Степень влияния библейских книг на личности русских поэтов XVIII века, формы "адаптации" православных идей в их творчестве

Введение
Культура России более тысячи летразвивалась как культура христианская. Важнейшие духовные ценности: любовь,честь, праведность, спасение, воскресение, многие другие, непосредственноопределяющие проблематику русской литературы, соотносятся с библейскимОткровением, воспринимаемым верой как особое просвещение человеческого духачерез Слово, несущее в себе истину и наставление. В настоящее время осмыслениерусской культуры вне ее отношения к христианству, библейским истокам являетсянеполным.
Необходимость проведения исследованийвлияния библейских сюжетов на русскую литературу возникла давно. ПрофессорСухомлинов еще в середине XIX века справедливо отмечал, что «о библейскомвлиянии говорят довольно мало вследствие того, что и библейские книги весьмамало изучены литературно». Появляющиеся литературоведческие работы на даннуютему, многое проясняют, но не ставят завершающую точку в изучении духовнойлирики.
Возрастающий интерес к духовнойпоэзии, наблюдаемый в литературоведческих работах конца XX — начале XXI веков,свидетельствует о недостаточной изученности этого вопроса. Оценивая вкладпоэтов XVIII века в становление литературы в России, исследователи как правилообращают внимание на то новое, что было характерно для их произведений. Авместе с тем представители Просвещения, не порвав связи с национальнымитрадициями, стремились совместить с надвигающимися с Запада новыми,прогрессивными идеями нравственность Древней Руси. Исторические преобразования,сдвинувшие с места патриархальный уклад России, отразились и на литературе,которую, по мнению М. М. Бахтина, «… нельзя изучать вне целостного контекстакультуры. Литературный процесс есть неотторжимая часть культурногопроцесса».[1, с. 344]
Исследовательские труды о влиянииБиблии и в частности Псалтири на духовную, культурную жизнь людей появились ужев середине XIX века. Наибольшее количество работ было посвящено переложениямДержавина и Ломоносова.
В 1930-1970-е годы ХХ века изучениепереложений псалмов русских поэтов XVIII века в советском литературоведениибыло подчинено атеистической идеологии государства. Первостепенное значениеотводилось социально-политической доминанте в творчестве писателей, что мешалоглубокому религиозно-нравственному анализу их поэтического наследия. Обращаяськ переложениям псалмов, исследователи продолжали акцентировать внимание на ихпафосно-гражданском звучании (Д.Д. Благой, Д.К. Мотольская, А.В. и В.А.Западовы, И.З. Серман).
Пик публикаций, в которых изучаютсяпроблемы взаимоотношений Церкви и литературы, пришелся на начало 90-х годов.Значительный вклад в определение роли христианского учения в поэтическомтворчестве русских стихотворцев, его значимости для светской литературысодержится в работах С.С. Аверинцева, А.П. Дмитриева, В.А. Котельникова.Исследователи обратились к рассмотрению ранее недостаточно выясненных вопросовбиографического порядка, и, прежде всего, проблемам отношений писателей сЦерковью. По-новому интерпретирует происходившие в литературном процессеявления М.М. Дунаев. В его книгах «Православие и русская литература»религиозное мировоззрение становится своеобразным «отправным пунктом»исследования русской литературы XVII-XX веков. По справедливому утверждениюодного из исследователей церковно-литературных связей П.Е Бухаркина: «…изучение словесных памятников религиозной жизни может прояснить как творчествотого или другого писателя, духовно-нравственные поиски какой-либо эпохи, так иобщие пути русского самосознания». [2, с. 5]
В данной курсовой работе авторомставится цель выявить степень влияния библейских книг на личности русскихпоэтов XVIII века и разрешить вопрос о формах «адаптации» православных идей вих творчестве.
Объектом исследования становится приэтом творчество М.В. Ломоносова, Г.Р. Державина, Тредиаковского и Сумарокова. Авторомбудут рассмотрены традиции переложения псалмов, выявленные в творчестве каждогоиз этих поэтов, а также библейские образы и темы, которые появляются в ихпроизведениях помимо парафразов «Песен Давида». Однако, поскольку литературныйпроцесс не может быть отделен от общих культурных, исторических и социальныхпроцессов, протекавших в XVIII веке, нам сначала придется обратиться к вопросуо том, какую роль играла Библия в самосознании людей в те времена, что именно повлиялона осмысление писателями библейских текстов.

1. Своеобразие рецепции Библии врусской литературе XVIIIвека
«Русская культура — «запечатленная»печатью тысячелетий: крещением в Православии. Этим и утвердилась духовнаясущность русского народа, его истории и просвещения, — утвердил И.С.Шмелёв. — Наша литература — тоже «запечатленная»: она исключительно глубока,«строга», как, быть может, ни одна из литератур в мире, и целомудренна. Она какбы спаивает-вяжет Землю с Небом. В ней почти всегда — «вопросы», стремленья«раскрыть тайну», попытки найти разгадку мировых загадок, поставленныхчеловечеству Неведомым: о Боге, о Бытии, о смысле жизни, о правде и кривде,о Зле-Грехе, о том, что будет там… и есть ли это там?.. Русская литература — не любование «красотой», не развлекание, не услужениезабаве, а именно служение, как бы религиозное служение». [3, с. 544,545, 548]
Таково мнение Шмелева, и не толькоего, о русской литературе вообще. Но какую же роль играет Библия, православие влитературе и вообще в культуре 18 века? Чтобы ответить на этот вопрос намнеобходимо рассмотреть в целом эпоху, определить умонастроения, вспомнитьисторические и культурные процессы, происходившие в ней.
«Век разума и просвещения»- так говорили о своем времени великие мыслители XVIII столетия, провозвестникиновых революционных идей. В историю мировой культуры XVIII век вошел как эпохабольших идейных и общественно-исторических сдвигов, острейшей борьбы сфеодально-монархическими устоями и религиозным догматизмом. Распространениематериалистического мировоззрения и утверждение духа свободолюбия нашли яркоеотражение в философии, науке, литературе, в просветительской деятельностикрупнейших философов, ученых, писателей этого времени — Дидро и Гольбаха,Вольтера и Руссо, Лессинга, Гёте и Шиллера, Ломоносова и Радищева.
XVIII век был веком переломным.Происходило изменение отношения к человеческой личности. На рубеже 17-18 вв.произошла смена культурных ориентиров и источников влияния. Так, главнымкультурным ориентиром становится западная Европа. Процесс европеизации началсяс середины XVII в., причем ключевым событием были культурные реформы. В XVII в.же в Москву приехали киевские старцы — первые русские западники, осуществившиереформу книг, благодаря ним в России появилось стихотворство и драматургия. Всередине XVII в. по польскому приказу в Москве начались переводы европейскихроманов. Европеизация началась с освоения польской, французской, немецкойлитературы.
Процесс освоения западно-европейскойкультуры был назван трансплантацией (Лихачев). «Освоение западной культурыпроходило более болезненно, чем византийской. Русская культура забыла периодученичества. Большая часть XVIII в. ушла на ученичество». [4, с. 99] Сначалатрансплантация происходила равномерно и целенаправленно, однако в Петровскуюэпоху трансплантация — стихийна, поэтому культура начала XVIII в. несколькохаотична. Византийская культура не хотела сдавать свои позиции. Древняя русскаялитература не умерла вместе с древней Русью, хотя ее читателями оказались восновном низы. Произошла секуляризация русской культуры, что отразилось и всмене жанровых систем. Пришли стихотворные сатиры, оды, драм жанры, комедии,трагедии, элегии, идиллии. То есть, в XVIII в. господствуют поэтические идраматические жанры. Изменяется также представление о самом характеретворчества об отношении автора к литературному труду: происходитиндивидуализация авторского сознания. Постепенно происходит профессионализацияписателей, появляется массовая литература, русская литература ускоренноразвивается: то, что пережила европейская литература 250 лет, русскаялитература прошла за 100 лет.
С другой стороны, в России XVIII век- время очень противоречивое. Жестокая петровская реформа ломала старыетрадиции, сокрушала устоявшиеся формы искусства, литературы, ломала социальныеструктуры. По верному наблюдению Д.С.Лихачёва, Пётр сознательно стремился ктому, чтобы оборвать все связи со старой Россией. Но «старая Россия» это,прежде всего, — Святая Русь, то есть превознесение в сознании народа идеаласвятости над всеми жизненными ценностями. С этим понятием русская идея быласвязана искони, и стоит за ним нечто более значительное, нежели идея национальная,географическая или этническая. «Святая Русь, — отметил С.С.Аверинцев, — категория едва ли не космическая. Было бы нестерпимо плоским понятьэто как выражение племенной мании величия; в том-то и дело, что ни о чемплеменном здесь речи, по существу, нет. У Святой Руси нет локальных признаков.У неё только два признака: первый — быть в некотором смысле всем миром,вмещающим даже рай, второй — быть миром под знаком истинной веры».[5, с. 39-41]В петровское время разорванное сознание «просвещённой» верхушки общества началовсё отчетливее разделять Бога и Его Церковь. И если Богу кто-то ещё воздавалхвалу и славу, то в Церкви видели почти исключительно силу косную, противящуюсяпрогрессу и всем новым веяниям времени.
При этом народ жил в основе своей представлениямии ценностями средневековой культуры — едва ли не до самых потрясений начала XX столетия.
Петровская эпоха по самой сутипроисходящего в культурной жизни нации и страны соотносится с европейскимРенессансом. А Ренессанс (будь то европейский или российский) связан сокончательной секуляризацией культуры.
Но все же XVIII в. прошел в Европе и вРоссии под знаком Просвещения. Это время было сопряжено было с окончательнымутверждением так называемого научного типа мышления, мировоззрения. Утверждениеэто осуществило себя именно тогда, в эпоху Просвещения. Своеобразиеисторического развития России проявилось и в том, что, не успев вступить вновую для себя эпоху, она тут же испытывает мощное воздействие просветительскихидей, тогда как в Европе их развитие стало закономерным итогом процесса весьмадлительного. Вся эта вынужденная и навязанная спешка привела к некоторойсуетности, смешению понятий, когда одновременно вынуждены были утверждать себяжизненные начала и более архаичные, и ещё только зарождающиеся. Причины началисмешиваться со следствиями, и всё усугублялось развивавшимся в частиобразованного общества своего рода комплексом неполноценности, раболепием передЗападом, поскольку многим русским начинало казаться, будто Россия слишком отсталаот Европы и вечно вынуждена догонять её.
«Что вообще есть Просвещение? Это несвойственное прежде русской культуре понимание истины, — пишет Дунаев. — Этопризнание за позитивистской наукой способности дать конечное толкованиемироздания. Это обожествление и признание всесильности человеческого разума.Это идеологическое обоснование революционного Преображения мира». [6, с. 79]
Точно и кратко смысл Просвещениявыражен в рационалистической «Энциклопедии символов», вышедшей на исходе XX столетия в Германии (и без задержкипереведённой на русский язык): «В век Просвещения малопонятный бог был спущен снебес. В XVIII веке было провозглашено: бог там,где разум и человеческие силы, а не на небе». [7, с. 179]
В литературе к этому был предназначенособый творческий метод отображения действительности, именуемый классицизмомКлассицизм возник в Европе, во Франции XVII столетия, в эпоху становления и расцвета абсолютноймонархии — что естественно, закономерно. Классицизмом этот метод назван из-заего внешней ориентированности на классическое искусство Античного мира: нетолько основные принципы аристотелевской поэтики, но и темы, сюжеты писателиклассицизма обильно заимствовали у античной литературы, хотя и неограничивались одними заимствованиями. Крупнейшим теоретиком классицизма былпоэт Буало, среди наиболее значительных фигур выделяются в классицизмедраматурги Корнель, Расин, Мольер. Нельзя обойти и просветительский классицизм XVIII века, отмеченный прежде всеготеоретической и художественной деятельностью немецкого драматурга Лессинга. ВРоссии мы можем указать из значительнейших — имена М.В.Ломоносова,А.П.Сумарокова, И К. Тредиаковского, Г.Р.Державина, Д.И.Фонвизина.
«Читателю постсоветского периодапроще всего понять классицизм, если он вспомнит особенности социалистическогореализма, поскольку два этих творческих метода на удивление сходны между собою:прежде всего оба откровенно идеологичны и поэтику свою строят на основе вполнеотчётливой схемы, определённой особенностями идеологии, в их основу положенной»[6, с. 83]
В классицизме всё подчинено, как ужеговорилось, идеям (царственности, прославлению государства, прежде всегомонарха (как главного носителя идеи — в соцреализме он заменен партией),воспеванию славы государства, жертвенных подвигов во имя государства. Ломоносовписал об этом без обиняков в стихотворении «Разговор с Анакреоном»):
Хоть нежности сердечной
И любви я не лишен,
Героев славой вечной
Я больше восхищен.
[8, с. 3]
Любовь к государству, «чистейшаястрасть», никакими корыстными помыслами не замутнённая, ставилась в классицизме
Выше всего, главное — вышеиндивидуальных интересов, личных привязанностей, частных эмоций.
Понятие государства подменилособою понятия родины и отечества, ценности духовные. С. Булгаков так раскрылсмысл любви человека к родине, связи с родиной: «Родина есть священная тайнакаждого человека, так же как и его рождение. Теми же таинственными инеисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своимипредками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину ис материю-землёй и со всем Божиим творением. Человек существует в человечествеи в природе. И образ его существования дается в его рождении и родине». [9, с.204]
Однако уже в XVIII веке идея государственности начинает смягчатьсянеявным отказом от сугубой приверженности монархии и предпочтениеммонархическому принципу некой отвлечённой гражданственности, что заметносказалось в культуре конца столетия, но классицизм в это время уже утратил вумах ищущей части общества своё ведущее положение.
Главенство долга перед государствомнад всеми прочими стремлениями и чувствами — утверждавшееся классицизмомпоследовательно и безусловно — апеллировало прежде всего к разуму человека, иэто как нельзя полнее совпадало с просветительским рационализмом. Рассудокпризнаётся главным средством самосовершенствования человека, общества. К немуобращается прежде всего писатель-классицист. Отсюда вытекает и дидактизм любогоклассицистического произведения, наличие в нем любых поучений, рассуждений и т.п.
