Место Библии в русской поэзии XVIII века

Содержание
Введение
1. Место Библии в русскойлитературе XVIII века
2. Переложения псалмов врусской литературе XVIII века
3. Библейские сюжеты иобразы в интерпретации русских писателей XVIII века
Заключение
Примечания
Литература


Введение
Долгое времяв отечественном литературоведении бытовало мнение, что русская литература XVIII века, литература эпохирусского Просвещения, была социальной, гражданственной и сатирической. Первостепенное значениеотводилось социально-политической доминанте в творчестве писателей, что мешалообъективному анализу их художественного наследия. Обращаясь к переложениямпсалмов, исследователи продолжали акцентировать внимание на ихпафосно-гражданском звучании. Этот подход явственно прослеживается в трудах А.В. Западова«Державин»,«Ломоносов», «Поэты 18 века», где творческое наследие поэтов ограничиваетсяпроизведениями патриотическими, сатирическими и гражданственными. Так, например,Державина исследователь считает исключительно поэтом-сатириком: «Современникиугадывали конкретные намеки многих стихотворений Державина, как быприобретавших тем самым характер злободневных фельетонов. Сатирическоедарование Державина, его склонность к поучениям отыскали широкий выход в этихстихах» [1, с. 210]. В естественнонаучных и торжественных одах Ломоносоваученых также находил обличительное начало: «Резко и зло спорит Ломоносов сцерковниками, беспощадно высмеивает неразумные обряды, доказывает вредность ихс позиций науки. Перо его чертит сатирические рисунки, голос исполнен сарказмаи негодования». А такая важная составляющая, как переложение псалмов илидуховные оды в творчестве Ломоносова и Сумарокова вообще оставлены безвнимания. «Христианские догмы были совсем чужды Ломоносову, – безапелляционноутверждает А.В. Западов, – и вопросы об отношении человека к богу, оназначении земной жизни, о так называемом «спасении души» его не интересовали ине нашли никакого отклика в произведениях. Не религиозные цели преследовалЛомоносов, занимаясь переложением псалмов, и не для культовых нужд предназначалисьего стихи» [1, с. 47]. Западов отразил общую для советского литературоведениятенденцию подменять понятия сугубо духовные естественнонаучной терминологией: «Время,пространство и движение персонифицируются и рассматриваются как атрибуты бога, являющегосяв данном случае синонимом природы» [1, с. 256].
Подобныйподход обнаруживается и у И.З. Сермана. В своих работах «Державин»,«Литературная позиция Державина», «Русский классицизм» он подробно исследуетсвязь творчества Державина с произведениями Ломоносова, Сумарокова,Тредиаковского, анализирует традиции Державина, продолженные в русской поэзии XIX в. Но при этомвнимание уделяется гражданским мотивам в лирике поэта, но пласт лирики духовнойпри этом остается совершенно незатронутым.
Тем самым, создавалосьвпечатление, что русская литература XVIII века – некая отдельная литература, вне духовныхтрадиций древней русской литературы и последующей литературы XIX в. Однако сегодня,когда полным ходом идет процесс переоценки литературных явлений, нельзя неотметить, что литература XVIII века – это звено в единой цепи великой русскойлитературы, духовно-религиозной по преимуществу.
Большоевнимание проблеме «христианство и литература» стало уделяться в начале 90-х гг.Значительный вклад в определение значения религиозно-нравственногомировоззрения в поэтическом творчестве русских стихотворцев, его значимости длясветской литературы содержится в работах М.М. Дунаева, Л.Ф. Луцевича,В.А. Котельникова, П.Е. Бухаркина. «В настоящее время, – отмечает М.М. Дунаев,– осмысление русской культуры вне ее отношения к христианству, библейскимистокам является неполным». [2, с. 148]. П.Е. Бухаркин, продолжая этумысль, добавил: «…Изучение словесных памятников религиозной жизни можетпрояснить как творчество того или другого писателя, духовно-нравственные поискикакой-либо эпохи, так и общие пути русского самосознания» [3, с. 5].
Отражениетекстов Псалтыри в русской литературе исследует Л.Ф. Луцевич в своихработах «Псалтырь в литературе» и «Псалтырь в русской поэзии». Исследовательпрослеживает влияние Псалтыри на тексты художественных произведений поэзии ипрозы XVII–XX в. как отдельную проблему.
Однако,несмотря на все увеличивающееся количество исследований, проблемавзаимоотношения христианства и русской литературы далека от своего разрешения.Особенно много вопросов возникает по поводу места Библии в русской литературе XVIII в. Историческиепреобразования, сдвинувшие с места патриархальный уклад России, отразились, впервую очередь, на литературе, которую, по мнению М.М. Бахтина, «…нельзяизучать вне целостного контекста культуры. Литературный процесс есть неотторжимаячасть культурного процесса» [4, с. 12].
Такимобразом, актуальность исследования продиктована возникшим в последние десятилетияинтересом к философско-нравственным и религиозным аспектам в русскойлитературе, требующим переоценки сложившихся в отечественном литературоведениипредставлений о художественном процессе как отражении общественно-политическойи социальной действительности.
Е.М. Мелетинскийв монографии «Поэтика мифа» отмечает, что эпоха Просвещения включала в себяпроцесс демифологизации: «Просветители XVIII века заняли поотношению к мифологии негативисткую позицию, как к плоду невежества и обмана» [5, с. 13]. В результате этогопроцесса библейские образы и сюжеты становились своего рода иллюстративнымматериалом. Однако нельзя не отметить, что религиозно-библейское влияние нарусскую литературу XVIII в. более сложно и многообразно.
Научнаяновизнапроблемырецепции Библии в творчестве русских поэтов-классицистовобусловлена возможностью вскрыть дополнительные аспекты вопроса о национальномсвоеобразии русской литературы 18 века.
Цель даннойработы: исследовать рецепцию Библии в творчестве русских поэтов-классицистов.
Цельопределяет следующие задачи:
1. Выяснитьместо Библии в общественной и литературной жизни XVIII в;
2. Провестисравнительный анализ переложений псалмов Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковскогои Державина.
3. Изучитьинтерпретацию библейского текста в творчестве Тредиаковского;
4. Рассмотретьинтерпретацию библейского текста в стихотворении А.П. Сумарокова;
5. Рассмотретьинтерпретацию библейского текста в стихотворениях Ломоносова;
6. Рассмотретьрецепцию библейского текста в духовных стихотворениях Державина.
7. Определитьстепень преобразования библейского текста в поэзии Г.Р. Державина, А.П. Сумарокова,М.В. Ломоносова и В.К. Тредиаковского.
Цель и задачиопределили структуру работы. Она состоит из введения, трех глав и заключения.
В первойглаве «Место Библии в русской литературе XVIII века» прослеживаетсяисторически сложившееся значение Библии и Псалтыри для русской литературывплоть до рассматриваемого периода, раскрывается своеобразиеконкретно-исторического момента, анализируется место Библии в эстетическойсистеме классицизма.        Во второй главе «Переложения псалмов в русскойлитературе XVIII века» рассматривается влияние Псатлыри на русскую поэзию эпохиклассицизма и выясняется степень преобразования текста. В третьей главе«Библейские сюжеты и образы в интерпретации русских писателей XVIII века»исследуетсяинтерпретация поэтами-классицистами библейских тем, сюжетов и образов. Взаключении представлены основные выводы из работы.
Результатыисследования были апробированы на студенческой региональной научно-практическойконференции «Студенческая наука-2009».
Общий объемработы составляет 75 страниц. Список использованной литературы составляет 55 источников.


1. Место Библии в русскойлитературе XVIIIвека
Известно, что русская литература родилась вместе с письменностью, аписьменность пришла на Русь вместе с Книгой Книг – Библией. Исследователи утверждают,что первая полная церковно-славянская Библия появилась только в 1499 году вНовгороде. Она стала самой цитируемой книгой в древнерусской литературе. Нозадолго до этого времени существовала обширная литература, наполненнаякороткими цитатами из Библии.
Библия сгодами стала главной книгой русской литературы: по ней ребёнок учился не толькограмоте, но и христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности.
«Русская культура– «запечатленная» печатью тысячелетий: крещением в Православии. Этим иутвердилась духовная сущность русского народа, его истории и просвещения, – утвердилИ.С. Шмелёв. – Наша литература – тоже «запечатленная»: онаисключительно глубока, «строга», как, быть может, ни одна из литератур в мире,и целомудренна. Она как бы спаивает-вяжет Землю с Небом. В ней почти всегда – «вопросы»,стремленья «раскрыть тайну», попытки найти разгадку мировых загадок,поставленных человечеству Неведомым: о Боге, о Бытии, о смысле жизни, о правдеи кривде, о Зле-Грехе, о том, что будет там… и есть ли это там?.. Русская литература – не любование «красотой», не развлекание, не услужениезабаве, а именно служение, как бы религиозное служение» [6, с. 544,545, 548].
Таково мнениеШмелева, и не только его, о русской литературе вообще. Но какую же роль играетБиблия, православие в литературе и вообще в культуре 18 века? Чтобы ответить наэтот вопрос нам необходимо рассмотреть в целом эпоху, определить умонастроения,вспомнить исторические и культурные процессы, происходившие в ней.
В историюмировой культуры XVIII век вошел как эпоха больших идейных иобщественно-исторических сдвигов, острейшей борьбы с феодально-монархическимиустоями и религиозным догматизмом. Распространение материалистическогомировоззрения и утверждение духа свободолюбия нашли яркое отражение вфилософии, науке, литературе, в просветительской деятельности крупнейшихфилософов, ученых, писателей этого времени – Дидро и Гольбаха, Вольтера иРуссо, Лессинга, Гёте и Шиллера, Ломоносова и Радищева.
XVIII век былвеком переломным. Происходило изменение отношения к человеческой личности. Нарубеже 17–18 вв. произошла смена культурных ориентиров и источников влияния.Так, главным культурным ориентиром становится западная Европа. Процессевропеизации начался с середины XVII в., причем ключевым событием быликультурные реформы. В XVII в. же в Москву приехали киевские старцы – первыерусские западники, осуществившие реформу книг, благодаря ним в России появилосьстихотворство и драматургия. В середине XVII в. по польскому приказу вМоскве начались переводы европейских романов. Европеизация началась с освоенияпольской, французской, немецкой литературы.
Процессосвоения западноевропейской культуры был назван трансплантацией (Лихачев).«Освоение западной культуры проходило более болезненно, чем византийской.Русская культура забыла период ученичества. Большая часть XVIII в. ушла наученичество» [7, с. 99]. Сначала трансплантация происходила равномерно ицеленаправленно, однако в Петровскую эпоху трансплантация – стихийна, поэтомукультура начала XVIII в. несколько хаотична. Византийская культура нехотела сдавать свои позиции. Древняя русская литература не умерла вместе сдревней Русью, хотя ее читателями оказались в основном низы. Произошласекуляризация русской культуры, что отразилось и в смене жанровых систем.Пришли стихотворные сатиры, оды, драм жанры, комедии, трагедии, элегии,идиллии. То есть, в XVIII в. господствуют поэтические и драматическиежанры. Изменяется также представление о самом характере творчества об отношенииавтора к литературному труду: происходит индивидуализация авторского сознания.Постепенно происходит профессионализация писателей, появляется массоваялитература, русская литература ускоренно развивается: то, что пережилаевропейская литература 250 лет, русская литература прошла за 100 лет.
С другойстороны, в России XVIII век – время очень противоречивое. «Жестокая петровскаяреформа ломала старые традиции, сокрушала устоявшиеся формы искусства, литературы,ломала социальные структуры» [8, с. 14]. По верному наблюдению И.И. Виноградова,Пётр сознательно стремился к тому, чтобы оборвать все связи со старой Россией.Но «старая Россия» это, прежде всего, – Святая Русь, то есть превознесение всознании народа идеала святости над всеми жизненными ценностями. С этимпонятием русская идея была связана искони, и стоит за ним нечто болеезначительное, нежели идея национальная, географическая или этническая. «СвятаяРусь, – отметил С.С. Аверинцев, – категория едва ли не космическая. Было бы нестерпимо плоским понять это как выражение племенной мании величия; втом-то и дело, что ни о чем племенном здесь речи, по существу, нет. У СвятойРуси нет локальных признаков. У неё только два признака: первый – быть внекотором смысле всем миром, вмещающим даже рай, второй – быть миром под знакомистинной веры» [9, с. 39–41]. В петровское время разорванное сознание«просвещённой» верхушки общества начало всё отчетливее разделять Бога иЦерковь. «Если Богу кто-то ещё воздавал хвалу и славу, то в Церкви видели почтиисключительно силу косную, противящуюся прогрессу и всем новым веяниям времени»[2, с. 20].
Петровскаяэпоха по самой сути происходящего в культурной жизни нации и страны соотноситсяс европейским Ренессансом. А Ренессанс (будь то европейский или российский)связан с окончательной секуляризацией культуры.
Это времябыло сопряжено было с окончательным утверждением так называемого научного типамышления, мировоззрения. Своеобразие исторического развития России проявилось ив том, что, не успев вступить в новую для себя эпоху, она тут же испытываетмощное воздействие просветительских идей, тогда как в Европе их развитие сталозакономерным итогом процесса весьма длительного. «Вся эта вынужденная инавязанная спешка привела к некоторой суетности, смешению понятий, когдаодновременно вынуждены были утверждать себя жизненные начала и более архаичные,и ещё только зарождающиеся. Причины начали смешиваться со следствиями, и всёусугублялось развивавшимся в части образованного общества своего родакомплексом неполноценности, раболепием перед Западом, поскольку многим русскимначинало казаться, будто Россия слишком отстала от Европы и вечно вынужденадогонять её» [10, с. 29].
«Что вообщеесть Просвещение? Это не свойственное прежде русской культуре понимание истины,– пишет Дунаев. – Это признание за позитивистской наукой способности датьконечное толкование мироздания. Это обожествление и признание всесильностичеловеческого разума. Это идеологическое обоснование революционногоПреображения мира» [2, с. 79].
Точно икратко смысл Просвещения выражен в рационалистической «Энциклопедии символов»,вышедшей на исходе XX столетия в Германии (и без задержки переведённой на русскийязык): «В век Просвещения малопонятный бог был спущен с небес. В XVIII веке было провозглашено:бог там, где разум и человеческие силы, а не на небе» [11, с. 179].
В литературек этому был предназначен особый творческий метод отображения действительности,именуемый классицизмом Классицизм возник в Европе, во Франции XVII столетия, в эпохустановления и расцвета абсолютной монархии – что естественно, закономерно.Классицизмом этот метод назван из-за его внешней ориентированности наклассическое искусство Античного мира: не только основные принципы аристотелевскойпоэтики, но и темы, сюжеты писатели классицизма обильно заимствовали у античнойлитературы, хотя и не ограничивались одними заимствованиями. Крупнейшимтеоретиком классицизма был поэт Буало, среди наиболее значительных фигурвыделяются в классицизме драматурги Корнель, Расин, Мольер. Нельзя обойти ипросветительский классицизм XVIII века, отмеченный прежде всего теоретической ихудожественной деятельностью немецкого драматурга Лессинга. В России мы можемуказать из значительнейших – имена Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского,Державина, Фонвизина.
«Читателюпостсоветского периода проще всего понять классицизм, если он вспомнитособенности социалистического реализма, поскольку два этих творческих метода наудивление сходны между собою: прежде всего оба откровенно идеологичны и поэтикусвою строят на основе вполне отчётливой схемы, определённой особенностямиидеологии, в их основу положенной» [2, с. 83].
В классицизмевсё подчинено, как уже говорилось, идеям (царственности, прославлениюгосударства, прежде всего монарха (как главного носителя идеи – в соцреализмеон заменен партией), воспеванию славы государства, жертвенных подвигов во имягосударства. Ломоносов писал об этом без обиняков в стихотворении «Разговор сАнакреоном»):
Хоть нежностисердечной
И любви я нелишен,
Героев славойвечной
Я большевосхищен [12, с. 3].
Любовь кгосударству, «чистейшая страсть», никакими корыстными помыслами не замутнённая,ставилась в классицизме выше всего, главное – выше индивидуальных интересов,личных привязанностей, частных эмоций.
Понятие государстваподменило собою понятия родины и отечества, ценности духовные. С. Булгаковтак раскрыл смысл любви человека к родине, связи с родиной: «Родина естьсвященная тайна каждого человека, так же как и его рождение. Теми жетаинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лономатери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, онсвязан через родину и с материю-землёй и со всем Божиим творением. Человексуществует в человечестве и в природе. И образ его существования дается в егорождении и родине» [13, с. 204].
Главенстводолга перед государством над всеми прочими стремлениями и чувствами – утверждавшеесяклассицизмом последовательно и безусловно – апеллировало прежде всего к разумучеловека, и это как нельзя полнее совпадало с просветительским рационализмом.Рассудок признаётся главным средством самосовершенствования человека, общества.К нему обращается прежде всего писатель-классицист. Отсюда вытекает и дидактизмлюбого классицистического произведения, наличие в нем любых поучений,рассуждений и т.п.
Персонажиклассицистического произведения всегда являются выразителями одной отвлечённойидеи, в их характере всегда можно отметить односторонность, схематизм,отсутствие развития, что так контрастно отличает их от реалистических созданий.Справедливо сопоставление, сделанное Пушкиным: «У Мольера Скупой скуп – итолько, у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. УМольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря, принимаетимение под сохранение, лицемеря» [14, с. 91].
Классицизмсоздает иерархию языкового материала, воплощённую в известной теории «трехштилей». Высокий, средний и низкий штили обязаны соответствовать уровнютемы и предмета изображения.
Кроме того,необходимо заметить, что «ломка старых традиций сопровождалась острымцерковно-религиозным кризисом, жестокими преследованиями старообрядцев,значительным усилением скептицизма, материалистических тенденций, различногорода хаотически-анархической мистики» [15, с. 21]. Противоречивое время,но если бы не было этого времени, то не было бы всей замечательной культуры XIXи XX веков в России.
Какую же рольв литературе этого сложного периода играла Библия? Как уже было сказано, вXVIII веке на Западе отношение к ней у многих писателей стало негативным. Еслив ХVI-ХVII веках были такие поэты как Мильтон, Гроций, Вондел и другие, тоXVIII век – это век скептиков или же создателей новой мифологии типа Жан ЖакаРуссо, мифа о том, что все было прекрасно до тех пор, пока не пришлатехническая цивилизация, или что человечество неукоснительно и обязательно идетвперед, к прогрессу.
Однако длярусской мысли и для русской литературы все это было не так просто. Произошлостолкновение, произошла встреча многовековой исконной веры и новой науки,которая пришла в Россию, условно говоря, вместе с Ломоносовым и его окружением.
Кроме того,возникли новые социальные воззрения: если в прежние времена сословное делениебыло жестким, исконным (в высшем сословии можно было только родиться), то спетровского времени, когда появились многочисленные парвеню, люди, вышедшие изнизов (к примеру, Меншиков и др), когда появляется новое дворянство, не имевшеезнатных предков, все меняется. Одним из первых на это реагирует поэт АнтиохКантемир.
АнтиохКантемир был большим знатоком Библии. Вместе со своим учителем И. Ильинскимон составил первую в России симфонию к части Библии (симфония, иликонкорданция, – словарь, по которому можно найти в Библии любое слово).
Кроме того,Кантемир опирался на библейское учение о человеке в развенчании сословногочванства. Для него это чванство было совершенно неоправданным, потому чтоБиблия учит, что человеческий род един. Вот слова Кантемира:
Адам дворянне родил, но одно с двух чадо
Его сад копал,другой пас блеюще стадо;
Ной в ковчегес собой спас все себе равных
Простых земледетелей,нравами лишь славных;
От них мы всесплошь пошли, один поранее
Оставя дудку,соху, другой – попозднее
[16, с. 88].
То есть здесьотрицается роковое значение происхождения: все люди происходят от Адама, апотом – от Ноя.
«СамоСвященное Писание стало откровенно осмысляться в ту эпоху на уровне античныхмифов, что отразилось в искусстве, – и тем было задано направление в осмыслениивероучительных истин христианства» [15, с. 22].
Бог началосмысляться (повторимся вновь) в чисто человеческих категориях.
«Просветительский,свободомыслящий разум есть разум нездоровый, оторванный от целостной жизни, отдуховного преемства, и поэтому для него закрыты горизонты бытия. Этот разумникогда не был в состоянии понять тайны истории, тайны религиозной жизнинародов, и он исказил науку XIX и XX веков», – утверждал Бердяев [17, с. 433].
Можносказать, что при Екатерине II «любая культурная деятельность, в том числепоэтическая, являлась прямым участием в созидании государства» [18, с. 145].Поэзия «концентрировала в себе почти всё содержание духовной жизни нации» [19,с. 15]. Поэты того периода обретали нравственную основу в Библии. Избравдля поэтических переложений текст Псалтири, они стремились выразить в духовныхпеснях индивидуальное созерцательное начало. «Ведь переложения псалмов, – пишетЛ.Ф. Луцевич, – гораздо более «личны», более «индивидуальны» по своемусодержанию, по тематике и эмоциональному строю, чем оды торжественные. Впереложениях псалмов беседа с Богом легко превращается в жалобу на врагов, насвои несчастья, бедствия и неприятности. В переложениях псалмов вполне уместноразвитие любой темы – от самой отвлеченно-философской до глубоко личной,частной» [13, с. 59].
При всехпереворотах в сознании, которые произошли, при всей переориентировке назападное мировоззрение, литературно-общественное сознание второй половины XVIIIвека все же было сильно традиционной православной духовностью. В это времярусская литература еще «пользовалась одним с Церковью языком, не уходила далекоот церковных стен» [2, с. 27]. Это позволяло светской культуре в целомпитаться и наполняться «духовным огнем и глубоким христианским чувством, явновыделяющими отечественную словесность среди европейских секуляризованныхлитератур нового времени» [20, с. 23]. У многих писателей возникаетдуховная потребность в выражении своих чувств именно в формах, близких кмолитвам и псалмам. «Обращение, например, Г.Р. Державина и А.Т. Болотовак форме «литературной молитвы» указывает на «запасы» духовной тоски дворян тойэпохи (последней четверти XVIII века) по Богу, по молитве. Но при всем том онипоют свои «псалмы» точно не от себя лично, а от лица многих. Их духовная поэзияявно следует традиции ветхозаветных псалмопевцев. Но «псалмы» литераторов лишьтоска по псалмам, по настоящему славословию Богу – по молитве. Они плачут освоем сословии молитвою человека, отпадшего от близкого богообщения. Их стихи «общественны».Они наполнены позывом пробудиться и вознести песнь к Богу. Державин горел всвоих духовных стихах молитвенным восхищением делами Божьими, именем Божьим,величием, премудростью Его. И Г.Р. Державин, и А.Т. Болотовзанимали близкую позицию в своих духовных стихах. Главною темою их являлся всеже не покаянный тон, а хвалебный, благодарственный Богу – Творцу. Через это иххристианский голос был обращен к современникам. И первое, к чему они звали, –очнуться от земного, перестать воздавать хвалу не Творцу, а твари, не вечноживому, а тленному» [21, с. 186]. Такая духовная позиция писателей и ихэстетическая ориентация в своем творчестве на образцы текстов СвященногоПисания органично вписывалась в общий православный контекст эпохи.
Однако поэтыне ограничивались переложениями Псалтири, обращаясь и к иным библейскимтекстам, причем, избирая не только путь интерпретации, а излагая своисобственные мысли, чувства, свое мнение. Библейские образы встречаются,например, в торжественных образах Ломоносова и Сумарокова, в стихотворенияхТредиаковского. Несомненными достижениями в этой области являются оды «Бог» и«Христос» Г.Р. Державина.
 
