Ф.М.Достоевский. «Братья Карамазовы».(1879-1880)
Тарасов Ф. Б.
«БратьяКарамазовы» увенчивают знаменитое «пятикнижие» Достоевского,собирая воедино фундаментальные проблемы предшествующих четырех романов.Преступление и наказание при господстве полуагрессивного атеизма, бескрылогоматериализма, утилитарной морали и антропологической самонадеянности, иссыханиев подобных условиях почвы для произрастания «положительно прекрасной»личности, все более представляющейся рассудочному сознанию «юродивой»и «идиотской», закономерное «бесовское» искажениепрекраснодушного либерализма и социалистической утопии, противоречивыевзаимоотношения отцов и детей, ускоренное распространение «случайныхсемейств» и беспутное воспитание юного поколения в «век пороков ижелезных дорог» и торжества «ротшильдовской идеи» — все этиглобальные вопросы по-своему освещены и в последнем произведении писателя.
В«Братьях Карамазовых», как и в других романах 70-х годов, нашличастичное отражение отдельные темы и мотивы двух его основополагающих замыслов.В цикле романов под названием «Атеизм» и «Житие великогогрешника» он намеревался изобразить «падение» и«восстановление» человеческой души, раскрыть ее сокровенные чаяния идвижения в непосредственной связи с новейшими веяниями отечественной и мировойистории, с одной стороны, и в свете коренных жизненных закономерностей, главныхрелигиозных и культурных традиций, неизбывной борьбы добра и зла, веры ибезверия в сердцах людей — с другой.
Свойственнаяписателю глубинная аналитическая методология отличает и его завершающий роман.В основу фабулы положены история молодого офицера Дмитрия Ильинского, с которымавтор познакомился еще в омском остроге и который был несправедливо осужден надвадцатилетнюю каторгу за мнимое отцеубийство и чужое преступление. Вместе стем идейно-художественный план «Братьев Карамазовых» требовал такогоизображения единичной судьбы, чтобы в ней преломились характерные явления,принципиальные оттенки «живой жизни», ее главные и подспудные причинно-следственныесвязи, господствующая атмосфера. Отсюда особая многосоставность романа, где, напервый взгляд, обыкновенное уголовное происшествие и любовное соперничество вканве детективного сюжета вписываются в более общую картину духовно-мировоззренческихи социально- психологических связей современного общества, которые, в своюочередь, соотносятся с вечными законами бытия и глубокимифилософско-историческими обобщениями. Отсюда и его неповторимыйидейно-стилистический ритм, разрежающий бурное описание смятенных сцен«надрывов» и «катастроф» периодами умудренного осмысленияуниверсального положения человека на земле. В результате художественноепроизведение становится повествованием не только о перипетиях семействаКарамазовых, но и о судьбах страны («совокупите все эти 4 характера, — подчеркивал автор, — и вы получите, хоть уменьшенное в 1000-ю долю, изображениенашей современной действительности, нашей современной интеллигентнойРоссии») и даже всего человечества, которые всецело зависят от высоты илинизости, от качественного содержания душевной жизни составляющих их единиц.
Достоевскийполагал, что от ясно осознаваемого или смутно ощущаемого ответа на основнойвопрос о собственной природе («божественной» или«животной»), с разной степенью отчетливости и вменяемости живущий вглубине души каждого человека, зависит общее направление и конкретный рисунокжизни людей. «Многое на земле от нас сокрыто, — замечает старец Зосима,выражая мысли автора, — но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущениеживой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни нашихмыслей и чувств не здесь, а в мирах иных… Бог взял семена из миров иных ипосеял на сей земле и вэрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, новзращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мираминым, если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает ивзращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишьее» (I, 14, 290 — 291).
Такимобразом, писатель констатирует фундаментальный парадокс, согласно которомуудаление от «неба» и «миров иных» приводит к ослаблениюсвязей с землей, к исчезновению по-настоящему разумной цели существования наней, к невозможности истинного, преображающего и облагораживающего душу, творчества.Тогда и происходят всевозможные подмены и мистификации, когда политический,идеологический или экономический человек погребает под собою человека духовногов сетях завистливой конкуренции и тайной вражды. Так, «новый человек»Ракитин, либерал и прогрессист, настойчиво советует Дмитрию Карамазову радиблага людей хлопотать не о всяких там философиях и возвышенных материях, не оБоге и душе, а о правах человека и понижении цен на говядину, не понимая, чтобез «неба» и оживления, оздоровления высших духовных свойствличности, без осуществления его глубинных метафизических запросов правачеловека рано или поздно (дело лишь в сроках) превращаются в бесправие, а«говядина» может и вовсе исчезнуть.