Персонажи классицистическогопроизведения всегда являются выразителями одной отвлечённой идеи, в иххарактере всегда можно отметить односторонность, схематизм, отсутствиеразвития, что так контрастно отличает их от реалистических созданий. Справедливосопоставление, сделанное Пушкиным: «У Мольера Скупой скуп — и только, уШекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольералицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря, принимает имение подсохранение, лицемеря». [10, т. 8, с. 91]
Классицизм создает иерархию языковогоматериала, воплощённую в известной теории «трех штилей». Высокий, средний инизкий штили обязаны соответствовать уровню темы и предмета изображения.
Кроме того, необходимо заметить, чтоломка старых традиций сопровождалась острым церковно-религиозным кризисом,жестокими преследованиями старообрядцев, значительным усилением скептицизма, материалистическихтенденций, различного рода хаотически-анархической мистики. Противоречивоевремя, но если бы не было этого времени, то не было бы всей замечательной культурыXIX и XX веков в России.
Какую же роль в литературе этогосложного периода играла Библия? Как уже было сказано, в XVIII веке на Западеотношение к ней у многих писателей стало негативным. Если в ХVI-ХVII веках былитакие поэты как Мильтон, Гроций, Вондел и другие, то XVIII век — это векскептиков или же создателей новой мифологии типа Жан Жака Руссо, мифа о том,что все было прекрасно до тех пор, пока не пришла техническая цивилизация, иличто человечество неукоснительно и обязательно идет вперед, к прогрессу.
Само Священное Писание сталооткровенно осмысляться в ту эпоху на уровне античных мифов, что отразилось вискусстве, — и тем было задано направление в осмыслении вероучительных истинхристианства.
Бог начал осмысляться (повторимсявновь) в чисто человеческих категориях.
«Просветительский, свободомыслящийразум есть разум нездоровый, оторванный от целостной жизни, от духовногопреемства, и поэтому для него закрыты горизонты бытия. Этот разум никогда небыл в состоянии понять тайны истории, тайны религиозной жизни народов, и онисказил науку XIX и XX веков», — утверждал Бердяев. [11, с. 433]
Можно сказать, что при Екатерине II«любая культурная деятельность, в том числе поэтическая, являлась прямым участиемв созидании государства».[12, с. 145] Поэзия «концентрировала в себе почти всёсодержание духовной жизни нации».[13, с. 45] В результате этого россияне,уставшие от жизни под «диктовку государства», погружались в сферу внутреннегосамосозерцания. Находясь в сложных социально-политических условиях, поэтыобретали нравственную основу в Библии. Избрав для поэтических переложений текстПсалтири, они стремились выразить в духовных песнях индивидуальноесозерцательное начало. «Ведь переложения псалмов, — писал И.З. Серман, — гораздо более «личны», более «индивидуальны» по своему содержанию, по тематикеи эмоциональному строю, чем оды торжественные. В переложениях псалмов «беседа»с богом легко превращается в жалобу на врагов, на свои несчастья, бедствия и неприятности.В переложениях псалмов вполне уместно развитие любой темы — от самойотвлеченно-философской до глубоко личной, частной».[14, с. 59]
При всех переворотах в сознании,которые произошли, при всей переориентировке на западное мировоззрение, литературно-общественноесознание второй половины XVIII века все же было сильно традиционнойправославной духовностью. В это время русская литература еще «пользоваласьодним с Церковью языком, не уходила далеко от церковных стен» [6, с. 77].Это позволяло светской культуре в целом питаться и наполняться «духовнымогнем и глубоким христианским чувством, явно выделяющими отечественнуюсловесность среди европейских секуляризованных литератур нового времени»[13, с. 23]. У многих писателей возникает духовная потребность в выражениисвоих чувств именно в формах, близких к молитвам и псалмам. Обращение,например, Г.Р. Державина и А.Т. Болотова к форме «литературноймолитвы» «указывает на „запасы“ духовной тоски дворян тойэпохи (последней четверти XVIII века) по Богу, по молитве. Но при всем том онипоют свои „псалмы“ точно не от себя лично, а от лица многих. Ихдуховная поэзия явно следует традиции ветхозаветных псалмопевцев. Но»псалмы" литераторов лишь тоска по псалмам, по настоящему славословиюБогу – по молитве. Они плачут о своем сословии молитвою человека, отпадшего отблизкого богообщения. Их стихи «общественны». Они наполнены позывомпробудиться и вознести песнь к Богу. Державин горел в своих духовных стихахмолитвенным восхищением делами Божьими, именем Божьим, величием, премудростьюЕго. И Г.Р. Державин, и А.Т. Болотов занимали близкую позицию в своихдуховных стихах. Главною темою их являлся все же не покаянный тон, а хвалебный,благодарственный Богу – Творцу. Через это их христианский голос был обращен ксовременникам. И первое, к чему они звали, – очнуться от земного, перестатьвоздавать хвалу не Творцу, а твари, не вечно живому, а тленному" [15, с.186]. Такая духовная позиция писателей и их эстетическая ориентация в своемтворчестве на образцы текстов Священного Писания органично вписывалась в общийправославный контекст эпохи.
Однако поэты не ограничивалисьпереложениями Псалтири, обращаясь и к иным библейским текстам, причем, избираяне только путь интерпретации, а излагая свои собственные мысли, чувства, своемнение. Библейские образы встречаются, например, в торжественных образахЛомоносова и Сумарокова, в стихотворениях Тредиаковского. Несомненнымидостижениями в этой области являются оды «Бог» и «Христос» Г.Р. Державина.
2. Переложения псалмов в русскойлитературе XVIII века (творчество М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, А.П.Сумарокова, Г.Р. Державина)
Псалтырь занимала главенствующееположение в православном богослужении, была основным пособием при обученииграмоте. Специфика Псалтыри в том, что она является собранием молитв, обращенийк Богу верующего человека, не находящего в миру успокоения.
Оказавшись у истоков формированияновой русской литературы, поэты избрали стиль Псалтыри образцом одическогожанра. Подтверждением этому служит «поэтический турнир» Тредиаковского,Ломоносова, Сумарокова, и то, что практически все поэты XVIII века ставилипереложения псалмов первыми в своих собраниях сочинений. Закладывая основыдидактической поэзии на русской почве, Сумароков, Херасков и др. черпали вдохновениев божественных строках Священного Писания.
Стараясь приблизиться не только ксмысловой, но и к поэтической стороне псалмов, переводчики экспериментировали стекстом. Добиваясь гармоничного сочетания, единства смысла формы, поэтам XVIIIвека приходилось учитывать особенности построения Псалтыри, поэтическая формакоторой основывается на метрической организации стиха. Главным ритмообразующимэлементом псалмов (повторяющимся, противопоставляющимся, соотносящимся), поопределению Ш. Маркиша, выступают единицы смысла, а не формы — «отрезки» мысли,а не стопы или икты, ударения. «Отрезки» складываются в разного родапараллельные конструкции, которые, в свою очередь, восходят к исполнениюдуэтом. Фонетическая организация библейского стиха отличается обилиемаллитераций, ассонансов, сложной, эффектной звукописью, правда, наблюдаемыесозвучия в окончании «отрезков» еще не позволяют говорить о рифме в поэзиидревнего еврейства.[16, с. 13-14]
Обращение к Псалтыри как к источникупоэтического вдохновения не случайно. Обычай перелагать Святые книги идет изИспании с IV века. Псалмы, написанные на еврейском языке стихами, побудили вXVII веке к первому русскому поэтическому переводу псалмов Симеона Полоцкого.«Литературная форма Псалтыри также находится в русле общего развитияближневосточной лирики (Например, псалом 104-ый близок к египетским гимнамсолнцу эпохи Эхнатона), но выделяется своим резко личностным характером; бог изобъективной силы становится, прежде всего, соучастником человеческих излияний».[17, с. 63]
Перелагатели выступали в несколькихипостасях «Это и поэт прославляющий творца, и, главное, человек определеннойбиографии, судьбы, нравственного эмоционально-волевого склада, в которомвыделены мужество, стойкость, верность своему призванию», пишет В. А.Котельников. [18, с. 33]. Размышляя о мироздании, нравственном законе,человеческой сущности, поэт постоянно соотносит общепризнанные взгляды сосвоими собственными, и это приводит к проявлению в тексте собственно автора,что явно прослеживается в духовной лирике XVIII века. Переход от биографическойличности поэта к воплощению лирического переживания не всегда возможен. В XVIIIвеке чувства автора, как правило, синтезировались, духовно обогащались ипереходили в разряд общечеловеческих качеств.
Степень подобия образа автора илирического героя обуславливается близостью психологического портрета,биографии, взглядов на жизнь, но при этом «восприятие лирического героя требуетучета его эстетической «разыгранности» — его неразделенности с автором и неслиянности,несовпадения с ним», — замечает Бройтман. [19, с. 143]
Ярким примером подобного творчестваявляются переложения псалмов М.В. Ломоносова. Вообще же средивсех доступных Ломоносову сфер культурной деятельности поэзия его занимаетособое, исключительное место. Именно в ней наиболее полно отразилосьголовокружительное многообразие его творческих и чисто человеческихустремлений. И вот почему прав был К.С. Аксаков, когда в середине прошлого векаписал: «Ломоносов был автор, лицо индивидуальное, первый, восставший как лицоиз мира национальных песен, в общем национальном характере поглощавших индивидуума;он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире, с него началась новаяполная сфера поэзии, собственно так называемая литература» [20, с. 62]
Здесь необходимо отметить, что средипарафразов Ломоносова есть как переложения, которые, по сути, не являютсявольными, т. е, поэт просто интерпретирует текст Псалтыри в стихотворную форму.Это, например, переложение 26 псалма, которое практически целиком соответствуетпо смыслу библейскому тексту:
Господь, спаситель мне и свет:
Кого я убоюся?
Господь сам жизнь мою блюдет:
Кого я устрашуся?
Во злобе плоть мою пожрать
Противны устремились;
Но злой совет хотя начать,
Упадши, сокрушились. [8, с. 93]
В оригинале: «Господь просвещение моеи спаситель мой, кого я убоюся? Господь Защититель живота моего, от когоустрашуся? Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя,оскорбляющии мя, и врази мои, тии изнемогоша и падоша». [21, с. 53]
Или:
Хоть полк против меня восстань,
Но я не ужасаюсь.
Пускай враги воздвигнут брань;
На бога полагаюсь.
[8, с. 93]
В оригинале: «Аще ополчится на мяполк, не убоится сердце мое, аще восстанет на мя брань, на Него аз уповаю».[21, с. 53]
Даже при самом неглубоком анализеподобных переложений можно с уверенностью сказать, что автор старается здесьчетко придерживаться сходства с образцом. Подобным примером также может служитьпереложение псалма 1, которое начинается так:
Блажен, кто к злым в совет не ходит,
Не хочет грешным в след ступать,
И с тем, кто в пагубу приводит
В едином месте заседать.
Но мысль и волю подвергает
Закону Божию во всем,
И точно оный соблюдает
Во всем течении своем.
 [22, с. 16]
Для сравнения, начало псалма звучиттак: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и наседалищи губителей не седе, но в законе Господни воля его, и в законе Егопоучится день и нощь». [21, с. 13] Разница между фразой «поучится день и нощь»и практически синонимичными ей строками, кажется смехотворной.
Нужно сказать, что сам Ломоносов внекоторой степени чувствовал себя связанным необходимостью близкопридерживаться оригинала. Историку В.Н. Татищеву, советовавшему ему продолжатьпереложения псалмов, Ломоносов отвечал (27 января 1749г.), что хотя совет этотему «весьма приятен», но существует препятствие, а именно: «Я не смею дать в приложениидругого разума, нежели какой псаломские стихи в переводе имеют». [23, с. 89]
И так злодеи не восстанут
Пред Вышнего Творца на суд;
И праведны не воспомянут
В святом соборе их отнюд.
Господь на праведных взирает
И их в пути своем хранит,
От грешных взор Свой отвращает
И злобный путь их погубит.
[22, с. 16]
читаем мы в переложении псалма 1, иэти строки могут служить подтверждением слов Ломоносова, настолько близко онинаходятся к строкам самой Псалтыри: «Сего ради не воскреснут нечестивии на суд,ниже грешницы в совет праведных. Яко весть Господь путь праведных, и путьнечестивых погибнет». [21, с. 13]
Однако у Ломоносова есть парафразы,которые до некоторой степени опровергают его же собственное изречение. Напервый взгляд, мы можем поставить в ряд своих предыдущих примеров еще однопереложение: довольно близко к тексту переложен на стихи псалом 103. Однакоздесь поэт дает уже большую волю своей художественной фантазии; это можнозаметить, если как следует вчитаться в строчки парафраза и самого псалма:
Да хвалит дух мой и язык
Всесильного творца державу,
Великолепие и славу,
О боже мой, коль ты велик!
Одеян чудной красотой,
Зарей божественного света,
Ты звезды распростер без счета
Шатру подобно пред собой.
[8, с. 96]
Сравним с текстом Псалтыри:«Благослови душе моя, Господа. Господи Боже мой, возвеличился еси зело, воисповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеялся светом яко ризою, простираяйнебо яко кожу». [21, с. 106]
Нетрудно заметить, что при сохраненииосновного направления библейского текста, его идейной и смысловойнаправленности, Ломоносов здесь избирает уже путь некого преобразования псалма.Например, он применяет исключительно свои поэтические сравнения, чего в переложениипсалма 26-го заметно не было. «Одеялся светом яко ризою», «Одеян чуднойкрасотой, Зарей божественного света» — налицо явная поэтическая переработкатекста Псалтыри, в отличие от переложения псалма 26, где, повторимся, строкибиблейского текста просто переводились в стихотворную форму, причем построчно,едва ли не слово в слово, без всяких дополнительных и отличных от оригиналасравнений или метафор. Вот еще один пример: «простираяй небо яко кожу» — этакороткая строчка из Псалтыри соотносится в стихотворном преложении свеликолепным сравнением «Ты звезды распростер без счета Шатру подобно предсобой».
Таким образом в этом парафразе мы ужеимеем дело с творческим переосмыслением псалма. Содержание, смысл его при этомне меняется, но в переложении появляются художественные обороты, несвойственные библейскому тексту.
Ты землю твердо основал,
И для надежныя окрепы
Недвижны положил заклепы,
И вечну непреклонность дал.
[8, с. 96]
В Псалтыри: «Основаяй землю на твердиея, не преклонится в век века». [21, с. 106] Ни о каких «заклепах» речь,разумеется, не идет.
