Курсовая по литературе ХХ века
Выполнил студент 4 курса б Феськов К.В.
Хакасский государственный университет им.Н.Ф. Катанова
Институт филологии (русская филология)
Абакан, 1999
Все есть в стихах- и вкус, и слово,
И чувства вернаяоснова,
И стиль, и смысл,и ход, и троп,
И мысль изложенане в лоб.
Все есть в стихах- и то и это,
Но только нетсудьбы поэта,
Судьбы, которойобречен,
За что поэтомнаречен.
ВВЕДЕНИЕ
Советскаягласность имеет особое значение для русской зарубежной литературы. В западныхстранах ничего не видят предосудительного в том, что некоторые люди проживаютза границей. По-английски таких людей называют «expatriates». Какизвестно, у русских писателей советского периода таких возможностей не было.Теперь изгнание окончилось, хотя Исход продолжается. И пришло время оглянутьсяназад и сохранить для будущих поколений показания тех, кто пережил изгнание.
Литературнымиизгнанниками можно считать и так называемых внутренних эмигрантов, то естьписателей, находящихся в ссылке внутри России.
Русские эмигрантысоветского периода традиционно делятся на три группы: «первая волна»- то есть те, которые уехали во время или сразу после гражданской войны вРоссии; «вторая волна», к которой относятся люди, бежавшие на Западили оставшиеся там во время Второй мировой войны; и «третья волна» — эмигранты, покинувшие страну в семидесятые годы и позднее.
Предметом нашегоисследования является «третья волна» эмиграции.
Советский Союзбеспрестанно проводил ожесточенную войну против эмиграции, выпускаямногочисленные статьи, которые рисовали мрачную картину эмигрантской жизни.
Не отступая отсвоей жесткой линии в отношении эмиграции, советские власти прибегли к тактике,примененной в свое время к Троцкому, — лишению гражданства.
История русскойэмиграции неумолимо связана с евреями в России. Евреи составляли основную частьэкономической эмиграции. «Третья волна» стала еврейским феноменом. Помере того, как отходят в иной мир старшие, русская эмигрантская общинастановится все более и более общиной русских евреев. [3, с.14]
В своей работе мырассмотрим мир русской иммиграции и остановимся на творчестве Иосифа Бродского.
ГЛАВА 1. «ТРЕТЬЯ ВОЛНА»СОВЕТСКОЙ ЭМИГРАЦИИ
1.1. ИДЕОЛОГИЯ ЭМИГРАНТОВ И КОНФЛИКТПОКОЛЕНИЙ
Идеологическийспектр эмигрантской общины, как и тот, который наблюдается в советскихдиссидентских кругах, значительно правее диапазона Западной Европы. Во многихотношениях идеология инакомыслия была выработана ранее в эмигрантских группах,нежели в самой советской империи.
В началесемидесятых, когда на Запад стала пребывать «третья волна», писателивскоре обнаружили свою несовместимость с редакторами таких старых эмигрантскихизданий, как «Новое русское слово» в Нью-Йорке, «Русскаямысль» в Париже и «Грани» во Франкфурте-на-Майне. Совершенноразные опыт и мировоззрение мешали возникновению общих точек соприкосновениямежду поколениями старых и новых эмигрантов. К тому времени читательскаяаудитория этих изданий настолько уменьшилась, что для того, чтобы выжить, нужнобыло заинтересовать новоприбывших. Некоторые из недавних эмигрантов, напримерАлександр Солженицын и Владимир Максимов, в конце концов примкнули к старшему поколению.
Оказавшаясявсе-таки в некоторой изоляции «третья волна» начала горько сетоватьна цензуру, а потом принялась создавать свои издательства, газеты и журналы.Старые эмигранты объясняли «цензуру» неизбежным в издательскомпроцессе редакторским правом.
Жесткие требованияв литературе советского периода вынудили многих писателей выступать противлюбых политических идей в своих книгах.
