Введение
«Русскоязычное»литературное творчество на исходе ХХ в. вписывается в новое концептуальное поле– транскультуру. Концепция транскультуры основана на «рассеивании»символических значений одной культуры в поле других культур; «транскультура –это состояние виртуальной принадлежности одного индивида многим культурам»[1].
Уже неговорят и о «русскоязычном» творчестве, хотя многие писатели продолжают писатьна русском языке, прямо или опосредованно воссоздавая действительность на«метаязыке» своих национальных образов мира. Это другая русскаялитература.
Находясь вполе фольклорных и мифологических семейных преданий, воспоминаний, обычаев,кухни, аксиологии, религиозных мифологем, писатели по-русски создают «инотекст»,выступая комментаторами, толкователями, посредниками между двумяментальностями: «своей» и «иной».
По-разномускладывается творческая судьба таких писателей: одни, будучи билингвами,выбирают русский языком творчества; другие, принадлежа к пространству русскогоязыка с рождения («монолингвы»), «сливаются» впоследствии с этническими(нерусскими) корнями, воссоздавая аксиологическую и когнитивную картину мира своегонарода; третьи, будучи русскими по происхождению, сформировались как писатели виноязычной среде (в пространстве бывших советских инонациональных окраин) испособны быть «переводчиками» между разными ментальностями, разными этническимиценностями, т. к. прожили большую часть жизни в иной языковой среде.
Для«маркировки» подобных писателей иноэтнокультуры иногда пользуются символическойметафорой – Переводчики (ее автор – Л. Улицкая).
Творчество Дины Рубиной, войдя в литературный процесс в 1970-хгодах, на глазах современников из «русской прозы современности» (точнее«советской») превратилось в некий феномен, номинации которому разнообразны – взависимости от вкуса, идеологической ниши, осведомленности как читателя, так иисследователя. «Русское зарубежье», «русскоязычное творчествоинонациональных писателей», «русско-израильская литература» и, наконец,«транскультурное творчество» – все эти номинации, так или иначе, приложимы ктворчеству Д. Рубиной.
Однако, несмотря на национальную принадлежность и переезд вИзраиль, Рубина Д., на мой взгляд является русским писателем.
Неважно, о чем и о ком пишет Рубина: о русских, евреях илиевропейцах. Все – люди, все более или менее интересны, немного забавны,немного нелепы, немного трогательны. У каждого в душе непременно ютитсякакая-то драма. Задача писателя ее увидеть и, не вторгаясь в нее глубоко, нанее намекнуть. Как известно, почти вся русская литература давала хорошуювозможность нравственных примеров и раздумий о том, как жить, как любить, чтотакое зло и добро, религия и смерть, счастье и несчастье, свой народ и чужиенароды – мучительные вопросы, которые должны волновать молодые души. Своймир существует и у Д. Рубиной.
1. Творческий путь Д.И. Рубиной 1.1 Биография
«Родилась в53-м, уже после смерти Усатого, в семье художника и учительницы истории. И та идругой родились на Украине. Отец – в Харькове, мать – в Полтаве. В Ташкентродители попали каждый своим путем. Мать – с волной эвакуации, явиласьдевчонкой семнадцати лет, бросилась поступать в университет, (страшно любилалитературу). В приемной комиссии ее спросили строго – «Вы на филологический илина исторический?» Она закончила украинскую школу, слово «филологический» слышалавпервые, спросить – что это значит – стеснялась, так и поступила наисторический. Ночью работала охранником на оружейном заводе, днем спала налекциях, которые читали блестящие профессора московского и ленинградскогоуниверситетов, эвакуированных в Ташкент. Зимы те военные были чудовищноморозными. Картонные подметки туфель привязывались веревками. От голода студентыспасались орехами – стакан стоил какие-то копейки. Тогда еще не знали, что онистрашно калорийны. Кроме того, в студенческой столовой давали затируху. Истуденты и профессора носили в портфелях оловянные миски и ложки… Однажды моявосемнадцатилетняя мать случайно поменялась портфелями (одинаковыми,клеенчатыми) со знаменитым московским профессором, который читал курс среднихвеков по собственному учебнику. Обмирая от стыда, она подошла к учителю исказала: «Профессор, вы случайно взяли мой портфель и мне ужасно стыдно: есливы его откроете, то обнаружите, что в нем нет ничего, кроме миски и ложки длязатирухи». Профессор сказал на это: «если бы вы открыли мой, то увидели бы тоже самое. "…
Отец родом изХарькова – вернулся с войны молоденьким лейтенантом – в Ташкент, кэвакуированным родителям. Поступил в художественное училище, где историюпреподавала его сверстница – очень красивая, смешливая девушка… Так встретилисьмои родители.
У того идругого в семьях есть легенды, вполне литературные. Из одной легенды я ужесостряпала «путевые записки» – «Воскресная месса в Толедо», которые былиопубликованы во 2-м номере «Дружбы народов» и вошли в книгу, вышедшую виздательстве «Вагриус». А «цыганская» легенда материнской родни еще ждет своегочаса. Написать в двух словах не получается. Уж больно романтична.
Полагаю, чтона отрезке – до и после революции – мои предки занимались ровно тем, чемзанимались сотни тысяч украинских евреев: немножко торговали, немножко учились,немножко учили других. Прадед по матери был человеком религиозным, уважаемым и –судя по некоторым его высказываниям, которые до сих пор цитируются в семье – необычайноостроумным. Прадед по отцу – варшавским извозчиком, человеком необузданнойярости, от чего дед в четырнадцатилетнем возрасте бежал из дома и никогда невспоминал о своей семье. От этого, не слишком далекого, предка – вспыльчивостьи умение портить отношения с людьми.
