, на что решиться. Спасти их мог лишь дон Игнацио. Он может сказать властям, что собирался в этот вечер с дочерью и графиней в дачное поместье. Таким образом, присутствие в экипаже оружия не возбудило бы ничьего подозрения. Что же касается теплых плащей, то и они могли пригодиться прохладным вечером в неблизкой дороге.
Кроме пилы, наличие которой было бы невозможно объяснить, подруг могли выдать чувства, питаемые ими к беглецам.
Несколько часов, проведенных вдвоем, немного успокоили девушек. Наконец, пришли первые вести. Хосе вернулся вместе с экипажем и лошадьми. Но это все! Не было ни оружия, ни пилы, ни плащей, ни беглецов!.. Это рассказала Пепита, прибежавшая сообщить новость своей госпоже. Девушки хотели немедленно видеть Хосе, но он в это время отвечал на вопросы дона Игнацио, который с разгневанным видом смотрел на изрезанную сбрую и загнанных лошадей.
Когда дона Игнацио вызвали во дворец, Хосе поспешил к молодым сеньоритам. Они сначала так закидали его вопросами, что он едва успевал отвечать, но мало-помалу они успокоились, хотя и продолжали прерывать его ежеминутно.
Он рассказал им все вплоть до того, что беглецы беспрепятственно достигли Педрегаля.
— Да будет благословенна Святая Дева! — восклицают радостно подруги.
— Какое счастье! — прибавляет графиня. — Руперто Ривасу так же хорошо знакомы все тропинки в Педрегале, как аллеи в Аламеде.
Луиза, встав на колени перед образом святой Гваделупы, вознесла к ней горячие молитвы благодарности.
Хосе, окончив рассказ, продолжал стоять, хотя вовсе не ждал обещанного вознаграждения, в чем он наивно и сознался. Но графиня помнила свое обещание.
— Отважный и преданный слуга, — сказала она, — возьмите это. Вы их вполне заслужили.
Говоря это, графиня сняла с себя цепочку с часами и протянула Хосе.
— Возьми также и это, — прибавила Луиза, сняв с пальца бриллиантовое кольцо и подавая его Хосе.
— Я не приму ни того, ни другого, сеньориты, я достаточно вознагражден тем, что мог услужить вам…
— Но, Хосе, разве вы забыли наше условие? Я настаиваю, чтобы вы приняли наши подарки.
— Хорошо, но не ранее, чем мы будем уверены в спасении беглецов. До тех пор я прошу считать графиню своим кредитором.
— В таком случае я заплачу ему! — воскликнула Пепита и, бросившись ему на шею, громко поцеловала. — Впрочем, — прибавила она, — за что я целую этого человека? Ведь он только исполнил свой долг… Ха-ха-ха! Смех Пепиты не смутил Хосе: поцелуй, так давно желанный, подавал ему надежду стать, наконец, счастливым супругом Пепиты. 42. СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ
— Где я, черт возьми!
Таков был вопрос, который предложил сам себе Керней, проснувшись на другое утро после вполне удавшегося побега. Он лежал на походной кровати, устланной пальмовыми листьями, вместо одеяла покрыт плащом, взятым из кареты дона Игнацио. Протерев глаза, чтобы удостовериться, что он не галлюцинирует, Керней сел на свое ложе и начал рассматривать комнату и ее обстановку. Квадратная комната имела не более девяти футов в длину и ширину. Вместо окна — лишь небольшое круглое отверстие, без стекол и ставней. Вместо мебели стоит один только стул, на котором лежат пара пистолетов и его собственная шляпа. Больше ничего, если не считать стоящих на полу сапог и рядом с ними бутылки с воткнутым в горлышко огарком. Накануне, изнемогая от усталости, он заснул моментально.
— Что за странная конура! — сказал он. — Она похожа на каюту или на тюремную камеру.
Однако замеченные им изображения святых, кресты и всевозможные образки навели его на другую мысль.
— Это, должно быть, древний монастырь, — сказал он сам себе, — я слышал, что в прежние времена в Мексике выбирали для постройки монастырей самые недоступные места.
«Есть ли еще здесь монахи? — подумал он и вспомнил встреченных накануне людей в монашеском облачении. — Во всяком случае, странно, что капитан может быть настоятелем монастыря. Но если члены этой обители согласятся приютить нас, я буду им более чем благодарен».
    продолжение
--PAGE_BREAK--Он снова растянулся на своем ложе, обводя комнату глазами. На белых оштукатуренных стенах виднелись кое-где длинные желтые потеки и проступившая от сырости плесень. Одним словом, если это и был монастырь, то времена его процветания, очевидно, давно прошли.
Предаваясь этим размышлениям, Керней вдруг заметил, что в полуотворенных дверях кто-то стоит. Он повернул голову и увидел человека, одетого в длинную рясу и сандалии. Четки, распятие, клобук — все указывало на принадлежность его к монашеству.
— Я пришел узнать, как сын мой провел ночь, — сказал он, увидев, что Керней не спит. — Надеюсь, что свежий горный воздух способствовал ему?
— Да, — ответил ирландец, — я спал превосходно. Не припомню даже, когда я так хорошо спал. Но где же…
Он встал с постели и пригляделся к монаху пристальнее, а когда узнал, так поразился, что не смог сразу произнести и слова: перед ним стоял человек, с которым он провел столько печальных дней в самом близком общении!
— Ах, это дон Руперто Ривас!
— Я, сын мой, — ответил монах с тем же смиренным видом.
Керней, разразившись смехом, воскликнул:
— Вот уж в ком я никогда бы не заподозрил монаха!
— Ах, дон Флоранс, нам, в Мексике, приходится иметь не одну тетитву для лука и не одну крышу, под которой мы могли бы укрыться. Вчера я был таким же узником, как вы, а сегодня вы видите меня настоятелем монастыря. Впрочем, прошу извинения, я забываю обязанности хозяина. Вы, должно быть, не прочь заняться туалетом и страшно голодны. Грегорио, — позвал он дворецкого, — все ли вы приготовили? Есть ли свежая вода и чистое белье? Проводите сеньора и предложите свои услуги. Я попрошу только не очень мешкать с завтраком, так как братья не любят ждать. Hasta luego.
Он ушел, оставив Кернея с дворецким, который повел его в комнату, где находились умывальник, полотенца и другие принадлежности для умывания и бритья. Все было очень просто, но Кернею, столько времени лишенному всего необходимого, показалось роскошью. Надев костюм ранчеро, поданный ему дворецким, он последовал за ним в столовую.
Уже идя по коридору, они услыхали шум голосов. Ривас предупредил Кернея, что тот увидит многочисленное общество. Действительно, в трапезной было человек тридцать, одетых в монашеские рясы. Посреди большой комнаты стоял длинный стол, окруженный скамьями и стульями. По расставленным в беспорядке бутылкам, стаканам можно было догадаться, что трапеза, служившая и завтраком и обедом, — а было уже позже одиннадцати часов — подходила к концу.
Прислуживавшие монахам молодые индейцы ставили на стол блюда, которые поднимались через трап, сообщавшийся с кухней, откуда шел аппетитный запах. За столом сидели группами. Самая многочисленная собралась вокруг человека громадного роста. Это был Крис Рок, имевший, по-видимому, большой успех среди своих новых знакомых. По их оживленным и насмешливым лицам видно было, что они заставили его разговориться.
Но Керней был вполне уверен в своем старом друге. В то время как он удивлялся веселому выражению лиц, не особенно идущему их мрачноватым одеяниям, в комнату вошел настоятель, представивший Кернея братьям.
— Это дон Флоранс, — сказал он, — нуждающийся в гостеприимстве монастыря.