В марте 1987 годаоткрытое письмо, ставящее под вопрос истинное значение гласности и подписанноедесятью эмигрантами, было опубликовано в ведущих газетах Запада. К удивлениюподписавших, их письмо было перепечатано в газете «Московскиеновости», и отсюда начался долгожданный диалог между советскими иэмигрантскими писателями. В 1988 и 1989 годах советские журналы и издательстваопубликовали огромное число романов, рассказов, стихов и мемуаров эмигрантскихписателей и поэтов. Некоторые из них посетили Советский Союз, где выступалиперед огромными аудиториями поклонников. [3, с.15]
1.2. ЛИТЕРАТУРНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ«ТРЕТЬЕЙ ВОЛНЫ»
Поэзия 1920-1970годов развивалась по направлениям, намеченным в модернизме и авангарде. Можновыделить три основные линии. Первая идет от акмеизма, условно говоря,петербургская, наследующая опыт в первую очередь Аннинского, Блока, Ахматовой,Мандельштама. Вторая идет от футуризма, условно говоря, это линия московская,наследующая опыт прежде всего Хлебникова, Пастернака, Маяковского, Цветаевой.Третья линия, линия крестьянской поэзии, еще более условно говоря, деревенская,идет от Клюева и Есенина. Каждый из поэтов середины ХХ века находятся на одномиз этих меридианов или между ними, ближе к тому или иному.
В литературеэмиграции значительно преобладала акмеистическая, петербургская линия. [1,с.267]
Будучи в полноймере продуктом советского общества, «третья волна» сформировалась врезультате эстетических процессов, развивавшихся в относительной изоляции отзападной литературы.
Эмигрантскиеписатели, как правило, отвергали либо политические аспекты доктринысоциалистического реализма, либо художественные, а часто и те, и другие. Когдав 1981 году в Лос-Анджелесе состоялась конференция по русской литературе вэмиграции, ни один из многочисленных участников конференции не посчитал нужнымдаже критиковать социалистический реализм.
Эдуард Лимоновосуществил свою литературную месть в использовании реалистического метода дляизображения мира сексуальных извращений. Его книги — это своего родапреднамеренный акт богохульства против прошлых и мнимых настоящих угнетателей.
АлександрСолженицын и Владимир Максимов сохранили великие традиции реализмадевятнадцатого века и не считают нужным извиняться за свое неприятиелитературных направлений двадцатого века.
Популярный средимолодежи в СССР, на Западе Василий Вайнович написал роман «ОстровКрым» — эскапистскую фантазию, героями которой являются сливки советскогообщества.
Владимир Войновичтоже испробовал свое перо в области сатирической фантазии в написанном зарубежом главном своем романе «Москва 2042». Используя в качествехудожественного орудия классический прием научной фантастики — машину времени.Роман Войновича принадлежит к традиции свифтовской сатиры. Такое погружение врусские дела — явление не новое для литературной эмиграции.
Александр Зиновьев- еще один приверженец облеченной в фантастику политической сатиры. Самая известнаяего книга «Зияющие высоты» — своего рода русский вариант«Скотного двора» Оруэлла.
Еще будучи вСоветском Союзе, Андрей Синявский предпринял одну из самых значительныхтеоретических нападок на соцреализм и в подтверждение своих доводов начал сам создаватьфантастические произведения.
Фантастика былаодним из видов протеста против реализма. Кроме нее существовали также, поопределению русских, «модернизм» и «авангардизм».
Одним из самыхнаблюдательных и остроумных мастеров юмористического рассказа был СергейДовлатов, умевший талантливо и иронично передавать мелкие детали эмигрантскойжизни.
Иосиф Бродский — пример абсолютной независимости. Уже в четырнадцать лет он бросил школу, чтобызаняться самообразованием, а в двадцать три сказал судье, собиравшемусяприговорить его за «тунеядство», что его поэтический дар «отБога». Сохраняя смесь любви и презрения к другим русскимписателям-эмигрантам, он делает по-своему. И в своей Нобелевской речи в 1987году он сказал, что назначение поэзии — ее уникальность. Когда чешскийписатель-эмигрант Милан Кундера провозгласил «конец Запада», Бродскийответил, что подобные заявления звучат грандиозно и трагически, но весьматеатрально. «Культура, — сказал он, — умирает только для тех, которые неспособны познать ее, подобно тому, как мораль перестает существовать дляразвратника». [3, с.16]
Требования, чтобыпоэзия была партийной, тенденциозной, ангажированной, единообразной сильноослабляло влияние традиций начала века, делало принадлежность поэта к тому илииному меридиану более или менее условной.
