Передовая философская мысль XIX века и ее отражение в творчестве Ф. М. Достоевского

«Передоваяфилософская мысль XIX века
и ее отражение в творчестве Ф. М. Достоевского»
работу выполнил:
руководитель:
Санкт-Петербург
2005 год
Содержание
 TOC o «1-2» h z u Введение. PAGEREF _Toc101374302 h 2
«Мысль о человеке». PAGEREF _Toc101374303 h 5
«Мысль о красоте». PAGEREF _Toc101374304 h 10
«Историософия Достоевского». PAGEREF _Toc101374305 h 11
«Мысль о Боге». PAGEREF _Toc101374306 h 13
Заключение. PAGEREF _Toc101374307 h 19
Список использованной литературы… PAGEREF _Toc101374308 h 20
Введение
«Федор МихайловичДостоевский принадлежит столько же литературе, сколько ифилосо­фии. Ни в чем это не выражается с большей яркостью, как в том, что ондоныне вдохновляет философскую мысль. Ком­ментаторы Достоевского продолжают реконструироватьего идеи — и самое разнообразие этих комментарийзависит не от какой-либо неясности у Достоевского в выражении его идеи, а,наоборот, от сложности и глубины их»[1].
Конечно, Достоев­ский неявляется философом в обычном  смысле слова, — унего нет ни одного чисто философского сочинения. Он мыслит как художник, а этозначит, чтодиалектика идей воплощается вего произведениях, в столкновениях и встречах различных «героев». Выска­зыванияего героев, часто имеющие самостоятельную идей­ную ценность, не могут быть отрываемыот их личности.Так, например, Раскольников, независимо от его идеи, сам по себе,как личность, привлекает к  себевнимание: его нельзя отделить от его идеи, а идеи нельзя отделить от того, чтоон пе­реживает как человек.
«ТворчествоДостоевского сосредоточено вокруг вопросов философии духа, — это темы антропологии, философии исто­рии,этики, философии религии. В этой области обилие и глубина идей у Достоевскогопоразительны,— он принадле­жит к темтворческим умам, которые страдают от изобилия, а не от недостатка идей»[2]. Неполучив систематического фило­софского образования, Достоевский, однако, оченьмного читал, впи­тывая в себя чужие идеи и откликаясь на них в своих раз­мышлениях.Поскольку он пробовал выйти за пределы чисто художественного творчества изанимался публицистикой, он, все равно, оста­вался мыслителем и художникомодновременно.
Федор Михайлович Достоевскийродился в семье военного врача, жившего в Москве".Детство его протекало в благо­приятной обстановке: «…Я происходил из семействарусского и благочестиво­го… Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть ли не спервого года; мне было всего лишь десять лет, когда я знал почти все главныеэпизоды русской истории»[3]. Поокончании «подготовительного» училища, Достоевский, вместе со стар­шим братом,поступил в Военно-Инженерное Училище (в Петербурге). В годы пребывания там До­стоевскийсвел дружбу с неким И. Н. Шидловским",«ро­мантиком, обратившимся (позже) на путь религиозных иска­ний» (похарактеристике его биографа), имевшим несомнен­ное влияние на Достоевского.«Читая с ним (то есть с Шидловским) Шиллера,— писал Достоевский брату,— я по­верял на нем и благородного, пламенногоДон-Карлоса, и маркиза Позу… имя Шиллера сталомне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний...». В эти годы Достоевский жадно впитывает в себявлияния романтической поэзии.
