Федеральное агентствопо образованию Российской Федерации
Нижегородскийгосударственный педагогический университет
Филологическийфакультет
Кафедра русскойлитературы
Контрольная работа
по древнерусскойлитературе
Русская сатирическаяповесть XVII века
2009 год
Общая характеристикаобстановки XVII века
В середине XVII века у московских верховвозникла иллюзия, что страна вступила в период стабилизации. Казалось, что Смутас ее идеологическим и социальным антагонизмом окончательно преодолена, что Россиявновь обрела вожделенную «тишину и покой», вновь превратилась в «святую Русь», последнийоплот вселенского православия. Но скоро, очень скоро выяснилось, что единство нации– не более чем фикция. Переломным стал 1652 год.
Он начался пышными церковными торжествами,продолжавшимися весну и лето. 20 марта из Чудова монастыря в Успенский собор былоперенесено тело патриарха Гермогена, который в 1612 г. погиб мученической смертьюв захваченной поляками Москве. Тогда же Никон, еще не патриарх, еще новгородскийвладыка, с большой свитой отправился на Соловки за мощами митрополита всея РусиФилиппа Колычева, некогда задушенного Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного.В главном храме Соловецкой обители Никон возложил на гроб страдальца государевуграмоту. В ней царь Алексей Михайлович молил Филиппа «разрешити прегрешения прадеданашего» (для придания легитимного блеска своему недавнему самодержавию Романовыпостоянно подчеркивали, что Алексей приходился внучатным племянником царю ФедоруИвановичу, хотя это было родство по женской линии, по первой жене Ивана ГрозногоАнастасии). Царь «преклонял свой сан» перед церковью, публично приносил ей повинную.
Пока Никон был в отсутствии, Москва торжественноупокоила в Успенском соборе еще одного архипастыря, Иова, который был лишен престолаи сослан в Старицу Лжедмитрием. Через несколько дней после этой церемонии умер престарелыйпатриарх Иосиф; так что 9 июля, когда столица крестным ходом и колокольным звономвстречала Никона, она встречала нового главу русской церкви. За руководство церковьюпосле Смуты боролись две силы, две группировки. Первая – это епископат и богатыемонастыри (в крепостной зависимости от них находилось восемь процентов населенияРоссии). Вторая – это приходской клир, белое духовенство, которое по достаткам иобразу жизни мало отличалось от посадских мужиков и крестьян. Вторую группировкувозглавляли протопопы – царский духовник Стефан Вонифатьев, Иван Неронов, Аввакум.К этому кружку «боголюбцев», «ревнителей благочестия» принадлежал и Никон.
«Когда Никон, «собинный друг» молодогоцаря Алексея, был возведен на патриаршество, выяснилось, что оцерковление жизнион понимал совсем не так, как его недавние сотрудники. Планы Никона предусматривали,чтобы Русь возглавила вселенское православие. Он решительно поддержал стремленияБогдана Хмельницкого воссоединиться с Россией, не побоявшись неизбежной войны сРечью Посполитой. Он мечтал об освобождении балканских славян. Он дерзал думатьо завоевании Царьграда.
Эта идея православной империи и вызвалацерковную реформу. Никона беспокоила разница между русским и греческим обрядами:она казалась ему препятствием для вселенского главенства Москвы. Поэтому он решилунифицировать обряд, взяв за основу греческую практику, которая, кстати, недавнобыла введена на Украине и в Белоруссии. Перед великим постом 1653 г. патриарх разослалпо московским храмам «память», предписав заменить двуперстное крестное сложениетрехперстным. Затем последовала правка богослужебных текстов, вплоть до символаверы. Тех, кто отказывался подчиниться нововведениям, предавали анафеме, ссылали,заточали в тюрьмы, казнили. Так начался раскол.
Предпочтя греческий обряд, Никон исходилиз убеждения, что русские, принявшие христианство из Византии, самовольно исказилиего. История свидетельствует, что Никон заблуждался. Во времена Владимира Святогогреческая церковь пользовалась двумя различными уставами, Студийским и Иерусалимским.Русь приняла Студийский устав, который в Византии со временем был вытеснен Иерусалимским.Таким образом, не русских, а скорее греков нужно было уличать в искажении старины.