Поэтому в ХХ векечетче, чем поэтическая традиция, место в литературе определяла принадлежность ктому или иному поколению.
Отношение кпоэзии, к власти резко изменилось у того поколения, которое вошло в литературув 1960 годы. Оно порвало с представлением о том, что поэзия должна служить — чему бы то ни было — и вернулось к ее пониманию как самодостаточной ценности.
Новое поэтическоемышление наиболее выразил Иосиф Бродский. [1, с.268]
ГЛАВА 2. ИОСИФ БРОДСКИЙ: ПОЭТ НОВОГО ЗРЕНИЯ
2.1. ХРОНОЛОГИЯ
Иосиф Бродскийродился в 1940 году в Ленинграде, в семье журналистов.
На стихотворениевыдающегося поэта обратила внимание Анна Ахматова, чьим учеником Бродский былмногие годы.
В 1963 годусостоялось выступление главы советского государства Н.С. Хрущева, началасьновая кампания, направленная против интеллигенции, и — один из первых ударовтогдашней ленинградской администрации пришелся по Бродскому. Его, успевшегопоработать фрезеровщиком на заводе, санитаром, кочегаром в котельной, побыватьв геологических партиях, и — занимавшегося поэтическим трудом, объявилитунеядцем и сослали на 5 лет в деревню Норинское Архангельской области.
Через полтора годапоэт, благодаря хлопотам А. Ахматовой, А. Твардовского, К. Чуковского, Д.Шостаковича, был досрочно освобожден и вернулся в родной город.
В 1965 и 1970годах в Нью-Йорке выходят два его поэтических сборника: «Стихи ипоэмы» и «Остановка в пустыне», вызвавшие ярость у литературныхчиновников.
В России к моментуего эмиграции было опубликовано лишь четыре стихотворения.
В 1972 году поэтвынужден эмигрировать в США, где вышли его сборники: «В Англии»,«Конец прекрасной эпохи», «Часть речи» (1977),«Римские элегии» (1982), «Новые стансы к Августе» (1983),«Урания» (1987), драма «Мрамор» (1984) и на английскомязыке книга-эссе «Меньше, чем единица» (1986).
К 1986 году всечаще выступает как англоязычный автор, в частности как переводчик собственнойпоэзии.
В 1987 г. Бродскийудостоен Нобелевской премии.
Скончался в 1996году.
2.2. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ ИОСИФАБРОДСКОГО
Иосифа Бродскогочасто называют «последним реальным новатором», «поэтом новогоизмерения» или «поэтом нового видения».
Во всех«определениях» Бродского-поэта присутствует слово «новый».И это, думается, не случайно.
Он — поэт мыслитель,поражающий нетрадиционностью мыслей. Любой культурный человек идет повыработанному человечеством руслу, и его гордость состоит в том, что онповторяет самые последние достижения культуры. Бродский, наоборот избегаетчитать то, что стремились понять десятки поколений до него. [5, с.73]
На вопрос: «Вчем ваша поэтическая иерархия?». Бродский ответил, в интервью Джону Глэду:«Ну, прежде всего речь идет о ценностях, хотя и не только о ценностях.Дело в том, что каждый литератор в течении жизни постоянно меняет свои оценки.В его сознании существует как бы табель о рангах, скажем, тот-то внизу, атот-то наверху… Вообще, как мне представляется, литератор, по крайней мере я,выстраивает эту шкалу по следующим соображениям: тот или иной автор, та илииная идея важнее для него, чем другой автор или другая идея, — просто потому,что этот автор вбирает в себя предыдущих». [3, с.123]
Бродский — поэтконцентрированной мыслительной энергии. Мысль его порождена словом, а ненаоборот. Омонимия, полисемия, устойчивые сочетания — тот материал, из которогоБродский разворачивает цепочку образов. Стихотворение «выползает» из«случайных» совпадений. Но поэт не верит в эту случайность, доверяясьсмысловому течению языка. Он уверен, что в языке уже есть все вопросы и ответы.[5, с.73]
«В конечномсчете каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержатьутраченное или текущее время». [3, с.123]
Язык, поБродскому, — анатомия, высшая созидающая ценность, язык первичен.