Все встали. Однако нельзя было терять время на любезности. Новые блюда, поставленные на стол, привлекли внимание братии. Настоятель, сев посередине, указал Кернею место возле себя.
Хрусталь и столовое белье были не особенно тонки, но зато яства не оставляли желать ничего лучшего. Мексиканская кухня превосходит древнюю испанскую, основу современной французской кухни. Этим превосходством она обязана, впрочем, многим туземным произведениям кулинарного искусства. Монахи любили, по-видимому, хорошо поесть, так как блюда следовали одно за другим. Некоторые из них Керней пробовал впервые. Теперь он понял, почему и остатки обеда, поданные им ночью, были так обильны. Что касается вин, то они отличались и качеством, и количеством.
Поразили его не только кушанья, но и некоторые высказывания монахов. Но каково же было его удивление, когда в конце трапезы Ривас, стоя со стаканом в руке, провозгласил:
— Patria y Libertad!
И лозунг этот подхватили все присутствующие:
— Отечество и свобода!
Воодушевление, вызванное этими словами, казалось здесь еще более странным, чем самые слова. 43. КТО ОНИ?
Когда завтрак был окончен, братья встали все разом и покинули трапезную. Некоторые разошлись по своим кельям, другие сели на скамьи перед домом и закурили. Настоятель, ссылаясь на спешные дела, попрощался со своими гостями и удалился. Керней и Рок могли, наконец, поговорить друг с другом.
Не желая, чтобы братья могли их слышать, они сошли на аллею, когда-то, вероятно, усыпанную песком, теперь же заросшую мхом и травой. Ветви деревьев, сплетаясь вверху, защищали гуляющих от слишком яркого солнца. Пройдя сотню шагов, беглецы очутились опять под открытым небом. Здесь они заметили, что стоят на краю обрыва, или пропасти, служащей границей площадки, на которой находился монастырь. Отсюда их взору представился самый красивый ландшафт, какой только мог видеть человеческий глаз.
Но красота природы их мало трогала, и, бросив беглый взгляд на чудную картину, они повернулись к ней спиной и сели друг против друга. Это место было, вероятно, любимым местом отдыха монахов, судя по расставленным скамьям.
— Ну, Крис, старый товарищ, — начал Керней, — немало мы пережили за эти сутки! Что вы думаете о наших новых знакомых?
— Капитан, вы предлагаете мне сложную загадку!
— В самом ли деле они монахи?
— Не могу сказать. Да и что меня спрашивать? До моего приезда в Мексику я никогда не видел монахов. В Техасе, может быть, они и были, но, признаться, я могу судить о них только понаслышке и склонен думать, что здесь тоже нет ни одного монаха.
— Неужели же это попросту разбойники?
— А кто же их знает? Ривас ведь слывет атаманом сальтеадоров, то есть разбойников. Но я сильно сомневаюсь в этом.
— Меня бы это сильно удивило, — сказал Керней. — Мне он кажется высоко порядочным человеком. Он был офицером и имеет чин капитана.
— Я этому охотно верю, но не надо забывать, что по всему течению Рио-Грандо есть много мексиканских офицеров, начиная с поручиков и кончая генералами, которые были грабителями. Вспомним хотя бы полковника Чаперраля, известного своими разбоями и убийствами. А Санта-Ана, кто же он, как не разбойник? Звание офицера не гарантия честности. Во время революции офицеры в этой стране становятся бандитами, и наоборот.
— А если это разбойники, то что же нам делать?
— Зачем разбираться, когда у нас нет выбора? Мы во власти наших хозяев, и кто бы они ни были, можем найти у них приют и покровительство, чем уже и воспользовались.
Керней молчал, обдумывая слова техасца, вспоминая все, что слышал о Ривасе, сопоставляя с этим его действия и надеясь таким образом разрешить интересовавшую его загадку.
— Если мы попали в притон бандитов, — сказал он наконец, — они захотят, чтобы мы примкнули к их шайке, а это будет очень неприятно.
— Конечно, капитан! Что может быть неприятнее для честного человека? Но если к этому принуждают силой, тогда совсем другое дело. К тому же Мексика — это ведь не Техас и не Соединенные Штаты. Если к воровству не присоединяется жестокость, то оно не считается у них бесчестьем. Я слышал, как один мексиканец уверял, что разбойник с большой дороги ничем не хуже, чем государственные деятели и законодатели, обворовывающие страну. Во всяком случае, — продолжал он, — я ничего не утверждаю, но считаю их столько же бандитами, сколько и монахами. Могу только сказать, что это самые симпатичнейшие люди, каких я когда-либо встречал, и мне не верится, чтобы они принудили нас к бесчестным поступкам. Будем же относиться к ним с уважением, пока не получим доказательств, что они недостойны его. Тогда мы поступим с ними по заслугам.
— Если это нам удастся, — заметил Керней, — впрочем, займемся лучше настоящим… Что предпринять?
— Оставаться здесь, с нашими новыми знакомыми.
— Да, я не вижу другого выхода. Будем надеяться, что уйдем отсюда с чистой совестью, так как в сущности ничто не доказывает, что мы у воров. Скорее все-таки у монахов.
— Почему?
— В доме нет ни одной женщины. Когда я заходил сегодня в кухню, я не заметил ни одной юбки. Это более похоже на монахов, чем на разбойников. Что вы об этом думаете, капитан?
— Право, не знаю. Может быть, мексиканские разбойники похожи в этом случае на итальянских, которые не любят таскать с собой женщин.
— Не странно ли, однако, — прибавил техасец, — что монахи расставляют везде часовых? Я видел их и вчера, и сегодня, возвращавшихся с постов.
— Все это очень странно, но ведь разгадаем же мы когда-нибудь эту тайну. Кстати, — прибавил он, — что сталось с карликом?
— Право, не знаю, капитан, я о нем ничего не слышал с той минуты, как его увел дворецкий, и желал бы больше никогда не слышатьь. Экая образина!
— Его, наверное, куда-нибудь заперли. Пусть он себе там и остается, а мы, вероятно, сейчас узнаем о своей участи, так как к нам идет настоятель, — сказал Керней, заметив подходившего к ним мнимого монаха. 44. НАСТОЯТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ
— Amigo, — сказал настоятель, обращаясь к Кернею, — позвольте мне предложить вам сигару и извиниться, что я не подумал об этом раньше. Вот манильские и гаванские, выбирайте, пожалуйста.
За монахом шел дворецкий, неся большой ящик с сигарами. Он поставил его на одну из скамеек и удалился.
— Спасибо, святой отец, — улыбнулся Керней, — ваши сигары действительно превосходны.
— Я в восторге, что вы оценили их по достоинству, — ответил монах, — они и должны быть хороши, судя по их дороговизне. Но прошу вас об этом не думать и курить, сколько пожелаете, мне они ничего не стоили. Это контрибуция, предложенная монастырю.
Слова эти сопровождались улыбкой, вызванной, вероятно, каким-то воспоминанием, связанным с сигарами.
«Значит, вынужденная контрибуция», — подумал ирландец, на которого слова Риваса произвели неприятное впечатление.
Техасец еще не притрагивался к сигарам, и, когда ему их предложили, сказал Кернею:
— Скажите ему, капитан, что я предпочел бы трубку, если таковая у него найдется.
— Что говорит сеньор Крис? — спросил мнимый аббат.
— Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.
— О, ничуть. Грегорио! — закричал Ривас вслед удалявшемуся дворецкому.
— Не беспокойтесь, — заметил Керней. — Крис Рок, удовольствуйтесь сигарой, не следует быть слишком требовательным.
— Сожалею, что заговорил об этом, — ответил техасец, — буду вполне доволен сигарой, в особенности если мне разрешат пожевать ее. Мой желудок давно просит табачку.
— Возьмите сигару и жуйте ее сколько хотите.
Техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся кусать ее, как сахар, к немалому удивлению Риваса, который, однако, постарался не показать этого. Крис Рок жевал табак и курил одновременно, так как дворецкий вскоре появился с трубкой.
Ривас, в свою очередь, закурил сигару и дымил, как паровоз. Курящий монах всегда и всюду производит очень странное впечатление, но так как в настоятеле монастыря Адхуско никто и не заподозрил бы анахорета, то и удивляться было нечему. Сев рядом с Кернеем и устремив взор на развертывающийся перед ним вид, он сказал своему гостю:
— Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?
— Великолепно, чудесно! Я никогда не видел ничего величественнее и разнообразнее.
— Возьмите бинокль, — сказал монах, — и рассмотрите картину детально.
Он подал Кернею бинокль.
— Видите вы Педрегаль? Вон там, у подножия горы, его можно отличить по серому цвету.
— Конечно, — ответил Керней, — я вижу даже чащу, которой мы пробирались.
— Теперь взгляните направо. Видите ли дом среди полей?
— Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Потому что этот дом представляет для меня особый интерес. Как вы думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы, впрочем, сказать, кому он принадлежал или кому он должен бы был принадлежать.
— Как я могу это знать? — спросил Керней, находя этот вопрос довольно странным.
— Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои неоспоримые права на эту собственность, она, тем не менее, была у меня отнята и отдана нашему бывшему хозяину, начальнику Аккордадской тюрьмы, в виде награды за его измену стране и нашему делу.
— Какому делу? — спросил ирдандец, откладывая в сторону бинокль. Услышанное заинтересовало его больше того, что он видел.
«Стране и нашему делу» — вот слова, которых нельзя ожидать от разбойника или монаха. Дальнейшее доказало окончательно, что Ривас не был ни тем, ни другим.
— Дело, за которое готовы пожертвовать жизнью я и все, кого вы видели, ясно из моего тоста: «Patria y libertad».
— Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.
— И удивлены, не правда ли?
— Говоря откровенно, да.
— Меня это не удивляет. Ваше желание разгадать все увиденное и услышанное вполне естественно. Настало время все объяснить вам… Закурите же другую сигару и выслушайте меня. 45. ПАРТИЗАНЫ
— Попробуйте эту манильскую сигару. Многие считают, что кубинские — самые лучшие, но это заблуждение. По-моему, филиппинские гораздо лучше гаванских.
Керней действительно всегда слышал, что гаванские сигары самые лучшие. Закурив теперь манильскую, он должен был признать, что она превосходит все, какие ему приходилось пробовать до сих пор.
— Вы, вероятно, заметили, что монахи моей обители не принадлежат к слишком строгому ордену, и, может быть, вы даже заподозрили, что они совсем не монахи? Все они военные и, исключая двух-трех, все офицеры и люди из знатных семей. Последняя революция, возвратив нашу страну тирании Санта-Аны, разогнала их. Большинство из них изгнанники, как и я.
— Вы, значит, не разбойники?
Слова эти невольно сорвались с уст Кернея. Монах же, вместо того, чтобы обидеться, разразился смехом.
— Разбойники? Кто мог вам это сказать?
— Простите, сеньор, — ответил сконфуженный Керней, — вас называли так в тюрьме, хотя я этому никогда не верил.
— Спасибо, сеньор, — заметил Ривас, — я принимаю ваши извинения, хотя они в некотором роде излишни. Мы пользуемся именно такой репутацией у наших врагов и, признаюсь, не без причины.
Последняя фраза опять возбудила беспокойство в Кернее, однако он ничего не сказал.
— Конечно, — прибавил Ривас, — мы действительно кое-что награбили, иначе я не мог бы предложить вам ни такого хорошего завтрака, ни таких вин. Взглянув вниз, вы увидите Пуэбло Сан-Августино, а за его предместьями большой желтый дом. Оттуда-то и взяты наши последние запасы вин, сигар и всего остального. Вынужденная контрибуция! Но не думайте, что это сделано без оснований. Уплативший эту дань — один из наших злейших врагов. К тому же, это была месть. Я уверен, что вы согласитесь с правомерностью наших действий, когда узнаете подробности.
— Я все понял, — ответил успокоенный Керней, — и прошу извинить нас.
— Весьма охотно, да и почему я должен обижаться, что вы приняли нас за воров? Думаю, многие, кого мы посетили, того же мнения.
— Можете ли вы объяснить мне, зачем вы носите монашеские одеяния?
— По очень простой причине. Оно безопасно и дает возможность многое сделать. В Мексике монашеский клобук служит лучшим паспортом. Он позволяет нам обходить деревни, не возбуждая подозрений, а власти думают, что заброшенный когда-то монастырь снова стал святой обителью. Мы, понятно, никого к нему не подпускаем, для того и часовые. Мы так искусно разыгрываем эту роль, что никому в голову не приходит нас подозревать. Между нами случайно оказались двое, когда-то бывшие монахами. И они очень нужны нам до того дня, когда мы, наконец, сбросим рясы, заменив их военными мундирами. День этот уже близок, судя по тому, что рассказывают мои товарищи. Штат Оаксака и вся южная сторона Акапулько полны недовольных, и восстание ожидается не далее как через месяц. Альварес, имеющий большую популярность в этой части страны, будет вождем восстания. Старый Пинто надеется, что мы последуем за ним, и в этом он не ошибается. Вот наша история, кабальеро, наше прошлое, настоящее и будущее. Теперь позвольте и мне предложить вам вопрос: желаете ли присоединиться к нам?
    продолжение
--PAGE_BREAK--Это предложение требовало размышления. Что ожидает Кернея и его товарища в том или ином случае? А можно ли отказаться при подобных обстоятельствах? Ведь он и Крис Рок обязаны Ривасу своим спасением, и покинуть его было бы неблагодарностью. Мексиканец, заметив некоторое затруднение своего собеседника, сказал:
— Если мое предложение вам не подходит, скажите прямо. Я в любом случае сделаю все, что от меня зависит, чтобы дать вам возможность покинуть страну. Будьте покойны, обратно в Аккордаду я вас не отправлю. Скажите же откровенно, хотите ли вы быть одним из нас?
— Да, — решительно ответил Керней.
Колебания были излишни. Взятый в плен врагами, высоко оценившими его голову, он мог спастись, лишь присоединившись к Ривасу и его друзьям, кто бы они ни были — революционеры или просто воры.
— Да, дон Руперто, — прибавил он, — если вы находите меня достойным, я приму ваше предложение.
— А товарищ ваш какого об этом мнения?
— О, я в нем уверен так же, как в себе.
Керней подозвал техасца, который, не понимая их разговора, отошел было в сторону.
— Это не совсем воры, Крис, — сказал он ему по-английски.
— Тем лучше. Я, впрочем, и не думал. А кто же они такие, капитан?
— Они то же, что и вы — патриоты, сражавшиеся за свою страну и потерпевшие поражение. Вот почему они и скрываются здесь.
— Они враги Санта-Аны?
— Да, побежденные враги. Они замышляют вскоре восстание и просят нашего содействия. Что вы на это скажете?
— Что за вопрос, капитан! Я готов идти с ними куда угодно. Будь они разбойники, я все равно последовал бы за ними. Я бы не согласился идти в монахи, но раз люди идут сражаться за свободу, Крис Рок от них не отстанет. Вы можете уверить их в этом.
— Он согласен, — сказал Керней Ривасу, — и мы оба счастливы иметь такого командира, как вы.
— Спасибо, сеньор! Мы будем считать за честь иметь в своей среде людей такой испытанной храбрости, как вы. Могу ли я просить вас надеть нашу одежду? Это необходимая предосторожность. Ваше облачение уже готово. Я дал Грегорио распоряжение об этом, так как был уверен в вас.