Но для чего же Ломоносов начинаетотступать от прямого библейского текста и вводить собственные художественныесредства? Ответ прост: выбор делается в сторону музыкальности, мелодичностистиха. Парафраз псалма 103 куда более мелодичен, чем предыдущий, псалма 26.
Гоголь считал отличительной чертоюрусской поэзии «стремление как бы унестись куда-то вместе со звуками»[24, с. 369]. Ломоносов был первым, у кого это качество проявилось: ни егопредшественники (Феофан Прокопович, А.Д. Кантемир), ни его современники (В.К.Тредиаковский, А.П. Сумароков), ни один из поэтов нового поколения (М.М.Херасков и др.), — никто вплоть до появления Г.Р. Державина не мог соперничатьс ним в этом отношении.
Причем, возвращаясь, так сказать, нагрешную землю, ломоносовский дух не забывал о тех высотах, на которых онпобывал, — ему, если воспользоваться словами Е.А. Боратынского, было «памятнонебо родное». И эта память подвигала его на такую поэтическую смелость,которая оказывалась доступной, как выяснилось впоследствии, только величайшим нашимлирическим гениям — Державину, Пушкину, Тютчеву, Лермонтову. Ломоносовпо-своему интерпретирует текст псалма уже не только в плане формы, но и в планесодержания. Тенденция к этому намечается уже в том самом переложении псалма103. Кроме своих художественных средств поэт наполняет его подробностями,идущими от него непосредственно:
Ты повелел водам парами,
Всходить, сгущаяся над нами,
Где дождь рождается и снег.
[8, с. 96]
Верность источнику очевидна, нозаметны и особенности, внесенные поэтом-северянином и естествоиспытателем. Покачто это не более чем подробности, не в коей мере не противоречащие смыслубиблейского псалма, а только дополняющие его. Но Ломоносов в своих переложенияхидет дальше подробностей.
Склони, Зиждитель, небеса,
Котись горам, и воздымятся.
Да паки на земли явятся
Твои ужасны чудеса.
И молнией Твоей блесни,
Рази от стран гремящих стрелы,
Рассыпь врагов Твоих пределы,
Как бурей, плевы разжени.
Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой.
Ты с тверди длань простри высокой,
Спаси меня от многих, вод.
[8, с. 96]
В этом переложении псалма 143 Ломоносовпозволил себе незначительный вроде бы, почти незаметный отход отподлинника. Но как значительны последствия! Ведь в подлиннике стоит:"моих врагов", и стоит не прямым текстом, узнать об этом мыможем лишь контекстуально: «Блесни молнию, и разнежеши я, посли стрелы Твоя, иразнежеши я. Посли руку Твою с высоты, изми мя и избави мя от вод многих, из рукисынов чуждих…» [21, с. 106] Легендарный автор ветхозаветного текста проситотмстить врагам, нанесшим обиду и вред ему. «Ломоносовский герой прямоназывает тех, с кем он борется, врагами самого зиждителя: это твоивраги, я веду с ними смертельную борьбу; ты должен вступиться, ибо, хоть я иродствен тебе своею нравственной и духовной природой, во мне бьетсячеловеческое сердце, оно может не выдержать, жизни моей может не хватить, чтобыпобедить зло; «Простри длань», «Спаси меня», — говоря это, яне своего прошу, но твое отстаиваю; мне не защита, а правда нужна». [25, с. 34]
Как известно, переложение псалма 143было своеобразным поэтическим состязанием, состоявшимся между Ломоносовым,Сумароковым и Тредиаковским в 1743 г. Ломоносов сумел в перелагаемый псаломвложить и свои собственные переживания, свое возмущение хозяйничавшими вПетербургской Академии наук реакционерами, по большей частью иноземцами:
Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою;
Скрывают в сердце злобный ков.
…Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти,
Рука их в нас наводит лук.
[8, с. 96]
Мягко и незлобиво звучатс этими строфами стихи Сумарокова:
Не приклони к их ухо слову:
Дела их гнусны пред тобой,
Я воспою тебе песнь нову,
Взнесу дооблак голос мой
И восхвалю тя песнью шумной
В моей Псалтыре многострунной.
[26,с. 87]
Тредиаковский также довольно мирноописывает врагов псалмопевца:
Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
И избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны,
И волов стада породны…
[27, с. 29]
Различия в самом тоне переложенийочевидны. Кроме того, по сравнению с переложением Тредиаковского, написанногохореем (едва ли не в духе народных песен), версия Ломоносова звучит болееторжественным ямбом.
Три оды-сестры были похожи друг надруга правильной строфической стройностью, однако различались размером: в одеВ.К. Тредиаковского тринадцать строгих 10-строчных строф, у А.П. Сумарокова –одиннадцать 6-строчных, у М.В. Ломоносова – пятнадцать 4-строчных.
Экспериментальные, предполагавшие довольноформализованный характер сочинительства опыты В.К. Тредиаковского, А.П.Сумарокова и М.В. Ломоносова по переложению прозаического текста 143-го псалма разнымистихотворными размерами показали, что трепетное соприкосновение поэтическоговоображения со священным текстом пробуждает прежде всего духовную областьлирического сознания автора и порождает произведение глубоко исповедальногохарактера, а эстетические, исторические, биографические или бытовые контекстыстановятся сопутствующими духовной первооснове. «Алгебра» ритмическихчередований стихотворного размера или «малое время» появления стиха на бумаге приэтом — лишь внешние данные таинственного богодухновенного рождения духовного сочинения.Поэты XVIII века, сочинявшие «три оды парафрастические псалма 143», казалосьбы, «особливо» решали одну и ту же задачу, поставленную умом, – показатьдостоинство того или иного стихотворного размера, но у каждого из нихполучилось сочинение, своеобразно открывающее прежде всего их личный опытдуховного делания и общения с Богом.
Говоря о переложениях псалмов, нельзяне упомянуть наследие, оставленное нам В.К. Тредиаковским. В.К.Тредиаковский – безусловный авторитет не только в литературе XVIII века, оноказывал плодотворное и благотворное влияние на русскую словесность и в XIXстолетии. Если Г.Р. Державин признавался: «Правила поэзии почерпал я изсочинений Тредьяковского», – то А.С. Пушкин в 1834–1835 годах более подробнообозначал место автора «Тилемахиды» в отечественном литературном процессе: «Тредьяковскийбыл, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические играмматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложенииобширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучениеТредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старыхписателей». [10, т. 7, с. 433] То, что литературное наследие В.К.Тредиаковского было востребовано в первой половине XIX века, свидетельствуетзамечание Н.А. Полевого, сделанное в 1833 году: «И теперь есть у нассовременники Ломоносова, Сумарокова, Карамзина, даже Тредьяковского – не полетам, но по духу, по сущности своих созданий, по своему образованию,направлению, даже по языку». [28, с. 171]
Тредиаковский оставил нам полноепереложение Псалтыри.
В 1743 г. по инициативе А.П. Сумарокова,были изданы «Три оды парафрастические из псалма 143», авторы — М.В. Ломоносов,А.П. Сумароков, В.К. Тредиаковский. Это поэтическое состязание, о котором намиуже упоминалось, для Тредиаковского стало началом работы над переложениемпсалмов. Работу над полной Псалтырью Тредиаковский начал в 1750 г., а закончилв 1753 г. Святейший Синод одобрил переложение Тредиаковского, однако книга таки не вышла. При жизни Тредиаковского были опубликованы лишь десять переложенийпсалмов. Переложения Тредиаковского исполнены духовного воодушевления, поэт нетолько глубоко чувствовал поэтичность Псалтыри, но, и самое главное,боговдохновенность псалмопевца. В предисловии к своему переложению полнойПсалтыри Тредиаковский писал: «Итак, пламень горящий к Псалмам во внутренностимоей, почел я за некоторое тайное мне побуждение к сему переложения делу, апочетши так, и преложил, при Божиим поспешествовании, все Псалмы лирическимстихом …».
Хвалите Бога за святыню,
Хвалите за пространство сил,
Хвалите дел за благостыню,
Хвалите, что их утвердил.
[27, с. 156]
Это переложение псалма 150, написанноепоэтом в 1753 г., выполнено довольно близко к тексту оригинала. В Псалтыри:«…хвалите его во гласе трубнем, хвалите его во Псалтыри и гуслех, хвалите его втимпане и лице, хвалите его во струнах и органе…». [21, с. 233]
Хвалите в гласе труб и сличий,
Хвалите в гуслях вы Того.
Хвалите в лике и в тимпане,
Хвалите звона в красоте,
Хвалите в струнах и органе…
[27, с. 156]
Очевидно, что Тредиаковский стараетсяв этом переложении держаться как можно ближе к библейскому тексту. Поэтпрактически не использует собственных художественных средств, ограничиваясьтеми оборотами и приемами, которые имеются в тексте псалма: он, например,сохраняет единоначатия строк. Таким образом, перевод псалма 150 является, всущности, точной передачей текста Псалтыри, с которой мы уже столкнулись прианализе переложения псалма 26 М. В. Ломоносовым.
Несколько иным образцом деятельностиТредиаковского по переложению «Песен Давида» является, например, парафразпсалма 6. Начинается он так:
О!не ярости во время,
Господи,мя обличи;
Золже всех за тяжко бремя
Иза многое тех племя
Вказнь не в гневе повлачи.
Нопомилуй попремногу
Изнемогшагоменя:
Костистраждут муку срогу,
Покажик цельбе дорогу,
Боже! вопию стеня.
[27, с. 14]
В Псалтыри: «Господи, да не яростиюТвоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Помилуй мя, Господи, яконемощен есть, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя». [21, с. 20] Здесьналицо не просто дословная передача в стихотворной форме текста Псалтыри, анекоторое творческое переосмысление его. В переложении этого псалма, вчастности, выявляется манера Тредиаковского, определившаяся уже в 1743 г. при участиипоэта в своеобразном творческом соревновании, о котором уже говорилось.
Тредиаковский не просто передает встихах текст Псалтыри – он развивает каждую из строчек оригинала. Это не простохудожественная переработка, свойственная Ломоносову – то есть, привнесениесвоих художественных средств (хотя, несомненно, в переложениях Тредиаковскогоесть и это); это не отступление от прямого текста и интерпретация егосоответственно собственным мыслям (что характерно для того же Ломоносова) – этоименно развитие, продление, продолжение мыслей, которая несет каждая строка«Песен Давида». Например, один из стихов псалма 6, звучащий в оригинале так: «Отступитеот мене, вси делающии беззаконие, яко услыша Господь глас плача моего» [21, с.20] — звучит у Тредиаковского так:
Отступитепрочь, лукавцы:
Богомвопль услышан мой.
Отступитевсе тщеславцы
Ивы, лжи за правду давцы,
Злобе преданны самой.
[27, с. 14]
Развитие стиха налицо. В сущности,передача смысла строки Псалтыри заканчивается с первыми двумя поэтическими строчкамиприведенной строки:
Отступитепрочь, лукавцы:
Богомвопль услышан мой.
Однако Тредиаковскому мало простопередать стих из Псалтыри, и он продолжает развивать высказанную псалмопевцеммысль, перечисляя те качества, которые, по его мнению, входят в библейскуюформулировку «творящие беззакония». Таким образом, его переложение постепенноудлиняется: если в парафразе псалма 150 одна стихотворная строчкасоответствовала одной (максимум, двум) строчкам из «Песен Давида», впереложении псалма 6 одному стиху из Псалтыри может соответствовать 6-7стихотворных строк переложения.
Именно из-за этой особенностипереводов, свойственной Тредиаковскому, его переложение получилось болееобъемным, чем у Ломоносова и Тредиаковского. Например, начало псалма 143, воригинале звучащее следующим образом: «Благословен Господь Бог мой, научаяйруце мои на ополчение, персты моя на брань» [21, с. 106] — превращается у поэтав две строфы:
Крепкий,чудный, бесконечный,
Полнхвалы, преславный весь,
Боже! Тыедин превечный,
Сый Господьвчера и днесь;
Непостижный,всеблаженный,
Совершенствпресовершенный,
Неприступнасокровен
Самвеличества лучами,
Иогньпальных слуг чинами,
О! будьввек благословен. Кто ин толь бы храбро руки
Без Тебямне ополчил?
Кто б ипращу, а не луки
В браньнаправить научил?
Всуе мечизвлечь бы в дело,
Ни копьемсразил бы смело,
Буде б Тымне не помог,
Перстовтрепет ободряя,
Слабостьмышцы укрепляя,
Сил Господь, и правды Бог.
[27, с 29]
Едва ли, конечно, это можно считатьдостоинством, поскольку из-за этого свойства переложения Тредиаковскогоприобретают некоторую размытость и отличаются трудностью восприятия. Однако суверенностью можно сказать, что поэт, как и М.В. Ломоносов, выбирает путьтворческой переработки псалма.
В том же переложении псалма 6встречаются такие строки:
Нетпо смерти таковаго,
ОТебе б кто вспомнить мог;
Возблагодаритьза благо
Иза все, что в жизни драго,
Койво гробе есть предлог?
[27,с. 14]
Им соответствуют такие слова вПсалтыри: «Яко несть в смерти поминаяй Тебе: во аде же кто исповестся Тебе?»
Здесь намечается не просто развитиемысли, намеченной в псалме, а даже некоторое отступление от прямого текста.Так, в переложении отсутствует слово «ад», которое встречается в текстеПсалтыри.
Таким образом, в творчестве Тредиаковскогомы встречаемся с характерным для поэтов того времени творческой переработкойтекстов Псалтыри. Поэт не наполняет свои парафразы собственными мыслями,настроением, как это делал Ломоносов, он идет по своему пути, в меру сил своихпродляя и развивая в переложениях мысли, высказанные в Псалтыри. Однако это всочетании с более сложным, чем у Ломоносова, языком переложений, с обилиемцерковнославянизмов, делает его переложения более трудными для восприятия ипонимания; в мелодичности духовные оды Тредиаковского значительно уступают томуже жанру Ломоносова.
Подобно своим предшественникам,переводил, а вернее, перелагал в стихах псалмы и А.П. Сумароков.Современники Сумарокова превозносившие до небес его басни, считавшие еготрагедии достижением европейской литературы, почти ничего не говорят о томобширном разделе его поэзии, который он назвал «духовными» стихотворениями. Значительныйраздел лирики Сумарокова составляют его переложения псалмов (Сумароковпереложил вольно всю Псалтырь, 153 стихотворения). Псалмы перелагали до него иТредиаковский, и Ломоносов. Но Сумароков дал новое направление и этому жанру.Его псалмы — это лирические песни о человеке, изнемогающем под бременем жизни иненавидящем порок.
