СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I.РОМАН М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА «ГОСПОДА ГОЛОВЛЁВЫ» В ОЦЕНКЕ КРИТИКОВ
1.1 История созданияромана и его оценка современниками писателя
1.2 Изучение романасоветскими литературоведами
1.3 Взглядсовременных ученых-исследователей на роман Салтыкова-Щедрина
ГЛАВА II.АНАЛИЗ РОМАНА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЕГО ЖАНРОВОГО СВОЕОБРАЗИЯ
2.1 «Господа Головлевы» как роман, отражение специфическихчерт этого жанра в данном произведении
2.2 Тематика и проблематика романа Салтыкова-Щедрина, ееактуальность для современного читателя
2.3 Система персонажей в романе
2.4 Значение романа для истории русской литературы
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРА
ВВЕДЕНИЕ
Средивыдающихся русских писателей XIXвека М. Е. Салтыков, избравший себе литературный псевдоним Н. Щедрин, занимает особоеместо. И этот обусловлено не только характером его творчества, но и высокимиличными качествами этого человека, его общественной деятельностью. Его произведении- это и отклик на важнейшие события российской жизни, и описание повседневногобыта людей разных сословий, и политическая сатира, и глубокое психологическоеисследование человеческих душ, и широкомасштабное полотно российской провинции,и камерные семейные проблемы. Его основным оружием был смех — острый, бичующий,сатирический.
Художественное дарованиеСалтыкова-Щедрина, его непревзойденное сатирическое мастерство по достоинствуоценены крупнейшими русскими писателями. Салтыков, по определению И. С.Тургенева, отмежевал себе в нашей словесности целую область, в которой был«неоспоримым мастером и первым человеком», Г.Л. Н. Толстой находил у Щедрина«все, что нужно», чтобы завоевать признание народа: «сжатый сильный, настоящийязык, характерность, «веселый смех», «знание истинных интересов жизни народа».
Посиле своего дарования и по значению своего творчества Салтыков-Щедрин являетсясатириком общечеловеческого значения. Он по праву стоит в ряду таких всемирноизвестных имен, как Ювенал, Рабле. Свифт, Диккенс. И все же его творчествоостается специфически русским, что подтверждают и переводчики его произведений,слишком хорошо писатель знал нравы современной ему России, слишком сильно любилее и болел за нее душой. «Я люблюРоссию до боли сердечной, — писалСалтыков-Щедрин, — и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России».
Литературнаядеятельность Салтыкова-Щедрина оказала заметное воздействие на общественнуюжизнь России. И в свое и в последующее время щедринская политическая сатирабыла выразителем общественно-политических и социальных идей писателя.
Средипроизведений Щедрина выдающееся место принадлежит социально-психологическому роману«Господа Головлевы», который как раз и дает нам представление обидейно-художественных особенностях творчества писателя.
Основойсюжета этого романа является трагическая история семьи помещиков Головлевых. Вромане повествуется о русской жизни помещичьей семьи в условиях пореформенногобуржуазного развития России, и через историю вымирания одной отдельно взятойсемьи Щедрин, как действительно большой писатель и передовой мыслитель, показываеткартину общественно-политического состояния всей России в целом, кроме того, вромане заложен и общечеловеческий смысл. Семейная хроника о Головлевыхпревращается в сложный, и социально-психологический, и общественно-политическийсатирический роман, имеющий глубокий поэтический и философский смысл.
Роман сразных позиций исследовался как при жизни автора, так и в советское время, и всовременный период. Однако комплексного изучения особенностей жанровойспецифики данного произведения проведено не было. Но в нем безусловно естьнеобходимость, поскольку нам представляется, что термин «роман» в данном случаенуждается в определенной конкретизации и уточнении.
Такимобразом, цель нашего исследования – анализ жанровых особенностей романаСалтыкова-Щедрина «Господа Головлевы».
Объект –организация произведения Салтыкова- Щедрина как одного из эпических жанров.
Предмет –процесс воплощения в рамках романа идейной концепции автора.
Задачи:
— определениеместа данного произведения в творчестве Салтыкова-Щедрина;
— рассмотрениеистории создания романа;
— выявлениеотношения критики к роману в разные периоды отечественной литературоведческойнауки;
— выявлениежанровых особенностей произведения;
— рассмотрение тематики и проблематики романа;
— рассмотрение образной системы романа;
— обобщениевыводов о вкладе Салтыкова-Щедрина в историю русской литературы.
Новизнадипломной работы заключается в том, что ракурс обзора и систематизациитворческого наследия М. Е. Салтыкова-Щедрина нельзя назвать традиционным: комплекснопроблема особенностей жанровой специфики романа «Господа Головлевы» еще неставилась, поскольку основной упор в критической литературе ставился наисследование идейно-тематической и образной сторонах данного произведения..
ГЛАВА I. РОМАН М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА«ГОСПОДА ГОЛОВЛЁВЫ» В ОЦЕНКЕ КРИТИКОВ
1.1 Историясоздания романа и его оценка современниками писателя
салтыков щедрин романгоспода головлевы
Творчество писателянеотделимо от его жизненного пути и личных качеств, поэтому рассматриватьисторию создания романа «Господа Головлевы», на наш взгляд, необходимопараллельно с биографией Салтыкова-Щедрина.
Михаил ЕвграфовичСалтыков (Н. Щедрин – литературный псевдоним, позднее прикрепленным к фамилииписателя и ставшей его полноценной частью) родился 15 (27) января 1826 г. вселе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Выходец из старинногодворянского, по матери — купеческого рода.
Семьябудущего писателя отличалась суровыми крепостническими нравами. Мать, попроисхождению из купеческой состоятельной среды» особенно была жестокой вобращении с крепостными и весь смысл своей жизни видела в увеличении богатствасемьи. Современники рассказывают, что семья Салтыковых «была дикая и нравная;отношения между членами ее отличались какой-то звериной жестокостью».
Писательна опыте жизни в родительском доме, а затем во время службы в провинциинаблюдал все ужасы дворянского крепостного быта, диких семейных нравов. Щедринначал себя помнить с момента, когда его жестоко высекли. «Было мне тогда, —вспоминает он, — должно быть, года два, не больше».
В1838 году Михаил Салтыков поступил натретий курс Московскогодворянского института, а через год его как одного из лучших перевели вЦарскосельский лицей, где когда-то учился и Пушкин. Здесь юноша испыталогромное влияние статей В. Г. Белинского и начал писать стихи. В 1844 годуМихаил Евграфович окончил Царскосельский лицей и определился на службучиновником в канцелярии военного министерства. Связи с литературой, однако, непрервал. В лучших журналах того времени — в «Отечественных Записках» и«Современнике» Салтыков печатал рецензии на вновь выходящие книги, Его особенноинтересовали вопросы воспитания, книги для детей. В 1847 году появилась впечати первая повесть Салтыкова — «Противоречия», а за ней (в 1848 году) и другая— «Запутанное дело», в которых автор проповедовал идеи утопического социализма.Это привлекло к нему вполне закономерное внимание правящих кругов (в связи ссобытиями Французской буржуазной революции) и писателя ссылают в Вятку, где они продолжает нести государственную службу. Ссылка продолжается до 1855 г.
ЗдесьСалтыков-Щедрин на личном опыте знакомится с помещичье-крепостнической Россией,сбытом чиновников и произволом административно-бюрократического аппарата. Этиживые наблюдения он отразил впоследствии в «Губернских очерках», они же нашлиместо и в других произведениях писателя, в том числе и в романе «ГосподаГловлевы».
Вернувшисьиз ссылки в Петербург, Щедрин поступил на службу в министерство внутренних дел,а в 1858 году его назначили вице-губернатором в Рязанскую губернию. Но егодеятельность на этом посту не пришлась по вкусу местным помещикам игубернатору, поэтому писатель переезжает в Тверь.
Весной1862 года Щедрин уходит в отставку и посвящает исключительно литературе,сближается с кружком журнала «Современник» журнала.
Приходв «Современник» совершился в трудное время. Добролюбов в 1861 году умер, аЧернышевского в 1862 году арестовали и сослали на каторгу. Наступила жестокаяполитическая реакция. Обстановка в журнале была очень тяжелой, — давила иугнетала цензура, а потому в 1864 году Щедрин решил прекратить литературнуюдеятельность и вновь поступил на государственную службу по министерствуфинансов — председателем казенной палаты в Пензе, а затем в Туле и Рязани.Своеобразныеособенности характера Салтыкова, проявленные им во время руководства важнымправительственным учреждением в Туле, наиболее выразительные черты его личностибыли запечатлены служившим под его началом тульским чиновником И. М. Михайловымв статье, опубликованной в «Историческом вестнике» в 1902 г.[1]На административном посту в Туле Салтыков энергично и на свой манер боролся сбюрократизмом, взяточничеством, казнокрадством, стоял за интересы низшихтульских общественных слоев: крестьян, кустарей-ремесленников, мелкихчиновников.Этигоды были временем его наименьшей литературной деятельности: в продолжение трехлет (1865, 1866, 1867) в печати появилась только одна его статья «Завещание моимдетям» («Современник», 1866, № 1; перепечатана в «Признаках времени»). Но этони в коей мере не следует расценивать в качестве охлаждения к писательскомутворчеству: как только «Отечественные Записки» перешли (с 1 января 1868 г.) подредакцию Некрасова, Салтыков сделался одним из самых усердных их сотрудников, ав июне 1868 г. окончательно покинул службу и сделался одним из главныхсотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого сталдесять лет спустя, после смерти Некрасова. Пока существовали «ОтечественныйЗаписки», т. е. до 1884 г., писатель работал исключительно для них. Большаячасть созданного им в это время вошла в состав следующих сборников: «Признакивремени» и «Письма из провинции» (1870 г., 1872 г., 1885 г.), «Истории одногогорода» (1 и 2 изд. 1870 г.; 3 изд. 1883 г.), «Помпадуры и Помпадурши» (1873 г.,1877 г., 1882 г., 1886 г.), «Господа Ташкентцы» (1873 г., 1881 г., 1885 г.), «Дневникпровинциала в Петербурге» (1873 г., 1881 г., 1885 г.), «Благонамеренные речи»(1876 г., 1883 г.), «В среде умеренности и аккуратности» (1878 г., 1881 г., 1885г.), «Господа Головлевы» (1880 г., 1883 г.), «Сборник» (1881 г., 1883 г.), «УбежищеМонрепо» (1882 г., 1883 г.), «Круглый год» (1880 г., 1883 г.), «За рубежом»(1881 г.), «Письма к тетеньке» (1882 г.), «Современная Идиллия» (1885 г.),«Недоконченные беседы» (1885 г.), «Пошехонские рассказы» (1886 г.).[2]«Сказки»,изданные особо в 1887 г., появлялись первоначально в «Отечественных Записках»,«Неделе», «Русских Ведомостях» и «Сборнике литературного фонда». Послезапрещения «Отечественных Записок» Салтыков помещал свои произведенияпреимущественно в «Вестнике Европы»; отдельно «Пестрые письма» и «Мелочи жизни»были изданы при жизни автора (1886 г. и 1887 г.), а «Пошехонская Старина» — ужепосле его смерти, в 1890 г.ЗдоровьеСалтыкова, расшатанное еще с половины 70-х годов, было еще больше подорванопотрясением писателя от запрещения «Отечественных Записок» в 1884 г. «Болен я»,- восклицает он в первой главе «Мелочей жизни», — невыносимо. Недуг впился вменя всеми когтями и не выпускает из них. Изможденное тело ничего не может емупротивопоставить»[3].Последние его годы были медленной агонией, но он не переставал писать, пока могдержать перо, и его творчество оставалось до конца сильным и свободным;«Пошехонская Старина» ни в чем не уступает его лучшим произведениям.Незадолгодо смерти он начал новый труд, об основной мысли которого можно составить себепонятие уже по его заглавию: «Забытые слова» («Были, знаете, слова» — сказалСалтыков Н. К. Михайловскому незадолго до смерти — ну, совесть, отечество,человечество, другие там еще… А теперь потрудитесь-ка из поискать!.. Надо женапoмнить!»[4]).Онумер 28 апреля 1889 г. и погребен 2 мая, согласно его желанию, на Волковомкладбище, рядом с Тургеневым.Обольшом интересе к творчеству Салтыкова-Щедрина, и признании его заслуг передрусской литературой можно судить уже по тому факту, что собрание сочиненийписателя с приложением «Материалов для его биографии» вышло в первый раз (в 9томах) в год его смерти (1889 г.) и выдержало с тех пор еще два издания. С тогоже момента стали появляться первые исследования по творчествуСалтыкова-Щедрина, статьи: «Литературная деятельность Салтыкова» («РусскаяМысль», 1889, № 7 — перечень сочинений Салтыкова); «Критические статьи», изд.М.Н. Чернышевским (Санкт-Петербург, 1893 г.); О. Миллер «Русские писатели послеГоголя» (ч. II, Санкт-Петербург, 1890 г.); Писарев «Цветы невинного юмора»(соч. т. IX); Н.К. Михайловский «Критические опыты. II. Щедрин» (Москва, 1890);его же «Материалы для литературного портрета Салтыкова» («Русская Мысль», 1890,№ 4); К. Арсеньев «Критические этюды по русской литературе» (т. I, Санкт-Петербург,1888); его же «М. Е. Салтыков. Литературный очерк» («Вестник Европы», 1889, №6); статья В.И. Семевского в «Сборнике Правоведения», т. I; биографияСалтыкова, С.Н. Кривенко, в «Биографической библиотеке» Павленкова; А.Н. Пыпин«М.Е. Салтыков» (Санкт-Петербург, 1899); Михайлов «Щедрин, как чиновник» (в «ОдесскомЛистке»; выдержки в № 213 «Новостей» за 1889 год). Сочинения Салтыковапереводятся на иностранные языки, хотя его своеобразный стиль и представлял дляпереводчиков чрезвычайные трудности. На немецкий язык были переведены «Мелочижизни» и «Господа Головлевы», а на французский – «Господа Головлевы» и«Пошехонская старина».
Творчество Салтыкова-Щедрина, каждое его произведение и роман «господа Головлевы» в том числе, не раз становилось предметом жарких споров еще при жизни писателя. Враждебные сатирику литераторы и журналисты нередко извращали не только идейную направленность его произведений, но и его творческие принципы. Под их пером Щедрин представал как человек, стремящийся во что бы то ни стало «окарикатурить» действительность и якобы отступающий тем самым от правды жизни.
Дружественная писателю критика стремилась не только защитить его от этих нападок, но и осмыслить важнейшие художественные особенности его произведений. В выступлениях Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Н.К. Михайловского, А.М. Скабичевского было высказано немало здравых соображений относительно тех или иных сторон сатирической поэтики Салтыкова-Щедрина. В частности по поводу романа «господа Головлевы» справедливо говорилось о том, что творческие принципы сатирика здесь были направлены на выявление жизненной правды, что «карикатуры» писателя не искажали действительность, а вскрывали ее глубинные закономерности[5].
Такимобразом, становится очевидным связь рассматриваемого нами в данном исследованииромана Салтыкова-Щедрина и его творческой биографии, поскольку темы и проблемы,затрагиваемые в нем, поднимались писателем в своем творчестве и до и после егонаписания, а сами «Господа Головлевы» органично вписываются в контекстлитературной деятельности писателя, сатирических ее аспектов. Еще большедоказательств этому мы обнаружим, если более подробно остановимся на историисоздания романа.
Она выходитза рамки обычных представлений о творческом процессе, когда контуры будущегопроизведения обозначаются при зарождении замысла. Дело не только в том, что вэтом частном случае немалую роль сыграл излюбленный Салтыковым принципциклизации.
Романвозникал как-то неожиданно. В недрах одного цикла, обычного сатирическогообозрения, зарождается сначала замысел другого цикла, которому впоследствиисуждено стать романом. При появлении первых глав «Головлевых» автор еще незнал, что он напишет роман. И вообще трудно сказать в каком направлениидвигалось бы дальнейшее развитие замысла, если бы не сочувственные отзывыТургенева, Гончарова, мнением которых при всех разногласиях расхождениях идеологическогопорядка Салтыков, по-видимому, дорожил и не прислушиваться к голосу которы немог. На судьбу «Головлевых» особенно повлиял отзыв Тургенева.
Началоромана, очевидно, было заложено в 1872 году, когда Салтыков опубликовал воктябрьской книжке «Отечественных записок» очерк «Благонамеренные речи» сподзаголовком «Из путевых заметок». Первоначально очерк был задуман каксамостоятельное произведение, в впоследствии, как это часто имело место уСалтыкова, стал началом нового большого цикла. Параллельно с заключительнымиочерками предыдущих циклов («Помпадуры и помпадурши», «Господа Ташкентцы»)стали появляться в журнале и главы нового цикла. Вначале, как это нередкобывало у Салтыкова, автору еще не были ясны контуры будущего произведения. Втечение четырех лет (1872—1876 годы) постепенно складывался цикл«Благонамеренных речей». В десятой книжке «Отечественных записок» за 1875 годбыл напечатан пятнадцатый по счету очерк из этого цикла под заглавием «Семейныйсуд». В это время, как можно судить из письма к Некрасову[6],Салтыков был намерен написать еще только один очерк («Наследство», напечатанноев журнале под заглавием «По родственному»), и вполне возможно, что писательограничился бы этими отдельными эпизодами из жизни головлевской семьи.
Уже появлениепервой главы будущего романа («Семейный суд») вызвало горячие откликисовременников. В ответ на восторженные письма Некрасова Салтыков писал:«Кажется мне, многоуважаемый Николай Алексеевич, что чересчур уж вы хвалите мойпоследний рассказ»[7].«Семейный суд» был тепло встречен И. С. Тургеневым, И. А. Гончаровым, А. М.Жемчужниковым. «Вчера я получил октябрьский номер, — и, разумеется, тотчаспрочел «Семейный суд», которым остался чрезвычайно доволен,— писал ТургеневСалтыкову. — Фигуры все нарисованы сильно и верно; я уже не говорю о фигурематери, которая типична — и не в первый раз появляется у вас — она, очевидно,взята живьем — из действительной жизни. Но особенно хороша фигура спившегося ипотерянного балбеса. Она так хороша, что невольно рождается мысль, отчегоСалтыков, вместо очерков, не напишет крупного романа с группировкой характерови событий, с руководящей мыслью и широким исполнением? Семейный суд мне оченьпонравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения описания подвигов Иудушки».