НиДмитрий Карамазов, ни его братья не могут последовать совету Ракитина, ибо в ихсердцах и умах живет настоятельная потребность полного осмысления собственнойчеловечности и осознания своего пребывания в мире. Все они заняты разрешениемкоренных вопросов о первопричинах и конечных целях бытия, отношение к которымсоставляет основу разных вариантов идейного выбора и жизненного поведения икоторые автор романа как бы нарочито переводит из зачастую невыговариваемойиррациональной сферы в область активного и напряженного диалога. «Каковеруеши, али вовсе не веруеши», — вот главное, что интересует АлексеяКарамазова в брате Иване. Когда они ближе знакомятся в трактире «Столичныйгород», Иван Карамазов рассуждает об отличительной черте «русскихмальчиков», которые, сойдясь на минутку в подобном заведении, начинаюттолковать не иначе как о вековечных проблемах: «есть ли Бог, есть либессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизмезаговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один жечерт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца» (I, 14, 213). СамИван и является глубокомысленным «мальчиком», которому не нужнымиллионы, а надобно разрешить мысль об источниках добродетели и порока икоторый страдает от «рациональной тоски», от невозможности«оправдать Бога» при наличии царящего в мире зла В отличие от Ивана,«мальчик» Алеша проникается убеждением в существовании Бога ибессмертии души и решает для себя: «Хочу жить для бессмертия, аполовинного компромисса не принимаю». Точно так же если бы он порешил, чтобессмертия и Бога нет, то сейчас бы пошел в атеисты и социалисты (ибо социализместь не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но попреимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма,вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес сземли, а для сведения небес на землю)" (I, 14, 25). Главные, основные,коренные мысли овладевают и сознанием Дмитрия Карамазова, который, ощущаяневидимое участие в жизни людей мистических сил и говоря о красоте, в отличиеот князя Мышкина, как об одной из мучительных загадок бытия, подчеркивает:«Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Когда Митявидит во сне холодную и слякотную ноябрьскую степь, черные погорелые избы, худыхбаб с испитыми лицами, плачущее дите, он задает, казалось бы, риторический«социальный вопрос»: «почему это стоят погорелые матери, почемубедны люди, почему бедно дите, почему голая степь, почему они не обнимаются, нецелуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от чернойбеды, почему не кормят дитё?» (I, 14, 456). Однако из самой постановки иинтонации подобного вопрошания, перекликающегося с общей романной атмосферой,становится ясно, что речь идет не о поверхностных причинах социального плана,не о бедности и богатстве, имущественном или природном неравенстве, сословномрасслоении, а о поиске постоянных первооснов зла, питающих его проявления вовсяких исторических условиях и в любом обществе. Среди вопросов, затрагивающихначала и концы человеческого бытия, Дмитрия особенно терзает самый главный:«А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что как его нет? Что, еслиправ Ракитин, что это идея искусственная в человечестве? Тогда, если его нет,то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетеленбез Бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он будет тогда любить,человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется.Ракитин говорит, что можно любить человечество и без Бога» (I, 15, 32).
Проблемасуществования Бога и посмертной судьбы человека, от очевидного или подспудногорешения которой зависят оценка и восприятие фактической реальности, по-своемузанимает и отца братьев Карамазовых, иронически интересующегося, есть ли в адупотолок и крючья для грешников. Она не безразлична и для второстепенныхперсонажей, например, Коли Красоткина, чей искренний мальчишеский нигилизмсоотносится с незрелым увлечением социализмом, или для госпожи Хохлаковой,ищущей ясного ответа на вопрос, заканчивается ли жизнь лопухом на могиле.
Достоевскийпоказывает в своем романе, что от ответа на этот вопрос (независимо от степениего осознанности) зависит и принципиально разная жизненная тяга иэкзистенциальная аура, в свете которой рождаются соответствующие поступки идействия людей.
Еслинет Бога и бессмертия души, если жизнь заканчивается «химией»,элементарным разложением тела, тогда подрывается любовь и доверие к ней,теряется всякий смысл происходящего на земле, тогда все безразлично и всепозволено. Эти сгущенные теоретические выводы, вложенные автором в уста атеистаИвана Карамазова и практически подхваченные лакеем Смердяковым, в как быразбавленном водой повседневности виде составляют невидимую основу тогожизненного и исторического поля, в котором свойственное душе исканиеабсолютного смысла восполняется увеличением собственных прав, власти,собственности, материального преизбытка и в котором вместо положительных силдобра и света действуют, как уже отмечалось, отрицательные силы своекорыстия.Снижение, искажение, уничтожение «идеи о Боге» ради торжества«шефа земли» означало для автора «Братьев Карамазовых»постепенное самоуничтожение атеистического гуманизма, ибо построение новогопорядка без религии и Христа зиждется на старых принципах ветхого человека и желанийего греховной воли.
Физическоеубийство Федора Павловича Смердяковым становится средоточием развитияфактической канвы романа, своеобразной событийной кульминацией, которая черезмногочисленные связи и опосредования сближает и сталкивает разноплановыеинтересы и характеры, оказывается вполне закономерным результатомвзаимодействия определенный идей и состояний сознания, подготавливаетсяцарящими умонастроениями, всякого рода духовными убийствами и самоубийствами.