Ни царь, ни бояре, ни дворянство в целомне могли смириться с притязаниями патриарха. На соборе, низложившем Никона, былозаявлено: «…никто же не имеет толику свободу, да возможет противиться царскому велению…,патриарху же быти послушливу царю». Никон хотел беспредельной власти – такой же,как у римского папы. Но дворянство победило его, и дворянский царь Алексей Михайловичстал абсолютным монархом вроде Людовика XIV, который был ему почти ровесником.
В то же время дворянство поддержало церковнуюреформу. Она облегчала сношения с воссоединенной Украиной, да и проект объединенияправославных славян под эгидой Москвы занимал умы тогдашних русских политиков. Вэтой связи показательно, что дворянство почти не участвовало в защите старой веры.Редкие исключения прекрасно подтверждают это правило. Для знаменитой боярыни ФедосьиМорозовой, дочери окольничего Прокопия Соковнина, верность старому обряду была семейным,а не сословным делом. В 1675 г. вместе с Морозовой была замучена ее сестра княгиняЕвдокия Урусова, а двадцать лет спустя по делу о заговоре против Петра был казнених брат Алексей Соковнин, «потаенный великой ереси раскольник». Семейным делом былостароверие и у князей Хованских. Дворянство не хотело пойти на оцерковление русскойжизни – ни в варианте Никона, ни в варианте «боголюбцев». Напротив, ограничениеправ и привилегий церкви, секуляризация быта и культуры, без чего Россия как европейскаядержава не могла существовать, – вот идеал дворянства, который впоследствии воплотилсяв деятельности Петра.
Естественно поэтому, что старообрядческоедвижение очень скоро превратилось в движение низов – крестьян, стрельцов, казаков,бедных слоев посада, низового духовенства. Оно выдвинуло своих идеологов и писателей,которые критику реформы и апологию национальной старины сочетали с неприятием всейполитики дворянской монархии.
Эти события потрясли церковь до самогооснования. Однако ни уход Никона, ни соборная анафема старообрядцам не внесли успокоенияв церковную верхушку, принявшую реформу.
Православная церковь всегда исходила изтого, что она доказывает свою непогрешимость самим бытием своим. Отсюда преобладаниекатехизического способа убеждения: ставится вопрос – следует ответ. Свободное обсуждениене допускается.
В XVII в. резко повысился удельный весавторских произведений. При этом, однако, анонимная струя, в средневековье преобладающая,также не ослабевала. Однако прежде анонимность была характерна для всей литературы.Теперь анонимной остается в первую очередь беллетристика. Это объясняется тем, чтобеллетристический поток был стихийным и неуправляемым. Если творчество писателей-профессионаловосновывалось на жестких принципиальных критериях, диктуемых групповыми соображениями,то беллетристика в известной мере была «фольклористическим фактом».
Однако и анонимной беллетристике присущата же художественная и идеологическая пестрота, которая свойственна авторской продукции.Связи с Европой дали переводный рыцарский роман и новеллу. Расширение социальнойбазы культуры вызвало к жизни смеховую литературу низов. Эти низы – площадные подьячие,грамотное крестьянство, бедное духовенство – заговорили независимым и свободнымязыком пародии и сатиры.Демократическая сатира.«Древнерусский смех»
Русская действительность «бунташного»XVII столетия, активное участие в восстанияхпосадского населения явились той почвой, на которой возникла демократическая сатирическаяповесть второй половины XVII века.Социальная острота, антифеодальная направленность литературной сатиры сближали еес устно-поэтической сатирой: сатирическими сказками о животных, сказками о неправедныхсудьях и антипоповскими сказками. Именно из народной сатиры черпала русская демократическаясатирическая повесть свои темы, образы и художественно-изобразительные средства.