Детство мое,равно как и юность, и молодость, да и вся последующая жизнь – в домашнейтесноте, буквальной: маленькие квартирки, где у растущего человека нет своегоугла. Одна из комнат обязательно – мастерская, – ибо сначала отцовские холстырасставлены по всем углам, потом – мужнины. Про все это я писала в повести «Камеранаезжает!» Итак, теснота физическая, бытовая, а также теснота обстоятельств,постоянно давящая… Ну, и занятия музыкой по нескольку часов в день – специальнаямузыкальная школа при консерватории…в общем, было о чем писать.
Непреклонноелицо на фотографиях тех лет. Мое лицо. Беззащитные глаза, квадратные скулы.Довольно жалкое существо, угнетенное служением прекрасному искусству, будь онопроклято…
Моесозревание, – то есть, настаивание жалкого цыплячьего мозга на спирту и специяхжизни колониальной столицы, – сопровождалось видениями. Вернее, так: самая обыкновеннаявещь – сценка, случайная тающая фраза в уличной толпе, обиходная деталь бытавдруг высекали во мне сверкающую искру и я впадала в прострацию. Нежныйподводный гул в ушах, давление глубинной толщи, парное дребезжание воздуха,какое в жару поднимается над раскаленным песком, сопровождали эти непрошеныемедитации. Так однажды на уроке физики я вылетела из окна и совершила дваплавных круга над школьной спортплощадкой – я уже писала об этом.
В другой раздивный пейзаж на щелястой стене деревянного нужника в углу полузаброшеннойстройки ослепил меня по дороге из музыкальной школы. Пейзаж, пейзаж. Я имею ввиду буквально: картину. Почему-то я не остановилась внимательно осмотретьнаходку, а прижимая к тощему животу нотную папку, прошла мимо, только выворачиваяназад голову, пытаясь удержать чудное видение (гул в ушах, дрожание воздуха…)На следующий день никакого пейзажа не оказалось. Обморочное отчаяние. Тоска позефирно-фарфоровым красотам загробной жизни. Сейчас я думаю, что это была мазняодного из рабочих – почему бы и нет? Вероятно, он вывесил картину сушиться,после чего снял. Словом, сегодня меня ни на йоту не заинтриговали бы подобныеприключения моего воображения. А в то время я жила глубоко и опасно. На граниумопомешательства, как многие подростки.
Постоянноевпадание в медитацию. Провалы в какие-то колодцы подземной блаженной темноты,сладостное оцепенение и разглядывание себя – изнутри: атласное дно закрытыхглаз, с бегущими вбок снопами изумрудно-оранжевых искр.
Центральнаяколея детства – музыкальная школа при консерватории.
Что можетбыть страшнее и нереальнее экзамена по фортепиано? Дребезжание рук, ускользаниеклавиатуры, дактилоскопические следы на узких спинках черных клавиш отвспотевших пальцев… И оскорбительное забывание нот. Что вообще может сравнитьсяпо издевательству и униженности с твоим, непослушным тебе, телом?
Поджелудочнаятоска, тошнота в суставах, обморочный заплыв глаз – так, как я боялась сцены,ее не боялся никто. Я выплеснула из себя в детстве и юности прибой этого горчичногоужаса, выдавила этот предсмертный, посмертный липкий холод из застывших пор.Мне уже ничего не страшно… Я видела все, я возвратилась из ада. Поэтому никогдане волнуюсь на своих литературных выступлениях.
Детскиедружбы – штука хрупкая, возникают быстро, рассыпаются быстро… О Ташкенте мнееще предстоит написать, очень интересный был город в мое время, благословенныйЮг, со всеми вытекающими подробностями быта, дружб, соседства, некоего южноговавилонства, смешения языков и рас. – Слишком широкая тема, а я человекдеталей.
Итак,закончила специальную музыкальную школу при консерватории для одаренных детей.Такая элитная каторга, об этом тоже писала в «Уроках музыки», и напишу еще.Фортепиано, черт бы его побрал. Из школьных лет – осталась одна дружба, котораяи сейчас со мной, в Израиле, живет под Хайфой, пиликает на скрипочке,преподает, уже бабушка. А вчера мы – восьмиклассницы – стояли у окна после «технического»экзамена, на втором этаже школы им. Успенского, смотрели, как падает снег игрели руки на батарее. Это было вчера.
Затем – консерватория,преподавание в Институте культуры, и прочий сор биографии, из которого давноуже выросли повести и рассказы.
От первого,несчастливого, брака – взрослый сын, от второго, счастливого, – дочь.
Первыйрассказ был напечатан в журнале «Юность», когда мне исполнилось шестнадцатьлет. Назывался он «Беспокойная натура», ироничный такой маленький рассказик,опубликован в разделе «Зеленый портфель». В то время я постоянно шутила. Потомеще два рассказа были там же опубликованы, после чего я торжественно перешла вотдел прозы этого журнала и печаталась там до самого отъезда из СоветскогоСоюза. Конечно, лучшие мои вещи они не брали. Так, рассказы, по мелочи. Ночитатели меня запомнили, любили, ждали журналов с моими вещичками. Так что,страну я покинула уже, в общем, известным писателем.
Толстыежурналы меня признали издалека, из-за границы, наверное, надо было уехать,чтобы пробить плотину «Нового мира», «Знамени», «Дружбы народов». Правда, иписателем в Израиле я стала совсем другим, но это уже другая тема.