В 1843-ем году Достоевскийокончил офицерские классы Инженерного Училища,получил место в инженерном ведом­стве, но недолгооставался на службе и скоро вышел в от­ставку. В 1845-ом году он печатал своепервое произведение «Бедные люди», сразу выдвинувшее его в первоклассные писатели.С этого момента Достоевский с упоением отдается литературной деятельности.Однако после появления в печати «Бедных людей», у Достоев­ского его прежнийромантизм сильно накренился в сторону социализма; особенно сильно было в это время влияниеЖорж Cанд и французскогоутопического социализма. «Этотранний социализм Достоевского надо считать очень важным, а отчасти дажерешающим, фактором в его духовных исканиях:социализм этот был не чем иным, как тем са­мым «этическим имманентизмом», который лежал и лежит в основе всякойтеории прогресса, в том числе и той филосо­фии жизни, которую мы видели уТолстого. Это есть вера в основное и «естественное» добро человеческой природы,в «естественную» возможность подлинного и всецелого «сча­стья», устраиваемого«естественными» же путями. Это есть пря­мое и решительное отвержение учения о «радикальном зле» человеческой природы, говоря терминами Канта,— отвержениедоктрины первородного греха и доктрины искупления и спасения, во Христепринесенного людям»[4].
В отношении к ду­ховным исканиям Достоевского, эту мысль следо­вало быназывать «христианским натурализмом», «… возлагающимвсе надежды на то христианское озарение че­ловека,которое вошло в мир через Боговоплощение и нашлосвое высшее выражение в Преображении Спасителя. Это есть христианство безГолгофы, христианство лишь Вифлеема и Фавора.Конечно, это есть своеобразное, христи­ански отраженное сочетание руссоизма и шиллерианства,—это есть вера в «естество» и признание природ­ного, хотя бы и скрытого подвнешними наслоениями благо­родства, скрытой «святыни» человеческой души или,как вы­ражается Достоевский в статье, посвященной Жорж Санд,признание «совершенства души человеческой»[5].
Идеалистически окрашенныйсоциализм и связал Достоев­ского с «петрашевцами».«Я уже в 1846-ом году был по­священ (Белинским), — писал Достоевский в Дневнике,— во всю «правду» грядущего «обновленного мира»и во всю «святость будущего коммунистического общества». «Я стра­стно принялтогда все это учение»,— вспоминаетДостоев­ский.
В дальнейшем, Достоевскийвсю жизнь не отходил от этого «христианского натурализма» и веры в скрытое, неявленное, но подлинное «совершенство» человеческой натуры, — это один из двух центров его духовного мира.Во всяком случае, участие в кружке «петрашевцев» закончилось для Достоевского печаль­но,— он был арестован, присужден к ссылке накаторгу на четыре года. Осужденных привезли на площадь, сделали все приготов­ленияк казни (расстрелу), но когда все было готово, тогда было объявлено, что всепомилованы, что смертная казнь заменена каторгой… Близость к смерти не моглане потрясти Достоевского, — но это потрясение было только вступлени­ем ко всему томустрашному, что пришлось еще пережить на каторге. Здесь-то и совершился глубокийвнутренний и идей­ный перелом в Достоевском, который определил все его даль­нейшие духовные искания.
После освобождения откаторги в 1861-ом году он вместе со старшим братом стал издавать журнал«Время», программа которого заключалась в развитии новой идеологии«почвенничества» и в упразднении распри западников и славянофилов. В объ­явлениио подписке на журнал было сказано: «Мы убеди­лись,наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, ичто наша задача — создать себе форму,нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей». «Мы предугадываем, что…русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, какие развивает Европа»[6]. Главнымисотрудниками журнала «Время» были братья Достоевские, А.Григорьев, Н. Страхов. В1863-ем году за статью Страхова, посвященную польскому вопросу инаписанную в либеральном духе, журнал был закрыт, но через год братуДостоевского было разрешено издание жур­нала подновым названием. Действительно, в 1864-ом году Достоевские стали издаватьжурнал «Эпоха», но денежные затруднения, созданные раньше закрытием журнала«Время», были столь сильны, что пришлось прекратить издание «Эпо­хи». Значениеэтого периода в развитии творчества Достоев­ского заключалось в том, что в немпроявился вкус к пуб­лицистической форме творчества. Достоевский создал свойособенный стиль публицистики.