2.Переложения псалмов врусской литературе XVIII века
 
Псалтырьзанимала главенствующее положение в православном богослужении, была основнымпособием при обучении грамоте. Специфика Псалтыри в том, что она являетсясобранием молитв, обращений к Богу верующего человека, не находящего в мирууспокоения. На протяжении не менее двух столетий это была самая популярная врусской поэзии книга Ветхого Завета. В неослабевавшем пристрастии к песнопениямДавида осуществлялась связь новой русской поэзии с ее силлабическим прологом, сXVII веком, с духовными песнопениями, стихами-молитвами и первыми переложениямипсалмов [20, с. 7].
Оказавшись уистоков формирования новой русской литературы, поэты избрали стиль Псалтыриобразцом одического жанра. Подтверждением этому служит «поэтический турнир»Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, и то, что практически все поэты XVIIIвека ставили переложения псалмов первыми в своих собраниях сочинений.Закладывая основы дидактической поэзии на русской почве, Сумароков, Херасков идр. черпали вдохновение в строках Священного Писания.
Стараясьприблизиться не только к смысловой, но и к поэтической стороне псалмов,переводчики экспериментировали с текстом. «Добиваясь гармоничного сочетания,единства смысла формы, поэтам XVIII века приходилось учитывать особенностипостроения Псалтыри, поэтическая форма которой основывается на метрическойорганизации стиха» [22, с. 13–14].
Обращение кПсалтыри как к источнику поэтического вдохновения не случайно. Обычайперелагать Святые книги идет из Испании с IV века. Псалмы, написанные наеврейском языке стихами, побудили в XVII веке к первому русскому поэтическомупереводу псалмов Симеона Полоцкого. «Литературная форма Псалтыри такженаходится в русле общего развития ближневосточной лирики (Например, псалом 104-ыйблизок к египетским гимнам солнцу эпохи Эхнатона), но выделяется своим резколичностным характером; бог из объективной силы становится, прежде всего, соучастникомчеловеческих излияний» [10, с. 63].
Перелагателивыступали в нескольких ипостасях «Это и поэт прославляющий творца, и, главное,человек определенной биографии, судьбы, нравственного эмоционально-волевогосклада, в котором выделены мужество, стойкость, верность своему призванию», – пишет В.А. Котельников[23, с. 33]. Размышляяо мироздании, нравственном законе, человеческой сущности, поэт постоянносоотносит общепризнанные взгляды со своими собственными, и это приводит кпроявлению в тексте собственно автора, что явно прослеживается в духовнойлирике XVIII века. Переход от биографической личности поэта к воплощениюлирического переживания не всегда возможен. В XVIII веке чувства автора, какправило, синтезировались, духовно обогащались и переходили в разрядобщечеловеческих качеств.
Степеньподобия образа автора и лирического героя обуславливается
близостью психологического портрета, биографии, взглядов на жизнь, но при этом«восприятие лирического героя требует учета его эстетической «разыгранности» – егонеразделенности с автором и неслиянности, несовпадения с ним», – замечаетБройтман [24, с. 143].
Яркимпримером подобного творчества являются переложения псалмов Ломоносова. Вообщеже среди всех доступных Ломоносову сфер культурной деятельности поэзия егозанимает особое, исключительное место. К.С. Аксаков в середине прошлоговека отмечал: «Ломоносов был автор, лицо индивидуальное, первый, восставший каклицо из мира национальных песен, в общем национальном характере поглощавших индивидуума;он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире, с него началась новаяполная сфера поэзии, собственно так называемая литература» [25, с. 62].
Ломоносовстремился «поставить стиль в зависимости от содержания, язык – от темы», с этимтребованием был полностью согласен и Сумароков [26, с. 340]. Поэтому всвоих духовных одах, где высокое, духовное содержание Псалтыри доминирует,Ломоносов использует средства «высокого штиля». «Такая сознательная попыткапродемонстрировать собственное стилистическое оформление переложений псалмовпри характеристике их лингвистического материала позволяет выделить, с однойстороны, нормативные языковые средства церковнославянского языка, а с другой – архаичныеявления для норм церковнославянского языка эпохи XVIII века, которые встречаютсяв текстах Ломоносова и характеризуют высокий слог его переложений» [27, с. 169].При этом ориентация на церковнославянский язык вполне понятна, так как именноон, как уже указывалось, определяет границы «высокого штиля» ко времениломоносовской реформы «штилей».
Заслуга поэта и состоит в том, что он сумел сохранить в своихпереложениях дух библейских заповедей и «высокий слог» Псалтыри. Вместе с тем,ломоносовские переложения – «не точный перевод славянского текста, а егопоэтическое переосмысление, отдельные места, которые он передает по-своему,развёртывая и как бы поясняя сказанное в оригинале, кое-что добавляя от себя»[28, с. 70]. После удачного дебюта в состязании переложения псалма №143 в1743 году (об этом будет рассказано ниже), вплоть до 1751 года (т.е. всю Iполовину XVIII века), Ломоносов часто обращался к Псалтыри. Однако полностьюпереложить Псалтырь он не рискнул, ему удалось закончить только 8 переложений:
1743 г. – переложение 143, 145 псалмов
1747 г. – переложение 14 псалма
1748 – 49 гг. – переложение 103 псалма
1749 – 51 гг. – переложение 1, 26, 34, 70 псалмов.
Позднее наособое достоинство ломоносовских переложений обратил внимание А.С. Пушкин,отметивший, что «сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг – сутьего лучшие произведения» [29, с. 110].
В сравнении с похвальными, духовные оды Ломоносова отличаютсякраткостью и простотой изложения. Язык духовных од лаконичен и лишен всякогорода «украшений».
Некоторые издуховных од Ломоносова стали «кантами», т.е. народными песнями, и пользовалисьпопулярностью не только в XVIII, но и в XIX в. Особенно был известен 145-йпсалом, начинавшийся словами «Никто не уповай вовеки // На тщетну властькнязей земных» [12, с 127].
В духовныходах – стихотворных переложениях Библии – Ломоносова наиболее отчетливопрослеживаются две темы: восхищение гармонией, красотой мироздания и гневноеобличение гонителей, недоброжелателей поэта. В «Переложении псалма 103» мы читаем:
Да хвалит духмой и язык
Всесильноготворца державу,
Великолепие иславу,
О боже мой,коль ты велик!
Одеян чуднойкрасотой,
Зарейбожественного света,
Ты звездыраспростер без счета
Шатру подобнопред собой
[12, с 108].
Биографичнавторая тема, представленная в переложении 26-го псалма. В нём поэт жалуется насвое раннее сиротство и одиночество: «Меня оставил мой отец // И мать ещев младенстве». Затем он обращается к Богу с просьбой защитить его от врагов:
Меня в сейжизни не отдай
Душам людейбезбожных,
Твоейдесницей покрывай
От клеветанийложных
[12, с 93].
Здесьнеобходимо отметить, что среди парафразов Ломоносова есть как переложения,которые, по сути, не являются вольными, т.е., поэт просто интерпретирует текстПсалтыри в стихотворную форму. Это, например, переложение того же 26 псалма,которое хотя в какой-то мере созвучно судьбе поэта, тем не менее точносоответствует по смыслу библейскому тексту:
Господь,спаситель мне и свет:
Кого яубоюся?
Господь самжизнь мою блюдет:
Кого яустрашуся?
Во злобеплоть мою пожрать
Противныустремились;
Но злой советхотя начать,
Упадши,сокрушились
[12, с. 93].

В оригинале:«Господь просвещение мое и спаситель мой, кого я убоюся? Господь Защитительживота моего, от кого устрашуся? Внегда приближатися на мя злобующым, ежеснести плоти моя, оскорбляющии мя, и врази мои, тии изнемогоша и падоша» [30,с. 53].
Или:
Хоть полкпротив меня восстань,
Но я неужасаюсь.
Пускай врагивоздвигнут брань;
На богаполагаюсь
[12, с. 93].
В оригинале:«Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще восстанет на мя брань, наНего аз уповаю» [30, с. 53].
Даже присамом неглубоком анализе подобных переложений можно с уверенностью сказать, чтоавтор старается здесь четко придерживаться сходства с образцом. Подобнымпримером также может служить переложение псалма 1, которое начинается так:
Блажен, кто кзлым в совет не ходит,
Не хочетгрешным в след ступать,
И с тем, ктов пагубу приводит
В единомместе заседать.
Но мысль иволю подвергает
Закону Божиюво всем,
И точно оныйсоблюдает
Во всемтечении своем
[31, с. 16].

Длясравнения, начало псалма звучит так: «Блажен муж, иже не иде на советнечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но взаконе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь» [30, с. 13].Разница между фразой «поучится день и нощь» и практически синонимичными ейстроками, кажется, разумеется, несущественной.
Требуется, однако,заметить, что в начальной редакции первая строфа переложения псалма 1 читаласьтак:
Блажен, кто кзлым в совет не ходит,
Не хочетгрешным в след ступать
И с тем, ктов пагубу приводит,
В суде единомзаседать
[31, с. 16].
Существованиеэтого варианта показывает, как близко соотносил Ломоносов переложения псалмов сокружавшей его обстановкой. Известно, что комната секретаря Канцелярии Академиинаук Шумахера называлась «судейской». «В суде едином заседать» с тем, кто тебя«приводит в пагубу», преследует и теснит, – с Шумахером Ломоносов отказывался.Намек был настолько ясен, что в печатном тексте его пришлось заменить ипоставить: «В едином месте заседать». Но и эта строка передавала внутреннююболь Ломоносова, вынужденного иной раз крепиться и молчать в «совете злых», гдепредседательствовал и ждал от него «согласных мыслей» Шумахер.
Средипереложений псалмов Ломоносова несколько особняком по своему мажорному тону стоитпсалом 14-й, кстати сказать, единственный, для которого поэт применилчетырехстопный хорей. Пожалуй, «нежность» этого размера, что оспаривалТредиаковский, повлияла на общее течение стиха и придала ему естественнуюлегкость:

Господи, ктообитает
В светломдоме выше звезд?
Кто с тобоюнаселяет
Верьхсвященный горних мест?
[31, с. 24]
Далее воригинале идет перечень качеств, необходимых праведнику для поселения в «горнихместах». Ломоносов переводит его с исчерпывающей точностью. Сделать это емубыло тем более легко, что, по всей вероятности, думал он в это время и о себе,и о своих противниках:
Тот, ктоходит непорочно,
Правдузавсегда хранит
И нелестнымсердцем точно,
Как устами,говорит
[31, с. 24].
Заметим, чтосам Ломоносов в некоторой степени чувствовал себя связанным необходимостьюблизко придерживаться оригинала. Историку В.Н. Татищеву,советовавшему ему продолжать переложения псалмов, Ломоносов отвечал (27 января 1749 г.),что хотя совет этот ему «весьма приятен», но существует препятствие, а именно:«Я не смею дать в преложении другого разума, нежели какой псаломские стихи впереводе имеют» [32, с. 89].
Однако уЛомоносова есть парафразы, которые до некоторой степени опровергают его жесобственное изречение. На первый взгляд, мы можем поставить в ряд своихпредыдущих примеров еще одно переложение: довольно близко к тексту переложен настихи псалом 103. Однако здесь поэт дает уже большую волю своей художественнойфантазии; это можно заметить, если как следует вчитаться в строчки парафраза исамого псалма:

Да хвалит духмой и язык
Всесильноготворца державу,
Великолепие иславу,
О боже мой,коль ты велик!
Одеян чуднойкрасотой,
Зарейбожественного света,
Ты звездыраспростер без счета
Шатру подобнопред собой.
[12, с. 96]
Сравним стекстом Псалтыри: «Благослови душе моя, Господа. Господи Боже мой, возвеличилсяеси зело, во исповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеялся светом яко ризою,простираяй небо яко кожу» [30, с. 106].
Нетруднозаметить, что при сохранении основного направления библейского текста, егоидейной и смысловой направленности, Ломоносов здесь избирает уже путь некогопреобразования псалма. Например, он применяет исключительно свои поэтическиесравнения, чего в переложении псалма 26-го заметно не было. «Одеялся светом якоризою», «Одеян чудной красотой, Зарей божественного света» – налицо явнаяпоэтическая переработка текста Псалтыри, в отличие от переложения псалма 26,где, повторимся, строки библейского текста просто переводились в стихотворнуюформу, причем построчно, едва ли не слово в слово, без всяких дополнительных иотличных от оригинала сравнений или метафор. Вот еще один пример: «простираяйнебо яко кожу» – эта короткая строчка из Псалтыри соотносится в стихотворномпреложении с великолепным сравнением «Ты звезды распростер без счета Шатруподобно пред собой».
Таким образом,в этом парафразе мы уже имеем дело с творческим переосмыслением псалма.Содержание, смысл его при этом не меняется, но в переложении появляютсяхудожественные обороты, не свойственные библейскому тексту.
Ты землютвердо основал,
И длянадежныя окрепы
Недвижныположил заклепы,
И вечнунепреклонность дал.
[12, с. 96]
В Псалтыри:«Основаяй землю на тверди ея, не преклонится в век века» [31, с. 106]. Нио каких «заклепах» речь, разумеется, не идет.
Но для чегоже Ломоносов начинает отступать от прямого библейского текста и вводитьсобственные художественные средства? Ответ прост: выбор делается в сторонумузыкальности, мелодичности стиха. Парафраз псалма 103 куда более мелодичен,чем предыдущий, псалма 26.
Гоголь считал отличительной чертою русской поэзии «стремление как бы унестись куда-то вместе со звуками» [33, т. 3, с. 369]. Ломоносов был первым, у кого это качество проявилось: ни его предшественники (Феофан Прокопович, А.Д. Кантемир), ни его современники (Тредиаковский, Сумароков), ни один из поэтов нового поколения (М.М. Херасков и др.), – никто вплоть до появления Державина не мог соперничать с ним в этом отношении.
Причем, возвращаясь, так сказать, на грешную землю, ломоносовский дух не забывал о тех высотах, на которых он побывал, – ему, если воспользоваться словами Е.А. Баратынского, было «памятно небо родное» [34, с. 69]. И эта память подвигала его на такую поэтическую смелость, которая оказывалась доступной, как выяснилось впоследствии, только величайшим нашим лирическим гениям – Державину, Пушкину, Тютчеву, Лермонтову… Ломоносов по-своему интерпретирует текст псалма уже не только в плане формы, но и в плане содержания. Тенденция к этому намечается уже в том самом переложении псалма 103. Кроме своих художественных средств поэт наполняет его подробностями, идущими от него непосредственно:
Ты повелелводам парами,
Всходить,сгущаяся над нами,
Где дождьрождается и снег
[12, с. 96].
 