Не уповайте на князей,
Они рождены от людей,
И всяк по естеству на свете честьюравен,
Земля родит, земля пожрёт:
Рождённый всяк рожден умрёт,
Богат и нищ, презрен и славен…
[26, с. 59]
О своей борьбе со злодеями итиранами, о своей верности идеям правды и добра, о славе добродетели повествуетСумароков в отвлечённых, но эмоционально насыщенных образах псалмов. Недаромнеподкупный Новиков писал о Сумарокове: «Различных родов стихотворными ипрозаическими сочинениями приобрёл он себе великую и бессмертную славу нетолько от россиян, но и от чужестранных Академий и славнейших европейскихписателей» [29, с 177].
Переводы Псалтыри не были длястихотворца чем-то второстепенным, только парафрастическими упражнениями встихосложении, — скорее всего, поэт обращался к Псалтыри в тяжелые минутыжизни, в моменты скорби, наделяя библейских героев автобиографическими чертами,чтобы передать собственные скорбь, тревоги, волнения. Так, возможно, перипетииличной жизни поэта, вступившего в брак с крепостной и вследствие этоговынужденного прекратить всякие отношения с дворянской родней, отразились встроках переложения 145 псалма о естественном равенстве людей:
… И всяк по естеству на свете честьюравен.
Земля родит, земля пожрет,
Рожденный всяк, рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен.
[26, с. 59]
Переложения псалмов Сумароковаотличаются богатством рифмовки и разнообразием размеров: например, переложение145 псалма сочетает в себе четырехстопный и шестистопный ямб с пиррихием:
Не у /повай /те на /князей /
Они / рожден /ны от / людей /
И всяк / по ес /теству / на све / тече /стью pa /вен
Земля / родит /, земля / пожрет /
Рожден /ный всяк /, рожден / умрет /,
Богат / и нищ /, презрен / и сла/вен...
Этотпсалом, возможно из-за своей антимонархической направленности, неоднократноперелагался как европейскими (Малерб), так и русскими поэтами (Ломоносов).Сумароков приглушил основной тон псалма, зато усилил общеморальную тенденцию.
Рифмовка смешанная — ааbссb, сгиперкаталектиком в третьей и шестой строках. Рифма аа, сс — мужская, bb — женская. Подобное построение строфы необычно в русской поэзии, однако частовстречается в немецкой. Известно, что А.П. Сумароков перелагал псалмы пославянскому переводу Библии. Однако поэт интересовался и древнееврейскиморигиналом, поэтому, не владея древнееврейским языком, он воспользовалсяевропейскими переводами и прежде всего «новым и очень к подлиннику близкимпереводом на немецком языке» [30, с. 289]. Сумароков был знаком также и снемецкими поэтическими переложениями псалмов. Возможно, при создании своих «оддуховных» он ориентировался на ритмический строй немецких произведений этоготипа. Вообще, Сумарокову было свойственно использование в своем творчествебогатейшего опыта античной и западноевропейской поэзии.
Для переложений псалмов А.П.Сумарокова характерно, как это уже было замечено выше, необычное для русскойпоэзии построение и смешанная рифмовка:
Оставьзлодеев в их делах,
Исчезнут:не ревнуй лукавым;
Падути будут яко прах.
Живина свете сердцем правым:
Прославитсятвоя глава,
Ониувянут, как трава.
[26, с. 46]
В этом переложении псалма 36 намеченывсе основные особенности творчества Сумарокова в этом направлении. Во-первых,нужно обратить внимание на то, что парафразу дается подобие названия. Это «Неревнуй лукавнующым», т.е. в роли заглавия выступает первая строка из самогопсалма: «Не ревнуй лукавнующым, ниже завиди творящым беззаконие. Зане яко траваскоро изешут, яко зелие злака скоро отпадут…» [21, с. 48]. Позже эта традициябудет продолжена Г. Р. Державиным, который, однако, на место начальных слов изтекста Псалтыри поставит собственные оригинальные названия.
Текст переложения, как и всехостальных, довольно близок к тексту оригинала:
Небуди ты жестокосерд:
Будьщедр, не презирай убога;
Чтиистину и буди тверд,
Смирен,и уповай на Бога.
Онв сердце праведно войдет,
Которое Его найдет.
[26, с. 46]
Псалтырь: «Уповай на Господа и твориблагостыню, и упасешися в богатстве ея…». [21, с. 48] Однако при рассмотрениипереложений псалмов, выполненных А. П. Сумароковым мы сталкиваемся с ужепривычным нам поэтическим переосмыслением текста, его творческой переработкой.Автор не изменяет текст псалма
Сумароков явился достойным ученикомТредиаковского и Ломоносова. Его переложения псалмов, выполненные изящным,четким стихом с характерным построением строф, его эксперименты с формой исодержанием библейских текстов, явились новой ступенью развития в этой областитворчества и оказали несомненное влияние на поколения поэтов, последовавших заним.
Все традиции переложений псалмов будутвоплощены в творчестве Г.Р. Державина. В поэтическом наследии Г.Р. Державинаимеется много переводов и подражаний из «Псалтыри», отзвуки ее нередковстречаются в стихотворениях поэта. Многие из его переложений так или иначесвязаны с конкретными личными и общественными событиями. И как выразительнызаглавия его стихотворений — «Властителям и судиям», «Счастливое семейство»,«Победителю», «Радость о правосудии», «Братское согласие». У Державина иногдаотсылка к соответствующему псалму отсутствует, хотя, несомненно, псалмы дляпоэта являлись запасом материала, откуда он черпал и мысли, и образы. Державинподчинял все это своим переживаниям, вкладывал в переложения всю мощь своеготемперамента.
Всего Державину принадлежитпереложение более двадцати псалмов. Примечательны названия, которые он далсвоим переложениям, например: «Праведный судия» (1789, Пс. 100), «Истинноесчастье» (1789, Пс. 1), «Помощь Божия» (1793, Пс. 120), «На тщету земной славы»(1796, Пс. 48), «Желание в горняя» (1797, Пс. 83), «Братское согласие» (1799,Пс. 132), «Утешение добрым» (1804, Пс. 71), «На безбожников» (1804, Пс. 52),«Надежда на Бога» (1807, Пс. 45), «Благодарность» (1807, Пс. 137), «Умиление»(1807, Пс. 70), «Воцарение правды» (1809, Пс. 96), «Упование на защиту Божию»(1811, Пс.58), «Сострадание» (1813, Пс. 41). Источником поэтическоговдохновения стали для Державина и некоторые иные тексты Писания.
Оговоримся сразу, что в творчествеДержавина можно говорить уже о большем творческом переосмыслении псалмов, чем утого же Ломоносова. Уже только то, что во многих случаях поэт не дает прямойссылки на источник, может подсказать этот вывод. К тому же, у Г.Р. Державинапоявляются названия его духовных од, к чему никогда не прибегал Ломоносов,который просто писал «псалом такой-то». Сумароков, как уже говорилось выше,вместо заглавия использовал, как правило, какую-либо строчку (или, что ещечаще, первые несколько слов) псалма. Дать название переложению библейскоготекста, название собственное и, разумеется, имеющее тот смысл, которыйвкладывал в него поэт, было довольно большой смелостью со стороны Державина.Названия и отсутствия ссылок на источники призваны были показать, что впроизведение, которое ляжет в будущем перед читателями, вложены значительныеусилия самого поэта, что это не просто перевод в стихи, а перевод интерпретированный,переосмысленный творчески.
Псалмов, переложенных точно по тексту(у Ломоносова примером подобного переложения является парафраз псалма 26), уДержавина немного. Он начинает сразу с поэтического переосмысления псалма, сдобавления своих художественных средств. Примером этому может служитьпереложение псалма 103 (у Державина эта духовная ода носит название «ВеличествоБожие»). Можно провести сравнительный анализ этого парафраза с подобнымпереводом у Ломоносова, где, как мы уже говорили, также имеются художественныесредства, отсутствующие в тексте оригинала.
Да хвалит дух мой и язык
Всесильного творца державу,
Великолепие и славу,
О боже мой, коль ты велик!
Одеян чудной красотой,
Зарей божественного света,
Ты звезды распростер без счета
Шатру подобно пред собой.
[8, с 96]
— так начинается переложение псалма103, сделанное Ломоносовым. Начало переложения, выполненного Державиным, звучиттак:
Благослови, душа моя,
Всесильного творца и Бога;
Коль он велик! коль мудрость многа
В твореньях, Господи, твоя!
Ты светом, славой, красотой
Как будто в ризу облачился
И, как шатром, ты осенился
Небес лазурной высотой.
[31, с. 137]
Налицо сходство, и не простосходство: псалом Державина буквально повторяет Ломоносовский, что и понятно,ведь оба автора старались по мере сил своих придерживаться оригинала. Они инаписаны одинаковым размером: ямбом. Интересно то, что Державин даже пользуетсяс Ломоносовым одинаковым сравнением: «шатру подобно» — «и, как шатром…». В товремя как в тексте Псалтыри сказано: «простираяй небо яко кожу», т.е, даносовершенно иное сравнение. Это наводит на мысль о явной преемственностиДержавиным Ломоносовской традиции. Но даже и здесь, в этих двух столбцах, можноусмотреть различия двух переложений. Так, словам оригинала «одеялся светом якоризою» у Ломоносова соответствуют две строки: «Одеян чудной красотой, зарейбожественного света», — в то время как Державин придает своему переложению вэтом месте характер перечисления: «Ты светом, славой, красотой как будто в ризуоблачился…», находя собственные художественные средства для интерпретациитекста Псалтыри.
В каком-то отношении, если говорить опереложении псалма 103, версия Державина стоит даже ближе к тексту оригинала,нежели парафраз Ломоносова. Так, в ней отсутствуют полухудожественные-полунаучныеподробности, которые Ломоносов счел нужным ввести в свое переложение:
Ты бездною ее облек,
Ты повелел водам парами
Всходить, сгущаяся над нами,
Где дождь рождается и снег
[8, с. 96]
У Державина:
Объяты бездной, как пленою,
Стоят в ней воды на горах.
[31, с. 137]
В псалме: «Бездна яко риза одеяниеея, на горах станут воды». [21, с. 106] Различия очевидны.
Кроме того, в оде «Величество Божие»задействовано переложение всего псалма, в то время как Ломоносовудовольствовался всего лишь 16-ю первыми стихами. У Державина, например,имеются строчки:
Ты мелких птичек умудрил
Свои вить откровенно гнезды,
Эродий же свои под звезды
Чтобы на соснах возносил.
По высотам крутых холмов
Ты прядать научил еленей,
А зайцам средь кустов и теней
Ты дал защиту и покров.
[31, с. 138]
У Ломоносова подобные строкиотсутствуют, и в то время как его перевод уже завершается, Державин свойдоводит до конца псалма. Однако эта особенность не отменяет переосмысленияпоэтом библейского текста:
И бледная луна тобой
Своею чередой сияет,
И лучезарно солнце знает
Во благовремя запад свой.
[31, с. 138]
В Псалтыри: «Сотворил есть луну вовремена, солнце позна запад свой». Налицо принадлежащие переводчику эпитеты«лучезарный», «бледная». Подобных примеров можно привести множество.
От собственных художественныхсредств, употребляемых в переложениях, Державин переходит к собственномуосмыслению псалмов и привнесений в них своих собственных впечатлений, мыслей,выражения своего мнения. Подобным примером может служить духовная ода «Радость оправосудии», которая является, в сущности, переложением псалма 74. Нопереложение это выполнено с присущим Державину поэтическим мастерством и,несмотря на то, что поэт в стихотворении не отступает от основного смысла,изменение формы псалма и употребление собственных художественных средствналицо.
Хвала всевышнему владыке! Великость онявил свою: Вельмож меня поставил в лике, Да чудеса его пою.
[31, с. 77]
В Псалтыри: «Исповемыся Тебе, Боже,Исповемыся Тебе, и призовем имя Твое; повем вся чудеса Твоя». [21, с. 49] Третьястрока этого четверостишия или хотя бы то, что соответствует ей по смыслу,отсутствует в Псалтыри. Это вставка, исходящая от самого поэта, его личныхпереживаний.
«В переложении 74-го Псалма, в оде«Радость о правосудии» Державин, вслед за псалмопевцем, утверждает Божию благуюволю как единственное основание, на коем только и может покоиться праведностьземных властителей. Мысль драгоценная для всех времён», — замечает М. М. Дунаев.[6, с. 89]
Но самым известным переложениемДержавина в этом отношении является «Властителям и судиям» (1780) — переложениепсалма 81-го, принадлежащего, как указано в Псалтыри, Асафу, известному певцу,поэту, прорицателю при Давиде, царе Израильско-Иудейского государства (конец XI- X в. до н.э.).
Переложение довольно близко передаетвеликолепный по содержательному лаконизму, силе и звучности оригинал (насколькоможно судить о нем по славянскому и русскому переводам) и одновременно вноситдух державинской лирики, столь характерное для поэта единство величавойторжественности и разящей иронии.
Вот одно из сопоставлений:
Псалом Асафа: «Не знают, не разумеют,во тьме ходят; все основания земли колеблются» [21, с. 90].
Державин:
Не внемлют! видят — и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодействыземлю потрясают, Неправда зыблет небеса.
[31, с. 106]
На первый взгляд, текст и правда довольно близок к оригиналу. Но этотолько на первый взгляд. В действительности некоторые выражения в этом короткомотрывке заставляет серьезно задуматься над этой текстуальной близостью.
Например, в псалме сказано четко и ясно: «Не знают, не разумеют, во тьмеходят». Так откуда же взялось в переложении выражение «Покрыты мздою очеса»? Аточнее – слово «мзда», то есть, взятка?
Возможно, поэт использовал это слово, по примеру Ломоносова, который, неизменяя смысла псалмов, насыщал их своими сравнениями и метафорами, в угодумелодичности строк или сохранения размера? Однако в самом псалме употребленослово «тьма», которое Державин вполне мог поместить и в своем парафразе, неопасаясь нарушить ритм. Получилось бы примерно так:
Не внемлют! Видят — и не знают!
Покрыты тьмою очеса…
Размер стихотворной строки соблюден.Более того, по всем канонам стихосложения использование слова «тьмою» здесьдаже более предпочтительно, так как в нем меньше согласных звуков, и значит,строчка оказывается более легкой для чтения. Но нет, Державин ставит свое«мздою», хотя слова этого нет в подлиннике. Возможно ли, чтобы великий поэт могпросто не заметить другого слова, стоявшего в оригинале?