Но, конечно, главной формойтворчества оставалось  литературное творчество.Начиная с «Преступления и наказания», Достоевский пишет романы один за другим:«Идиот», "Подросток»,«Бесы» и, наконец, «БратьяКарамазовы». «…Много раз уже указывалось, что под «эмпирической» тканью во всех этих произведениях естьеще иной план, который, вслед за Вячеславом Ивановым, часто называют «метафизиче­ским»[7].Действительно, в главных «героях» Достоевского пе­ред нами не только живая,конкретная личность, но в ее судь­бе, во внутреннем логосе и диалектике ееразвития Достоев­ским прослеживается диалектика той или иной идеи. Фило­софское,идейное творчество Достоевского искало своего выражения в художественномтворчестве, — имощь худо­жественного дарования его в том и сказалась, что он в эмпи­рическомрисунке следует чисто художественно­му чутью и не подгоняет художественноготворчества под свои идеи. «Мысль о человеке»
Философское творчествоДостоевского имеет не одну, а несколько исходных точек, но наиболее важной идаже оп­ределяющей для него была тема о человеке. «Вместе со всей русскоймыслью того периода Достоевский —антропоцентричен, а его фи­лософскоемировоззрение есть прежде всего персонализм, ок­рашенный, правда, чистоэтически, но зато и достигающий в этой окраске необычайной силы и глубины. Нетдля Досто­евского ничего дороже и значительнее человека, хотя, быть может, нети ничего страшнее человека. Человек — загадо­чен,соткан из противоречий, но он является в то же время— в лице даже самого ничтожного человека— абсолютной цен­ностью. Поистине —не столько Бог мучил Достоевского, сколько мучил его человек, — в его реальности и в его глу­бине, в егороковых, преступных и в его светлых, добрых дви­жениях»[8].Обычнои говорят о том, что Достоевский снепревзойденной силой раскрыл «тем­ную» сторону в человеке, силы разрушения ибеспредельного эгоизма, его страшный аморализм, таящийся в глубине души. Да,это верно. Антропология Достоевского прежде всего по­священа «подполью» в человеке.Было бы, однако, очень од­носторонне не обращать внимания на то, с какойглубиной вскрывает Достоевский и светлые силы души,диалек­тику добра в ней. «…В этом отношении Достоевский, конечно, примыкает кисконной христианской (то есть святоотеческой) антропологии;Бердяев  утверждал, что «антропология Достоевскогоотличается от антропологии святоотеческой»[9]. Не только грех, порочность, эгоизм,вообще «демоническая» стихия в человеке вскрыты у Достоевского с небывалой силой,но не менее глубоко вскрыты движения правды и добра в человеческой душе,«ангельское», «божье» начало в нем. «… В том-то и сила и значительностьантрополо­гического антиномизма у Достоевского, чтооба члена  актиномииданы у него в высшей своей форме»[10].
«Персонализм Достоевскогоэтический,— и это значит, прежде всего,что ценность и неразложимость челове­ческого существа связаны не с его «цветением»,не с его выс­шими творческими достижениями, — ониприсущи и малень­кому ребенку, еще беспомощному и бессильному, еще не могущему ничем себя проявить. Персонализм Достоевского относится к онтологии, а нек психологии человека, к его существу, а не к эмпирическойреальности. Но само вос­приятие человека у Достоевского внутренне прониза­но этической категорией,  он нетолько описы­вает борьбу добра и зла в человеке, но он ищет ее в нем»[11].Человек, конечно, включен в порядок природы, подчинен ее законам, но он может идолжен быть независим от приро­ды. Как раз в«Записках из подполья» с поразительной си­лой высказана эта независимость духачеловеческого от при­роды, — и там же провозглашается, что подлинная суть человека— в его свободе и только в ней. «Все-то делочело­веческое, кажется, действительно в том только и состоит, что­бы человек поминутнодоказывал себе, что он — человек, а нештифтик». Это самоутверждение есть утверждение своей независимости от природы, и все достоинство человека в этом как раз и со­стоит.