Похвалатакого взыскательного художника, каким несомненно считал Салтыков Тургенева, немогла не повлиять на дальнейшую судьбу романа. Помимо неоспоримых достоинств«Семейного суда», отмеченных в сочувственном отзыве Тургенева, по-видимому,повлияло и то обстоятельство, что в этом рассказе сатирические элементысказались слабо и отчетливо выявились черты, сближающие Салтыкова с традициямирусской реалистической прозы.
Вторая глава«Головлевых» («По родственному») также была встречена горячим одобрениемТургенева, Анненкова и др. Вскоре появилась третья глава: «Семейные итоги»,заглавие которой, казалось, намекало на завершение головлевской хроники. Однакоэтого не случилось. Автор продолжал ее, и вскоре одна за другой были написаны иопубликованы четвертая («Перед выморочностью», в отдельном издании«Племяннушка») и пятая («Выморочный») главы. Предполагалось, что «Выморочный»будет последней главой. Вслед за ее публикацией в сентябрьской книжке«Отечественных записок» сообщалось о том, что «приготовляются к печати Эпизодыиз жизни одного семейства» М. Салтыкова. Сообщение это (печаталось вобъявлениях до конца года, №№ 9—12) дает основание думать, что автор собиралсязавершить головлевский цикл до того, как написал новый рассказ: «Семейныерадости» (в отдельном издании романа «Недозволенные семейные радости»). Припубликации его автор сделал к нему следующее примечание: «Прошу у читателей извинения,что возвращаюсь к эпизоду, которого однажды уже коснулся. После печати рассказа«Выморочный» («Отечественные Записки», 1876 г., № 8), не раз приходилось мнеслышать, что я недостаточно развил отношения Иудушки к его новой, приблуднойсемье, в лице второго Володьки. А так как отношения эти, действительно,представляют в жизни Иудушки момент очень характерный, то я решился пополнитьнастоящим рассказом сделанный пробел. Для тех, которым история Иудушки успелауже прискучить, считаю не лишним заявить, что еще один рассказ — семейнаяхроника головлевского дома будет окончательно заключена».[8]
Но… проходилимесяцы, а обещанный автором рассказ все не появлялся в печати. И только в мае1880 года, наконец, была опубликована заключительная глава «Решение» (вотдельном издании романа «Расчет») с подзаголовком «Последний эпизод изГоловлевской хроники».
В том же годувышло первое отдельное издание «Головлевых», в котором журнальный текстподвергся значительной переработке. При сопоставлении первоначального текста сотдельным изданием романа иногда обнаруживаются существенные разночтения. Ониидут главным образом по линии сокращения журнального текста, стилистическойпереработки, перестановки отдельных частей.
Б. М.Эйхенбаум указывал, что и после переработки текста в отдельном издании романавсе же остались заметные следы первоначальной связи его с циклом«Благонамеренные речи»[9].
«Головлевы»действительно перекликаются не только с «Благонамеренными речами», но и с«Пошехонской стариной». В рассказе «Непочтительный Коронат» («Благонамеренныеречи») упоминаются Иудушка Головлев, Арина Петровна и некоторые другиеперсонажи романа. В «Пошехонской старине» читатель вновь встречается соСтепкой-балбесом и Улитушкой (Ульяной Ивановной). Язык Марии ПетровныВоловитиновой в рассказе «Семейное счастье» («Благонамеренные речи») по своейспецифической окраске напоминает язык Арины Петровны из «Головлевых» и АнныПавловны Затрапезной из «Пошехонской старины». Эти параллели, которые можнобыло бы продолжить, указывают на внутреннюю связь между этими тремяпроизведениями.
Параллелиромана с биографией писателя проводят многие исследователи. Так, Макашин С.А. вбиографии сатирика отмечает, что тот во все времена считал семью «центромжизнедеятельности человека», «последним убежищем», в которое человек «обязательновозвращается отовсюду, куда бы ни призывали его профессия и долг»[10].А в период создания романа Салтыкову-Щедрину, находившемуся за границей налечении, не хватало дома, семьи, ему казалось, что именно поэтому ему «плохопишется», «недостает необходимых материалов о текущей жизни России», хотя взаграничный период было написано четыре из семи глав «Господ Головлевых»[11].
Многиеисследователи отмечали, что обстоятельства автобиографического характераоказали существенное влияние на созревание и осуществление замысла романа,проникновение в содержание жизненных фактов и портретных черт из рода Салтыковых[12].
ОбразАрины Петровны вобрал в себя впечатления писателя от властной фигуры его материОльги Михайловны, образ же Владимира Михайловича Головлёва близок отцусатирика, Евграфу Васильевичу Салтыкову[13].
Современницасатирика А.Я. Панаева вспоминала, что Иудушкой Щедрин звал одного из своихбратьев, Дмитрия, которого через несколько лет «воспроизвел в «Головлевых»[14].«Даже язык Иудушки, – по мнению Е.М. Макаровой, – является, в основном,пародированной речью Дмитрия Евграфовича»[15].
Литературоведы,которые стали заниматься изучением творчества писателя после его смерти,ставили своей основной целью выявление и обнародование неизвестных и ранее непубликовавшихся произведений Салтыкова-Щедрина, а также произведения,напечатанные без подписи. Кроме того, необходимо было также собрать ипрокомментировать их. А.Н. Пыпин положил начало этой работы своей книгой оСалтыкове-Щедрине, в которой подробно была рассмотрена журнальная деятельностьписателя в 1863-1864 гг. Здесь были указаны статьи и рецензии, написанныеСалтыковым-Щедриным для «Современника», проанализированы, сделаны выводы обособенностях творческой манеры сатирика.
Продолжателямиисследования творчества Салтыкова-Щедрина мы можем назвать и К.К. Арсеньева, иВ.П. Кранихфельда. Ими были введены в научный мир неизвестные ранее материалы,позволявшие по-новому взглянуть на писателя-сатирика. Также в их работах былапредпринята попытка идейно-художественного осмысления своеобразия творчестваписателя.
1.2 Изучение романа советскими литературоведами
Комплекснаяработа по изучению и публикации неизвестных произведений Салтыкова-Щедринаначинается вскоре после революции 1917 года. До начала 30-х гг. появляютсятакие книги как: «Неизданный Щедрин», «Неизданные письма»; статьи и исследования(В.В. Гиппиус «Итоги и проблемы изучения Салтыкова», С.А. Макашин «Судьбалитературного наследства М.Е. Салтыкова-Щедрина»), дающие обзор наследияписателя и намечающие задачи для его дальнейшего изучения.
Приблизительнов это же время выходят два тома «Литературного наследия» (составитель С.А.Макашин), которые были посвящены Щедрину и содержали новые материалы – текстысамого писателя и работы по его творчеству, касающиеся разных сторон проявленияписательского таланта Салтыкова, в том числе и роману «Господа Головлевы».
Закономерно,что возникает и вопрос об издании полного собрания сочинений, поставленный М.Ольминским. Оно появляется в 1933 году, а завершается в 1941. Данное собраниенасчитывает 20 томов, из которых почти 8 занимают тексты, ранее не входившие всобрание сочинений писателя. Ценность данной работы заключалась еще и в том, что при его подготовке была проделана огромная текстологическая работа поочистке сочинений Салтыкова-Щедрина от цензурных и издательских ошибок.
Советское литературоведениевсегда с вниманием относилось к научному освоению наследия великого русскогописателя-сатирика. В литературной науке в послевоенные десятилетия дажесложилась особая область, именуемая щедриноведением. В конце 40-х — начале 50-хгодов изучение творчества Салтыкова-Щедрина заметно оживилось: наследиеписателя сделалось предметом исследования историков и теоретиков литературы,текстологов и библиографов, искусствоведов, историков, философов и даже напервый взгляд далеких от литературы правоведов, экономистов, что придавалоисследовательскому процессу многосторонний и глубокий характер. Из года в годвыходили работы, посвященные анализу художественной системы и мировоззрениявеликого сатирика, источниковедческие и библиографические труды, создаваласьнаучная биография писателя; появилось также научное издание его сочинений иписем. И одна из ведущих ролей в щедриноведении неизменно принадлежала АлексеюСергеевичу Бушмину.
Серия щедриноведческихработ А. С. Бушмина, опубликованная в 1957—1958 гг. в изданияхПушкинского дома, обозначила характер его исследовательских интересов, неограниченных историей литературы, в данном случае творчествомСалтыкова-Щедрина, а уходящих глубоко в теорию. В статье о гиперболе игротеске, например, решается вопрос о природе и содержании этих художественныхприемов, изучается их роль и значение в системе реалистического творчества вцелом, и в произведениях Салтыкова-Щедрина в частности. В других работахрассматривается образ рассказчика в произведениях Салтыкова-Щедрина, проблемаобщественного романа в эстетике сатирика, прослеживается эволюция реализмаписателя в 80-е годы (с особым вниманием к его сказкам). Впрочем, разработанныев этих статьях выводы и концепции найдут свое последующее развитие и вмонографическом исследовании А. С. Бушмина «Сатира Салтыкова-Щедрина»(1959 г.) и во многих позднейших трудах ученого.
Новое собрание сочиненийписателя начинается в 1965 году, включает оно в себя 20 томов, редактирует егоодин из основных исследователей творчества Салтыкова С.А. Макашин. Оно включаетв себя не только известные произведения сатирика, но и незавершенные. Тексты,бышие в печати, уточнены, отредактированы. Впервые все произведениякомментируются.
С.А. Макашиным такжеразрабатывается научная биография писателя, основанная на тщательном изучениипервоисточников. Появляются монографические работы по творчествуСалтыкова-Щедрина В.Я. Кирпотина, Е.И. Покусаева, А.С. Бушмина, анализирующихжизненный и творческий путь писателя, разбирающие его произведения, в том числеи роман «Господа Головлевы».
Научно-художественнаябиография Щедрина, написанная А.М. Турковым выходит в серии «ЖЗЛ». Появляютсяработы, посвященные отдельным произведениям писателя, таких литературоведов какН.В. Яковлев, А.А. Жук, А.С. Бушмин, К.Н. Григорян и др.
Кроме того, наконецисследователи начинают обращаться и к авторской манере писателя, его стилю,языку, художественному методу. Этому посвящены труды Я. Эльсберга, А. Ефимова,А.С. Бушмина.
Следует однако отметитьтот немаловажный факт, что по вполне понятным причинам советское щедриноведениебыло ограничено в своих методах и выводах. Труды В. Кирпотина, А.С. Бушмина именее известных исследователей обращены в первую очередь к идеологии Щедрина илишь затем — к его поэтике.
Вчастности, в советском литературоведении отмечалось, что Салтыков-Щедрин былодним из наиболее ценимых К. Марксом и Ф. Энгельсом русских писателей. Говорилосьи о том, что острое слово Щедрина активно помогало русским марксистам в годыподготовки социалистической революции. Его идеи и образы были многократноиспользованы и блестяще истолкованы в работах В. Ленина, обращавшегося к произведениямсатирика чаще, чем к произведениям какого-либо другого писателя.
М.Горький писал о Щедрине: «Значение его сатиры огромно, как по правдивости ее,так и |по тому чувству почти пророческого предвидения тех: путей, по коимдолжно было идти и шло русское общество… Предвидение это объясняется тем, чтоСалтыков прекрасно знал психику представителей культурного общества еговремени, психики эта слагалась на его глазах, он же был умен, честен, суров иникогда не замалчивал правды, как бы она ни была прискорбна… невозможнопонять историю России во второй половине XIX в. без помощи Щедрина».
Критикитрактовали значение творчества Щедрина как «Пророческое» и «Историческиважное», поскольку оправдался пророческий смех сатирика, предвещавшийнеизбежную гибель эксплуататорского режима в России. Исчезли уродливыесоциальные формы жизни и человеческие типы, против которых ополчаласьвоинствующая сатира Щедрина. Вырваны корни, питавшие произвол, хищничество,эгоизм, предательство, двоедушие, лганье, трусость, легкомыслие и прочиенравственные пороки, которые беспощадно обличал сатирик. Но и в нашем обществе,свободном от мерзостей прошлого, еще встречаются люди, зараженные порокамистарого времени. Поэтому, по мнению советских литературоведов, сатира Щедринапродолжала служить делу нравственного воспитания парода, помогает распознаватьи искоренять пережитки в сознании и психологии людей.
Отмечалосьтакже, что щедринские традиции оказали свое плодотворное воздействие на многихписателей, критиков и журналистов, в частности на зачинателей социалистическогореализма — М. Горького, В. Маяковского, Демьяна Бедного. Советские писатели,прибегая к сатире, неизменно находят для себя поддержку и творческоевдохновение в щедринских образцах.
Вподавляющем большинстве статей и критических заметок «Головлевы» трактовалиськак несколько устаревшая, хотя и ярко изложенная отходная крепостничеству.
Несколько неожиданным возрождениемэтой традиции анализа оказались монографии М.М.Герасимовича и В.Д. Бабкина иВ.Н.Селиванова. Выдающимся трудом советского щедриноведения стала единственнаянаучная биография Щедрина, написанная С.А. Макашиным (1951 г.).
Еслиобратиться непосредственно к исследованию романа «Господа Головлевы» всоветское время, то становится очевидным, что ему не так повезло в критике илитературоведении, как, например другому знаменитому произведениюСалтыкова-Щедрина «Истории одного города. В лучших работах анализировались попреимуществу социальный и психологический аспекты романа в работах Григорьяна(1962 г.), Покусаева (1975 г.).
Наиболееинтересные страницы посвящены исследованию связей романа с другимипроизведениями писателя, а также с произведениями русской и мировой литературы.Опытами приложения иной методологии к изучению романа стали монография Д.П.Николаева «Смех Щедрина» (1988 г.). Следует упомянуть также богатую тонкиминаблюдениями, во многом новаторскую работу А.А.Жук (1988).
1.3 Взглядсовременных ученых-исследователей
на роман Салтыкова-Щедрина
В 1990-х гг.литературоведы осознали необходимость не только социологического илипсихологического, но также имманентного анализа «Господ Головлевых». Точкойпересечения «внутреннего» мира романа и «внешнего» мира является так называемый«семейный вопрос». Известно утверждение Салтыкова, что «Господа Головлевы»написаны «на принцип семейственности», а созданный практически одновременно«Круглый год» (1879-80) – «на принцип государственности»: и то, и другое началодавно потеряли свое значение и, собственно говоря, уже не существуют.[16]
В историко-литературныхисследованиях последних лет в наибольшей степени актуализированы три аспектаизучения романа. «Господа Головлевы» продолжают рассматриваться в контекстерусского семейного романа и семейных хроник. Семейная тема в романе и втворчестве Щедрина в целом была проанализирована в содержательной монографии И.Павловой (1999 г.). Иудушка изучается в статусе «ментального героя». Нонаиболее новым и перспективным среди исследовательских подходов считаетсясопоставительное соотнесение «Господ Головлевых» с евангельским — шире — библейским текстом. Названы и описаны многие из библейских образов, сюжетов,цитат, реминисценций, которые намеренно, даже подчеркнуто и открыто писательввел в роман. Здесь можно отметить статьи А.А.Колесникова о преломлении в«Господах Головлевых»архетипа «блудного сына» (1999 г.) и Л.М.Ракитиной о евангельских мотивах в поздних произведениях Щедрина (2001 г.).Наиболее значительные работы западных исследователей опубликованы в сборникепод редакцией А.П.Фута (1997 г.), особенно интересна статья М.Эре о соотношенииформы и смысла в романе.
Однако усилия ученых,предпринятые в этом направлении осмысления романа, не только не приблизили, ноеще более отдалили «событие понимания» произведения. Причины достаточноочевидны: художественные функции библейского «слова» в «Господах Головлевых»объясняются не из художественных интенций и решений автора, а из внетекстовыхпредставлений исследователей.
Данному факту можнопривести два варианта объяснений.
Первый связан страдициями русской критики XIX века и наследовавшей эти традицииисторико-литературной наукой XX века. Любой элемент текста Салтыкова-Щедрина вданной традиции, о чем мы уже упоминали выше, объяснялся под знаком того, что«Господа Головлевы» — сатирическое произведение, автор которого только«разоблачает». В силу традиции и в статье современного автора «Библеизмы вструктуре образа Иудушки Головлева» художественная роль библейскихреминисценций усматривается в том, что они обнаруживают «уровень культурыпореформенного поместного дворянства», показывают «практическую» жизньСвященного писания» и контраст между нравственным смыслом источника и, с другойстороны, «приземленно-бытовым и даже ханжески-циничным его наполнением в устах«пустослова» Иудушки».[17]
Другое, новое ипродуктивное, направление объяснения художественных смыслов, извлекаемыхСалтыковым-Щедриным из «цитирования» священных текстов, располагается в областиправославной филологической критики. В работе такого рода — статье И. А.Есаулова «Категория соборности в русской литературе (к постановке проблемы)» — мы читаем: «… удивительное финальное «пробуждение совести» ПорфирияГоловлева… совершается в духе православного представления о человеке».[18]
Опытом приложения инойметодологии к изучению романа стала статья С.М.Телегина «Не так страшен черт,как его малютки» (1997 г.), в которой он рассмотрел функционирование мифа в«Господах Головлевых».
В целом, щедриноведение исегодня остается консервативным: в нем господствуют биографический исравнительно-исторический методы. Помимо указанных выше работ, посвященных поэтикеЩедрина в целом и мифопоэтическим мотивам его творчества, можно назвать не такуж много интересных в методологическом отношении исследований — таких, каксемантико-стилистический анализ «Сказок» В.Н. Ерохина (1991 г.) или философскийразбор исторического дискурса «Истории одного города» В.Е.Васильева (1997 г.).
ГЛАВА II. АНАЛИЗ РОМАНА С ТОЧКИ РЕНИЯ ЕГОЖАНРОВОГО СВОЕОБРАЗИЯ
2.1 «Господа Головлевы» как роман,отражение специфических черт этого жанра в данном произведении
Традиционно «ГосподаГоловлевы» позиционируется как роман. Если исходить из определения данноготермина, зафиксированного в Большой Советской энциклопедии, то эторазновидность эпоса как рода литературы, один из больших по объёму эпическихжанров, который имеет содержательные отличия от другого такого же жанра ‒ национально-исторической(героической) эпопеи. В отличие от эпопеи с её интересом к становлению общества‒ к событиям и положительным героямнационально-историческое значения, роман проявляет интерес к становлениюсоциального характера отдельной личности в её собственной жизни и в её внешнихи внутренних столкновениях со средой. Сюда же можно добавить определениеБахтина М.М.,[19]для более полного понимания специфики данного жанра: «Роман, детализированноеповествование, которое, как правило, создает впечатление рассказа о реальныхлюдях и событиях, на самом деле таковыми не являющихся. Какого бы объема он нибыл, роман всегда предлагает читателю развернутое в цельном художественномпространстве действие, а не какой-то один эпизод или яркий момент.