Нет, разумеется. В стихотворении«Властителям и судиям» нет случайностей. Слово «мзда» не встречается в псалме,зато это слово было хорошо знакомым тогдашней действительности государстваРоссийского. Мы не беремся судить, было ли взяточничество распространено вовремена написания псалма 81 и относилось ли оно к недостаткам древнееврейскихцарей, однако общеизвестно, что мздоимство было бичом Руси в те времена. Такимобразом одно-единственное слово «мздою», которое встречается в самой серединепереложения (в четвертой строфе из семи) отсылает нас в российскуюдействительность 18 века.
Примером подобной отсылки можетслужить и предыдущая строка переложения: «Не внемлют! видят — и незнают!». В псалме эта строка звучит иначе: «Не знают, не разумеют…» — то есть,всего лишь не знают и не понимают. В интерпретации же Державина строка звучиткуда реже. У него эти слова – резки и обвинительны: не просто не знают и непонимают, а «видят – и не знают»! Вина власть имущих таким образом усиливается.И вновь – от этой строчки переложения, как и от последующей, про «мзду»пролегает тонкая ниточка связи с современностью Г.Р. Державина.
История восприятия стихотворения — убедительнейшее подтверждение того, что эти почти незаметные отличия от текстане ускользнули от внимания цензуры. Из журнала «Санкт-Петербургский вестник»ода была вырезана по велению цензуры (1780); к печатанию в собрании сочиненийпоэта не была разрешена (1795), вызвала крайнее недовольство императрицы, испуги злоречие придворных; Державину едва удалось доказать, что «царь Давид не былякобинцем».
Впрочем, несправедливо было быутверждать, что отступления от текста, которые мы привели в примерах, былиединственными, которые Державин позволил себе в своем переложении. Вот,например, следующие строки псалма: «Судите сиру и убогу, смирена и нищаоправдайте» — интерпретированы Державиным следующим образом:
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять…
[31, с. 106]
Можно заметить, что в псалме ничегоне сказано о «лицах сильных». Таких примеров в переложении – множество, хотя восновном они как раз являются поэтическими находками Державина.
«Написанные для всех времён священныепеснопения созвучны любому веку, как оказались они созвучны и эпохецарствования Екатерины: столь обличительно точны оказались и державинскиестрофы, всего лишь по-новому выразившие вечные истины», — таков вердикт М. М.Дунаева. [6, с. 93]
Впрочем, если и мы пренебрежём злобойтех далеких дней (и наших собственных, поскольку ода «Властителям и судиям»весьма злободневна и ныне), и обратимся к вневременному смыслу оды, тообнаружим, что автор переложения не просто обличает неправедных, но вообщеотвергает земную власть как жизненную ценность: ибо она есть сокровище наземле — не более. И вор, который крадет это сокровище, — смерть:
Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
[31, с. 106]
Не забудем, что и сам Державинпринадлежал не к последним из подданных империи, был и «властителем» и «судией»в своих занятиях государственными административными делами.
Важно сопоставить эту державинскуюоду с переложением отрывка из 145-го псалма, выполненным одним из ведущихлитераторов эпохи — А.Сумароковым (в 1773 г.):
Земля родит, земля пожрет;
Рожденный всяк, рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен.
Лишатся гордостей своих,
Погибнут помышленья их,
И пышны титла все сокроются во гробе.
[26, с. 59]
Тот же мотив, та же истина. Случайноли обращение столь разных поэтов к одной и той же идее?
В том же 1780 году Державин переложили другой псалом, 127-й, в стихотворении «Счастливое семейство», которое посвоему содержанию представляет одновременно антитезу и продолжение «Властителями судиям». Сопоставление этих двух стихотворений позволит расширитьпредставление как о псалмах, так и об их переложениях и судить о многогранноститворчества Г.Р. Державина.
Блажен, кто Господа боится
И по путям его идет!
Своим достатком насладится
И в благоденстве поживет.
В дому его нет ссор, разврата;
Но мир, покой и тишина:
Как маслина плодом богата
Красой и нравами жена.
[31, с. 156]
начинается этот парафраз. Сравним еготекст с текстом Псалтыри: «Блаженны вси боящиися Господа, ходящии в путех его.Труды плодов твоих снеси: блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя, яко лоза,плодовита в странах дому твоего…».[21, с. 123] Различия, в общем,незначительны, и обусловлены больше стихотворной формой, чем переосмыслениемсамого текста. В общем, далее можно наблюдать то же самое: поэтическуюинтерпретацию формы текста Псалтыри без изменения содержания, за исключениемпоследних строчек:
Кто не вредит и не обидит
И злом не воздает за зло:
Сыны сынов своих увидит
И в жизни всякое добро.
Мир в жизни сей и мир в дни оны,
В обители избранных душ,
Тебе, чувствительный, незлобный,
Благочестивый, добрый муж!
[31, с. 157]
В оригинале: «Се так благословитсячеловек бояйся Господа. Благословит тя Господь от Сиона, и узриши благаяИерусалима вся дни живота твоего, и узриши сыны сынов твоих. Мир на Израиля».[21, с. 124] Здесь, конечно, явное отступление от текста Псалтыри, однаковызвано оно необходимостью придать псалму не частное значение обращение кпредставителям еврейского народа (а упоминания Сиона, Иерусалима, Израиля немогут не навести на такую мысль), а значение некого общего звучания, так чтобыпсалом был понятен и близок и русскому человеку, русскому читателю. К тому же,повторимся, построчные переложения псалмов, характерные для Ломоносова,Тредиаковского, Сумарокова, с соблюдением выражений из оригинала, безтворческого переосмысления у Г. Р. Державина редки.
Интересно здесь другое. Краткая фразаиз Псалтыри «Се так благословится человек бояйся Господа» у Державина внезапнооборачивается двумя строчками его переложения:
Тебе, чувствительный, незлобный,
Благочестивый, добрый муж!
То есть, поэт не удовлетворяетсятаким определением идеального человека как «боящийся Господа» — это и таквытекает из первых строчек псалма:
Блажен, кто Господа боится
И по путям его идет!
Поэт развивает образ: для того, чтобыбыть благословленным Богом, нужно быть еще: чувствительным, незлобным,благочестивым и добрым. Здесь явно уже не просто поэтическое переосмыслениепсалма или отход от текста ради ритма и рифмы – Державин начинает выражать своисобственные мысли об идеальном образе христианина и вообще, человека.
Настроением своим эта духовная ода,бесспорно, противоречит грозному, обличающему звучанию оды «Властителям исудиям». Если там лирический герой предстает грозным пророком, который нестрашится гнева «богов земных» и призывает кару Господа на власть имущих, тоздесь он – просто учитель, произносящий мирную проповедь, показывающий, какимдолжен быть идеал верующего человека и обещающий благочестивым людям вечное блаженство.
В этом несходство двух переложений. Ивсе же в каком-то смысле «Счастливое семейство» дополняет «Властителям исудиям». После обличения пороков поэт обращается к идеалам добродетели.Замечательно, что оба переложения написаны четырехстопным ямбом – но при этомспокойный и ровный стих «Счастливого семейства» разительно отличается отстрастного, со множеством восклицаний переложения псалма 81.
Необходимо также добавить, что«Счастливое семейство» имеет не только общее, отвлеченное значение показа идеалаверующего человека. Как известно, стихотворение это было обращено к А.А.Ржевскому. В каком-то смысле этим тоже объясняются отличия перевода от текста Псалтыри.Ясно, что и для адресата, и для автора это переложение было наполнено не толькоморально-религиозным смыслом, но и вполне житейскими параллелями ииносказаниями. И счастливая семейная жизнь Ржевского с красавицей женой, и егомногочисленные сыновья — все это стояло за стихами. Вместе с тем главное встихотворении, сохраняющем все мотивы псалма, — те моральные принципы, которыевсегда будут близки поэту, к которым Державин будет вновь и вновь возвращатьсяв своем дальнейшем творчестве.
Таким образом, можно с уверенностьюсказать, что Г.Р. Державин воспринял традиции переложений псалма от Ломоносова,Тредиаковского, Сумарокова продолжил их: от поэтического осмысления псалмов итворческой переработки их формы путем добавления в переложения собственныххудожественных средств, и далее – до вложения в псалмы собственных переживаний,до отступлений не только от формы, но и от содержания. Стихотворения Державинанаследуют и развивают ломоносовскую поэтическую традицию, прежде всего — идущийот Библии пафос справедливости и милосердия, неутолимую жажду познания,раздумья о сущности бытия, о месте человека в мире, о его отношении к Творцу.
 Несомненно, такой жанр, какпереложения псалмов, сыграли важнейшую роль в творчестве Г.Р. Державина иявился своеобразным «мостиком» к библейским темам, которые он будет подниматьпотом в своих произведениях – таких, как ода «Бог», «Христос» и т. д.
То же самое можно сказать о творчествеМ.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, А.П. Сумарокова, как, впрочем, и другихпоэтов этого периода. Поэтические переложения псалмов были для них своеобразной«тренировкой» их талантов, источником вдохновения, от которого лежал путь к ихсобственным произведениям, наполненным библейскими образами, темами, мотивами.

3. Библейские сюжеты и образы винтерпретации русских писателей XVIIIвека (на примере творчества М.В.Ломоносова, В.К. Тредиаковского, А.П. Сумарокова, Г.Р. Державина)
Переходя к другим библейским сюжетами темам, мы находим, что почти все крупные писатели, поэты XVIII века в Россиитак или иначе отзывались на эти темы. Причем, творчество в этом направлениимогло быть самым разнообразным: это и написание молитв, и перевод их встихотворную форму, и перевод в рифмованные строки каких-либо отрывков изБиблии (здесь явно заметно влияние переложений псалмов). Библейские образымогли появляться время от времени в качестве сравнений или метафор вторжественных одах и стихотворениях на философскую тематику. И, наконец,появлялись стихотворные произведения, непосредственно обращенные к библейскимобразам и посвященные раздумьям на религиозную тематику.
Одно было несомненно: так или иначе,библейские темы и образы присутствовали в творчестве всех выдающихся поэтов иписателей XVIII века. Например, Василий Кириллович Тредиаковский. Он написалпарафраз Песни Моисея, из Второзакония, пятой Книги Торы (Пятикнижия). Этодовольно интересный древний текст. Когда Моисей с израильтянами перешел Ханаан,чувствуя свою смерть, он произнес пророчество (это пророчество называется ПесняМоисея). Он не восхвалял парод, он обличал его, как любящий отец обличаетпороки сына. И в дальнейшем в традиции пророков мы находим этот неизменныймотив. Пророки не льстят толпе, они говорят всегда самые горькие истины (естественно,поэтому их нередко встречают камнями). Пророки видели причины историческогозла, им был открыт нравственный миропорядок: нравственное состояние общества — это не просто что-то безразличное к миру; что сеет человек один или всеобщество в целом, то они и пожинают.
Тредиаковский перелагал стихами ПесньМоисея не случайно, не просто ради забавы, для него это было поводом дляраздумий над судьбами народа и историей. Он принял библейскую концепцию суровойлюбви к своей отчизне. Суровой, смотрящей правде в глаза.
Перу Тредиаковского принадлежат инекоторые молитвы – то есть, парафразы молитв, их переложения в стихотворнуюформу. В большинстве своем, в них автор сохраняет смысл библейского текста,делая лишь поэтические отступления или, по своему обыкновению, развивая фразу,взятую из Библии. Тредиаковский выполнил, например, парафраз молитвы пророкаИоны.
Это переложение довольно необычно.Согласно сюжету Библии, к пророку Ионе явился Бог и отослал его проповедовать вНиневию, город, жители которого сбились с праведного пути. Однако Ионаиспугался и сел на корабль, намереваясь бежать из родных мест. Тогда Господьнаслал страшную бурю. Корабельщики, по просьбе пророка, выбросили его за борт,где Иону проглотил огромный кит. Из чрева этого кита и раздается та молитва,переложением которой занимался Тредиаковский. Однако, поскольку поэт не даетпредыстории, она звучит просто жалобой провидца, которого постигли несчастья:
Я в скорбик Господу моей
От сердцавозопил стеная;
Бог мойменя в печали сей
Услышал,милость поминая.
[27, с. 133]
Тредиаковскому принадлежит также«Парафразис Песни Богородичной», взятый из Евангелия от Луки.
Но одним из самых интересныхпроизведений в этом смысле является стихотворение Тредиаковского «Образчеловека христианина» (написанное с пометкой «С французских»):
Во всем, везде, всегда на Богауповать,
И токмо на Него надежду возлагать;
Без зависти смотреть на щасливыхубранство:
В том Мудрость состоит, а большеХристианство.
[27, с. 140]
Поэт обстоятельно перечисляет, какимикачествами должен быть наделен истинный христианин: это смирение, способностьотрекаться от всего во славу Господа, покорность своей судьбе. Особенно актуальнодля тех времен звучат такие строки:
Отпышности беги, та злая есть гроза:
Высокийместа слепят у нас глаза,
Великийчины завистников рождают,
Те прибедах винят, без бед нас охуждают. [27, с. 140]
Стихотворению, несомненно, присущнекоторый дидактизм. Сам поэт выступает здесь в роли пророка-поводыря,призванного показать людям путь, нарисовать идеальный образ верующего человека,научить их, как приблизиться к этому образу. Стихотворение заканчиваетсяпоследним наставлением: не бояться смерти.
Что ступишь,то уже ты ближе к смерти стал,
Необходимыйпуть! всяк смертный смерти б ждал.
Не рабскижди ж ея; но как в любви сын твердый,
Настрашном Бог суде к тебе б был милосердый.
[27, с. 141]
Однако при всех рассмотренныхпримерах следует заметить, что в творчестве Тредиаковского бытуют все же непросто библейские образы или сюжеты, а скорее, сами библейские тексты. Такимобразом автор недалеко уходит от своих переложений Псалтыри.
Говоря о раскрытии в литературе XVIII века библейских образов и тем,нельзя не вспомнить и М.В. Ломоносова.
Как только не называли Ломоносова современникии потомки!.. И «наш Пиндар», и «наш Цицерон», и «наш Виргилий»,и «наш Леонардо», и «наш Декарт», и «нашГалилей», и «наш Лейбниц», и «наш Гёте», и «нашФранклин»… Одно слово — энциклопедист! Поневоле заплутаешь в мировом пантеоне,подыскивая ему компаньона по бессмертию.
