«Ничто не проходит бесследно...» (оповестиЧехова «Моя жизнь»)
В. Линков
Искусство— перелагатель неизречимого; поэтому глупостью кажется попытка вновь перелагатьего словами. И все же когда мы стараемся это делать, разум наш стяжает столькоприбыли, что это с лихвой восполняет затраченное состояние.
ГетеИ. В. «Максимы и рефлексии».
«Мояжизнь» входит в число трех больших повестей 90-х годов вместе с «Тремя годами»и «Рассказом неизвестного человека», стоящих в творчестве Чехова особняком.Прижизненная писателю критика не уделила им большого внимания; в течение почтиста лет, прошедших после смерти Чехова, они также не пользовались уисследователей особой популярностью. Если о «Палате № 6», «Скучной истории»,«Черном монахе» существуют разные версии толкования, то сколько-нибудьобщеизвестных интерпретаций «Моей жизни», вокруг которых бы шла дискуссия, нет.На наш взгляд, такое положение объясняется нетрадиционностью повести, близостьюее к новаторским принципам чеховской драматургии. Своеобразие повестивоспринимается и осознается на фоне и в сравнении с русской реалистическойлитературой предшествующего периода безраздельного господства романа.Настоящая, истинная литература в сознании читателей и критиков — это романыГончарова, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого — в них критерии для оценкилитературы. Ко многим произведениям Чехова они, однако, хотя и представляютсясовершенно универсальными, неприменимы, поскольку те имеют инуюхудожественно-эстетическую природу. В реалистических романах XIX века достиглавысшей степени свойственная литературе вообще тенденция к прояснению, раскрытиюмира и человека. Она проявилась в позиции авторского всеведения и впсихологизме. Для знания автора о герое не стало границ, писатели сталиподробно рассказывать о том, что недоступно наблюдению, — о внутреннихпсихологических процессах. Самое общее место в работах о Л. Толстом иДостоевском, как и в читательских непосредственных оценках, — похвалы заглубину проникновения в душу героя, в природу человека. Великие романистыоткрывают тайны человеческих поступков и поведения.
Парадокс:Чехов в своих зрелых произведениях радикально и намеренно ограничиваетавторский кругозор, возможности проникновения и объяснения поведения героев иих судеб. Реалистическая, дочеховская литература стремится сделать каждуюдеталь говорящей, несущей нечто важное, значительное. У Чехова принципиальноиная картина мира, у него «“говорящие” подробности свободно мешаются сподробностями, в характерологическом смысле “немыми”»1 .
«Немые»значит ничего не сообщающие ни о характере героя, ни о его судьбе, ни о егомировоззрении, ни о нравах среды и т.д., то есть обо всем, что составляетпривычно главный интерес в дочеховской литературе.
Это,по сути дела, означает, что ни один из названных предметов: ни характер, нимировоззрение, ни нравы и т.д. — не является главенствующим, определяющим всюорганизацию художественного мира в произведениях Чехова, хотя они там,безусловно, присутствуют. В «Моей жизни» таких предметов в избытке: нравыкрестьян, городские нравы, судьба главного героя, его отношения с отцом исестрой, споры о прогрессе и т. д.
Главныйгерой, Мисаил Полознев, нарушив традиции дворянского сословия, становитсярабочим. Другой герой, доктор Благово, справедливо замечает: «Чтобы изменитьтак резко и круто свою жизнь нужно было пережить сложный душевныйпроцесс…»
Конечно,Л. Толстой и Достоевский изобразили бы этот «процесс» во всех мельчайшихподробностях. Уж если бы их герой совершил такой необычный и решительныйпоступок, этот «процесс» был бы высвечен и исследован. Чехов оставляет внеповествования эволюцию героя, тем самым не придавая ей никакого значения.
Увсеведущего автора реалистического романа все подчинено задаче объяснить героя,его поведение, его судьбу, поэтому там все значительно, то, что неважно, невходит в картину мира. Все ведать — это и означает прежде всего знать, чтосущественно, и об этом сообщать читателю, а что нет — об этом молчать.
Новидит ли так человек мир в реальной жизни? Открывается ли ему в повседневномсуществовании действительность в такой ясности, отличает ли он отчетливо важноеот неважного, и живет ли он только тем, что обнажает его свойства изакономерности судьбы?