Но именно потому подлинное вчеловеке и состоит лишь в его этической жизни. «…В этом смыс­ле уже в «Запискахиз подполья» представлен апофеоз человека, которыйпревращает его если не в центр мира, то в важнейшее и «драгоценнейшее» явление»[12].
«…Достоев­скому совершенночужд «антропологизм», ко­торый появился раньше у русских позитивистов и полупо­зитивистов(Чернышевский, Лавров, Кавелин, даже Михай­ловский),—он ближе всех к Герцену с его патетическим ут­верждением независимостичеловеческого духа от природы. Натурализм в антропологии высмеян беспощадноДостоев­ским в «Записках из подполья»,—и поэтому все его дальней­шее учение о человеке так глубоко отлично от тех(более поздних) учений, которые, сходясь с Достоевским в учении об аморальностив человеке, трактуют это в духе примитивного натурализма»[13]. ДляДостоевского аморальность, скрытая в глу­бине человека, есть тоже апофеозчеловека. Это явление духовного порядка, ононе связано с биологическими процессами в человеке.
И чем категоричнее этопревознесение человека, тем беспощаднее вскрывает Достоевский роковуюнеустроенность духа человеческого, его темные движения. Основная тайна человекав том и состоит, по Достоевскому, что он есть существо этическое, что оннеизменно и непобе­димо стоит всегда перед дилеммой добра и зла, от кото­рой онне может никуда уйти: кто не идет пу­тем добра, тот необходимо становится напуть зла. Эта эти­ческая сущность человека, основная его этическая направлен­ностьесть не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.
Но здесь начинаютсяпарадоксы, в которых раскрывается уже не только эта основная этическая сущностьчеловека, но и вся проблематика человека. Представление о человеке, каксуществе рассу­дочном, а потому и благоразумном, есть чистая фикция,— «так как натура человеческая действует всяцеликом,— всем, что в ней есть — сознательно и бессознательно». «Хо­теньеможет, конечно, сходиться с рассудком, но оченьчасто и даже большей частью совершенно и упрямо разногласитс рассудком». «Я хочу жить, — продолжаетсвои замечания че­ловек из подполья, — длятого, чтобы удовлетворить всей моей способности жить,— а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочнойспособности. Рассудок удов­летворяет толькорассудочной способности человека, а хоте­ние есть проявление всей человеческойжизни»[14].Самое доро­гое для человека— «своесобственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы и дикий,каприз»; самое дорогое и важное для человека—«по своей глупой воле пожить», и потому «человек всегда и везде, где бы он нибыл, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как по­велевает емуразум и совесть».
Суть человека определяетсяэтой жаждой свободы, жаждой быть «самим собой», но именно потому, чтоДостоевский видит в свободе сокровенную суть человека, никто глубже его незаглядывал в тайну свободы, никто ярче его не вскры­вал всю ее проблематику, ее«неустроенность». Бердяев спра­ведливо подметил, что для Достоевского «всвободе подполь­ного человека заложено семя смерти»[15].Если человеку свобода дороже всего, если в ней последняя его «суть», то она жеоказывается бременем, снести которое слишком трудно. А, с другой стороны, внашем подполье,а «…подпольный» чело­веки есть как раз «естественный» человек, освободившийся от всякой традиции иусловности,— в подполье нашем, по выражениюДостоевского, ощущается смрад, обнажается внутренний хаос, злые, дажепреступные, во всяком случае постыдные, ничтожные движения»[16].