Творчество Ломоносова, этаослепительная вспышка национального самосознания, явилось плодотворнымзавершением, историческим оправданием многовековых усилий русской культурнойтрадиции выработать органически целостный взгляд на мир.
Сын своего столетия, глубокопроникший в его противоречивую сущность, свидетель и участник коренногопереворота в русских умах, гений созидательный, нацеленный на преодоление разрушений,сопутствующих любому перевороту, гений всеобъемлющий, умеющий прозреть в нынеразрозненных частях грядущее единство, Ломоносов-поэт, как никто из егосовременников, был подготовлен к воспеванию того «священного ужаса», которым,по его же слову, сопровождается постижение великих идей, определяющих судьбынародов.
Образ пророка, стоящего посредипереворотившего мира, внимающего голосу Истины и потрясающего людские души еёсловом, — важнейший в его поэзии:
О коль мечтания противны
Объемлют совокупно ум!
Доброты вижу здесь предивны!
Там пламень, звук, и вопль, и шум!
Здесь полдень милости и лето,
Щедротой общество нагрето;
Там смертну хлябь разинул ад!
Но промысл мрак сей разгоняет
И волны в мыслях укрочает:
Отверзся в славе Божий град.
Ефир, земля и преисподняя
Зиждителя со страхом ждут!
Я вижу отрока Господня;
Приемлюща небесный суд.
[8, с. 12]
В старину отроками господниминазывали пророков. Впрочем, все пророческое относится к области наития, стихии.Что до Ломоносова, то он не мог удовлетвориться стихией, он должен былподчинить её себе, а для этого ему нужно было как раз ясным взором«охватить совокупность всех вещей, чтобы нигде не встретилось противопоказаний».Вот почему Ломоносовский пророк всегда пытался в четких понятиях осмыслить своисмутные догадки и прозрения, дать разумное истолкование грандиозным видениям,столь часто посещавшим его.
В поэтиках XVIII века правила использования библейских образов всветской поэзии в поэтиках XVIIIвека были прописаны слабо. Одна из главных причин та, что библейские персонажии сюжеты еще недостаточно сознавались в качестве условных художественныхобразов. В значительной мере сказанное относится не только к поэтикам, но и ксамой поэзии. Так, в торжественных одах Ломоносова (в отличие от его духовныход) библейских имен немного. Традиционно библейские образы в Ломоносовских одахрассматриваются исследователями как риторические фигуры, необходимые для«украшения слога» и повышения авторитетности текста. Однако это не объясняет,во-первых, принципы отбора тех или иных библейских образов, во-вторых, особенностипреобразования этих образов в художественном пространстве торжественной оды.
Библейские персонажи в торжественныходах Ломоносова достаточно аллегоричны и являют собой либо положительныеобразцы для подражания, либо отрицательные примеры, требующие осуждения. В нихподчеркиваются какие-либо однозначные черты, определяющие их сущность (Соломонмудр, Самсонсилен, Давидталантлив и смел). Однаковключенные в одическую модель мира библейские образы все же не сводятся толькок аллегориям тех или иных человеческих качеств. Например, имя Соломона в оде1763 г. является частью развернутого сравнения, смысл которого состоит в том,что русская императрица середины XVIIIстолетия превосходит своей мудростью израильского царя X века до н. э. – это уже не столько риторический прием,сколько историческая параллель. В других случаях актуальными для Ломоносоваоказываются не характеристические черты библейского персонажа, но обобщенная идеяобраза – например, Иисус Навин и Самсон слиты в идее самоотверженногослужения израильскому народу (религиозный смысл их подвигов не учитывается) – впереводе с аллегорического языка это образец служения своему народу,«россам». Закономерно, чтоотрицательные библейские персонажи (враги Израиля)– Голиаф, Агарь, Нимврод – соотносятся в одическом мире Ломоносова с врагамиРоссии (чужими).
Важнейшим и самым частотнымперсонажем, стоящим во главе образной иерархии ломоносовских од, является Бог (заметим,что христианской Троицы одический мир Ломоносова не знает; имя Христаупоминается один раз в связи с крещением Руси).
Одический Бог Ломоносова предстает внескольких ипостасях:
1) Творец Вселенной;
2) неусыпный наблюдатель земных дел исправедливый вершитель судеб государств и народов;
3) податель благ, защитник России;
4) карающий врагов России Бог гнева.
Устами движет Бог; я с ним начнувещать.
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения ума священного открою,
Я дело стану петь, несведомоепрежним.
[8, с. 29]
— писал Ломоносов, таким образомотождествляя задачи поэта и пророка. Ведь вот каким величественным было утроновой русской поэзии! В какую недоступную для дюжинных натур высоту она взмыла,едва родившись! Какой высокий настрой был дан для будущих поколений поэтов!
Вера в Творца соединялась уЛомоносова с непреклонной верой в самого себя, в свое предназначение. Вот ужкто в самом деле знал, что “царство Божие внутри нас есть”. Он писал об этом встихах.
В терпении моем, Зиждитель,
Ты был от самых юных дней
Помощник мой и Покровитель,
Пристанище души моей.
От чрева матери тобою
И от утробы укреплён,
Тебя превозношу хвалою,
Усердием к Тебе возжжён.
Враги мои, чудясь, смеются,
Что я кругом объят бедой,
Однако мысли не мятутся,
Когда Господь — Заступник мой.
[8, с. 25]
Он остро чувствовал собственноеназначение, незримую пуповину свою, связующую его с Творцом и с Россиейодновременно. Подобно Пушкину (или Пушкин, подобно Ломоносову, время не играетв таких случаях существенной роли), он знал, что является оглашателем волиБожьей, что обязан «обходя моря и земли, глаголом жечь сердца людей».
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовёт из стран чужих.
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте, ныне ободренны,
Раченьем вашим показать,
Что может собственных платонов
И быстрых разумом невтонов
Российская земля рождать.
[8, с. 35]
В этой торжественной оде поэт беретна себя смелость говорить за императрицу, вводя в стихи как бы произнесенную еюречь, в которой Елизавета оправдывается в том, что России пришлось воевать, иобъясняет причины:
Присяжны преступив союзы,
Поправши нагло святость прав,
Царям извергнуть тщится узы
Желание чужих держав.
 [8, с. 36]
Тут имеется в виду Англия, дальшеупоминаются Саксония, Австрия. Елизавета жалуется богу на сложностьмеждународной обстановки и просит:
Позволь для общего покою
Под сильною твоей рукою
Воздвигнуть против брани брань.
[8, с. 36]
Формула «против брани брань»обозначает, «что вмешательство России в войну может быть оправдано только каксредство положить конец войне». Именно так заставляет Ломоносов в своих стихахсказать Елизавету: мы воюем для того, чтобы закончить эту войну.
Но он идет и дальше. Пользуясьправами поэта, — а их он вполне научился ценить, — Ломоносов отвечает Елизаветеот имени бога, подготовив его реплику полной библейского величия строфой:
Правители, судьи, внушите,
Услыши вся словесна плоть,
Народы с трепетом внемлите:
Сие глаголет вам господь
Святым своим в пророках духом;
Впери всяк ум и вникни слухом...
[8, с. 36]
Приняв на себя обличье пророка — этоготребовали интересы идеи мира, за которую, не щадя сил, боролся Ломоносов, — онпередает заповеди бога: хранить праведные заслуги, миловать вдов и сирот, бытьдругом нелживым сердцам, покровом бедным, отворять дверь просящим и т. д. Опродолжении войны не говорится ни слова, бог в передаче Ломоносова обходит этутему, не желая противоречить императрице, но в его последующих указанияхначертаны планы мирных работ.
Постигая законы и гармониюмироздания, Ломоносов делал единственно разумный естественнонаучный вывод:«Скажите ж, коль велик Творец?». И стоит вдуматься в само название оды, изкоторой взяты эти слова: «Вечернее размышление о Божием величестве при случаевеликого северного сияния» (1743). В «Утреннем размышлении о Божием величестве»(1751) поэт вдохновенно соединяет свои научные познания, воплощённые в мощномпоэтическом образе, с религиозным благоговением перед величием Зиждителя и смолитвенной хвалою Его произволению:
Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло приблизившись воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада
Как искра пред Тобой одна.
О коль пресветлая лампада
Тобою, Боже, возжена
Для наших повседневных дел,
Что Ты творить нам повелел!
[8, с. 152]
Солнечный свет становится дляЛомоносова символом просветления всего мироздания лучами божественной премудрости,которая смиренно сознается им как единственный источник просвещения:
Творец! покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред Тобою
Всегда творити научи,
И на Твою взирая тварь,
Хвалить Тебя, бессмертный Царь.
[8, с. 152]
Можно утверждать, что Ломоносовпротивостоял в этих строках всей концепции европейского Просвещения, котороевидело необходимость в насыщении и просвещении разума человека достижениямиземной премудрости, добытыми собственными усилиями его. Научное знание виделосьбольшинству просветителей самодостаточной силой, возвеличивающей человека иобожествляющей его, так что отпадает необходимость в самом Творце — о чём здесьуже приходилось говорить.
Интересно, что Ломоносов поверял своинаучные представления трудами святых отцов. Так, он со вниманием отнесся кодному из рассуждений святителя Василия Великого.
«Василий Великий, о возможностимногих миров рассуждая, пишет: «Якоже бо скудельник от того же художестватминные создав сосуды, ниже художество, ниже силу изнутри: тако и всего сегоСодетель не единому миру соумеренную имея творительную силу, но набесконечногубое превосходящую, мгновением хотения единем во еже быти приведевеличества видимых».[23, с. 175]
Несомненно, создавая строфы«Вечернего размышления...» Ломоносов не мог не опираться на рассуждениясвятителя:
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы Божества
Там равна сила естества.
[8, с. 153]
В науке Ломоносов видел помощницу исоюзницу богословия в познании «премудрости и могущества Божия» [25, с. 66]
У Ломоносова есть удивительнаяинтерпретация к Книге Иова. Сам выбор тех или иных мест для такого переложения всегдахарактеризует манеру мышления и даже мировоззрения поэта. Ломоносов выбрал томесто из названной Книги, где Бог отвечает на упрёки и сетования человека — иломоносовское переложение становится своего рода ответом великого ученого нанедомысленное превознесение достижений человеческого разума, ничтожного передтворческой мощью Создателя Вселенной и её законов. Однако автор Книги Иоваставит перед читателем проблему невинного страдальца. Иов — человек, которыйничем себя не запятнал перед Богом. И вот, когда с ним случились все несчастья,которые только могли случиться с человеком, он потерял дом, имущество, родных,здоровье, — к нему пришли друзья, сели молча, сидели три дня, а потом Иоввоскликнул: «будь проклят день, когда я родился!» И начинается драма. Иовговорит о том, что он не понимает, что произошло: его учили на протяжениидолгого времени, что беда — это Божья кара, но за что же карать его, человеканевинного? Автор Книги вводит пролог, пролог в небе (который потом использовалГёте в своем «Фаусте»). Там иконоподобным образом изображено небесное царство:Творец сидит на троне, вокруг Него стоят сыны Божии, ангелы. И среди них — сатана,который все подвергает сомнению: кажется ему, что род человеческий довольноничтожное образование. И Бог говорит ему: а ты видел Моего служителя Иова? Но сатанаотвечает, что он же не даром такой, потому что у него есть множество детей,любящая жена, куча верблюдов, — все, о чем может мечтать человек. И вотпроисходит спор между сатаной и Богом. Иов лишается всего. Автор Книгигромоздит одно несчастье на другое и, наконец, Иов лежит уже в пепле, страдаяот проказы, и жена ему говорит: «Прокляни Бога и ты умрешь». А он говорит: «Богдал, Бог взял». Стоит твердо, как стоик. Но когда к Иову приходят друзья,происходит взрыв. Иов восстал против Бога, восстал и вызвал Его на суд, идрузья, которые у него сидели, были в ужасе. Они говорили: ты греховен, тыпросто не знаешь своих грехов, ты не помнишь их, Бог не может бытьнесправедлив. У них были старые, но четкие богословские понятия: зло карается,добро вознаграждается. Как в старых сказках, как в романтических повестях.
Вот они спорят, и спор доходит дополного накала, когда Иов говорит: я не хочу слушать ваших пустых слов,посмотрите, что делается вокруг, насколько отвратительна жизнь: справедливостинет, господствуют люди безумные и злые, человек живет так недолго на свете.Друзья Иова в конце концов умолкают. Потом является Бог. Из тучи раздается Егоголос. Он говорит: «Где этот человек, который вызывал Меня на суд? Препоясайсвои чресла и отвечай Мне!» Однако Иов молчит. И Бог спрашивает его: «Где тыбыл, когда Я полагал основание небу и земле? Знаешь ли ты?..» И далее идутпрекрасные поэтические яркие описания природы, животных, растений, каких-точудовищ сказочных и совершенно реальных живых существ. Он говорит: «Можешь литы управлять? Как ты можешь решать тайны провидения?»
Иными словами, автор Книги устамиБога не отвечает на загадку. Это глубоко философский факт. Почему не отвечает?Ответ приходит потом — в явлении Бога в Новом Завете, когда Он страдал вместе слюдьми.
А что же Иов? Он сказал: «Я Тебязвал, я столько о Тебе слышал, и вот Я тебя вижу! И теперь я раскаиваюсь и отвсего отрекаюсь». Вдруг все вопросы у Иова исчезли, потому что он прикоснулся кБогу, он Его увидел. И в этом — непостижимая развязка этой Книги.
Ломоносов эту тему парафразируетпо-своему. Он следует речи Бога в Книге Иова, но основная мелодия там несколькоиная: она проще, она не столь мистична.
О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь, человек,
Внимай, коль в ревности ужасно
Он к Иову из тучи рек!
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозьград блистая
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал
И так его на распрю звал:
Сбери свои все силы ныне,
Мужайся, стой и дай ответ
Где был ты, как Я в стройном чине
Прекрасный сей устроил свет,
Когда Я твердь земли поставил
И сонм небесных сил прославил
Величество и власть Мою?
Яви премудрость ты свою!
[8, с. 113]
Далее идет парафраз картин природы, акончается все моралью, которой нет в Книге Иова, она принадлежит уже самомуМихайло Ломоносову:
Сие, о смертный, рассуждая,
Представь зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.
