«Историяодного города» как гротесковый роман
Введение
Гротескный роман — это роман с причудливой, гротескнойстилистикой и фразеологией, где допускаются, кажется, совершенно немыслимыесочетания необузданной сюжетной выдумки и внешне реального со всеми бытовымиподробностями факта. Здесь смеются, и смех превращается в хохот, плачут ихихикают, дышат злобой и говорят о любви. Такой стиль связан с вековойтрадицией: среди авторов подобных сочинений – «Похвала глупости» Э. Роттердамсокго,«Гаргантюа и Пантагрюэль Ф.Рабле, Э. Гофмана – «Крошка Цахес», «История одногогорода» М.Е. Салыкова-Щедрина. Последнее произведение – это несколько болееспокойный вариант стилистического «вавилона».
Гротескже — это термин, означающий тип художественной образности (образ, стиль, жанр),основанный на фантастике, смехе, гиперболе, причудливом сочетании и контрастечего-то с чем-то.
Однимиз шедевров Салтыкова-Щедрина, />блистательно ре/>ализовавшим его концепцию общественно-политическойсатиры, посредством гротеска была «История одного города» (1869—1870). Уже нетолько по общественному значению произведений, но и по масштабамхудожественного дарования и мастерства журнальная критика имя автора «Историиодного города» ставила рядом с именами />Л. Толстогои Тургенева, Гончарова и Островского.
Салтыков-Щедринделал шаг вперед в разработке новых принципов художественной типизации. />Это обстоятельство бросалось в глаза и читателям, икритике. Заключалось же это новое в широком обращении к фантастике, вразнообразном использовании приемов гиперболизации и художественного иноска/>зания. Новые принципы художественной типизацииопределены той широкой «исследовательской» ориентацией, которую усвоила />салтыковская сатира. В жанре гротеска наиболее яркопроявились идейные и художественные особенности щедринской сатиры: ееполитическая острота и целеустремленность, реализм ее фантастики, беспощадностьи глубина гротеска, лукавая искрометность юмора.
Сатираисследует «алтари» современного общества, разоблачает их полную историческуюнесостоятельность. Одним из таких «алтарей» объявлен монархическийгосударственный строй. Ему приписывают мудрость, в нем усматривают венецразумной исторической распорядительности. Сатирику-демократу эти монархическиеидеи, естественно, представлялись совершенно несостоятельными. Если извлечь изпровозглашенного идеологами самодержавия принципа «распорядительности» всеисторические итоги и современные результаты, какие этот принцип принес с собою,то с помощью логических доведений писатель-сатирик непременно натолкнется насопоставление царской политики с механическим органчиком или чем-то похожим нанего. А художественное воображени/>е дорисуеткартину, даст нужное сатирическое распространение возникшему образу.
«Историяодного города» как гротескный роман
Втворчестве Салтыкова-Щедрина до 70-х годов приемы художественного преувеличениятак далеко не шли. Герои его сатир в общем укладывались в рамкижитейски-бытового правдоподобия. Но уже в предшествующей художественнойпрактике сатирика были такие необыкновенные сравнения и уподобления, которыепредсказывали и предуготовляли разработку и использование приемов сатирическойфантастики, например знаменитое уподобление реакционного «благонадежного»обывателя взбесившемуся клопу или обозначение предательско-ренегатских качествлиберальной особи названием «складная душа» и так далее в том же роде. Чтобыпревратить эти уподобления в способ сатирической типизации, в средствопостроения сатирического образа, автор должен/> былхудожественно развить, активизировать второй член уподобления. Его взбесившийсяклоп должен был как бы уже высказывать свои клопиные мысли, совершать клопиныепоступки, раскрывать свой клопиный характер. Так создается гротескный образ, />сатирико-фантастический персонаж.
Гипербола ифантастика, утверждал Салтыков-Щедрин,— это особые формы образногоповествования, отнюдь не искажающие явлений жизни. Литературному исследованиюподлежат, отмечал сатирик, не только поступки, которые человек беспрепятственносовершает, но и те, которые он несомненно совершил бы, если бы умел или смел.
Основнаяфункция художественного преувеличения — выявление сущности человека, подлинныхмотивов/>, его речей, поступков и действий. Гиперболакак бы прорывает осязаемые черты и покровы действительности, вынося наружунастоящую природу явления. Гиперболический образ приковывал внимание кбезобразию зла, к тому />отрицательному в жизни, чтоуже примелькалось.
Другая, неменее важная функция гиперболической формы состояла в том, что она вскрывалазарождающееся, находящееся под спудом. Иначе говоря, приемы гиперболы ифантастики позволяли сатире художественно схватить, обозначить самые тенденциидействительности, возникающие в ней какие-то новые элементы. />Изо/>бражая готовность как реальнуюданность, как нечто уже отливше/>еся в новую форму,завершившее жизненный цикл, сатирик преувеличивал, фанта/>зировал. Но это такое />преувеличение,которое предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра.