Разрушениебескорыстного лада и снижение высокого строя души через постоянное отвлечениевнимания от религиозных, эстетических, поэтических измерений бытия исосредоточенность на требованиях так называемого эгоизма и здравого смысла,замкнутость в рассудочно-торгашеских низинах жизни и податливость плотскомудавлению натуры играют существенную роль в создании той криминогеннойатмосферы, в которой рождаются и оправдываются дурные намерения и подлыепоступки. Неслучайно, что фактический убийца, талантливый повар Смердяковпостоянно апеллирует к здравому смыслу, который упрощает его душу и мысль,заставляет отождествлять просвещение с добротным платьем, чистыми манишками ивылощенными сапогами, казуистически критиковать геройские подвиги ихристианские чудеса, отрицать литературу («Вечера на хуторе близДиканьки» Гоголя про неправду написаны), стихи (кто же в рифму говорит),историю (наводит скуку).
Сокращенныймировоззренческий горизонт и душевно-духовный обзор, который ограничиваетбесконечное жизненное поле областью самодостаточного наслаждения, корыстнойвыгоды, эгоистической гордости, как бы фатально предопределяет и судьбу самойжертвы, главы семейства Карамазовых, так направляют «свободную» волюи выстраивают линию его поведения, что она притягивает к себе отрицательныеэнергии. Характеризуя ценностные ориентиры Федора Павловича, прокурорподчеркивает: «духовная сторона вся похерена, а жажда жизничрезвычайная». Отец согласен с убеждением сына Ивана, что Бога ибессмертия души нет, и стало быть и не может быть никаких оснований длядобродетели, а потому «все нравственные правила старика — после меня хотьпотоп». Вместе с тем религиозно не преображенная и не просветленная высшимсмыслом «земляная карамазовская сила» ищет необходимую точку опоры,благодаря которой жизнь приобрела бы хоть какой-то смысл и не превратилась вцепь бессвязных действий. Плотское наслаждение становится для Федора Павловичатем единственным камнем, на котором он хотел бы стоять до конца своих дней. Изэтого основания и произрастают его ведущие мысли, чувства и поступки, поиск иобслуживание все новых содомских утех, а также характерные«экономические» оттенки его общественной активности, выражающейся встремлении обделывать делишки для удовлетворения своекорыстных интересов,наращивать капитал и строить кабаки.
Онигилистических силах неодухотворенного и непреображенного эроса рассуждает вромане Ракитин, говоря о животном сладострастии человека: «влюбитсячеловек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть однутела женского… то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать,Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет, будучи кроток — зарежет,будучи верен — изменит» (I, 14, 74). С ним соглашается даже АлексейКарамазов, отчасти ощущающий в себе потенциальную карамазовщину, вообще свойственнуюв разной степени, хотя и не всегда проявляемую, всякому человеку. Его брат Иванполагает, что в богооставленном и бессмысленном мире и не на чем больше стоять,как на сладострастии, и папенька, пусть и свинья, мыслит все же правильно илогично.
Ноособенно остро ощущает в себе «неистовую, необделанную» карамазовщинуболее непосредственный и менее идеологизированный Дмитрий. В противоположностьотцу, он крайне болезненно переживает «сладострастие насекомых»,притягательные демонические бури содомской красоты, ибо им не утраченыпредставления об «идеале Мадонны», о высшем облике и предназначениичеловека. Однако, говоря его собственными словами, временный перевес плотскихстрастей превращает горячую и честную личность в кровожадного тарантула изагоняет ее на поле жизни, «засиженное мухами, то есть всякоюнизостью».
Эгоистическоевожделение безжалостного паука заставляет его пренебрегать душевными терзаниямиГруши, как бы сокращать ее целостную личность до «инфернальныхизгибов» (одновременно пробуждая в нем и противоестественное желание«сократить» до небытия и родного отца). Но, освобождаясь отзамкнутости в собственных интересах после глубокого внутреннего переворота исоответственно переставая видеть в окружающем лишь точку приложения своейстрасти, Митя и в любви к Груше ощутил просветление, ослабление инстинктаобладания, «становился доверчив и благороден, даже сам презирал себя задурные чувства. Но это значило только, что в любви его к этой женщинезаключалось нечто гораздо высшее, чем он сам предполагал, а не одна лишьстрастность, не один лишь „изгиб тела“, о котором он говорилАлеше».
Проникаяв любовь, гордость и эгоизм, выступающие в самых разных обличьях, даже в формесамой любви, изнутри разлагают это наиболее человеческое в человеке чувство. Ив основе абстрактной любви ко всемучеловечеству, противоположной, казалось бы,конкретной чувственной страсти (в действительности она абстрактна, посколькувожделение превращает человека в вещь, лишенную своеобразия личностно-духовныхкачеств), Достоевский находит все то же «искажение в свой интерес»,неизбежное вследствие отсутствия в ней предметной содержательности инравственной определенности. Экзистенциальная неспособность абстрактногогуманиста Ивана Карамазова перенести центр реального внимания и практическогодействия к конкретному другому, равноправному «ты» создаетдраматическую раздвоенность в искреннем стремлении к бескомпромиссному познаниюистины, тот ад в его душе, который, по определению старца Зосимы, есть мукадуховная от невозможности любить. Проницательный старец воспринимает его какчеловека, жаждущего «горняя мудрствовати и горних искати», чье сердцеточит неразрешенная мысль о цели мироздания и смысле людского страдания. Вместес тем прокурор на суде вносит дополнительные оттенки и заключает, что этотпредставитель семейства Карамазовых «есть один из современных молодыхлюдей с блестящим образованием, с умом довольно сильным, уже ни во что, однако,не верующим, многое, слишком уже многое в жизни отвергшим и похерившим, точь-в-точькак и родитель его» (I, 15, 126).