Социальный протест простив «неправедныхсудей», взяточничества и крючкотворства, судебной волокиты звучит в сатирическихповестях о Шемякином суде и о Ерше Ершовиче.[1]
Растущему расслоению русского обществав XVII в. соответствовало и расслоение культуры. На одном ее полюсе возникают придворнаяпоэзия и придворный театр, ориентированные на европейское барокко, на другом появляетсяоппозиционная идеологически и эстетически письменность городского плебса. Эту анонимнуюи близкую к фольклору посадскую струю принято обозначать термином «демократическаясатира». Если приложить к этому литературному слою общепринятые понятия о сатире(сатира всегда нечто отрицает, всегда обличает лица, институты, явления, будь тосерьезно, как в античной культуре, либо смеясь, как в культуре нового времени),то окажется, что некоторые входящие в него произведения этим понятиям действительносоответствуют. Такова, например, «Калязинская челобитная», написанная в форме жалобыбратии Троицкого Калязина монастыря на своего архимандрита Гавриила. Объектом сатирическогообличения повесть избирает один из крупнейших монастырей России – Калязинский мужскоймонастырь, что позволяет автору раскрыть типичные черты жизни русского монашестваXVII века. Монахи удалились от мирской суетывовсе не для того, чтобы, умерщвляя свою плоть, предаваться молитве и покаянию.За стенами монастыря скрывается сытая и полная пьяного разгула жизнь. В пародийнойформе слезной челобитной монахи жалуются архиепископу тверскому и Кашинскому Симеонуна своего нового архимандрита – настоятеля монастыря Гавриила. В челобитной звучиттребование немедленно заменить архимандрита человеком, гораздым, «лежа, вино дапиво пить, а в церковь не ходить», а также прямая угроза восстать против своих притеснителей.За внешним балагурством пьяных монахов в повести проступает народная ненависть кмонастырям, к церковным феодалам. Основным средством сатирического обличения являетсяязвительная ирония, скрытая в слезной жалобе чиновников.
Однако конкретный объект сатиры далеконе всегда очевиден. «Повесть о Фоме и Ереме» рассказывает о двух братьях-неудачниках.Лихо им жить на белом свете, ни в чем нет им удачи. Их гонят из церкви, гонят спира: «Ерема кричит, а Фома верещит». Нелепо они жили, нелепо и умерли: «Ерема упалв воду, Фома на дно». Один из списков повести кончается обличительным возгласом:«Обоим дуракам упрямым смех и позор!». Можно ли принимать за чистую монету это обвинениев «дурости»? Разумеется, нельзя. Ведь быть неудачником – не порок, ни в каких грехахавтор Фому и Ерему не обвиняет, они вызывают сочувствие, не возбуждая негодования.
Православие считало смех греховным. ЕщеИоанн Златоуст заметил, что в Евангелии Христос никогда не смеется. В XVII – началеXVIII веков, в эпоху расцвета демократической сатиры, официальная культура отрицаласмех. Димитрий Ростовский прямо предписывал пастве: если случится в жизни оченьвеселая минута, не смеяться громко, а только улыбнуться, «осклабиться».
О том, что в Москве существует запретна смех и веселье, с удивлением и страхом писал единоверный путешественник XVIIв. архидиакон Павел Алеппский, сын антиохийского патриарха Макария: «Сведущие людинам говорили, что если кто желает сократить свою жизнь на пятнадцать лет, пустьедет в страну московитов и живет среди них как подвижник… Он должен упразднить шутки,смех и развязность…, ибо московиты… подсматривают за всеми, сюда приезжающими, нощнои денно, сквозь дверные щели, наблюдая, упражняются ли они непрестанно в смирении,молчании, посте или молитве, или же пьянствуют, забавляются игрой, шутят, насмехаютсяили бранятся… Как только заметят со стороны кого-либо большой или малый проступок,того немедленно ссылают в страну мрака, отправляя туда вместе с преступниками…,ссылают в страны Сибири…, удаленные на расстояние целых трех с половиною лет, гдеморе-океан и где нет уже населенных мест».
Запись Павла Алеппского – это, конечно,курьез, потому что культурный запрет он принял за бытовую черту, изобразив русскихкакими-то фанатиками серьезности. Однако не подлежит сомнению, что в официальной,связанной с церковью культуре этот запрет действительно имел место и играл большуюроль. Не случайно в «Повести о Савве Грудцыне», испытавшей сильнейшее влияние жанра«чуда», смех сделан устойчивой приметой беса. Этот запрет отразился и в пословицах:«Смехи́ да хихи́ введут во грехи»; «Где грех, там и смех»; «В чем живетсмех, в том и грех»; «И смех наводит на грех»; «Сколько смеху, столько греха».
Отсюда ясно, что смех сам по себе, дажеесли это был, по словам И. Е. Забелина, «дурацкий смех», – выражал оппозицию официальнойлитературе с ее благочестивой серьезностью или благостной улыбкой. Вторжение смехав письменность свидетельствовало о коренной перестройке русской культуры, о появлениилитературного «мира навыворот», смехового антимира. Чтобы понять этот «мир навыворот»,нужно уяснить, по каким законам живут его персонажи.