— Сколько превращений со времени отъезда из Нового Орлеана! — воскликнул Крис Рок. — Я в одежде монаха!.. Если я не буду самым ревностным монахом, то буду, по крайней мере, самым длинным! 46. САН-АВГУСТИН
Сан-Августин — одна из красивейших деревень Мексиканской долины. Туземцы-ацтеки называют ее Тлалпам из-за многочисленных пещер, окружающих деревню.
Сан-Августин пользуется некоторыми привилегиями. Кроме городского судьи там есть муниципальный совет и альгвазилы, то есть полицейские. Начальствующие лица считают себя принадлежащими к чистейшей испанской расе, хотя большинство из них метисы. К этой же группе относятся и крупные коммерсанты, все же остальное население состоит исключительно из бронзоволицых туземцев. В известную часть года, однако, здесь пояляется большое число бледнолицых. Это бывает на масленице. В это время улицы Сан-Августина полны пешеходов, вереница экипажей и всадников движется по дороге между селением и столицей.
В продолжение целой недели масленицы полгорода предается игре. В этом мексиканском Монако идет крупная игра.
Для играющих раскинуты просторные палатки. В этой карточной игре, называемой monte, принимают участие самые различные партнеры. За одним столом можно видеть генералов и сержантов. Сенаторы и министры, а иногда и сам глава государства, пытают счастье рядом с нищими и сальтеадорами. Даже женщины высшего круга, с изысканными манерами, не гнушаются испытывать судьбу на зеленом поле рядом с босоногими деревенскими девушками и франтихами сомнительной репутации.
Однако это увлечение игрой длится лишь несколько дней. По окончании масленичной недели никто и не говорит более о monte, палатки снимаются, игроки всех сословий возвращаются по домам, и деревня погружается в невозмутимую тишину до следующего карнавала.
Сан-Августин, тем не менее, и в обычное время представляет собою очень любопытное местечко, благодаря своему положению и живописному виду. Кроме коренных жителей, в нем есть и приезжие, так называемые ricos, любящие проводить время за городом, на своих дачах — casas de campo. Поместий здесь, конечно, меньше, чем в Сан-Анхель и Такубае, Тлалпам более удален от города, но и в его окрестностях есть несколько богатых вилл, принадлежащих знатным вельможам.
Одна из них составляет собственность дона Вальверде. Это его любимое место отдыха. После описанных нами происшествий он поспешил удалиться в свою виллу вместе с дочерью и графиней Альмонте. Читателю, однако, неизвестно, сколько испытаний пришлось перенести этим троим с тех пор, как мы с ними расстались.
По делу о побеге было назначено следствие, которое, однако, по приказанию Санта-Аны, велось секретно, не становясь достоянием гласности. Благодаря преданности Хосе, лгавшего с удивительным искусством, наши сеньориты оказались вне подозрений. Помог этому и дон Игнацио, согласясь несколько покривить душой. Для этого дочери пришлось все ему рассказать. Впрочем, дон Игнацио решился на ложь потому, что слишком хорошо сознавал, какая опасность грозит обеим девушкам, и потому, что искренне симпатизировал человеку, из-за которого рисковала его дочь.
Таким образом, обвинения Санта-Аны и полковника были на этот раз отвергнуты. Им пришлось оставить и надежду захватить беглецов. Самые тщательные поиски в Педрегале не привели ни к чему. Были прочесаны деревни, долины, ближние горы, но без малейшего результата.
Мало-помалу жажда мести у Санта-Аны начала ослабевать, уступив место беспокойству по поводу слухов о готовящемся восстании. Все мысли его были заняты этим.
На другой день после бегства арестантов столичные газеты поместили подробные отчеты о случившемся, но через неделю уже никто, кроме заинтересованных лиц, не вспоминал об этом. Вот как сменяются, проходят и забываются события в Мексике! 47. НА УТЕСЕ
Керней и Крис Рок нисколько не интересовались тем, что сталось с карликом. Техасец не имел ни малейшего желания видеть этого урода, он был уверен, что того заперли где-то в монастыре.
На самом деле карлика не только заперли, но и держали на цепи, конец которой, надетый на железное кольцо, был на замке. Помещение, где он находился, напоминало аккордадскую камеру. По всей вероятности, здесь перебывал некогда не один монах, отбывая наказание за какое-нибудь нарушение монастырского устава. Излишне говорить, почему карлика поместили в камеру. Дон Руперто прекрасно понимал, что, дав ему свободу, он рисковал лишиться своей.
Через несколько дней карлику позволено было выходить на пару часов из камеры. Затем он выпросил позволение у дворецкого проводить некоторое время в кухне, где ему приходилось, однако, выслушивать немало насмешек прислуги. Он переносил все с таким терпением, какого нельзя было заподозрить у него в Аккордаде. Грегорио, в конце концов, стал смотреть на него как на принадлежность монастырского служебного персонала, продолжая, однако, на ночь сажать его на цепь и запирать на ключ.
Карлик не переставал жаловаться на это каждый вечер:
— Это так неудобно, так тяжело! Неужели вы думаете, что я захочу убежать? Мне здесь слишком хорошо, чтобы менять жизнь или рисковать снова попасть в Аккордаду. О нет, сеньор, вам нечего бояться. Я желал бы только, чтобы вы меня избавили от этой ужасной цепи! Добрый дон Грегорио, позвольто мне только эту ночь провести без цепи. Завтра, если хотите, наденьте ее опять, и я ни слова не скажу вам, клянусь!
Такая сцена повторялась ежедневно. Однажды карлик, бывший когда-то сапожником, починил дворецкому сапоги, и тот решился в виде вознаграждения освободить его на ночь от цепи.
— Как вы добры, дон Грегорио! — сказал карлик. — Как я буду сегодня хорошо спать! Прежде чем я засну, я помолюсь за вас. Спокойной ночи!
Хотя ночь была лунная, в камере было так темно, что дворецкий не заметил злорадного выражения лица коварного узника, иначе он немедленно посадил бы его снова на цепь.
— Если мне удастся отсюда выбраться, — сказал себе карлик, когда дворецкий ушел, — моя жизнь спасена и состояние обеспечено. Мне откроются все блага жизни, и вместо того, чтобы запереть в тюрьму, мне даруют свободу и кошелек впридачу. Эх, хорошо бы, черт возьми!
Он подошел к двери и прислушался. До него донесся шум, оживленные голоса. Монахи ужинали.
— Какое, однако, счастье, что меня приковали к великану, притащившему меня сюда! И сыграю же я с ними штуку! Однако посмотрим, можно ли отсюда выйти.
Он пробрался к окну и сообразил, на сколько оно отстоит от земли. Окно без стекла было загорожено железным прутом. Если его не вынуть, то в окно не пролезть. Имея, однако, пилу, которую ему удалось утащить и спрятать, карлик мог надеяться преодолеть это препятствие. Сначала он хотел получить представление об окружающей местности. Просунув голову в окно, карлик убедился, что оно находилось как раз над небольшим уступом скалы, откуда легко спуститься на землю. Но как добраться до него?
У карлика все было обдумано заранее. Не теряя ни минуты, он вытащил из-под матраца пилу и принялся за дело. Он не торопился и старался не шуметь. Ведь все равно, пока все монахи не лягут спать, ему нельзя будет убежать.
Заржавленное железо очень скоро уступило пиле. Напрягая все свои силы, карлик вырвал прут из гнезда. Несмотря на малый рост, он обладал удивительной физической силой.
Покончив с этим, он разорвал одеяло на длинные полосы, связал их вместе, чтобы спуститься по такой импровизированной лестнице. Убедившись, однако, что ей не выдержать его тяжести, он на минуту задумался и очень скоро нашел выход.
