Федеральное агентство по образованию
Пензенский государственныйпедагогический университет им. В.Г.Белинского
Факультет русского языка илитературы
Кафедра литературы и методикиее преподавания
Зачетная работа
по литературоведческомуанализу художественного текста на тему: «Проблема экологии и нравственныепроблемы повествования в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба»
Выполнила: Плясова В.В.
студентка группы Л-51
Проверила: Ключарева И.С.
Пенза, 2007
Содержание
Введение
1. Жанровое своеобразие повествования в рассказах«Царь-рыба».
2. Стиль и язык произведения.
3. Образ автора.
4. Проблема взаимоотношения природы и человека. Резкоеосуждение варварского отношения к природе на примере браконьеров.
5. Символический смыл главы «Царь-рыба», её место вкниге.
6. Образы положительных героев. Аким и его судьба.
Заключение.
Список литературы.
Введение
Книга… Простое, незатейливое слово.Казалось бы, ничего особенного, обыкновенная вещь, которая есть в каждом доме.Книги стоят в шкафах в ярких или скромных обложках. Подчас не знаешь, какоечудо несут они в себе, открывая перед нами яркий мир фантазии и воображения,часто делая людей добрыми и умными, помогая понимать жизнь, формируя мировоззрение.
В современной прозе мне особенно нравятсяпроизведения Виктора Петровича Астафьева. Когда читаешь подряд его книги,начиная с тех, в которых он состоялся как писатель – повести «Стародуб»,«Перевал», «Последний поклон», сборники рассказов, — воочию видишь, как бурнорос этот самобытный художник слова, какими внутренними толчками развивался еготалант. Предмет его любви определён и строг: Родина, Россия, её природа и люди,их предназначение на земле.
Настоящим событием в жизни и в литературестало повествование в рассказах «Царь-рыба». Это удивительное произведениепроникнуто страстной любовью к родной природе и негодованием по отношению ктем, кто своим равнодушием, жадностью, безумностью губит её. На вопрос о теме«Царь-рыбы» Астафьев ответил: «Наверное, это тема духовного общения человека смиром… Духовное существование в мире – так бы я определил тему «Царь-рыбы». Невпервые возникает она в нашей литературе, но, может быть, впервые зазвучаластоль громко и широко».
Перечитав всё, что на сегодня написано оповествовании в рассказах «Царь-рыба», можно выделить как общепризнанное, чтоосновные «герои» произведения – Человек и Природа, взаимодействие которыхосмыслено в их гармонии и противоречии, в их общности и обособленности, в ихвзаимовлиянии и отталкивании, как представляется оно писателю сегодня – едва лине в самый сложный период их «сосуществования» за всю человеческую историю.Иначе сказать, мы имеем дело с произведением откровенно и подчеркнутосоциально-философским, в котором мысли и чувства воплощены в образы масштабные,имеющие общечеловеческое значение.
Астафьев неидеализирует природу и ее законы, а художественно исследует их противоречивоесодержание. Природа не только врачует душу человека (глава «Капля»), но можетбыть слепа и жестока, как мы видим это, например, в главе «Поминки». Разум идуховный опыт позволяют человеку установить гармонические взаимоотношения междуним и природой, активно используя и пополняя ее богатства. Гармониявзаимоотношений человека и природы, предполагающая и борьбу, исключаетуничтожение. В человеческой душе заложено чувство бережного отношения ко всемуживому на земле, к красоте лесов, рек, морей. Бессмысленное уничтожение природыразрушающе сказывается на самом человеке. Природные и социальные законы не даютему права переступить ту «черту, за которой кончается человек, и из дальних,наполненных пещерной жутью времен выставляет и глядит, не моргая, низколобое,клыкастое мурло первобытного дикаря».
В «Царь-рыбе»жизненный материал разных послевоенных десятилетий спрессован, подчиняясьфилософскому смыслу идейного содержания. Постоянное сравнение прошедшего снастоящим, стремление автора полнее воплотить характер, поступки; духовныечерты персонажей обуславливают временные сдвиги в произведении.
В. Семин согромной откровенностью и искренностью говорил о своем восприятии произведения:««Царь-рыба» — праздник жизни. Великая Сибирская река и река времени текут непо книжным страницам – их движение проходит через наше сердце, по нашимсосудам».
1.Жанровое своеобразие повествования в рассказах «Царь-рыба»
«Царь-рыба»имеет жанровое обозначение «повествование в рассказах». Тем самым Астафьевнамеренно ориентировал своих читателей на то, что перед ними цикл, а значит,художественное единство здесь организуется не столько сюжетом или устойчивойсистемой характеров (как это бывает в повести или романе), сколько иными«скрепами». И в циклических жанрах именно «скрепы» несут очень существеннуюконцептуальную нагрузку. Каковы же эти скрепы.
Прежде всего,в «Царь-рыбе» есть единое и цельное художественное пространство – действиекаждого из рассказов происходит на одном из многочисленных притоков Енисея. АЕнисей – «река жизни», так он и назван в книге. «Река жизни» — емкий образ,уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних образ «рекажизни», как «древо жизни» у других народов, был наглядно-зримым воплощениемвсего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного иподземного, то есть целой «космографией».
Такое,возвращающее современного читателя к космогоническим первоначалам,представление о единстве всего сущего в «Царь-рыбе» реализуется через принципассоциаций между человеком и природой. Этот принцип выступает универсальнымконструктором образного мира произведения: вся структура образов, начиная отобразов персонажей и кончая сравнениями и метафорами, выдержана у Астафьева отначала до конца в одном ключе – человека он видит через природу, а природучерез человека.
Так, ребенокассоциируется у Астафьева с зеленым листком, который «прикреплялся к деревужизни коротеньким стерженьком», а смерть старого человека вызывает ассоциацию стем, как «падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгимвыдохом». А образ матери и ребенка превращается под пером автора в образ Древа,питающего свой Росток:
«Вздрогнувпоначалу от жадно, по-зверушечьи давнувших десен, заранее напрягшись в ожиданииболи, мать почувствовала ребристое, горячее небо младенца, распускалась всемиветвями и кореньями своего тела, гнала по ним капли живительного молока, и пораскрытой почке сосца оно переливалось в такой гибкий, живой, родной росточек».
Зато о речкеОпарихе автор говорит так: «Синенькая жилка, трепещущая на виске земли». Адругую, шумную речушку он напрямую сравнивает с человеком: «Бедовый, пьяный,словно новобранец с разорванной на груди рубахой, урча, внаклон катился поток кНижней Тунгуске, падая в её мягкие материнские объятья». Этих метафор исравнений, ярких, неожиданных, щемящих и смешливых, но всегда ведущих кфилософскому ядру книги, в «Царь-рыбе» очень и очень много. Подобныеассоциации, становясь принципом поэтики, по существу, вскрывают главную,исходную позицию автора. В. Астафьев напоминает нам, что человек и природа естьединое целое, что все мы – порождение природы, её часть, и, хотим или не хотим,находимся вместе с законами, изобретенными родом людским, под властью законов кудаболее могущественных и непреодолимых – законов природы. И поэтому самоеотношение человека и природы Астафьев предлагает рассматривать как отношениеродственное, как отношение между матерью и её детьми.
Отсюда ипафос, которым окрашена вся «Царь-рыба». Астафьев выстраивает целую цепьрассказов о браконьерах, причем браконьерах разного порядка: на первом планездесь браконьеры из посёлка Чуш, «чушанцы», которые буквально грабят роднуюреку, безжалостно травят её; но есть и Гога Герцев – браконьер, которыйвытаптывает души встречающихся ему на пути одиноких женщин; наконец,браконьерами автор считает и тех чиновников государственного масштаба, которыетак спроектировали и построили на Енисее плотину, что загноили великуюсибирскую реку.