ПодобноСтаврогину в «Бесах» или Версилову в «Подростке», Иванпрекрасно осознает, что без веры в Бога и соответственно абсолютного осмыслениячеловеческое существование теряет подлинную разумность и приобретает комическийоттенок. Однако в контексте господства позитивистского мировосприятия,рационалистического знания, прагматического отношения к жизни сила его«евклидова ума» становится своеобразным обоюдоострым мечом,отсекающим от мистических корней, от духовного веселия и высшей радостиприсутствия «миров иных», за две секунды которой он, по собственнымсловам, отдал бы квадриллион квадриллионов и которую испытал Алеша в главе«Кана Галилейская».
Слишкомземной поиск «горнего» при слишком отвлеченной общечеловечности и недостаткелюбви еще более обостряет его душевные терзания тем, что вступает впротиворечие с конкретными действиями и силами его эгоистической натуры.Заботясь о справедливости и благе других, он оказывается косвенно причастным кнесправедливому осуждению брата и убийству отца, осуждая царящую вокругжестокость и безнравственность, сам проявляет немилосердие по отношению к людями становится невольным проповедником аморализма. Уязвленное еще с детствасамолюбие естественно приводит эту незаурядную личность к идее сверхчеловека,которому доступны всякие нравственные преграды и все позволено и который всвоем стремлении к истине невольно искажает ее.
Вгордом бунте против Бога Иван Карамазов возвращает свой билет в окончательноегармоническое мироустройство, если оно куплено хотя бы ценою детской слезинки,и коллекционирует несомненные факты страданий и злодейства людей, ихнеискоренимых пороков и слабостей. Однако такое коллекционирование оказывается,говоря словами автора «Братьев Карамазовых», честной неправдой, иботенденциозно выдается за полное представление о мире и человеке, выпускает изполя зрения противоположный ряд фактов любви, самопожертвования и величиячеловеческого существования. Более того, подобная тенденциозность как быупрочивает греховное состояние людей, невольно сливается с проповедуемой Иваномтеорией вседозволенности, оправдывает законность того, что, как он выражаетсяоб отношениях отца с сыном Дмитрием, один гад съест другого.
Драматическоенепонимание между людьми, чье душевное общение отягощено корыстнымипретензиями, социальными условностями и господствующей конъюнктурой, глубокораскрыто в романе на примере чрезвычайно важного для автора описаниядеятельности представителей правосудия, тех, по выражению современника,«прелюбодеев права и прелюбодеев мысли», для которых важна не правдадела, а «либерально-тенденциозная казуистика» и выпячиваниесобственных достоинств.
Всяпротокольная часть расследования построена в романе таким образом, что напервый план выдвигаются факты, которые могут быть объяснены естественнонаучнымипричинами, примитивной ревностью или корыстным расчетом. Сниженное изаземленное понимание личности заставляет судейских чиновников подчеркивать вречах то, что для самого обвиняемого и объективной истины не является главным ирешающим. Если для прокурора, например, «человек с деньгами вездечеловек», то для Мити они — «лишь аксессуар, обстановка»,«мелочь», недостойная специального внимания, и это неодинаковоеотношение к деньгам определяет и разную интерпретацию их роли в совершенномпреступлении. Деньги как «понятный» и «основной» стимулдействий подозреваемого уводят внимание от важных для установления правдынемеркантильных и внерассудочных мотивов поведения Дмитрия Карамазова исоответственно от поисков реального убийцы. Такую же роль, в сущности, играют и«медицина» со своими «аффектами» и «маниями», и«психология» со своими своекорыстными принципами, оказываясь, есливоспользоваться словами Ивана Карамазова, «евклидовой дичью», грубыминструментом, упрощающим и отбрасывающим духовные факты, смещающим значениедокументальных свидетельств и в целом направляющим следствие по ложному пути.
Ипрокурор, и следователь, и судьи превратно истолковывают бурные излияния«рыцаря чести», как осознает себя сам Митя, и не вникают внравственные или просто иррациональные мотивы его поведения (в их понимании это- «легенды» и «поэмы»), безотчетно погрязают в«крючкотворных мелочах» и «казенщине допроса», не замечая внем «страдальца благородства», искателя правды с «Диогеновым фонарем»и удаляясь от справедливого решения.
Действительно,установить не только полноту истины о предполагаемом преступлении ДмитрияКарамазова, но и просто его состав, даже сам факт невозможно, не беря вовнимание экзальтированное благородство его натуры и искание высшего, проходямимо его внутреннего переворота и мучений совести. Но именно эти-то аспекты,все самое коренное, сокровенное и трепетное, и отсечены, принципиальновытолкнуты из правового пространства, в котором его хозяевам дорога «ненравственная сторона, а лишь, так сказать, современно-юридическая» икоторое подпитывает «искреннюю ложь», полуосознанное или более наглоелицемерие.