— Ах, я и забыл, что у меня есть эта проклятая цепь, которую теперь мне придется благословлять. Ведь здесь невысоко, каких-нибудь шесть футов. А этот дурак еще оставил и ключ от замка!
Говоря это, он принялся нащупывать ключ, забытый Грегорио. Когда ключ был найден, он укрепил цепь у оставшегося конца железного прута и стал осторожно опускать ее вниз. Высунувшись в окно, он убедился, что цепь не доходила до уступа всего каких-нибудь два фута.
Затем он сел на постель, чтобы дождаться удобного для бегства времени.
— Зачем ждать, однако? Все теперь сидят в трапезной и заняты ужином. Более удобного времени и не найти. Воспользуемся этим!
Он подошел к окну, пролез в него и спустился по цепи, как обезьяна. Очутившись на уступе, он огляделся, поздравляя себя, что выбрал именно этот час, так как необходимо пройти по дороге возле дома, позднее здесь будет выставлен часовой, а сейчас ему никто не загородит путь.
Хотя он ни разу не выходил из монастыря, но прекрасно помнил тропинку, по которой пришел сюда в ночь их бегства из Аккордады. Он помнил крутой скат горы и узкий проход, где они наткнулись на часового, окликнувшего их: «Quien vive?»
Что ответит он теперь на этот оклик?
Размышляя об этом, уродец медленно пробирался в темноте, хватаясь за сучья, но так тихо, что его не мог слышать, даже часовой, стоявший на прежнем месте. Он стоял в своем монашеском одеянии на краю пропасти, лицом к долине, на которую уже начинал падать серебристый свет луны. Может быть он, как и дон Руперто, смотрел на какой-нибудь дом, связанный с воспоминаниями детства. Он мечтал, может быть, о том дне, когда скнова войдет в него. Но о чем он, конечно, не думал в ту минуту, так это о близкой опасности, угрожавшей ему…
— Ах, — сказал себе карлик, — как жаль, что у меня нет хорошего ножа.
Но в ту же секунду в его голове родилась адская мысль: он бросился на монаха и столкнул его вниз. Крик несчастного замер в пропасти, где он и исчез навеки. 48. БЕГСТВО И ИЗМЕНА
— Он, наверное, умер, — сказал себе карлик, глядя вниз. — Нельзя упасть с такой высоты, не сломав шеи.
Однако он захотел убедиться в этом и осторожно спустился в пропасть. Там он увидел свою жертву без признаков жизни. Нисколько не смутившись этим, карлик подошел к монаху, чтобы обыскать его. Но денег не оказалось. Ружье было сломано. Зато кинжал с серебряной рукояткой послужил добычей убийце.
Захватив с собой эту ценную вещь, он поспешно направился в город. Ему нужно было как можно скорее сделать важное сообщение. Чтобы попасть в город, карлику предстояло пробраться через Сан-Августин. Все время опасаясь погони и сетуя на лунную ночь, беглец достиг, наконец, какого-то поместья на краю деревни. Идя вдоль ограды, он заметил человека, который двигался ему навстречу. Судя по уверенной походке идущего, можно было заключить, что это полицейский. Карлик ухватился своими длинными руками за ветки дерева, влез на широкую ограду и притаился. Человек, не заметив его, прошел мимо.
Карлик, сочтя себя вне опасности, уже собирался спуститься на дорогу, но услыхал вдруг голоса, нежные, как журчание ручейка. Голоса слышались все ближе, все яснее, и, наконец, появились их обладательницы, озаренные лунным светом… При виде их карлик чуть было не вскрикнул от удивления:
— Сеньориты из кареты!
Он действительно находился в парке, прилегавшем к вилле дона Игнацио. Теплая лунная ночь выманила из дома Луизу Вальверде и графиню Альмонте. Они шли медленными шагами, занятые одной мыслью, от которой не могли их отвлечь ни напоенный ароматом воздух, ни трели соловья.
— Удивительно, что о них больше ничего не слышно! Как вы думаете, Изабелла, это хороший знак?
— Это вовсе не так странно, как вам кажется. Все дороги охраняются, и, если бы они захотели дать знать о себе, посланного бы непременно задержали. Но Руперто слишком осторожен, чтобы рисковать. По-моему, раз нет известий, значит, все благополучно. Если бы Руперто и Флоранс были пойманы, об этом бы уже знал весь город.
— Это правда, но все же хочется знать, где они теперь находятся.
— Этого и мне хочется! Не думаю, чтобы они укрылись в одном древнем монастыре, о котором мне писал Руперто. Это убежище теперь недостаточно безопасно. Скорее всего, они в Акапулько. И если так, то мы можем быть совершенно спокойны.
— Почему, Изабелла?
— На этот вопрос я сейчас не могу ответить, но скоро вы все узнаете и будете так же довольны, как ваш отец.
Графиня имела в виду брожение на юге и готовившееся восстание, которое должно было свергнуть диктатора, но она воздержалась от того, чтобы выдать этот секрет Луизе.
Подруги уже собирались кончить свою прогулку, когда вдруг обе остановились и закричали:
— Sanctissima! Madre de Dios!
— Что это? Здесь человек?!
Причиной тревоги был урод, притаившийся на стене.
— Не бойтесь, сеньориты, — сказал карлик, — моя наружность отвратительна, я знаю, но душа моя чиста… Разве вы не припомните, где меня видели?
Говоря это, он приподнялся, ярко освещенный луной. Подруги тотчас узнали в нем того карлика, которого великан техасец втащил с собой на козлы.
— Сожалею, сеньориты, что вы меня не узнаете, — продолжал между тем карлик, — я ведь ваш друг или, по крайней мере, друг ваших друзей.
— О ком ты говоришь?
— О двух молодых людях, имевших несчастье быть вместе со мной в Аккордаде и работавших затем в грязи. Благодаря вашему экипажу, нам удалось спастись и избегнуть преследования.
— Всем четверым?
— Да, но тяжелые испытания, пережитые нами, заставили нас пожалеть, что мы более не в тюрьме.
— Почему? Говори же скорее, в чем дело!
— Меня послали, чтобы раздобыть хоть немного зерна. У нас ничего нет, мы умираем с голоду, ведь мы уже целый месяц живем в горах, питаясь лишь плодами и кореньями. Мы не решались спуститься, зная, что кругом расставлены полиция и солдаты. Наконец дон Руперто, зная мою храбрость, решился послать меня а Сан-Августин за съестными припасами. Я собирался войти в селение, но, увидав полицейского, испугался и залез на ограду. Не знаю, каким образом я добуду провизию, придется просить милостыню, а ведь люди такие черствые! Может быть, вы дадите мне немного денег на покупку?
— Луиза, есть у вас деньги? У меня почти ничего нет.
— Какая досада! У меня тоже ничего нет.
— Вместо денег, сеньориты, вы можете дать какую-нибудь вещь, а я продам ее и выручу деньги.
— Вот, возьми! — вскричала графиня, подавая ему часы, это были те самые часы, которые были обещаны Хосе, но тот предпочел им деньги.
    продолжение
--PAGE_BREAK-- — Возьми это, — прибавила Луиза, передавая ему и свои часы, которые обманщик поспешно схватил.
— Как вы добры, сеньориты, — сказал он, пряча часы в карман. — Теперь мы некоторое время будем обеспечены, хотя и недолго. Ведь мне придется продать эти вещи по дешевке.
Маленькие глазки уродца жадно смотрели на драгоценности, блестевшие при свете луны: браслеты, кольца, серьги… Молодые девушки, боясь, что их возлюбленные могут нуждаться в самом необходимом, торопливо сняли с себя украшения и вложили их в жадно протянутые руки карлика.