Вповседневной жизни человек не воспринимает мир таким ясным, каким онпредставляется в реалистических романах. А между тем то, как человек видит мир,так же важно знать, как постигать человеческие типы, характеры или руководящиечеловеком и обществом идеи. Более того, новый чеховский тип художественногомышления с необходимостью требуется дочеховской литературой в общем контекстекультуры в качестве дополнения и корректировки.
Чеховстал писать о том, как человек ощущает себя и видит мир в повседневности, в«неясной мгле существованья», когда герою кое-что иногда открывается в мире, вотношениях с окружающими, в предметах, о которых он размышляет. Такая задачапредполагает наличие некоего ограничителя в постижении художником мира ичеловека. Рассказчик в повести «Моя жизнь» не выступает в какой-то специальнойроли: хроникера, наблюдателя, расследователя, выведывателя. Он только живет ипередает о том, что он видел, чувствовал, думал в процессе самой жизни, и это исоздает совершенно особую, до Чехова неизвестную картину мира и человека.Писатель озабочен, чтобы именно она предстала перед читателем, чтоб ничто ее ненарушало.
А.Скафтымов в своей замечательной статье «К вопросу о принципах построения пьесА.П. Чехова» поставил вопрос о том, какие «новые стороны действительности»писатель стремился воспроизвести, и дал на него свой ответ. По мнению ученого,Чехова интересовало «общее чувство жизни»2. Оно, а не характеры, не нравы, неидеи главный предмет изображения в творчестве писателя, хотя и одно, и другое,и третье присутствуют в его произведениях.
Именноприрода и свойства общего чувства жизни определяют все основные чертыпроизведений Чехова, в каком бы аспекте мы их ни рассматривали. Общее чувствожизни — это основа для всякого постижения мира человеком, предзнание,предпонимание, и оно исключает четкую и ясную картину мира, и потому егоприметами являются «немые» подробности, «подводное течение»; оно не знает, чтоважно, а что нет для дальнейшей судьбы героя, и потому в нем «мешаются» «немые»и характерные детали, значительное и несущественное. При этом, конечно, уЧехова есть своя концепция общего чувства жизни, и с ее точки зрения «немые»детали значимы своей незначимостью, поскольку передают повседневноесамочувствие героя.
Вдочеховской реалистической литературе в конечном счете движение в произведениисоздавалось мыслью автора о мире и человеке. В ней особенно ценилось развитиехарактера, образа, идеи. Повествование идет, и читатель все больше узнает охарактере героя или о его мировоззрении либо глубже проникает в проблему.Читатель воспринимает в первую очередь то, что движется, а движется мысль, иона как бы загораживает собой время и создает иллюзию вневременногосуществования человека. Этому способствует также объяснение героя, состоящее вподведении частного под общее и делающее индивидуума представителем некойобщности: класса, сословия, среды и т.д. — сверхличных начал, обладающихвечностью по определению. Представитель — это один из возможных статусов героялитературного произведения, несвойственный большей части персонажей Чехова.
УЧехова движущая сила повествования не закономерность, не проясняющая логикаразвития некой сущности, а время. Оно — главное и постоянно ощутимое начало в«Моей жизни», ничем не заслоняемое. Время как основной признак человеческогосуществования выходит у Чехова на первый план, поскольку оно беспрерывнодвижется и присутствует в каждой точке произведения. Писатель добивается такогоэффекта с помощью ряда «приемов». Прежде всего, благодаря тому, что А. Скафтымовназвал «сюжетной рассредоточенностью», когда повествователь отклоняется отсюжетной последовательности ради деталей и подробностей, не продвигающих сюжет.Тому же служат и «немые» подробности, и так называемое «подводное течение».Проблема движения тесно связана с проблемой вечности и временности, от которойв свою очередь зависит значительное и незначительное.
Триосновных момента в зрелом искусстве Чехова взаимозависимы. Незначительно вконечном счете то, что временно, что проходит, не будучи вовлечено в движениесцепленных событий и деталей, оно и делает время ощутимым. «Немая» подробностьне присоединяется к целому и потому проходит, открывая нам время. Преходящее —ничтожно, значительно то, что вечно. В «Моей жизни» особенно показательна«временность», а значит, ничтожность того, что прежде всего обладает статусомвечности, — идей, выражаемых и обсуждаемых героями.
Мисаили доктор Благово ведут серьезный философский спор о прогрессе. Такойавторитетный интеллектуал, как Томас Манн, восхищался доводами Мисаила: «Еслипределы прогресса в бесконечности, как вы говорите, то, значит, цели егонеопределенны Жить и не знать определенно, для чего живешь!»