Мояписательская жизнь в Ташкенте очень забавна, тоже – сюжет для прозы. Длязаработка я переводила узбекских писателей. Премию министерства культурыУзбекистана получила за откровенную халтуру, которую накатала по мотивамузбекских народных сказок, совместно с поэтом Рудольфом Баринским. Дело в том,что от первого мужа я ушла с маленьким сыном к родителям, тем самым умноживвечную тесноту. Надо было срочно покупать кооперативную квартиру, я села инаписала пьеску для театра музыкальной комедии. Там она и была поставлена, и суспехом (видно по премии), шла. На гонорар я купила однокомнатную квартиру, вкоторой прожила до переезда в Москву. Пьеска называлась «Чудесная дойра» (этоинструмент такой, вроде бубна). Друзья, разумеется, переименовали ее в «чудеснуюДвойру».
В театрахставилась пьеса по моей известной повести «Когда же пойдет снег?». Ее же в видерадиопостановки гоняют до сих пор, ее же в виде телеспектакля показывали поцентральному ТВ много раз. Она ставилась в Москве, Перми, Брянске и еще Богзнает где. До сих пор какие-то письма от провинциальных режиссеров доносят доменя разные сведения о постановках.
Фильм понеудачной повести «Завтра, как обычно» тоже сняли на «Узбекфильме». Фильм тожеужасный. Назывался «Наш внук работает в милиции». Было это в 1984 году. Зато,на материале этих киностраданий написана удачная повесть «Камера наезжает».Значит, страдания и пошлость окупились, то есть, рентабельны.
Вообще же,убеждена, что мою прозу можно только читать. (Вот недавно в спектакле МХАТаодин из рассказов читала Даша Юрская). Играть меня в театре и кино так женевозможно, как играть Искандера или Довлатова. Проза писателей с ярковыраженной авторской интонацией не поддается переносу на сцену и экран. С этимнужно только смириться.
Когдаснимался этот несчастный фильм, познакомилась со своим вторым мужем, значит,страдания окуплены вдвойне. К нему и переехала в Москву. Опять – в тесноту, в «хрущобу»,где и прожили мы до 90-го года, года эмиграции, до следующей, уже израильскойэкзистенциальной и полной «тесноты»: – квартиры, денег, страны.
В Москве жиласвободным художником (вообще, свободным художником живу лет с двадцати трех,служить – фрагментарно – стала только переехав в Израиль, и вот, сейчас, о чем –ниже.) Круг общения – самый разный. Конечно, – писательский, художественный,музыкальный. Самый широкий. Я при внешнем беглом пригляде – довольно открытыйчеловек, вполне светский. Так что, знакомства перечислить трудно. (Муж мойработал какое-то время в театре на Таганке, поставил с режиссером ЕфимомКучером несколько спектаклей, вот вам и актерская компонента; я писаларадиоспектакли на московском радио, вот вам и еще один бок московской жизни, нуи журналы, ЦДЛ… – словом, как у всех московских литераторов.)
В конце 90-гомы репатриировались.
Это – рубежбиографический, творческий, личностной.
И что бы я ниделала в Израиле – немножко служила, много писала, выступала, жила на «оккупированныхтерриториях», ездила под пулями, получала литературные премии, издавала книгуза книгой и в Иерусалиме, и в Москве… – все это описано, описано, описано…Нетнужды повторяться.
Премий две – закниги. Одна, им. Арье Дульчина, за книгу «Один интеллигент уселся на дороге»,вторая – Союза писателей Израиля – за роман «Вот идет Мессия!».
Периодтворческого кризиса переживаю всякий раз, поставив точку в очередномромане-повести-рассказе-эссе. Вообще, живу в вечном состоянии творческогокризиса. Повышенно самокритична. После переезда в Израиль действительно,молчала полгода. Но это был не узко-творческий, а тотально-личностной кризис, окотором я тоже писала в повести «Во вратах Твоих», и в романе «Вот идет Мессия!».
Мой муж и моядочь религиозны в самом прямом иудейском смысле этого слова. Со всемивытекающими деталями жизни. Я же выскальзываю из любых пут, как и надлежит бытьхудожнику, – хотя, конечно же, обращаюсь к Богу постоянно».1.2 Библиография
Печатаетсякак прозаик с 1971: рассказ «Беспокойная натура» в журнале «Юность». Выпустилав СССР кн. прозы: Когда же пойдет снег? Повести и рассказы. Ташкент, 1980; Домза зеленой калиткой. Повести и рассказы. Ташкент, 1982; Отворите окно. Повести.Ташкент, изд-во им. Г. Гуляма, 1987; Двойная фамилия. Повести. М., «Сов.писатель», 1990. Напечатала в ж-лах: роман «Во вратах твоих» – «НМ», 1993, №5;повесть «Камера наезжает!» – «Искусство кино», 1995, №8 (предисловие Л. Аннинского);повесть «Глаза героя крупным планом». – «Время и мы», №130, 1995; роман «Вотидет Мессия!.» – «ДН», 1996, №№9–10; испанскую сюиту «Последний кабан из лесовПонтеведра» – «ДН», 1999, №4. Печатается также в газ. «Бостонское время», вж-лах «Вестник», «Время и мы» (№130, 1995), «Огонек» (1989, №25), в альм. «Перекресток /Цомет» (№1, 1994). Выпустила кн. прозы: Один интеллигент уселся на дороге.Повести и рассказы. Иерусалим, «Verba», 1994; То же. СПб, «Симпозиум», 2000;Вот идет Машиах! Роман. Иерусалим, 1996; Вот идет Мессия! Роман и повесть. М., «Остожье»,1996; То же. М., «Ретро», 2000; Уроки музыки. Повести и рассказы. Иерусалим,1996; То же. М., «Гудьял Пресс», 1998; Ангел конвойный. Франкфурт – М., «Меджибож»,1997; Последний кабан из лесов Понтеведра. Иерусалим, 1998; То же. СПб, «Симпозиум»,2000; Двойная фамилия. Повести, рассказы. М., «АСТ», 2000; Когда выпадет снег.