Вот, например, Раскольни­ков: разложив в работе разумавсе предписания традицион­ной морали, он стал вплотную перед соблазном, что«все по­зволено», и пошел на преступление. Моральоказалась ли­шенной основания в глубине души, свобода оборачивается аморальностью,и на каторге Раскольников долго не чувствовал  никакого   раскаяния. Поворотпришел позже, когда в нем расцвела любовь к Соне, а до этого в его свободе онне находил никакого вдохновения к моральному раздумью. Это вскрывает какую-тозагадку в душе человека, вскрывает слепоту нашейсвободы, поскольку она соединена только с голым разумом. Путь к добру неопределяется  одной  свободой; он, конечно, иррационален, нотолько в том смысле, что не разум движет к добру, аволя, сила духа. «…Оттого-то в свободе, оторванной от живых движений любви, иесть семя смерти. Почему именно смерти? Да потому, что человек не может по существуотойти от Добра, и, если, отдаваясь свободной игре страстей, он отходит отдобра, то у него начи­нается мучительная болезнь души. Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов по-разному, но все страдаютот того, что заглушили в себе живое чувство Добра (то есть Бога), что осталисьсами с собой. Свобода, если она оставля­ет нас с самими собой, раскрывает лишьхаос в душе, обна­жает темные и низшие движения, то есть превращает нас в рабовстрастей, заставляет мучительно страдать...»[17]
Это значит,что человек создан этическим существом и не может перестать быть им. Сособенной силой и болью го­ворит Достоевский о том, что преступление совсем неозна­чает природной аморальности, а, наоборот, свидетельствует о том, что,отходя от добра, человек теряет нечто, без чего ему жить нельзя. Еще в«Записках из Мерт­вого дома» он писал: «сколько великих сил погибло здесь даром.Ведь надо уже все сказать: да, это был необыкновен­ный народ, может быть, самыедаровитые, самые сильные из народа»[18].
Несомненно, что это былилюди, наделенные не только большой силой, но и свободой, и свобода-то их и сорвала с путей «традиционной» морали и толкнулана пре­ступление. Вот и семя смерти! В «Дневникеписателя» за по­следние годы Достоевский писал:«зло таится в человеке глубже, чем предполагают обычно». Шестов напрасно ви­дитв этом «реабилитацию подпольного человека»,и, наобо­рот,подчеркивая всю таинственность зла в человеческой ду­ше, Достоевский показываетнеустроенность человеческого духа или лучше—расстройство его, а вместе с тем и невоз­можность для человеческого духа отойтиот этической уста­новки. «Семя смерти», заложенное в свободе, означает, чторасстройство духа имеет корень не на поверхности, а именно в последней глубинедуха, ибо нет ничего глубже в человеке его свободы. «Проблематика свободы вчеловеке есть вершина идей До­стоевского в антропологии; свобода не естьпоследняя правда о человеке — эта правдаопределяется этическим началом в человеке, тем, к добру или злу идет человек всвоей свободе. Оттого в свободе есть, может быть, «семя смерти» и самораз­рушения,но она же может вознести человека на высоты преображения. Свобода открываетпростор для демонизма в человеке, но она же может возвысить ангельское начало внем. Есть диалектика зла в движениях свободы, но есть и диалектика добра в них.Не в том ли заключа­ется смысл той потребности страдания, о которой любил го­воритьДостоевский, что через страдания (часто через грех) приходит в движение этадиалектика добра?»[19]
Все его сомнения в человеке,все обнажение хаоса и «семени смерти» в нем нейтрализуются у Достоевскогоубеждением, что в человеке таится великая сила, спасающая его и мир, и горе лишь в том, что че­ловечество не умеетиспользовать эту силу. Достоевский написал однажды: «ве­личайшая красота человека,величайшая чистота его… обра­щаются ни во что, проходят без пользычеловечеству единст­венно потому, что всем этим дарам не хватило гения, что­бы управлять этим богатством»[20].