В творчествеБродского исследуется конфликт двух философских категорий: пространства ивремени.
«Меня болеевсего, — пишет Бродский, — интересует и всегда интересовало, — это время и тотэффект, какой оно оказывает на человека, как оно его меняет, как обтачивает, тоесть это такое вот практическое время в его длительности. Это, если угодно, то,что происходит с человеком во время жизни, то, что время делает с человеком,как оно его трансформирует… на самом деле литература не о жизни, да и самажизнь не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: пространстве и овремени… время для меня куда более интересная категория, нежелипространство». [3, с.123]
Пространство поэтне любит, потому что оно распространяется вширь, то есть ведет в никуда. Времялюбит, потому что оно в конечном счете оканчивается вечностью, переходит в нее.Отсюда конфликт между этими категориями, который принимает частью формупротивостояния белого и черного.
«Диктат языка- это и есть то, что в просторечии именуется диктатом музы, на самом деле этоне муза диктует вам, а язык, который существует у вас на определенном уровнепомимо вашей воли», — сказал Бродский в одном интервью; эту мысль онповторил и в своей нобелевской речи. [1, с.269]
Какойонтологической ценностью обладает художественное слово в современном мире,ставящем индивида перед выбором: «прожить свою собственную, а ненавязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящуюжизнь» или же «израсходовать этот единственный шанс на повторениечужой внешности, чужого опыта, на тавтологию»?[1]
Слово каксопротивление какой бы то ни было деспотии, как будущее культуры, реализующеесяв ее настоящем.
«Поэта далекозаводит речь...» — эти слова Цветаевой Бродский воплотил в своемпоэтическом опыте, а также в жизни, выбросившей его на далекий берег.
2.3. «ПОЭТА ДАЛЕКО ЗАВОДИТРЕЧЬ...» АНАЛИЗ ТВОРЧЕСТВА
ЛауреатНобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русской культуры ныне, по волесудьбы, принадлежит американской цивилизации.
Роберт Сильвестрписал о Бродском: «В отличие от поэтов старшего поколения, созревших в товремя, когда в России процветала высокая поэтическая культура, Бродский,родившийся в 1940 году, рос в период, когда русская поэзия находилась всостоянии хронического упадка, и вследствие этого вынужден был прокладыватьсвой собственный путь».
ВысказываниеСильвестра достаточно справедливо, потому что в качестве поэзии выдавалось то,что существовало на страницах печати, — но это был абсолютный вздор, об этом иговорить стыдно, и вспоминать не хочется.
«Ценностьнашего поколения заключается в том, что, никак и ничем не подготовленные, мыпроложили эти самые, если угодно, дороги» — пишет Бродский. «Мыдействовали не только на свой страх и риск, это само собой, но простоисключительно по интуиции. И что замечательно — что человеческая интуицияприводит именно к тем результатам, которые не так разительно отличаются оттого, что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не распавшиесяеще цепи времен, а это замечательно». [3, с.126]
Поэт русскойкультуры ныне принадлежит американской цивилизации. Но дело не ограничиваетсяцивилизацией. В случае с Бродским эмиграция не просто географическое понятие.Поэт пишет на двух языках, отчетливо осознает «дневную» и«ночную» диалектику двуязычия, и его стихи, написанные в эмиграции,существуют одновременно в русской и английской словесных «оболочках»,на страницах русскоязычных книг и, параллельно, американских поэтическихжурналов. Смысл этого параллелизма, наверное, не в том, что будучи наследникомдвух поэтических традиций, поэт совмещает в себе две поэтические культуры. Егоавторские переводы — не механический жест, а момент раскрытия и узнаванияангло-американского творческого наследства, так что современная американскаясловесность видит в Бродском не только поэта-пришельца, сколько своегопродолжателя. Таким образом, в творчестве поэта сошлись и причудливопереплелись две разнородные культуры, и их «конвергенция», случай визвестной мере уникальный, чем-то напоминает творческую судьбу В. Набокова. [4,с.206]
В своей книге-эссе«Меньше, чем единица», написанной по-английски, как считают самиамериканцы, пластично и безупречно, Бродский приобщает американского читателя кмиру русской поэзии. В своих же русских стихах поэт парит над американскимландшафтом:
Северо-западныйветер его поднимает над
сизой, лиловой,пунцовой, алой
долинойКоннектикута. Он уже
не видит лакомыйпроменад
курицы по дворуобветшалой
фермы, суслика намеже.