Рассмотримподробнее, что из данных определений применимо для определения жанровойпринадлежности такого произведения как «Господа Головлевы».
В центреповествования – одна отдельно взятая семья – Головлевых, три ее поколенияпоказаны в своем постепенном вырождении и угасании. Следовательно, этороман-хроника, повествующий о событиях, происходящих в семейном поместьеГоловлевых. Но это только одна из сторон данного произведения, поскольку оноимеет много общего с достаточно разработанным в русской классической прозежанром хроники мемуарно-семейного типа. Однако связь «Головлевых» страдиционным семейным романом чисто внешняя. «Семейным» содержанием невозможнообъяснить все особенности жанровой природы романа Салтыкова. «Семейный» признаксказался в нем главным образом лишь в обозначении тематических рамок, границопределенного круга жизненных явлений.
Взгляд насемью и семейную проблематику может быть различным. Салтыков рассматривал семьюпреимущественно как социальную категорию, как органическую ячейку общественногоорганизма. В 1876 году он писал Е. И. Утину: «Я обратился к семье, ксобственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уженет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не сутьпринципы даже для тех, которые ими пользуются. На принцип семейственностинаписаны мною „Головлевы”»[20].Из контекста явствует, что в понимание принципа семейственности Салтыковвкладывал особое содержание. Недаром семья стоит у Салтыкова в одном ряду сгосударством и собственностью, этими краеугольными камнямидворянско-буржуазного строя. Много страниц посвятил сатирик разоблачениюразложения системы, основанной на эксплуатации и рабстве; в этом смысле«Головлевы» по своим идейным мотивам тесно переплетаются с другимипроизведениями Салтыкова, и в первую очередь с «Благонамеренными речами» и«Пошехонской стариной».
ЗдесьСалтыков выступает против установившихся традиций романа (как на русской, так ина западноевропейской почве) с его любовно-семейной сюжетностью. Выдвигая напервый план задачу создания социального романа, он находит традиционныйсемейный роман слишком узким. Он указывает на необходимость решительногоизменения общественной основы романа и настойчиво выдвигает на первое местопроблему среды. «Ведь умирал же человек из-за того, что его милая поцеловаласвоего милого, — писал Салтыков, — и никто не находил диким, что эта смертьназывалась разрешением драмы Почему? — а потому именно, что этому разрешениюпредшествовал самый процесс целования, т. е. драма… Тем с большим основаниемпозволительно думать, что и другие, отнюдь не менее сложные определениячеловека тоже могут дать содержание для драмы, весьма обстоятельной. Если имидо сих пор пользуются недостаточно и неуверенно, то это потому только, чтоарена, на которой происходит борьба их, слишком скудно освещена. Но она есть,она существует и даже очень настоятельно стучится в двери литературы. В этомслучае я могу сослаться на величайшего из русских художников, Гоголя, которыйдавно провидел, что роману предстоит выйти из рамок семейственности».
Можетпоказаться странным, что Салтыков, который так резко выступал против традиции«семейного романа» и выдвигал задачу освещения социальной среды, «арены, накоторой происходит борьба», построил свой роман на основе «семейственности».Однако это впечатление чисто внешнее; принцип семейственности избран авторомлишь для известного удобства. Он давал широкие возможности использованиябогатейшего материала непосредственных жизненных наблюдений.
Когда говорято принципе семейственности, обычно подразумевают традиционный роман, в которомвсе жизненные конфликты, драматические ситуации, столкновения страстей ихарактеров изображаются исключительно через частную жизнь семьи и семейныеотношения. В то же время даже в рамках традиционных, привычных представшийсемейный роман не есть нечто однородное и неподвижное. Это условное понятиечасто служит средством обозначения лишь внешних признаков сюжета.
Основным определяющимжанровым признаком роман «Господа Головлевы» является социальный фактор. Вцентре внимания автора стоят общественные проблемы.
Но странно было бы,говоря о социальных, общественных проблемах, обойти стороной психологическуюсторону данного произведения. Ведь «Господа Головлевы» раскрывают не толькотему вымирания помещичьего класса, но и тему вымирания человеческой души, темунравственности, духовности, совести в конце концов. Трагедии сломанных людскихсудеб черной траурной лентой вьются сквозь страницы романа, вызывая у читателяодновременно и ужас и сочувствие.
Глава рода Головлевых –потомственная помещица Арина Петровна, фигура трагическая, несмотря на то, чтов коллекции слабосильных и никчемных людишек головлевской семьи, она предстаетличностью сильной, властной, настоящей хозяйкой поместья. Эта женщина в течениедлительного времени единолично и бесконтрольно управляла обширным головлевскимимением и благодаря личной энергии успела удесятерить свое состояние. Страсть кнакоплению господствовала в Арине Петровне над материнским чувством. Дети «незатрагивали ни одной струны ее внутреннего существа, всецело отдавшегосябесчисленным подробностям жизнестроительства».
В кого уродились такиеизверги? — спрашивала себя Арина Петровна на склоне лет своих, видя, как еесыновья пожирают друг друга и как рушится созданная ее руками «семейнаятвердыня». Перед ней предстали итоги ее собственной жизни — жизни, которая былаподчинена бессердечному стяжательству и формировала «извергов». Самыйотвратительный из них — Порфирий, прозванный в семье еще с детства Иудушкой.
Свойственные АринеПетровне и всему головлевскому роду черты бессердечного стяжательства развилисьв Иудушке до предельного выражения. Если чувство жалости к сыновьям исиротам-внучкам временами все-таки посещало черствую душу Арины Петровны, тоИудушка был «неспособен не только на привязанность, но и на простое жаленье».Его нравственное одеревенение было так велико, что он без малейшего содроганияобрекал на гибель поочередно каждого из троих своих сыновей — Владимира, Петраи внебрачного младенца Володьку.
Мир головлевской усадьбы,когда в нем верховодит Арина Петровна, — это мир единоличного произвола, мир«властности», исходящей от одного лица, властности, не подчиняющейся никакомузакону, заключенной лишь в одном принципе — принципе самодержавия. Головлевскаяусадьба прообразует собой, как говорили в XIX веке, — всю самодержавную Россию,закоченевшую в «оцепенении властности» (этими словами Салтыков определил самую сутьправления Арины Петровны, «женщины властной и притом в сильной степениодаренной творчеством»). Лишь от нее, от Арины Петровны, исходят некиедеятельные токи, лишь ей в этом головлевском мире принадлежит привилегиядействования. Другие же члены головлевского мира начисто лишены этойпривилегии. На одном полюсе, в лице самодержицы Арины Петровны, сосредоточенывласть, деятельность, «творчество». На другом — безропотность, пассивность,апатия. И понятно, почему, несмотря на «оцепенение», которое владеетголовлевским миром, лишь в Арине Петровне еще сохраняется что-то живое.
Лишь она способна на«жизнестроительство», какое б оно ни было, лишь она живет — в своем хозяйстве,в своем приобретательском пафосе. Конечно, это жизнь весьма относительная,ограниченная очень узкими рамками, а главное — лишающая права на жизнь всехдругих членов головлевского мира, обрекающая их в конечном итоге на «гроб», наумирание. Ведь жизнедеятельность Арины Петровны находит удовлетворение в самойсебе, ее «творчество» не имеет какой-либо цели вне себя, какого-либонравственного содержания. И тот вопрос, который часто задает Арина Петровна:для кого тружусь, для кого коплю? — вопрос, в сущности, незаконный: ведь онакопила-то даже не для себя, тем более не для детей, а в силу какого-тобессознательного, почти животного инстинкта накопления. Все было подчинено, всепринесено в жертву этому инстинкту.
Но этот инстинкт,конечно, не биологический, а социальный. Накопительство Арины Петровны — посвоей общественной, а потому и психологической природе — очень отличается отскупости бальзаковского Гобсека или пушкинского Скупого рыцаря.
В романе, таким образом,Салтыков поставил перед собой сложную задачу: художественно раскрыть внутренниймеханизм разрушения семьи. От главы к главе прослеживается трагический выход изсемьи и из жизни главных представителей головлевской фамилии. Но наиболеепоследовательной полно все характерное для процесса разрушения помещичьей семьиобобщено в образе Порфирия Голоплева. Не случайно Салтыков счел необходимым и самомначале второй главы заметить следующее: «Семейная твердыня, воздвигнутаянеутомимыми руками Арины Петровны, рухнула, но рухнула до того незаметно, чтоона, сама не понимая, как это случилось, «делалась соучастницею и даже явнымдвигателем этого разрушения, настоящею душою которого был, разумеется, Порфишкакровопивец».
Следовательно, это романпсихологический и трагический.
Но,кроме того, роман «Господа Головлевы» — еще и роман сатирический. Пророческий,по выражению Горького, смех салтыковской сатиры в романе проник в сознание целыхпоколений русских людей. И в этом своеобразном процессе общественноговоспитания заключено еще одно достоинство данного произведения. Кроме того, онооткрыло читающей России образ Иудушки, вошедший в галерею нарицательных мировыхсатирических типов.
Таким образом, можносделать вывод о том, что роман Салтыкова-Щедрина» в своем жанровом своеобразиипредставляет собой уникальный синтетический сплав из романа — семейной хроники,социально-психологического, трагического и сатирического романа.
Далее рассмотримподробнее, как отразились эти жанровые особенности в тексте данногопроизведения.
2.2 Тематика и проблематика романаСалтыкова-Щедрина, ее актуальность для современного читателя
Напервый взгляд роман «Господа Головлевы» — это описание жизни и вымирания семьипомещиков Головлевых. И, действительно, семейная тема и проблема родственныхсвязей внутри нее – одна из центральных в романе. Но она же тесно переплетена спроблемами социально-политического характера.
Сосредоточившисьна исследовании семейных дол в помещичьей среде, автор «Господ Головлевых»показывал, как мир собственников, тунеядцев и паразитов изнутри подрывает, разваливаетсемью, превращает и фикцию то, что на словах выдавалось за «краеугольныйкамень» современного социального уклада.
Во многих своихпроизведениях пореформенной поры Салтыков образно воспроизводил процессоскудении помещичьих гнезд, процесс вытеснения недавних душевладельцев сзанятых ими позиций новыми «столпами» — Деруновыми и Разуваевыми. В «ГосподахГоловлевых» акцент сделан на другом. Головлевы приспосабливаются кпореформенным порядкам, даже богатеют. Но это удачливое хищническоенакопительство не укрепляет семью, а наоборот — становится как бы подстрекающейсилой ее распада, ее гниения. Исчезают родственные связи. Повседневныеотношения приобретают форму либо презрительного равнодушия, либо взаимной брании грызни. Каждый из головлевской фамилии и по наследственным своим задаткам, ино воспитанию, и по всей обстановке жизни п данный момент был подготовлен ктому, чтобы так цинично и безалаберно отнестись к «семейиым узам». Праздность,непригодность к какому-либо долу, безудержное стремление урвать для себя кусокполучше, пожирнее, — все эти привычки, унаследованные от времени крепостничестваи закрепленные в целом ряде поколений уже в виде определенных черт характера, иточат семью, раздирают ее в клочья.
Перед намиразворачивается жизненный путь нескольких членов одного семейства. Это несемейная хроника в привычном смысле — повествование сжато и предельнонасыщенно, перед нами не процесс, а результат осмысления жизни героев, ужепроделанного автором. В этом одновременно и достоинство, и недостатокпроизведения. С одной стороны, перед тобой предстает цельная и стройнаяконструкция, где каждый образ, каждая мысль на своем месте, подкрепляют однадругую, и внимательное чтение приводит к ясному пониманию, что хотел сказатьтебе автор. С другой – создается впечатление, что роман представляет собой нестолько художественное произведение, сколько философское сочинение, написанное хорошим,образным языком.
Героев романаобъединяют не только родственные узы. Они похожи друг на друга по своемудуховному устроению. Сам Салтыков-Щедрин выделяет три отрицательных качества,свойственных каждому из Головлевых: «праздность, непригодность к какому бы тони было делу и запой». Однако кажется, что их общая беда значительнее и глубже:главная черта, которая их объединяет, или, вернее, отсутствие черты — неспособность любить. Это какая-то ущербность души, некий духовный изъян, имине осознаваемый, но влияющий на всю их жизнь. Писатель находит для этогокачества удивительно меткое слово «пустоутробный». В самом начале речь об этойдуховной инвалидности идет достаточно подробно — перед нами предстает матьсемейства, начисто лишенная даже инстинкта материнской любви, которыйпреломляется у нее в страсть к накопительству имения, вроде бы для детей, но спостоянным внутренним ощущением, что каждый ребенок — это «лишний кусок», массаденежных проблем и множество усилий, не идущих впрок. Лишь один раз нечтосродное материнскому чувству пытается пробудиться в ее душе, когда АринаПетровна, неожиданно для самой себя, заступается за старшего сына, промотавшегосвою часть родительского богатства: «Ненавистник он мне, всю жизнь он меняказнил да позорил, а наконец и над родительским благословением моим надругался,а все-таки, если ты его за порог выгонишь или в люди заставишь идти — нет тебемоего благословения!» Однако это чувство остается ею незамеченным и гаснетпочти сразу же. Во второй раз она уже оказывается к этому неспособна: когдамладший внук, Петенька, признается ей, что проиграл казенные деньги, и проситвыручить его, она отказывает — притом, что, во-первых, как следует из романа, унее есть достаточно солидный капитал, а во-вторых, у всех в памяти трагедия,произошедшая со старшим внуком, Володей, которому отказали в деньгах — и онпокончил с собой. Душа, живущая не подлинной любовью, а ложной страстью,обречена на «процесс умертвия» (тоже словечко самого Салтыкова-Щедрина), т. е.на полную нравственную деградацию. Это происходит и с Ариной Петровной — изгордой и властной женщины она превращается в немощную старуху, скованнуюдушевной и физической дремотой («Прежняя лихорадочная деятельность вдругуступила место сонливой праздности, а праздность, мало-помалу, развратилаволю… из крепкой и сдержанной женщины… получилась развалина...»), а затемза «сладкий старческий кусок» становится приживалкой у своего нелюбимого сына иполностью погружается в «телесные удовольствия», в растительную жизнь: вкуснопоесть, попразднословить, сыграть в дурачка. Впрочем, перед смертью онасовершает один рывок, словно пытаясь вырваться из сковавшего ее духовногооцепенения, когда, возмущенная отношением сына к проигравшемуся внуку (хотяотличается ли это от ее собственного равнодушия?), она проклинает сына. Однакоэтот поступок, который она обдумывала долгое время, совершается ею спонтанно ине ведет ни к каким изменениям ни во внешней, ни во внутренней жизни — наоборот, он словно забирает ее последние силы, и она довольно быстро умирает.
По похожейсхеме выстраиваются жизни и остальных персонажей. Неумение любить приводит квозобладанию какой-то страсти в душе и в жизни героя, персонаж отдается ей ипогружается в мир воспаленного и расстроенного воображения, где царит этастрасть, а личность постепенно полностью деградирует. Вслед за духовной смертьюнаступает и смерть физическая. У старшего сына Степана эта страсть — привычка клегкой жизни, ничегонеделанию и вину, у сына Павла — ненависть к брату Порфирию(Иудушке) и винопитие, у самого Иудушки — потребность духовного празднословия ифантастическая алчность, приводящая к семейным интригам и постоянным финансовымфантазиям и расчетам прироста денег. Интересно, что поскольку хоть страсти иразличаются, но сами духовные этапы в жизни героев одинаковы, то и описываютсяони похоже. Так, почти не отличается по образности рассказ об оргиивоспаленного воображения: — у Степана: «… мало-помалу биение сердца учащалось,голова загоралась — и язык начинал бормотать что-то несвязное. Притупленноевоображение силилось создать какие-то образы, помертвелая память пробовалапрорваться в область прошлого, но образы выходили разорванные, бессмысленные…Спотыкающиеся ноги из стороны в сторону носили онемевшее тело, грудь издавалане бормотанье, а хрип...»; — у Павла: «Уединившись с самим собой, ПавелВладимирович… создал для себя особую, фантастическую действительность… Вразгоряченном вином воображении создавались целые драмы, в которых вымещалисьвсе обиды и в которых обидчиком являлся уже он, а не Иудушка… В изобретенииэтих проказ он был неистощим, и долго нелепый хохот оглашал антресоли...»; — уИудушки: «… запершись в кабинете… он с утра до вечера изнывал надфантастической работой: строил всевозможные несбыточные предположения, учитывалсамого себя, разговаривал с воображаемыми собеседниками и создавал целые сцены,в которых первая случайно взбредшая на ум личность являлось действующимлицом… Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земляисчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели,губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающеевыражение… Это был своего рода экстаз… [при котором] людиобесчеловечиваются; их лица искажаются, глаза горят, язык произноситнепроизвольные речи, тело производит непроизвольные движения».
Тот страшный мрак, в который погружается омертвевшая душа героев, каждыйраз изображается с помощью одних и тех же ключевых образов: «Дневной светсквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образами,теплилась лампадка, то сумерки, наполнявшие комнату, казались еще темнее игуще… На потолке колебался светящийся кружок, то вспыхивая, то бледнея, помере того как усиливалось или слабело пламя лампадки. Внизу господствовалполусвет, на общем фоне которого дрожали тени… Ему казалось, что эти тениидут, идут, идут...» (комната Павла), «Лампадка горит перед образом и светомсвоим сообщает предметам какой-то обманчивый характер. Рядом с этимсомнительным светом является другой, выходящий из растворенной двери соседнейкомнаты, где перед киотом зажжено четыре или пять лампад. Этот свет желтым четырехугольникомлег на полу, словно врезался в мрак спальной, не сливаясь с ним. Всюду тени,колеблющиеся, беззвучно движущиеся» (комната Арины Петровны). Характерно, что,поскольку герои не имеют живой веры в Бога, свет от лампадки не может победитьмрак, а, наоборот, по контрасту усиливает его, вызывает из небытия таинственныеи страшные тени (в конце романа для Иудушки и Анниньки они станут тенямипрошлых грехов).