Что касается идеалов смехового мира, тоони ничуть не похожи на христианские. Здесь никто не думает о царстве небесном.Здесь мечтают о стране, где всего вдоволь и все доступно. Такой сказочный рай обжори пьяниц описан в «Сказании о роскошном житии и веселии»: «Да там же есть озероне добре велико, исполненно вина двойнова. И кто хочет, – испивай, не бойся, хотявдруг по две чашки. Да тут же близко пруд меду. И тут всяк, пришед, хотя ковшемили ставцом, припадкою или горьстью, бог в помощь, напивайся. Да близко ж тово целоеболото пива. И ту всяк, пришед, пей да и на голову лей, коня своего мой да и самкупайся, и нихто не оговорит, ни слова молвит». В эту страну и путь указан: «А прямаядорога до тово веселья – от Кракова до Аршавы и на Мозовшу, а оттуда на Ригу и Ливлянд,оттуда на Киев и на Подолеск, оттуда на Стеколню и на Корелу, оттуда на Юрьев ико Брести, оттуда к Быхову и в Чернигов, в Переяславль и в Черкаской, в Чигирини Кафимской».
«Сказание о роскошном житии и веселии»насыщено русскими бытовыми реалиями, что свидетельствует о коренной переделке гипотетическогоисточника. Впрочем, если не источник, то аналоги «Сказания», польские и украинские,существуют.[2]
Почему православие, объявив смех и скоморошествопорождением дьявола, вплоть до XVII в. не делало никаких практических шагов, чтобыих искоренить? Здесь нет ни бессилия, ни мировоззренческого противоречия. В списках«Службы кабаку» встречается комментарий, в котором сказано, что эта «антислужба»– нечто вроде лекарства: лекарство может быть горьким, но без него не выздороветь.Следовательно, кощунственный смех – не только неизбежное, но и необходимое зло,которое служит добру. Впрочем, в том же комментарии есть оговорка: тот, кто не может«пользовать себя», как лекарством, «Службой кабаку», пусть ее не читает.
Древнерусский «дурацкий смех», по всейвидимости, родствен смеху средневековой Европы. Осмеивался не только объект, нои субъект повествования, ирония превращалась в автоиронию, она распространяласьи на читателей, и на автора, смех был направлен на самого смеющегося. Это был «смехнад самим собой».
В «Повести о Фоме и Ереме» герои названы«дураками упрямыми». В соответствии со спецификой средневекового смеха это восклицаниенадлежит толковать в качестве признания всеобщей, в том числе и авторской «дурости».Таких автопризнаний в рукописных памятниках XVII в. более чем достаточно. «Бьетчелом сын твой, богом даной, а дурак давной», – так аттестует себя анонимный автородного раешного послания.[3]Это притворное саморазоблачение и самоуничижение,это только маска дурости, игра в нее, это позиция шута. Основной парадокс шутовскойфилософии гласит, что мир сплошь населен дураками, и среди них самый большой дурактот, кто не догадывается, что он дурак. Отсюда логически вытекает, что в мире дураковединственный неподдельный мудрец – это шут, который валяет дурака, притворяетсядураком (вспомним сказки, где дурак всегда умнее всех). Поэтому «старинный дурацкийсмех» вовсе не бессознателен и не наивен. Это своеобразное мировоззрение, выросшееиз противопоставления собственного горького опыта «душеполезной» и серьезной официальнойкультуре.
Русская смеховая литература XVII в. родственнаевропейской и в то же время отличается от нее. Если в европейской традиции появляетсярепрезентант – немецкий Эйленшпигель, чешский Франта, польский Совизджал, то в традициирусской его место занимает собирательный персонаж, безымянный молодец. Свой взглядна мир он выразил в «Азбуке о голом и небогатом человеке». Здесь в алфавитном порядке,от «аза» до «ижицы», помещены реплики безымянного героя, образующие в совокупностипространный монолог.[4]
Авторы смеховых произведений и не ищутконкретных объектов осмеяния. Они смеются горьким смехом, обличая и отрицая всюбез исключений официальную культуру. Церковные и мирские власти утверждают, чтов мире царит порядок. Фома и Ерема и их двойники не верят в это. С их точки зрения,в мире царит абсурд. В связи с этим и свою литературу они строят по законам абсурда– так, как построен «Лечебник на иноземцев». Не случайно излюбленный стилистическийприем этой литературы – оксюморон и оксюморонное сочетание фраз (соединение либопротивоположных по значению слов, либо предложений с противоположным смыслом). Всмеховых текстах глухим предлагается «потешно слушать», безруким – «взыграть в гусли»,безногим – «возскочить». Это абсурдно, но столь же абсурдна и жизнь низов, которыев XVII в. обнищали до такой степени, что смеховой мир слился с миром реальным, ашутовская нагота стала реальной же и социальной наготой.