Рассказы, повести. Екатеринбург, «У-Фактория», 2000; Под знаком карнавала.Роман, эссе, интервью. Екатеринбург, «У-Фактория», 2000, 2001; Высокая водавенецианцев. М., «Вагриус», 2001; Чем бы заняться? СПб, «Ретро», 2001;Воскресная месса в Толедо. М., «Вагриус», 2002; Глаза героя крупным планом.Повести. М., «Вагриус», 2002. Дом за зеленой калиткой». Повести и рассказы. – Москва:«Вагриус», 2002; Вот идет Мессия!». Роман. – Екатеринбург: «У-Фактория», 2002;«Во вратах твоих». Повести и роман. – Екатеринбург: «У-Фактория», 2002; «Несколькоторопливых слов любви». Рассказы, повети. – СПб.: «Ретро», 2003; «Синдикат».Роман-комикс. – Москва: «ЭКСМО», 2004; «На Верхней Масовке». Повести ирассказы. – Москва: «ЭКСМО», 2004; «Наш китайский бизнес». Роман. Повесть.Рассказы. – Москва: «ЭКСМО», 2004; «Когда же пойдет снег?». Повесть. Рассказы. –Москва: «ЭКСМО», 2005; «Ангел конвойный». Роман. Повести. Монологи. – Москва: «ЭКСМО»,2005; «Несколько торопливых слов любви». Рассказы, повести. – Москва: «ЭКСМО»,2005; «Больно только когда смеюсь». «Последний кабан из лесов Понтеведра».Роман. «ЭКСМО», 2008; «Почерк Леонардо». Роман. «ЭКСМО», 2008.».Произведения Д.Рубиной переведены на англ. (1987), болг. (1985), венг., иврит, нем., польск.,франц. (1996), чеш. (1989), эст. и др. языки.
Член СП СССР(1979), международного ПЕН-клуба, Союза русскоязычных писателей Израиля (1990).Член редколлегии журналов «Контрапункт» (США; с 1998), «Иерусалимский журнал»(с 1999).
Премии Мин.культуры Узбекской ССР (1982), им. Арье Дульчина (Израиль, 1990), Сохнута,Союза русскоязычных писателей Израиля (1995), сети книжных магазинов Франции(1996).
27.03.2008 г.Д.И. Рубина награждена ежегодной премией Благотворительного фонда ОлегаТабакова за редкий по человечности и художественной точности рассказ «Адам иМарьям» (журнал «Дружба народов», №7, 2007 г.
2008 г. –Дина Рубина – лауреат премии «Большая книга» 2007 г. за роман «Насолнечной стороне улицы» (2007 г.). Живет в Израиле.
1.3 Основные мотивы творчества Д.И. Рубиной
Мир,созданный Рубиной в израильский период творчества, имеет точку отсчета, илиповорота, – это Земля иудеев, Иерусалим как ее символ. В рубинской прозе большоезначение имеют раритеты материального или внематериального происхождения:старые и старинные вещи, предания, байки, воспоминания. Рубинскуюгероиню-рассказчика притягивают в антикварных лавках старинные вещи, оставшиесябез хозяев: за каждой из них – человеческая судьба, история, эпоха.Музыканта по образованию, рассказчика по профессии, Дину Рубину привлекают людикреативные, неординарные: герои-художники, «клоуны», яркие личности – почти вкаждом ее произведении.
Значимым концептом,образом, мотивом в поэтике Рубиной становится Дом. Дом имееткак реальные, так и символические черты, воплощенные в диапазоне от созиданияДома до его разрушения. Дом не столько жилище, сколько его поиск – от душевнойбездомности к обретению гармонии, если и недостижимой вообще, то хотя бы увязывающейличный, исторический и мифологический опыт сознательной и бессознательной жизнигероини. Основные мотивы еврейского концепта Дом – изгнание ивосхождение. Поиск Дома героиней сродни его «строительству».
КонцептМессии(Машиаха) и мессианства в прозе Рубиной. Появление этого мотива в прозеписателя связано с ее израильским периодом жизни и творчества. Спектр звучаниямотива Мессии у Рубиной многогранен: комический, трагический, мистический,мифологический и индивидуально-авторский, нравственно-моралистический.
Средимногочисленных «мессий» в рубинской прозе присутствуют такие, аналогами которыхв христианской культуре являются юродивые, в мусульманской – дервиши, а виудаистической – род «странных» людей, которых именуют то шлемилями, томешугами / мешугинерами.
Вмногозвучном мессианском спектре есть доля авторской иронической игры, вглубине которой запрятана (чтобы не выглядеть пафосной) морально-этическаяпозиция писателя: «А не перенести ли действие на канун Судного дня? Илинаоборот – на вечер Судного дня»[2], то есть в сущности – невсе ли равно? Куда важнее сделать гуманистическую позицию внутренним законом,чтобы не трепетать в канун Судного дня, отстаивая многочасовой молебен, гадая,какой приговор будет вынесен тебе. Праведность, благотворительность, согласно иудаистическойморали, – закон повседневной жизни. 1.4 Герои Д. Рубиной
ПовествованиеРубиной везде организуется единым ироничным субъектом, даже в техтекстах, где рассказчик не объективирован, выключен из сюжетного действия.Складывающееся повествование не бесстрастно: оно преломлено через сознаниерассказчика. Там же, где рассказчик объективирован, это всегда героиня –с биографией, выстроенной сюжетами всего рубинского творчества.Нравственно-этические приоритеты героини так или иначе вписаны в картину мираеврейства.
Романы иповести Дины Рубиной отличает многогеройность, среди персонажей нет ни главных,ни второстепенных. Тем не менее, ряд произведений отличает присутствие главныхгероев.