Символическоеобобщение драматической диалектики пребывания человека в мире, в котле которойварятся судьбы его героев, дано Достоевским в легенде о великом инквизиторе.Легенда становится своеобразным философским средоточием романа, концентрируяего проблематику и сцепляя ее с выводами о ходе мировой истории. Великийинквизитор предстает в ней не только и, может быть, не столько выразителемнегативных сторон исторического католичества, ищущим «земных грязныхблаг», сколько скорбящим гуманистом, восставшим против Бога и свободы воимя любви к человеку и всеобщего счастья. Сама его гипотетическая фигура, идеи илогика вмещают в себя и типизируют различные магистральные варианты безбожногожизнеустроения на непреображенной земле в прошлом, настоящем и будущем — будьто в форме теократического государства, социалистической утопии или такназываемого цивилизованного общества.
Достоевскийраскрывает глубочайший трагизм человеческой свободы, неизгладимые противоречиямежду глобальными гуманистическими идеями и планами и конкретными методами испособами их осуществления. По мнению великого инквизитора, Христос слишкомпереоценил силы человека, когда призвал его добровольно следовать за ним попути подлинной свободы, несущей вместе с самопожертвованием и страданияминастоящую любовь и истинное достоинство. Слабое, порочное и неблагодарноелюдское племя, полагает он, неспособно вынести бремя такой свободы и высшегосовершенства. Более того, в своем бесчинстве люди даже воздвигают«свободное знамя» Христово против самого Христа и свободы, постояннобунтуя и истребляя друг друга, предпочитая небесному хлебу земной, мукам свободногорешения совести в выборе добра и зла — опору на вышестоящий авторитет,свободному духовному единению — управление кесаря.
Великийинквизитор обвиняет Христа в отказе от дьявольских искушений побороть свободучудом, тайной и авторитетом, обратить камни в хлебы, овладеть их совестью имечом кесаря объединить в «согласный муравейник», устроить имокончательный «всемирный покой». Он становится религиознымсамозванцем, берет на себя смелость исправить подвиг Христа, последоватьсоветам дьявола и освободить человека от «мук решения личного исвободного» и трагизма жизни. Сатанинская гордость заставляет егопритязать на роль верховного судьи истории, монопольного обладателя полнотойистины о жизни и смерти, свободе и власти, самочинного распорядителя человеческимисудьбами. Отправляясь от собственной абсолютной, как ему кажется, премудрости,великий инквизитор, подобно Раскольникову, Версилову или Ивану Карамазову,приходит к такому же абсолютному презрению к людям, замечает в них только«недоделанные пробные существа, созданные в насмешку», без чегосводилась бы на нет сама его претензия.
Приподобной «разнице потенциалов» любовь к человечеству и желаниепослужить ему превращаются в намерение раз и навсегда объединить людей в«тысячемиллионное стадо», дать им тихое смиренное счастье по меркеслабосильных существ, примитивное блаженство муравьиного ковыряния вматериальных низинах жизни путем укорачивания личности, управления ее волей иуничтожения любви, то есть духовной смерти.
Высшаяпретензия великого инквизитора подразумевает прочную замену свободного решениялюдских сердец слепым повиновением «мимо их совести» царям земным,«царям единым», к каковым он себя и причисляет. «О, мы убедимих, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своейдля нас и нам покорятся» (I, 14, 235). А для этого, полагает он,необходимо, выступая от имени Христа, добра и истины, «принять ложь иобман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманыватьих всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобыхоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми».
Темсамым своевольная гордыня великого инквизитора, проходящая через весь строй егоразмышлений, превращает благие намерения в зависимость «тысячемиллионногостада» от господства самообожествляющихся «сочинителей» законов,как говаривал Раскольников в «Преступлении и наказании», в своемсверхчеловеческом демонизме и обусловленным им умалении других утрачивающих исобственную личность. Заботятся о человечестве, презрительно разделяя людей наимеющих право «гениев» и бесправную толпу, как известно, и«бесы», наподобие Петра Верховенского, Лямшина или Шигалева, чтоприводит не только к духовным и нравственным потерям.
Неудивительно,что именно Христос, утверждающий подлинную свободу, связанную с высшимпроисхождением и призванием человека, с жизненной силой его совести и любви,становится для великого инквизитора главным еретиком, которого надо изгнать илисжечь. Основная тайна великого инквизитора заключается в том, что он не верит вБога, а, стало быть, не уважает и принижает человека, поощряя и увековечиваяего пороки и слабости.
Поглубочайшему убеждению Достоевского, за создание всеобщей, принижающейчеловека, материалистической среды, в лоне которой и рождаются преступления, втом числе и описанное в «Братьях Карамазовых» убийство, несетответственность любой человек. Его излюбленная мысль о виновности отдельнойличности перед остальными (виновности не юридической, а онтологической)основана на признании ее изначального несовершенства и вместе с темсопричастности всему происходящему в мире. Каждый виноват в меру отсутствиясвета и добра в собственной душе. Следствия душевного мрака и своекорыстия, доконца не искоренимые в людях, невидимыми путями распространяются вокруг нас. Ималейшие наши злые помыслы, слова и поступки незримо отпечатываются в сердцахокружающих, подталкивая кого-то к зависти или гордости, рабству или тиранству(«был бы сам праведен, — замечает в романе „таинственныйпосетитель“, — может быть и преступника передо мной не было»). Такимобразом растет и накапливается отрицательный духовный потенциал, питающиймировое зло. Ведь «все как океан, все течет и соприкасается, в одном местетронешь, в другом конце мира отдается». И «попробуйте разделиться, попробуйтеопределить, где кончается ваша личность и начинается другая?»