«Мысль о красоте»
«Эта сторона в антропологииДостоевского часто забыва­ется или недостаточно оценивается,— между тем в ней лежит ключ к объяснению тойсистемы идей, которую мы характе­ризовали выше как «христианский натурализм» у Достоев­ского. Приведенные мельком (в «Идиоте»)слова о том, что «красота спасет мир», вскрывают эту своеобразную эстетиче­скуюутопию Достоевского. Значит, ключ к преображению, к устроению человека в неместь, и мы толь­ко не умеем овладеть этим ключом. Старец Зосима высказал такую мысль: «мы не понимаем, чтожизнь есть рай (уже ныне, В.3.),ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами вовсей своей красоте». В замечательных словах Версилова(«Подросток») по поводу картины Лоррена выражена таже мысль о том, что свет и правда уже есть в мире, но остаются наминезамеченными. «Ощущение счастья, мне еще неизвестное, прошло сквозь сердце моедаже до боли». В чудной форме это ощущение святыни в человеке передано в гениальном «Сне смешного человека»[21].
Оказывается, основное учениеДостоевского о человеке ближе к антропологии Руссо(с его основным принципом о радикальном добре в человеке), чем к антропологииКанта (с его учением о «радикальном зле в человеке»).
«…Но у него же очень ранопробиваются и сомнения в том, что «красота спасет мир». Он сам говорит, что«эстетическая идея помутилась в человечестве». УжеВерховенский млад­ший говорит: «я нигилист, но люблю красоту» и этим подчер­киваетдвусмысленность красоты. А в «Братьях Карамазовых»в известных словах Дмитрия Карамазова эти сомнения в твор­ческой силе красотывыражены уже с чрезвычайной силой. «Красота, — говоритон, — это страшная и ужасная вещь...тут берега сходятся, тут все противоречия вместеживут… Страш­но то, что то, что уму  представляется позором, то сердцу — сплошь красотой». Эта моральнаядвусмысленность красоты, это отсутствие внутренней связи красоты с добром естьв то же время «та­инственная» вещь, ибо тут «дьяволс Богом борется, а поле битвы — сердцечеловека». Борьба идет под прикрытием кра­соты. Ужпоистине можно сказать: не красота спасет мир, но красотув мире нужно спасать»[22].Красоту не только в мире, но и в самой ее сокровищнице – человеческой душе, гдеона подчас пребывает в забвении.«Историософия Достоевского»
«Мысли Достоевского чрезвычайноприсуща диалекти­ческая сила — он вскрывает антиномичностьтам, где другие успокаиваются на незаконном расширении какого-либо одно­стороннегопредположения. Лишь уяснив антиномии, заклю­ченныев реальности, даже заострив их, он подымается над ними.И везде этой высшей сферой, где «примиряются» про­тиворечия,является «горняя сфера», область религии. Это постоянное восхождение к религиозным высотам и делает Достоевскоговдохновителем русской религиозной философии в дальнейших поколениях (Бердяев, Булгаков и др.). Но у самого Достоевскогоего религиозные искания достигают наибольшейостроты в его историософии»[23].
Народы движутся силой«эстетической» или «нрав­ственной», что в последнем счете это есть «исканиеБога». Каждый народ жив именно этим «исканием Бога» (притом «своего» Бога).«Почвенничество» у Достоевского есть — это своеобразная форма народничества, ноеще более оно связано с идеями Гердера, Шеллинга (в их русской интерпре­тации), о том, чтокаждый народ имеет свою особую «исто­рическую миссию».
 Тайна этой миссиисокрыта в глубинах народного духа, и отсюда тот мотив «самобытности», кото­рыйтак настойчиво проводился так наз. «молодой редакцией»журнала «Москвитянин» и который был близок Достоевско­му через АпполонаГригорьева. Но почвенничество у Достоевского, каксправедливо подчеркнул Бердяев, гораздо глубже — ононе пленено эмпирическойисторией, но идет дальше — в глубь народногодуха.
Для России предопределенаособая задача в истории,— в это верилиуже славянофилы и Герцен, в это верил и Досто­евский,— и высшей точкой в развитии егомыслей о России была его знаменитая «Пушкинскаяречь». Но и через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего синтезазападного и русского духа, идея о том, что «…у нас, русских, две родины — Европа и наша Русь…»[24].