— Спасибо, спасибо! — вскричал тот, запихивая все в карманы. — Как сеньоры дон Руперто и дон Флоранс будут счастливы, узнав, кто дал им возможность получить необходимое! Однако до свиданья, сеньориты, мне пора уходить… — И, соскочив с ограды, он поспешно исчез.
Его неожиданный уход озадачил молодых девушек, надеявшихся узнать от него что-нибудь о близких им людях. 49. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Миновав Сан-Августин, большая дорога, примыкающая к Педрегалю, прерывается кое-где скалами из застывшей лавы. По одну ее сторону расстилается богатая растительностью долина, куда все владельцы вилл отправляют на пастбища свой скот.
В ту минуту, когда карлик покидал своих благодетельниц, по этой дороге недалеко от деревни проходил человек, одетый в довольно богатое платье. Взглянув на него, мы узнали бы Хосе, грума дона Игнацио. В руках у него были два недоуздка, предназначенные для лошадей, которые тоже известны нам и которых пора было отвести в конюшню.
Подходя к Педрегалю, около которого паслись лошади, кучер вдруг увидел на дороге маленького уродца, в котором тотчас же узнал одного из недавних седоков своей кареты. Вместо того, чтобы заговорить с ним, Хосе спрятался за уступ и стал наблюдать. Карлик же, подойдя к пастбищу, остановился пораженный.
— О! — вскричал он, глядя на лошадей, хорошо освещенных луной. — Вот так везет! Сколько счастливых встреч!
В эту минуту раздался топот лошадей, на дороге показалась кавалерия, несшаяся, казалось, прямо на него. Карлик, моментально взобравшись на скалу, притаился. Следя за эскадроном, он не заметил кучера, который находился почти рядом.
Хосе узнал в одном из офицеров полковника Сантандера, который, несмотря на холодность Луизы Вальверде, все же приезжал изредка навещать ее.
— Карамба! — вскричали всадники, разглядев уродливое создание, испугавшее их лошадей.
— Сам черт не может быть хуже! — воскликнул Сантандер.
— Нет, сеньор полковник, — ответил карлик, — я не черт, а бедное существо, обиженное природой, которое по этой причине не должно бы изгладиться из памяти вашего сиятельства.
— Уж не ты ли был в Аккордаде прикован к техасцу?
— Да, сеньор полковник.
— Где же ты был до сих пор?
— Ах, ваше сиятельство, я для того и спешил сюда, чтобы все рассказать вам. Какое счастье, что я вас встретил! Я страшно устал и ослабел, так как ничего не ел с тех пор, как покинул горы.
— Ты был в горах?
— Да, сеньор полковник, я был там, прячась с теми, кто удерживал меня насильно. Если вы желаете узнать подробности, нам лучше говорить без свидетелей. Есть вещи, которых никто из посторонних не должен слышать. Сантандер был того же мнения. Он передал офицеру командование эскадроном и отъехал в сторону.
Карлик подробно рассказал Сантандеру обо всем, что произошло с ним с самой минуты бегства. Выслушав его, Сантандер приподнялся на стременах. Лицо его приняло победоносное выражение.
— Наконец-то! — вскричал он. — Теперь все козыри в моих руках! Враг от меня не уйдет!
Подумав немного, он приказал офицеру выделить двух солдат, чтобы арестовать карлика и не спускать с него глаз. Затем, присоединившись к эскадрону, понесся с ним обратно в город. 50. СЕРЖАНТ
Хосе, слышавший весь разговор Сантандера с карликом, сильно встревожился, так как подобные разоблачения были небезопасны и для него. Полковник поспешил, вероятно, в город за подкреплением, чтобы по указке карлика потом разыскать древний монастырь. Забыв в эту минуту о себе, Хосе хотел прежде всего рассказать сеньоритам обо всем увиденном и услышанном. Кроме того, у него появилось горячее желание предупредить беглецов об угрожавшей им опасности. Он прекрасно знал дорогу к старому монастырю, куда приносил уголь, когда был ребенком. Но как пробраться мимо двух гусар, карауливших карлика?
Оставаться в том положении, в котором он находился, он был уже не в состоянии, особенно после того, как услыхал разговор солдат.
Сержант казался очень не в духе. Сев на камень, он угрюмо проговорил:
— Какая скука сидеть здесь и ждать! А я-то надеялся провести эту ночь в Сан-Августине и поболтать с девчоночкой, служащей в том доме, где так часто бывает полковник.
— Ты говоришь о Пепите, горничной Луизы Вальверде?
— Да, о ней, я имею основания предполагать, что она ко мне не совсем равнодушна…
Услыхав эти слова, Хосе едва удержался от того, чтобы не броситься на сержанта.
— Я должен тебя разочаровать, — говорил между тем другой солдат, — так как слышал, что Пепита отдала сердце кому-то из домашних слуг, кажется кучеру. Они даже обручены.
Хосе облегченно вздохнул.
— Это ничего не значит! — вскричал сержант. — Конюх не может быть для меня серьезным соперником!
И, повернувшись к карлику, он стал вымещать на нем свою злобу.
— Пощадите меня! — завопил карлик. — Я вовсе не арестант и пришел по собственному желанию, чтобы переговорить с полковником. Да и нет у меня ни малейшего желания помешать вашему свиданию с горничной. Мы в двух шагах от дома, где ваша приятельница, вероятно, уже давно вас ждет. Советую не обращать внимания на слова вашего товарища.
Эти слова рассмешили охранников. Они принялись курить, чтобы убить время.
— Нет ли у тебя карт? — спросил сержант.
— Конечно, они всегда при мне, но хватит ли света для игры?
— Если будет мало лунного света, нам поможет свет наших сигар. Мне уже случалось играть при таком освещении.
— И на что же мы будем играть, у меня нет ни копейки!
— И у меня тоже. Будем играть на слово. Впрочем, подождите! И солдат повернулся к карлику, который невольно задрожал, предчувствуя, что ему придется расстаться с драгоценностями, наполнявшими его карманы. 51. ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ И РЯД СЛУЧАЙНОСТЕЙ
— Может быть, у этого человечка есть деньги? — предположил сержант. — Он, наверное, не откажет нам в маленьком займе. Что ты на это скажешь?
— У меня ничего нет.
— Он действительно не похож на богача, — сказал сержант, рассматривая лохмотья карлика.
— Если бы у меня были деньги, — продолжал карлик, — я бы их все вам отдал, но я расскажу вам, что со мной случилось, и вы, наверное, пожалеете меня. Я шел в Сан-Августин, чтобы переночевать там, когда на меня напали два бандита. Я защищался изо всех сил, но один из них потребовал у меня кошелек, угрожая кинжалом, и мне пришлось уступить.
Рассказывая эту выдумку, карлик энергично жестикулировал, размахивал руками, показывая, как он сражался с разбойниками. И вдруг Хосе, который все еще находился в углублении скалы, почувствовал, что на него посыпался целый град предметов. Это уродец, нарочно размахивая руками, выбрасывал тем временем драгоценности, которые могли его выдать.
— Ты говоришь, они отняли у тебя все?
— Да, клянусь честью!
— Можешь не клясться, мы все равно тебя обыщем.
Карлик, зная, что его карманы уже пусты, не протестовал. Сержант, не довольствуясь, однако, осмотром карманов, ощупал его всего и, ощутив что-то твердое, вытащил из-под кушака кинжал с дорогой серебряной рукояткой.
— Откуда у тебя такое дорогое оружие? Это что-то подозрительно.
— Очень просто, я получил его в наследство.
— В таком случае мы разыграем его и посмотрим, кому достанется твое наследство.
Усевшись на краю дороги, гусары принялись играть. Карлик, примостившись возле, казалось, с интересом следил за игрой, хотя явно задумал что-то.