Типы главныхгероев:
· «Иудейскаябогиня»
· «Герой-трикстер»
· «Герой-художник:тема креативной личности»
Герой –трикстер. Эпатажное поведение героев – трикстеров (в фольклорнойдействительности – «дураков»), выбивающихся поведением, образом мышления изобщепринятого, традиционного, сопряжено с их потенциальной двойственностью –ведь с момента разрушения Храма провидческий дар отнят у пророков и переданбезумцам и детям[3].
Оченьпопулярен в еврейском фольклоре герой – недотепа-одиночка, именуемый Шлемиль,или шлемазл (от немецкого Schlemihl – неудачник). В еврейском фольклоре можновыделить мотив оппозиции ума и глупостив силуприоритетной роли интеллекта у евреев. Уникальная двухполюсная парадигма(пророки и шуты), пришедшая из древней еврейской словесности,присутствует на одной площадке в повествовании Рубиной.
Герой –художник. Вероятно, по индивидуально-авторской причине (консерваторскоеобразование Дины Рубиной, отец и муж – художники, сестра – музыкант), – вбольшинстве рубинских текстов присутствует персонаж, одолеваемый тягой кхудожеству. Тема креативной личности (со всеми оттенками«креатива»), таким образом, одна из главных в прозе Рубиной.Возможно, еще и потому, что в тексте рубинского повествования присутствуетГлавный Творец, заведующий «небесным путевым ведомством»: он «и билеты выдает,и сам же их компостирует»[4].
2. Роман «Почерк Леонардо» 2.1 Главная героиня
Простые люди поговаривают, будто гениальность есть сумасшествиеили юродство, и всякий одаренный по-своему блажен. Богом, дьяволом, судьбой иликакой другой непостижимой силой явлен он миру – загадка. Но человечествонепрестанно задается вопросами о том, откуда приходят гении и почему такнечасто родятся, что делает их отличными и почему они исчезают, не рассказав оглавном.
«…Он уверял,что она – ангел. Смешно, конечно? Не в том смысле, что типа как с неба ангел,а, мол, природа ее родственна неким существам, которые в народном сознаниифигурируют как ангелы-архангелы всякие… ну и прочая небесная братия. Что люди вних верят, потому что время от времени такие существа действительно появляютсяна земле среди людей…» – говорит Владимир о главной героине Анне.
Центром романаявляется девочка – девушка – женщина Анна, незаконная дочь незаконного сына легендарногоВольфа Мессинга. Она левша, подобно Леонардо да Винчи. У нее особое устройство головногомозга (амбидекстр), при котором удобнее писать справа налево так, что текст можнопрочитать только с помощью зеркала – это и называется «зеркальное письмо», или «обратноеписьмо» или «почерк Леонардо». С самого начала романа, с его заглавия, автор показывает,кто здесь главный, о ком болит душа у всех персонажей. У соседки по квартире, начьих руках после смерти матери оказалась трехлетняя Нюта – «дважды блудное отродье».У приемных родителей, которые с пониманием и настороженностью растят и обучают девочкус такими богатыми генами. Болит душа у мужа Анны, простодушного украинского парубка,и ее от века суженого возлюбленного – мастера игры на фаготе. От лица этих персонажейи ведется повествование.
В романеописывается детство, юность и зрелость героини. Повествование ведетсянелинейно, но это дает возможность проследить жизнь героини глазами сквозныхперсонажей, в туго закрученном времени романа.
Сначала былребенок. Ребенок после смерти матери отказался есть. Вообще. После невероятныхусилий приемные родители возвращают девочку Аню к нормальной жизни, но замечаютза ней некоторые странности: она левша, предсказывает события, читает задомнаперед и пишет «почерком Микеланджело» – то есть написанное ею можно прочестьтолько в виде отражения в зеркале.
Ребенок можетпредсказывать будущее, играет с зеркалами в бесконечные коридоры, понимаетнезнакомые ей языки, впервые увидев человека, может тут же назвать дату егорождения., номер телефона, угадывает счет в футбольных матчах. Хотя, ничегоудивительного в этом нет, потому, что это дважды внебрачное дитя – внебрачнаядочь внебрачного сына известного медиума Вольфа Мессинга. И способности дедапередались ей по наследству. В детстве она с ходу запоминала большие тексты, ноникак не могла научиться читать, пока не обнаружили, что читает и пишет она взеркальном отражении. У нее блестящие способности к математике и физике, вбудущем она гениальная циркачка, невероятный каскадер, она знает о зеркалахвсе, что можно о них знать. Она обладает куражом, который так необходим людямопасных профессий, и которые не могут быть без него теми, кто они есть.
Но эта гениальность, переданная через поколение, делает Аннупрактически неспособной к нормальному (точнее, людям привычному) контакту смиром. Переученная левша (может, от сатаны – судачили глупые), читающая слованаоборот, с ходу запоминающая иностранные языки, науки. Существует в своемперевернутом мире, пишет зеркальным почерком, как славный итальянец Леонардо(отсюда и загадочное название романа), и все смотрит, смотрит в таинственную глубинузеркал. От беса что-то в ней и от ангела, но от последнего все же больше.Принцип ее жизни сравним со своеобразным монашеством в миру. Рубина будтовыстраивает линию: гений – святой – ангел. Тут уж кому как повезет: кто-тодотягивает и входит в сонм, а кто-то, подобно Нюте, пренебрежительно отвергаетдар. Анну не волнуют деньги, одежда, люди. То есть к некоторым людям она хорошоотносится, даже очень (к тем, кто сумел увидеть ее такой, какая она есть, изаговорил на равных), а вот с другими просто живет рядом. Точно не замечаетбольшей части происходящего – у нее особые отношения с миром. Но порой онавыкрикивает неизвестно откуда явившееся пророчество. Так, в цирковом училищепредсказала гибель сокурсницы, а в раннем детстве – смерть няньки Полины на операционномстоле. Одновременно ей свойственно и презрение к Высшему.