Дидактизм,который всегда в той или иной мере присутствовал в астафьевских произведениях,в «Царь-рыбе» выступает с наибольшей очевидностью. Собственно, те самые«скрепы», которые обеспечивают цельность «Царь-рыбе» как цикла, становятсянаиболее значимыми носителями дидактического пафоса. Так, дидактика выражается,прежде всего, в однотипности сюжетной логики всех рассказов о попраниичеловеком природы — каждый из них обязательно завершается нравственнымнаказанием браконьера. Жестокого, злобного Командора постигает трагический ударсудьбы: его любимицу-дочку Тайку задавил шофер – «сухопутный браконьер»,«нажравшись бормотухи» («У Золотой Карги»). А Грохотало, «мякинное брюхо» и неудержимыйрвач, наказуется в чисто гротескном, буффонадном виде: ослепленный удачей, онхвастает пойманным осётром перед человеком, который оказывается…инспекторомрыбнадзора («Рыбак Грохотало»). Наказание неминуемо настигает человека даже задавние злодеяния – таков смысл кульминационного рассказа из первой части цикла,давшего название всей книге. Сюжет о том, как наиболее осмотрительный и вродебы самый порядочный из браконьеров Игнатьич был стянут в воду гигантской рыбой,приобретает некий мистико-символический смысл: оказавшись в пучине,превратившись в пленника собственной добычи, почти прощаясь с жизнью, Итнатьичвспоминает давнее своё преступление – как он ещё безусым парнем, «молокососом»,пакостно отомстил своей «изменщице», Глашке Куклиной, и навсегда опустошил еёдушу. И то, что с ним сейчас произошло, сам Игнатьич воспринимает как божью кару:«Пробил крестный час, пришла пора отчитаться за грехи…».
Авторскаядидактика выражается и в соположении рассказов, входящих в цикл. Не случайно поконтрасту с первой частью, которую целиком заняли браконьеры из посёлка Чуш,зверствующие на родной реке, во второй части книги на центральное место вышелАкимка, который духовно сращен с природой-матушкой. Его образ дается впараллели с «красногубым северным цветком», причем аналогия проводится черезтщательную изобразительную конкретизацию: «Вместо листьев у цветка быликрылышки, тоже мохнатый, точно куржаком охваченный, стебелек подпирал чашечкуцветка, в чашечке мерцала тоненькая, прозрачная ледышка». (Видно, не шибкосладким было детство у этих северных цинготных Акимок, да всё равно – детство.)И рядом с Акимом появляются и другие персонажи, что, как могут, пекутся ородной земле, сострадают её бедам. А начинается вторая часть рассказом «Уха наБоганиде», где рисуется своего рода нравственная утопия. Боганида – этокрохотный рыбацкий посёлок, «с десяток кособоких, до зольной плоти выветренныхизбушек», а вот между его обитателями: изувеченным войной приемщиком рыбыКирягой-деревягой, бабами-резальщицами, детишками – существует какая-то особаядобрая приязнь, прикрываемая грубоватым юмором или вроде бы сердитой воркотней.Апофеозом же этой утопической этологии становится ритуал – с первого бригадногоулова «кормить всех ребят без разбору рыбацкой ухой». Автор обстоятельно,смакуя каждую подробность, описывает, как встречают боганидские ребятишки лодкис грузом, как помогают рыбакам, и те их не то что не прогоняют, а «даже самыелютые, нелюдимые мужики на боганидском миру проникались благодушием, милостивымнастроением, возвышающим их в собственных глазах», как совершается процессприготовления ухи. И, наконец, «венец всех дневных свершений и забот – вечерняятрапеза, святая, благостная», когда за общим артельным столом рядом с чужимиотцами сидят чужие дети и согласно, дружно едят уху из общего котла. Этакартина есть зримое воплощение авторского идеала – единения людей, разумно живущихв сообществе, в ладу с природой и между с собой.
Наконец,дидактический пафос в «Царь-рыбе» выражается непосредственно – через лирическиемедитации Автора, выступающего в роли героя-повествователя. Так, в рассказе«Капля», который стоит в начале цикла, большая лирическая медитация начинаетсяс такого поэтического наблюдения:
«Назаостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатаякапля и, тяжелой силой налитая, замерзла, боясь обрушить мир своим падением. Ия замерз «Не падай! Не падай!» — заклинал я, просил, молил, кожей исердцем внимая покою, скрытому в себе и в мире».
И вид этойкапли, замерзшей на кончике ивового листа, вызывает целый поток переживанийАвтора – мысли о хрупкости и трепетности самой жизни, тревогу за судьбы нашихдетей, которые рано или поздно «останутся одни, сами с собой и с этимпрекраснейшим и грозным миром», и душа его «наполнила всё вокруг беспокойством,недоверием, ожиданием беды».
Именно влирических медитациях Автора, в его взволнованных переживаниях то, чтопроисходит здесь и сейчас, в социальной и бытовой сферах, переводится вмасштабы вечности, соотносится с великими и суровыми законами бытия,окрашиваясь в экзистенциальные тона.
Однако, впринципе, дидактизм в исскустве выступает наружу, как правило, тогда, когдахудожественная реальность, воссозданная автором, не обладает энергиейсаморазвития. А это значит, что «всеобщая связь явлений» ещё не видна. На такихфазах литературного процесса оказывается востребованной форма цикла, ибо в нейудается запечатлеть мозаику жизни, а вот скрепить её в единую картину мираможно только архитектонически: посредством монтажа, при помощи весьма условных– риторических или чисто фабульных приемов (не случайно в ряде последующихизданий «Царь-рыбы» Астафьев переставлял местами рассказы, а некоторые дажеисключал). Всё это свидетельствует о гипотетичности концепции произведения и обумозрительности предлагаемых автором рецептов.
Сам писательрассказывал, с каким трудом у него «выстраивалась» «Царь-рыба»:
«Не знаю, чтотому причиной, может быть, стихия материала, которого так много скопилось вдуше и памяти, что я чувствовал себя буквально им задавленным и напряженноискал форму произведения, которая вместила бы в себя как можно больше содержания,то есть поглотила бы хоть часть материала и тех мук, что происходили в душе.Причем всё это делалось в процессе работы над книгой, так сказать, на ходу, ипоэтому делалось с большим трудом».
В этихпоисках формы, которая бы соединяла всю мозаику рассказов в единое целое,выражали себя муки мысли, пытающей мир, старающейся постигнуть справедливыйзакон жизни человека на земле. Не случайно на последних страницах «Царь-рыбы»Автор обращается за помощью к вековой мудрости, запечатленной в Священной книгечеловечества: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами. Время родитсяи время умирать. Время войне и время миру». Но эти уравновешивающиевсё и вся афоризмы Екклезиаста тоже не утешают, и кончается «Царь-рыба»трагическим вопросом Автора: «Так что же я ищу, отчего я мучаюсь, почему,зачем? – нет мне ответа».
2. Язык истиль произведения
Какзакономерна бытовая речь в рассказах о людях или сценах охоты и рыбалки,пробуждающих и азарт и страсть, так закономерна здесь и величавость и торжественность«слова автора», в меру насыщенного старославянизмами и ультрасовременнымисочетаниями. Это две лексические грани одного образа. Они свидетельствуют, чтоавтор не чужд народных представлений об отношении к природе. Пейзаж сам посебе, независимый от героя, словно бы и не существует в повествовании, онвсегда как открытое сердце человека, жадно впитывающее в себя всё, что дает емутайга, поле, река, озеро, небо…
«На речкепоявился туман. Его подхватывало токами воздуха, тащило над водой, рвало оподмытые дерева, свертывало в валки, катило над короткими плесами, опятнаннымикругляшками пены».