Хосе в это время лихорадочно обдумывал способ уйти незамеченным, как вдруг увидел лежащие у его ног часы, браслеты, кольцо… Улучив секунду, он подобрал драгоценноости и осторожно выбрался из-за скалы, в то время как солдаты и их пленник были поглощены игрой.
Шаг за шагом, Хосе пробирался по затененным скалами местам и, наконец, оказался в безопасности. Здесь он решился взглянуть на свою находку и пришел в совершенное изумление:
— Что за черт! Возможно ли! Ведь это часы графини, те самые, которые она хотела отдать мне! Значит, карлик украл их?
Но как он добыл браслет, кольца, серьги?.. Зная, что уродец способен на все, Хосе похолодел: он вспомнил, что, когда уходил, девушки гуляли в парке. Неужели карлик… Нет, не может быть! Хосе пустился со всех ног к дому и там встретил Пепиту. Не успели они сделать несколько шагов, как услышали разговор и смех сеньорит. Как могли они веселиться, если их только что ограбили? Однако удивление слуг едва ли было большим, чем удивление сеньорит, когда те увидели в руках Хосе свои драгоценности. Хосе поспешил рассказать им, как ему достались эти вещи, сообщив об измене карлика и его гнусных намерениях.
— Что делать, Изабелла? — вскричала Луиза. — Как предупредить об опасности?
— Я берусь за это, сеньориты, — отвечал Хосе таким уверенным тоном, что подруги сразу успокоились.
Часы на башне Сан-Августина еще не пробили полночь, когда он уже поднимался в гору, устремив свой путь к вершине Адхуско. 52. НЕТ БОЛЕЕ МОНАХОВ
Карлик правильно сделал, что покинул свою камеру раньше назначенного себе срока. В трапезной в это время царило необычное оживление. Человек пятьдесят, собравшиеся там, были уже одеты не в рясы, а в военные мундиры. Тут же была приготовлена и вся остальная амуниция, по-видимому кавалерийская. Хотя лошадей в монастыре не было, но «монахи» прекрасно знали, где они их найдут. Да и время садиться на коней еще не настало.
Оставалось провести эту последнюю ночь в монастыре как можно веселее. Стол был уставлен яствами и винами. Около полуночи Ривас, председательствующий в застолье, встал, собираясь сказать речь.
— Друзья! — начал он. — Вы знаете, что нынче мы покидаем монастырь, но не всем еще известно, куда мы направимся и что собираемся предпринять. Я считаю своим долгом сообщить вам об этом. Я получил известие от моего старого друга генерала Альвареса, что все повстанцы готовы и ожидают лишь нас, партизан, чтобы подать сигнал к восстанию. Я ответил, что мы готовы откликнуться на зов. Вы одобряете мой ответ?
— Одобряем! — в один голос ответили все.
— Я написал также генералу, что мы будем там, где он нам назначил. План его заключается в том, чтобы атаковать Оаксака и двинуться затем на столицу. Нам остается только отправиться за лошадьми. Место сбора по эту сторону уарды.
Все остались, однако, допивать вино, так как времени было достаточно. Начались тосты. Крики «Patria y Libertad» не умолкали.
Во время этого невообразимого шума кто-то ворвался в комнату:
— Измена!
— Измена? — повторили, как эхо, все пятьдесят человек, оборотившись к дворецкому, так как это был он.
— Что вы хотите этим сказать, дон Грегорио?
— Здесь человек, который расскажет лучше меня!
— Кто же это?
— Он пришел из Сан-Августина.
— Но как же он прошел мимо часового?
По приказу Риваса Грегорио ввел в комнату Хосе.
— Кучер! — ахнули Керней и техасец.
— Но как же вас пропустил часовой? Ведь пароль вам неизвестен!
— Пароль не понадобился. Часовой мертв. Он лежит на дне пропасти.
— Кто убил его?
— Карлик Зорильо, — ответил Хосе.
Кучер рассказал все, что он слышал и видел.
В это время большинство партизан покинуло столовую. Кто-то бросился в келью карлика. Валявшаяся на полу пила и висящая из окна цепь подтвердили совершенное им преступление. В трапезную партизаны вернулись лишь после того, как их убитый товарищ был извлечен из пропасти и похоронен в могиле, вырытой их собственными руками. 53. ОДНИ ТОЛЬКО ПУСТЫЕ БУТЫЛКИ
В то время, как партизаны хоронили своего несчастного товарища, из Мексико выступили два эскадрона гусар с Сантандером во главе.
Подъехав к тому месту, где он оставил карлика под надзором конвойных, полковник приказал взять его на лошадь. Затем кавалерия пронеслась через Сан-Августин.
На расстоянии версты от Сан-Августина дорога стала такой тяжелой, что гусары были вынуждены сойти с лошадей. Карлик, шедший впереди, был похож скорее на четвероногое, чем на человека, так как полз на четвереньках. Вдруг он задрожал: дойдя до обрыва, карлик не увидел убитого им монаха!
Очевидно, его нашли и унесли, и теперь можно опасаться всего! Сантандер, казавшийся храбрым только с виду, начал колебаться и хотел остановить карлика. Но офицер, наблюдавший за проводником, так энергично подгонял его, что полковник не счел возможным прекратить наступление.
Никакой враг, однако, не угрожал им. Не встретив ни часового, ни патруля, они беспрепятственно подошли к монастырю. Солдаты оцепили его, но на требование сдаться не последовало ответа. После ружейного выстрела — опять молчание. Эта мертвая тишина ясно доказывала, что в монастыре никого нет… Тогда полковник решился войти внутрь в сопровождении дюжины солдат. В трапезной все говорило о совсем недавнем пребывании людей, но бутылки на строле были так же пусты, как сам монастырь.
Разочарование, постигшее солдат при виде пустых бутылок, было так же велико, как разочарование полковника, снова упустившего своих врагов.
Карлик, однако, не счел себя побежденным. Он прошептал полковнику на ухо несколько слов, от которых лицо Сантандера просияло. Подозвав к себе офицера, он сказал:
— Еще несколько верст — и мы, надеюсь, найдем гнездо, которое не окажется пустым. 54. ПЕРИПЕТИИ
Утренняя заря уже окрасила вершины Кордильер, когда гусары снова проскакали через Сан-Августин. Люди, шедшие в церковь, не могли понять, откуда возвращалась кавалерия в такой ранний час. Обитательницы виллы дона Игнацио с тревогой вглядывались в ряды солдат, когда гусары проезжали мимо, но ничего особенного не смогли заметить.
— Ну, разве не права я была, говоря, что не надо беспокоиться? — спросила графиня. — Я была уверена, что, если их предупредят вовремя, нам уже не придется за них бояться.
Они теперь уже знали, как обстоят дела, так как Хосе вернулся, принеся с собой два письма: одно для Луизы, другое — для графини Альмонте.
Это было первое послание Кернея к своей возлюбленной, полное страстного чувства, послание, которое заканчивалось словами, что если он умрет, то с именем Луизы на устах.
Письмо Изабелле было совсем в другом роде. Руперто писал ей как жених, уверенный в ее чувстве, относясь к ней как к близкому другу. Он говорил ей о восстании, о готовящемся нападении на Оаксака, о надеждах на успех, он высказывал тревогу о ней и Луизе.
Но какая опасность могла угрожать им?
Дон Игнацио давно уехал в город. Но им недолго пришлось пребывать в одиночестве. Часов около восьми появился Сантандер. Въехав верхом прямо во двор, он обратился к девушкам со следующими словами:
— Сеньориты, вы удивлены моим бесцеремонным появлением в такой неурочный час. Мне самому, поверьте, очень жаль, что я принужден так поступать.
— В чем дело, полковник? — спросила графиня хладнокровно.