[8, с. 114]
Этого, повторим, Бог не говорит вКниге. Поэт как естественную добродетель человека утверждает его смирение передвластью и волею Зиждителя, усматривая в этом истинную земную премудрость. Но,интерпретируя библейский текст таким образом, он дает на вопрос другой ответ.То есть, если в Книге Иова нет разрешения вопроса – разрешение это придет вНовом Завете, — то Ломоносов решает проблему по-своему, призывая человека кслепому смирению и долготерпению. Таким образом, в его творчестве мысталкиваемся с глубоким переосмыслением библейских тем и образов, с частым ихупотреблением как в виде поэтических аллегорий, так и в виде центральныхсюжетных образов, основных тем, на которых строится произведение.
Необходимо упомянуть и о библейскихмотивах в творчестве А.П. Сумарокова. Его собранные в одной книге «Одыторжественныя» (1774) представляют собой достаточно монолитный материал,позволяющий увидеть в нем оригинальную философию, основанную на дидактизме иморализаторстве. Сумарокову свойственны открытая тенденциозность игражданственность, что позволяет говорить об особом типе созданной имторжественной оды, где доминирует не праздничная панегиричность, как уЛомоносова, а поучительная риторика, основанная на идеях воспитания властьимущих и утверждении высоких моральных (христианских) идеалов.
В одах Сумарокова речь идет онеобходимости победить зло в мире, утвердить закон Божий на земле, уничтожитьлицемерие, суеверие и ханжество. Вследствие повышенной моралистичности основныесобытия XVIII века обретают в торжественных одахСумарокова достаточно оригинальную интерпретацию, они окрашиваются библейскойтерминологией.
Так, например, военные победыимператора (особенно Полтавская битва) обретают в одах Сумарокова значениесакральных прообразов, событий священного времени.
Моральные и политические понятия,становясь в одах Сумарокова аллегорическими существами, вписываются в общуюкартину противоборства «светлого» и «темного» начал, ведущих свое происхождениеот мира небесного и мира подземного. «Горний мир» освящен высшими чинамибиблейской образности (Бог, ангелы), в то время как мир «бессолнечный» имеетантичный антураж (Плутон, Цербер, Стикс, Ахерон и т.п.), который в контексте одобретает значение «дьявольского». Противостояние этих двух миров осмыслено какпротивостояние «добра» («божье») «злу» («дьявольское»).
Добродетельность, по Сумарокову,главное достоинство идеального монарха. Воплощенной добродетелью в одическоймифологии Сумарокова является Екатерина II – она «ангел», ибо происходит «от едемска корня преславна».Неизменное определение «истины» прилагательным «святая» способствует выдвижениюее в одах Сумарокова на роль ключевого нравственного и социально-политическогопонятия и, соответственно, главного аллегорического персонажа, присваивая ейстатус сакрального центра, вокруг которого организуются другие персонажи оды. «Истина»спускается на землю и изгоняет «зло» в постоянное место его пребывания – впреисподнюю. Борьба «добродетелей» и «пороков» является организующем элементом одСумарокова. Вокруг нее создается поэтическое пространство, разделяемое на«адское» и «небесно-земное»; группируются персонажи, четко распределяемые поотнесенности к миру «святому», Божьему и к миру порочному, адскому; развиваютсяодические сюжеты, представляющие во многом вариации архаическогомифологического сюжета о борьбе света с тьмой, осмысленного внравственно-религиозном аспекте.
В своей одической практике Сумароковв отличие от Ломоносова почти не использовал библейские топонимы и образы. Затовесьма востребованы и художественно разработаны Сумароковым в одах топосы ада ирая. Ад у Сумарокова – это образ, насыщенный как библейской, так и античнойсимволикой, значения которой обусловлены интерпретацией греко-римскихпредставлений о царстве мертвых – царстве Аида или Плутона. Эсхатологическиенастроения, заставлявшие жить в напряженном ожидании Судного дня и постоянновычислять его, составляли важную часть традиционного народного сознания напротяжении всего XVIII века.Картины Судного дня и ада, желающего поглотить все живое, представлены у него внескольких вариантах. Прежде всего, это ад военных сражений – батальныесцены обретают черты Судного дня («Ода на победы государя императора ПетраПерьваго»). Этот эсхатологический образ включает почти все основные значения,которые присущи сумароковскому аду и в других одах: идею конечности времени ипредставление о неизбежности Страшного Суда; пространство потустороннего мира,неотъемлемую фигуру подземного мира – «смерть», которая «косит размахом», атакже главный мотив, связанный с ними, – это ненасытность ада и страх смертныхперед ним; наступление хаоса на земле, нарушение природного порядка. Спасение ипреображение мира происходят в момент появления Петра I, который устанавливает свою власть как над природным, так инад общественным мирами, приводя и тот и другой в состояние гармонии.Историческая космогония завершена.
Особая мифологема Сумарокова – ад,уготованный тиранам. Представление об особом месте для тиранов в аду имеетдревнюю литературную традицию, начиная с античных авторов. Образ ада служитгрозным напоминанием царским особам о высшем потустороннем наказании. Цари,живущие для себя и забывающие о своих подданных, эти «злые мучители» народаотправятся в «область темную», «подземную Сценой разгрома адских силзавершается «Ода на первый день нового 1763 года». Следуяофициальной версии, Сумароков обосновывает необходимость переворота мучениямиРоссии при Петре III: Екатеринавосходит на престол, настает конец «несносному горю», «святая истина»спускается с облаков на землю и разметает «неправду прахом», честностьвеселится, беззаконие трепещет, неправда покидает российский трон и скрываетсяв «адские пещеры». Восшествие на престол Екатерины представлено в образахосвобождения россов из ада и в других одах, адресованных императрице («Ода на день ея коронования 1763 года», «Ода на первый день1764 года», «Ода Государыне на день ея коронования 1766 года»).
В «Одах торжественных» есть несколькопоэтических воплощений рая, в создании которых Сумароков опирается как натрадиционные мотивы и образы, так и изобретает оригинальные, не характерные дляодической практики. В пространстве «небесного рая» обитают добродетельные цари,становящиеся после смерти небесными патронами России. Находящаяся в«надсолнечных кругах» обитель праведных царей, живущих с Богом в раю,однозначно противопоставлена аду для тиранов. Сумароков не упоминает Елисейскихполей – райской области подземного мира для «благих царей»: сумароковский райнаходится только в «горних местах», организуя одическое пространство повертикали. Небесная жизнь Елизаветы Петровны является одним из предметов оды наее погребение (1762). Рассказ о вечных «райских радостях», ожидающих «дщерьПетрову» на небесах, а также о мучениях тиранов в преисподней выполняют двеважные для поэтической мифологии Сумарокова функции: во-первых, компенсаторную,создавая необходимые основания для утешения россов в печали; во-вторых,дидактическую, напоминая правителям мира о загробном воздаянии.
Райская мифология Сумарокова имеет иземной вариант – райское процветание на земле обеспечивает Екатерина II. Наиболее известная ирастиражированная затем сумароковская рифма «Екатерина»/«райска крина»устанавливает прямую зависимость состояния российского государства от правленияимператрицы, отождествляя райский цветок с российской императрицей.
Мотивы и образы из Библии встречаютсяне только в торжественных одах Сумарокова и его переложениях псалмов. А.П.Сумароков занимался также переложениями в стихотворную форму молитв и отрывковиз Библии. Так, например, ему принадлежит перевод в стихи, пожалуй, самойизвестной молитвы: «Отче наш»:
Отче наш, небесный Царь,
Коему подвластна вся на свете тварь,
Коему послушна суша, море, реки, горыи леса,
Солнце и луна, звезды, небеса,
Да Твое святится, Боже, имя ввеки,
Да приидет царствие Твое,
И в Твоей да будет воле
все селение сие…
[26, с. 187]
Нужно, однако, заметить, что хотя вэтой интерпретации поэт в угоду рифме несколько отступает от текста молитвы – авернее сказать, добавляет свои подробности («Коему подвластна вся на свететварь, Коему послушна суша, море, реки, горы и леса…»), интерпретацияэта лишена четкой ритмики. Рифмы довольно просты, и все переложение молитвы,вообще, выполнено в стихотворной традиции Тредиаковского. Гораздо болееинтересна в художественном отношении «Молитва VI», в заглавии которой поэт счелнеобходимым дать пояснение «Которая и по первым литерам молитва»:
Боже,милостив мне буди:
УТебя мой щит, покров,
Дауслышат ето люди,
Имоих приятье слов.
Будипомощь и подпора,
Отвратимои беды:
Житьхочу я без раздора,
Есть ли получу следы.
[26, с. 190]
Несомненно,здесь форме уделено куда большее внимание. Ритм четок – молитва написана хореем– рифмы более сложны. Замечательно и то, что из первых букв всех строксоставляется следующая фраза «Буди Боже милостив, Господи, помилуй мя».
Поэтпросит у Господа защиты и помощи в своих горестях, говорит о том, как усталнести свой крест посреди порока, брани и разврата. Заканчивается молитва,вопреки традициям, не восхвалением величества Божия, а вполне человеческойпросьбой и жалобой:
Утолимои Ты страсти
Ипечали отгони;
Мне,терзая мя напасти,
Ясныпомрачили дни.
[26, с. 190]
Втом же ключе звучит и «Молитва V»:
Вовсей жизни минуту я кажду,
Утесняюсьгонимый и стражду,
Многократноя алчу и жажду.
 [26,с. 189]
Однакоздесь можно заметить нечто новое: поэт не просто обращается к Небу, перечисляетсвои напасти и просит о защите и помощи – он задается вопросом о причинах своихстраданий. Вернее, он задает этот вопрос небу:
Ильна свет я рожден для тово,
Чтобгоним был, не знав для чево,
Ине трогал мой стон никово?
[26,с. 189]
Здесьесть даже некая требовательность, отсутствие смирения и слепого повиновенияволе Господа. Точно так же есть она и в первых строках молитвы:
Правосудноенебо воззри,
Милосердиемне сотвори,
Ивсе действа мои разбери!
[26,с. 189]
Поэтпризывает, именно призывает на себя суд Божий, ничуть его не опасаясь,уверенный в своей невинности, в том, что страдает он ни за что. Он обращается кГосподу, как к последней инстанции – и Бог, как считает поэт – не откликнутьсяна зов не может.
Ильне будет напастям конца?
восклицаетв отчаянии поэт, обращаясь к небесам. Заканчивается молитва вновь горячей истрастной просьбой:
Вопиюко престолу Творца:
Умягчи,Боже, злыя сердца!
ПеруСумарокова принадлежит и великолепное переложение в стихотворную форму 1-й главыиз пророка Исайи: 19 стихов из 31. Эта та часть книги, где пророк от имениГоспода гневно обличает людей в их грехах, с болью и горечью говорит о разрухе,что настала в землях и сердцах людей:
Странуродительску пустыней очи зрят:
Пылаетв облак огнь и грады все горят,
Валятсястены их, быв прежде горделивы,
Пришельцыграбят нивы.
[26,с. 199]
В книге говорится и о тщетностижертв, которые люди приносят лицемерно, только следуя традиции или же желаяоткупиться от Бога, жертвы эти и молитвы не затрагивают их сердец и их дел.
Начто вы множество приносите Мне жертв,
Иагнец предо Мной лежит убитый мертв?
Вовсесожжении к чему ваш огнь пылает?
Тоголи Бог желает?
[26,с. 199]
Тема выбрана автором не случайно:проблема веры ложной и веры истинной, поднимаемая в Книге Исайи звучит глубокоактуально даже для наших дней. Таким образом, в творчестве Сумарокова мы сталкиваемсяс открытым звучанием библейских текстов и написанием молитв, а также супотреблением библейских мотивов (топосов рая и ада и т. д) в торжественныходах.
И наконец мы подходим к рубежу XVIIIвека — Гавриле Романовичу Державину. «Мощный, будто вытесанный из трудноподдающегося резцу камня или отлитый из грубого металла, стих его во всейрусской поэзии есть явление исключительное, чудесное. Тот, кто окажетсязахваченным его необоримою силою, никогда уже не сможет (и не захочет)освободиться от власти звучания державинского слога. Пусть слог этот покажетсякому-то местами чуть устарелым — и в самой архаичности своей всегда проявит онсобственное величие», — пишет Дунаев. [6, с. 91]
И эта-то мощь, звучность, высокость иторжественность стиля как нельзя более соответствует теме, избранной поэтом дляодного из шедевров своих — оды «Бог» (1784). Ода эта станет во всей русскойлитературе явлением исключительным, и не потому, что никто не дерзал посягнутьна подобную тему — как раз дерзали, особенно в XVIII столетии, многие. И не только в России, но и в Европе. Но уодного лишь Державина поэтическая мощь и совершенство поэзии так полно ибезусловно соответствуют избранной теме. Ода «Бог» — своего рода поэтическоебогословие, живое дыхание поэзии одухотворяет здесь строгие и четкиевероучительные формулы. Ода переведена на десятки языков, только на французскийязык имеется около пятнадцати переводов, десять — на немецкий, есть перевод наяпонский.
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог.
/>…Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты Свет, откуда Свет истек.
 Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
[31, с. 8]
Поэт, следуя в определении Бога и Егосвойств за христианской догматикой, прежде всего выделяет ту истину, котораяопирается на новозаветную идею «Бог есть свет» (Ин. 1,4-5; Ин.8,12; 1Ин.1,5).Однако при этом вряд ли в строке «Ты Свет, откуда Свет истек» Державин имел ввиду начало акта творения (Быт. 1,3), скорее — второй член Символа веры(«… Света от Света, Бога истинна от Бога истинна...»), истечение Светаникак не должно пониматься здесь как сотворение света, скорее как рождениеСвета, то есть Бога Сына.
Высказывались мнения, будто Державинв своей оде проявляет себя скорее деистом, нежели истинным христианином. С этимтрудно согласиться. В доказательство утверждения о деизме поэта указывают пороюна идею непостижимости Бога для человеческого воображения, высказанную впоследней строфе оды:
Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей...
[31, с. 8]
Однако Создатель именно непостижимдля человека в Своей сущности, но богопознание возможно для человека, хотя ивесьма ограничено, в той мере, в какой Сам Бог допускает это, дозволяеттворению — посредством выхода за пределы Своей сущности. Для Державина познаниевеличия Творца совершается через восхищение величием сотворенного мира. Хотяпоэт сознаёт, что такое величие ничтожно мало по сравнению с истинным величиемБожиим.