Поассоциативным связям, запрятанным в глубине нашей памяти, представляем этуречку, но лирическому герою этого мало, он жаждет передать нам и то, как речка,покрытая туманом, преобразилась в его душе: «Нет, нельзя, пожалуй, назватьтуманом легкие, кисеей колышущие полосы. Это облегченное дыхание земли послепарного дня, освобождение от давящей духоты, успокоение прохладой всегоживого».
Жаждойпроникновения в тайную работу природы, изменяющей мир, сменяется буря чувств,вызванная одной единственной каплей, готовой к падению:
«В глубилесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мягкие шаги. И в небе чудилосьосмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть, иных миров иль«ангелов крыла»?! В такой райской тишине и в ангелов поверишь, и в вечноеблаженство, и в истлевание зла, и в воскресение вечной доброты».
Это такзакономерно для писателя, говорящего тут о бесконечности мироздания и прочностижизни. Это было закономерно и для всей русской литературы, которая исконидумала о капле, образующей океаны, и о человеке, содержащем в себе весь мир, ожизни и смерти в тесном сопряжении с вечностью природы, о человеческом в самомразумном человеке.
Критическихзамечаний о языке «Царь-рыбы» сделано немало, и они появляются и до сих пор.Предела совершенству, как известно, нет; и сам писатель, понимая это прекрасно,возвращается к произведению, шлифует его стиль и язык. Но многие замечания, ксожалению, чаще всего решительно игнорируют специфику астафьевского языка,идущего все-таки из народных глубин, а отнюдь не изобретенного им. Это хорошочувствовал читатель, инженер по профессии, писавший Астафьеву: «Язык этой вещисвоеобразен, смел, иногда кажется, что слишком смел. Но я убежден, что этотолько кажется на первый взгляд. На самом же деле эта смелость словотворчестванужна Астафьеву, без неё не было бы и его. Нужна она и нам, читателям. Ведьстоит только представить, что было бы с языком Астафьева, если исключить этусмелость обращения со словом, эту яркость – какие тогда возникли бы потери?!Нет, яркость астафьевского слова – это призвание, его манера, кстати, манератоже традиционная, хотя и вечно новая, а для нас – это большое истинноенаслаждение…».
Именно:традиционная и вечно новая, потому что все писатели от Пушкина до Твардовскогоприпадали к народным истокам и создавали нечто свое, неповторимое по звучностии красоте. Если исключить из астафьевского текста все необычные инеобщепринятые обороты речи и слова, и этот текст поблекнет, перестанетсуществовать.
3. Образавтора
Образ автораобъединяет все главы произведения. Есть главы отданные только ему, где все отпервого лица, и мы постигаем характер героя, его мировосприятие, его философию,нередко выраженную с публицистическим пафосом, что вызывало недоумения инарекания: дескать, автор хорош, когда он изображает, и плох, когда рассуждает.В самом образе, высказываются оппоненты, должно содержаться «рассуждение»автора: так поступают верные традициям жанра писатели. Тем не менее, нельзя имне возразить: нет числа и примерам вторжения «рассуждающего» автора вобъективированную и достаточно отчужденную ткань романа. В. Астафьев продолжилтрадицию русского романа и даже усилил присутствие автора в произведении.Усилие такого рода по-новому эмоционально окрасило содержание романа, определилоего стилеобразующую основу. «Слово автора» приобрело в произведенииглавенствующую роль.
Прежде всего,перед нами возникает образ искреннего и открытого человека, который рассматриваетсовременный мир сквозь призму прошедшей мировой войны. Стоит прислушаться ктому, как он оценивает повседневный, как бы частный случай – обыденный разбой,учиняемый барыгами-охотниками на реке Сым. Не одних барыг, «шыкалов» касаетсяистребление птиц и зверья, оно проанализировано писателем как принципчеловеческого взаимоотношения с природой:
«Акимзапамятовал, что я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, охкак знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда людираспоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи,проливают кровь. Не ведают они, что, перестав бояться крови, не почитая её,горячую кровь, живую, сами для себя незаметно переступают ту роковую черту, закоторой кончается человек и из дальних, наполненных пещерной жутью времен выставляети глядит, не моргая, низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря».
«Образавтора» в произведении не замаскирован. Ораторский, экспрессивно-публицистическийстрой речи оправдан ясностью и определенностью отношения к жизни, глубинойобобщения частного случая. До возможного предела обнажена легко ранимая душагероя, чем и вызывается безграничное читательское доверие. «Ох как знаю»поставлено на грань «болевого порога», за которой жуть, нечто непереносимое.
Лирическийгерой романа – сам писатель. Без обиняков через восприятие таёжных жителейзатрагиваются вопросы о «проценте правды» в писательских сочинениях. Первая жеглава произведении «Бойе» открывается признанием его в любви к родному краю, кЕнисею. Часы и ночи, проведенные у костра на берегу реки, названы счастливыми,потому что «в такие минуты остаешься как бы один на один с природой» и «Стайной радостью ощущаешь: можно и нужно довериться всему, что есть вокруг…».
Доверятьприроде, её мудрости призывает В. Астафьев. «Нам только кажется, — утверждаетон, — что мы преобразовали всё, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили её,повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Но страху, смятенности своей несмогли ей придать, не привили и враждебности, как ни старались. Тайга всё также величественна, торжественна, невозмутима. Мы внушаем себе, будто управляемприродой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор,пока не останешься с тайгой с глазу на глаз, пока не побудешь в ней и неповрачуешься ею, тогда только внемлешь её могуществу, почувствуешь еёкосмическую пространственность и величие». Бытие планеты ещё не управляетсяразумом человечного человека, оно во власти стихии природных сил. И доверие вэтом случае — необходимый шаг на пути оздоровления отношений человека иприроды. Человечество наконец будет не вредить природе, а беречь её богатства иврачеваться ею.
И так,главное в произведении – облик и образ автора, его внутреннее состояние,позиция, проявляющаяся в почти полном слиянии с миром, о котором повествуется.Два могучих человеческих чувства составляют основу книги: любовь и боль. Боль,временами переходящую в стыд или гнев по отношению к тому, что насилует этужизнь, искажает и уродует её.
Магиейписательского таланта Виктор Петрович Астафьев ведёт читателя за собой неберега родной реки, Енисея, на её притоки, Сурниху и Опариху, в чащобыприречной тайги, к подножию гор, в Игарку и прибрежный посёлок Боганиху, кгеологам и речникам, в рыбацкую бригаду и стан браконьеров…
4.Проблема взаимоотношения природы и человека. Резкое осуждение варварскогоотношения к природе на примере браконьеров
Труднойжизнью живут герои «Царь-рыбы», а природа, окружающая их, сурова, по временамжестока к ним. Вот тут-то, в этом испытании, люди и делятся на тех, длякоторых, несмотря ни на что, она всё равно остаётся любимой матерью, и надругих – для которых она уже не мать, а что-то отчужденное, что-то такое, отчего надо побольше взять. Побольше взять – то есть быть браконьером, и не толькос недозволенной рыболовной снастью, но и усвоить браконьерство как способ всейжизни.
И вот такойтип людей широко представлен в книге В. Астафьева. Игнатьич, Командор, Дамка,Грохотало – браконьеры. В каждом из них мелькает какая-то своя золотинка человеческойлюбви или человеческого достоинства. Но всё это подавляется безграничнымхищничеством, стремлением урвать лишний кусок.