Все в романе сосредоточенона разгадке тайны Анны, ее мистической связи с зеркалами, которые позволяют ей видетьпрошлое и настоящее, знать будущее. Перед нами современная Кассандра, со столь жетрагической судьбой. Образ Кассандры, вещающей в пророческом экстазе страшные видениябудущего, на память приходит невольно. Но Дина Рубина, со свойственной ейдотошностью рассказала о детских пророчествах новоявленной Кассандры. Она показала,как дитя постепенно открывает свою инаковость, свое всеведение о будущем и постепеннопонимает, что окружающие ее любимые и любящие люди этим знанием не обладают, и потомуотносятся к приемной дочери с затаенным страхом, с недоверием и даже боятся ее.Рубину интересует не сам дар, а то, как тяжко одаренному человеку жить в мире обыкновенныхлюдей.
Дина Рубина впрошлом музыкант, ее музыкальная одаренность сказалась в блистательном слове о ролифагота в оркестре (за это ей отдельная благодарность), а также в удивительной, чистомузыкальной находке – начать роман в полном беззвучии с одной тревожной ноты, вкоторой угадывается грядущая катастрофа. Вот трехлетняя девочка взбирается ночьюна табурет, сдергивает траурную пелену с зеркала и застывает, вглядываясь в егоглубину. «Водит – водит пальчиком по зеркалу, как человека рисует, – вспоминаетсоседка, ставшая невольной свидетельницей этого зрелища, – и гладит, гладит кого-то».
Все повествованиепроходит при магическом воздействии зеркал, зеркало служит метафорой перехода измира живых в мир мертвых, в нем может появиться то, чего Анна вовсе не ожидает видеть:обрыв лонжи и смерть одаренной воздушной гимнастки, страшной смерти Элен –возлюбленной Женевьевы. Анна пытается предостеречь героев от того, что уготованоим судьбой, но никто не внимает ее предостережениям. А когда напророченное сбывается,Анну обвиняют в колдовстве, ведьмовстве и пытается убить Женевьева. Анна бежит отсвоего дара, погружается в суету циркового быта, в каскадерские страсти, толькобы не услышать от близких вопрос, только бы не увидеть в зеркале ответ, только бысмешаться с этими людьми, стать как все.
Изображения, появляющиесяв зеркале, становятся источником страха и тоски, и хрупкий мостик, соединяющий Аннус людьми, поддерживается только любовью к фаготисту Сене да учителю оптических иллюзийЭлиэзеру.
Вся ее жизнь написана шифром да Винчи – гения эпохи Возрождения.Любое событие Анне нужно зафиксировать, перелицевать под себя и только потом«уложить» на полочку сознания в понятной только ей одной последовательности. Очём говорить, если она себя любимую в зеркале не сразу узнавала!
Хотя про «любимую» – это я зря, не больно-то Анна себя балует.Скорее наоборот. Создается ощущение, что аскетичный, неустроенный образ жизни ириск, который в том или ином виде присутствует на всех этапах ее взросления,помогают ей справляться с чувством страха передТем-кто-наградил-ее-необычными-для-человека-способностями.
Анна решает пойти навстречу с Неизвестным, так богато ее одарившим,чтобы поймать в ловушку свой страх перед зеркалом, чтобы не стать жертвой внезапныхи неожиданных эффектов. Она овладевает искусством оптических игр и создает спектаклиоптических иллюзий. Но от судьбы не уйдешь. Но даже трагический финал у ДиныРубиной легок и загадочен. «Ну что ж, сказала она себе. Села на мотоцикл,вывела его со стоянки и, разогнав до предельной скорости,… вздернула на дыбы и,вылетев поверх ограды, понеслась по зеркальному коридору между черными, сверкающимиогнями заливом Святого Лаврентия и черным заливом золотого салютного неба».Самоубийство или вознесение на небеса?
Гениям одно,а людям другое, загадка почти разгадана, ответ на главный вопрос еще чуть-чуть,и будет получен, но не сегодня, и не нами.
Историюсоздания главного женского образа в романе автор рассказывает в интервью [5]журналисту Давиду Гарту.«К тому же, меня поразили две женщины, которым явыразила благодарность в романе. Одна, Леночка Котляренко, живет в Монреале, – онамне рассказала несколько историй из детства. Глубоко несчастный была ребенок сэтим зеркальным почерком – в школе преследовали, учителя… Ну, рассказала ирассказала, это где-то в затылке отложилось. И, как часто бывает, буквальночерез несколько дней я оказываюсь в городе Бремене, и организатор моеговыступления говорит: «А знаете, между прочим, тут до вас была ваша ЛарисаГерштейн». Она известный бард, в недавнем прошлом – заместитель мэраИерусалима, человек политический, энергетичный и очень, как принято теперьговорить, харизматическая личность. И организатор говорит: «Вы знаете, она мнедаже написала благодарность». И я увидела, что Лариса Герштейн, с которой язнакома много лет, написала два разных стихотворения – в разные стороны, тутобычный почерк, а тут зеркальный, и организатор сказала – одновременно.