Так как возобладание страсти ведет к омертвению души, то Салтыков-Щедринактивно использует образы, связанные со смертью. Герой, отдавшийся страсти,затворяется в тесном пространстве (комната-каморка Степана, антресоли Павла,кабинет Иудушки, комната Арины Петровны), которое уподобляется гробу илисклепу. Нередко проживание там сопровождается тем, что герой опускается ифизически, в свои права на него вступают тлен и разложение:
— комната Степана «была грязна, черна, заслякощена… подоконники чернелипод густым слоем табачной золы, подушки валялись на полу, покрытом липкоюгрязью, на кровати лежала скомканная простыня, вся серая от насевших на неенечистот»;
— атмосфера антресолей Павла «пропиталась противною смесью разнородныхзапахов, в составлении которой участвовали и ягоды, и пластыри, и лампадноемасло, и те особенные миазмы, присутствие которых прямо говорит о болезни исмерти… Несмотря на табачный дым, мухи с каким-то ожесточением налетали нанего, так что он беспрестанно то той, то другой рукой проводил около лица»;
— Иудушка «сидел в засаленном халате, из которого местами выбивалась уж вата;он был бледен, нечесан, оброс какой-то щетиной вместо бороды».
Головлевщина— это саморазложение жизни, основанной на паразитизме, на угнетении человекачеловеком. От главы к главе рисует Салтыков-Щедрин картины тирании,нравственных увечий, одичания, следующих одна за другой смертей, все большегопогружения головлевщины в сумерки. И на последней странице: ночь, в доме нималейшего шороха, на дворе мартовская мокрая метель, у дороги — закоченевшийтруп головлевского владыки Иудушки, «последнего представителя выморочногорода».
Ни однойсмягчающей или примиряющей ноты — таков расчет Салтыкова-Щедрина сголовлевщиной. Не только конкретным содержанием, но и всей своей художественнойтональностью, порождающей ощущение гнетущего мрака, роман «Господа Головлевы»вызывает у читателя чувство глубокого нравственного и физического отвращения квладельцам «дворянских гнезд».
В созданном Щедринымхудожественном мире «Господ Головлёвых» человек живёт в нестерпимых условиях:все явления существующего мира у сатирика словно объединяются, чтобы давить,стискивать, угнетать окружающее, всё становится необыкновенно весомым, грузным,материальным, бременящим человека. Жизнь предстает в виде образа непосильногобремени. Так, Арину Петровну если и «давит мысль о детях», то они для неё –«лишняя обуза»; дочь ей «подкинула на шею» щенков, да и «постылый» норовит тоже«сесть ей на шею» и, наконец, «на шее повис».
Степанадавит «серое, вечно слезящееся небо осени», «гнетёт бремя уныния и истомы».Человек превращается в «нежить», нечистую силу, которая боится дневного света.
ДляАнниньки «прошлое, как скарб, который надавливался ей на плечи», она ощущает«гнёт прошлого», даже сон сваливается на неё, «словно камень», из-под которогоона «выползает» «разбитая», «полуобезумевшая»; всех персонажей романа давит«натиск» почти физически ощущаемой массы пустяков; все герои – «подавленныесущества».
Непосильноебремя, по мнению Щедрина, возникает в периодбезвременья, которым онсчитает пореформенный период.
Вневременноепространство втягивает героев в бездонную пропасть небытия; нет ничего, за чтоможно было бы удержаться, чтобы остановиться среди этого всевовлекающегооползня. Для Степана Владимировича после его возвращения в Головлёво времясуществования утрачивает свою цельность, будущее для него совсем перестаетсуществовать.
«Памятьпробовала прорваться в область прошлого», – пишет Щедрин, – но «прошлое неоткликалось ни единым воспоминанием, ни горьким ни светлым, словно между ними снастоящей минутой раз и навсегда вставала глухая стена». «Перед ним было тольконастоящее в форме наглухо запёртой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идеяпространства, и идея времени». Да и горизонты настоящего суживаются писателемдо размеров сиюминутного: «печка», «окно»…
Вэтом состоянии начинает осуществляться процессраспада сознания,где стирается граница, отделяющая человека от мертвеца. Человек, покинутыйсознанием, погружается в беспамятство, оцепенение, во мрак – это выморочныйчеловек. «Чувство действительности» отмирает, «самое существование как быпрекращается, от человека остаётся только тело, покинутое сознанием, – труп.Тьма эта нужна «выморочному», так как вместе со светом у него просыпается«страх», «отвращение, ненависть» к жизни.
Cтепан, например, весь погружается в«безрасчётную мглу, в которой нет места не только для фантазии, но и длядействительности. Мозг его вырабатывал нечто, но это нечтоне имелоотношения ни к прошедшему, ни к будущему. Словно чёрное облако окутало его сголовы до ног… В этом загадочном облаке потонул для него весь физический иумственный мир...».
Непомернойтяготой представляются обессиленному человеку житейские мелочи, бытовыепустяки, которые приобретают какую-то грузную весомость. И внутренне никчёмныйСтепан не в силах противостоять агрессивности «остервенелого» мира.
Щедриностро ощущал в общественных переменах демоническое присутствие, называемого им нечто,иотобразил это присутствие в «Господах Головлевых».
Вэтом окружении человек теряет свои лучшие качества, погружается в мир вещей,опредмечивается, сам становится вещью, замечает Щедрин: «на сестёр установиласьумеренная такса», Арина Петровна становится «лишним ртом». Нарисованнаядействительность развращённого мира создаёт у Щедрина соответствующие условиядля распада человеческой личности, опустошает и «выхолащивает» её. Степан вусловиях этой действительности окончательно вышучивается, Павел иссыхает,Аннинька и Любинька истощаются в разврате.
Вэтой связи автор изображает медленный процесс умирания человека: сначаланаступает забытье, отмечает он, затем человек растворяется в «беспредельнойпустоте» и, наконец, сливается с небытием.
Процессразвала и слияния с пустотой человеческой сути Щедрин конкретно показывает напримере судьбы Степана: за окном его жилья «разверзнувшиеся хляби земли»,облако разорванной формы, казалось, «угрожавшее задушить его», окрестность,постепенно «заволакивающаяся» грузными массами облаков и, наконец, совсемпропадающая».
Степанпроходит все этапы распада своей сущности: сначала он забывается и не осознает,что с ним происходит, потом не понимает своего окружения и быта и в концесовсем исчезает.
Пустотаи распад – вот путь дворян-помещиков. Писатель не видит путей возрождениядворянства, мало того, он отмечает, что преступная жизнь этого класса оказываетразлагающее влияние и на другие слои общества, в том числе и на духовенство.Духовная деградация, разврат принимают такие угрожающие формы и размеры, чтописатель говорит о ближайшей кончине всего рода Головлевых, он видит итог жизненногопути семейства. Показательным в этом плане является эпизод, имеющий, с нашейточки зрения, символическую направленность.
КГоловлевым в дом приходит крестьянин Фока, который просит взаймыхлеба до нового урожая; и Иудушка начинает мечтать о том, как он будет обиратьэтого крестьянина, сколько времени Фока должен будет на него отработать за этотдолг, сколько процентов прибыли при этом можно накрутить. Именно этим эпизодомвыявляется скрытая полемика между Щедриным и Толстым о будущем России. Впротивовес идее Толстого о том, что Россия не может быть капиталистическойстраной, что только союз мужика и барина может спасти Россию, Щедрин говорит оневозможности такого союза.
Напримере Иудушки, обладающего капиталистической хваткой хищника, который,лишившись дармовой крестьянской силы, в новых условиях изощряется в иныхметодах выколачивания денег из вконец разорившихся крестьян, сатирик говорит,что «чумазый» есть, он уже здесь, уже идет с фальшивой мерой, и это –объективная реальность.
Семейная драма «ГосподГоловлевых» разворачивается в религиозном контексте: сюжетная ситуацияСтрашного суда охватывает всех героев и переносится на читателей; евангельскаяпритча о блудном сыне предстает как история о прощении и спасении, котораяникогда не осуществится в мире, где живут Головлевы; религиозная риторикаИудушки — способ саморазоблачения героя, полностью отделившего священные словаот подлых дел.
В поисках «скрытого»сюжета романа исследователи и обращаются к тем библейским и мифологическимобразам, которыми насыщены «Господа Головлевы».
Следует сразу жеподчеркнуть: Щедрин не был ортодоксальным писателем — ни в политическом, ни темболее в религиозном смысле. Трудно сказать, насколько евангельские образы«Христовой ночи», «Рождественской сказки» и тех же «Господ Головлевых» являлисьдля него реальностью, а насколько — удачными метафорами или просто «вечнымиобразами». Так или иначе, но евангельские события для Щедрина неизменнооставались моделью, образцом, который повторяется из века в век с новымидействующими лицами. Об этом писатель прямо сказал в фельетоне, посвященномкартине Н.Ге «Тайная вечеря» (цикл «Наша общественная жизнь», 1863): «Внешняяобстановка драмы кончилась, но не кончился ее поучительный смысл для нас. Спомощью ясного созерцания художника мы убеждаемся, что таинство, котороесобственно и заключает в себе зерно драмы, имеет свою преемственность, что ононе только не окончилось, но всегда стоит перед нами, как бы вчерасовершившееся».
Показательно, что речьидет именно о Тайной Вечере, точнее — о моменте, когда Иуда окончательнорешился на предательство. Вечным, таким образом, оказывается именнопротивостояние Христа и Иуды.
Как же обстоит дело в«Господах Головлевых»?
Та психологическаяхарактеристика предателя, которую Щедрин дает в процитированном фельетоне, кхарактеру главного героя романа отношения не имеет.
О Тайной Вечере в романевообще не говорится; значение для героев имеет только крестный путь Христа — отвозложения тернового венца. Всё остальное (проповедь Христа и Его воскресение)- только подразумевается. Евангельские события при этом показаны с двух точекзрения: Иудушки и его «рабов». То, что крепостные настойчиво именуются рабами,разумеется, не случайно. Для них Пасха — залог будущего освобождения: «Рабыничуяли сердцами своего Господина и Искупителя, верили, что Он воскреснет,воистину воскреснет. И Аннинька тоже ждала и верила. За глубокой ночьюистязаний, подлых издевок и покиваний — для всех этих нищих духом виднелосьцарство лучей и свободы». Контраст между Господином-Христом и «ГосподамиГоловлевыми», вероятно, преднамеренный (напомним, что само название романапоявилось на последней стадии работы — т.е. именно тогда, когда были написаныпроцитированные слова). Соответственно, и «рабыни» — не только крепостныеГоловлевых, но и «рабы Божьи».
В сознании Иудушки образвоскресения отсутствует: «Всех простил! — вслух говорил он сам с собою: — нетолько тех, которые тогда напоили Его оцтом с желчью, но и тех, которые ипосле, вот теперь, и впредь, во веки веков будут подносить к Его губам оцет,смешанный с желчью… Ужасно! ах, это ужасно!». Порфирия ужасает то, что преждебыло лишь предметом пустословия — причем пустословия утешительного: «Иединственное, по моему мнению, для вас, родная моя, в настоящем случае, убежище- это сколь можно чаще припоминать, что вытерпел сам Христос».
Сюжет «Господ Головлевых»является реализацией модели, заданной в Библии; но и суд над Христомоказывается, в конце концов, метафорой: «он [Иудушка] понял впервые, что в этомсказании идет речь о какой-то неслыханной неправде, совершившей кровавый суднад Истиной...».
Так или иначе, именнобиблейский код, эксплицированный на последних страницах романа, дает намвозможность прочитать глобальный сюжет романа. Щедрин не случайно говорит, чтов душе Иудушки не возникли «жизненные сопоставления» между «сказанием», котороеон услышал в Страстную Пятницу, и его собственной историей. Герой и не можетпровести такие сопоставления, но их должен сделать читатель. Впрочем, обратимвнимание и на то, что Порфирий Владимирыч, которого называли не только «Иудушкой»,но и «Иудой», сам себя именует Иудой единожды — именно перед смертью, когда онмысленно кается перед Евпраксеюшкой: «И ей он, Иуда, нанес тягчайшее увечье, иу ней он сумел отнять свет жизни, отняв сына и бросив в какую-то безыменнуюяму». Это уже не просто «сопоставление», но — отождествление.
Параллель между Иудушкойи Иудой иногда проводится Щедриным с поразительной точностью, иногда же — уходит в подтекст. К примеру, в последние месяцы жизни Порфирия мучили«невыносимые приступы удушья, которые, независимо от нравственных терзаний,сами по себе в состоянии наполнить жизнь сплошной агонией» — очевидная отсылкак тому роду смерти, который избрал для себя евангельский Иуда. Но Порфирию егоболезнь не приносит чаемой гибели. Этот мотив, возможно, восходит капокрифической традиции, согласно которой Иуда, повесившись, не погиб, носорвался с древа и в мучениях умер позднее. Щедрин не мог удержаться и отмногозначительной инверсии: Иудушка в расцвете сил «взглянет — ну словно вотпетлю закидывает».
Предательства в прямомсмысле слова Иудушка не совершает ни разу, зато на его совести — убийства(«умертвия») братьев, сыновей и матери. К предательству приравнивается каждоеиз этих преступлений (совершенных, впрочем, в рамках закона и общественнойнравственности) и все они вместе. Например: как братоубийца, Иудушка,несомненно, приобретает черты Каина, и когда Порфирий целует мертвого брата,этот поцелуй, конечно же, именуется «последним Иудиным лобзанием».
В тот момент, когдаИудушка отправляет в Сибирь, а фактически на смерть, своего второго сына, АринаПетровна проклинает его. Маменькино проклятие всегда представлялось Иудушкевесьма возможным и в сознании его обставлялось так: «гром, свечи потухли,завеса разодралась, тьма покрыла землю, а вверху, среди туч, виднеетсяразгневанный лик Иеговы, освещенный молниями». Явно имеется в виду не толькоматеринское, но и Божье проклятие. Все детали эпизода взяты Щедриным изЕвангелий, где они связаны со смертью Христа. Иудино предательство совершилось,Христос (снова) распят, но сам Иудушка этого даже не заметил — или не захотелзаметить.
Трагедийность романа«Господа Головлевы» роднит его с «Анной Карениной», названным Л.Д. Опульскойроманом-трагедией, потому что время, отображаемое писателями в этихпроизведениях, действительно было наполнено драматическими событиями.[21]
Этот драматизм особенноощутим в финале романа «Господа Головлёвы», о котором существует несколькоразличных суждений.
Исследователь Макашинписал: «Величие Салтыкова-моралиста, с его почти религиозной верой в силунравственного потрясения от пробудившегося сознания, нигде не выразилось сбольшим художественным могуществом, чем в конце его романа»[22].
И,действительно, у Щедрина финал жизненной истории Иудушки «бесплоден».Художественные особенности этой части произведения проявляются в явственномразличии интонации авторского повествования в сцене пробуждения совести уИудушки и заключительных строк романа, где речь идёт о нём же. Интонация изсочувственной, страдательной становится бесчувственной,информационно-осведомительной: наступившее утро освещает только «закоченевшийтруп головлёвского барина».
Сменастиля после сцены пробуждения совести обусловлена возвращением автора креальности, к окружающей его будничной действительности. Именно здесь писательзаостряет внимание на проблеме выживаемости человека и общества. Щедрин ставитчеловечество перед радикальной антитезой, решительным выбором – единственнойальтернативы «или-или»: либо человечество, изгнав совесть, погрязнет в гнусномсамоистреблении, затянутом тиной пустяков, либо выпестует то растущее маленькоедитя, в котором растёт и совесть. Других путей для человечества Щедрин не указывает.
Прозоровсчитает, что финал «Господ Головлёвых» в самом деле «может показаться внезапными даже чуть ли не маловероятным»[23].Для мира ночью ничего, кроме физического акта смерти головлевского барина, непроизошло.
ЛитературоведВ.М. Малкин, напротив, считает, что «конец Иудушки закономерен. Он, всю жизньчтивший церковную обрядность, умирает без покаяния...»[24].А смерть без покаяния даёт нам возможность считать её смертью преднамеренной,т.е. самоубийством.
Активнаяавторская позиция Щедрина просматривается в его личном отношении к происходящимсобытиям: писатель с болью и горечью осознает утрату духовности и гуманизма в семейныхотношениях и такое состояние мира, когда на месте исчезнувшей «совести»возникает «пустота», соотносящаяся с «бессемейным» человеческим существованием.
Низкийбыт и высокая трагедия, пустословие и творчество, реальность и фантазия,беспредельность и точка, свет и тьма, грех и прощение, Иуда и Христос — ни одноиз этих противоречий не разрешается в романе Салтыкова-Щедрина в линейнойперспективе. Тему прощения ведет за собой тема греха, бытие Иудушки взывает кХристу. Важно не то, как прощен Иудушка: совершенно или нет. Важна саматрагическая неразъятость греха и прощения, устойчивая неизменность этойантиномии.
Само наличие неснятыхпротиворечий является знаком того, что роман «Господа Головлевы» следуетвоспринимать как художественное произведение, продолжающее пушкинскую,«онегинскую» традицию, — ведь именно в романе Пушкина впервые появились такогорода противоречия как осознанный художественный принцип. У Салтыкова-Щедринаизменилось содержание противоречий, но принцип их неустранимости осталсянеизменным. Неснятые, неснимаемые противоречия образуют в романе качествоглубины.
Современным роман Щедринавоспринимается потому, что это роман социальный. Напомним, жанр «ГосподГоловлевых» сам автор характеризовал вполне определенно, называя«общественным». Сегодня понятие «социальное», «общественное», «идеологическое»наполнилось неизмеримо более сложным содержанием сравнительно с тем, каковое внем прочитывали во второй половине XIX века или в недавнем веке XX.
Иудушка, главный геройпроизведения, больше не пугает и не поражает читателей своей крайнейнеобычностью. Читатель романа все чаще оказывается готов разделить мнениевыдающегося актера, сыгравшего Иудушку на сцене, И. М. Смоктуновского,высказанное в устной беседе и в главном состоящее в том, что Салтыков-Щедринписал не про какого-то чудовищного человека, стоящего особняком среди людей, нопро каждого из людей.
2… Система персонажей в романе
Великим художником является Салтыков-Щедрин в создании образной системы романа. Члены Головлевской семьи, этого уродливого продукта крепостной эпохи — но сумасшедшие в полном смысле слова, но поврежденные совокупным действием физиологических и общественных устоев. Внутренняя жизнь этих несчастных, исковерканных людей изображена с такой рельефностью, какой редко достигают и наша, и западноевропейская литература.