Все «видные»браконьеры вышли в основном из старинного рыбацкого поселка Чуш или оказалисьтесно с ним связанными. В посёлке создан рыболовецкий совхоз, предприятиевполне современное, в нем работает подавляющее большинство чушанцев. Но,несмотря на эту внешне благополучную форму его существования, Чуш, у В.Астафьева, — своеобразная база браконьерства.
Живет впосёлке «пёстрое население», «угрюмый и потаенный сброд». Внешний вид селениянепригляден, он захламлён, рядом течёт речушка с «зловонной жижей», и есть ещё«гнилой прудок», куда сваливали «дохлых собак, консервные банки, тряпьё». Вцентре посёлка была когда-то сколочена танцплощадка, но танцы не привились, и«парк» скоро «оккупировали козы, свиньи, куры». Магазин «Кедр» — самоезагадочное помещение посёлка. Его особенность – он почти никогда не торгует,так как «хозяева» магазина быстренько проворовываются, да на полках его посуществу нет необходимых товаров. Выглядит магазин под стать всему, что есть«приметного» в посёлке.
«Справа, всёна том же яру, над выемкой пересохшего ручья, на вытоптанном взлобке, похожемна могильный холм, насуплено темнело мрачное, свиньями подрытое помещение сзакрытыми ставнями и замкнутыми на широкую железную полосу дверьми, так избитуюгвоздями, что можно принять их за мишень, изрешеченную дробью, — это магазин«Кедр».
В такойтональности изображается и поселковое население. Мужики, пьющие на бревнах уреки в ожидании парохода, молодежь, прогуливающаяся тут же в ожидании всякихнежданных происшествий. Выделяется законодательница чушанской моды одеваться,курить, пить – студентка, приехавшая на каникулы. «На груди девицы, вкусносбитой, бросая ярких зайцев, горела золотая, не менее килограмма весом, бляха…Девицы копытила ногами, бляха подпрыгивала и билась на её груди». Заострения,преувеличения, пренебрежительная окраска слов здесь явно из сатирическогоарсенала. Причем автор по-прежнему не отказывается от прямой оценкипроисходящих событий.
«Завыдающейся студенткой, — продолжает он, — словно на собачьей свадьбе, тащились,преданно на неё взирая, чушанские парни, дальше на подчительной дистанциидержались местные девчонки, более пестро, но не менее ценно одетые. Все курили,смеялись чему-то, а меня не покидало ощущение неловкости от плохоотрепетированного, хотя и правдоподобно играемого спектакля».
С ещё большейнепримиримостью рисуется капитан судна «добывающий» через чушанцев рыбу спомощью бутылки, и Дамка, бродяга и пустомеля, промышляющий рыбой,по-браконьерски пойманной. Картины повседневного быта рыбацкого посёлка стольнеприглядны, что напрашивается вывод, который и сделал автор в прямойпублицистической форме:
«Законы ивсякие новые веяния чушанцами воспринимаются с древней, мужицкой хитрецой –если закон обороняет от невзгод, помогает укрепиться материально, урвать напропой, его охотно приемлют, если же закон суров и ущемляет в чем-то жителейпоселка Чуш, они прикидываются отсталыми, сирыми, мы, мол, газетов не читаем,«живем в лесу, молимся колесу». Ну, а если уж припрут к стенке и не отвертеться– начинается молчаливая, длительная осада измором, тихим сапом чушанцыдобиваются своего: что надо обойти – обойдут, чего захотят добыть – добудут,кого надо выжить из поселка – выживут…».
В подчеркнутолокальной харатеристике поселка Чуш мы узнаем, некоторые черты, проявляющиесяпорой в жизни. Порядки в поселке Чуш, например, порождают «джентльменов удачи»- капитанов-хапуг, браконьеров, девиц с исключительно потребительским норовом,- автор напоминает, что в этих же краях до войны было больше порядка, дамки икапитаны так не обогащались и на развращались, потому что «старательский лов»организовывался: рыбозаводы заключали договора с местными рыбаками, и рыбу уних закупали по ценам несколько выше, чем у колхозных бригад.
Дамкапоявился в Чуше случайно – отстал от парохода. Но «притерся Дамка к поселку…Рыбаки охотно брали его с собой – для потехи. И, притворяясь дурачком,показывая бесплатный «тиятр», он между делом освоился на самоловах, схватилсуть рыбной ловли, обзавелся деревянной лодчонкой… и, к удивлению мужиков, сталдовольно-таки бойко добывать рыбу и ещё бойчее её сбывать встречными ипоперечным людям».
Ещё один типчушанского браконьера, посложней Дамки. Командор умен, деятелен, знающ, потомуболее агрессивен и опасен. Сложность его и в том, что временами он задумывалсяо своей душе, дочь свою Тайку-красавицу любил до самозабвения и готов был длянеё сделать все. Тоска его иногда захватывала: «Проклятая житуха! Не помнит,когда летами вовремя ложился, когда нормально жрал, в кино ходил, жену в утехуобнимал. Ноги простужены, мозжат ночами, изжога мучает, из глаз метляки летят,и пожаловаться некому».
Однакобраконьерничал Командор профессионально, так как урвать побольше и всюду, гдеможно, — смысл его жизни. Он верный сын Чуши и живет по законам поселкаиздавна. Для автора Командор сильный, изворотливый хищник номер один,недостойный сострадания.
«Хищнонаклонившись клювом носа встречь лесному ветерку, Командор развернул лодку,заложив такой вираж, что дюралька легла на борт… Командор жадно облизнул с губи, нахально скаля зубы, пошел прямо на дюральку рыбинспекторов. Он пронессятак близко, что различил недоумение на лицах преследователей. «Ничего сменщик уСемена, ладно скроен и крепко, как говорится, сшит!.. Да-а, это тебе нехроменький Семен с пробитой черепушкой! С этим врукопашную придется, может, истреляться не миновать…».
«Клюв»,«хищно», «нахально скаля зубы», «стреляться не миновать» — вот главные деталиобраза Командора. И хотя он тоскует по иной доле, мечтает уехать в теплые краяи жить спокойно, честно – пусть другого дурака гоняют и стреляют, — любит дочьи по-человечески глубоко страдает, когда её сбила машина, управляемая пьянымшофером, мы испытываем один непреодолимый ужас от целей и смысла Командоровойжизни. Ржа бездуховности съела все лучшее, что продолжало слабо теплиться внем.
В рассказе«Рыбак Грохотало» описан самый бесчеловечный метод добычи рыбы – самоловом,когда до половины её, израненной, исколотой крючками, «уходит в мукахумирать». «Уснувшая же на крючках рыбина, особенно стерлядь и осётр, непригодныв еду…». Разные проходимцы ловят снулую рыбу и продают. Автор восклицает:«Загляни, покупатель, в жабры рыбины и, коли жабры угольно-черны иль сядовито-синим отливом – дай рыбиной по харе продавцу и скажи: «Сам ешь,сволочь!»
Грохотало –бандеровец, когда-то творил черное дело: жег красноармейцев и взят был соружием в руках. Судился, получил десять лет строгого режима, отбыл срок иостался жить в поселке Чуш, почуяв в нем благодатные для себя условия жизни.Это сближение Командора, Игнатьича и прочих разных дамок с такой разновидностьюбраконьеров, как Грохотало, не случайно. Варварское, эгоистически потребительскоеотношение к природе возводится в принцип этим человеком. Обобщения В. Астафьеваприобретают новую емкую направленность, углубляются. Если Дамка показан с некоторойдолей юмора, если в образе Командора ощутимы трагические нотки, то Грохоталоизображается только в сатирическом ключе.