Верность источнику очевидна, но заметны и особенности, внесенные поэтом-северянином и естествоиспытателем. Пока что это не более чем подробности, не в коей мере не противоречащие смыслу библейского псалма, а только дополняющие его. Но Ломоносов в своих переложениях идет дальше подробностей.
 
Склони, Зиждитель, небеса,
Котись горам, и воздымятся.
Да паки на земли явятся
Твои ужасны чудеса.
 
И молнией Твоей блесни,
Рази от стран гремящих стрелы,
Рассыпь врагов Твоих пределы,
Как бурей, плевы разжени.
 
Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой.
Ты с тверди длань простри высокой,
Спаси меня от многих, вод
[12, с. 96].

В этомпереложении псалма 143 Ломоносов позволил себе незначительный вроде бы, почтинезаметный отход от подлинника. Но как значительны последствия! Ведь вподлиннике стоит: «моих врагов», и стоит не прямым текстом, узнать обэтом мы можем лишь контекстуально: «Блесни молнию, и разнежеши я, посли стрелыТвоя, и разнежеши я. Посли руку Твою с высоты, изми мя и избави мя от водмногих, из руки сынов чуждих…» [30, с. 106]. Автор ветхозаветного текстапросит отмстить врагам, нанесшим обиду и вред ему. «Ломоносовский геройпрямо называет тех, с кем он борется, врагами самого зиждителя: это твоивраги, я веду с ними смертельную борьбу; ты должен вступиться, ибо, хоть я иродствен тебе своею нравственной и духовной природой, во мне бьетсячеловеческое сердце, оно может не выдержать, жизни моей может не хватить, чтобыпобедить зло; «Простри длань», «Спаси меня», – говоря это, я не своего прошу,но твое отстаиваю; мне не защита, а правда нужна» [20, с. 64].
Напомним, чтов Библии слова этого песнопения принадлежат израильскому юноше Давиду,готовящемуся к бою с филистимлянином Голиафом. Ломоносов же в то времяподвергался яростным нападкам со стороны немцев-академиков во главе с И.Д. Шумахером,и переложение стиха исполнено ядовитого подтекста: «Меня объял чужой народ»,«Вещает ложь язык врагов», «Избавь меня от хищных рук // И от чужихнародов власти».
Есть мнение,что переложение и написано-то было, когда он содержался под караулом [35, с. 123].История его создания вкратце такова.
Как мыпомним, Ломоносова арестовали 27 мая 1743 года. Затем, 8 августа, он заболел, ивследствие болезни содержание под стражей при Следственной комиссии было емузаменено домашним арестом, под которым он находился уже до конца января 1744 года,когда вышел указ Сената о его освобождении. Таким образом, на гауптвахте онпробыл около двух с половиной месяцев. А между тем, 31 августа канцелярияАкадемии наук выпустила распоряжение напечатать книгу «Три оды парафрастическиепсалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждый одну сложилособливо». Авторами этой книги были Ломоносов, Тредиаковский и молодойСумароков. Так что промежуток от 27 мая по середину или конец августа – наиболеевероятное время работы Ломоносова над своим вариантом переложения, ибо доареста никаких упоминаний о подготовке названной книги или об отдельныхломоносовских попытках переложить 143-й псалом не сохранилось.
Основной спормежду Ломоносовым, Тредиаковским и Сумароковым шел охудожественно-выразительных возможностях различных стихотворных размеров.Ломоносов и принявший в ту пору его сторону Сумароков считали ямб наиболееподходящим для важных материй размером. Тредиаковский же совершенно справедливополагал, что «ни которая из сих стоп сама собою не имеет как благородства, таки нежности, но что все сие зависит токмо от изображений, которые стихотворецупотребляет в свое сочинение» [36, с. 243].
Этоттеоретический спор попытались решить посредством своеобразного поэтическогосостязания. Все трое переложили 143-й псалом русскими стихами (Ломоносов иСумароков – ямбом, Тредиаковский – хореем). Так появилась книжка «Три одыпарафрастические», в предисловии к которой Тредиаковский, назвав имена «трехстихотворцев», умолчал о том, «который из них которую оду сочинил». Ответить наэтот вопрос предлагалось читателям: «Знающие их свойства и дух, тотчас узнаютсами, которая ода через которого сложена» [37, с. 5]. Несмотря на то, чтов теории Тредиаковский оказался гораздо ближе к истине, чем Ломоносов(последний несколько лет спустя тоже попробовал переложить один псалом хореем),на практике в 1743 году безусловную художническую победу одержал Ломоносов. Егопереложение 143-го псалма лаконичнее, торжественнее, по духу гораздо ближе кдревнему подлиннику. Именно от ломоносовского переложения 143-го псалма беретсвое начало мощная традиция русской философской и гражданской лирики – традицияпереложения псалмов, представленная в дальнейшем именами Державина,поэтов-декабристов, Н.М. Языкова и др.
В своем местемы уже приводили отрывок из ломоносовского переложения 143-го псалма, а именно –тот, где звучит тема врагов. С этой точки зрения, библейский текст удивительноточно совпадал с общим настроением Ломоносова в период наибольшего ожесточенияего схваток с академическими противниками. Но совпадение тут прослеживается нетолько чисто биографическое, событийное. При чтении этого произведениянеобходимо учитывать еще и тот стремительный взлет научной мысли Ломоносова, тоэтическое раскрепощение его сознания, то высокое напряжение патриотическойидеи, – короче, тот небывалый духовный подъем, который он переживал в 1741–1743годы и который нашел свое воплощение в диссертациях, заметках и поэтическихсочинениях.
Если сравнитьпомещенные под одной обложкой стихотворения Ломоносова, Сумарокова иТредиаковского, то можно легко убедиться в том, что ломоносовская вариация набиблейскую тему выгодно отличается от соперничающих с нею благородством иестественностью интонации, выдержанностью и гармонией стиля и, скажем так,торжественно-весомым немногословием (в переложении Ломоносова – 60 строк,Сумарокова – 66, Тредиаковского – 130). Все это не в последнюю очередьобъясняется духовным самостояньем Ломоносова, которое к этому времени уже былоим обретено.
Идущиевначале размышления о суетности и бренности существования людей, погруженных вюдольные заботы, передаются тремя поэтами по-разному, и в том, как онипередаются, видно, что все трое находятся на разных ступенях духовногоосвобождения.
ВотСумароков, более всего озабоченный мимолетностью и хрупкостью человеческойжизни, скорой погибелью «нашей красоты»:

Правительбесконечна века!
Кого Тыпомнишь! человека.
Его днесьвек, как тень преходит:
Все дни егоесть суета.
Как ветерпыль в ничто преводит,
Так гибнетнаша красота.
Кого Ты, Творче,вспоминаешь!
Какой Ты прахднесь прославляешь!
[37, с. 24]
ВотТредиаковский, в самое сердце пораженный мыслью об абсолютной ничтожности ислабости человека перед творцом:
Но смотря моюна подлость
И на то, чтобедн и мал,
Прочих видяверьх и годность,
Что ж ихжребий не избрал,
Вышнегосудьбе дивлюся,
Так глася, всебе стыжуся:
Боже! кто я,нища тварь?
От кого ж ипорожденный?
Пастухомопределенный!
Как? О! какмогу быть Царь?
[37, с. 17]
И вотЛомоносов, озабоченный не хрупкостью живой красоты или «подлостью»,«бедностью», «малостью» человека, а именно суетностью и тщетой жизни, в которойотсутствует смысл и нет даже малейшего поползновения к его отысканию, в которойвсе однообразно и пусто:

О Боже, чтоесть человек,
Что ты емусебя являешь,
И как его тыпочитаешь,
Которого толькраток век?
Он утро,вечер, ночь и день
Во тщетныхпомыслах проводит;
И так всяжизнь его проходит,
Подобно какпустая тень
[37, с. 31].
Но главноеотличие Ломоносова от его соперников заключается в том, что он не включаетсвоего героя в число людей, проводящих жизнь «во тщетных помыслах», как этоделают Сумароков («гибнет наша красота») и Тредиаковский («Боже! кто янища тварь?»). Он собеседует, а не простирается ниц. Он свободнее и какпоэт и как человек. Впрочем, здесь Ломоносов точно следует подлиннику.
Но далее, когда речь заходит о врагах героя (и его «народа святого»), Ломоносов «позволяет себе нечто такое, такую творческую дерзость, что просто диву даешься, а духовное пространство, отделяющее его от Сумарокова и Тредиаковского, становится огромным, просто непреодолимым для них» [35, с. 201]. Как было отмечено выше, Ломоносов сумел в перелагаемый псалом вложить и свои собственные переживания, свое возмущение хозяйничавшими в Петербургской Академии наук реакционерами, по большей частью иноземцами:
 
Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою;
Скрывают в сердце злобный ков
[37, с. 32].

Вот геройпризывает «зиждителеву власть» на землю, чтобы сокрушить врагов:
Склони,Зиждитель, небеса,
Коснисьгорам, и воздымятся,
Да паки наземли явятся
Твои ужаснычудеса.
И молниейтвоей блесни,
Рази от странгремящих стрелы,
Рассыпьврагов твоих пределы,
Как бурей,плевы разжени
[37, с 32].
 
Мягко и незлобиво звучат с этими строфами стихи Сумарокова:
 
Не приклони к их ухо слову:
Дела их гнусны пред тобой,
Я воспою тебе песнь нову,
Взнесу до облак голос мой
И восхвалю тя песнью шумной
В моей Псалтыре многострунной
[37, с. 14].
 
Тредиаковский также довольно мирно описывает врагов псалмопевца:
 
Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
И избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны,
И волов стада породны…
[37, с. 25]
Мнение К.Н. Лебедевапо этому вопросу таково: «…самостоятельность Ломоносова сказалась в этомстихотворении вполне. Ощущение мощи своего духа, который в состоянии «однимвзглядом охватывать совокупность всех вещей», ясное понимание самобытности того«дела», которое он намерен «петь», сознание абсолютной новизны тех истин,которые открыты его внутреннему взору – все это наполняет Ломоносова радостью ижеланием поделиться с людьми тем многим, что есть в его душе» [35, с. 203].
Поэты XVIIIвека, сочинявшие «три оды парафрастические псалма 143», казалось бы, «особливо»решали одну и ту же задачу, поставленную умом, – показать достоинство того илииного стихотворного размера, но у каждого из них получилось сочинение,своеобразно открывающее, прежде всего, их личный опыт духовного делания иобщения с Богом.
Говоря опереложениях псалмов, нельзя не упомянуть наследие, оставленное намТредиаковским– безусловный авторитет не только в литературеXVIII века, он оказывал плодотворное и благотворное влияние на русскуюсловесность и в XIX столетии. Державин признавался: «Правила поэзии почерпал яиз сочинений Тредьяковского» [38, т. 3, с. 38]. Пушкин в 1834–1835 годах так обозначалместо автора «Тилемахиды» в отечественном литературном процессе: «Тредьяковскийбыл, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические играмматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложенииобширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучениеТредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старыхписателей» [14,т. 6, с. 433]. То, чтолитературное наследие В.К. Тредиаковского было востребовано в первойполовине XIX века, свидетельствует замечание Н.А. Полевого, сделанное в1833 году: «И теперь есть у нас современники Ломоносова, Сумарокова, Карамзина,даже Тредьяковского – не по летам, но по духу, по сущности своих созданий, посвоему образованию, направлению, даже по языку» [39, с. 171].
Тредиаковскийоставил нам полное переложение Псалтыри.
В 1743 г.по инициативе Сумарокова, были изданы «Три оды парафрастические из псалма 143»,авторы – Ломоносов, Сумароков, Тредиаковский. Это поэтическое состязание, окотором нами уже упоминалось, для Тредиаковского стало началом работы надпереложением псалмов. Работу над полной Псалтырью Тредиаковский начал в 1750 г.,а закончил в 1753 г. Святейший Синод одобрил переложение Тредиаковского,однако книга так и не вышла. При жизни Тредиаковского были опубликованы лишьдесять переложений псалмов. Переложения Тредиаковского исполнены духовноговоодушевления, поэт не только глубоко чувствовал поэтичность Псалтыри, но, исамое главное, боговдохновенность псалмопевца. В предисловии к своемупереложению полной Псалтыри Тредиаковский писал: «Итак, пламень горящий кПсалмам во внутренности моей, почел я за некоторое тайное мне побуждение к семупереложения делу, а почетши так, и преложил, при Божиим поспешествовании, всеПсалмы лирическим стихом…».
Хвалите Богаза святыню,
Хвалите запространство сил,
Хвалите делза благостыню,
Хвалите, чтоих утвердил
[36, с. 156].
Этопереложение псалма 150, написанное поэтом в 1753 г., выполнено довольноблизко к тексту оригинала. В Псалтыри: «…хвалите его во гласе трубнем, хвалитеего во Псалтыри и гуслех, хвалите его в тимпане и лице, хвалите его во струнахи органе…» [30, с. 233].

Хвалите вгласе труб и сличий,
Хвалите вгуслях вы Того.
Хвалите влике и в тимпане,
Хвалите звонав красоте,
Хвалите вструнах и органе…
[36, с. 156]
Очевидно, чтоТредиаковский старается в этом переложении держаться как можно ближе кбиблейскому тексту. Поэт практически не использует собственных художественныхсредств, ограничиваясь теми оборотами и приемами, которые имеются в текстепсалма: он, например, сохраняет единоначатия строк. Таким образом, переводпсалма 150 является, в сущности, точной передачей текста Псалтыри, с которой мыуже столкнулись при анализе переложения псалма 26 Ломоносовым.
Несколькоиным образцом деятельности Тредиаковского по переложению «Песен Давида»является, например, парафраз псалма 6. Начинается он так:
О! не ярости во время,
Господи, мя обличи;
Зол же всех за тяжко бремя
И за многое тех племя
В казнь не в гневе повлачи.
Но помилуй попремногу
Изнемогшаго меня:
Кости страждут муку срогу,
Покажи к цельбе дорогу,
Боже! вопиюстеня.
[36, с. 14]

В Псалтыри:«Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене.Помилуй мя, Господи, яко немощен есть, исцели мя, Господи, яко смятошася костимоя» [30, с. 20]. Здесь налицо не просто дословная передача в стихотворнойформе текста Псалтыри, а некоторое творческое переосмысление его. В переложенииэтого псалма, в частности, выявляется манера Тредиаковского, определившаяся ужев 1743 г. при участии поэта в своеобразном творческом соревновании, окотором уже говорилось.
Тредиаковскийне просто передает в стихах текст Псалтыри – он развивает каждую из строчекоригинала. Это не просто художественная переработка, свойственная Ломоносову-тоесть, привнесение своих художественных средств (хотя, несомненно, впереложениях Тредиаковского есть и это); это не отступление от прямого текста иинтерпретация его соответственно собственным мыслям (что характерно для того жеЛомоносова) – это именно развитие, продление, продолжение мыслей, которая несеткаждая строка «Песен Давида». Например, один из стихов псалма 6, звучащий воригинале так: «Отступите от мене, вси делающии беззаконие, яко услыша Господьглас плача моего» [30, с. 20] – звучит у Тредиаковского так:
Отступите прочь, лукавцы:
Богом вопль услышан мой.
Отступите все тщеславцы
И вы, лжи за правду давцы,
Злобепреданны самой
[36, с. 14].
Развитиестиха налицо. В сущности, передача смысла строки Псалтыри заканчивается спервыми двумя поэтическими строчками приведенной строки:

Отступите прочь, лукавцы:
Богом вопль услышан мой.
ОднакоТредиаковскому мало просто передать стих из Псалтыри, и он продолжает развиватьвысказанную псалмопевцем мысль, перечисляя те качества, которые, по его мнению,входят в библейскую формулировку «творящие беззакония». Таким образом, егопереложение постепенно удлиняется: если в парафразе псалма 150 однастихотворная строчка соответствовала одной (максимум, двум) строчкам из «Песен Давида»,в переложении псалма 6 одному стиху из Псалтыри может соответствовать 6–7стихотворных строк переложения.
Именно из-заэтой особенности переводов, свойственной Тредиаковскому, его переложение получилосьболее объемным, чем у Ломоносова и Тредиаковского. Например, начало псалма 143,в оригинале звучащее следующим образом: «Благословен Господь Бог мой, научаяйруце мои на ополчение, персты моя на брань» [30, с. 106] – превращается упоэта в две строфы:
Крепкий,чудный, бесконечный,
Полнхвалы, преславный весь,
Боже!Ты един превечный,
СыйГосподь вчера и днесь;
Непостижный,всеблаженный,
Совершенствпресовершенный,
Неприступнасокровен
Самвеличества лучами,
Иогньпальных слуг чинами,
О!будь ввек благословен.
Ктоин толь бы храбро руки
БезТебя мне ополчил?
Ктоб и пращу, а не луки
Вбрань направить научил?
Всуемеч извлечь бы в дело,
Никопьем сразил бы смело,
Будеб Ты мне не помог,
Перстовтрепет ободряя,
Слабостьмышцы укрепляя,
Сил Господь,и правды Бог
[36, с 29].
Едва ли,конечно, это можно считать достоинством, поскольку из-за этого свойствапереложения Тредиаковского приобретают некоторую размытость и отличаютсятрудностью восприятия. Однако с уверенностью можно сказать, что поэт, как и М.В. Ломоносов,выбирает путь творческой переработки псалма.
В том жепереложении псалма 6 встречаются такие строки:
Нет по смерти таковаго,
О Тебе б кто вспомнить мог;
Возблагодарить за благо
И за все, что в жизни драго,
Кой во гробе есть предлог?
[36, с. 14]
Имсоответствуют такие слова в Псалтыри: «Яко несть в смерти поминаяй Тебе: во адеже кто исповестся Тебе?» [30, с. 107].
Здесьнамечается не просто развитие мысли, намеченной в псалме, а даже некотороеотступление от прямого текста. Так, в переложении отсутствует слово «ад»,которое встречается в тексте Псалтыри.
Такимобразом, в творчестве Тредиаковского мы встречаемся с характерным для поэтовтого времени творческой переработкой текстов Псалтыри. Поэт не наполняет своипарафразы собственными мыслями, настроением, как это делал Ломоносов, он идетпо своему пути, в меру сил своих продляя и развивая в переложениях мысли,высказанные в Псалтыри. Однако это в сочетании с более сложным, чем уЛомоносова, языком переложений, с обилием церковнославянизмов, делает егопереложения более трудными для восприятия и понимания; в мелодичности духовныеоды Тредиаковского значительно уступают тому же жанру Ломоносова.
Подобно своимпредшественникам, переводил, а вернее, перелагал в стихах псалмы и Сумароков.Поэт стремился, оставаясь в пределах теории «3 штилей», выработать «приятный»,«нежный», «легкий» слог, в отличие от «высокого», «громкого», «парящего» стиляЛомоносова. Если особенностями поэзии последнего были «внутренний энтузиазм,сила воображения, смелость поэтических оборотов», то стихотворство Сумароковахарактеризуют «сдержанность, тщательная обдуманность и логическая стройность»[40, с. 82]. Современники Сумарокова превозносившие до небес его басни,считавшие его трагедии достижением европейской литературы, почти ничего неговорят о том обширном разделе его поэзии, который он назвал «духовными»стихотворениями. Значительный раздел лирики Сумарокова составляют егопереложения псалмов (Сумароков переложил вольно всю Псалтырь, 153стихотворения). Псалмы перелагали до него и Тредиаковский, и Ломоносов. НоСумароков дал новое направление и этому жанру. Его псалмы – это лирическиепесни о человеке, изнемогающем под бременем жизни и ненавидящем порок.
Не уповайтена князей,
Они рожденыот людей,
И всяк поестеству на свете честью равен,
Земля родит,земля пожрёт:
Рождённыйвсяк рожден умрёт,
Богат и нищ,презрен и славен…
[41, с. 59]
О своейборьбе со злодеями и тиранами, о своей верности идеям правды и добра, о славедобродетели повествует Сумароков в отвлечённых, но эмоционально насыщенныхобразах псалмов. Недаром неподкупный Новиков писал о Сумарокове: «Различныхродов стихотворными и прозаическими сочинениями приобрёл он себе великую ибессмертную славу не только от россиян, но и от чужестранных Академий иславнейших европейских писателей» [42, с 77].
Переводы Псалтырине были для стихотворца чем-то второстепенным, только парафрастическимиупражнениями в стихосложении, – скорее всего, поэт обращался к Псалтыри втяжелые минуты жизни, в моменты скорби, наделяя библейских героевавтобиографическими чертами, чтобы передать собственные скорбь, тревоги,волнения. Так, возможно, перипетии личной жизни поэта, вступившего в брак скрепостной и вследствие этого вынужденного прекратить всякие отношения сдворянской родней, отразились в строках переложения 145 псалма о естественномравенстве людей:
…И всяк поестеству на свете честью равен.
Земля родит,земля пожрет,
Рожденныйвсяк, рожден умрет,
Богат и нищ,презрен и славен
[41, с. 59].
Переложенияпсалмов Сумарокова отличаются богатством рифмовки и разнообразием размеров:например, переложение 145 псалма сочетает в себе четырехстопный и шестистопныйямб с пиррихием:

Не у /повай/те на /князей /
Они / рожден/ны от / людей /
И всяк / поес /теству / на све / те че /стью pa /вен
Земля / родит/, земля / пожрет /
Рожден /ныйвсяк /, рожден / умрет /,
Богат / и нищ/, презрен / и сла /вен…
 
Этот псалом, возможно из-за своей антимонархическойнаправленности, неоднократно перелагался как европейскими (Малерб), так ирусскими поэтами (Ломоносов). Сумароков приглушил основной тон псалма, затоусилил общеморальную тенденцию.
Рифмовкасмешанная – ааbссb, с гиперкаталектиком в третьей и шестой строках. Рифма аа,сс – мужская, bb – женская. Подобное построение строфы необычно в русскойпоэзии, однако часто встречается в немецкой. Известно, что Сумароков перелагалпсалмы по славянскому переводу Библии. Однако поэт интересовался идревнееврейским оригиналом, поэтому, не владея древнееврейским языком, онвоспользовался европейскими переводами и прежде всего «новым и очень кподлиннику близким переводом на немецком языке» [43, с. 289]. Сумароковбыл знаком также и с немецкими поэтическими переложениями псалмов. Возможно,при создании своих «од духовных» он ориентировался на ритмический стройнемецких произведений этого типа. Вообще, Сумарокову «было свойственноиспользование в своем творчестве богатейшего опыта античной изападноевропейской поэзии» [44, с. 47].
Дляпереложений псалмов А.П. Сумарокова характерно, как это уже было замеченовыше, необычное для русской поэзии построение и смешанная рифмовка:
Оставь злодеев в их делах,
Исчезнут: не ревнуй лукавым;
Падут и будут яко прах.
Живи на свете сердцем правым:
Прославится твоя глава,
Они увянут, как трава
[41, с. 46].
В этомпереложении псалма 36 намечены все основные особенности творчества Сумарокова вэтом направлении. Во-первых, нужно обратить внимание на то, что парафразудается подобие названия. Это «Не ревнуй лукавнующым», т.е. в роли заглавиявыступает первая строка из самого псалма: «Не ревнуй лукавнующым, ниже завидитворящым беззаконие. Зане яко трава скоро изешут, яко зелие злака скороотпадут…» [30, с. 48]. Позже эта традиция будет продолжена Державиным,который, однако, на место начальных слов из текста Псалтыри поставитсобственные оригинальные названия.
Текстпереложения, как и всех остальных, довольно близок к тексту оригинала:
Не буди ты жестокосерд:
Будь щедр, не презирай убога;
Чти истину и буди тверд,
Смирен, и уповай на Бога.
Он в сердце праведно войдет,
Которое Егонайдет
[41, с. 46].
Псалтырь:«Уповай на Господа и твори благостыню, и упасешися в богатстве ея…» [30, с. 48].
Сумароковявился достойным учеником Тредиаковского и Ломоносова. Его переложения псалмов,выполненные изящным, четким стихом с характерным построением строф, егоэксперименты с формой и содержанием библейских текстов, явились новой ступеньюразвития в этой области творчества и оказали несомненное влияние на поколенияпоэтов, последовавших за ним.
Все традициипереложений псалмов будут воплощены в творчестве Державина. Говоря орелигиозной философии поэта, исследователь начала нашего века замечал, что ееисточник – «живой религиозный опыт, вынесенный из общения со словом священнойпоэзии», и проводил любопытную параллель: «Когда в связи с биографией Державинапросматриваешь его оды-псалмы, припоминается величавая фигура патриарха нашейсловесности – Владимира Мономаха, который в «печалях своих» искал утешение вПсалтыри и отсюда же заимствовал свои мысли о красоте, величии Божьего мира ичеловеческой души» [45, с. 366].
ВсегоДержавину принадлежит переложение более двадцати псалмов. Примечательныназвания, которые он дал своим переложениям, например: «Праведный судия» (1789,Пс. 100), «Истинное счастье» (1789, Пс. 1), «Помощь Божия» (1793, Пс. 120), «Натщету земной славы» (1796, Пс. 48), «Желание в горняя» (1797, Пс. 83),«Братское согласие» (1799, Пс. 132), «Утешение добрым» (1804, Пс. 71), «Набезбожников» (1804, Пс. 52), «Надежда на Бога» (1807, Пс. 45), «Благодарность»(1807, Пс. 137), «Умиление» (1807, Пс. 70), «Воцарение правды» (1809, Пс. 96),«Упование на защиту Божию» (1811, Пс.58), «Сострадание» (1813, Пс. 41).Источником поэтического вдохновения стали для Державина и некоторые иные текстыПисания.
У Державинаиногда отсылка к соответствующему псалму отсутствует. Дать название переложениюбиблейского текста, название собственное и, разумеется, имеющее тот смысл,который вкладывал в него поэт, было довольно большой смелостью со стороныДержавина. Названия и отсутствия ссылок на источники призваны были показать,что в произведение, которое ляжет в будущем перед читателями, вложенызначительные усилия самого поэта, что это не просто перевод в стихи, а переводинтерпретированный, переосмысленный творчески. Вполне резонны замечания А.К. Ильинского:«…псалмы часто являлись лишь запасом материала, откуда он черпал и мысли, иобразы, подчиняя все это переживаемому им настроению, вкладывая сюда всю силусвоего темперамента» [46, с. 29].
Псалмов,переложенных точно по тексту (у Ломоносова примером подобного переложенияявляется парафраз псалма 26), у Державина немного. Он начинает сразу споэтического переосмысления псалма, с добавления своих художественных средств.Примером этому может служить переложение псалма 103 (у Державина эта духовнаяода носит название «Величество Божие»). Можно провести сравнительный анализэтого парафраза с подобным переводом у Ломоносова, где, как мы уже говорили,также имеются художественные средства, отсутствующие в тексте оригинала.
Да хвалит духмой и язык
Всесильноготворца державу,
Великолепие иславу,
О боже мой,коль ты велик!
Одеян чуднойкрасотой,
Зарейбожественного света,
Ты звездыраспростер без счета
Шатру подобнопред собой
[12, с 96].
– такначинается переложение псалма 103, сделанное Ломоносовым. Начало переложения,выполненного Державиным, звучит так:

Благослови,душа моя,
Всесильноготворца и Бога;
Коль онвелик! коль мудрость многа
В твореньях,Господи, твоя!
Ты светом,славой, красотой
Как будто вризу облачился
И, какшатром, ты осенился
Небеслазурной высотой
[47, с. 137].
Налицосходство, и не просто сходство: псалом Державина буквально повторяетЛомоносовский, что и понятно, ведь оба автора старались по мере сил своихпридерживаться оригинала. Они и написаны одинаковым размером: ямбом. Интересното, что Державин даже пользуется с Ломоносовым одинаковым сравнением: «шатруподобно» – «и, как шатром…». В то время как в тексте Псалтыри сказано:«простираяй небо яко кожу», т.е., дано совершенно иное сравнение. Это наводитна мысль о явной преемственности Державиным Ломоносовской традиции. Но даже издесь, в этих двух столбцах, можно усмотреть различия двух переложений. Так,словам оригинала «одеялся светом яко ризою» у Ломоносова соответствуют двестроки: «Одеян чудной красотой, зарей божественного света», – в то время какДержавин придает своему переложению в этом месте характер перечисления: «Тысветом, славой, красотой как будто в ризу облачился…», находя собственныехудожественные средства для интерпретации текста Псалтыри.
В каком-тоотношении, если говорить о переложении псалма 103, версия Державина стоит дажеближе к тексту оригинала, нежели парафраз Ломоносова. Так, в ней отсутствуютполухудожественные-полунаучные подробности, которые Ломоносов счел нужнымввести в свое переложение:

Ты бездною ееоблек,
Ты повелелводам парами
Всходить,сгущаяся над нами,
Где дождьрождается и снег
[12, с. 96].
У Державина:
Объятыбездной, как пленою,
Стоят в нейводы на горах
[47, с. 137].
В псалме:«Бездна яко риза одеяние ея, на горах станут воды» [30, с. 106]. Различияочевидны.
Кроме того, воде «Величество Божие» задействовано переложение всего псалма, в то время какЛомоносов удовольствовался всего лишь 16-ю первыми стихами.
Отсобственных художественных средств, употребляемых в переложениях, Державинпереходит к собственному осмыслению псалмов и привнесений в них своихсобственных впечатлений, мыслей, выражения своего мнения. Подобным примеромможет служить духовная ода «Радость о правосудии», которая является, всущности, переложением псалма 74.
Хвалавсевышнему владыке!
Великость онявил свою:
Вельмож меняпоставил в лике,
Да чудеса егопою.
[47, с. 77].
В Псалтыри:«Исповемыся Тебе, Боже, Исповемыся Тебе, и призовем имя Твое; повем вся чудесаТвоя» [30, с. 49]. Третья строка этого четверостишия или хотя бы то, чтосоответствует ей по смыслу, отсутствует в Псалтыри. Это вставка, исходящая отсамого поэта, его личных переживаний.
«Впереложении 74-го Псалма, в оде «Радость о правосудии» Державин, вслед запсалмопевцем, утверждает Божию благую волю как единственное основание, на коемтолько и может покоиться праведность земных властителей. Мысль драгоценная длявсех времён», – замечает М.М. Дунаев [2, с. 89].
Но самымизвестным переложением Державина в этом отношении является «Властителям исудиям» (1780) – переложение псалма 81-го, принадлежащего, как указано вПсалтыри, Асафу, известному певцу, поэту, прорицателю при Давиде, цареИзраильско-Иудейского государства (конец XI–X в. до н.э.). Переложениедовольно близко передает великолепный по содержательному лаконизму, силе извучности оригинал (насколько можно судить о нем по славянскому и русскомупереводам) и одновременно вносит дух державинской лирики, столь характерное дляпоэта единство величавой торжественности и разящей иронии. Вот одно изсопоставлений:
Псалом Асафа:«Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются» [30, с. 90].
Державин:
Не внемлют! видят – и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса
[47, с. 106].
На первый взгляд, текст и правда довольно близок к оригиналу.Но это только на первый взгляд. В действительности некоторые выражения в этомкоротком отрывке заставляет серьезно задуматься над этой текстуальнойблизостью.
Например, в псалме сказано четко и ясно: «Не знают, неразумеют, во тьме ходят». Так откуда же взялось в переложении выражение«Покрыты мздою очеса»? А точнее – слово «мзда», то есть, взятка?
Возможно, поэт использовал это слово, по примеру Ломоносова,который, не изменяя смысла псалмов, насыщал их своими сравнениями и метафорами,в угоду мелодичности строк или сохранения размера? Однако в самом псалмеупотреблено слово «тьма», которое Державин вполне мог поместить и в своемпарафразе, не опасаясь нарушить ритм. Получилось бы примерно так:
Не внемлют!Видят – и не знают!
Покрыты тьмоюочеса…
Размерстихотворной строки соблюден. Более того, по всем канонам стихосложенияиспользование слова «тьмою» здесь даже более предпочтительно, так как в немменьше согласных звуков, и значит, строчка оказывается более легкой для чтения.Но нет, Державин ставит свое «мздою», хотя слова этого нет в подлиннике.Возможно ли, чтобы великий поэт мог просто не заметить другого слова, стоявшегов оригинале?
Нет,разумеется. В стихотворении «Властителям и судиям» нет случайностей. Слово«мзда» не встречается в псалме, зато это слово было хорошо знакомым тогдашнейдействительности государства Российского. Мы не беремся судить, было ливзяточничество распространено во времена написания псалма 81 и относилось ли онок недостаткам древнееврейских царей, однако общеизвестно, что мздоимство былобичом Руси в те времена. Таким образом одно-единственное слово «мздою», котороевстречается в самой середине переложения (в четвертой строфе из семи) отсылаетнас в российскую действительность 18 века.
Примеромподобной отсылки может служить и предыдущая строка переложения: «Не внемлют!видят – и не знают!». В псалме эта строка звучит иначе: «Не знают, неразумеют…» – то есть, всего лишь не знают и не понимают. В интерпретации жеДержавина строка звучит куда реже. У него эти слова – резки и обвинительны: непросто не знают и не понимают, а «видят – и не знают»! Вина власть имущих такимобразом усиливается.
История восприятия стихотворения – убедительнейшее подтверждение того, что эти почти незаметные отличия от текста не ускользнули от внимания цензуры. Из журнала «Санкт-Петербургский вестник» ода была вырезана по велению цензуры (1780); к печатанию в собрании сочинений поэта не была разрешена (1795), вызвала крайнее недовольство императрицы, испуг и злоречие придворных; Державину едва удалось доказать, что «царь Давид не был якобинцем».       
В том же 1780году Державин переложил и другой псалом, 127-й, в стихотворении «Счастливоесемейство», которое по своему содержанию представляет одновременно антитезу ипродолжение «Властителям и судиям».
Блажен, ктоГоспода боится
И по путямего идет!
Своимдостатком насладится
И вблагоденстве поживет.
В дому егонет ссор, разврата;
Но мир, покойи тишина:
Как маслинаплодом богата
Красой и нравамижена
[47, с. 156].
– начинаетсяэтот парафраз. Сравним его текст с текстом Псалтыри: «Блаженны вси боящиисяГоспода, ходящии в путех его. Труды плодов твоих снеси: блажен еси, и добротебе будет. Жена твоя, яко лоза, плодовита в странах дому твоего…» [30, с. 123].Различия, в общем, незначительны, и обусловлены больше стихотворной формой, чемпереосмыслением самого текста. В общем, далее можно наблюдать то же самое:поэтическую интерпретацию формы текста Псалтыри без изменения содержания, заисключением последних строчек:
Кто не вредити не обидит
И злом невоздает за зло:
Сыны сыновсвоих увидит
И в жизнивсякое добро.
Мир в жизнисей и мир в дни оны,
В обителиизбранных душ,
Тебе,чувствительный, незлобный,
Благочестивый,добрый муж!
[47, с. 157]
В оригинале:«Се так благословится человек бояйся Господа. Благословит тя Господь от Сиона,и узриши благая Иерусалима вся дни живота твоего, и узриши сыны сынов твоих.Мир на Израиля» [30, с. 124]. Здесь явное отступление от текста Псалтыри,однако вызвано оно необходимостью придать псалму не частное значение обращениек представителям еврейского народа (а упоминания Сиона, Иерусалима, Израиля немогут не навести на такую мысль), а значение некого общего звучания, так чтобыпсалом был понятен и близок и русскому человеку, русскому читателю.
Интересноздесь другое. Краткая фраза из Псалтыри «Се так благословится человек бояйсяГоспода» у Державина внезапно оборачивается двумя строчками его переложения:

Тебе,чувствительный, незлобный,
Благочестивый,добрый муж!
То есть, поэтне удовлетворяется таким определением идеального человека как «боящийсяГоспода» – это и так вытекает из первых строчек псалма. Поэт развивает образ:для того, чтобы быть благословленным Богом, нужно быть еще: чувствительным,незлобным, благочестивым и добрым. Здесь явно уже не просто поэтическоепереосмысление псалма или отход от текста ради ритма и рифмы – Державинначинает выражать свои собственные мысли об идеальном образе христианина ивообще, человека.
Настроениемсвоим эта духовная ода, бесспорно, противоречит грозному, обличающему звучаниюоды «Властителям и судиям». Если там лирический герой предстает грознымпророком, который не страшится гнева «богов земных» и призывает кару Господа навласть имущих, то здесь он – просто учитель, произносящий мирную проповедь,показывающий, каким должен быть идеал верующего человека и обещающийблагочестивым людям вечное блаженство.
В этомнесходство двух переложений. И все же в каком-то смысле «Счастливое семейство»дополняет «Властителям и судиям». После обличения пороков поэт обращается кидеалам добродетели.
Необходимотакже добавить, что «Счастливое семейство» имеет не только общее, отвлеченноезначение показа идеала верующего человека. Как известно, стихотворение это былообращено к А.А. Ржевскому. В каком-то смысле этим тоже объясняются отличияперевода от текста Псалтыри. Ясно, что и для адресата, и для автора этопереложение было наполнено не только морально-религиозным смыслом, но и вполнежитейскими параллелями и иносказаниями. И счастливая семейная жизнь Ржевского скрасавицей женой, и его многочисленные сыновья – все это стояло за стихами.Вместе с тем главное в стихотворении, сохраняющем все мотивы псалма, – теморальные принципы, которые всегда будут близки поэту, к которым Державин будетвновь и вновь возвращаться в своем дальнейшем творчестве.
Такимобразом, можно с уверенностью сказать, что Державин воспринял традициипереложений псалма от Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, продолжил их: отпоэтического осмысления псалмов и творческой переработки их формы путемдобавления в переложения собственных художественных средств, и далее – довложения в псалмы собственных переживаний, до отступлений не только от формы,но и от содержания. Стихотворения Державина наследуют и развивают ломоносовскуюпоэтическую традицию, прежде всего – идущий от Библии пафос справедливости имилосердия, неутолимую жажду познания, раздумья о сущности бытия, о местечеловека в мире, о его отношении к Творцу.
Несомненно, такой жанр, как переложения псалмов, сыграли важнейшую роль в творчестве Державина и явился своеобразным «мостиком» к библейским темам, которые он будет поднимать потом в своих произведениях – таких, как ода «Бог», «Христос» и т.д.
То же самое можно сказать о творчестве Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, как, впрочем, и других поэтов этого периода. Поэтические переложения псалмов были для них своеобразной «тренировкой» их талантов, источником вдохновения, от которого лежал путь к их собственным произведениям, наполненным библейскими образами, темами, мотивами.
 
3. Библейские сюжеты и образы в интерпретации русских писателей XVIIIвека
 
Переходя кдругим библейским сюжетам и темам, мы находим, что почти все крупные писатели,поэты XVIII века в России так или иначе обращались к библейскому тексту.Причем, творчество в этом направлении могло быть самым разнообразным: это инаписание молитв, и перевод их в стихотворную форму, и перевод в рифмованныестроки каких-либо отрывков из Библии (здесь явно заметно влияние переложенийпсалмов). Библейские образы могли появляться время от времени в качествесравнений или метафор в торжественных одах и стихотворениях на философскуютематику. И, наконец, появлялись стихотворные произведения, непосредственнообращенные к библейским образам и посвященные раздумьям на религиознуютематику.
Одно былонесомненно: так или иначе, библейские темы и образы присутствовали в творчествевсех выдающихся поэтов и писателей XVIII века. Например, Тредиаковский написалпарафраз Песни Моисея, из Второзакония, пятой Книги Торы (Пятикнижия). ПеруТредиаковского принадлежат и некоторые молитвы-то есть, парафразы молитв. Вбольшинстве своем, в них автор сохраняет смысл библейского текста, делая лишьпоэтические отступления или, по своему обыкновению, развивая фразу, взятую изБиблии. Тредиаковский выполнил, например, парафраз молитвы пророка Ионы.
Этопереложение довольно необычно. Согласно сюжету Библии, к пророку Ионе явилсяБог и отослал его проповедовать в Ниневию, город, жители которого сбились справедного пути. Однако Иона испугался и сел на корабль, намереваясь бежать изродных мест. Тогда Господь наслал страшную бурю. Корабельщики, по просьбепророка, выбросили его за борт, где Иону проглотил огромный кит. Из чрева этогокита и раздается та молитва, переложением которой занимался Тредиаковский.Однако, поскольку поэт не дает предыстории, она звучит просто жалобой провидца,которого постигли несчастья:
Яв скорби к Господу моей
Отсердца возопил стеная;
Богмой меня в печали сей
Услышал,милость поминая
[36,с. 133].
Тредиаковскомупринадлежит также «Парафразис Песни Богородичной», взятый из Евангелия от Луки.
Но одним изсамых интересных произведений в этом смысле является стихотворениеТредиаковского «Образ человека христианина» (написанное с пометкой «Сфранцузских»):
Во всем,везде, всегда на Бога уповать,
И токмо наНего надежду возлагать;
Без завистисмотреть на щасливых убранство:
В томМудрость состоит, а больше Христианство
[36,с. 140].
Поэтобстоятельно перечисляет, какими качествами должен быть наделен истинный христианин:это смирение, способность отрекаться от всего во славу Господа, покорностьсвоей судьбе. Особенно актуально для тех времен звучат такие строки:
Отпышности беги, та злая есть гроза:
Высокийместа слепят у нас глаза,
Великийчины завистников рождают,
Тепри бедах винят, без бед нас охуждают
[36,с. 140].
Стихотворению,несомненно, присущ некоторый дидактизм. Сам поэт выступает здесь в ролипророка-поводыря, призванного показать людям путь, нарисовать идеальный образверующего человека, научить их, как приблизиться к этому образу. Стихотворениезаканчивается последним наставлением:

Что ступишь, то уже тыближе к смерти стал,
Необходимыйпуть! всяк смертный смерти б ждал.
Нерабски жди ж ея; но как в любви сын твердый,
Настрашном Бог суде к тебе б был милосердый
[36,с. 141].
Однако привсех рассмотренных примерах следует заметить, что в творчестве Тредиаковскогобытуют все же не просто библейские образы или сюжеты, а скорее, сами библейскиетексты. Таким образом автор недалеко уходит от своих переложений Псалтыри.
Говоря ораскрытии в литературе XVIII века библейских образов и тем, нельзя невспомнить иЛомоносова. Очень важен в его поэзии, стоящегопосреди переворотившего мира, внимающего голосу Истины и потрясающего людскиедуши её словом, – важнейший в его поэзии:
О кольмечтания противны
Объемлютсовокупно ум!
Доброты вижуздесь предивны!
Там пламень,звук, и вопль, и шум!
[12, с. 12]
Ломоносовскийпророк всегда пытался в четких понятиях осмыслить свои смутные догадки ипрозрения, дать разумное истолкование грандиозным видениям, столь частопосещавшим его.
В поэтиках XVIII века правилаиспользования библейских образов в светской поэзии в поэтиках XVIII века были прописаныслабо. Одна из главных причин та, что библейские персонажи и сюжеты еще недостаточносознавались в качестве условных художественных образов. В значительной мересказанное относится не только к поэтикам, но и к самой поэзии. Так, вторжественных одах Ломоносова (в отличие от его духовных од) библейских именнемного. Традиционно библейские образы в ломоносовских одах рассматриваютсяисследователями как риторические фигуры, необходимые для «украшения слога» иповышения авторитетности текста. Однако это не объясняет, во-первых, принципыотбора тех или иных библейских образов, во-вторых, особенности преобразованияэтих образов в художественном пространстве торжественной оды.
Библейскиеперсонажи в торжественных одах Ломоносова достаточно аллегоричны и являют собойлибо положительные образцы для подражания, либо отрицательные примеры, требующиеосуждения. В них подчеркиваются какие-либо однозначные черты, определяющие ихсущность (Соломонмудр, Самсонсилен, Давидталантлив исмел). Однако включенные в одическую модель мира библейские образы все же несводятся только к аллегориям тех или иных человеческих качеств. Например, имяСоломона в оде 1763 г. является частью развернутого сравнения, смыслкоторого состоит в том, что русская императрица середины XVIII столетия превосходитсвоей мудростью израильского царя X века до н.э. – это уже не столько риторическийприем, сколько историческая параллель. В других случаях актуальными дляЛомоносова оказываются не характеристические черты библейского персонажа, нообобщенная идея образа – например, Иисус Навин и Самсон слиты в идеесамоотверженного служения израильскому народу (религиозный смысл их подвигов неучитывается) – в переводе с аллегорического языка это образец служения своемународу, «россам». Закономерно, чтоотрицательные библейские персонажи(враги Израиля) – Голиаф, Агарь, Нимврод – соотносятся в одическом миреЛомоносова с врагами России (чужими).
Важнейшим исамым частотным персонажем, стоящим во главе образной иерархии ломоносовскиход, является Бог (заметим, что христианской Троицы одический мир Ломоносова незнает; имя Христа упоминается один раз в связи с крещением Руси). Одический БогЛомоносова предстает в нескольких ипостасях: 1) Творец Вселенной; 2) неусыпныйнаблюдатель земных дел и справедливый вершитель судеб государств и народов; 3)податель благ, защитник России; 4) карающий врагов России Бог гнева.
 
Устами движет Бог; я с ним начну вещать.
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения ума священного открою,
Я дело стану петь, несведомое прежним
[12, с. 29].
 
– писал Ломоносов, таким образом отождествляя задачи поэта и пророка.
«Ломоносов, –отмечает Дунаев, – остро чувствовал собственное назначение, незримую пуповинусвою, связующую его с Творцом и с Россией одновременно». Подобно Пушкину (илиПушкин, подобно Ломоносову, время не играет в таких случаях существенной роли),он знал, что является оглашателем воли Божьей, что обязан «обходя моря и земли,глаголом жечь сердца людей» [2, с. 147].
Постигаязаконы и гармонию мироздания, Ломоносов делал вывод: «Скажите ж, коль великТворец?». И стоит вдуматься в само название оды, из которой взяты эти слова:«Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»(1743). В «Утреннем размышлении о Божием величестве» (1751) поэт вдохновенносоединяет свои научные познания, воплощённые в мощном поэтическом образе, срелигиозным благоговением перед величием:
О кольпресветлая лампада
Тобою, Боже,возжена
Для нашихповседневных дел,
Что Тытворить нам повелел!
[12, с. 152]
Солнечныйсвет становится для Ломоносова символом просветления всего мироздания лучамибожественной премудрости:
Творец!покрытому мне тьмою
Прострипремудрости лучи
И что угоднопред Тобою
Всегдатворити научи,
И на Твоювзирая тварь,
Хвалить Тебя,бессмертный Царь.
[12, с. 152]
Можноутверждать, что Ломоносов противостоял в этих строках всей концепцииевропейского Просвещения, которое видело необходимость в насыщении ипросвещении разума человека достижениями земной премудрости, добытымисобственными усилиями его. Научное знание виделось большинству просветителейсамодостаточной силой, возвеличивающей человека и обожествляющей его, так чтоотпадает необходимость в самом Творце – о чём здесь уже приходилось говорить.
ПоЛомоносову, жизнь человеческая, если она не одухотворена, не озарена высокимиидеалами, если в ней отсутствует святое стремление постичь смысл всегопрошедшего, происходящего и имеющего произойти, – бесцельна, пуста, скучна,безбожна. «В существовании людей, погруженных только в юдольные, земные заботы,людей, позабывших о небесах, заглушивших в себе искру небесного огня, естьнечто трагически противоестественное, глубоко, коренным образом чуждоечеловеческой природе, нечто порочащее высокое родовое предназначение человека,которое состоит в познании мира и себя» [2, с. 151].
От такойжизни – бесцельной и неосознанной – Ломоносов зовет людей в путешествие побескрайним просторам знания, открывшегося ему.
Когда бысмертным толь высоко
Возможно быловозлететь,
Чтоб к солнцубренно наше око
Могло,приближившись, воззреть,
Тогда б совсех открылся стран
Горящий вечноОкеан
[12, с 151].
Учеными ужедавно отмечено, что здесь Ломоносов замечательно энергичными стихами сумелизложить свою научную трактовку физических процессов, происходящих на солнце.Однако сводить все значение «Утреннего размышления о Божием величестве», откудавзяты приведенные строки, только к этому – значило бы непозволительно обеднитьего художественное и гуманистическое содержание.
«Ломоносов, всущности, никогда не писал сухих научных трактатов в стихах. Прирожденный поэт,он дает в своих произведениях, прежде всего, глубоко взволнованное, глубоколиричное переживание той или иной темы, мысли, догадки, чувства, поразившихего, заставивших передать это свое душевное состояние бумаге. В данном случаеодинаково важно то, что Ломоносов, с одной стороны, непосредственно и ясноусматривает научную истину, живописуя в образах физическую картину солнечнойактивности, а с другой – выражает свое искреннее желание сделать достояниемвсех людей истину, доступную только ему» [35, с. 78].
«Какпрекрасно и непосредственно, – отмечает Е.Н. Лебедев, – сказалась в«Утреннем размышлении» личность Ломоносова! Ведь это необъятный и могучийломоносовский дух грандиозными протуберанцами извергается из пылающих строф!»[35, с. 79].
ДляЛомоносова очень важна нравственная сторона познания. Интересно, что Ломоносовповерял свои научные представления трудами святых отцов. Так, он со вниманиемотнесся к одному из рассуждений святителя Василия Великого: «Василий Великий, овозможности многих миров рассуждая, пишет: «Якоже бо скудельник от того же художестватминные создав сосуды, ниже художество, ниже силу изнутри: тако и всего сегоСодетель не единому миру соумеренную имея творительную силу, но набесконечногубое превосходящую, мгновением хотения единем во еже быти приведевеличества видимых» [32, с. 175].
Несомненно,создавая строфы «Вечернего размышления…» Ломоносов не мог не опираться нарассуждения святителя:
Открыласьбездна звезд полна;
Звездам числанет, бездне дна.
Устапремудрых нам гласят:
Там разныхмножество светов;
Несчетнысолнца там горят,
Народы там икруг веков:
Для общейславы Божества
Там равнасила естества
[12, с. 153].
Живая мысльподмечает в окружающем мире такие чудеса, парадоксы, соотношения, передкоторыми схоластика и рассудочность просто бессильны. Вот почему не к простым смертнымобращена ирония Ломоносова, а, прежде всего, к тем из людей, которые, по общемупризнанию, являются носителями земной мудрости, а с высоты, открывшейся ему,представляются ни больше ни меньше как сухими «книжниками», безнадежно далекимиот действительной, живой истины:

О вы, которыхбыстрый зрак
Пронзаеткнигу вечных прав,
Которым малойвещи знак
Являетестества устав:
Вам путьизвестен всех планет;
Скажите, чтонас так мятет?
[12, с. 154]
У Ломоносоваесть удивительная интерпретация к Книге Иова. Начальные строки ее в свое времябыли «крылатыми», часто цитировались и были известны даже Хлестакову изгоголевского «Ревизора», (который не к месту привел их в беседе с дамами в домегородничего).
Сам выбор техили иных мест для такого переложения всегда характеризует манеру мышления идаже мировоззрения поэта. Стихи, написанные Ломоносовым, назывались «Ода,выбранная из Иова, глава 38, 39, 40 и 41» (1751). Заглавие предупреждало, чтодля стихов взяты только некоторые места из книги Иова, и указывало, откудаименно, – из ее последних глав (всего их сорок две, но каждая оченьневелика). Ломоносов оставил в стороне спор сатаны с Богом об искренности верыИова, гибель его детей, поражение Иова проказой, беседы его с друзьями одопустимости сомнений в вере и взял только заключительные страницы книги – речьБога, обратившегося из тучи к многострадальному Иову. Ломоносов выбрал то местоиз названной Книги, где Бог отвечает на упрёки и сетования человека – иломоносовское переложение становится своего рода ответом великого ученого нанедомысленное превознесение достижений человеческого разума, ничтожного передтворческой мощью Создателя Вселенной и её законов. Однако Ломоносов не толькоставит перед читателем проблему невинного страдальца. Он следует речи Бога в КнигеИова, но основная мелодия там несколько иная: она проще, она не столь мистична.