Салтыков-Щедрин,называя свой роман «Господа Головлевы», а не «Семейство Головлевых»преднамеренно подчеркивает значительность событий, происходящих не в одномдворянском семействе, а внутри всего господствующего сословия.
Головлевы —«мелкая дворянская сошка», «рассеянная по лицу земли русской». Они изначальноохвачены идеей приобретения, материального благополучия и процветания семьи.Собственность для них — краеугольный камень мироздания. Собственность — дажепредмет самопожертвования: «… соберут, бывало, тележонку крестьянскую,кибитчонку кой-какую на нее навяжут, пару лошадочек запрягут — я и плетусь…На извозчика, бывало, гривенника жаль, — на своих на двоих от Рогожской доСолянки пру!»
Припасаниеобъединяет враждующие силы в семье. Даже отверженный Степка-балбес принимает внем участие, хотя заранее знает, что ему не перепадет ничего.
Денежныеотношения — единственная реальная нить, связывающая отцов и детей. «Иудушказнал, что есть человек, значащийся по документам его сыном, которому он обязанв известные сроки посылать условленное… жалование и от которого, взамен того,он имеет право требовать почтения и повиновения».
Только дваждыв романе проявляются истинно человеческие отношения. В первом случае — междучужими, во втором — между одичавшей родней. Запоминается доброе отношение кСтепке-балбесу крепостного «сердобольного трактирщика Ивана Михайлыча», которыйбескорыстно, из сострадания ведет домой нищего Степку. После этого душевнаяблизость между людьми возникает, когда Порфирий Владимирыч жалеет сиротуАнниньку.
В целом жемерилом ценности человека в романе является его способность обеспечивать «своесемейство не только «нужным, но и излишним». В противном случае человек —«лишний рот».
Главасемейства, Владимир Михайлович Головлёв, в начале романа выглядит почтиблагопристойно: «дворянин по происхождению, принадлежал к старинному родуГоловлёвых», «вел жизнь праздную и бездельную», как и многие из дворян,«занимался сочинением так называемых «вольных стихов», что было распространеносреди людей их круга. Женился он «для того , чтобы иметь под рукойслушателя для своих стихов», на молодой особе купеческого происхождения АринеПетровне. Такая женитьба в дворянской среде встречалась нередко. Однако оромантических отношениях, медовом месяце Щедрин не повествует, но, поясняякартину утвердившихся взаимоотношений супругов, сообщает некоторые подробностииз их семейного обихода после некоторого совместного проживания.
Молодаяжена «сразу не залюбила стихов своего мужа, называла их паскудством ипаясничаньем». На этой почве произошла размолвка, которая скоро закончилась «состороны жены полным и презрительным отношением к мужу-шуту; со стороны мужа –искренней ненавистью к жене, в которую, однако ж, входила значительная долятрусости».
Поистечении некоторого времени отношения определились окончательно: «муж называлжену «ведьмою « и «чёртом», жена называла мужа – «ветряною мельницей» и «бесструннойбалалайкой».
Однако,обобщая эти противоестественные отношения мужа и жены, писатель все жеотмечает, что, «находясь в таких отношениях, они пользовались совместною жизньюв продолжение с лишком сорока лет, и никогда ни тому, ни другой не приходило вголову, чтобы подобная жизнь заключала в себе что-либо противоестественное».
Презрительноеотношение супругов друг к другу, отмечает автор, не вызывало протеста ни содной стороны, ни с другой, о чём свидетельствует наличие у них четверых детей.
Посвящаянас в супружеские отношения четы Головлёвых на более позднем этапе ихсупружеской жизни, Салтыков-Щедрин опять-таки не показывает в них наступленияравновесия и мудрости, а, напротив, говорит о дальнейшем усугублении семейного разлада.Глава семейства, Владимир Михайлович, продолжал проявлять себя человеком«безалаберным», «легкомысленным и пьяненьким», ведущим «бездельную и празднуюжизнь», закрывавшимся у себя в кабинете, где подражал пению птиц и занималсясочинительством, совершенно не проявляя никакой заинтересованности семьей.Однако Арина Петровна к 60-ти годам «так себя поставила», что никто в семействеей «не смел противоречить», называя себя «ни вдовой, ни мужней женой», хотяслово «семья» не «сходило с её уст».
Всемье Головлевых отсутствуют нравственные начала. По мнению, критика А.А.Жук,«духовное начало» у каждого из ее членов «загнано и искажено», и еслионо и предпринимает попытки прорваться, то «в склонности к полётам безумных фантазий»или в стремлении к «чудачеству и шутовству», или «в потребности общения (хотябы поесть и поиграть в карты)»[25].
«Порфишка-подлец»очень тонко прочувствовал слабое место матери – ее любовь к себе, и, постоянновоздействуя на него, не только достигал собственной выгоды, но и способствовалдальнейшему растлению души Арины Петровны.
В«дворянском гнезде» Головлевых происходит подмена понятий истинных отношенийложными. Отсутствие духовного начала у Владимира Михайловича и Арины Петровны,ее увлечение собственностью влечет за собой деградацию всего потомства Головлевых.
Рисуяобраз матери, жены, хозяйки села Головлева, Щедрин показывает Арину Петровнужертвой объективных отношений, наделяет её образ трагическим содержанием. «Она,– считает Покусаев, – обманывается, что приобретательство для неё не самоцель,а только тяжёлый крест»[26].
Салтыков-Щедринже, характеризуя Арину Петровну с точки зрения материнства, пишет: «… В ееглазах дети были одной из тех фаталистических жизненных обстановок, противсовокупности которых она не считала себя в праве протестовать, но которые темне менее не затрагивали ни одной струны её внутреннего существа…». Отсутствиематеринских нежных чувств у Арины Петровны, безлюбовное отношение к детямобозначились в головлевских наследниках некой ущербностью в их духовномразвитии. Именно этот противоестественный процесс Щедрин считает одной изосновных причин появления в семье деградированных личностей и распада семейныхотношений.
УАрины Петровны, замечает сатирик, были свои приёмы и методы воспитания детей,выработанные ею самою: дети делились на «любимчиков» и «постылых». Сама она разделяладетей по категориям: «о старшем сыне и об дочери она даже говорить не любила; кмладшему сыну была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не точтоб любила, а словно побаивалась». Тем не менее, Порфирий был любимчиком. Но,говоря об Арине Петровне как о матери, писатель, будто вскользь, уточняет: «Унеё была слишком независимая холостая натура, чтобы она могла видетьв детях что-нибудь, кроме лишней обузы. Она только тогда дышаласвободно, когда была одна со своими счетами и хозяйственными предприятиями».Материнские чувства Арины Петровны были вытеснены стремлением к накоплениюкапитала, и это, как показывает Щедрин, не огорчало Владимира Михайловича.
Старшийсын, Степан Владимирович, «рано попал в число «постылых» для матери, но затослыл любимцем у отца, к которому он приходил в моменты отъезда матери и читалстихи с отцом, а также «доставалось ведьме» – отец не стеснял себя вприсутствии сына в неделикатном отношении к своей жене и матери сына, в чем егоподдерживал Степан. Писатель, рисуя личностные отношения супружеской пары,пишет, что Арина Петровна в таких случаях «чутьём угадывала их занятия;неслышно подъезжала к крыльцу и подслушивала весёлые речи. Затемследовало немедленное и жестокое избиение Стёпки-балбеса.
«–Убить тебя надо! – твердила ему Арина Петровна, – убью – и неотвечу! И царь меня не накажет за это».
Салтыков-Щедринни разу не заговорил о душевных переживаниях Арины Петровны по поводу детей. Онкак будто видит некую целесообразность, заменив слово «душа» словом «сердце»,когда говорит об Арине Петровне, и чаще всего тогда, когда речь идёт опоступках любимчика Порфиши.
Седкой иронией он замечает: несмотря на то, что сердце матери предчувствовалонеладное, подозревало неискренность в любимчике, но все же «… как ни сильноговорила в ней уверенность, что Порфишка – подлец только хвостом лебезит, аглазами всё-таки петлю накидывает, но ввиду такой беззаветности и её сердце невыдерживало. И невольно рука её искала лучшего куска на блюде», чтоб передатьего ласковому сыну, несмотря на то, что один вид этого сына поднимал смутнуютревогу: «… поглядит-поглядит, бывало, на него Арина Петровна, и так ираскипятится её материнское сердце…».
Искаженныепредставления о добре и зле изуродовали душу матери – хранительницы семейногодомашнего очага, и обозначились в том, что счастье и гордость Арины Петровныстали составлять не успехи и радости детей, а удесятерённое состояние,собранное ею в течение сорока лет. И чем интенсивнее росло состояние, котороеона после смерти хотела бы «на тот свет забрать, да нельзя», тем властолюбивейи жестче она становилась, тем далее отходила она от детей, от своего Богомданного предназначения женщины и жены. Практицизм, забвение духовных ценностей,связи и отношения, основанные на утилитарном материальном интересе, становятсяосновными законами существования семьи Головлевых, в которой Арина Петровна выполняетглавенствующую роль.
АринаПетровна сама вытеснила из себя самое ценное, что считалось таковым у людейвсех времен и народов – материнские чувства. «В головлёвском доме лишь ей однойпринадлежит привилегия действовать», всех остальных членов семьи она лишилаэтой возможности. Все дети ее пассивны и апатичны, в них не было заложено сдетства стремления к созидательной деятельности, так как это была «прерогативамаменьки»[27].Деятельность Арины Петровны определялась односторонней направленностью, в которойона «единолично и бесконтрольно управляла обширным головлевским имением, жилауединенно, почти скупо, с соседями дружбы не водила…».
АринаПетровна самозабвенно направляет свою жизненную энергию на увеличение капиталаи вроде бы добивается успеха: могущество головлёвского рода неоспоримо («какуюмахину выстроила» – горделиво осознаёт она сама). Однако отмена крепостногоправа – «катастрофа» – подорвала самодержавную систему, дворянско-помещичьехозяйство, а также выбила почву из-под ног Арины Петровны.
ПредставленнаяЩедриным реформа 1861 года в романе в восприятии владельцев угодий выглядит какстихийное бедствие, схожее с землетрясением. Арина Петровна с тревогой ожидаетгрядущую «катастрофу». «Первый удар властности Арины Петровны был нанесён несамой отменой крепостного права, сколько теми приготовлениями, которыепредшествовали этой отмене, – поясняет сатирик, – Арина Петровна как-то вдруг выпустилаиз рук бразды правления и в течение двух лет только и делала, что восклицала: «Хотьбы одно что-нибудь – пан либо пропал! а то: первый призыв! Второй призыв! Нибогу свечка, ни чёрту кочерга!». Состояние ожидания очередного толчка Щедринназывает «приготовлениями», которые впоследствии разрушат привычный укладжизни.
Вэтом состоянии воображение Арины Петровны рисует мрачные картины. «…Топредставится ходит она по пустому дому, а людишки в людскую забрались и жрут!Жрать надоест – под стол бросают! То покажется, что заглянула она в погреб, атам Юлька с Фешкой так-то за обе щеки уписывают, так-то уписывают! Хотела былоона реприманд им сделать – и поперхнулась…». Арину Петровну гнетут мелочи,пустяки, которые она сама себе выдумывает: круг ее интересов не выходитза пределы накопительства.
Щедринпоказывает Арину Петровну «не деятелем», а лишь мастером «расчётливых выгодныхкомбинаций», да и в целом Арина Петровна по своей натуре не созидатель, а,скорее, разрушитель. Писатель изображает ее хищницей, высматривающей добычу,которая в период подготовки реформы сама идет ей в руки. И хотя отменакрепостного права в сознании Головлёвых – трагедия, Арина Петровна и в этосмутное время умеет извлечь для себя выгоду.
Своипланы существования и в новых обстоятельствах Арина Петровна видит в пустяках,желая выращивать «капустку» и «картофелец» рядом с «могилкой папеньки». Дажеовдовев, она не стремится стать ближе к детям, о них она и не вспоминает, ейбезразличны дела и заботы, которыми станут жить ее сыновья и дочь в иныхжизненных условиях. Даже в критические моменты жизни лучшие материнские качестване пробуждаются в Арине Петровне. Смерть отца и мужа не объединила семействоГоловлевых. Судьбы детей и внуков, которыми обычно живут люди в преклонномвозрасте, не затронули и овдовевшего сердца Арины Петровны.
Повествуяоб Анне Владимировне, дочери Арины Петровны, которая, желая обзавестись семьей,«в одну прекрасную ночь бежала из Головлёва с корнетом Улановым и повенчалась сним, автор больше внимания уделяет реакции, последовавшей со стороны матери нафакт замужества. Арина Петровна бурно негодовала по этому поводу: «Так безродительского благословения, как собаки, повенчались! Да хорошо ещё, что кругоманалоя-то муженёк обвёл! Другой бы попользовался – да и был таков! Ищи егопотом, да свищи!».
Писатель,придавая особый драматизм этому событию, рисует безучастность и жестокостьматери, которая все же, невзирая на неблагоприятные обстоятельства вступления вбрак своей единственной дочери, «взяла» и «выбросила кусок» молодоженам в видедеревушки, назвав его «родительским благословением». Но она не имеетпредставления о моральной поддержке, материнском напутствии, о том, что говорятв таких ситуациях друг другу близкие люди. Родительское благословенье АринаПетровна видит только в отщиплении от огромного своего состояния определеннойчасти, да к тому же не лучшей, а худшей.
Ставбабушкой, Арина Петровна не испытывает естественных нежных чувств, она неощущает событийности в этом явлении, что становится ясно после ее слов овнучках, которых она ядовито называет «щенками».
Вромане показана немедленная предприимчивость деятельной натуры Арины Петровны,сумевшей и из этой трагической ситуации извлечь материальную выгоду для себя.Стараясь выжать как можно больше из маленького имения, она откладывала «выжатоев опекунский совет», заботясь об увеличении своего капитала, хотя сама по этомуповоду говорила, что несёт большие материальные затраты на содержание ивоспитание сироток.
АринаПетровна создала могущество головлевского рода. Но вместе с этим у неевозникает какое-то чувство обманутых надежд, вызванное детьми, их«непочтительностью», неумением «угодить» родителям. Вся богатая жизнь АриныПетровны бедна радостями.
И под конецее гнетут в Погорелке не недостатки, а «ощущение пустоты».
Реальнаяжизнь в доме Головлевых выступает как арена серьезнейших конфликтов, первойжертвой которой становится старший сын Головлевых Степан. Писатель с горечьюзамечает, что не имеющий средств и поэтому не способный в силу своегобезденежья содержать себя, Степан вынужден стать нахлебником и приживалом убогатых студентов университета. До сорока лет он вёл безалаберный образ жизни,не женился, не завёл себе семьи, прокутил дом в Москве, не сыграл никакой ролив ополчении, куда он было записался, долго попрошайничал у богатых торговыхмужиков, принадлежавших его матери и, опустившись до самой крайней точкичеловеческого бытия, возвратился в Головлёво.
Щедринне обвиняет Степана, являющегося заблудившейся душой в пустой и мнимойдействительности. Писатель констатирует, что высоким побуждениям в Степанепросто неоткуда было взяться, ведь для него, выросшего в головлевских стенах,нет опыта выживания.
Ложь,игра, неестественность в поведении родителей сделали свое темное дело встановлении судеб их детей. Уже в первых сценах романа автор повествует о том,какой неестественной и фальшивой видели Арину Петровну ее дети: «… она любила вглазах детей разыграть роль почтенной и удручённой матери и в этих случаях струдом волочила ноги и требовала, чтобы её поддерживали под руки девки. АСтепка-балбес называл такие торжественные приёмы – архирейским служением, мать– архирейшею, а девок Польку и Юльку – архиерейшинами жезлоносицами». Детивидели неестественные поступки в поведении матери, разоблачали их сущность.Степан не скупился на язвительные оценки поведения матери. Еще в период своейжизни в Головлево, будучи молодым, называл мать то архирейшею, то министром, товедьмой.
Мрачной иронией звучит уЩедрина сравнение Степана Владимировича с евангельским блудным сыном, которогоотец встретил с радостью и ликованием на пороге своего дома. Здесь же, вместомилосердного отца, встречающего заблудшего сына, Степана Владимировичавстречает «злая старуха», оцепеневшая в «апатии властности», от которой Степандобра не ждет.
Эта зеркальностьевангельской притчи выполняет такую же функцию, как эпиграф в «Анне Карениной»:в обоих случаях Священное Писание становится той «плоскостью симметрии», черезкоторую Благодать высшей правды преломляется как безблагодатность земногосуществования. Данный сюжет проиграется в романе у Салтыкова-Щедрина еще раз,когда своего сына будет встречать уже Порфирий Владимирович.
Страшную,угнетающую атмосферу, существующую вокруг семьи, в которой человек перестаетдумать и осознавать себя, изображает Щедрин в барском поместье Головлевых. СоСтепаном именно так и происходит, потому-то он и не стремится думать иосознавать происходящее, «признаки нравственного отрезвления, появившиеся былов те часы, покуда он приближался просёлком к Головлёву, вновь куда-то исчезли.Легкомыслие опять вступило в свои права, а вместе с тем последовало примирениес «маменькиным положением». Теперь, в этой атмосфере, больше всего занимала егоголову одна мысль: « И куда она экую прорву деньжищ девает! – удивлялся он, – братьям, я знаю, не ахти сколько посылает, сама живёт скаредно,отца солёными полотками кормит… В ломбард! больше некуда как в ломбардкладёт».
Потомэта же мысль Степана получит некоторое развитие, а поскольку он с утра довечера голодал и только о том и думал, как бы чего-нибудь поесть и «какими бысредствами сердце матери смягчить, чтобы она души в нём не чаяла», он стал обсуждатьэту мысль с земским. По совету земского, «слово» нужно было найти к материтакое, и это слово есть, только для этого нужно «… либо проклятие на себяналожить, либо чёрту душу продать. В результате ничего другого неоставалось, как жить на «маменькином положении».
Иэто «маменькино положение» продолжало превращать Степана в существо,опускающееся на самую крайнюю, низшую ступень жизни. Писатель сочувствуетСтепану, отмечая при этом, что в нем осталась только его животная организация.Душевных страданий, мольбы к Богу в заточении не возникает у старшего сынаАрины Петровны, он, как простейшее животное, сохранил только хватательныйрефлекс, чтобы выжить.
«–Вчерашний суп, полоток и баранина – это, брат, постылому! – сказал он повару, –пирога, я полагаю, мне тоже не дадут!