ДемократизмДостоевского — не поверхностно-либеральный, а глубинный, органический — направлял его мысль против любой разновидности элитарного господства, нередкомаскировавшегося в его время популистскими лозунгами, против всякойразобщенности общественных слоев, против индивидуального или сословного,партийного или экономического эгоизма, подрывающего в условиях природного исоциального неравенства спасительную идею этической равноценности людей передБогом, принижающего личность и парализующего ее волю к высшему.
Писательутверждал, что свобода как величайшая ценность человека есть самый крупныйкамень преткновения, если она оторвана от живых источников любви, добра иистины, от непосредственной связи с Богочеловеком и действия по его образу иподобию. Тогда она оказывается слепой и глухой, рабски подчиняется«естественным» страстям, несет хаос, страдание и смерть и в концеконцов самоуничтожается. Поэтому способность справиться с собственной свободой,переплавить, превратив, так сказать, минус в плюс, жизнеотрицающую силу мнимойсвободы в жизнеутверждающую силу свободы действительной, направить еецентростремительно и альтруистически к объединению с Богом и другими людьми,дабы сойти с загаженного мухами жизненного поля, автор «БратьевКарамазовых» считал важнейшей духовной задачей человека. «Чтобыпеределать мир по-новому, — заключает „таинственный посетитель“, — надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем несделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братство» (I, 14,275).
Помнению Достоевского, перерождение от рабства к свободе и добровольный отказ изглубины сердца «по своей глупой воле пожить» происходит в человекелишь тогда, когда поколеблены сами основы и структура своекорыстного сознания иего душа полностью захвачена абсолютным идеалом, стирающим в ней все остальные«идеалы» и идолы. «Христос же знал, — отмечает писатель, — чтоодним хлебом не оживить человека. Если притом не будет жизни духовной, идеалаКрасоты, то затоскует человек, умрет, с ума сойдет, убьет себя или пустится вязыческие фантазии» (I, 25, 171). Именно высшая красота и непреложнаяправда Христа, «аксиома о духовном происхождении человека», если онаоткрывается людям, освобождает их из плена языческих фантазий исамоубийственных пристрастий и устремляет волю в совершенно иное руслобескорыстно-жертвенной любви, преображающей ветхого человека.
Влогике Достоевского, величайшая любовь, являющаяся главной движущей силой абсолютногоидеала и венцом высочайшего развития личности, есть одновременно и высочайшеесамостеснение, совершенно свободная жертва, вполне осознанная победа нададамовой натурой, чудо воскрешения умирающего зерна, обновления губящей себядуши. Только бескорыстная любовь к конкретному, рядом находящемуся ближнему,которая не отождествляется ни с каким частным интересом или естественнымисклонностями, способна возвысить и облагородить приниженную душу человека.
Такимиже созидательными свойствами обладает и родная сестра любви, совесть,происходящая из одного с ней источника — «вековечного идеала».Совесть — это дар понимания сообщаемой человеку вести о его несовершенстве. Онамучает его, дает возможность видеть незаслуженность своих заслуг, мешает емубыть самодовольным и подвигает на бесконечное совершенство. Поэтому совестьпозволяет органически различать добро и зло, сдерживать страсти и своекорыстныерасчеты, является необходимой предпосылкой для выхода личности из состояниятяжеловесной замкнутости и отделенности, для сострадания и умения входить вположение других людей, восстанавливать подлинную связь с ними. По мыслиДостоевского, без любви и совести «человек всем человечеством сошел бы сума», раздувшись и лопнув под напором разрушительной энергии эгоистическойгордости. «И неужели сие мечта, — вопрошает старец Зосима, — чтобы подконец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, ане в радостях жестоких, как ныне, — в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве изавистливом превышении одного над другим?» (I, 14, 288).
Жестокиерадости, считает старец, не прекратятся до тех пор, пока люди стремятсяустроиться на земле справедливо лишь одним своим умом, без Христа, пока рабскаяи самоубийственная свобода, понятая как безостановочное приумножение илихорадочное утоление материальных потребностей, не прекратит искажать духовнуюприроду и отвергать «высшую половину существа человеческого», пока нестанет ясно, что «лишь в человеческом духовном достоинстверавенство». Победить низшее в себе постом и молитвой, овладеть собою — таков, по его личному опыту, путь к настоящей свободе.