Грохоталозаведовал в Чуше свиноводческой фермой, отменно выращивал свиней, и его имя несходило с доски Почета. Но внутренняя суть его определялась одним: «Кроме салаи себя, Грохотало признавал еще гроши, потому был рвачом». История о том, какон выловил огромного осетра и как его застал на «месте преступления» незнакомыйдо этого инспектор рыбнадзора, выдержана в зло обличительных красках, как самоначало главы о нем. Это – не человек, а глыба, его храп словно якорная цепьперекатывается, лицо залуженное, «все предметы на нем смазаны: ни носа, ниглаз, ни бровей, на нем полностью отсутствует «дыхание интеллекта». Неподозревая, что перед ним инспектор, Грохотало хвастался:
« — Вотзачепыв рыбочку-у! – перехваченным голосом сообщил он и от возбужденияпростодушно загагатал, почесал живот, поддернул штаны, не зная. Что еще сделатьи сказать, он принялся трепетной ладонью обтирать с осетра песок, воркуя что-тонежное, словно щекотал, почесывал молочного поросенка».
Портретчеловекообразного животного с умственной неразвитостью и нравственной пустотой,выполнен в традициях сатирической литературы, то есть с широчайшимиспользованием сарказма, иронии, гиперболы. Его перехваченный голос, трепетнаяладонь, простодушие нежное воркование были бы прямо трогательны, если бы неизвестная нам уже внутренняя никчемность «глыбы», если бы не комическаяситуация – похваляется перед рыбинспектором, если бы не сочеталось все это,наконец, с заведомо снижающей его лик лексикой – «загагатал», «почесал живот»,«поддернул штаны».
В Грохоталоуничтожающего эффекта В. Астафьев достигает всей фактурой образа – черезсоотнесение юмора и гротеска, через утрировку речи и поведения. Авторскоеотношение выражено в описаниях с языковой сатирической экспрессией.
Как-то непо-человечески дико пережило Грохотало свою неудачу с великолепным осетром,которого у него конфисковали. В. Астафьев мастерски передает его состояние:«Грохотало шевельнул горою спины, простонал вдруг по-детски жалобно и сел,озирая потухшими глазами компанию, узнал всех, растворил с завыванием краснуюпасть, передернулся, поцарапал грудь и удалился…».
В удаленииГрохотало во тьму наказанным проявляется так называемая астафьевская «теориявозмездия» за зло, содеянное человеку, обществу, природе, то есть за«браконьерство» в широком смысле. Дамка за недозволенные способы ловапоплатился штрафом, Грохотало – крупной рыбиной им добытой, Командор – гибельюдочери, Игнатьич поймался на расставленные им самим крючки и едва не поплатилсяжизнью.
Мы с каждымгодом убеждаемся на новых и новых фактах, что человечество расплачивается засвое непродуманное, нередко хищнеческое отношение к природе. Мысль о возмездиине за одно конкретное браконьерство Дамки или Грохотало, а за нарушениечеловеком экологического равновесия в природе пронизывает всю книгу В.Астафьева. С наибольшей полнотой она выражена, пожалуй, в главе «Царь-рыба», вистории жизни, потрясения и раскаяния Игнатьича.
5.Символический смыл главы «Царь-рыба», её место в книге
В книге «Царь-рыба»есть рассказ с таким же названием. Видимо, автор придает ей особое значение,поэтому мне хотелось бы подробнее остановиться именно на ней.
Игнатьич — главный герой рассказа. Этогочеловека уважают односельчане за то, что он всегда рад помочь советом и делом,за сноровку в ловле рыбы, за ум и сметливость. Это самый зажиточный человек вселе, все делает ладно и разумно. Нередко он помогает людям, но в его поступкахнет искренности. Не складываются у героя рассказа добрые отношения и со своимбратом.
В селе Игнатьич известен как самыйудачливый и умелый
рыбак. Чувствуется, что он в избытке обладает рыбацким чутьем, опытом предков исобственным, обретенным за долгие годы.
Свои навыки Игнатьич часто использует вовред природе и людям, так как занимается браконьерством.
Истребляя рыбу без счета, нанося природнымбогатствам реки непоправимый урон, главный герой рассказа сознает незаконностьи неблаговидность своих поступков, боится сраму, который может его постигнуть,если браконьера в темноте подкараулит лодка рыбнадзора. Заставляла же Игнатьичаловить рыбы больше, чем ему было нужно, жадность, жажда наживы любой ценой.
Это и сыграло для него роковую роль привстрече с царь-рыбой. Игнатьичу попалась рыба необыкновенной величины. С этогомомента мы полностью сосредоточены на ней, и она для нас так же реальна, как ивсе вокруг. В. Астафьев замедляет ход действия, останавливается и с редкойнаблюдательностью как бы любуется всеми статями рыбины – её величиной, красотойи бунтующей силой. Астафьев очень ярко описывает ее: « Что-то редкостное,первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах её тела, от мягких,безжильных, как бы червячных усов, висящих под ровно состругнутой внизуголовой, до перепончатого, крылатого хвоста – на доисторического ящера походиларыбина…».
Игнатьича поражают размеры осетра, выросшегона одних козявках, он с удивлением называет его загадкой природы. И невольнозадумываешься уже не о конкретном осетре, сидящем на крючке самолова, а очем-то большом, что олицетворено в этой рыбе.
Игнатьич чутьем опытного рыбака понял, чтоодному такую добычу не взять, но одна мысль о брате его возмутила: «Как? Рубитьрыбину на две, а то и на три части! Никогда!» И выяснилось для него самого, чтоон не лучше своего братца, Дамки, недобитого бандеровца Грохотало: «Все хапугисхожи нутром и мордой. Только иным удается спрятать себя, притаиться до поры довремени». Игнатьич из притаившихся: «Чалдонская настырность, самолюбство,жадность, которую он почел азартом, ломали, корежили человека, раздирали начасти».
Кроме жажды наживы, была еще одна причина,заставившая Игнатьича помериться силами с таинственным существом. Это удальрыбацкая. «А-а, была не была!». Царь-рыба попадается раз в жизни, да и то невсякому Якову.
Однако стоило Игнатьичу хлебнуть воды,поймавшись на собственный самолов, как в нем заговорили прозорливые древниеобычаи, идущие от дедов-прадедов, всколыхнулась забытая было вера в бога иоборотней: и подлинную красоту мира он не замечал, и в жизни других людей, вжизни общества участия не принимал, и в гибели юной племянницы, в сущности,вместе с отцом её повинен, и мерзок был, когда любимую Глаху оскорблял…
Все, что было просто житейским, перешло вплан глобальных нравственных проблем; Игнатьич предстал человеком, осознавшисвою скверну, а рыба с её инстинктом материнства и самосохранения –олицетворением самой природы, и их столкновение обрело новое качество – онопревратилось в единоборство Человека и Природы. И постигаем мы это, читаяэпизод, не логикой, а чувством, и наиболее отчетливо в тот момент, когда Рыба,ища успокоения и защиты, уткнулась носом в бок Человека:
«Он вздрогнул, ужаснулся, показалось,рыба, хрустя жабрами и ртом, медленно сжевывала его заживо. Он попробовалотодвинуться, перебираясь руками по борту накренившейся лодки, но рыбаподвигалась за ним, упрямо нащупывала его и, ткнувшись хрящом холодного носа втеплый бок, успокаивалась, скрипела возле сердца, будто перепиливала надреберьетупой ножовкой и мокрым чавканьем вбирала внутренности в раззявленный рот, точнов отверстие мясорубки».
Не о рыбе и её ловце, не о рыбалке, хотя итрудной, идет здесь речь, а о трагедии Человека. С Природой он повязан «однимсмертным концом», который вполне реален при бездумном и безнравственномобращении с нею. Для раскрытия этой «повязанности», этого единства В. Астафьевкак художник находит пронзительной силы образы. В них мысли и чувства неразделимы,слитны и естественны настолько, что мы не сразу замечаем их содержательной,философской направленности, их эстетической действительности:
«Он шевельнулся и увидел рядом осетра,полусонное, ленивое движение его тела почувствовал – рыба плотно и бережножалась к нему толстым и нежным брюхом. Что-то женское было в этой бережности, вжелании согреть, сохранить в себе зародившуюся жизнь».