–Это как будет угодно маменьке, сударь.
–Эхма! А было время, что и я дупелей едал! едал, братец!
–А теперь и опять бы покушали?
–Не даст . Сгноит, а не даст!».
Писательпоказывает воспоминаниями Степана, когда с ним случались моменты «нравственногоотрезвления» и в памяти воскрешались судьбы его предшественников,закономерность его положения в родном семействе: «Вот дяденька Михаил Петрович,который тоже принадлежал к числу «постылых», и которого дедушка Петр Ивановичзаточил к дочери в Головлево, где он жил в людской и ел из одной чашки сТрезоркой. Вот тетенька Вера Михайловна, которая из милости жила в Головлевскойусадьбе у братца Владимира Михайловича, которая умерла от «умеренности», потомучто Арина Петровна корила ее каждым куском, съедаемым за обедом, и каждымполеном дров, употребляемым для отопления ее комнаты…».
Степан,осознавая свою безысходность и обреченность, убегает из надоевшей ему баньки.Вряд ли это можно назвать осознанным протестом. Но даже в критический моментжизни сына, убежавшего из материнской тюрьмы, мы не видим в Арине Петровнечувств сострадания и раскаяния, Щедрин показывает только ее холодный расчет ипредприимчивость.
Вереницу«блудных детей», возвращавшихся в Головлёво, открыл собой Степан Владимирович.В родной угол дети возвращаются только умирать.
Спустядесять лет из Петербурга возвратился умирать в головлёвское имение идубровинский барин Павел Владимирович Головлёв, бессемейный, пьющий и больнойчеловек.
Щедрин,посвящая нас в мир Павла Владимировича, с сердечной болью рисует то небытие, вкоторое он постоянно уходит. Созданный Павлом мир иллюзий забирает у него силы,опустошает и выматывает его, превращая в некий механизм-манекен, лишенныйкаких-либо чувств, в том числе и родственных: ни почтения к матери, нисочувствия племянницам – сиротам, которых вместе с Ариной Петровной обобралИудушка, Павел в этом мире не испытывал. Только сожительствовавшая некогда сИудушкой экономка Улитушка могла входить в его антресоли, куда приносила емуеду и водку. Даже перед лицом своей смерти Павел не думает о возможномпокаянии, о внутреннем самоочищении, нет у него желания обратиться к Богу, нехочет он видеть ни мать, ни племянниц.
Равнодушиек умирающему Павлу царит во всём доме. Неслучайно Павлу Владимировичу домкажется наполненным тенями: «Одиночество, беспомощность, мёртвая тишина – и посредиэтого тени, целый рой теней. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут...».Вместе с этими «тенями» Щедрин являет к Павлу Владимировичу брата ПорфирияВладимировича, но не затем, чтобы облегчить последние мгновения умирающего, какэто делает Константин Левин для своего брата Николая, а все по той же причинеовладения наследством. Щедрин рисует страшную сцену, в которой Иудушка,вышедший из роя теней, будто вампир, забирает у незащищённого и беспомощногобрата последние остатки жизни.
Всясцена посещения Порфирием брата Павла построена писателем так, что почтифизически ощутимо состояние Павла, который задыхается и корчится от бессильнойярости.
Смертьюхозяина села Дубровина Павла писатель повторяет почти весь ритуал похоронСтепана. Этот повтор у Щедрина нагнетает ощущение обреченности, отсутствиядвижения вперед. Автор, усиливая напряженность в романе, обращает свой взор навсе увеличивающую пустоту, которая после смерти Павла заполнила собойпространство головлевской усадьбы.
ДляЩедрина теперь средоточьем пристального внимания становится Иудушка, потому чтос момента похорон Павла он один из второго поколения Головлевых являетсяосновным хозяином в имении. Следующей жертвой для него, не унимающегося даже напоминках брата, становится сама Арина Петровна, вырастившая его со своим особым«сердечным пристрастием». И Иудушка, выбрав «приличный сюжет», сразу же, незамедлив, начинает тиранить Арину Петровну обрывками поминальногопразднословия, «безнадёжной канителью» о том и о сём, пустопорожнимибогословскими спорами.
Смысл прозвания «Иудушка»не раз обсуждался в щедриноведении. Согласно Е.Покусаеву, уменьшительныйсуффикс «сразу как бы житейски приземляет героя, выводит его из сферызначительных социально-моральных деяний и переносит в иную область, в областьбудничных отношений и делишек, обыкновенного существования»[28].Иудушка — это Иуда, «где-то здесь, рядом, под боком у домашних, совершающийкаждодневное предательство». Для Д.П.Николаева прозвище героя — еще один намекна его лицемерие: «Само слово «Иудушка» как бы контаминирует в себедва понятия — «Иуда» и «душка», из которых второеобозначает то, кем герой прикидывается, а первое — то, кем он на самом делеявляется»[29].
Более точнымпредставляется замечание С.Телегина: «Иуда предал Христа по наущению самогосатаны, вошедшего в него. [...] Но Порфиша слишком мелок для такой великойтрагедии, и поэтому он — только Иудушка, а не Иуда, мелкий бес, но он и страшенэтой своей мелочностью»[30].
В литературоведениинеоднократно разбирался феномен Иудушкиного лицемерия-пустословия (прецедентсоздал сам писатель, подробно поведавший об отличиях Иудушки и Тартюфа). ОбразПорфирия явно строится на контрасте двух образов: того, кем является Иудушка, итого, кем он представляется, старается слыть. Но остался незамеченным тот факт,что оба эти образа равно мифологизированы и в равной степени основаны набиблейских образах. Один и тот же поступок, одно и то же слово по-разномуинтерпретируется Иудушкой и повествователем, но основа для трактовок одна.
Во время «семейного суда»над братом Степаном «Порфирий Владимирыч готов был ризы на себе разодрать, ноопасался, что в деревне, пожалуй, некому починить их будет». Разорвать ризы — значит, с точки зрения правоверного (иудея), засвидетельствовать богохульство.И в самом деле, поступок брата, который «в помойную яму» выбросил маменькины«трудовые денежки», должен представляться Иудушке богохульством (не важно, чтоПорфирий думает на самом деле).
Иудушка мнит себя праведником(в письме племянницам он «себя называл христианином, а их – неблагодарными») и,вероятно, даже посланцем неба. Кем он является на самом деле — уже много разуказывалось в литературоведении: Иудушка — это «сатана», «паук», «змей»,«кровопивец» и т. п. С. Телегиин находит в образе Иудушки черты василиска[31].Два плана – «священный» и «инфернальный» — сталкиваются в границах абзаца идаже предложения. «Лицо у него было бледно, но дышало душевным просветлением;на губах играла блаженная улыбка; глаза смотрели ласково, как бы всепрощающе[...] Улитушка, впрочем, с первого же взгляда на лицо Иудушки поняла, что вглубине его души решено предательство».
Порфирий Головлев — этоодин из тех общечеловеческих типов вроде Яго, Тартюфа, Гарпагона, которые впродолжение многих веков служат нарицательными именами для представления самогокрайнего искажения человеческой природы. Личности, окружающие ПорфирияГоловлева, смешны, ничтожны, в своем роде отвратительны, но они возбуждают ввас глубокую, скорбную жалость, когда вы видите их в руках этого Иудушки изакидывателя петель. Даже сама патриарша головлевского рода, Арина Петровна,столь грозною рисовавшаяся перед нами в «Семейном суде», в своем дореформенномвеличии, является в последнем очерке подавленною новыми порядками, сбитою ссвоего пьедестала, ограбленною своим сыном, все тем же Иудушкой. Как онаунижается перед ним, заискивает, как возмущаются и стонут в ней кое-какиеостатки человеческих чувств перед непоколебимым бесчеловечием Иудушки, перешедшимвсевозможные пределы лицемерной черствости. Как она отчаянно хватается запоследний атрибут своей попранной патриархальной власти — за свое родительскоепроклятие, конечно, чтобы испытать безуспешность и этой последней соломинки.Зрелище какого страшного искажения человеческой природы нарисовал перед намиСалтыков-Щедрин, что он мог заставить ужаснуться перед этим зрелищем дажестаруху Головлеву, эту, в свою очередь, развалину человечества.
Отличительная чертаИудушки – пустословие очень ярко обрисовывается автором в тексте, например вэтой цитате чаепития в Головлевке:
«Чашки поочереднонаполняются чаем, и самовар начинает утихать. А метель разыгрывается пуще ипуще; то целым снежным ливнем ударит в стекла окон, то каким-то невыразимымплачем прокатится вдоль печного борова. — Метель-то, видно, взаправду взялась,- замечает Арина Петровна: — визжит да повизгивает! — Ну, и пущай повизгивает.Она повизгивает, а мы здесь чаек попиваем — так-то, друг мой, маменька! — отзывается Порфирий Владимирович. — Ах, нехорошо теперь в поле, коли этакойгнев Божий застанет! — Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько ихолодненько, а нам и светлехонько и теплехонько. Сидим да чаек попиваем, и ссахарцем, и со сливочками, и с лимонцем. А захотим с ромцем, и с ромцем будемпить… — Да коли-ежели теперича… — Позвольте, маменька. Я говорю: теперича вполе очень нехорошо. Ни дороги ни тропочки — все замело. Опять же волки. А унас здесь и светленько и уютненько, и ничего мы не боимся. Сидим здесь дапосиживаем, ладком да мирком. В карточки захотелось поиграть — в карточкипоиграем; чайку захотелось попить — чайку попьем, сверх нужды пить не станем, атак, сколько нужно, столько и выпьем. А отчего это так? Оттого, милый друг,маменька, что милость Божья не оставляет нас. Кабы не Он, Царь Небесный, может,и мы бы теперь в поле плутали, и было бы нам и темненько и холодненько… Взипунишечке каком-нибудь, кушачок плохонький, лаптишечки… — Чтой-то, уж илаптишечки! Чай, тоже в дворянском звании родились? Какие ни есть, а все-такисапожишки носим! — А знаете ли вы, маменька, отчего мы в дворянском званьиродились? Все оттого, что милость Божья к нам была. Кабы не она, и мы сидели бытеперь во избушечке, да горела бы у нас не свечечка, а лучинушка, а уж насчетчайку да кофейку, об этом и думать бы теперь, не смели! Сидели бы, я былаптишечки ковырял, вы бы щец там каких-нибудь пустеньких поужинать собирали,Евпраксеюшка красно ткала… А, может быть, на беду, десятский еще с подводойбы выгнал… — Ну, десятский в этакую пору с подводой не нарядит! — Как знать,милый друг, маменька! А вдруг полки идут! Может быть, там война или возмущение- чтобы были полки в срок на местах! Вот, намеднись, становой сказывал мне,Наполеон III помер — поверьте, теперь французы куролесить начнут! Натурально,наши сейчас вперед — ну, и давай; мужичок, подводку. Да в стыдь, да в метель,да в бездорожицу — ни на что не посмотрят: поезжай, мужичок, коли начальствовелит! А нас с вами покамест еще поберегут, с подводой не выгонят! — Это что иговорить! велика для нас милость Божия» и пр., и пр.
Тут важна не талицемерно-религиозная форма, в которую облекает Иудушка свою циническуюпохвальбу, а самая мерзость этой похвальбы, практикующаяся в разных формах, неменее цинических, по всей поверхности земного шара. А вот другая сцена,показывающая, как Иудушка, ограбивши мать, елико возможно, отбирая от нееимение умершего брата Павла, провожает ее в захудалую усадьбу почти на голод ихолод.
«Все встали и помолились;затем Арина Петровна с всеми перецеловалась, всех благословила…по-родственному, и, тяжело ступая ногами, направилась к двери. ПорфирийВладимирович, во главе всех домашних, проводил ее до крыльца, но тут, при видетарантаса, его смутил бес любомудрия… «А тарантас-то, ведь, братцев!» — блеснулоу него в голове. — Так увидимся, добрый друг, маменька! — сказал он, подсаживаямать и искоса поглядывая на тарантас. — Коли Бог велит… отчего же и неувидеться! — Ах, маменька, маменька! проказница вы, право! Велите-катарантас-то отложить, да с Богом на старое гнездо… право! — лебезил Иудушка.Арина Петровна не отвечала; она совсем уже уселась и крестное знамение дажесотворила, но сиротки что-то медлили. А Иудушка, между тем, поглядывал дапоглядывал на тарантас. — Так тарантас-то, маменька, как же, вы сами доставите,или прислать за ним прикажете?- наконец, не выдержал он. Арина Петровна дажезатряслась вся от негодования. — Тарантас мой! — крикнула она таким болезненнымкриком, что всем сделалось неловко и совестно. — Мой! мой! мой тарантас! Яего… у меня доказательства… свидетели есть! А ты… а тебя… ну, да ужподожду… посмотрю, что дальше от тебя будет! Дети! долго ли? — Помилуйте,маменька! Я ведь не в претензии… если бы даже тарантас был дубровинский… — Мой тарантас, мой! Не дубровинский, а мой! слышишь! — Слушаю, маменька… Таквы, голубушка, не забывайте нас… попросту, знаете, без затей! Мы к вам, вы кнам… по-родственному! — Сели, что ли? Трогай! — крикнула Арина Петровна, едвасдерживая себя. Тарантас дрогнул и покатился мелкою рысцой по дороге. Иудушкастоял на крыльце, махал платком и, покуда тарантас не скрылся совсем из виду,кричал ему вслед: — По-родственному! Мы к вам, вы к нам… по-родственному!»
Иудушкино пустословиеприводит к тому, что не только для него, но и для окружающих стирается граньмежду двумя мирами. В этической системе Щедрина это один из самых большихгрехов. Петенька рассказывает о намерении отца лишить детей наследства: «Оннамеднись недаром с попом поговаривал: а что, говорит, батюшка, если бы вавилонскуюбашню выстроить — много на это денег потребуется? [...] проект у него какой-тоесть. Не на вавилонскую башню, так в Афон пожертвует, а уж нам не даст!».С.Телегин справедливо утверждает, что намерение Порфирия построить «самоебогоборческое и сатанинское изобретение человечества, возжелавшего добраться донебес и сесть на место Бога», — отнюдь не случайно. Подобный же «подвиг»намеревались совершить и глуповцы. Но главное в этом эпизоде — не сатанинскаягордыня Иудушки, а его полное безразличие к тому, на что именно употребитьденьги: на строительство Вавилонской башни или на Афонский монастырь.
Естественный следующийшаг — размывание границ между сакральным и инфернальным. Иудушка «молился непотому, что любил Бога и надеялся посредством молитвы войти в общение с ним, апотому, что боялся черта и надеялся, что Бог избавит его от лукавого». Ср.:«Иудушка отплевывается и смотрит на образ, как бы ища у него защиты отлукавого». В черновиках Порфирий «по заведенному порядку, взывал к божеству:поспешай! — но ежели божество медлило, то он не раздумывался прибегнуть и кдругой таинственной силе, которая, по мнению людей бывалых, в житейских делахиногда даже успешнее содействует». Иудушка, несмотря на свою богомольность,осознает, «что ежели маменька начинает уповать на Бога, то это значит, что в еесуществовании кроется некоторый изъян». Итак, упование на Бога есть признакнепорядка в системе головлевской жизни. Щедрин недаром называет Иудушку«идолопоклонником». Едва ли не единственный случай, когда Порфирий Головлевпредставляет себе гневного Бога, также связан с ритуалом — ритуалом возможногоматеринского проклятия.
Салтыков шелпо пути углубления одной определение психологической черты в многоплановомраскрытии, в различных жизненных ситуациях. В каждом конкретном случае, эпизодеоткрывается новая сторона, какие-то новь оттенки лицемерной натуры Иудушки. Страстьк праздному слову не индивидуальная принадлежность Порфирия. Сатирик возвел еев категорию общую и социальную. Сознательное лицемерие вызывает, говорилсатирик, «негодование и страх», а бессознательное лицемерие, лганье ипустословие — скуку и омерзение.
Всовременной России сатирик отмечал распространение разных форм лицемерия. Онставил этот исторический факт в прямую зависимость от процессов упадка,разложения, происходивших в помещичьем классе после отмены крепостного права. Вглаве «Расчет» писалось об этом специально. С одной стороны, из дворянскихсемей выталкиваются в жизнь целые выводки ловких и проворных людей, которыечутко угадывают новые веяния, приспосабливаются к ним, облекаясь по надобностито в новую, то в старую «шкуру», и вскоре становятся, как иронически говоритсатирик, истинными «делателями века сего».
Сдругой же стороны, злополучные помещичьи гнезда выбрасывают в жизнь, и чемближе к бесславному концу, тем чаще, целые коллекции неудачников,празднолюбцев, худосочных «заморышей». Салтыков пишет о Головлевых: «В течениенескольких поколений три характеристические черты проходили через историю этогосемейства: праздность, непригодность к какому-то ни было делу и запой. Первыедве приводили за собой пустословие, пустомыслие и пустоутробие, последний —являлся как бы обязательным заключением общей жизненной неурядицы».
Вщедринской характеристике Иудушка как бы сконцентрировал в себе чертыголовлевского, то есть помещичьего, вырождения, распада. В пустословии, влицемерии сатирик увидел особую форму социального и духовного разложениякласса, исторически изжившего себя, отравляющего атмосферу миазмами гниения.Автокомментарии, как и вся художественная история семьи Головлевых, даютоснование утверждать, что так расширительно понимал тип Иудушки сам Салтыков.
Пакостник,лицемер и пустослов Иудушка художественный тип мирового масштаба.
Вот почему измножества возможных вариантов конца романа он выбрал наиболее сложный и трудныйименно в психологическом отношении. Салтыков показал, как в отвратительнойличности Иудушки, погрязшего в пошлости подлости, дошедшего до крайних пределовнравственного падения, пробуждается что-то «человеческое», что-то похожее наугрызения совести.
Авторзаставил Иудушку под конец жизни заглянуть в свою опустошенную душу исодрогнуться. При этом, ни о каком сочувствии или жалости к «кровопивцу»,конечно, не может быть и речи. Авторская позиция осталась неизменной:бесконечная вереница преступлений Иудушки, его хищнические повадки, егобездушие и жестокость, изощренные приемы угнетения, его цинизм и лицемерие —все это в душе автора, гуманиста и революционного демократа, вызываетестественное чувство омерзения и негодования. Он показывает Иудушку какненавистного ему лицемера и «кровопивца», который всю жизнь только мучил,тиранил, истязал и своих, и чужих, не щадя никого, кто попадался на его пути. Ивсе же несмотря на это, в конце романа появляется трагическая интонация.Заключительные страницы «Головлевых» написаны так, что не остается сомнения впробуждении в Иудушке чего-то похожего на угрызения совести, или, как говоритавтор, «одичалой совести». Его решение проститься с могилой матери было принятопосле длительного, мучительного раздумья. Поведение Иудушки резко меняется. Вконце своего жизненного пути он как бы преобразился, стал другим, в немпоявились страдальческие черты.