О ты, что вгорести напрасно
На Богаропщешь, человек,
Внимай, кольв ревности ужасно
Он к Иову изтучи рек!
…Сбери своивсе силы ныне,
Мужайся, стойи дай ответ
Где был ты,как Я в стройном чине
Прекрасныйсей устроил свет
[12, с. 113].
Далее идетпарафраз картин природы, а кончается все моралью, которой нет в Книге Иова, онапринадлежит уже самому Ломоносову:
Сие, осмертный, рассуждая,
Представьзиждителеву власть,
Святую волюпочитая,
Имей свою втерпеньи часть.
Он все напользу нашу строит,
Казнит когоили покоит.
В надеждетяготу сноси
И безроптания проси
[12, с. 114].
Этого,повторим, Бог не говорит в Книге. Поэт как естественную добродетель человекаутверждает его смирение перед властью и волею Зиждителя, усматривая в этомистинную земную премудрость. Но, интерпретируя библейский текст таким образом,он дает на вопрос другой ответ. То есть, если в Книге Иова нет разрешениявопроса, то Ломоносов решает проблему по-своему, призывая человека к слепомусмирению и долготерпению. Таким образом, в его творчестве мы сталкиваемся сглубоким переосмыслением библейских тем и образов, с частым их употреблениемкак в виде поэтических аллегорий, так и в виде центральных сюжетных образов,основных тем, на которых строится произведение.
Необходимоупомянуть и о библейских мотивах в творчестве Сумарокова. Его собранные в однойкниге «Оды торжественныя» (1774) представляют собой достаточно монолитныйматериал, позволяющий увидеть в нем оригинальную философию, основанную надидактизме и морализаторстве. Сумарокову свойственны открытая тенденциозность игражданственность, что позволяет говорить об особом типе созданной имторжественной оды, где доминирует не праздничная панегиричность, как уЛомоносова, а поучительная риторика, основанная на идеях воспитания властьимущих и утверждении высоких моральных (христианских) идеалов.
В одахСумарокова речь идет о необходимости победить зло в мире, утвердить закон Божийна земле, уничтожить лицемерие, суеверие и ханжество. Вследствие повышеннойморалистичности основные события XVIII века обретают в торжественных одах Сумароковадостаточно оригинальную интерпретацию, они окрашиваются библейскойтерминологией.
Так,например, военные победы императора (особенно Полтавская битва) обретают в одахСумарокова значение сакральных прообразов, событий священного времени.
Моральные иполитические понятия, становясь в одах Сумарокова аллегорическими существами,вписываются в общую картину противоборства «светлого» и «темного» начал,ведущих свое происхождение от мира небесного и мира подземного. «Горний мир»освящен высшими чинами библейской образности (Бог, ангелы), в то время как мир«бессолнечный» имеет античный антураж (Плутон, Цербер, Стикс, Ахерон и т.п.),который в контексте од обретает значение «дьявольского». Противостояние этихдвух миров осмыслено как противостояние «добра» («божье») «злу» («дьявольское»).
Добродетельность,по Сумарокову, главное достоинство идеального монарха. Воплощенной добродетельюв одической мифологии Сумарокова является Екатерина II – она «ангел», ибопроисходит «от едемска корня преславна». Неизменное определение «истины»прилагательным «святая» способствует выдвижению ее в одах Сумарокова на рольключевого нравственного и социально-политического понятия и, соответственно,главного аллегорического персонажа, присваивая ей статус сакрального центра,вокруг которого организуются другие персонажи оды. «Истина» спускается на землюи изгоняет «зло» в постоянное место его пребывания – в преисподнюю. Борьба«добродетелей» и «пороков» является организующем элементом од Сумарокова.Вокруг нее создается поэтическое пространство, разделяемое на «адское» и«небесно-земное»; группируются персонажи, четко распределяемые по отнесенностик миру «святому», Божьему и к миру порочному, адскому; развиваются одическиесюжеты, представляющие во многом вариации архаического мифологического сюжета оборьбе света с тьмой, осмысленного в нравственно-религиозном аспекте.
В своейодической практике Сумароков в отличие от Ломоносова почти не использовалбиблейские топонимы и образы. Зато весьма востребованы и художественноразработаны Сумароковым в одах топосы ада и рая. Ад у Сумарокова – это образ,насыщенный как библейской, так и античной символикой, значения которойобусловлены интерпретацией греко-римских представлений о царстве мертвых –царстве Аида или Плутона. «Эсхатологические настроения, заставлявшие жить внапряженном ожидании Судного дня и постоянно вычислять его, составляли важнуючасть традиционного народного сознания на протяжении всего XVIII века». [7, с. 24].Картины Судного дня и ада, желающего поглотить все живое, представлены у него внескольких вариантах. Прежде всего, это ад военных сражений – батальныесцены обретают черты Судного дня («Ода на победы государя императора ПетраПерьваго»). Этот эсхатологический образ включает почти все основные значения,которые присущи сумароковскому аду и в других одах: идею конечности времени ипредставление о неизбежности Страшного Суда; пространство потустороннего мира,неотъемлемую фигуру подземного мира – «смерть», которая «косит размахом», атакже главный мотив, связанный с ними, – это ненасытность ада и страх смертныхперед ним; наступление хаоса на земле, нарушение природного порядка. Спасение ипреображение мира происходят в момент появления Петра I, который устанавливаетсвою власть как над природным, так и над общественным мирами, приводя и тот идругой в состояние гармонии. Историческая космогония завершена.
Особаямифологема Сумарокова – ад, уготованный тиранам. Представление об особомместе для тиранов в аду имеет древнюю литературную традицию, начиная с античныхавторов. Цари, живущие для себя и забывающие о своих подданных, эти «злыемучители» народа отправятся в «область темную», «подземную». Сценой разгромаадских сил завершается «Ода на первый день новаго 1763 года». Следуяофициальной версии, Сумароков обосновывает необходимость переворота мучениямиРоссии при Петре III: Екатерина восходит на престол, настает конец «несносному горю»,«святая истина» спускается с облаков на землю и разметает «неправду прахом»,честность веселится, беззаконие трепещет, неправда покидает российский трон искрывается в «адские пещеры». Восшествие на престол Екатерины представлено вобразах освобождения россов из ада и в других одах, адресованных императрице («Ода на день ея коронования 1763 года», «Ода Государыне на деньея коронования 1766 года» и т.д.).
В «Одахторжественных» есть несколько поэтических воплощений рая, в создании которыхСумароков опирается как на традиционные мотивы и образы, так и изобретаеторигинальные, не характерные для одической практики. В пространстве «небесногорая» обитают добродетельные цари, становящиеся после смерти небесными патронамиРоссии. Находящаяся в «надсолнечных кругах» обитель праведных царей, живущих сБогом в раю, однозначно противопоставлена аду для тиранов. Сумароков неупоминает Елисейских полей – райской области подземного мира для «благихцарей»: сумароковский рай находится только в «горних местах», организуяодическое пространство по вертикали. Небесная жизнь Елизаветы Петровны являетсяодним из предметов оды на ее погребение (1762). Рассказ о вечных «райскихрадостях», ожидающих «дщерь Петрову» на небесах, а также о мучениях тиранов впреисподней выполняют две важные для поэтической мифологии Сумарокова функции:во-первых, компенсаторную, создавая необходимые основания для утешения россов впечали; во-вторых, дидактическую, напоминая правителям мира о загробномвоздаянии.
Райскаямифология Сумарокова имеет и земной вариант – райское процветание на землеобеспечивает Екатерина II. Наиболее известная и растиражированная затемсумароковская рифма «Екатерина»/ «райска крина» устанавливает прямуюзависимость состояния российского государства от правления императрицы,отождествляя райский цветок с российской императрицей.
Мотивы иобразы из Библии встречаются не только в торжественных одах Сумарокова и егопереложениях псалмов. Сумароков занимался также переложениями в стихотворнуюформу молитв и отрывков из Библии. Так, например, ему принадлежит перевод встихи, пожалуй, самой известной молитвы «Отче наш»:
Отче наш,небесный Царь,
Коемуподвластна вся на свете тварь,
Коемупослушна суша, море, реки, горы и леса,
Солнце илуна, звезды, небеса,
Да Твоесвятится, Боже, имя ввеки,
Да приидетцарствие Твое,
И в Твоей дабудет воле все селение сие…
[41, с. 187]
Нужно,однако, заметить, что хотя в этой интерпретации поэт в угоду рифме отступает оттекста молитвы, добавляя свои подробности («Коему подвластна вся на свететварь, Коему послушна суша, море, реки, горы и леса…»), интерпретацияэта лишена четкой ритмики. Рифмы довольно просты, и все переложение молитвы,выполнено в стихотворной традиции Тредиаковского. Гораздо более интересна вхудожественном отношении «Молитва VI», в заглавии которой поэт счел необходимымдать пояснение «Которая и по первым литерам молитва»:
 
Боже, милостив мне буди:
У Тебя мой щит, покров,
Да услышат ето люди,
И моих приятье слов.
Буди помощь и подпора,
Отврати мои беды:
Жить хочу я без раздора,
Есть ли получу следы.
[41 с. 190]
Несомненно, здесь форме уделено куда большее внимание. Ритм четок– молитва написана хореем – рифмы более сложны. Замечательно и то, что изпервых букв всех строк составляется следующая фраза «Буди Боже милостив,Господи, помилуй мя».
Поэт просит у Господа защиты и помощи в своих горестях, говорит отом, как устал нести свой крест посреди порока, брани и разврата. Заканчиваетсямолитва, вопреки традициям, не восхвалением величества Божия, а вполнечеловеческой просьбой и жалобой:
Утоли мои Ты страсти
И печали отгони;
Мне, терзая мя напасти,
Ясны помрачили дни
[41, с. 190].
В том же ключе звучит и «Молитва V»:
Во всей жизни минуту я кажду,
Утесняюсь гонимый и стражду,
Многократно я алчу и жажду
[41, с. 189].
Однако здесь можно заметить нечто новое: поэт не просто обращаетсяк Небу, перечисляет свои напасти и просит о защите и помощи – он задаетсявопросом о причинах своих страданий. Вернее, он задает этот вопрос небу:
Иль на свет я рожден для тово,
Чтоб гоним был, не знав для чево,
И не трогал мой стон никово?
[41, с. 189].
Здесь есть даже некая требовательность, отсутствие смирения ислепого повиновения воле Господа. Точно так же есть она и в первых строкахмолитвы:
Правосудное небо воззри,
Милосердие мне сотвори,
И все действа мои разбери!
[41, с. 189]
Поэт призывает, именно призывает на себя суд Божий, ничуть его неопасаясь, уверенный в своей невинности, в том, что страдает он ни за что. Онобращается к Господу, как к последней инстанции – и Бог, как считает поэт – неоткликнуться на зов не может.
Иль не будет напастям конца?
восклицает в отчаянии поэт, обращаясь к небесам. Заканчиваетсямолитва вновь горячей и страстной просьбой:
Вопию ко престолу Творца:
Умягчи, Боже, злыя сердца!
Перу Сумарокова принадлежит и переложение в стихотворную форму 1-йглавы из пророка Исайи: 19 стихов из 31. Эта та часть книги, где пророк отимени Господа гневно обличает людей в их грехах, с болью и горечью говорит оразрухе, что настала в землях и сердцах людей:
Страну родительску пустыней очи зрят:
Пылает в облак огнь и грады все горят,
Валятся стены их, быв прежде горделивы,
Пришельцы грабят нивы
[41, с. 199].
В книгеговорится и о тщетности жертв, которые люди приносят лицемерно, только следуятрадиции или же желая откупиться от Бога:
На что вы множество приносите Мне жертв,
И агнец предо Мной лежит убитый мертв?
Во всесожжении к чему ваш огнь пылает?
Того ли Бог желает?
[41, с. 199]
Такимобразом, в творчестве Сумарокова мы сталкиваемся с открытым звучаниембиблейских текстов и написанием молитв, а также с употреблением библейскихмотивов (топосов рая и ада и т.д.) в торжественных одах.
И наконец мыподходим к рубежу XVIII века – Державину. Прямые цитаты и аллюзии из Ветхого иНового Заветов в стихах Державина многочисленны, часто толкуются поэтомсвоеобычно и с незаурядным богословским пониманием.
Ветхозаветныйсюжет из 1 книги царств Державин разрабатывает в большой оде «Целение Саула»,следуя за малоизвестным английским поэтом Джоном Броуном. Но и в этом«подражании» он остается оригинален, находит свои образные ходы, свои краски,интонации, то неспешно повествовательные, то лирически восклицательные, топочти элегические:       
Поля, леса,пустыни дики,
Сквозь дебрьжурчащие ручьи,
Пастушьигромки слышьте клики,
Поющи светлыдни свои
[38, т. 2, с. 87].
В «ЦелениеСаула» поэт высказывает свою излюбленную мысль, что зло разрушает душу и вноситв мир хаос; он показывает это зло с библейской страстностью, по-своемуинструментируя сауловы напасти:
Отверзлисьржавые со скрипом ада двери.
Из коихзависти и злобы бледны дщери,
Боязнь, игрусть, и скорбь, и скука, и тоска,
Змеистыхклочья влас вкруг ней, как облака…
[38, т. 2, с. 88]
И спасает отпроисков зла лишь красота –
Твое,Гармония, волшебное веленье
И надприродой всей твоя чудесна власть.
[38, т. 2, с. 88]
Только вгармонии, по Державину, утверждается связь мира с Богом, достигается победа надзлом.
Звучность,возвышенность и торжественность стиля как нельзя более соответствует теме,избранной поэтом для одного из шедевров своих – оды «Бог» (1784).
«Веквосемнадцатый вряд ли назовешь золотым. Когда один (Вольтер) провозглашает такназываемый прогресс с тем, что может послужить совершенствованию человека, адругой (Руссо) призывает «назад к природе» – это уже судорога, изъян века,переходящий в следующий и достающийся уже и нам как роковое наследие. Тогда-тои появилась эта ода, выводящая человека из европейских потемок в российскиесумерки, предрассветные, как тогда казалось. Не смущаясь своей размашистости,мужиковатой патетики, она воскрешала забытый к тому времени идеал человека каквысшей ценности мира» [48, с. 202].
В«Объяснениях» на собственные сочинения Державин в связи с одой «Бог» привел осебе (и в «Объяснениях», и в «Записках» он говорит о себе в третьем лице) следующий«анекдот»: «Родился он 1743 года 3 июля, а в 1744 году, а зимних месяцах, когдаявилась комета… то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быву няньки на руках, первое слово сказал: «Бог» [38, т. 3, с. 590]. Рассказав о своем младенчестве,поэт делает в своих «Записках» примечание: «…может быть Провидением предсказанобыло… что напишет оду «Бог», которая от всех похваляется» [38, т. 3, с. 590].
Сразу послесвоего появления в 1784 году в журнале «Собеседник» любителей российского слова»ода «Бог» стала одним из признаннейших произведений русской литературы (о чемговорили десятки тогда же появившихся ее переводов), и еще долго была известна«каждому образованному русскому человеку» [38, т. 4, с. 414].
Я.К. Грот,комментируя державинскую оду «Бог» и сравнивая ее с образцами европейскойдуховной поэзии, пришел к выводу о ее независимости от западных литературныхисточников (им было обнаружено лишь сходство отдельных мотивов с «Ночами» Э. Юнга)[49, т. 2, с. 55]. Вопрос об источнике идей Державина Гротом не ставился иего нужно считать открытым. Ода «Бог» демонстрирует удивительные примерыблизости державинской мысли к богословским высказываниям Отцов Церкви, чтонеизбежно ставит вопрос о путях знакомства поэта с их идеями и о том, какие сочинениямогли выступить в качестве посредников.
Посвидетельству автора, ода «Бог» была начата после пасхальной заутрени в Зимнем дворце.Писалась она достаточно долго, и вот, как автор описывает историю окончанияоды: «…. Не докончив последнего куплета сей оды, что было уже ночью, заснулперед светом; видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самомделе воображение так было разгорячено, что казалось ему вокруг стен бегаетсвет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал, и ту жминуту, при освещающей лампаде, написал последнюю сию строфу, окончив тем, чтов самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему ввереныбыли» [38, т. 3, с. 595].
Строфы от1780 года, вызванные религиозным переживанием, обращены к «необъятной сферевысоты», к вечности, к неизмеримым безднам, к «надзвездному эфиру». «Перваяполовина оды «Бог» несколько холодна», – так характеризует Грот авторскуюнейтральность, отстраненность от человеческого существа первых строф оды [49,т. 2, с. 111].
Зато какгорделиво, свободно звучит первая строка седьмой строфы: «Ничто! – Но ты во мнесияешь». В строфах от 1784 года («положены на бумагу» во время поездкиДержавина в польские имения, пребывания в Нарве, встреч с людьми,необыкновенного душевного подъема) не остается и следа от отстраненноговосхищения Предвечным. С необыкновенным лирическим подъемом поэт обращается кчеловеку – творению Бога.
Высказывалисьмнения, будто Державин в своей оде проявляет себя скорее деистом, нежелиистинным христианином. С этим трудно согласиться. В доказательство утвержденияо деизме поэта указывают порою на идею непостижимости Бога для человеческоговоображения, высказанную в последней строфе оды:
Неизъяснимый,непостижный!
Я знаю, чтодуши моей
Воображениибессильны
И тениначертать Твоей…
[47, с. 8]
«Это ибогословское, восходящее к Ветхому Завету признание «вездесущности» Бога, ифилософское обоснование бытия божества – «связи всех вещей». Богу нет причины («комунет места и причины»), так как Он сам стал «причиной» существования Вселенной»[40, с 84]. Божья воля до конца непостижима; самое бытие Бога безграничновелико. Его «судьбы» невозможно исследовать:
Лишь мысль ктебе взнестись дерзает,
В твоемвеличьи исчезает,
Как ввечности прошедший миг
[47, с. 9].