В «Повести о Куре и Лисице» в аллегорическихобразах русской народной сказки о животных обличает лицемерие и ханжество попови монахов, их внутреннюю фальшь под покровом формального благочестия. Повесть подводитчитателя к выводу о том, что с помощью текста «священных книг» можно оправдать любойпоступок.
Поскольку смеховая литература отрицаетофициальную, серьезную, «душеполезную», постольку она зависит от нее эстетически.Без официального противовеса нельзя понять и демократическую сатиру, которая пародируетизвестные и совсем не смеховые жанры. Чтобы воспринять пародию, читатель долженпредставлять, что́ пародируется. Поэтому в качестве образца берутся самые обиходныесхемы, с которыми древнерусский человек сталкивался на каждом шагу, – судное дело,челобитная, лечебник, роспись приданому, послание, церковная служба.
Вера и православие в смеховой литературеXVII в. не подвергались дискредитации. Однако недостойные служители церкви осмеивалисьочень часто. Автор «Службы кабаку» ставит бельцов и монахов во главу бражнических«чинов», рассказывая, как они тащат в кружало на пропой скуфьи, рясы и клобуки.В повести обличается государственная система организации пьянства через «царев кабак».Едкая сатира создается путем несоответствия торжественной формы церковных гимнов,песнопений и воспеваемым в них «царевым кабакам». Автор с иронией говорит о «новыхмучениках», пострадавших от кабака. Завершает повесть житие пьяницы – страшная картинанравственного падения человека. В «Калязинской челобитной» говорится, что «образцом»для развеселых иноков этой провинциальной обители послужил московский поп: «На Москве…по всем монастырем и кружалом смотр учинили, и после смотру лучших бражников сыскали– стараго подьячего Сулима да с Покровки без грамоты попа Колотилу, и в Колязинмонастырь для образца их наскоро послали». Эта фраза дает пищу для размышлений отом, к какому сословию принадлежали авторы смеховых произведений.
В целом русская демократическая сатира,явившись результатом классового самосознания городских низов населения, свидетельствовалаоб утрате церковью былого авторитета во всех сферах человеческой жизни. Это сказалось,в частности, в широком использовании пародий на древнерусские жанры, особенно нажанры богослужений литературы. Городской посад и беспокойные крестьянские слои смеялисьнад вековыми устоями русской средневековой жизни. Развитие русской демократическойсатиры шло рука об руку с развитием народной сатиры. Общая идейная направленность,четкий классовый смысл, отсутствие отвлеченного морализирования сближали литературнуюсатиру с народной сатирой, что способствовало переходу ряда сатирических повестейв фольклор.
Опираясь на опыт народной сатиры, писатели-сатирикинередко использовали формы деловой письменности, церковной литературы. Основнымисредствами сатирического обличения можно назвать пародию, преувеличение, иносказание.Безымянные герои сатирических повестей несли в себе широкое художественное обобщение.Правда, герои еще лишены индивидуальных черт, это лишь собирательные образы тойсоциальной среды, которую они представляли, но они действовали в будничной, повседневнойобстановке, и, что особенно важно, их внутренний мир раскрывался впервые в сатирическиххарактерах.
Огромным достижением демократической сатирыявлялось изображение, также впервые в нашей литературе, быта обездоленных людей,«наготы и босоты» во всем ее неприкрашенном виде.
Демократическая сатира XVII века сделала огромный шаг на пути сближениялитературы с жизнью и заложила основы сатирического направления, которое развивалосьв XVIII веке и достигло небывалых вершин в XIX веке.
Список использованной литературы
1. Демин А.С. Демократическаяпоэзия XVII в. в письмовниках и сборниках виршевых посланий. Т. 21. М. – Ленинград:ТОДРЛ, 1965
2. Дмитриев Л.А., ЛихачевД.С., Лурье Я.С. Древнерусская литература. Литература XVIII века. Т. I. – Ленинград:Наука, 1980
3. Кусков В.В., ПрокофьевН.И. История древнерусской литературы. – Ленинград: Просвещение, 1987
4. Панченко А.М. Материалыпо древнерусской поэзии. Т. IV. - Ленинград: ТОДРЛ, 1976