Здесь говориться не просто о рыбе. В нейкак бы воплощено женское начало природы и самой жизни. И это «жалость» кчеловеку само по себе значительно, ибо говорит нам о месте Человека в жизниПрироды, особенно если он добр и внимателен к ней. Нельзя так же забывать омощи природы о её непознанных тайнах. Потому так величественно звучат в главепоследние аккорды запечатленной писателем драмы.
«Рыба перевернулась на живот, нащупалавздыбленным гребнем струю, взбурлила хвостом, толкнулась об воду, и отодрала быона человека от лодки, с ногтями, с кожей отодрала бы, да лопнуло сразунесколько крючков. Ещё и ещё била рыба хвостом, пока не снялась с самолова,изорвав свое тело в клочья, унося в нем десятки смертельных уд. Яростная, тяжкораненная, но не укрощенная, она грохнулась где-то уже в невидимости, плеснуласьв холодной заверти, буйство охватило освободившуюся, волшебную царь-рыбу».
Игнатьич понял, что этот случай сцарь-рыбой наказание за его дурные поступки.
В этом и проявляется главная мысльрассказа и всей книги: человека ожидает расплата не только за варварскоеотношение к природе, но и за жестокость к людям. Истребляя в своей душе то, чтоприрода закладывает изначально (доброту, порядочность, милосердие, честность,любовь), Игнатьич становится браконьером не только по отношению к природе, но ик самому себе.
Человек — это неотъемлемая часть природы.Он должен жить с ней в согласии, иначе она будет мстить за свое унижение,покорение. Это утверждает Астафьев в своей книге.
Обращаясь к Богу, Игнатьич просит: «Господи!Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она мне!» Он проситпрощения у девушки, которую когда-то обидел: «Прос-сти-итееее… ее-еээээ…Гла-а-аша-а-а, прости-и-и.»
Игнатьич дан объемно и пластично, с темострейшим осуждением, какой определяет в романе многое, если не все. Игнатьич –фигура символическая, он тот самый царь природы, который в столкновении сцарь-рыбой потерпел жесточайшее поражение. Физические и больше всегонравственные страдания – вот возмездие за дерзкую попытку покорить, подчинитьили даже уничтожить царь-рыбу, рыбу-мать, несущую в себе миллион икринок.Оказалось, что человек, признанный царь природы, и царь-рыба связаны у матери-природыединой и нерасторжимой цепью, только пребывают они, так сказать на разных концах.
Может показаться, что Астафьев своимиразмышлениями только еще больше запутал читателя, а не выстроил его мысли, новсе же он дает ответ на непростой вопрос: природа — это храм, где человек неможет хозяйничать по своему усмотрению, он должен помочь этому храмуобогатиться, ведь человек — часть природы, и он призван оберегать этотединственный дом для всего живого.
6. Образы положительных героев. Аким иего судьба
Отличительная особенность романа«Царь-рыба» в том, что в нем полнее, чем во многих современных произведениях,представлен народ и в массе своей, как артель на Боганиде, и в индивидуальныххарактерах, таких как бакенщик Павел Егорович.
Народ у В. Астафьева изображен многомерно,с выделением его контрастирующих характеров и социальных групп, и конфликты егониак не назовешь просто бытовыми. Разве можно примирить Акима и бывшего бандеровцаГрохотало, разве можно поставить рядом Николая Петровича, живущего для семьи,для людей, и Георгия Герцева, индивидуалиста и эгоиста? Невозможно как-тоуравнивать Кирягу-деревягу, Парамона Парамоновича с тремямолодцами-грабителями…
Свободная структура романа позволила В.Астафьеву обратиться к разным слоям общества, то подчиняя их описание какому-товнутри главы развивающемуся сюжету, то изображая несколькими мазкамиэпизодически, то есть предельно кратко, как бы мимоходом, как старухупереселенку, которая не могла и за тридцать лет забыть своего скорбного пути поУгрюм-реке. Сразу видно, что «образ автора» неотделим от людей из той толщинародной, которая ему дорога: он сам из нее вышел. Но ни себя, ни этих людей онне идеализирует, не приподнимает, не романтизирует.
Глава «Уха на Боганиде» — необходимоезвено в раздумьях автора о прошлом и настоящем, в анализе действительности, враскрытии народных характеров.
Кроме Акима и его семьи в главе изображенаартель рыбаков.
Не обычная эта артель: не оседлая и посоставу непостоянная. Не менялись в ней лишь бригадир, о котором ничегосущественного не сказано, приемщик продуктов по прозвищу «Киряга-деревяга»,радист, повариха, акушерка Афимья Мозглякова. О самих артельщиках-рыбакахсказано: «Они вообще были свободны от каких-либо забот, что сказано делать –делают, где велят жить – живут, что выдано есть — едят». А Мозглякова, отбыв«за что-то» пять лет, осталась работать на Севере. Совсем, кажется, необразцово-показательная артель с прочно сложившимися вековыми традициями, а случайная,из года в год текучая, не без всякого рода изъянов, то есть люди в ней разные,есть и озлобленные, от всего отрешенные. И тем не менее именно в такомобъединении сложилась и утвердилась коллективная забота о нуждающихся, и преждевсего о детях. Даже таких людей, несомненно, коснулись веяния века,гуманистические принципы которого они воплощают на деле. Скажи им об ихподлинной человечности, они, пожалуй, и не поймут или не придадут словамникакого значения: для них самих такое поведение стало обыденностью. Изобразивподробно бедствия только одной многолюдной семьи на Боганиде – семья Акима иКасьянки, — писатель сказал о самом главном, что спасало многих от голода, отгибели в первые трудовые годы после войны: «…в Боганиде ещё с войны сохранилсяобычай: кормить всех ребят без разбору бригадной ухой. Выжили и выросли на тойухе многие дети, в мужиков обратились, по свету разъехались, но никогда им незабыть артельного тола. Да и невозможно такое забыть».
Страницы, посвященные ожиданию рыбаков,приготовлению ухи, ужину за общим столом, — образец изобразительности, онимогут украсить любую хрестоматию. Все так плотно, объемно и крупно, что действительноневозможно забыть. Какой-то Тугунок, нескладный, с палец мальчишечка, первымполучающий вою порцию из огромного котла, безраздельно захватывает нашевнимание, словно нет сейчас ничего важнее того, как он, обжигаясь изахлебываясь, будет есть свою уху. А как вдруг тут возвысилась — другого словадля нее и не подобрать – славная девчушка Касьянка. Она первая безотказнаяработница, кухарка и официантка, для малышей наставница и мамка, вернаяхранительница боганидских обычаев живое олицетворение идеальных норм морали, которымиона руководствуется с детской непосредственностью. Даже фронтовикуКиряге-деревяге она давала разумные советы и была едва ли не единственной наБоганиде его заступницей и утешительницей в горькие часы, она же обшивала,обмывала и кормила его. «Затем в Боганиде и есть Касьянка, чтобы всем вовремяпригодиться и помочь… Легкая, беленькая, порхала по берегу Касьянка от котла кстолу, от стола к котлу, что метляк, что птаха малая, и уж после, когда всебыли у дела, все заняты едой, оглядев застолье заботливым взглядом, тыкаласьдевчушка с краю стола, ела торопливо, но опрятно, готовая в любой миг вскочить,поднести чего иль выполнить чью просьбу».