ОднакоСоздатель именно непостижим для человека в Своей сущности, но богопознаниевозможно для человека, хотя и весьма ограничено, в той мере, в какой Сам Богдопускает это, дозволяет творению – посредством выхода за пределы Своейсущности. Для Державина познание величия Творца совершается через восхищениевеличием сотворенного мира. Хотя поэт сознаёт, что такое величие ничтожно малопо сравнению с истинным величием Божиим.
В воздушномокеане оном,
Миры умножамиллионом
Стократдругих миров, – и то,
Когда дерзнусравнить с Тобою,
Лишь будетточкою одною…
[47, с. 9]
Нельзя неотметить здесь близость тому, что мы уже встречали у Ломоносова: Державинпознает Бога через познание Его отражения в творении. И через познание себясамого как отражения этого творения.
«Возвышение кБогу» происходит во время поэтического творения когда мысль стихотворца «парит»и объемлет собой все великое и вдохновенное во Вселенной. Поэт как бы говоритголосом Бога; поэт становится пророком, прорицателем Божьей воли, а поэтическоетворчество – одним из важнейших видов созидательной деятельности человека. Богсоздал мир Словом-то же делает и поэт, запечатлевая на бумаге Его Мысль.Творческий восторг – это путь приближения к Творцу и величайшее счастье,которое может пережить смертный человек» [40, с. 84].
Профессор А.И. Осипов,говоря о деизме, точно отметил, что в деистической системе «человек абсолютноавтономен», что «для его духовной жизни не требуется никакого общения с Богом»,что деизм полностью отвергает необходимость Бога для человека, а это «может привестик прямому богоборчеству» [50, с. 29–30]. Но у Державина человек как раз ине является самодовлеющей ценностью, его бытие получает свое осмысление именночерез связь с Богом – так что ни о каком богоборчестве и речи идти не может:
Тебя душа моябыть чает,
Вникает,мыслит, рассуждает.
Я есмьконечно, есть и Ты!
Ты есть! – Природычин вещает,
Гласит моемне сердце то,
Меня мойразум уверяет,
Ты есть – и яуж не ничто!
[47, с. 9]
Не тольковосславление Создателя – возвеличивание и человека как проявление в мире славыОтца составляет предмет поэтического восторга Державина. Поставленный Замысломо мире в центр тварной вселенной, человек, пусть и в малой мере, несёт в себеотсвет Божия всесовершенства. Молитвенный и ликующий голос гениального поэтасам собою становится проявлением этого человеческого величия.
…Ты во мнесияешь
ВеличествомТвоих доброт;
Во мне Себяизображаешь,
Как солнце вмалой капле вод
[47, с. 9].
Державиноценивает человека (как и себя самого) с точки зрения его места в Замысле, ноне в отпадении – поэт воспевает человека в том состоянии, в какое он долженвозвратиться, восстановив связь с Богом.

Частица целойя вселенной,
Поставлен,мнится мне, в почтенной
Срединеестества я той,
Где кончилтварей Ты телесных,
Где начал Тыдухов небесных
И цепьсуществ связал всех мной
[47, с. 10].
«Державин неможет не ощущать антиномичности бытия человека, следствия грехопадения. Смыслсуществования человека, согласно православному учению, – достижениебогоподобия, обожение, залогом чего для поэта становится именно предназначенноеему место в Замысле. Но повреждённость человеческой природы определяет и егоничтожество, одновременное величию», – к такому выводу приходит М.М. Дунаев[2, с. 195]. Именно в этой антиномии нужно искать объяснение знаменитыхстрок державинской оды –
Я телом впрахе истлеваю,
Умом громамповелеваю,
– с чёткойитоговой формулой:
Я царь – яраб – я червь – я бог!
«Так в одерусского поэта ответственным за порядок в мире как бы назначается и человек»[51, с. 56].
Державинскоевозвышение к богу – это, собственно, возвышение человека. Поэт именует человекабогом, вовсе не противопоставляя его, и тем более не приравнивая, Создателю,ибо ставит его в полную зависимость от Бога Сущего:

Но, будучи ястоль чудесен,
Отколепроисшел? – безвестен;
А сам собой ябыть не мог.
Твое созданьея. Создатель!
Твоейпремудрости я тварь,
Источникжизни, благ Податель,
Душа душимоей и Царь!
Твоей топравде нужно было,
Чтоб смертнубездну преходило
Моебессмертно бытие;
Чтоб дух мойв смертность облачился
И чтоб чрезсмерть я возвратился,
Отец! – вбессмертие Твое!
[47, с. 10]
Можнопризнать, что в последней строке есть некоторая неопределённость, котораяпозволяет иным комментаторам утверждать отрицание Державиным личного Бога, каки едва ли не вообще личностного начала в человеке. Но понимается ли автором одысмерть как растворение в некоей безличной субстанции? Подобное пониманиепротиворечило бы всему пафосу, всему смыслу оды «Бог», ибо вся она есть именноличное славословие сознающего себя творения, обращенное к Личности Творца.
Такимобразом, Бог-Творец мыслится Державиным как некое внеположное и высшееСущество, понять и осмыслить которое никто из смертных не способен («Когопостичь никто не мог»). Ясно лишь, что Его атрибуты – это вечность ибессмертие, а поток истории и весь зримый мир – Его порождения и что они,неотвратимо погибая, возвращаются в Его лоно. Воззрения Державина и то, как онбогословствует в своей оде, наиболее близки традиции укоренившегося в восточныхправославных церквах апофатического богословия, когда Божество мыслитсяабсолютно трансцендентным. Отвергая путь познания Высшего Существа черезосмысление мира тварного (путь катафатического богословия),восточнохристианские богословы стремились к мистическому общению с живым Богом,утверждая его полную внеположность и непознаваемость [52, с. 20–26].
Ода «Бог» – «заглавноедуховное стихотворение Державина, в котором религиозное воодушевление ипоэтическое вдохновение соединились в порыве охватить взглядом мир, отыскав исебя в нем, в порыве высказать свое понимание Бога, Творца» [53, с. 179].
Ода «Бог»говорит о Творце Вселенной, о Боге-Отце, безусловно, о Триедином Боге: «Безлиц, в трёх лицах Божества!» И в этом смысле к оде «Бог» примыкает ода «Бессмертиедуши» (1796) – с разбором различных сторон доказательства человеческогобессмертия, запёчатлённого в простой формуле:
«Жив Бог – живадуша моя».
Названиеодного из стихотворений – «Доказательство Творческого бытия» (1796) говоритсамо за себя. Прозрачно ясен и итог размышлений поэта:
Без Творцастоль стройный мир, прекрасный
Сей не можетпребывать
[47, с. 27].
В 1814 году Г.Р. Державинпишет оду «Христос», сегодня менее известную, чем ода «Бог». Как отмечает Б.Н. Романов:«Державинский «Христос» – одна из наиболее «богословских» его од» [53, с. 186].
«В строкаходы, – пишет О. В Несмиянова, – рассматривается центральная для христианскойдогматики идея – идея искупления» [54, с. 123]. Особый интерес этиположения вызывают в связи с тем, что здесь практически впервые в русскойлитературе представлен юридический момент искупления – искупление какудовлетворение за грех, более характерное для западноевропейской мысли.
Эпиграфом коде поэт поставил слова из Евангелия от Иоанна: Никтоже придет к Отцу, токмомною» (14: 6).Написана онабыла более сложным языком, чем «Бог», и уже не носила того космическогохарактера, а была связана с тайной человеческой души. Каждая строфа этойвдохновенной оды содержит множество параллельных мест Писанию. Для примерадостаточно указать одну из строф оды:
Христос – насИскупитель всех
Отпервородного паденья;
Он – Свет,тьмой неотъемлем ввек;
Но тмитсявнутрь сердец неверья,
Светясь налоне у Отца.
Христанашедши, все находим,
Эдем свой засобою водим,
И храм Его – святысердца.
[47, с. 68]
Воспользуемсясобственным авторским комментарием к оде, и укажем источники одной лишьприведённой строфы (всего таких источников указывается восемьдесят два): «Христосискупил нас от клятвы законный» (Гал. 3,13). «Свет во тьме светит, и тьма необъяла его» (Ин. 1,5). «Благовествование наше в гибнувших есть покровенно» (2Кор. 4,3). «Единородный Сын, сыйвлоне Отчи» (Ин. 1,18). «Ищите прежде ЦарстваБожия, и правды его, и сия вся приложится вам» (Мф. 6,33). «Вы есте церкви Богажива» (2 Кор. 6,16) [38, т. 4, с. 245].
Христос «всемподал ясные примеры, как силой доблести и веры всходить возможно к небесам!» Иещё: Был выше всех, – учил быть низшим, любить врагов, и сердцем чистым молилза них лишь Божий Сын» [38, т. 4, с. 68]. «Не отсюда ли, – замечает И.И. Виноградов, – тасамая Христова эстафета в русской литературе, которую подхватит Достоевский, ав ХХ веке – Борис Пастернак в «Евангельском цикле», завершающем роман «ДокторЖиваго»!» [8, с. 220].
Вот Державин:
Изобразилосьестество,
Незримоевсезримым стало
И в человекеБожество,
Как солнце вморе воссияло!
[47, с. 68]
А вотПастернак в стихотворении «Гефсиманский сад»:
Он отказалсябез противоборства,
Как от вещей,полученных взаймы,
Отвсемогущества и чудотворства,
И был теперькак смертные, как мы.
[55, с. 233]
Ода «Христос»завершается поэтической молитвой, обращенной к Искупителю человечества:
Услышь меня,о Бог любви!
Отец щедрот имилосердья!
Не презрьпреклоншейся главы
И сердцагрешна дерзновенья
Мне моего неставь в вину,
Что изъяснитьТебя я тщился, –
У ног Твоихколь умилился
Ты, зря с мастикоюжену
[47, с. 69].
Конец некосмичен, а интимен. Поэт обращается к Христу, который извлек человека изпервородного падения.
Повторяющеесяриторическое вопрошание строф «Кто Ты?» как бы не требует ответа, посколькуответ единственно в Евангелиях, на которые поэт чуть ли не через каждую строчкуссылается. Этот вопрос – «Кто Ты?» – обозначение тайны, без ощущения которойвряд ли возможно истинное религиознее чувство. Но «к этой тайне Державинподходит на этот раз не с поэтическим воображением, а с воодушевлением,восторгом, столь часто бывшим достаточным для стихотворцев екатерининскоговека» [53, с. 184].
Ода «Христос»нашла благодарный читательский отклик. Ее высоко оценивал А. Мицкевич в своихлекциях о русской литературе. Ее сжатость, стремительность и заражающий пафосречи отмечал более чек через сто лет Н. Сретенский.
В творчествеДержавина воплощение и развитие библейских образов и тем сыграло огромную роль.Его стихи, наполненные религиозным содержанием, искренней и глубокой верой,уважением к библейскому тексту, так же, как произведения Ломоносова,Тредиаковского и Сумарокова, оказали влияние на формирование мировоззренияпоэтов следующих десятилетий. Традиции, заложенные ими, получили свое развитиев XIX в. в поэзии Пушкина(«Пророк», «Отцы пустынники и жены»), Лермонтова («Пророк»), Тютчева и др.

Заключение
Несмотря нато, что в XVIII веке происходит секуляризация общественного сознания, связикультуры и, прежде всего, литературы с Церковью, с Библией, по-прежнему прочны.Это подтверждается творчеством Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова,Державина, которые обращались к текстам Библии.
Их творчествохарактеризовалось разным уровнем переосмысления библейских текстов. Их манеры переложенияпсалмов явно различались: и четкие, почти дословные переводы в стихотворнуюформу с использованием языка оригинала (что встречалось у Сумарокова), ипереложения с поэтической переработкой, свойственными конкретно этому поэтухудожественными средствами (Ломоносов), и развитие в переложении мысли,выраженной в псалме (Тредиаковский). И, наконец, это вложение в парафраз псалмасвоих собственных мыслей и переживаний, что особенно характерно для Державина,который наделял к тому же свои переложения собственными названиями.
Помимопереложений псалмов библейские сюжеты и образы появлялись также в торжественныходах, в переложениях или написании молитв, в переложениях отрывков из Библии.Подобные произведения также характеризовались различными уровнями творческогоосмысления взятых из Библии тем, образов, сюжетов: они могли лишь упоминаться ииспользоваться в качестве аллегорий, метафор – словом, художественных средств.Также (что характерно для творчества Тредиаковского) в произведениях звучалисами библейские тексты в поэтической переработке поэта. Сюжеты, взятые изБиблии, переосмыслялись писателем («Ода, выбранная из Иова» Ломоносова) – когдаизменялась не только форма, но и содержание. И, наконец, сама Библия могласлужить средством вдохновения для создания таких произведений, как оды «Бог»,«Христос» Г.Р. Державина.
Таким образом,Библия являлась источником художественных средств, материала для творчества исредством размышления, вдохновения, что опровергает тезис Мелетинского о том,что библейский текст служил всего лишь иллюстрацией.
 