Автор могзавершить роман естественной смертью своего героя. Но такое решение не удовлетворялоСалтыкова. Нужно было придумать для Иудушки более страшный конец. Чувствосправедливости требовало, чтобы Иудушка, прежде чем уйти из жизни, испытал насебе моральные терзания и муки, которые он причинил другим, чтобы он в какой-тостепени осознал свою виновность, всю чудовищность совершенных им преступлений,всю никчемность, бессмысленность, мрачную пустоту своего жалкого существования.Салтыков и на последних страницах романа беспощаден к лицемеру и «кровопивцу».
Иудушкипробудилась «одичалая совесть» только тогда, когда он оказался на краю могилы,когда он стал немощным, дряхлым и уже не мог совершать новые злодеяния.
Разнообразиежестов, интонационных оттенков речихарактеризуют Иудушку. Вто же время следует чети разграничить сцены, где автор фиксирует вниманиечитателя на притворстве и лицемерии Иудушки, и те случаи когда Иудушка неразыгрывает роль и в нем пусть слабо, пусть смутно, но проявляются какие-топроблеск человеческих эмоций.
Иудушка —сложный психологический тип. Он наделен не только чертами, характеризующими егокак помещий хищника, как представителя деградирующего дворянств он одновременнои носитель общечеловеческих пороков.
Какмы уже отмечали, семейство Головлевых насчитывает три поколения, и третье — внуки Арины Петровны и Владимира Михайловича. Как известно, у Порфирия была вПетербурге семья, но жена умерла, оставив двоих сыновей на попечение Иудушки:Петеньку, которого «как и всякого блудного дворянского сына», «не отдавшегосебе никакого отчёта в жизненных целях, как-то инстинктивно тянет в своёместо», и Володеньку, неспособного, как и все Головлёвы, что-либо делать исодержать самостоятельно себя и свою семью, кроме того, с Ариной Петровной жилиеще ее внучки Аннинька и Любинька.
Вминуту отчаяния Петенька прибывает в Головлёво, как в последнее «своё место»,куда только и мог он приехать с таким грузом внутри: проигравший в картыказённые деньги и ждавший тюрьмы.
Писатель,отстранившись от происходящих событий, задается вопросом по поводу такогопоявления в Головлеве внука Арины Петровны и сына Порфирия Владимировича: начто он надеется? чего ищет? «что-то будет из этой поездки? совершится ли чудо,которое должно превратить камень в хлеб, или не совершится?»
Пытаясьответить и прояснить ситуацию, Щедрин подчеркивает бессмысленное появление вимении головлевского отпрыска: «Конечно, Петенька может быть и не понималсвоего отца, но во всяком случае он не знал за ним ни одного чувства, ни однойслабой струны, за которую предстояла возможность ухватиться и, эксплуатируякоторую, можно было бы чего-нибудь достигнуть», «он чувствовал только одно: чтов присутствии отца он находится лицом к лицу с чем-то необъяснимым, неуловимым».Реакцию отца на неожиданный приезд сына Щедрин изображает почти так, каквстретила своего первого сына Арина Петровна. Душевная пустота Иудушки, тревожноощущаемая Петенькой, роднит отца с бабушкой. Арина Петровна с приездом Петенькивспоминает потрясения её собственные, связанные с возвращением её сына«балбеса». «И сдаётся ей, что она всю ту же знакомую повесть слышит, котораядавно, и не запомнить когда, началась. Закрылась было совсем эта повесть, давот и опять нет-нет возьмёт и откроется на той же странице». Предчувствие АриныПетровны оправдалось. Совпал и финал повестей: «ни один мускул не дрогнул на деревянномлице Порфирия Владимировича, ни одна нота в его голосе не позвучала чем-нибудьпохожим на призыв блудному сыну».
Смиреннаяпросьба сына, его истерическая мольба о помощи, наконец, гневные обвинения вжестокости наталкиваются на глухую стену, сложенную из ласковых расспросов иумильных разглагольствований. Щедрин, помня народную мудрость, гласившую:«Яблочко от яблоньки далеко не откатится» или «что посеешь – то пожнёшь»,разоблачает Порфирия Владимировича, который так же, как и Арина Петровна в своёвремя, обрекает своего родного сына на смерть, тем самым разрывает связующуюцепь времён, не задумываясь о продолжении рода Головлёвых.
Жуткимсмертным приговором для своего сына открывается смысл отцовского напутствия,который как всегда говорил ласковым голосом: «Уезжай, брат! Эй, кто там?велите-ка для молодого барина кибитку закладывать. Да цыплёночка жареного, даикорки, да ещё там чего-нибудь… яичек, что ли… в бумажку заверните… Настанции, брат, и закусишь, пока лошадей подкормят. С богом!».
Двасына Порфирия Владимировича погибают не без его участия («…у Щедрина, – какписал Н.К. Михайловский, – обе эти развязки происходят за кулисами»[32]),и Иудушка к концу своей жизни прозреет, осознает свои страшные преступления,как это происходит с Ариной Петровной теперь.[33]
«Самойтемной и неуютной стороной повернулась жизнь к внучкам Арины Петровны Аннинькеи Любиньке», пишет Щедрин; создавая реалистические картины их жизни, он рисуетих мрачно и сурово.
Безматериальной поддержки, без родительского благословения Аннинька и Любинькаотправляются на поиски счастья в мир, представлявшийся им лучше, чем ихдомашнее положение.
Щедрин,защищая внучку Арины Петровны, отмечает, что не получившая полноценноговоспитания Аннинька не имела понятия о значимости в ее судьбе единения двухжизненных начал – духа и плоти, о той разрушительной силе зла, которая можетвойти в нее и погубить, поскольку «положение русской актрисы очень недалекостоит от положения публичной женщины».
Вданной ситуации автор разделяет позицию Толстого о «единстве духа и плоти».Скользкий путь, на который ступили внучки господ Головлёвых, зарабатывая себена жизнь своими силами, заканчивается для обеих трагедией. Щедрин показываетначало «творческой деятельности» Анниньки как заблуждение, которое на первыхпорах представлялось ей весёлым и радужным. Имея представление только о внешнейстороне профессии актрисы, Аннинька сделала свою жизнь чем-то вроде «въезжегодома», в ворота которого «мог стучаться каждый, кто сознавал себя весёлым,молодым, богатым». Жизнь актрисы будоражила её. Одинокая, «без руководящейподготовки, без созданной цели, с одним только темпераментом, жаждущим шума,блеска и похвал», она не сразу увидела и осознала себя, «кружащуюся в каком-тохаосе, в котором толпилось бесконечное множество лиц, без всякой связисменявших одно другое». Тут-то и таилась мрачная драма.
Щедринпрямо и открыто высказывается в адрес артистической деятельности Анниньки,раскрывая жестокую сущность происходящего. «Святое искусство», – утверждает он,– привело её в помойную яму, но голова её сразу так закружилась, что она немогла различить этого».
Сравниваяжизнь Анниньки с каруселью, несущейся по своей заданной траектории движения,сбивающей ее с толку в вертепе наслаждений с разумного человеческого существования,писатель не дает героине времени оглянуться вокруг, прислушаться кобщественному мнению, остановиться… И останавливает ее только на самом краюпропасти.
Каким-тостранным обречением, «зловещим фатумом» становится у Щедрина «удручающееоднообразие», с которым появляется болезнь во всех членах семейства, уход одинза другим из жизни головлёвских отпрысков.
Щедринпереводит бытовые зарисовки из жизни сестер в психологический план. И теперьиные картины встают перед их глазами, картины угарного прошлого, в котором онов их памяти обнажалось в «железной живучести», стремительно выплывало наружу и,вопреки желанию и душевным усилиям – забыть все, нещадно растравляло сердце:вонючие гостиницы, номера, обер-офицеры, обер-офицеры, обер-офицеры; потом начиналисьиные воспоминания: постоялый двор, пьяные и драчливые ночи, проезжие помещики,хваты-купцы, подбадривающие актёрок чуть ли не с нагайкой в руках. А наутро –головная боль, тошнота и тоска, тоска без конца. Стать на ноги и начатьразмеренную жизнь после вертепа оказалось невозможно, карусель выбросила их встрашный жизненный тупик, где кроме позора и нищеты ничего нет».
Аннинькаи Любинька, считает литературовед М.С. Горячкина[34],в начале романа «по основным чертам своего характера являются типичным героинямидворянских писателей»[35],потому Щедрин предоставляет возможность Анниньке, как это принято было вроманах того времени, съездить на свою малую родину, осмотреться, осознать иначать жить по-новому.
Однакопосле посещения Погорелки, в которую она ехала с какой-то тайной надеждой науспокоение, Аннинька понимает, что там то же самое, что и везде, толькоприкрытое родственной благонамеренностью.
ОднакоАннинька не нашла в себе сил поступить так, как решила её сестра Любинька –«умереть от себя», а «приехала умирать» в Головлево.
Каквидим, писатель создает картины близкой человеку реальности, ежедневную жизнь,осваивая ее здесь не в качестве заведомо «низкой прозы», а как местосерьезнейших конфликтов.
В систему образов романа, помимо персонажей, входит и образ самого поместья Головлево как средоточия мира. Мы видим, что постепенно оно перестает зависеть от внешнего мира и, напротив, начинает диктовать ему свои законы. Поэтому всё, что находится за пределами Головлева, оказывается его продолжением. Не только Головлевы, но и окрестные помещики «не могли хорошенько отличить область ангельскую от области аггельской и в течении всей жизни путались в уяснении себе вопроса, о чем приличествует просить у Бога, а о чем — у черта». Вывод же касательно Иудушки его соседи сделали совершенно верный: «человек, у которого никогда не сходило с языка божественное, до того запутался в своих собственных афоризмах, что, сам того не замечая, очутился на дне чертовщины».
И не только вокрестностях поместья Головлевых, но и во всей стране, по словам АриныПетровны, творится «ни богу свеча, ни черту кочерга!» Более того: еслиГоловлево представлялось Степану «гробом», то в глазах Иудушки «весь мир [...]есть гроб, могущий служить лишь поводом для бесконечного пустословия». Бредоваядеятельность Иудушки в мире его грез — только частный случай или, возможно,наиболее полное воплощение практики, господствующей во внешнем мире: «[...] мирделового бездельничества, — замечает автор, — настолько подвижен, что нет нималейшего труда перенести его куда угодно, в какую угодно сферу».
Если сравнивать роман и «Историюодного города», то следует заметить, что хотя и Головлево, и Глупов находятся в«центре мира», разница между ними существенна. Ведь Глупов — не толькосредоточие мира «Истории одного города», но, по сути дела, вообще единственныйреальный географический объект (все прочие, включая Петербург, явно мифологичныили мнимы). Не то в «Господах Головлевых». Мир не может быть сведен к родовойусадьбе и окрестным селам. Все упоминаемые города и веси — Петербург, Москва,Сергиев Посад и т.д. — существуют сами по себе, не превращаясь в метафоры. НоГоловлево и Головлевы сами себя исключают из мира, из жизни; если в началеромана это еще не так заметно, то в последних главах становится очевидным.«Всякая связь с внешним миром была окончательно порвана. Он не получал ни книг,ни газет, ни даже писем», — говорит автор о жизни Иудушки, если ее можноназвать жизнью.
А. Жук обратила вниманиена то, что действие романа всего один раз покидает пределы Головлева — чтобыперенестись во мнимый, неистинный, театральный в прямом смысле слова мирбогемы.[36]Столицы — это прошлое героев; Сергиев Посад — предмет фантазий Арины Петровны,место, куда она якобы собирается уехать перед смертью; как обычно у Щедрина, этимечтания сопровождаются сдержанно-язвительным комментарием автора об ихнеосуществимости. Впоследствии такое же намерение в тех же выражениях выскажетИудушка.
Головлево можно назватьсредоточием той вселенной, которую описывает Щедрин, определяющим фактором всехсобытий. Сам образ поместья — овеществленная метафора семейной судьбы. «Бываютсемьи, над которыми тяготеет как бы обязательное предопределение. [...] В жизниэтих жалких семей и удача, и неудача — все как-то слепо, не гадано, не думано.[...] Именно такой злополучный фатум тяготел над головлевской семьей»
Однако Головлево — нетолько безликий фатум, но и активный деятель. Оно одновременно имеет пределы — и не имеет их. Степан, перейдя межевой столб и оказавшись на «постылой» роднойземле, видит «бесконечные головлевские поля». «Расстилающаяся без конца даль»открывается взору и в другом имении Головлевых, Погорелке. Но если погорельскиеполя пробуждают в Арине Петровне «остатки чувств», то головлевские могутпривести лишь в отчаяние. Это уже не-пространство, место, где сливаются иисчезают небо и земля: «серое, вечно слезящееся небо осени давило его[Степана]. Казалось, что оно висит непосредственно над его головой и грозитутопить его в разверзнувшихся хлябях земли». Последние слова — нарочитый контрастс ожидаемой идиомой «хляби небесные» — еще один знак «перевернутости»головлевского мира. Даже картина «весеннего возрождения» в Головлеве пронизанаобразами тьмы, гнили, слизи.
Поместье, таким образом,не только господствует над жизнью своих владельцев, но и организуетпространство-время их существования. Анализ текста позволяет выделить четыреплана, в которых (точнее, между которыми) протекает жизнь Головлевых.
Первый план — это такназываемая «реальность». Так называемая, потому что как раз она и оказываетсянаиболее шаткой. Иудушка, в конечном счете, — одна из «теней», порождение тьмы,которая «так таинственно шевелилась» перед умирающим Павлом. Головлево — некийметафизический тупик, уничтожающий пространство и время (для поэтики Щедринахарактерно, что все события в безвременье Головлева могут быть точнодатированы).
«Сегодня Головлева» — это«ряд вялых, безбразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездневремени». Постепенно исчезает даже «скудное чувство настоящего». «Сумерки» охватываютне только настоящее, но и прошлое (в воспоминаниях Арины Петровны «все сумеркикакие-то»), и будущее («Сумеркам, которые и без того окутывали Иудушку,предстояло сгущаться с каждым днем все больше и больше»). Осталась «толькоминута, которую предстояло прожить».
В литературоведении ужеобращали внимание на то, что писатель уподобляет поместье Головлевых царствусмерти.[37]Точнее говоря, писатель позволяет некоторым героям романа увидеть и понять это.В самом деле, «Головлево — это сама смерть, злобная, пустоутробная; это смерть,вечно поджидающая новую жертву». Вид барской усадьбы произвел на Степана«действие Медузиной головы. Там чудился ему гроб. Гроб! гроб! гроб! — повторялон бессознательно про себя». Гробом, как мы видели, становится для Иудушки весьмир. Но гробом становится и сам Иудушка. Он «не понимал, что открывшаяся передего глазами могила [матери] уносила последнюю связь его с живым миром,последнее живое существо, с которым он мог делить прах, наполнявший его. И чтоотныне этот прах, не находя истока, будет накапливаться в нем до тех пор, покаокончательно не задушит его» (намек на повешение Иуды). Далее об Иудушке прямоговорится: «наполненный прахом гроб» — таким его видит Евпраксеюшка.Закономерный итог: для Порфирия с отъездом племянницы «порвалась всякая связь смиром живых». Более того, Иудушка убежден в том, что ненатуральное бытиечеловека является для него наиболее естественным: «А человек все так сам длясебя устроил, что ничего у него натурального нет, а потому ему и ума многонужно».
Для создания образаГоловлева как царства смерти важен один из разговоров Порфирия с племяннушкой.Аннинька жалуется дяде: «Что у вас делать! Утром встать — чай пить идти, зачаем думать: вот завтракать подадут! за завтраком — вот обедать накрыватьбудут! за обедом — скоро ли опять чай? А потом ужинать и спать… умрешь увас!» «И все, мой друг, так делают», — говорит Иудушка чистую правду. Все такделают — то есть умирают.
Умертвия с точки зренияГоловлевых суть «факты обыкновенные, общепризнанные, для оценки которыхсуществовала и обстановка общепризнанная, искони обусловленная». Тем самымсмерть как бы вытесняется из сознания. «Иудушка в течение долгой пустоутробнойжизни никогда даже в мыслях не допускал, что тут же, о бок с егосуществованием, происходит процесс умертвия». Именно потому, что о смерти всёже забыть не удается, Головлевы — примером может служить Арина Петровна — испытывают постоянное «желание жизни. Или, лучше сказать, не столько желаниежизни, сколько желание полакомиться, сопряженное с совершенным отсутствием идеисмерти». Иудушка с некоторым злорадством замечает, что умирающему брату«пожить-то хочется! так хочется! так хочется!». Сам он смерти, видимо, небоится (не боится даже в финале, хотя совсем по другим причинам): «ЕжелиГосподу Богу угодно призвать меня к себе — хоть сейчас готов!» Ответная репликаАрины Петровны удивления не вызывает: «Хорошо, как к Богу, а ежели к сатанеугодишь?».
Головлево наделяетсятакже чертами «нечистого места», жилища нечистой силы. Степан Головлев ищетвыход из безнадежного положения — и не находит его: «Все — либо проклятие насебя наложить приходилось, либо душу черту продать. В результате ничего другогоне оставалось, как жить на «маменькином положении»». Так Головлево — хотя и косвенно — приравнивается к «проклятому (заколдованному) месту», изкоторого не могут вырваться герои. «Одна мысль до краев переполняет все его[Степана] существо: еще три-четыре часа — и дальше идти уже некуда. Онприпоминает свою старую головлевскую жизнь, и ему кажется, что перед нимрастворяются двери сырого подвала, что, как только он перешагнет за порог этихдверей, так они сейчас захлопнутся, — и тогда все кончено». И далее: «Не с кеммолвить слова, некуда бежать, — везде она [Арина], властная, цепенящая,презирающая». Даже те, кому удается покинуть географические пределы Головлева,или гибнут (сыновья Иудушки, Любинька), или возвращаются (Аннинька).