Это не исклю­чало того, чтоЕвропа была для Достоевского, говоря слова­ми Ивана Карамазова, лишь «дорогимкладбищем», что кри­тика Европы занимает оченьбольшое место у Досто­евского. Россия же сильна своим Православием,и отсю­да историософскиетемы у Достоевского сразу поднимаются до религиозного понимания истории.
Особенно много и глу­боко наэти темы писал Достоевский в своем «Дневнике Пи­сателя», но вершиной его историософских размышлений бесспорно является «Легендао Великом Инквизиторе». Это есть исключительныйопыт вскрытия проблематики истории с христианской точки зрения. Если русская историософия начинается с Герцена, обнаруживает вообщебольшую склон­ность к алогизму, то в то же времяона признает, как это ярче других выразил Михайловский,что смысл вносится в историю лишь человеком. Не только Гегелевскийпанлогизм, но и христианский провиденциализм отбрасываются здесь ка­тегорически.
У Достоевского русская историософская мысль возвраща­ется к религиозномупониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественномузамыслу, как раз ос­новой исторической диалектики. Внесение человеческо­госмысла в историю представлено в грандиозном замысле Великого Инквизитора. «Достоевскийздесь с особенной остро­той подчеркивает то, чтогармонизация исторического процес­са непременновключает в себя подавление челове­ческой свободы, иэто он считает глубочайше связанным со всяким историософскимрационализмом.   Неприемле­мость такогоподхода к человеку, глубокая защита христиан­ского благовестия о свободе не бросают Достоевского в объ­ятияхристианского иррационализма. Для него выход (как и для Владимира Соловьева) заключался в свободном движениинародов к «оцерковлению» всего земного порядка. Гессен справедливо критикует эту схему Достоевскогокак форму утопизма, но особенность Достоевского (в отличие от историософии марксизма, аотчасти и софиологического де­терминизма) заключаетсяв том, что в его утопии нет ссылки на то, что идеал по исторической необходимос­тиосуществится в истории»[25].
Наоборот, Достоевский оченьглубоко и остро вскрывает диалектику идеи свободы; фигуры Ставрогина, Кириллова зловеще освещают эту диалектику.Утопизм у Достоевского сохраняется не в элементах фило­софского рационализма(как в указанных построениях), а в том, что он не считается с проблемой искупления;его кон­цепция «спасения», как мы не раз подчеркивали, проходит мимо тайныГолгофы. Тем не менее, грандиозная и велича­вая картина, которую набрасываетВеликий Инквизитор, яв­ляется непревзойденной доныне по глубине попыткой понять«тайну истории». Правда, насколько силен Достоевскийв критике «католической идеи»,всяческого историософского ра­ционализма, настолько же расплывчаты его указания на по­ложительныепути «православной культуры», но надо при­знать, что «метафизика истории» освещенаДостоевским с такой гениальной силой, как ни у кого другого.«Мысль о Боге»
Испытав в молодостивлияние социалистических идей, пройдя через каторгу и пережив глубокую мировоззренческуюэволюцию, Достоевский как художник и мыслитель в своих романах и публицистике будетследовать тем идеям, в которых он видел суть философии христианства,христианской метафизики. «Его христианское миросозерцание воспринималось далеконе однозначно: имели место как резко критические (например, со стороныК.Н.Леонтьева), так и исключительно позитивные характеристики (например, уН.О.Лосского в книге Достоевский и его христианское миропонимание)»[26].
Но одно бесспорно:изображая в своих произведениях взлеты и падения человека, «подполье» его души,безграничность человеческой свободы и ее соблазны; отстаивая абсолютноезначение нравственных идеалов и онтологическую реальность красоты в мире ичеловеке; обличая пошлость в ее европейском и российском вариантах;противопоставляя материализму современной ц