На воздушномпотоке распластанный, одинок,
все, что он видит- гряду покатых
холмов и сереброреки,
вьющейся точноживой клинок,
сталь в зазубринахперекатов,
схожие с бисеромгородки
Новой Англии...
Этот полетодинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы,прослежен, казалось бы, американским глазом, но смущает финальная строкастихотворения: детвора, завидев первый снег, «кричит по-английски:»Зима, зима!" На каком же языке ей кричать в США, как непо-английски? Последняя строка вызывает герметичность американского мира,вселяет подозрение, что здесь не обошлось без мистификаторской мимикрии,разрушенной напоследок намеренно и наверняка.
В декорацияхамериканского неба вдруг возникает черная языковая дыра, не менее страшная, чемосенний крик птицы, чей образ, и без того нагруженный тяжестью разнородногосмысла, в виду той дыры приобретает новое, четвертое измерение, куда иустремляется ястреб:
… Все выше. Вионосферу.
В астрономическиобъективный ад
птиц, гдеотсутствует кислород,
где вместо проса — крупа далеких
звезд. Что длядвуногих высь,
то для пернатыхнаоборот.
Не мозжечком, но вмешочках легких
он догадывается:не спастись.
А вотстихотворение из книги Бродского «части речи» (1977). Оно написано взнакомой нам форме фрагмента, которая заставляет вспомнить, что он принадлежитк школе Ахматовой:
… и при слове«грядущее» из русского языка
выбегают мыши ивсей оравой
отгрызают отлакомого куска
памяти, что твойсыр дырявой.
После скольких зимуже безразлично, что
или кто стоит вуглу у окна за шторой,
и в мозгураздается не неземное «до»,
но ее шуршание.Жизнь, которой,
как даренной вещи,не смотрят в пасть,
обнажает зубы прикаждой встрече.
От всего человекавам остается часть
речи. Частьвообще. Часть речи.
Стихотворение таки начинается у Бродского со строчной буквы после отточия. При слове«грядущее» по прихоти ассоциаций из языка возникают другие слова сприсущими им шлейфами настроений, эмоций, чувствований. Они, как мыши,вгрызаются в память, и тут выясняется, что память стала дырявой, что многое ужезабылось. Слово влечет за собой другое слово не только по смыслу, многиеассоциации возникают по созвучию: грядуЩее — мыШи — Шторой — ШурШание. За этойзвуковой темой следует другая: Жизнь — обнаЖает — в каЖдой. Далее развиваетсятретья: встреЧе — Человека — Часть — реЧи — Часть — реЧи — Часть — реЧи. Это непросто инструментовка на три темы шипящих согласных звуков, это слова-мыши,которые выбегают и суетятся при одном только слове «грядущее».
Из мышиной суеты сее шуршанием возникает образ, неясный, колеблющийся. Когда-то за шторой стоялПолоний, выдал себя шумом, и Гамлет с возгласом «Крысы!» проткнул егошпагой. Когда-то Петр Степанович Верховенский предложил Кириллову смотреть нанего, Петра Степановича, как на мышь, а вскоре уже стоял против окна, в углу,между стеною и шкафом, Кириллов, и был готов к тому, чтобы через минутузастрелиться. Когда-то в светелке, не за шторой, а за дверцей, не стоял, ависел Николай Ставрогин, гражданин кантона Ури… («Бесы»Достоевского). Слово следует за словом по звуковым и смысловым ассоциациям, словавызывают образ, за которым тянутся другие и приводят к мысли об умирании. [1,с.269]
Конфликт междувременем и пространством принимает часто форму противостояния былого и черного.Белый — цвет пустоты, цвет смерти, цвет — ничто. В занесенном снегом миреостаются только черные следы:
Если что-точернее, то только буквы.
Как следыуцелевшего чудом зайца.