Высокийинтеллектуальный уровень спора как будто гарантирует важность его содержания.Но, во-первых, мысли героев не получают дальнейшего развития, а во-вторых, неимеют никакого влияния на их судьбу. Эти мысли о прогрессе присутствуют тольков ограниченном эпизоде спора и не дают о себе знать, не существуют вне его, онипроходят, что делает их в непосредственном восприятии читателя незначительными,— это, очевидно, и входит в замысел автора.
Ив повести еще много высказывается героями почтенных идей, каждая из которыхмогла бы стать тем, что называется идеей произведения у Тургенева, Гончарова,Л. Толстого, Достоевского, чем-нибудь вроде «мысли семейной».
«…Вопрос— делать добро или зло, каждый решает сам за себя, не дожидаясь, когдачеловечество подойдет к решению этого вопроса путем постепенного развития»(Мисаил Полознев). «Надо любить, мы все должны любить — не правда ли? — безлюбви не было бы жизни: кто боится и избегает любви, тот не свободен» (докторБлагово).
«Искусстводает крылья и уносит далеко-далеко! Кому надоела грязь, мелкие грошовыеинтересы, кто возмущен, оскорблен и негодует, тот может найти покой иудовлетворение только в прекрасном» (Маша Должикова).
Выраженныев совершенной литературной форме, приведенные высказывания героев порождаютсильнейший соблазн увидеть в них общий смысл произведения, по крайней мере какимеющие к нему прямое содержательное отношение. И такие попытки делались. ДажеА. Скафтымов находил в «Моей жизни» полемику с идеями Ренана и Шопенгауэра.
Действительно,ее нетрудно прочитать как «идейную» повесть, построенную на столкновенииносителей двух антагонистических мировоззрений: Мисаила Полознева и доктораБлагово. Чехов как будто толкает нас к этому. Доктор — редкий чеховскийперсонаж, знающий смысл жизни, который он видит в служении прогрессу, неимеющему границ. Он пишет диссертацию, он увлечен наукой. Но его вера в науку изнания парадоксально совмещается с абсолютным равнодушием к простым людям и ихстраданиям: «Черт с ним, пусть съедают друг друга!» И в полном согласии сканонами произведений русской классики, оценивающих идеи героев и выносящих имприговор, герой дискредитируется. Он совершает низкий поступок: оставляетсмертельно больную, беременную возлюбленную, не интересуется судьбой дочери,оставшейся сиротой после смерти матери. А что еще можно ждать от человека,проповедующего идею голого прогресса, лишенную всякого этического значения!Логика столь же неотразимая, сколь и знакомая по романам Гончарова, Тургенева,Достоевского.
Кпризнанию смысла повести в предпочтении взглядов одного героя взглядам другогонеудержимо влечет и бесспорная правота оппонента Благово — Мисаила Полознева,убежденного, что «прогресс — в делах любви, в исполнении нравственного закона».Кто же будет спорить с такой возвышенной мыслью, тем более что ее сторонниквыглядит нравственно безупречным человеком? Итак, перед нами праведник игрешник, благородный человек и бессовестный негодяй, движимые соответственно«хорошими» и «плохими» идеями. И смысл повести ясен и бесспорен, как дваждыдва. Но только очевидно, что это не Чехов, не его произведение, не егоперсонажи. Процессом привычной интерпретации мы изменили действительные образы героевповести и пошли по ложному пути. Их природа иная, не позволяющая оперироватьтакими категориями, как негодяй, праведник, жертва, палач. Невозможно также наосновании поступков героев оценивать содержание их мировоззренческихвысказываний. Доктор Благово покидает умирающую Клеопатру не из идейныхсоображений, не под воздействием ошибочных взглядов на прогресс. Его мотивы непрояснены, читателю они не открыты, а без мотива поступка не может быть егонравственной оценки. Да и сам поступок не обрисован четкими линиями.
Необходимообратить внимание на контекст рассуждений героев на общие темы. Послетемпераментного монолога доктора о прогрессе следует комментарий рассказчика:«Благово спорил со мною горячо, но в то же время было заметно, что его волнуеткакая-то посторонняя мысль».
Наочередную речь Благово о культурной жизни в России Мисаил замечает: «Но я невникал в эти рассуждения», а в другом случае он отзывается с явной иронией:«Опять разговоры о физическом труде, о прогрессе, о таинственном иксе, ожидающемчеловечество в отдаленном будущем». Так об идеях героев, значимых в своейсодержательной сущности, не пишут. Если истолковывать «Мою жизнь» как повесть,построенную на идейном конфликте, то смысл ее оказывается беспроблемным,однозначным и лишенным всякой динамики — качеств живой художественной мысли.