С не меньшей тщательностью обрисован и самКиряга-деревяга. Был он снайпером на войне, награжден медалью. Но пропил еёКиряга однажды в тяжелую минуту и страшно казнил себя за это. В остальном –прекраснейший человек, рачительный хозяин артельного дела, один из столповгуманнейшей традиции на Боганиде. Любил детей и души не чаял в Касьянке. Ранениеу него тяжелейшее, трудно переносимое, потому он и искал облегчения в вине.Война окончилась, но продолжала преследовать людей, этим и объясняетсяавторская печаль и боль, когда он с добрым юмором рассказывает о своем собратефронтовике.
В художественной ткани главы заметна та жеэкспрессия и напряженность, что и в лирических главах, но здесь явноепреобладание эпических форм. Мир на Боганиде предстает в объективномпреломлении, он чуть-чуть описателен, всегда зрим и пластичен. Поселок – это«десяток кособоких, до зольной плоти выветренных избушек, сплошь одноконных, самбарными крышами, затянутыми толем, хопающим на ветру». Создан поселок для рыбнойловли, потому и сообщается, что «рыболовецкая артель прибывала в Боганиду ещёпо снегу, готовила снасти, конопатила и смолила лодки, наводники, делала весла,чинила рыбоприемный пункт». И место, где стоит поселок, изображено вделовито-спокойных тонах: «Песчаная коса отлога, до блеска промытая водой,зализанная волнами, сплошь утыканная вешалами для сушки неводов, спокойно,лениво вытягивается от мыса реки». И жизнь одной женщины, ставшая на какое-товремя центром главы, прослежена тщательно от начала до конца. Имени мы её незнаем. Мать семерых детей от разных отцов, и – все. Она дочь долганки ирусского. Удивительный характер рассмотрел в жизни В. Астафьев и выцепил его стаким искусством, что мы верим каждому его слову.
Да, дети у неё от разных отцов, от техсамых рыбаков-артельщиков, кого случайно из года в год забрасывало в поселок.Но слова осуждения — ветренка и прочее – не прилипали к ней. Она, по точномуопределению всех, «была и осталась девочкой-подростком по уму и сердцу».Доброта – её всепоглощающее качество. Доброта до обезоруживающей простоты.Работала она резальщицей в сезонные месяцы, трудно добывала дефицитную тогдамуку, но беззаботно спускала её со своими «касьяшками» в две-три недели. В этисытные дни к ней заходили кто хочет – угощайся. Все обычные домашние деладавались ей с трудом, но ради семьи она преодолевала все, всему обучилась. «Чемуучить её не надо было, так это легко, беззаботно весело любить ребятишек и всехживых людей», потому-то она и сохранила всех семерых «даже в самые голодныезимы». Одно слово – Мать. Стихия безотчетного материнства, как в природе,подчеркнута в ней. Стоило ей послушаться «разумного» совета – избавиться товосьмого ребенка, как она сразу же погибла. Понятие «природа-мать» неожиданно исвоеобразно конкретизировано в этой безымянной женщине. Мы не можем незаметить, что от нее, естественно бесхитростной, самоотверженной труженицы,идет внутренняя красота Касьянки, Акима, которые сохраняют её потом, как бы некорежила жизнь.
В. Астафьев и в этой главе остается веренсебе. Его проза бесстрашна, она не боится контрастов, так называемого«внеэстетичного» нагнетания подробностей и всяких бытовых мелочей. Ну зачем,кажется, ему нужна «пропрелая вонька нора» или «рты с кровоточащими от цингидеснами», подчеркнутая дважды «томительная слюна» и «липкая слюна»?
Попробуем, однако, вслушаться в этисочетания в контексте, и убедимся, что они на месте и что вся сосредоточенностьТугунка на миске, на пережитом им голоде, воспроизведенном здесь с такимиподробностями, нужна для того, чтобы никто не забыл о голоде и войне, оголодных Тугунках, где бы они ни были:
«Задохнувшийся от запаха ухи и от того,что вся ему вкуснятина зацепилась, напрягшийся темечком – не запнуться бы, неупасть, Тугунок мелконько перебирал ногами, загребая песок драной обувкой,правясь к артельному столу, а руки ему жгло горячей миской… Рот мальчишки переполнилсятомительной слюной от зверушечьего нетерпения, скорее хватить пищи, захлебнутьсяобжигающим варевом, откусить кус хлебушка… Темнеет у малого человека в глазах:немеет нёбо, и липкая слюна не держится во рту — скорее, скорее к столу, но такжжет руки миской, так жжет – не удержать! Ой, не удержать! Уронит! Сейчасуронит!..»
Не сама по себе существует такаяизобразительность, она одухотворена, как и в других главах «Царь-рыба»,сверхзадачей: сказать правду о социальном бытии народа, вскрыть истинные истокиего нравственной силы, позволить человеку оглянуться и подумать о своембудущем. «Уха на Боганиде» — это гимн коллективным началам в жизни любогообщества. А образы Павла Егоровича, Николая Петровича, Парамона Парамоновича,Киряги-деревяги, Старшего и Матери, все вместе взятые, есть поэма о доброте и человечности,не умозрительной, не словесной, а той, что разлита реально в народе инеприметно и свято воплощается им в деяниях и поступках.
Когда мы думаем о Касьянке и Акиме,вскормленных артельной ухой, мы не можем не помнить, что они с детствавпитывали в себя эти коллективистские трудовые навыки, эти гуманистическиепринципы, эти этические нормы. Об Акиме и Георгии Герцеве справедливо говоряткак о противоположных типах. Они вызвали наибольшее количество критическихзамечаний, вокруг них возникла дискуссия.
«Кризис в отношениях между человеком иприродой, — говорил читатель-ученый, — возник главным образом по вине людейтипа Гоги Герцева. Это, в общем, очевидно. Труднее понять иное, что и Аким неявляется тем типом человека, который сможет спасти человечество от угрозыэкологического кризиса. Конечно, он благороден в своем отношении к природе, онпочти обожествляет её, поклоняется ей. Однако и у него нет с нею взаимодействия– в том смысле, что он не может понять всю сложность системы экологическихвзаимосвязей».
Если говорить точнее, далеко не одинГерцев повинен в экологическом кризисе. И сводить образ Акима к дилемме, сможетили не сможет понять он всю сложность экологических взаимодействий, вряд ли правомерно.Аким – обыкновенный человек. И надо думать, общество наше состоит и будетсостоять в ближайшем будущем не только из ученых, но как рез из таких обыкновенныхлюдей, без благородного отношения которых к природе это будущее невозможно ипредставить. Да и сама наука, в конечном счете, внедряет в жизнь своипрогрессивные идеи не без такого массового участия людей.
Критик Ю. Селезнев односторонне оцениваетего: «Аким – «дитя природы», он – её герой, имеющий силы проявить себя только вконкретной, узкой сфере. Характер же эпохи, потребности ситуации требуют отгероя быть не «мальчиком, но мужем» во всех сферах жизни. А на такую роль«акимы», как мы понимаем, в том качестве, в котором являет их нам нашалитература, не способны». Снова Акиму и «акимам» предлагают не ту роль, какуюони занимают в жизни и какими представлены в произведении В. Астафьева. Аким нетолько – «дитя природы» (видимо, в некоем узком понимании, ибо все мы – детиприроды), но еще и представитель самых массовых и пока что необходимых профессий– охотник, рыбак, шофер, слесарь, моторист… Только летчиком ещё Аким не бывал,но надеется попробовать. И где бы он не работал, это всегда был трудответственный и с полной самоотдачей. Вспомним, с какой самоотверженностью иизобретательностью заставил он работать вконец запущенный вездеход.