Поэт сводиткартину мира к белому листу бумаги и черным буквам. Зачернить стихами бумагу — единственный способ придать смысл пустоте.
Отсюда и пониманиестиха как понятия временного, вечного.
ТворчествоБродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера иатеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и — одновременно — разнопланова. Не случайно один из его лучших сборников назван в честь музыастрономии — Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:
Днем и при светеслепых коптилок,
видишь: она ничегоне скрыла
и, глядя наглобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса,где полно черники,
реки, где ловятрукой белугу,
либо — город, вчьей телефонной книге
ты уже нечислишься. Дальше к югу,
то есть кюго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осокелошади-пржевали;
лица желтеют. Адальше — плывут линкоры,
и просторголубеет, как белье с кружевами.
Отсюда, из этоймногомерности восприятия мира вытекает и еще одна особенность его поэтическогомышления: Бродский никогда не был политическим поэтом, хотя он — сын своеговремени. По своей природе он аполитичен, ибо Поэту всегда противна сама идеявласти — какой бы она не была. Просто он — больше политики, и власти — какноситель более вечной категории — языка. [5, с.74]
Развитие поэтавело его все дальше к одиночеству, это было им же предсказано. Причина еготаится не столько в исходе политической тяжбы с не распознавшим его талантгосударством, сколько в поэтическом кредо Бродского, его экзистенциальнойпозиции.
Простая, жестокаямысль о том, что свобода художника обретается ценой одиночества, а, еслиперефразировать Брехта, абсолютная свобода стОит абсолютного одиночества,приходит на ум, когда читаешь стихи из «Урании»:
Вечер. Развалиныгеометрии.
Точка, оставшаясяот угла.
Вообще: чемдальше, тем беспредметнее.
Так раздеваютсядогола.
Ноостанавливаются. И заросли
скрываютдальнейшее, как печать
содержаньепослание...
Одиночество, в глазахобывателя, вещь не менее стыдная, чем голое тело. Чем дальше, тем прозрачнеестановится воздух стихов Бродского, тени удлиняются, оказываясь куда длиннеечеловеческих фигур, которые к тому же все чаще оборачиваются мраморнымиизваяниями, не приспособленными для диалога.
Склонность кдлиннонотам, порою свойственная Бродскому, толкающая мысль все с большейскоростью вращаться по кругу, приобретает другое значение: мысль круторазворачивается к воспоминанию и сладостно вязнет в нем, в том месивечеловеческой жизни, где не было ни свободы, ни одиночества, где было всенесовершенно, но зато БЫЛО: длинноноты превращаются в признания:
Мне нечего сказатьни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, вкакую землю лягу.
Скрипи, скрипи,перо! переводи бумагу.
В сущности, это нетак, это только «часть речи» — уступка отчаянию; ведь именно«так раздеваются догола». Однако, как помним, спохватываются,«останавливаются». Движение начинается в другую сторону. Мы словнооказываемся в некой геометрической фигуре, в поле сильных разнонаправленныхэмоций. Отчаяние сменяется любовью, это особый вид любви, дань давнейфилософской традиции, amor fati (любовь к року), стоическая позиция, позиция,совмещающая любовь и отчаяние, на полпути от отчаяния к любви. [4, с.210]
Что сказать мне о жизни?Что казалась длинной.
Только с горем ячувствую солидарность.
Но пока мне рот незабили глиной,
из негораздаваться будет лишь благодарность.
"… зачастую,когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезаетанглийская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. Акакую рифму принимают эти издержки, уже безразлично" — так говоритБродский о «технологии» своего творчества. «Больше всего менязанимает процесс, а не его последствия». "… когда я пишу стихи по-английски,- это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя ячасто ловлю себя на том, что процессы психологические,эмоционально-акустические идентичны". [3, с.128]
Ветренно. Сыро,темно. И ветренно.
Полночь швыряетлиству и ветви на
кровлю. Можносказать уверенно:
здесь и скончаю ядни, теряя
волосы, зубы,глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, чтошлемом суздальским,
из океана волну,чтоб сузился,
хрупая рыбу,пускай сырая.