Салтыков-Щедриноднажды заявил, что, рисуя ретивого губернатора-помпадура, любившего сочинятьзаконы, он никак не предполагал, что русская действительность в период реакциитак скоро полностью подтвердит этот гиперболический сюжет.
Разъясняяхарактер эзоповской формы, включающей художественное преувеличение ииносказание, Салтыков-Щедрин заметил, что эти последние не затемняли его мысль,а, напротив, делали ее общедоступной. Писатель отыскивал такие дополнительныекраски, которые врезывались в память, живо, доходчиво, />рельефнообрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею.
Щедринрассказывает нам историю города Глупова, что происходило в нем на протяжениипримерно ста лет. И начинает эту историю с «Описи градоначальников». «Описьградоначальникам» Все содержание «Истории одного города» в сжатом видеукладывается в этот раздел книги, поэтому «Опись градоначальникам» наилучшимобразом иллюстрирует те приемы, при помощи которых Салтыков-Щедрин создавалсвое произведение. Именно здесь в наиболее концентрированном виде мы встречаем«причудливые и контрастные сочетания реального и фантастического, правдоподобияи карикатуры, трагического и комического», характерные для гротеска. Вероятно,никогда ранее в русской литературе не встречалось такое компактное описаниецелых эпох, пластов российской истории и жизни. В «Описи» на читателяобрушивается поток абсурда, который, как ни странно, более понятен, чемреальная противоречивая и фантасмагоричная российская жизнь. Возьмем первого жеградоначальника, Амадея Мануйловича Клементия. Ему посвящено всего семь строк(примерно столько же текста отведено и каждому из 22 градоначальников), нокаждое слово здесь ценнее, чем многие страницы и тома, принадлежащие перусовременных Салтыкову-Щедрину (и современных нам!) официальных историков иобществоведов. Комический эффект создается уже в первых словах: нелепоесочетание иностранного, красиво и высоко для русского слуха звучащего имениАмадей Клементий с провинциальным российским отчеством Мануйлович говорит омногом: о скоротечной «вестернизации» России «сверху», о том, как странанаводнялась заграничными авантюристами, о том, насколько чужды простым людямбыли насаждавшиеся сверху нравы и о многом другом. Из этого же предложениячитатель узнает о том, что Амадей Мануйлович попал в градоначальники «заискусную стряпню макарон» — гротеск, конечно, и сначала кажется смешно, но ужечерез мгновение современный российский читатель с ужасом понимает, что за стотридцать лет, прошедшие после написания «Истории одного города» мало чтоизменилось: и на наших глазах с Запада выписывались многочисленные «советники»,«эксперты», «творцы денежных систем» и сами «системы», выписывались затрескучую заграничную болтовню, за красивую, экзотическую для российского ухафамилию… И ведь верили, верили, как глуповцы, так же глупо и так же наивно.Ничего не изменилось с тех пор. Далее описания «градоначальников» почтимгновенно следуют одно за другим, нагромождаются и перепутываются в своейабсурдности, вместе составляя, как это ни странно, почти научную картинурусской жизни. Из этого описания наглядно видно, как Салтыков-Щедрин«конструирует» свой гротескный мир. Для этого он действительно вначале«разрушает» правдоподобие: Дементий Ваоламович Брудастый имел в голове«некоторое особливое устройство». В голове градоправителя действовал вместомозга органный механизм, наигрывающий всего-навсего два слова-окрика: «Непотерплю!» и «Раззорю!»
ОтвечаяСуворину на упреки в преувеличении, в искажении действительности,Салтыков-Щедрин писал: «Если б вместо слова «органчик» было бы поставлено слово«дурак», то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного… Ведь нев том дело, что у />Брудастого в голове оказалсяорганчик, наигрывающий романсы «не потерплю» и />«раз-зорю»,а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумяромансами. Есть такие люди или нет?» (XVIII, 239).
На этотхорошо рассчитанный иронический вопрос, естественно, не последовалоположительного ответа. История царизма полна примерами «проявлений прои/>звола и дикости». Вся современная реакционная политикасамодержавия убеждала в справедливости таких заключений.
Ведьсакраментальное «раз-зорю» фактически стало лозунгом пореформенного десятилетияограбления крестьян, ведь у всех на памяти был период усмирительный, когда «непотерплю» Муравьева-Вешателя оглашало грады и веси России. Ведь еще целые толпы/>муравьевских чиновников хозяйничали в Польше исеверо-западных областях России, расправами и насилием во/>сстанавливая «порядок».