Примечания
1.  Западов, А.В. ПоэтыXVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин) / А.В. Западов. – М.:Изд-во МГУ, 1979. – 287 с. – Библиогр.: с. 281–283.;
2.  Дунаев, М.М. Православиеи русская литература. В 6-ти частях. Ч. I.: XVIII–XIX вв. / М.М. Дунаев.– М.: Христианская литература. 2001 – 495 с. – Библиогр.: с. 478–486.;
3.  Бухаркин, П.Е. Церковнаясловесность и проблемы единства русской культуры / П.Е. Бухаркин //Культурно – исторический диалог. Традиция и текст: Межвуз. сб. – СПб., 1993. –С 23–48.;
4.  Бахтин, М.М. Эстетикасловесного творчества / М.С. Бахтин. – М.: Сов. Россия, 1979. – 345 c. – Библиогр.: с. 333–341.;
5.  Мелетинский, Е.М. Поэтикамифа/ Е.М. Мелетинский – М.: Издательская фирма «Восточная литература»РАН, 2000. – 407 с. – Библиогр.: с. 374–390;
6.  Шмелев, И.С. Сочинения:в 2 т. / И.С. Шмелев; [Вступ. Статья С. 5–28, сост., подгот. текста икоммент. О.Н. Михайлова]. – М.: Худож. лит-ра. – 1989. – 2 т.; 24 см.;
7.  Лихачев, Д.С. Первыесемьсот лет русской литературы/ Д.С. Лихачев // Изборник. – М.:Просвещение, 1969. – С. 18–199;
8.  Виноградов, И.И. Духовныеискания русской литературы/ И.И. Виноградов. – М: Знание, 2005. – 405 с.– Библиогр.: с. 398–403;
9.  Аверинцев С.С. Смыслвероучения и формы культуры/ С.С. Аверинцев // Христианство и формыкультуры сегодня. – М.: Coda, 1995. – С. 99–108;
10. Худошин,А.Н. Искусство и православие. / А.Н. Худошин. – М.: Терра. – 2004. –348 с. – Библиогр.: с. 340–347;
11. БауэрВ. Эпоха Просвещения: религиозная символика / Бауэр Вольфганг, ДюмотцИрмтрауд, Головин Сергиус // Энциклопедия символов. – М: Зарубежнаялитература. – 1969. – 670 с.: с ил. – Библиогр.: с. 657–668.;
12. Ломоносов,М.В. Полное собрание сочинений в 6-ти т. / М.В. Ломоносов [вступ.статья А.В. Западова]. – М-Л., Изд.-во Акад. наук СССр, 1955. – 22 см.;
13. Булгаков,С.Н. Православие: очерки учения православной церкви / [автор. предисл. Л. Зандер].– М.: Терра: Асоц. совм. предприятий междунар. об-ний и орг., 1991. – 413 с.;
14. Пушкин,А.С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6: Статьи и наброски / А.С. Пушкин– М: Художественная литература, 1976. – 768 с.;
15. Дунаев,М.М. Православие в русской литературе XVIII века. / М.М. Дунаев //Новый мир. –1989. – №10. – С. 38–46.;
16. Хрестоматияпо литературе XVIII века / Сост. А.Н. Ужанков. – М.: Руc. яз., 1991. – 303 с.;
17. Бердяев,Н.А. Русская мысль: главные проблемы русской мысли в девятнадцатом иначале двадцатого столетий / Н А. Бердяев // Н.А. Бердяев орусской философии: [сборник: В 2-х ч / Вступ. ст. Б.В. Емельянова, А.И. Новикова].– Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. – С. 212–248;
18. Ходасевич,В.М. Статьи о русской поэзии / В.М. Ходасевич – Пг., 1922. – 412 с.;
19. Серман,И. 3. Литературная позиция Державина / И.З. Серман // XVIII век.Сборник 8. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII – начала XIX века.– Л., 1969. – С. 114–137.;
20. Луцевич,Л.Ф. Псалтырь в русской поэзии / Л.Ф. Луцевич. – СПб, 2002. – 607 с.– Библиогр.: с. 598–603.;
21. Непомнящий,В.С. Поэзия и судьба: статьи и заметки о Пушкине / В.С. Непомнящий –М: Сов. писатель, 1983. – 367 с. – Библиогр.: с. 361–363.;
22. Гребнев,Н.Г. Книга псалмов./ Н.Г. Гребнев [Предисловие Ш. Маркиша,послесловие С.С. Аверинцева]. – М.: Художественная литература, 1994. – 212 с.;24 см.;
23. Котельников,В. А О христианских мотивах у русских поэтов. Статья первая / В.А. Котельников //Литература в школе. – 1994. – №1. – С. 45–61.;
24. Бройтман С.Н. Лирическийсубъект / Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, С.Н. Бройтман и др. [Подред. Л.В. Чернец] // Введение в литературоведение. Литературноепроизведение: Основные понятия и термины. – М.: Просвещение, 2000. – С. 78–90;
25. Аксаков,К.Н. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка / К.Н. Аксаков.– М.: Знание, 1954. – 340 с.– Библиогр.: с. 328–332.;
26. Федоров,В.И. Формирование русского классицизма: Сумароков А.П. / Федоров В.И.,Серман И.З. и др. [Под ред. А.В. Западова] // История русскойлитературы XVII–XVIII вв. – М., 1969. – С. 163–178.;
27. Васильева,О.Ю. Стилистические особенности переложения псалмов М.В. Ломоносова /Л.Ю. Васильева // Ломоносов и русская литература [Сборник статей;Отв. ред. А.С. Курисов]. – М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького,1987. – С. 234–247.;
28. Державина,О.А. Стихотворные переложения М.В. Ломоносова / О, А. Державина //Ломоносов и русская литература [Сборник статей; Отв. ред. А.С. Курисов]. –М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1987. – С. 234–247.;
29. Пушкин,А.С. О предисловии Господина Лемонте к переводу басен И.А. Крылова / А.С. Пушкин //Пушкин А.С. – критик [Cб. материалов; Сост. и автор вступ. статьи Н.И. Ужаков] –М.: Просвещение. – 1978. – С. 28–32.;
30. Псалтирьс поминовением живых и усопших. – М.: «Ковчег», 2001. – 212 с.; 16 см.;
31. Ломоносов,М.В. Стихотворения / М.В. Ломоносов [Сост., подгот. текста, вступ.статья и примеч. Е.Н. Лебедева]. – М.: Сов. Россия, 1984. – 458 с.; 22 см.;
32. Ломоносов,М.В. Избранные произведения. / М.В. Ломоносов [редкол. Ю.А. Ангдрееви др.; Вступ. ст. с 5–48 и сост. А.А. Морозова; Примеч. М.П. Лепехина].– М.: Худож. лит-ра, 1989. – 394 с.;
33. Гоголь,Н.В. Полн. собр. соч.: В 8-ми томах. / Н.В. Гоголь [Под общ. ред. ивступ. ст. В.Р. Щербины] – М.: Правда, 1984. – 24 см.;
34. Былинин,В.К. «Витиеватый слог» в поэзии Ломоносова и древнерусской поэзии / В.К. Былинин //Ломоносов и русская литература [Сборник статей; Отв. ред. А.С. Курисов]. –М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1987. – С. 234–247.;
35. Лебедев,Е.Н. Михаил Васильевич Ломоносов / Е.Н. Лебедев. – Ростов-на-Дону:Феникс, 1997, – 640 с. – Библиогр.: с. 631–637.;
36. Тредиаковский,В.К. Сочинения / В.К. Тредиаковский [Вступ. ст. Н.О. Дерибина].– М: Художественная литература. – 2002. – 407 с.;
37. Ломоносов,М.В., Тредиаковский, В.К., Сумароков, А.П. Три оды парафрастическия псалма143 / М.В. Ломоносов, В.К. Тредиаковский, А.П. Сумароков //Ода как ораторский жанр / Ю.Н. Тынянов и др. – М.: Сов. писатель. – 1979.– 347 с.;
38. Державин Г.Р. Сочинения: в 4 т. / Г.Р. Державин [Вступ. ст. и примеч. Я. Грота]. – СПб, 1886 – 4 т.; 24 см.;
39. Сиповский,В.В. Русская лирика XVIII в. / В.В. Сиповский. – СПб., 1914. –367 с; 22 см.;
40. Александрова,И.Б. Творчество Державина в литературно-философском контексте эпохи/ И.Б. Александрова //Литература. – 1999. – №5. – С. 88–101.;
41. Сумароков,А.П. Избранные произведения / А.П. Сумароков [Вступ. статья, подгот.текста и примеч. П.Н. Беркова] – Л.: Сов. писатель, 1999. – 607 с.
42. Дмитриев,Л.А., Кочеткова, Н.Д. Литература Древней Руси и XVIII века / Л.А. Дмитриев,Н.Д. Кочеткова // Русская литература XI–XVIII вв. / Л.А. Дмитриеви др. – М., 1988. – с. 198–233.;
43. Сурков,А.А. Просвещение / А.А. Сурков / Краткая литературная энциклопедия: в8 т. Т. 6: П-С / Глав. ред. А.А. Сурков. – М.: Знание, 1971. – 819 c.;
44. Берков,П.Н. Немецкая литература в России в XVIII веке / П.Н Берков //Проблемы исторического развития литературы. – Л: Сов. писатель, 1981. – С. 118–143.;
45. Сретенский,Н.А. Религиозно-философский элемент в поэзии Державина / Н.А. Сретенский //Вестник образования. – Казань. – 1916 – май-июнь. – С. 234–257.;
46. Ильинский,А.К. Из рукописных текстов Г.Р. Державина / А.К. Ильинский –Пг., 1917. – 413 с.; 22 см.;
47. Державин,Г.Р. Духовные оды / Г.Р. Державин [Вступ. статья и коммент. А.И. Улановой]– М.: Художественная литература, 1993. – 307 с.;
48. Жданов,И.И. Ода Державина «Бог» в свете постмодернизма или постмодернизм в светеоды Державина «Бог» / И.И. Жданов // Знамя. – 1996. – №7. – С. 31–39.;
49. Грот,Я.К. ЖизньДержавина: в 2 т. Т 1: Биография Державина/ Я.К. Грот. – СПб., 1883. – 460 с.;
50. Осипов,А.И. Основное богословие / А.И. Осипов. – М.: Молодежное научноеобщество, 1994. – 457 с.;
51. Фролов,Г.А. Немецкие источники и переводы в лирике Г.Р. Державина (ода«Бог») / Г.А. Фролов // Вопросы литературы. – 1998. – №4. – С 17–25.;
52. Лосский В.Н. Очерк мистическогобогословия Восточной церкви. Догматическое богословие / В.Н. Лосский. – М.:Просвещение, 1991. – 341 с. – Библиогр.: с. 332–334.;
53. Романов,Б.Р. Духовные стихотворения Державина / Борис Романов // Лепта. –1993. – №4. – С. 181–202.;
54. Несмиянова,О.В. К вопросу о источниках оды «Христос» / О.В. Несмиянова // Вопросылитературы. – 2001. – №2 – С. 42–48.;
55. Пастернак,Б.Н. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1: Стихи и поэмы. / Борис Пастернак;[сост. и коммент. Е.В. Пастернак, К.М. Поливанова; Редкол.: В.А. Вознесенскийи др.; Вступ. ст. Д.С. Лихачева]. – М.: Художественная литература, 1989. –546 с.

Литература
1. Аверинцев С.С. Смыслвероучения и формы культуры/ С.С. Аверинцев // Христианство и формыкультуры сегодня. – М.: Coda, 1995. – С. 37–58;
2. Аксаков,К.Н. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка / К.Н. Аксаков.– М.: Знание, 1954. – 340 с.– Библиогр.: с. 328–332;
3. Александрова,И.Б. Творчество Державина в литературно-философском контексте эпохи/ И.Б. Александрова //Литература. – 1999. – №5. – С. 88–101;
4. БауэрВ. Эпоха Просвещения: религиозная символика / Бауэр Вольфганг, ДюмотцИрмтрауд, Головин Сергиус // Энциклопедия символов. – М: Зарубежнаялитература. – 1969. – 670 с.: с ил. – Библиогр.: с. 657–668;
5. Бахтин,М.М. Эстетика словесного творчества / М.С. Бахтин. – М.: Сов. Россия,1979. – 345 c.– Библиогр.: с. 333–341;
6. Бердяев,Н.А. Русская мысль: главные проблемы русской мысли в девятнадцатом иначале двадцатого столетий / Н А. Бердяев // Н.А. Бердяев орусской философии: [сборник: В 2-х ч / Вступ. ст. Б.В. Емельянова, А.И. Новикова].– Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. – С. 212–248;
7. Берков,П.Н. Немецкая литература в России в XVIII веке / П.Н Берков //Проблемы исторического развития литературы. – Л: Сов. писатель, 1981. – С. 118–143;
8. Бройтман С.Н. Лирическийсубъект / Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, С.Н. Бройтман и др. [Подред. Л.В. Чернец] // Введение в литературоведение. Литературноепроизведение: Основные понятия и термины. – М.: Просвещение, 2000. – С. 78–90;
9. Булгаков,С.Н. Православие: очерки учения православной церкви / [автор. предисл. Л. Зандер].– М.: Терра: Асоц. совм. предприятий междунар. об-ний и орг., 1991. – 413 с.;
10.  Бухаркин, П.Е. Церковнаясловесность и проблемы единства русской культуры / П.Е. Бухаркин //Культурно – исторический диалог. Традиция и текст: Межвуз. сб. – СПб., 1993. –С 23–48;
11.  Былинин, В.К. «Витиеватыйслог» в поэзии Ломоносова и древнерусской поэзии / В.К. Былинин //Ломоносов и русская литература [Сборник статей; Отв. ред. А.С. Курисов]. –М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1987. – С. 43–56;
12.  Васильева, О.Ю. Стилистическиеособенности переложения псалмов М.В. Ломоносова / Л.Ю. Васильева //Ломоносов и русская литература [Сборник статей; Отв. ред. А.С. Курисов]. –М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1987. – С. 234–247;
13.  Виноградов, И.И. Духовныеискания русской литературы/ И.И. Виноградов. – М: Знание, 2005. – 405 с.– Библиогр.: с. 398–403;
14.  Гоголь, Н.В. Полн.собр. соч.: В 8-ми томах. / Н.В. Гоголь [Под общ. ред. и вступ. ст. В.Р. Щербины]– М.: Правда, 1984. – 24 см.;
15.  Гребнев, Н.Г. Книгапсалмов./ Н.Г. Гребнев [Предисловие Ш. Маркиша, послесловие С.С. Аверинцева].– М.: Художественная литература, 1994. – 212 с.; 24 см.;
16.  Грот, Я.К. Жизнь Державина: в 2 т. Т2: Творчество Державина/ Я.К. Грот. – СПб., 1883. – 460 с.;
17.  Державин, Г.Р. Духовныеоды / Г.Р. Державин [Вступ. статья и коммент. А.И. Улановой] – М.:Художественная литература, 1993. – 307 с.;
18.  Державин Г.Р. Сочинения:в 4 т. / Г.Р. Державин [Вступ. ст. и примеч. Я. Грота]. – СПб, 1886 – 4 т.; 24 см.;
19.  Державина, О.А. Стихотворныепереложения М.В. Ломоносова / О, А. Державина // Ломоносов ирусская литература [Сборник статей; Отв. ред. А.С. Курисов]. – М.: АНСССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1987. – С. 78–102;
20.  Дмитриев, Л.А.,Кочеткова, Н.Д. Литература Древней Руси и XVIII века / Л.А. Дмитриев,Н.Д. Кочеткова // Русская литература XI–XVIII вв. / Л.А. Дмитриеви др. – М., 1988. – С. 198–233;
21.  Дунаев, М.М. Православиеи русская литература. В 6-ти частях. Ч. I.: XVIII–XIX вв. / М.М. Дунаев.– М.: Христианская литература. 2001 – 495 с. – Библиогр.: с. 478–486;
22.  Дунаев, М.М. Православиев русской литературе XVIII века. / М.М. Дунаев // Новый мир.–1989. – №10. – С. 38–46;
23.  Жданов, И.И. ОдаДержавина «Бог» в свете постмодернизма или постмодернизм в свете оды Державина«Бог» / И.И. Жданов // Знамя. – 1996. – №7. – С. 31–39;
24.  Западов, А.В. ПоэтыXVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин) / А.В. Западов. – М.:Изд-во МГУ, 1979. – 287 с. – Библиогр.: с. 281–283;
25.  Ильинский, А.К. Изрукописных текстов Г.Р. Державина / А.К. Ильинский – Пг., 1917. – 413 с.;22 см.;
26.  Котельников, В. А Охристианских мотивах у русских поэтов. Статья первая / В.А. Котельников //Литература в школе. – 1994. – №1. – С. 45–61;
27.  Лебедев, Е.Н. МихаилВасильевич Ломоносов / Е.Н. Лебедев. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997, – 640 с.– Библиогр.: с. 631–637;
28.  Лихачев, Д.С. Первыесемьсот лет русской литературы/ Д.С. Лихачев // Изборник. – М.:Просвещение, 1969. – С. 18–199;
29.  Ломоносов, М.В. Полноесобрание сочинений в 6-ти т. Т 1. Стихи. / М.В. Ломоносов; [вступ. статья А.В. Западова].– М., Изд.-во Акад. наук СССР, 1955. – 340 с.; 22 см.;
30.  Ломоносов, М.В. Стихотворения/ М.В. Ломоносов [Сост., подгот. текста, вступ. статья и примеч. Е.Н. Лебедева].– М.: Сов. Россия, 1984 – 458 с.; 22 см.;
31.  Ломоносов, М.В. Избранныепроизведения. / М.В. Ломоносов [редкол. Ю.А. Ангдреев и др.; Вступ.ст. с 5–48 и сост. А.А. Морозова; Примеч. М.П. Лепехина]. – М.:Художественная литература, 1989. – 394 с.;
32.  Ломоносов, М.В.,Тредиаковский, В.К., Сумароков, А.П. Три оды парафрастическия псалма 143 /М.В. Ломоносов, В.К. Тредиаковский, А.П. Сумароков // Одакак ораторский жанр / Ю.Н. Тынянов и др. – М.: Сов. писатель. – 1979. – С4–33;
33.  Лосский В.Н. Очерк мистическогобогословия Восточной церкви. Догматическое богословие / В.Н. Лосский. – М.:Просвещение, 1991. – 341 с. – Библиогр.: с. 332–334;
34.  Луцевич, Л.Ф. Псалтырьв русской поэзии / Л.Ф. Луцевич. – СПб, 2002. – 607 с. – Библиогр.:с. 598–603;
35.  Мелетинский, Е.М. Поэтикамифа/ Е.М. Мелетинский – М.: Издательская фирма «Восточная литература»РАН, 2000. – 407 с. – Библиогр.: с. 374–390;
36.  Минералов, Ю.И. Теорияхудожественной словесности. / Ю.И. Минералов. – М.: Феникс, 1999. – 324 с.– Библиогр.: с. 319–323;
37.  Непомнящий, В.С. Поэзияи судьба: статьи и заметки о Пушкине / В.С. Непомнящий – М: Сов. писатель,1983. – 367 с. – Библиогр.: с. 361–363;
38.  Несмиянова, О.В. Квопросу о источниках оды «Христос» / О.В. Несмиянова // Вопросылитературы. – 2001. – №2 – С. 42–48;
39.  Осипов, А.И. Основноебогословие / А.И. Осипов. – М.: Молодежное научное общество, 1994. – 457 с.;
40.  Пастернак, Б.Н. Собраниесочинений: В 5 т. Т. 1: Стихи и поэмы. / Борис Пастернак; [сост. и коммент. Е.В. Пастернак,К.М. Поливанова; Редкол.: В.А. Вознесенский и др.; Вступ. ст. Д.С. Лихачева].– М.: Худож. лит., 1989. – 546 с.;
41.  Пушкин, А.С. Собраниесочинений: в 6 т. Т. 6: Статьи и наброски / А.С. Пушкин – М:Художественная литература, 1976. – 768 с.;
42.  Пушкин, А.С. Опредисловии Господина Лемонте к переводу басен И.А. Крылова / А.С. Пушкин //Пушкин А.С. – критик [Cб. материалов; Сост. и автор вступ. статьи Н.И. Ужаков] –М.: Просвещение. – 1978. – С. 28–32;
43.  Романов, Б.Р. Духовныестихотворения Державина / Борис Романов // Лепта. – 1993. – №4. – С. 178–202;
44.  Серман, И. 3. Литературнаяпозиция Державина / И.З. Серман // XVIII век. Сборник 8. Державин иКарамзин в литературном движении XVIII – начала XIX века. – Л., 1969. – С. 114–137;
45.  Сиповский, В.В. Русскаялирика XVIII в. / В.В. Сиповский. – СПб., 1914. – 367 с. – 22 см.;
46.  Сретенский, Н.А. Религиозно-философскийэлемент в поэзии Державина / Н.А. Сретенский // Вестник образования.– Казань. – 1916. – май-июнь. – С. 234–257;
47.  Сумароков, А.П. Избранныепроизведения / А.П. Сумароков [Вступ. статья, подгот. текста и примеч. П.Н. Беркова]– Л.: Сов. писатель, 1999. – 607 с.;
48.  Сурков, А.А. Просвещение/ А.А. Сурков / Краткая литературная энциклопедия: в 8 т. Т. 6: П-С /Глав. ред. А.А. Сурков. – М.: Знание, 1971. – С. 378–423;
49.  Тредиаковский, В.К. Сочинения/ В.К. Тредиаковский [Вступ. ст. Н.О. Дерибина]. – М: Художественнаялитература, 2002. – 407 с.;
50.  Федоров, В.И. Формированиерусского классицизма: Сумароков А.П. / Федоров В.И., Серман И.З.и др. [Под ред. А.В. Западова] // История русской литературы XVII–XVIII вв.– М., 1969. – С. 163–178;
51.  Фролов, Г.А. Немецкиеисточники и переводы в лирике Г.Р. Державина (ода «Бог») / Г.А. Фролов //Вопросы литературы. – 1998. – №4. – С 17–25;
52.  Ходасевич, В.М. Статьио русской поэзии / В.М. Ходасевич – Пг., 1922. – 412 с.;
53.  Хрестоматия по литературеXVIII века / Сост. А.Н. Ужанков.– М.: Руc.яз., 1991. – 303 с;
54.  Худошин, А.Н. Искусствои православие. / А.Н. Худошин. – М.: Терра. – 2004. – 348 с. –Библиогр.: с. 340–347;
55.  Шмелев, И.С. Сочинения:в 2 т. Т. 2. Статьи, заметки, письма. / И.С. Шмелев; [Вступ. статья с. 5–28,сост., подгот. текста и коммент. О.Н. Михайлова]. – М.: Художественная литература.– 1989. – 607 с.