Бродский, подобноАхматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий напредшественников. В приведенном отрывке из стихотворения «1972» естьнамек на «Слово о полку Игореве», в конце перефразирован Гейне;другое стихотворение начинается: «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря...»- это «Записки сумасшедшего» Гоголя. Неожиданно возникает Хлебников:[1, с.271]
Классическийбалет! Искусство лучших дней!
Когда шипел вашгрог и целовали в обе,
и мчались лихачи,и пелось бобэоби,
и ежели был враг,то он был — маршал Ней.
Поэтический мирБродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат:отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский былизначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени впоэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел «детскую болезнь»определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, такназываемое «шестидесятничество», основной пафос которогоопределяется… впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы вранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
в конце длиннойгородской улицы...
У подножьяпьедестала — ручаюсь -
каждое утро будутпоявляться
цветы...
Подобные стихи опамятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна, и Бродский в конце 50-х годовявно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в поэзииюного Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно темырасставаний жанр, смешиваясь с темой абсурдности жизни и смотрящий из всехщелей смерти:
Смерть — это всемашины,
это тюрьма и сад.
Смерть — это всемужчины,
галстуки их висят.
Смерть — этостекла в бане,
в церкви, в домах- подряд!
Смерть — это все,что с нами -
ибо они — неузрят.
Такой бурный«пессимизм» в сочетании с «фрондой» был чреват общественнымскандалом.
Любовь — мощныйдвигатель поэзии Бродского, порою кажущийся намеренно форсированным. Обычнаялюбовь переплетается с отчаянием и тревогой, образуя синкретический образ любвик возлюбленной, родине, несовершенному миру, року и др. Любовная трагедия можетобернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:
Петров женат былна ее сестре,
но он любилсвояченицу; в этом
сознавшись ей, онпозапрошлым летом,
поехав в отпуск,утонул в Днестре.
(«Чаепитие»)
Фарс разлагаетлюбовь — особенно тогда, когда она слаба, — на составные, чреватые натурализмом,элементы:
Сдав все своиэкзамены, она
к себе в субботупригласила друга;
был вечер, изакупорена туго
была бутылкакрасного вина.
(«Дебют»)
Однако откровенно«раздевающий» взгляд редко доминирует, находясь в«связанном» виде, обогащаясь, нейтрализируясь или преображаясьблагодаря иронии.
Роль иронии впоэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Могназвать поэзию Бродского поэзией здравого смысла, так велик в ней моментсдержанности, самоотчуждения, «постороннего» взгляда. [4, с.214]
Бродский о главномне говорит прямо, а всегда уклончиво, обиняками. Заходит с одной и с другойстороны, ищет все новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структурастихотворения Бродского в принципе открыта. Так возникают укрупненные массивыслов, разбитых на стихи. Обычно видна художественная целесообразность каждогоэпизода, а композиция часто основана на симметрии, так что массы стиховотносительно легко обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: вкоротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинныхнарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушенияформы. Так в стихотворении «Сонет» (1962), где не соблюдено ни единоеправило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного: внем 14 стихов: [1, с.272]
Мы снова проживаему залива,
и проплываютоблака над нами,
и современныйтарахтит Везувий,
и оседает пыль попереулкам,
и стекла переулковдребезжат.
Когда-нибудь и насзасыпет пепел.
Так я хотел бы вэтот бедный час
Приехать наокраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотнилет
придет отрядраскапывать наш город,
то я хотел бы,чтоб меня нашли
оставшимся навек втвоих объятьях,
засыпанного новоюзолой.
В 1965 годБродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца его жизни. Встихотворении «Одной поэтессе» он писал:
Я зараженнормальным классицизмом.
А вы, мой друг,заражены сарказмом...
Бродскийобнаруживает три вида поэзии: [4, с.217]
Один певецподготавливает рапорт.
Другой рождаетприглушенный ропот.
А третий знает,что он сам лишь рупор.
И он срывает всецветы родства.
Поэтика Бродскогослужит стремлению преодолеть страх смерти и страх жизни.
Бродский дошел допредела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Он соединяет самоевысокое с самым низким. Начало стихотворения «Бюст Тиберия»:
Приветствую тебядве тыщи лет
спустя. Ты тожебыл женат на бляди.