Мыслистарца Зосимы выражают в «Братьях Карамазовых» многовековой опытправославной культуры, сосредотачивавшийся на Руси в монастырях. Народ русский,рассуждает он, хотя и отягощен, подобно другимнародам, своим и мировым грехом,все равно молится святому и высшему, знает, что «где-то есть святой ивысший, у того зато правда, тот знает правду, значит не умирает она наземле». И пока «русский инок» несет в себе образ Христов и«чистоту Божией правды», пока сохраняются православные ценности, это«тысячелетнее орудие для нравственного перерождения от рабства к свободе ик нравственному совершенствованию», до тех пор живет и надежда на спасениечеловека, на изменение его отношений с другими через осознание онтологическойвины и взаимное служение. «Всякий пред всеми за всех виноват, не знаюттолько этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай». Это откровениеумирающего брата Маркела, усиленное затем «таинственным посетителем»,Зосима вспоминает в критический момент своей светской жизни. Оно подвигает иМитю Карамазова к внутреннему перевороту, определяя его всепрощающую логикувслед за тем, кто, по словам Алеши, «может все простить, всех и вся и завсе», потому что сам отдал «неповинную кровь свою за всех и завсе».
Ещеодна важная особенность проповеди старца заключается в учении о«деятельной любви» к ближнему, опыт которой убеждает в бытии Бога ибессмертии души и которою «все покупается, все спасается», свои идаже чужие грехи. Деятельную любовь или конкретное добро, не содержащеевнутренней противоречивости, он считает великой силой, способной неисповедимымипутями «на другом конце мира» отдаваться, ибо, как известно,«все связано со всем».
Зосимаотмечает двойное благотворное воздействие конкретного добра — на личность, егосовершающую, и на того, на кого оно направлено. Одним из примеров еговоскрешающей силы может служить всплывший на судебном заседании эпизод с«фунтом орехов», сыгравший немалую, хотя и «дальнюю», рольв цепи обстоятельств, которые повлияли на формирование благородных сторонхарактера Дмитрия Карамазова, предотвратили его преступление и способствовалиего раскаянию. Конкретное добро не только не подпитывает эгоцентрические силы,но и укореняет на их месте прямо противоположные начала. Именно деятельнаялюбовь, настаивает автор романа, распространяет подлинное просвещение, гаситлюбые агрессивно-захватнические проявления «натуры» и создает почвудля незашоренного понимания себя и своих ближних.
Безусловныелучшие люди, святые и праведники (а не банкиры или адвокаты, ученые илиполководцы), а также близкие им герои Достоевского, в том числе и в«Братьях Карамазовых», обвиняют и переделывают не внешний мир, какИван Карамазов или великий инквизитор, а самих себя, ибо не замутненный никакимсвоекорыстием и временным интересом взгляд не позволяет им лгать себе изаставляет полнее видеть собственную реальную ограниченность. Глубокое чувствовины и одновременной сопричастности бытию заставляет таких героев незаслуженнос точки зрения здравого смысла ставить все и всех выше себя и оцениватьокружающих не только как «гадин» или «стадо». Их духовнаяэнергия направлена на преодоление собственного несовершенства, на увеличениебескорыстной любви в своей душе, что ведет к абсолютной согласованности целей исредств, препятствует смешению добра и зла, превращению различных проявленийжизни в материал и средство для пользы и выгоды, предопределяет движение квозможной мировой гармонии «изнутри». Они принципиально сильны именносвоей «слабостью», то есть органической расположенностью к добру имужеством отказа распространять зло в мире в каких бы то ни было формах, даже вформе ложного добра и жизнетворчества. Отсюда их историческаянедопроявленность, «тихость». Безусловные лучшие люди, писалДостоевский, «отчасти иногда неуловимы, потому что даже идеальны, подчаструдно определимы», кажутся «юродивыми», «чудаками»,«детьми».
АлешуКарамазова разные персонажи в романе называют «тихим»,«чистым», «целомудренным», «стыдливым»,«маленьким человеком», «херувимом», «ангелом».Многие смеются над ним как над «чудаком» и «юродивым»,посылают его по своим делам и поручениям, которые он выполняет безотказно. Вотличие от брата Ивана, Алеша не помнит нанесенных ему обид, не страдает самолюбием,безразличен к своим и чужим деньгам. Отсутствие эгоистической гордости имеркантильной заинтересованности создает в нем психологическую предпосылку длянелицемерного внимания к другому лицу. Он верно схватывает особенностисубъективного характера окружающих, прекрасно чувствует происходящее в ихдушах.
Дарнеформального, сокровенного понимания людей естественно соединен в Алеше, как ив князе Мышкине, с даром нравственного влияния на них и со способностью«возбуждать к себе особенную любовь». Все это не обостряет, а,напротив, смягчает их природный эгоцентризм и способствует проявлению добрыхсторон души. Благотворное воздействие сердечно-понимающего отношения к людямослабляет агрессивность Груши, собиравшуюся было «съесть» Алешу. Яркимтому подтверждением, подобно эпизоду с «фунтом орехов», может служитьглава «Луковка», которую писатель считал очень важной для целостногопонимания романа и в которой Алеша подал Груше «одну самую малую луковку,только, только!», то есть увидел в ней не просто женщину, предметвожделения и страсти, но и личность, измученного человека, нуждающегося вискреннем сострадании. «Не знаю я, не ведаю, что он мне такое сказал, — объясняет Груша Ракитину воздействие „луковки“, — сердцу сказалось,сердце он мне перевернул… Пожалел он меня первый, единый, вот что!» Иобращаясь затем к Алеше: «Я всю жизнь такого, как ты, ждала… Верила, чтои меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам!» (I, 14, 323).Следует подчеркнуть, что с этого момента Груша находит в себе силы, чтобыостановить самолюбивые претензии, порвать с прошлым и начать вместе с Митей влюбви и страдании новую жизнь.