Трудноотделаться от впечатления, что автор повести относится с явным пренебрежением кидеям своих героев. Не глядя на их совершенную форму выражения, использует ихкак угодно: или для раскрытия вещей, далеких от их содержания, или даже простодля передачи ощущения хода времени. Писатель создает в повести, как и во многихдругих своих произведениях, особую духовную атмосферу избытка идей общегохарактера, когда герои легко прибегают к ним для оправдания своих интересов,частных нужд и настроений. Чехов запечатлел кризисную ситуацию девальвацииидей, не затрагивающих существование современного человека. Здесь коренноеразличие с русским реалистическим романом, где герой движим сверхличнымисилами: идеями, нравами, традициями, где герои слиты с идеями, представляют их.
Однакомысли героев в «Моей жизни» не равнозначны, среди них есть занимающие особоеместо и обладающие особым статусом. Они не являются средством, а выступают всвоей содержательной сути и в соответствии со своей природой освещаютсуществование человека в мире. Эти мысли не просто высказываются, но рождаютсяу героя, и не в диалоге, а наедине с самим собой, и опираются на личный опыт.
«Втемноте, под дождем, я почувствовал себя безнадежно одиноким, брошенным напроизвол судьбы, почувствовал, как в сравнении с этим моим одиночеством, всравнении со страданием, настоящим и с тем, которое мне еще предстояло в жизни,мелки все мои дела, желания и все то, что я до сих пор думал, говорил. Увы,дела и мысли живых существ далеко не так значительны, как их скорби!»
Мывидим, как общее чувство жизни героя («почувствовал себя безнадежно одиноким,брошенным на произвол судьбы») вызывает обобщающую мысль. Ее особый статус,отличающий от приведенных выше высказываний, в том, что она освещает, проясняетсущность картины мира и, соответственно, принцип построения произведения.Поэтому она не уходит вместе с мгновением своего произнесения, как мысли героевоб искусстве или прогрессе, а остается навсегда, то есть обретает статусвечности, что свойственно всякой подлинной человеческой мысли. Она отвечает нанаши недоумения и вопросы, вызванные непривычным местом общих высказыванийгероев в целостности произведения. Из ее смысла ясно, почему писательрассказывает об идеях, спорах героев как о второстепенных вещах, что, очевидно,входит в его замысел — показать эти парящие в воздухе идеи, не утоляющиечеловеческой скорби.
Чеховставит новую проблему: в отличие от своих предшественников, поглощенныхвыяснением ценности идей и мировоззрений, он обратился к тому, что лежит глубжевсяких идей. Осознавая себя через идею, человек постоянно ошибается:излюбленная ситуация у Чехова — ослепление героя идеей («Дуэль», «Палата № 6»,«Черный монах»). В конечном счете будничное жизненное самоощущение человекаявляется основой для постижения окружающего мира и главным стимулом егопоступков.
Новизнамысли повести принципиальная, она в изменении направления движения, в повороте.Следование традиции у Чехова заключается не в прямом движении дальше вслед заЛ. Толстым и Достоевским, а в интересе к фундаменту тех духовных начал,которыми они были заняты. Это как бы поворот вспять, в чем была приметавремени, занявшегося пересмотром основ философской мысли.
Новоепонимание человека было совершенно оригинальным. Чехов ни у кого не заимствовалего: ни у Ренана, ни у Л. Толстого, ни у Шопенгауэра. Уж если искать близкихЧехову мыслителей, то следует обратиться не к его современникам ипредшественникам, а к следующим поколениям. Русский писатель не повторялфилософские зады, не популяризировал чужие идеи, а был явным предтечейфилософской мысли ХХ века, в частности, феноменологии Хайдеггера. Последнийсосредоточил свои усилия на постижении человеческой самости в повседневности, ив этом было знамение эпохи.
«Ближайшимобразом и по преимуществу мы понимаем себя так, как выпадает нам на долю каждыйдень; мы не ломаем себе голову над нашей душевной жизнью и не расчленяем ее»3 .
Этислова, может быть, самого влиятельного философа современности точно называют ихарактеризуют понимание человеческой реальности Чеховым. Как человеквоспринимает, ощущает себя «ближайшим образом и по преимуществу», до всякойрефлексии, не ломая «себе голову» над своей «душевной жизнью», интересовалоавтора «Моей жизни» в первую очередь.