Одна изхарактернейших примет стихотворной речи Бродского — длинные сложныесинтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф, иногдадействительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницами танка, неудержимонакатывающего на читателя. В «Стихах о зимней компании 1980-го года»танк появляется и буквально — закованный в броню тропов, бесконечными синтаксическимипереносами выплывает из-за горизонта строфы и обрушивается на читателя:
Механический слон,задирая хобот
в ужасе передчерной мышью
мины в снегу,изрыгает к горлу
подступившийкомок, одержимый мыслью,
как Магомет,сдвинуть с места гору.
Танк — слон, пушка- хобот, мина — мышь. Из этих двух рядов тем вырастает образ. У Бродскогонередко образы возникают на пересечении совершенно неожиданно сопоставленныхтем. [1, с.274]
Стихи Бродского, всвоей совокупности, представляют собой гимн бесконечным возможностям русскогоязыка, все пишется во славу ему:
Слушай, дружина,враги и братие!
Все, что творил я,творил не ради я
славы в эпоху кинои радио,
но ради речиродной, словесности.
За каковоераденье-жречество
(сказано ждоктору: сам пусть лечится),
чаши лишившись в пируОтечества,
ныне стою внезнакомой местности.
Именно вера в языквводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет его экзистенциальное правобыть поэтом, не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать закультурой серьезный и неразгаданный смысл и, что тоже важно, сдерживать капризысвоенравного лирического «я», иначе его — в рамках эмоциональногоквадрата — швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническомупризнанию, от утверждения своей гениальности к утверждению собственного ничтожества.[4, с.219]
Как истинныйтворец, он сам подвел итог своему творчеству.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
24 мая 1980 года,в день своего сорокалетия, Бродский написал стихотворение, которое подвелоитоги не только его собственной жизни за предшествующие годы, но в известнойстепени исканиям русской поэзии в области языка, поэтической формы, культурногои исторического контекста, художественной и этической свободы. Здесь не толькосудьба Бродского, но, в обобщении, судьба русского поэта вообще.
Я входил вместодикого зверя в клетку,
выжигал свой сроки кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, игралв рулетку,
обедал черт знаетс кем во фраке.
С высоты ледника яозирал полмира,
трижды тонул,дважды бывал распорот.
Бросил страну, чтоменя вскормила.
Из забывших меняможно составить город.
Я слонялся встепях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя,что сызнова входит в моду,
сеял рожь,покрывал черной толью гумна,
и не пил толькосухую воду.
Я впустил в своисны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлебизгнанья, не оставляя корок,
позволял своимсвязкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот.Теперь мне сорок.
Что сказать мне ожизни? Что оказалась длинной.
Только с горем ячувствую солидарность.
Но пока мне рот незабирали глиной,
из негораздаваться будет лишь благодарность.
Единственнымдолгом поэта перед обществом Бродский считает долг «писать хорошо». Всущности, даже не только перед обществом, но и перед мировой культурой. Задачапоэта — найти свое место в культуре и соответствовать ему. Что, думается,Бродский с успехом сделал.
Утрата связи сживым, меняющимся русским языком не может пройти бесследно; это плата засудьбу, которая, через страдания, муки и фанаберии поэта, предоставляет емуправо почувствовать в полной мере себя инструментом языка в тот момент, когдаязык оказывается не в обычном состоянии данности, а в положении ускользающейценности, когда осенний крик ястреба приобретает болезненную пронзительность.
Обозреваятворчество Иосифа Бродского, невольно приходишь к выводу: это поэт новогозрения. Поэт, какого еще не было в истории русской литературы ХХ века.
Список литературы
Баевский В.С.История русской поэзии. 1730-1980 гг. — М.: Новая школа, 1996.
Баранников А.В.,Калганова Т.А., Рыбченкова Л.М. Русская литература ХХ века. Хрестоматия 11класс. — М.: Просвещение, 1993.
Глэд Джон Беседы визгнании. Русское литературное зарубежье. — М.: Книжная палата, 1991.
Ерофеев В.В. Влабиринте проклятых вопросов. — М.: Советский писатель, 1990.
Прищепа В.П.,Прищепа В.А. Литература русского зарубежья. Учебное пособие. — Абакан, 1994.