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, — и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною...
[31, с. 9]
Нельзя не отметить здесь близостьтому, что мы уже встречали у Ломоносова: Державин познает Бога через познаниеЕго отражения в творении. И через познание себя самого как отражения этоготворения.
Профессор А.И. Осипов, говоря одеизме, точно отметил, что в деистической системе «человек абсолютноавтономен», что «для его духовной жизни не требуется никакого общения с Богом»,что деизм полностью отвергает необходимость Бога для человека, а это «можетпривести к прямому богоборчеству».[32, с. 29-30] Но у Державина человек как рази не является самодовлеющей ценностью, его бытие получает свое осмыслениеименно через связь с Богом — так что ни о каком богоборчестве и речи идти неможет:
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает.
Я есмь конечно, есть и Ты!
Ты есть! — Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть — и я уж не ничто!
[31, с. 9]
Не только восславление Создателя — возвеличивание и человека как проявление в мире славы Отца составляет предметпоэтического восторга Державина. Поставленный Замыслом о мире в центр тварнойвселенной, человек, пусть и в малой мере, несёт в себе отсвет Божиявсесовершенства. Молитвенный и ликующий голос гениального поэта сам собоюстановится проявлением этого человеческого величия.
…Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
[31, с. 9]
Известно, что ни одна религия, ниодна философская система не ставит человека столь высоко, как это делаетхристианство. «Согласно Замыслу, учит нас христианство, человек должен статьсвоего рода связью между Творцом и творением, должен через себя передаватьтворческую энергию Создателя всему тварному миру. Отпадением от Бога впервородном грехе человек как бы воспротивился и Замыслу, но Замысел осталсявсё же неизменным».[6, с. 94] Державин оценивает человека (как и себя самого) сточки зрения его места в Замысле, но не в отпадении — поэт воспевает человека втом состоянии, в какое он должен возвратиться, восстановив связь с Богом.
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества...
[31, с. 10]
«Державин не может не ощущатьантиномичности бытия человека, следствия грехопадения. Смысл существованиячеловека, согласно православному учению, — достижение богоподобия, обожение,залогом чего для поэта становится именно предназначенное ему место в Замысле.Но повреждённость человеческой природы определяет и его ничтожество,одновременное величию», — к такому выводу приходит М. М. Дунаев [6, с. 95].Именно в этой антиномии нужно искать объяснение знаменитых строк державинскойоды -
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
— с чёткой итоговой формулой:
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Поэт именует человека богом, вовсе непротивопоставляя его, и тем более не приравнивая, Создателю, ибо ставит его вполную зависимость от Бога Сущего:
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я. Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие Твое!
[31, с. 10]
Можно признать, что в последнейстроке есть некоторая неопределённость, которая позволяет иным комментаторамутверждать отрицание Державиным личного Бога, как и едва ли не вообщеличностного начала в человеке. Но понимается ли автором оды смерть какрастворение в некоей безличной субстанции? Подобное понимание противоречило бывсему пафосу, всему смыслу оды «Бог», ибо вся она есть именно личноеславословие сознающего себя творения, обращенное к Личности Творца.
К богословским достоинствамоды Державина относится и отмеченное различными исследователями поэтическоезапечатлевание доказательств бытия Божия — телеологического, онтологического,психологического: «Тебя душа моя быть чает...» и так далее.
В этом смысле к оде «Бог» примыкаетода «Бессмертие души» (1796) — с разбором различных сторон доказательствачеловеческого бессмертия, запёчатлённого в простой формуле:
«Жив Бог — жива душа моя».
Название одного из стихотворений — «Доказательство Творческого бытия» (1796) говорит само за себя. Прозрачно ясени итог размышлений поэта:
Без Творца столь стройный мир,прекрасный
Сей не может пребывать.
[31, с. 27]
В 1814 году Г.Р. Державин пишет оду«Христос». Написана она была более сложным языком и уже не носила тогокосмического характера, а была связана с тайной человеческой души. Надвигаласьновая эпоха, когда человек волновался уже не столько проблемами космоса имироздания, а волновался трагедией своего бытия. Державин предстаёт какпоэт-богослов, возносящий хвалу Спасителю, познаваемому через духовноепостижение Его образа в Священном Писании. Каждая строфа этой вдохновенной одысодержит множество параллельных мест Писанию — можно сказать, что ни однамысль, ни один образ не рождён собственным поэтическим произволением автора, новсе имеют источником своим благую весть. Для примера достаточно указать одну изстроф оды:
Христос — нас Искупитель всех
От первородного паденья;
Он — Свет, тьмой неотъемлем ввек;
Но тмится внутрь сердец неверья,
Светясь на лоне у Отца.
Христа нашедши, все находим,
Эдем свой за собою водим,
И храм Его — святы сердца.
[31, с. 68]
Воспользуемся собственным авторскимкомментарием к оде, и укажем источники одной лишь приведённой строфы (всеготаких источников указывается восемьдесят два): «Христос искупил нас отклятвы законный» (Гал. 3,13). «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин.1,5). «Благовествование наше в гибнувших есть покровенно» (2 Кор. 4,3).«Единородный Сын, сыйвлоне Отчи» (Ин. 1,18). «Ищите прежде Царства Божия, иправды его, и сия вся приложится вам» (Мф. 6,33). «Вы есте церкви Бога жива» (2Кор. 6,16) [31, с. 245].
Ода «Христос» завершается поэтическоймолитвой, обращенной к Искупителю человечества:
О Всесвятый! Превечный Сый!
Свет тихий Божеския славы!
Пролей Свои, Христе, красы
На дух, на сердце и на нравы,
И жить во мне не преставай;
А ежели и уклонюся
С очей Твоих и затемнюся,
В слезах моих вновь воссияй!
Услышь меня, о Бог любви!
Отец щедрот и милосердья!
Не презрь преклоншейся главы
И сердца грешна дерзновенья
Мне моего не ставь в вину,
Что изъяснить Тебя я тщился, -
У ног Твоих коль умилился
Ты, зря с мастикою жену.
[31, с. 69]
Вот уж поистине квинтэссенциябиблейской интерпретации! Конец не космичен, а интимен. Поэт обращается кХристу, Который извлек человека из первородного падения.
Необходимо и вообще отметитьсоставление поэтом многих молитв в стихах. Можно утверждать, что вместе сомногими духовными одами эти стихи составляют единое целое — как бы одну большуюоду, одну молитву, изливающуюся из сердца поэта на протяжении всей его жизни. Идействительно: очень близки, например, оде «Бог» строки одной из «Молитв»(1780-х гг.):
Величие Твое, о Боже! воспеваю,
К Тебе стремлю я мысль и чувствия идух,
И сердцем существо Твое я прославляю;
О Боже! преклони к усердным песнямслух.
Мне помощь не нужна парнасскаАполлона,
Дабы Создателя усердием почтить;
Не надобно к тому гремящей лирызвона, -
Лишь надобно уметь Создателя любить.
[31, с. 75]
Последние четыре строкизнаменательны, мысль ими выраженная, поистине духовна: не обычное вдохновение(с оттенком едва ли не языческим), пригодное для любого иного предмета, но лишьподлинное религиозное чувство может напитать восхваление Творца.
Поэзия Державина есть в значительнойсвоей части следование призыву Апостола: «… Исполняйтесь Духом, назидаясамих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая всердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господанашего Иисуса Христа» (Еф. 5,18-20).
На это поэт сам указывал в«Рассуждении о лирической поэзии», изъясняя собственное понимание духовногопоэтического творчества: «В духовной оде удивляется поэт премудрости Создателя,в видимом им в сем великолепном мире чувствами, а в невидимом — духом верыусматриваемой; хвалит провидение, славословит благость и силу Его; исповедуетперед Ним свое ничтожество и согрешение. Все же таковые понятия изъявляетпростым, чистым, сокрушенным сердцем или пламенным восторгом даже иногда как быв исступлении, из бренной плоти исторгаясь, воскрыляется душою в лик ангелов».[31, с. 287]
В творчестве Г.Р. Державинавоплощение и развитие библейских образов и тем сыграло огромную роль. Егостихи, наполненные религиозным содержанием, искренней и глубокой верой,уважением к библейскому тексту, также, как произведения Ломоносова,Тредиаковского и Сумарокова, оказали влияние на формирование мировоззрения поэтовследующих десятилетий. Традиции, заложенные ими, получили свое развитие в XIX в. в поэзии Пушкина («Пророк», «Отцыпустынники и жены»), Лермонтова («Пророк»), Тютчева и др.

Заключение
В XVIII веке происходит переворотмировоззрения русского человека. Ориентировка на ценности Запада, утверждениематериалистического мировоззрения, реформы, привели к секуляризации общественногосознания. Однако связи культуры и, прежде всего, литературы с Церковью, сБиблией, по-прежнему прочны. Это подтверждается творчеством М.В. Ломоносова,В.К. Тредиаковского, А.П. Сумарокова, Г.Р. Державина. Эти поэты в своихпроизведениях нередко обращались к текстам Библии.
Стоит отметить, однако, что ихтворчество в этом направлении характеризуется разным уровнем переосмыслениябиблейских текстов. Так, например, каждый из поэтов занимался в свое времяпереложениями псалмов, и тут их манеры различны: и четкие, почти дословныепереводы в стихотворную форму с использованием языка оригинала (что встречаетсяу М.В. Ломоносова), и переложения с поэтической переработкой, свойственнымиконкретно этому поэту художественными средствами (Ломоносов, Сумароков), иразвитие в переложении мысли, выраженной в псалме (Тредиаковский). И, наконец,это вложение в парафраз псалма своих собственных мыслей и переживаний, чтоособенно характерно для Г.Р. Державина, который наделяет к тому же своипереложения собственными названиями.
Помимо переложений псалмов библейскиесюжеты и образы могли появляться также в торжественных одах, в переложениях илинаписании молитв, в переложениях отрывков из Библии. Подобные произведениятакже характеризуются различными уровнями творческого осмысления взятых изБиблии тем, образов, сюжетов: они могут лишь упоминаться и использоваться вкачестве аллегорий, метафор – словом, художественных средств. Также (чтохарактерно для творчества Тредиаковского) в произведениях могут по большейчасти звучать сами библейские тексты в поэтической переработке поэта. Сюжеты,взятые из Библии, могут переосмысляться писателем («Ода, выбранная из Иова» М.В.Ломоносова) – когда изменяется не только форма, но и содержание. И, наконец,сама Библия может служить средством вдохновения для создания такихпроизведений, как оды «Бог», «Христос» Г.Р. Державина.
Автор данной работы считает, что произведенияэтих поэтов XVIII века не потеряли актуальности и сейчас. При возрастающей ролисвященных текстов Библии и Псалтыри и некоторой трудности их восприятия длянепосвященного человека творчество Сумарокова, Ломоносова, Державина,Тредиаковского может стать своеобразным мостиком к постижению Библии, пониманию«Песен Давида». Эти произведения относятся к ряду тех, что никогда не будутзабыты читателем.

Примечания
1. Бахтин М.М.Эстетика словесного творчества. — М., 1979.
2. Бухаркин П.Е.Церковная словесность и проблемы единства русской культуры // Культурно — историческийдиалог. Традиция и текст. Межвуз. сб. — СПб., 1993.
3. Шмелев И.С.Собрание сочинений. Т. 7. – М., 1999.
4. Лихачев Д.С.Первые семьсот лет русской литературы. //Изборник. – М.,1969.
5. Аверинцев С.С.Смысл вероучения и формы культуры// Христианство и формы культуры сегодня. — М., 1995.
6. Дунаев М.М.Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. I. Издание второе, исправленноеи дополненное. – М., Христианская литература. 2001.
7. Бауэр Вольфганг,Дюмотц Ирмтрауд, Головин Сергиус. Энциклопедия символов. – М., 1998.
8. М.В. Ломоносов.Сочинения. – М., 1957.
9. М.М. Дунаев.Православие в русской литературе 18 века.//Новый мир. – М.,1989. №10.
10.   Пушкин А.С. Полное собраниесочинений. – М., 1965.
11.   Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. –М., 1983.
12.   Ходасевич В.М. Статьи о русскойпоэзии. — Пг., 1922.
13.   Серман И.З. Литературная позицияДержавина // XVIII век. Сборник 8. Державин и Карамзин в литературном движенииXVIII — начала XIX века. — Л., 1969.
14.   Серман И.З. Русский классицизм.(Поэтика. Драма. Сатира). — Л., 1973.
15.  Западов А.В. Поэты XVIII века (М.В.Ломоносов, Г.Р. Державин). — М., 1979.
16.   Гребнев Н. Книга псалмов./Предисловие Ш. Маркиша, послесловие С.С. Аверинцева. — М., 1994.
17.   Краткая литературная энциклопедия.Т. 6. /Глав. ред. А.А. Сурков. — М., 1971.
18.   Котельников В.А О христианскихмотивах у русских поэтов. Статья первая //Литература в школе. — 1994. — №1.
19.   Бройтман С.Н. Лирический субъект //Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия итермины./ Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, С.Н. Бройтман и др. / Под ред. Л.В.Чернец. — М., 2000.
20.  Аксаков К. Ломоносов в историирусской литературы и русского языка. М., 1846.
21.   Псалтирь с поминовением живых и усопших.- М.: «Ковчег»., 2001.
22.   Ломоносов М.В. Стихотворения /Сост., подгот. текста, вступ. статья и примеч. Е.Н. Лебедева. — М.: Сов.Россия, 1984.
23.   Ломоносов М.В. Избранныепроизведения. Архангельск, 1980.
24.   Гоголь Н.В. Полн. собр. соч., т. 3. — М., 1952.
25.   Морозов А.А. Ломоносов. – М., 1965.
26.   А.П. Сумароков. Сочинения. – М.,1999.
27.   В.К. Тредиаковский. Сочинения. – М.,2002.
28.   Сиповский В.В. Русская лирика XVIIIв. — СПб., 1914 – вып. I
29.   Дмитриев Л.А., Кочеткова Н.Д.Литература Древней Руси и XVIII века // Русская литература XI-XVIII вв. — М.,1988.
30.   Берков П.Н. Немецкая литература вРоссии в XVIII веке // Берков П.Н. Проблемы исторического развития литературы.- Л., 1981.
31.   Державин Г.Р. Духовные оды. – М.,1993.
32.   Осипов А.И. Основное богословие. –М., 1994.