Как это часто бывает уЩедрина, важные характеристики и оценки подаются будто случайно; устоявшиесяязыковые метафоры, проклятия, прибаутки возвращаются к прямому значению.Порфирий Головлев в метафизическом плане в самом деле является «Иудой»,«сатаной» («прости господи, сатана», как говорит Арина Петровна), «фарисеем», влучшем случае – «домовым»; по мнению соседей, он «очутился на дне чертовщины»,а кроме того, «у него насчет покойников какой-то дьявольский нюх был».
Арину Петровну ее мужнедаром именует «ведьмой»; Степан Головлев уверен в том, что мать его «заест»,Владимир Михайлыч говорит прямо: «Съест! съест! съест!», а Павел издевательскисоветует «на куски рвать… в ступе истолочь...». Образ ведьмы создан.
Разумеется, все Головлевыохотно замечают черта в других, но не в себе. Свой блуд Иудушка считает«бесовским искушением», то есть чем-то внешним, «хотя он и допускалпрелюбодеяние в размерах строгой необходимости». Грехов своих Иудушкапризнавать не желает: «Только и тут еще надобно доказать, что мы точно непо-божьему поступаем». Дьявол, конечно же, сидит не в нем, а в Улитушке: «Язваты, язва! — сказал он, — дьявол в тебе сидит, черт… тьфу! тьфу! тьфу!».
Все подобные сравнения иметафоры в романе обретают реальность. «Когда Иудушка вошел, батюшка торопливоблагословил его и еще торопливее отдернул руку, словно боялся, что кровопивецукусит ее». Речь идет, конечно, не о том, что Иудушка и в самом деле мог быукусить священника, но о «материализации» прозвища «кровопивец». Также и братуИудушки Павлу перед смертью «почудилось, что он заживо уложен в гроб, что онлежит словно скованный, в летаргическом сне, не может ни одним членомпошевельнуть и выслушивает, как кровопивец ругается над телом его». Еще однаавторская «оговорка» прямо указывает на то, что Головлево и есть то болото,которое порождает чертей: «Ночью Арина Петровна боялась; боялась воров,привидений, чертей, словом, всего, что составляло продукт ее воспитания ижизни». Нечистая сила — закономерный «продукт» головлевской жизни, и она, всвою очередь, порождает целый «цикл легенд» «про головлевского владыку».Недаром иудушкина «злость (даже не злость, а скорее нравственное окостенение),прикрытая лицемерием, всегда наводит какой-то суеверный страх»; а вобезлюдевшем имении стоит «тишина мертвая, наполняющая существо суеверною, саднящеютоской».
Здесь мы вновь наблюдаемсовмещение противоположностей: многим героям Головлево представляется непроклятым местом, а чем-то вроде Земли обетованной. Петеньке — потому что идтиему больше некуда. Павлу — из зависти: «Кругом тучи ходят — Головлево далеколи? У кровопивца вчера проливной был! — а у нас нет да нет!». Арине Петровне — по соображениям ностальгическим: ей «ежеминутно припоминалось Головлево, и, помере этих припоминаний, оно делалось чем-то вроде светозарного пункта, вкотором сосредоточивалось хорошее житье». Иудушка же в припадке пустословия такрасписывает урожаи прошлых лет, что его матушка вынуждена заметить: «Неслыхала, чтоб в нашей стороне… Ты, может, об ханаанской земле читал — там,сказывают, действительно это бывало». Итак, Головлево (пусть только в речиИудушки) — это Ханаан, земля, наделенная «божьим благословением», но в то жевремя, если вспомнить библейский контекст, страна языческая, которую надоусилием веры и воли превратить в Землю обетованную.
Сама фамилия Головлевыхсовмещает противоположные или, по крайней мере, не вполне совместимые значения.В.В. Прозоров[38]выписал из словаря Даля сходно звучащие слова: «головствовать» — быть головою,управлять, начальствовать (не забудем об «императорских» коннотациях имени«Порфирий»); «головничество» — преступление и пеня за него; «голодеть» — скудеть, нищать исподволь и т. п. Конечно же, эти значения актуальны дляромана; но не менее важно, что все они соединены в одном слове, которое создалЩедрин: еще один пример совмещения взаимоисключающих смыслов.
2.4Значение романа для истории русской литературы
Всеисследователи единодушно сходятся во мнении, что роман «Господа Головлевы» — это явление эпохальное, оставившее след в мировой литературе. Сатирик «избиралобъектом изображения типичную помещичью семью», которая становится воплощениемпорочного общества[39].Если Толстой, выступая «суровым обличителем дворянства», «стремился из её средывыделить лучших представителей»,[40]то Щедрин отклоняет традицию поисков положительных типов в привилегированнойсреде, «заняв по отношению к ней позицию беспощадного отрицания»[41].Сатирик изображает образ бессовестного мира на примере родной семьи, отрицаятаким образом в дворянских кругах наличие лучших человеческих качеств в их представителях.
Щедрин,основательно и всесторонне изучивший жизнь и быт дворянской усадьбы второйполовины ХIХ века, переживший реформу 1861 года, изображает в своемпроизведении, может быть, один из самых трагических в истории России, чреватыйбудущими социальными сдвигами и взрывами, период распада и гибели дворянскихгнезд, основы государства Российского и в экономическом и духовном плане.
Роман«Господа Головлевы» — щедринская эпитафия дворянскому классу, обвиненномувеликим сатириком в самом страшном – в грехе поедания чужого хлеба. В общемпотоке нравственно – философских исканий русских писателей ХIХ века М.Е. Салтыков– Щедрин выделяется, прежде всего, глубоко реалистическим истолкованием проблемэтики и морали, которые обусловлены обстоятельствами жизни человека.Нравственная концепция художника основана на принципах позитивистскойфилософии. Щедрин видит диалектическую связь личности и среды, где человекявляется не только ее продуктом, но и творцом одновременно.
Вработе литературоведа Д.П. Николаева «Сатира Щедрина и реалистический гротеск»отметил, что именно этопроизведение Салтыкова-Щедрина «глубже иполнее всего отразило социально-политические противоречия эпохи и приобреломировое общественное и литературное звучание»[42].
Макашинотмечал, что Щедрин с особым чувством и настроением раскрывает в произведении,создав при этом незабываемые образы, ставшие впоследствии типами в литературе[43].
Влияниеписателя на литературу уходит в «низовой» пласт, — тут, впрочем, можно заметить,что и далеко не все современники Щедрина относили его произведения к «большой»литературе.
В начале жеХХ века происходит массовое усвоение и использование отдельных элементовщедринского творчества, но развития или, по крайней мере, понимания новаторскихэлементов поэтики нет: достаточно вспомнить «Господ Обмановых» А. Амфитеатроваили «Русские сказки» М. Горького. Исключения единичны.
Развитиегородского текста русской литературы, а конкретно — текста петербургского,также происходит «без участия» Щедрина. Впрочем, на провинциальную Россиюписатели смотрят «открытыми глазами, какими смотрели на нее Гоголь иСалтыков-Щедрин», — как заметил В.Шкловский[44],говоря об «Уездном» Е. Замятина.
Зато всплескинтереса к образу Иуды, как представляется, отчасти обязан роману «ГосподаГоловлевы»: Щедрин оказался едва ли не первым автором, обратившимся в русскойлитературе к образу евангельского предателя (тексты-предшественники — этопушкинский набросок «Как с древа сорвался предатель-ученик» и «Крестьянскийгрех» Некрасова из «Пира — на весь мир»; разумеется, нельзя забывать и обапокрифах).
Такимобразом, в 1920-30-е гг. творчество Щедрина актуализируется в русской культуре;особое значение приобретают «внеидеологический» метод описаниядействительности, образ космического Града Земного, обреченного на гибель, имотив прекращения истории.
Несмотря науверения власть предержащих в том, что «нам нужны советские Гоголи и Щедрины»,«городской текст» 1940-70-х гг. отходит от щедринских традиций. В диалог склассиком вступают немногие, а среди них наиболее интересны Абрам Терц,Александр Зиновьев и братья Стругацкие.
В современномлитературоведении отношение к Салтыкову-Щедрину сложнее, его творчествоизучается с разных позиций, однако ученые никогда не умаляют его заслуг.
П. Бицилли,проводя параллели между творчеством Щедрина и Набокова, указывал: намбезразлично, является ли сходство двух писателей результатом влияния илипростого совпадения. Оно прежде всего «обусловлено какой-то общностью духовногоопыта. Сопоставляемые так художники как бы взаимно освещают друг друга [...]»[45].Или, говоря словами Борхеса, «каждый писатель создает своих предшественников»[46].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Творчество писателянеотделимо от его жизненного пути и личных качеств, а потому мы рассматривалижанровое своеобразие романа «Господа Головлевы» параллельно с биографиейСалтыкова-Щедрина и историей изучения его творчества литературоведами в разныепериоды.
О большом интересе ктворчеству Салтыкова-Щедрина, и признании его заслуг перед русской литературойможно судить уже по тому факту, что собрание сочинений писателя с приложением«Материалов для его биографии» вышло в первый раз (в 9 томах) в год его смерти(1889 г.) и выдержало с тех пор еще два издания. С того же момента сталипоявляться первые исследования по творчеству Салтыкова-Щедрина, положившиеначало научному «щедриноведению», продолженному в советское время и всовременный период.
Традиционно жанр «ГосподГоловлевых» позиционируется как роман. Но мы уточнили, что по своей специфике –это уникальный синтетический сплав из романа — семейной хроники,социально-психологического, трагического и сатирического романа.
В своей работе мырассмотрели, как отразились эти жанровые особенности в тексте данногопроизведения.
Великим художником является Салтыков-Щедрин в создании образной системы романа. Члены Головлевской семьи, этого уродливого продукта крепостной эпохи — но сумасшедшие в полном смысле слова, но поврежденные совокупным действием физиологических и общественных устоев. Внутренняя жизнь этих несчастных, исковерканных людей изображена с такой рельефностью, какой редко достигают и наша, и западноевропейская литература.
Трагедийность романа«Господа Головлевы» роднит его с «Анной Карениной», названным Л.Д. Опульскойроманом-трагедией, потому что время, отображаемое писателями в этихпроизведениях, действительно было наполнено драматическими событиями.
Этот драматизм особенноощутим в финале романа «Господа Головлёвы», о котором существует несколькоразличных суждений, приведенных нами в работе.
Современным роман Щедринавоспринимается потому, что это роман социальный. Иудушка, главный геройпроизведения, больше не пугает и не поражает читателей своей крайнейнеобычностью. Он органично вошел в галерею вечных типов, вроде Яго, Тартюфа, Гарпагона, которые в продолжение многихвеков служат нарицательными именами для представления самого крайнего искажениячеловеческой природы.
Все исследователиединодушно сходятся во мнении, что роман «Господа Головлевы» — это явлениеэпохальное, оставившее след в мировой литературе.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арсеньев К. К., Салтыков-Щедрин, СПБ, 1906
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975
3. Библиография литературы о М. Е. Салтыкове-Щедрине. 1918 – 1965. Составил В. Н. Баскаков, М. – Л., 1966.
4. Бицилли П. Возрождение Аллегории. // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. — М.: Новое литературное обозрение, 2000.
5. Борхес Х.Л. Кафка и его предшественники. // Борхес Х.Л. Оправдание вечности. — М.: ДИ-ДИК, 1994.
6. Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. — М.-Л., 1959.
7. Вдовин А.В. Деформация пространства и времени в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» // Анализ художественного текста: тр. каф. рус. лит. — Киров, 2005.
8. Видуэцкая И.П. «Пошехонская старина» в ряду семейных хроник русской литературы // Салтыков-Щедрин. 1826-1976. Л., 1976.
9. Власов П. Проблема границы и романизованная сатира: [жанровая поэтика романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»] // Граница как механизм смыслопорождения. — Самара, 2004. — Вып. 2.
10. Герцо-Виноградский С.Т. Взгляд на деятельность г. Щедрина // Критика 70-х гг. XIX века / Составление и примеч. С. Ф. Дмитренко.- М.: ООО «Издательство «Олимп»»: «Издательство «АСТ»», 2002 (Библиотека русской критики)
11. Глазкова Т.А. Хронотоп в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» // Материалы науч.-практ. конф., 17-18 мая 2002 года. — Тара, 2002.
12. Горячкина М.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. — М., 1965.
13. Горячкина М.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. М.,1965.
14. Григорян К.Н. Роман М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». — М.-Л., 1962.
15. Громова-Опульская Л.Д. А.С.Пушкин у истоков «Анны Карениной»: текстология и поэтика.// Славянская литература и фольклор славянских народов. М 1998.
16. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. 1.
17. Евдокимова О.В. К восприятию романа М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»: (заметки) // Рус. лит. — СПб., 2004. — № 3.
18. Елина Е.Г. Наследие Салтыкова-Щедрина в дооктябрьский период (проблема актуальности). // Салтыков-Щедрин и русская литература. — Л.: Наука, 1991.
19. Ефимов А.И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. — М.,1953.
20. Жук А.А. Послесловие к роману Господа Головлёвы. М., 1986.
21. История русскойлитературы: в 4-х тт. – Т.2. – Л.: Наука, 1981.
22. Кирпотин В.Я. М.Е. Салтыков-Щедрин. — М., 1955.
23. Колесников А. А. Переосмысление архетипа «блудного сына» в романе Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» // Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 1999.
24. Кранихфельд В.П.Новая экскурсия в Головлево // Русское богатство. — 1914. — № 4.
25. Кривонос В.Ш. Роман М.Е. Салтыкова- Щедрина «Господа Головлевы » и народная символика // Литература некрасовских журналов Межвузовский сборник научных трудов. Иваново ИвГУ,1987.
26. М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников, 2 изд., т. 1 – 2, М., 1975
27. М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике, М., 1959;
28. М.Е. Салтыков-Щедрин и русская сатира XVIII — XX веков. — М.: Наследие, 1998.
29. Макарова Е.М. Жизненные источники образа Иудушки Головлева // Звезда. № 9. 1960.
30. Макашин С. А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850 — 1860 годов. — М., 1972.
31. Макашин С. Изучая Щедрина. // Вопросы литературы. — 1989. — N 5.
32. Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. — М., 2-е изд., 1951.
33. Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Последние годы. — М., 1989.
34. Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Середина пути. 1860
35. Малкин В. М.Е Салтыков-Щедрин. М., 1976.
36. Назаренко М. Мифопоэтика м. Е. Салтыкова-Щедрина («История одного города», «Господа Головлевы», «сказки») — Киев, 2002.
37. Николаев Д.П. М.Е. Салтыков – Щедрин: Жизнь и творчество. М.,1985.
38. Николаев Д.П. Салтыков – Щедрин и реалистический гротеск. М., 1977.
39. Нямцу А.Е. Литературная традиция в творчестве М.Е.Салтыкова-Щедрина: Учебное пособие. — Черновцы, 1999.
40. Оболенский В.А. Салтыков-Щедрин в своей семье. М.,1991
41. Павлова И. Б. Тема семьи и рода у Салтыкова-Щедрина в литературном контексте эпохи. М., 1999.
42. Павлова И.Б. Художественное собрание романов Салтыкова- Щедрина 60-70 х годов («История одного города», «Дневник провинциала в Петербурге», «Господа Головлевы» ) М.,1980
43. Панаева А.Г. (Головачева). Воспоминания. М.,1972.
44. Покусаев Е.И. «Господа Головлевы» М.Е. Салтыкова – Щедрина М., 1875.
45. Покусаев Е.И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина.- М., 1963.
46. Покусаев Е.И. Салтыков-Щедрин в 60-е годы. — Саратов, 1957.
47. Поспелов Г.Н. История русской литературы XIX века (1840-1860-е годы). 3-е изд., доп. М., 1981.
48. Прозоров В.В. Салтыков – Щедрин Книга для учителя М., 1988.
49. Прозоров Д.П. Произведения М.Е. Салтыкова – Щедрина в школьном изучении. Л., 1979.
50. Пыпин А.Н. М.Е.Салтыков. — СПб., 1899.
51. Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города. Господа Головлевы. Сказки. — М.: Олимп; АСТ, 1999.
52. Салтыков-ЩедринМ.Е. Собрание сочинений в 20-ти т. / Ред. коллегия: А.С. Бушмин, В.Я. Кирпотин,С.А. Макашин, Е.И. Покусаев, К.И. Тюнькин. — М., 1965 — 1977.
53. Самосюк Г. Ф.Библеизмы в структуре образа Иудушки Головлева // Литературоведение и журналистика. Саратов, 2000.
54. Свительский В.А. Особенности авторской оценки и жанровая структура романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» // Русская литература 1870-1890-х годов. — Свердловск, 1981.
55. Скабичевский М. Г. Щедрин как современный гениальный писатель: «Благонамеренные речи». Тип Иудушки // Критика 70-х гг. XIX века / Сост., вступит. ст., преамбул и примеч. С. Ф. Дмитренко.- М., ООО «Издательство «Олимп»»: ООО «Издательство АСТ"», 2002. (Библиотека русской критики).
56. Советские писатели о Щедрине. К 150-летию со дня рождения. // Новый мир. — 1976. — N 1.
57. Соколов А.Н.История русской литературы XIX века. Первая половина. – М.: Высшая школа, 1985.
58. Тамарченко Н.Д. Проблема целого в «Господах Головлевых» М.Е. Салтыкова-Щедрина // Проблемы метода и жанра. — Томск, 1982. — Вып. 2.
59. Телегин С.М. «Не так страшен черт, как его малютки»: [анализ романа М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»] // Рус. словесность. — М., 1997. — № 5.
60. Турков А.М. Ваш суровый друг: Повесть о М.Е. Салтыкове-Щедрине. — М., 1988.
61. Турков А.М. Салтыков-Щедрин. — М., 1964.
62. Тюнькин К. И. Салтыков-Щедрин. — М.: Мол. гвардия, 1989. (Жизнь замечат. людей. Сер. биогр. Вып. 3 (694)).
63. Ургант А… Русская литература середины XIX века. М., 1998
64. Фоменко Л.П. Советские сатирики 1920-1930-х годов и творчество Салтыкова-Щедрина. // Творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина в историко-литературном контексте. — Калинин, 1989.
65. Хализев В.А. Салтыков-Щедрин в русской литературе. М., 1999.
66. Шкловский В. О рукописи «Избранного» Евгения Замятина. // Замятин Е.И. Избранные произведения. — М.: Советский писатель, 1989.
67. Эльсберг Я. Салтыков — Щедрин. Жизнь и творчество. М.,1953
68. Эльсберг Я. Стиль Щедрина. — М., 1940