Вдочеховской литературе любовные отношения героев образуют четкие и ясныесюжетные линии и представляют собой сильнейшее средство анализа характеровгероев и оценки их взглядов. Они идейно нагружены. Мотивы, определяющие судьбулюбви, всегда носят сверхличный характер, придающий героям и их отношенияммасштабность.
В«Моей жизни» любовь Маши к Мисаилу постепенно угасает без всяких социальных,идейных или каких-либо других общих причин, что придает особый оттенок трагизмужизни героя. В повести рассказывается о жестоком крушении человеческого счастьяне под влиянием грандиозных сил, неизмеримо превышающих возможности индивидуумаи потому возвышающих его судьбу, делающих ее значительной. Любовь пришла ибесследно ушла, не дав герою никакого утешения, катарсиса от сознанияпричастности к великому, вечному.
Всяистория Маши и Мисаила прослеживается по отдельным деталям и скупымупоминаниям: как они сначала счастливы, потом Маша начинает отдаляться от мужаи, наконец, расстается с ним, не объяснившись, и в прощальном письме обращаетсяк нему на «Вы», как к совершенно чужому человеку. Чисто эмоциональная деталь,выражающая чувство героини, прошедшая любовь которой не оставила ничего в еедуше. В этом у Чехова трагизм жизни человека, лишенной всякой значительности.
Врассказе о любви Мисаила и Маши меньше всего, кажется, говорится об ихотношениях, а самое большое место занимают работник генеральши Моисей, ИванЧепраков, крестьяне, фабульно не связанные с главным предметом повествования.Но на самом деле именно они оказывают решающее воздействие на Машу. Чехов опятьже не исследует, не анализирует чувства главных героев, а рисует их посредствомвсей массы повседневных, жизненных впечатлений. Так, Мисаил подробнорассказывает о безобразиях Моисея, заканчивая возмущенным вопросом Маши:«Неужели мы должны жить с этими гадами еще полтора года?» Затем сразу идетнебольшой фрагмент об Иване Чепракове, о его жалкой, неприкаянной жизни. Мисаилвспоминает, как тот однажды пришел к ним во двор, шатаясь, как ему было плохо,и они с женой были вынуждены по очереди сидеть возле него. И «Маша с омерзениемглядела в его бледное, мокрое лицо и говорила: — “Неужели эти гады проживут внашем дворе еще полтора года? Это ужасно! Это ужасно!”»
Итут же повествование, казалось бы, переходит к другому предмету — крестьянам; вдействительности речь идет о том же: о жизненных впечатлениях героев,выдержанных в одном эмоциональном тоне: «А сколько огорчений причиняли намкрестьяне!» С этой фразы начинается короткий рассказ о нравах и психологиикрестьян, с емкими экспрессивными деталями, с живыми портретами отдельных лиц —своего рода маленький шедевр в целом произведении. Неурядицы, недоразумения,нечестное поведение крестьян вызывают у Маши возглас отчаяния: «Что за народ!Что за народ!» Ее отношение к крестьянам день ото дня ухудшается, она называетих «дикарями», «печенегами». Она с удовольствием слушает куриловского мужикаСтепана, убежденного ненавистника крестьянской жизни («Нешто мужики — люди? Нелюди, а, извините, зверье, шарлатаны»), очевидно, введенного в повесть ради ещеодной негативной точки зрения на крестьян, которая подается серьезно и никак некомпрометируется автором.
Создаетсяширокая и, казалось бы, непререкаемо убедительная и объективная картинакрестьянской жизни и нравов, соответствующая всем канонам реалистическогоискусства. И все это вместе: и Иван Чепраков, и Моисей, и крестьяне порождаютжизненное самочувствие героини, вызывающее ее разрыв с мужем.
Неидеи, не убеждения, не традиции, не обычаи, не социальный статус, а общеечувство жизни — движущая сила поступка героини. Чехов показывает, как оновозникает из, казалось бы, разрозненных повседневных впечатлений и достигаеткритической массы в кульминационный момент, когда ночью во дворе раздаетсяпридушенный крик Ивана Чепракова: «караул!», и Мисаил подводит итог совместнойжизни с Машей: «… все для нее слилось в этом пьяном, диком “караул” — и я, инаш брак, и наше хозяйство, и осенняя распутица…».