Это былаочень сильная нота. Вдруг стала вылепляться героиня, очень странная, совершенновыпадающая из всех наших представлений женщина, которая должна как-топротивостоять своей судьбе. Я еще не знала, что с ней сделаю, но мне уже сталоинтересно. Вот Лариса Герштейн подарила мне сцену с бубликом – когда «буб» онапрочла сразу, а «лик» нет. Страшно интересно, но ведь надо было лепить одногочеловека, а не шеренгу разных людей. А дальше – дальше я должна была куда-топоместить ее детство. Как вы понимаете, детство – оно всегда интересно, в любомпространстве. Почему я решила, что это должен быть Киев? Литератор всегда подсознательноищет новую краску. А что может быть лучше в языковом смысле, чем этот странныйсуржик? И, естественно, я стала искать киевлян, и боже ты мой, и, конечно, ониу меня проверяли все – причем киевляне были разные: одна живет сейчас вФиладельфии, другая в Хайфе, и еще один киевлянин в Яффо[6].2.2 Языккниги/>/>/>Цветной, емкий – не те слова, которыми следует его характеризовать.Скорее, он цельный, живой. Историю рассказывают несколько повествователей иавтор, поэтому в романе звучит чудесная многоголосица (книга полифонична). «Каждаяголова что-нибудь символизирует – скорее всего, тип человеческого темпераментаили особенность мировоззрения», «миг узнавания себя в зеркале всю жизньбыл как затяжной прыжок с парашютом. Никогда не могла слиться со своимотражением». А через несколько страниц искаженный французский («Экскюзэ– муа, месье, пурье – ву бесэ сет мюзик дё мерд?»[7], полнокровный украинский говор, забавныйсуржик («Йды – но сюды, уебище!…Ликуваты тэбэ будэмо… Стий, не рухайся![8]…Трымай! Назад нэ поидэмо. От папанька у пъятьз оспиталя прыйде, так у полпъятого и видщепну. Боженька терплячих полюбляе! Алеваков проклятых боженька на дух нэ выносыть! Хочишь з бисом водытыся?[9]», простая русская речь.
Выросшая вТашкенте Рубина знает цену жизни в двуязычной среде, где от литературных образцовдо уличной речи – пропасть. В «Почерке Леонардо» герои говорят на суржике –языке русско-украинского советского пространства. И без этого билингвизма мы бытак и не узнали, что «конский зуб» – это крупные киевские семечки, а«мертвечики» – это хапцы на интеллигентном киевском.
Столкновениедвух норм и синтезирование двух языковых культур рождает то самоесловотворчество писательницы, которое очаровывает и в ее «немецких» книгах, и в«израильских», где бывшие советские жители насаждают колоритный одесский язык.
А уж как ДинеИльиничне удалось оживить крепкие вербальные конструкции циркового закулисья,это самому покровителю гимнастов Аполлону и не снилось. Запах портвейна,лошадиного пота и русского мата перемежаются с подробными описаниями трюков, которыеАнна выстраивала сама по чертежам, устроившись в цирк акробаткой./>/>/>Роман наполнен звуками, движением, смыслами, так и хочется сказать,будто сама жизнь. То и дело слышится, как звучит фагот Сени (одного израссказчиков, до одури влюбленного в Аню), ему вторит, а порой и вовсе ведетсвою партию Анина губная гармошка: «Есть ли что банальней смерти на войне /И сентиментальней встречи при луне, / Есть ли что круглей твоих колен»… 2.3 О роли зеркал в романе
Аня или Нюта– в детстве случайно записывается кружок «Занимательное зазеркалье, занятия вкотором ведет странный толстый Элиезер. И совсем не общается с приемной мамой,которая отдала ей все и в итоге сошла с ума от невнимания и от ревности кЗазеркалью. Но у книжной Нюты был настоящий прототип. Несколько лет назадписательница встретилась с женщиной, которая пишет так называемым «почеркомЛеонардо», то есть, в зеркальном отражении.
Жизнь реальная и жизнь внутри зеркал – два вечно сталкивающихсямира. «В конце зеркального тоннеля, как в калейдоскопе, возникает световойкруг, где пульсируют цифры, или слова, или фигуры, а иногда просто молчащиекартины»… Глубокая мысль, восходящая в чем-то к Платоновским эйдосам, в чем-ток «его мифу о «половинках»» и к многим другим философам. Зеркала все-таки штукатаинственная. Может, и правда, есть там своя зеркальная материя, другой мир,параллельный или перевернутый. Сразу и не разберешь, кто от кого зависит: мы отнего или он от нас. Аня видит там свое. Умершую маму, скорое будущее,притягательное дивное место. Но дар, как правило, тяжек. «Ее все чаще мучилиголовные боли, донимал шум в ушах. В юности она умела отсекать в себечужие голоса, отвести звуковую тучу над головой, мысленно протереть зеркала… Она выстраивала зеркальный коридор, по которому устремлялась,стараясь проскочить загруженные зоны… Легче всего было в дороге – на мотоцикле,в машине, поездах… в самолетах».
Дина Рубина:«Зеркала. Зеркала – это же не новый ход. А зеркальность… Вы знаете, меня ужедавно интригуют близнецы. Как элемент зеркальности. Значит, природа настроенана зеркальность изначально. Зачем создавать одинаковых людей? Ведь этопротиворечит природе и творческому процессу, творению Господа Бога. Зачем?»[10].2.4 Опостроении романа
Оченьсвоеобразное построение романа. Глава – авторское повествование сменяетсяглавой – письмом одного из героев, письмо также незаметно превращается в беседудругого героя с агентом Интерпола. Мы смотрим на события с точки зрения разныхлюдей. Также присутствуют отступления автора, выделенные в тексте книгикурсивом (лирические, информативные и др.). Построение повествования – нелинейное.Есть такой приём – рваное перемешанное изложение, как будто кусочки разбитогозеркала постепенно встают на свои места. Ничего не имею против такого приёма,вопрос только в размере осколков и степени их перемешивания.