Сходноевлияние оказывает Алеша и на своего неисправимого отца, в чьей душезашевелилось что-то доброе при общении с беззлобным, открытым и доверчивымсыном-«херувимом». Исцеляющую силу в брате прозревает и ИванКарамазов, соблазнивший брата безысходной логикой своих рассудочных теорий,всегда злобно усмехавшийся, а однажды вдруг раскрывшийся при встрече с ним с«радостной», «детской» стороны. «Братишка ты мой, нетебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел быисцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий мальчик.Никогда еще Алеша не видел у него такой улыбки» (I, 14, 215).
Исцеляющуюсилу личности Алеши испытывает на себе и Митя, сравнивая его «сердце»с «умом» Ивана: «Ты у меня все. Я хоть и говорю, что Иван наднами высший, но ты у меня херувим. Только твое решение решит. Может, ты-то иесть высший человек, а не Иван» (I, 15, 34). Отдавая должное уму и знаниямсреднего брата, Митя тем не менее предпочитает сердце и мудрость младшего инепосредственным чутьем понимает, где лежит спасительный исход изпротиворечивых метаний его широкой натуры, готовой одновременно устремлять взорк небу и лететь «вверх пятами» в преисподнюю. «Порядку во мненет, — критически оценивает он свое поведение, — высшего порядка… Вся жизньмоя была беспорядок, и надо положить порядок» (I, 14, 366).
Душевныекачества Дмитрия Карамазова сближают его более с Алешей, нежели с Иваном, иоблегчают ему переход к сознательному поиску высшего порядка, к той особойлогике внутреннего преображения (а не переделки внешнего мира), котораяхарактерна для смиренных и мудрых героев романа и которая с большим трудомдается гордым и умным. Нетерпимость ко всякой лжи, детское простодушие, наивнаяоткрытость происходящему позволяют ему обнаженнее чувствовать и опознаватьзакамуфлированные корни зла, видеть реальные пути добра и почти инстинктивноудерживаться от роковых поступков.
«Дитё»,явившееся ему откровением в сновидении, подвигает Дмитрия Карамазова и кдуховному обновлению. В противоположность брату Ивану он безрассудно с точкизрения здравого смысла берет на себя всю людскую вину за детские страдания икак бы следуя за Спасителем, принявшим на себя крест «за всех, за вся и завсе». Начиная возрождаться к новой жизни и по-своему повторяя линию судьбыстарца Зосимы и «таинственного посетителя», Митя частично вступает нанелепый, по разумению «бернаров», «механиков» и«машинистов», своекорыстных хозяев и позитивистских расчленителейжизни, путь, где обвинению мира и его перестройке противопоставленосамообвинение и воспитание души, теоретическому добру и практическому злу — конкретная, не противоречащая сама себе любовь, всепринижающему господству — всевозвышающее служение.
«СлаваВысшему на свете, слава Высшему во мне» — этим «стишком» ДмитрийКарамазов как бы обрамляет в романе свои мытарства, всем своим жизненным опытомприходя к заключению, что без истинно человеческого благородства иблагообразия, без увеличения добра и света в каждой отдельной, прежде всегосвоей собственной, душе зло и преступления не имеют реальных преград, а всечеловечество лишено достойной перспективы.
Понесомненному убеждению писателя, современное человечество находится в ситуациинеизбежного выбора, подобной той, в какой оказался в конце романа ДмитрийКарамазов — оставаться ли «Бернаром презренным», воспользоватьсянеправедной силой предлагаемых братом Иваном денег и бежать в Америку, к «механикам»и «машинистам», чтобы идти в ногу со всем миром, уклонившимся от«прямой дороги», или же по примеру Христа через страдание ивоскресение обрести в себе новую личность, остаться в России и стать подлиннымбратом ближнему своему. Склоняясь к второму варианту, Митя как бы приглашает ивсех людей на земле отказаться от чванливых претензий, корыстных интересов,эгоистической обособленности и со всей прямотой осознать, что для них есть лишьдве полярные возможности: или обняться, или уничтожить друг друга, или вечнаяжизнь, или вечная смерть. «Были бы братья, — настаивает в своих беседахстарец Зосима, — будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся.Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру… Буди,буди» (I, 14 286-287).
Потомуи так важно, заключает автор «Братьев Карамазовых», беречь этотдрагоценный алмаз хотя бы в единицах или в чине юродивого, что он не даетзабыть человеку о высшей половине его существа и сохраняет способностьпонимания, на какие, темные или светлые, стороны человеческой души опираютсяразные явления жизни. И пока свет неугасимой лампады светит во тьме, до тех поржива спасительная надежда на воскресение и обновление, захватившая детскиесердца на похоронах Илюши Снегирева в эпилоге романа, на обретение высшейсвободы, которая горит даже в сердце великого инквизитора поцелуем Христа.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/