Здесьобнажился один из принципов структуры повести, где идет накопление впечатлений,— «все слилось».
Ночеловек в повседневном бытии не только получает впечатления, чувствует,переживает, но и пытается осмыслить окружающий мир. И именно мысль героясоздает движение и потому становится событием. Он меняет свое отношение ккрестьянам, не разделяя крайне мрачного и негативного взгляда на них МашиДолжиковой. Он отвергает ее оценку как субъективную и несправедливую.
Личныйопыт убеждает также героя в неполноте его собственного представления огородских жителях, в адрес которых в повести высказано столько правдивых,резких слов, рисующих удручающую картину города, где нет ни одного честногочеловека, где замученные собаки сходят с ума, где мальчишки бросают в водуощипанных догола живых воробьев.
Сноваи снова рассказчик обращается мыслями к своему городу, возмущаясь и удивляясь,зачем живут эти люди. Кажется, что ничто не может пробить брешь в этой крепостибессмысленного существования обывателей, и уж меньше всего на них действуютгуманные идеи: они «поколениями читают и слышат о правде, о милосердии исвободе, и все же до самой смерти лгут от утра до вечера, мучают друг друга, асвободы боятся и ненавидят ее, как врага», и ничего не меняется, все то же,«что было и сто, и триста лет назад». Но вот наступает момент, происходитсобытие, которое резко меняет картину не только города, но мира в целом. То,что пережил герой, «не прошло даром», его «большие несчастья» «тронули сердцаобывателей». Это главное событие, создающее целостность всего произведения,разрешающее все споры, ставящее на подобающие места все мнения и идеи. Этособытие кажется самым простым и обыкновенным, но таковым оно представляется,потому что относится к фундаментальным свойствам человеческой природы, обладаянаивысшей степенью достоверности. Оно занимает немного времени в жизни героя ивсего несколько строк в тексте, но эта песчинка перевешивает гору фактов,эпизодов, деталей, рисующих городскую жизнь. Откуда такая вескость этогособытия? Способность человека к состраданию изначальнее и потому значительнеевсех идей. И на его основе герой приходит к подлинной, авторизованной, если такможно выразиться, общей идее, столь редкой в прозе Чехова, к предельно широкомуобобщению: «Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шагнаш имеет значение для настоящей и будущей жизни».
Мысльгероя несомненно носит итоговый характер, она отвечает на главный вопрос,составляющий внутреннюю проблему повести: есть что-либо значительное в жизниили все ничтожно? С точки зрения теории прогресса, проповедуемой докторомБлагово, по сути, жизнь большинства ничего не значит и не заслуживает особоговнимания: «ведь они все равно помрут и сгниют, как ни спасайте их от рабства…»
ПозицияМаши Должиковой заключается в признании бессмысленности жизни вообще: «Всепроходит, пройдет и жизнь, значит, ничего не нужно». У обоих героев логикаодна: временно, значит, ничтожно. Так вопрос о смысле жизни переходит в вопрос,есть ли у человека нечто непреходящее, что соединяет всех людей и связывает ихс вечностью. И Чехов дает на него прямой ответ: не только какие-либоисключительные дела, но каждый наш шаг не проходит бесследно. Но все, что мыделаем и думаем, не так значительно, как наши скорби. В сопряжении двухподлинных истин, к которым приходит герой, — центр, источник, из которогоструится живая мысль, пронизывающая произведение. В нем и противоречие,создающее напряжение, и гармония, открывающие проблемное поле чеховской мысли.
Парадоксальное«предпочтение» скорби делам, парадоксальное потому, что дела и мысли человекадолжны победить то, что вызывает скорбь, не случайно, вдруг, явилось у Чехова в«Моей жизни». Он и раньше писал о том, что немощь человека, его боль, терпение«выше происхождения, выше сана, богатства и знания», это то, «что последнегонищего приближает к богу» («Мороз», 1887). На феномене сострадания построенлюбимый рассказ Чехова «Студент», и там оно становится проводником человека ввечность. Мысль о значительности жизни для каждого человека независимо от егоодаренности прозвучала и в «Скучной истории», и в «Черном монахе», где невысшие способности, свойственные отдельным личностям, а скорбь — всеобщий уделчеловека на земле — связывает его через страдания с вечностью.
Список литературы
1Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971. С. 170.
2Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М.: Художественнаялитература, 1972. С. 415.
3Хайдеггер Мартин. Основные проблемы феноменологии. СПб.: Высшаярелигиозно-философская школа, 2001. С. 212.