Место и времяв романе – представляют собой постоянно меняющийся калейдоскоп. («Совершаемнемыслимую дугу: из Жмеринки пятьдесят второго в штат Канзас девяносто восьмого»[11]).Повествование географически постоянно перемещается – Киев, Мариуполь, Ейск,Средний Запад, штат Канзас, Монреаль, Берлин, Франкфурт.2.5 Омистике в романе
«ПочеркЛеонардо» был представлен как первый мистический роман Д. Рубиной. Мистикатут есть, безусловно, и главная коллизия романа крутится именно вокругсверхъестественных способностей главной героини Анны. Вот только мистика уРубиной – лишь повод раскрутить прекрасную и насыщенную историю, одна из ярких,но вовсе не доминирующих ниточек, любовно вплетаемых ею в своё словесноеполотно. В истории девочки-девушки-женщины со странной связью с зеркалами иумением знать всё наперёд, включая людские судьбы, Рубину больше интересует несам её дар, а то, как странно и тяжко может быть его обладательнице средилюдей, какие прекрасные и чудовищные вещи могут случаться по её воле. Или вине.Или без того и другого, просто потому, что человек может видеть то, что может,и не может его НЕ видеть.
«…Авечером у меня прихватило сердце, да так крепко, что я онемел. Вот, думаю, исбывается твоя мечта – отдать концы в её объятиях.
Но онабыла абсолютно спокойна. Растирала мне грудь ладонями, сильными широкимикругами. Согревала, повторяя:
– Небойся, ты не умрешь сейчас. Ты, Сеня, умрешь не так…
И я ейповерил и действительно скоро пришёл в себя. Лежал, посасывая валидол и глядя,как на фоне освещенного ресторанными огнями окна она расчесывается, переодеваетсяк ночи. С каким изнеможением скользит сорочка по её тонкой обнаженной спине…
– Акак я умру? – спросил я
Онаулыбнулась, сняла с расчески волос, дунула… И, глядя на меня из зеркала,проговорила:
– Ты,Сеня, в сильный снегопад уйдёшь. Под музыку…
Я растерялсяот её откровенности. И – расхохотался
– Неслишком ли романтично, дитя моё? – перегнулся через кровать поймал её руку ипоцеловал»[12].2.6 Огероях
Д.И. Рубина– это, прежде всего, многоцветье характеров и судеб: пестрый задний фонвторостепенных персонажей, крупный план главных героев и самые ключевые фигуры –по центру. И все они яркие, объемные – кажется, что их можно потрогать.
В центребедная, несчастная Нюта (Иудейская богиня), на которую давил непрошеннойтяжестью ее дар, и груз этот становился все увесистее с каждым прожитым годом:путь от звенящей от хохота девочки до шершавой скуки. Наделеннаясверхестественными способностями и оставшаяся при этом человеком, святая всвоей человечности.
Вокруг – Анатолийи Машута – замечательные люди, случайно вытянувшие билет в зазеркалье.
Владимир (герой– трикстер) – простой, без завитушек и без лепнины, симпатичный своейнастоящестью.
Элиэзер – большойребенок с гениальными мозгами, добрый и послушный.
И самый мойлюбимый персонаж, «старый лабух Сеня» (герой – художник) – тонкий,музыкальный, человек – флёр – в повествовании почти бестелесный, но какоеочарование идет от этого меланхоличного, как его музыкальный инструмент,человека, с его трудным счастье, доставшимся на закате жизни.
Нельзя ихвсех назвать идиллически счастливыми, потому что у каждого внутри – своесобственное неуютное, колючее одиночество, большое или маленькое. Но от этогогерои не становятся хуже, или невыразительнее Вместе с тем у Рубинойпрактически нет абсолютно отрицательных персонажей, даже у самых несимпатичныхнет-нет, да и мелькнет что-нибудь человечное (толстяк – альбинос – негативЭлиезера).
2.7 Отрывок,который меня наиболее поразил
«В один из вечеров она возвратилась довольная, усталая, отказаласьот ужина – а я-то собирался вытащить ее в какой-нибудь приличный ресторан.
– Покажу тебе… завтра… – бормотнула она, и уснула мгновенно,как ребенок. Она вообще быстро засыпала.
А назавтра повезла меня на этот заводик.
Мы спустились по металлической сварной лестнице куда-то в цеха,прошли три огромных подвальных помещения, мимо рабочих, каждого из которых оназнала по имени, и, наконец, какой-то Гельмут завел нас за щитовую складнуюширму, где на металлическом кубе был установлен тот самый аттракцион: огромнаямногогранная коробка, сидевшая на вертикальной оси. В каждой ее грани имелосьовальное отверстие.
– Вот сюда, – сказала она. – Подойди к любому, вложи лицо…подбородокнемного вытяни…так…
Я прижался лицом к отверстию в одной грани, Анна – в другой, и яувидел.
Внутри простирался бесконечный лес колонн, на каждой из которыхвиднелось овальное зеркальное окошко, в котором я видел лицо – свое или Анны,причем, в непонятной последовательности; и наши лица, чередуясь, тасуясь, киваядруг другу, уходили в бесконечную даль – границ у этого внутреннегопространства попросту не было…
Поначалу я изумился, восхитился… все это показалось мне забавным иизобретательным…Потом ощутил, что не могу оторваться…отойти не могу…Все глядел,как множатся в зеркальной пустыне наши одинокие лица, в полнейшей невозможностиприблизиться друг к другу, слиться в поцелуе, в судьбе…
Мне стало страшно, меня охватила мучительная тоска: этабесконечная пустынная равнина, с расставленными по ней, уходящими в бескрайнююдаль, странными, словно бы танцующими колоннами, – и наши лица, молча,неподвижно, неотрывно глядящие на меня из обморочной дали… Вот так, подумал явдруг, может выглядеть «тот свет»: твоя душа, и душа самого близкого тебечеловека, заключенные в зеркальных столбах. И вы можете лишь безмолвно – ибесконечно! – смотреть на свои тысячекратно повторенные, недостижимые отражения…»[13]