— Я обязан арестовать вас и вашу подругу. Мне это крайне тяжело, но долг прежде всего.
— Понимаю, — произнесла насмешливо графиня, — что вам должно быть тяжело исполнять долг, входящий обыкновенно в обязанности полицейских!
Сильно оскорбленный этим замечанием, Сантандер ответил пренебрежительно:
— Благодарю, графиня, за любезное замечание, но это не помешает мне арестовать вас и сеньориту Вальверде.
Графиня не удостоила его ответом. Гордо взглянув на него, она повернулась и ушла. С таким же гордым и не менее презрительным видом вышла за нею и Луиза. Обеим было разрешено вернуться в свои комнаты, в то время как полковник принимал необходимые меры. Главною из них было окружить дом, и уже минут через десять дом дона Игнацио напоминал казарму с часовым у каждой двери. 55. УЗНИЦЫ
В ту минуту, когда девушки уже были арестованы, но солдаты еще не окружили дом, Хосе, оказавшийся свидетелем всего происходящего, стремительно побежал в парк. Он перелез через ограду и бросился к месту, указанному ему раньше графиней. Он взбирался на гору так скоро, как только мог, ни разу не оглянувшись и не замечая карлика, который следовал за ним, чтобы донести все Сантандеру. Пройдя верст пять, он потерял Хосе из виду, однако продолжал идти и вскоре заметил вдалеке костер, людей возле него, лошадей, оружие.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Не подходя близко, успев, однако, разглядеть фигуру великана техасца, карлик кинулся обратно в Сан-Августин.
Все это время обе узницы сидели в своих комнатах. Каждая глядела в окно и видела поставленного снаружи часового. Пепита, которая была допущена к своей госпоже, рассказала ей об исчезновении Хосе, на которого они возлагали большие надежды. Немного успокоенные, они скоро начали снова тревожиться, так как приближалась ночь, а положение их не изменялось. Наконец, уже около полуночи, Пепита снова появилась, но на этот раз с печальным известием об аресте солдатами Сантандера дона Игнацио.
Луиза, которая надеялась, что с возвращением отца все изменится, потеряла последнюю надежду на спасение. Через приоткрытые двери подруги могли видеть экипаж, в котором дон Игнацио возвратился из города. Но почему лошади повернуты головами к воротам, а по бокам экипажа стоят гусары?
— Сеньориты, карета готова… Мне приказано везти вас немедленно, — сказал вошедший офицер.
Луиза и графиня вышли во двор, сопровождаемые солдатами. К ним подскакал Сантандер.
— Прошу извинения, — сказал он насмешливо-любезным тоном, — что приходится потревожить вас в такой поздний час. Впрочем, путешествие не будет продолжительно, а вы не будете одни.
Не получая ответа, страшно обозленный выказываемым ему презрением, он произнес, обращаясь к одному из гусар:
— Кабо, помогите дамам сесть в карету!
Луиза Вальверде увидела в экипаже отца, бледного и растерянного. Бросившись ему на шею, она вскричала:
— Отец! Вы здесь, арестованы!..
— Да, моя дорогая, но садись и не дрожи так. Провидение защитит нас, если люди нас не покинут.
Когда обе девушки сели, дверцы с шумом захлопнулись. Пепита, не желавшая расставаться со своей госпожой, вскочила на козлы, устроилась рядом с солдатом, исполнявшим обязанности кучера.
Не успел, однако, экипаж отъехать, как испуганные лошади заржали и встали на дыбы: они испугались карлика, загородившего дорогу. От спешки у него перехватило голос, он требовал ответить, где полковник.
— Здесь! — откликнулся Сантандер. — Говори, в чем дело!
— Враги, сеньор полковник, враги!.. Я видел их бивуак, они уже близко, слышите?
Невдалеке действительно слышался лошадиный топот, оттуда доносились крики «Смерть тиранам!» и «Отечество и свобода!». Через минуту партизаны налетели на гусар.
Гусары окружили своего растерявшегося полковника, у которого сабля так дрожала в руке, что готова была из нее выпасть. Кто-то закричал ему:
— Карлос Сантандер, ваш час настал! На этот раз вы не уйдете от меня! Но я не хочу быть убийцей, защищайтесь!
Это был Керней.
— Как бы не так! — вскричал Крис Рок. — Без панциря-то он не решится!
Тогда из кареты послышался голос Луизы Вальверде:
— Оставьте его, дон Флоранс, он недостоин вашей шпаги!
— Хорошо сказано! — заметил техасец. — Но, хотя он недостоин и свинца моего револьвера, я все же угощу его им.
При этих словах раздался выстрел, и Сантандер упал мертвым.
Но техасец отомстил еще не всем. Увидев издалека карлика, он подъехал к нему, поднял одной рукой на воздух и бросил на землю с такой силой, что череп урода разбился, как кокосовый орех.
— Мне самому противна моя жестокость, — сказал Крис Рок, — но, кажется, я хорошо сделал, избавив мир от такого создания.
Керней, однако, был занят в это время совсем другим. Он держал руки Луизы в свих, обменивался с нею нежными словами и… еще более нежными поцелуями. Немного в стороне графиня и дон Руперто казались не менее счастливыми…
Однако нельзя было медлить. Гусары ускакали в направлении Сан-Анхель и Чапультепека за подкреплением.
Вскоре действительно довольно большой отряд прибыл в Сан-Августин. Но он уже никого не нашел на вилле дона Игнацио: господа, прислуга, экипажи — все исчезло. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Месяц спустя маленькая шхуна плыла мимо оаксакского берега, направляясь к Рио-Текояма, впадающей в Тихий океан около западной границы этого штата.
На возвышенности у самого устья реки стояло человек двадцать, среди которых только три женщины. Этот были графиня Альмонте, Луиза Вальверде и преданная Пепита. Из мужчин шестеро тоже знакомы читателю: дон Игнацио, Керней, Крис Рок, Ривас, Хосе и дворецкий старого монастыря. Большинство остальных были тоже партизаны, но сейчас это были лишь остатки рассеянного отряда.
Как же это случилось? В последний описанный нами день казалось, что настало время торжества партизан. Оно так бы и было, если быв не измена. Диктатор, предупрежденный о восстании, успел выслать достаточное количество войск, чтобы подавить волнения.
Только благодаря счастливой случайности министр и окружавшие его люди очутились на берегу Тихого океана. Альварес, предводитель постанцев, во время неудачного восстания сумел не возбудить подозрений против себя и обещал прислать беглецам судно, на котром они могли бы покинуть страну. Этого и ждали партизаны, напряженно вглядываясь вдаль. Наконец Ривас воскликнул:
— Шхуна! Как счастливы были ожидающие, когда шхуна, наконец, подошла к берегу. Три дня спустя они уже были в Панамском порту. Прибыв в Чангрес, они пересели на другое судно, доставившее их в место, безопасное от тирании мексиканского диктатора.
Дон Игнацио возвратился в свой прежний дом в Новом Орлеане. Он снова был изгнанником, лишенным имущества. То же было и с графиней Альмонте. Но они все же надеялись, что при перемене правления изменится и их положение.
Они не ошиблись. Восстание было, наконец, доведено до победы. Девиз «Patria y Libertad» восторжествовал над диктатором, принужденным бежать за границу. Наши знакомые, понятно, не остались безучастны к событиям. Когда звон мечей затих и борьба прекратилась, произошло одно мирное событие, которое мы не можем обойти молчанием. Оно совершилось в большом соборе Мехико под звон колоколов и звуки органа. У алтаря стояли три пары, ожидавшие венчания: дон Руперто Ривас с графиней Альмонте, Флоранс Керней с Луизой Вальверде и Хосе с Пепитой!
Все были счастливы, в том числе и свидетель бракосочетания Крис Рок. К О Н Е Ц