Не получил Аким образования, не приобрелбольших знаний. Это беда многих из военного поколения. А вот трудился он честнои разные профессии приобретал с малых лет, потому что нелегкое выпало на егодолю детство. И на просто работал, а радовался, что сам зарабатывает на хлеб, материпомогает. И был он наблюдателен и пытлив, быстро постигал, как какая рыба себяведет, как к ней лучше приспособиться. Его рыбацкий труд, когда артель навсегдапокинула поселок и «касьяшки» с матерью одни остались, стал совсем недетским,надсадным и изнурительным.
Аким рано начал понимать мать, случалось,укорял её за беспечность, но любил и про себя думал о ней с нежностью: «Ну чеговот с ней сделаешь?» Его мысли о матери необычны для подростка, выделяютсячуткостью и глубиной:
«Спит у костерка мать, улыбается чему-то.Снова и снова дивуется парнишка тому, что вот эта женщина или девочка… взялавот и произвела его на свет, дурня такого! Подарила ему братьев и сестер,тундру и реку, тихо уходящую в беспредельность полуночного края, чистое небо,солнце, ласкающее лицо прощальным теплом, цветок, протыкающий землю веснами,звуки ветра, белизну снега, табуны птиц, рыбу, ягоды, кусты, Боганиду и все,что есть вокруг, все-все подарила она! Удивительно до потрясения!»
Выразительно запечатлен процессформирования миросозерцания у подростка. Он постигает красоту мира и величиематери, подарившей ему этот мир. Потрясение, испытанное им, посещает не каждогочеловека.
Мать умерла молодой. Как Аким страдал,когда подъезжал к родной, но уже пустой Боганиде! И как по-своему осмыслилслово «мир», запомнившееся ему нарисованным на косынке матери.
«Разве забудешь мать в морошковом платье,как, гремя половицами, сорванными с гвоздей, откаблучивает она, прикрывая роткосыночкой, а на косыночке порхают голуби, и то исчезает, то появляется слово«мир», и не надо ломать голову, что оно означает; мир – это артель, мир – этомать, которая, даже веселясь, не забывает о детях…»
Такова основа «философии жизни» Акима, егонравственных принципов, о которых он сам говорил, как бы оправдываясь:«Культуре я учился на Боганиде, да на «Бедовом», да среди шоферни». На самомделе это была высокая культура чувств трудового человека.
Аким заботится о заболевшем ПарамонеПарамоновиче, становится в нужную минуту нравственной опорой для Петруни.Петруня – напарник Акима по геологической партии, забулдыга и ругатель, номастер на все руки. Случайно и нелепо он погиб на охоте. Его смерть Акимпережил как личную трагедию. Для каждого человека найдется у Акима сочувствие.Даже начальника партии Аким «жалел», потому и согласился работать на разбитомвездеходе: безвыходное положение – надо выручать. Но полнее всего раскрылсяАким в дни, когда спасал Элю, гордую женщину, по вине Герцева оказавшуюся втайге. В этом случае он выложил всего себя, ни о чем не жалея: «Главное –человека спасти». Женщина погибала от болезни и истощения.
До этого события мы знали, что Аким ковсему был приспособлен, почти все умел делать. Здесь же мы увидели, как он,преодолевая слабость, заставлял себя работать. Свойственное ему трудолюбие инравственная чистота слились воедино, и он совершил подвиг самоотвержения радиспасения другого человека.
Большая сцена отъезда из зимовья, когдаАким с трудом поставил Элю на ноги, и невольного возврата – одна из лучших вромане. В ней Аким сделал нечеловечески тяжелую, героическую попытку вырватьсяиз плена зимней тайги едва не замерз. В эти погибельные часы и молилась Эля,обращаясь «не к небу, а к нему, мужчине», который «во веки веков был опорой изащитой женщине». А сам «бог», по определению критика, в этот момент «одолелслабость, поднялся, постоял на карачках, увязив руки в снегу. Оскалившись отболи, скуля по-собачьи, он выкачал себя из снега, пополз из-под дерева на четверенькахдо синеющего следа». А когда Аким привез Элю в ту же опостылевшую им избушку,она, возмущенная, отхлестала Акима по обмороженному лицу с криком: «Гад! Гад!Гад! Ты куда меня привел? Я к маме хочу! К маме! В Москву!» «Бог» не выдержал,ругаться начал, но все-таки сделал то, что считал нужным, что подсказывала емусовесть. Определять «философию» героя следует не по словам, вырванным изконтекста всей сцены, а по логике развития характера.
Заключение
Было бы непростительной узостью трактовать«Царь-рыбу» в чисто экологическом плане, лишь как произведение, ратующее засохранение окружающей среды. Природа важна для В. П. Астафьева постольку,поскольку она необходима для людей, для их тела и души. Его главная задача –человек. Тот человек, который ему дорог и близок, которого он знал с детства,которого вновь встретил в своей недавней поездке по родным местам. «Перемениласьмоя родная Сибирь, и все переменилось, — заключает свое повествование писатель.– Все течет, все изменяется! Так было. Так есть. Так будет». Выдержит ли толькосибирская природа, и выросший на ее лоне простодушный северный человек?..
Позднее В. Астафьев так определял сутьсвоего произведения: «Всем строем своей повести я хотел сказать читателю:настало время хранить, а еще вернее – охранять природу. И если нельзя нетратить, то делать это надо с умом, бережно… Тут, как нигде, со всейнаглядностью ясно, что защита природы – это глубоко человеческая задача, еслихотите, это защита, самого человека от нравственного саморазрушения…»
Вопрос этот в книге открыт, так как ответна него в силах дать только жизнь. Но он поставлен, сформулирован, потому чтотревожит писателя.
«Царь-рыба» — чистый родник поэзии.Припадая к нему, впитываешь в себя те благородные нравственные идеи, которыенесет это произведение, и незаметно становишься чище и прекраснее.
Эта книга проста и ненавязчива. По меретого, как меняется герой, меняемся и мы. Я нашла книгу, которая запала мне вдушу.
Список литературы:
1. Агеносов В. В. Человек имирозданье в лирико-философском романе В. Астафьева «Царь-рыба» // Агеносов В.В. Советский философский роман. – М., 1989
2. Высоцкая В. Человек и природа. Поповествованию в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба» // Литература. – июнь(№ 24).– с. 14-15
3. Гончаров А. Творчество В. П. Астафьевав контексте русской прозы 1950-1990-х годов. – М., 2003
4. Жуков И. «царь-рыба»: человек,история, природа – тама произведения В. Астафьева. – В кн.: Жуков И. Рождение героя.– М., 1984. – 301с. – с. 202-213
5. Курбатов В. Миг и вечность:Размышления о творчестве В. Астафьева. – Красноярск, 1983
6. Ланщиков А. П. Виктор Астафьев:Право на искренность / А. Ланщиков. – М.: «Сов. Россия», 1975. – 96 с. – с.45-51
7. Лейдерман Н. Крик сердца(Творческий облик В. Астафьева) – В кн: Русская литература XX века в зеркале критики:Хрестоматия для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений / сост. С. И. Тимина,М. А. Черняк, Н. Н. Кякито. СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Изд.центр «Академия», 2003. – 656 с. – с. 385-389
8. Молчанова Н. А. Повествование врассказах В. Астафьева «Царь-рыба» — В кн: Советская литература. Традиции иноваторство. – Л., 1981. – 216 с. – с. 164-175
9. Селезнев Ю. В преддверии героя. –В кн.: Селезнев Ю. Мысль чувствующая и живая. – М., 1982. – 350 с. – с. 267-278
10. Яновский Н. Н. Виктор Астафьев:Очерк творчества. – М.: Сов. писатель, 1982. – 272 с. – с. 124-137