Салтыков-Щедринтипизировал в Органчике упрощенность административного руководства, вытекающуюиз самой природы самодержавия как насильственного, узурпаторского режима.
В «Историиодного города» автор разоблачал глубокий аморализм самодержавия, бесчинствафаворитизма, авантюры дворцовых переворотов. Далее следует Антон Протасьевич деСанглот, который летал по воздуху, Иван Пантелеевич Прыщ, который оказался сфаршированной головой и был съеден предводителем дворянства. Съеден вбуквальном смысле, голова то у него фаршированная. В «Описи» есть и не стольфантастическое, но все же очень маловероятное: градоначальник Ламврокакис умер,заеденный в постели клопами; бригадир Иван Матвеевич Баклан переломлен пополамво время бури; Никодим Осипович Иванов умер от натуги, «усиливаясь постичьнекоторый сенатский указ», и так далее. Итак, гротескный мир Салтыкова-Щедринасконструирован, и читатель вдоволь посмеялся над ним. Однако абсурдный,фантастический мир Салтыкова не так уж абсурден, каким кажется на первыйвзгляд. Точнее, абсурден-то он абсурден, но реальный мир, реальная страна неменее абсурдна. В этой «высокой реальности» мира Щедрина, в осознаниисовременным читателем абсурдности устройства нашей жизни заключается оправданиеи предназначение щедринского гротеска.
Образ />Угрюм-Бурчеева завершал галерею глуповскихградоначальников. Русский царизм, будучи воплощен в />угрюм-бурчеевскомоблике, обнажал до конца свою деспотическую природу и, что особенно важно,вскрывал все свои готовности, все свои />«обуздательскиевозможности». В />Угрюм-Бурчееве слились и бездушныйавтоматизм Органчика, и карательная неуклонность />Фердыщенки,и административное доктринерство, педантизм />Двоекурова,и жестокость, бюрократическая доскональ/>ность ивъедливость />Бородавкина, и />идолопоклонскаяодержимость />Грустилова. Все эти начальническиекачества в Угрюм-Бурчееве соединились, слились. Образовался новыйадминистративный сплав неслыханно воинствующего деспотизма.
В этомблестящем создании />салтыковской фантазии схвачены исатирически рельефно запечатлены все бюрократические ухищрения антинароднойвласти, все ее политические постулаты — от субор/>динациидо шпионского сердцеведения, вся ее законодательно-административная система,покоящаяся на принуждении, на всяческой муштре, на порабощении и угнетениимасс.
Знаменитымказарменным идеалом Угрюм-Бурчеева обнимаются наиболее реакционныеэксплуататорские режимы не одной какой-нибудь эпохи, а многих эпох. И делоотнюдь не ограничивается />аракчеевщиной, />батожными порядками Николая 1 или вообще русским />самодержавно-монархическим строем как таковым.Салтыков-Щедрин имел в виду и французский бонапартизм, и милитаристский режим />Бисмарка. Более того, />утрюм-бурчеевщина— это гениальное сатирическое обобщение — совсем недавно открыто, обнаженнопроглянула в гитлеризме и проглядывает по сей день в режимах, концепциях,традициях и перспективах />фашизирующих/>ся эксплуататорских классов и государств современно/>й нам эпохи. В современной ему реальности Щедрин виделразоблаченных им властителей благополучно процветающими на своих местах. Однакознал он о них и об их неменуемой грядущей участи уже все. И, превращая их своимхудожническим воображением в нечто низменное, нечеловеческое, он торжествовалрадость одержанной нравственной победы.
Смех авторагорек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец предстает вистинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем.Сатирик ни минуты не сомневается в том, что собственно в человеческом качествеградоначальников и сейчас уже не существует.
В Следующемза «Описью» подробное изложение «деяний» градоначальников и описание поведенияглуповцев писатель обращается к несколько другим приемам гиперболы и гротеска, нежеличем те какими создавались сатирические типы правителей. Бесспорно, изобличающийсмех звучал и в народных эпизодах. Здесь также />нередкиэлементы художественного преувеличения и фантастики. Например, в изображениисудеб Ионки Козыря, автора книги «Письма к другу о водворении на земле добродетели»,дворянского сына Ивашки Фарафонтьева, который был посажен на цепь и «умре» за«хульные слова», что «всем-де людям в еде равная потреба… и кто-де ест много,пускай делится с тем, кто ест мало», учителя Линкина и других. И тем/> не менее внимательный анализ текста показываетотличие образной разработки народной темы. Оно обусловлено, разумеется,идейными соображениями. Автор «Истории одного города» считал себя защитникомнарода и/> более последовательным, чем сам народ,врагом его врагов.
Смех внародных картинах лишен той эмоциональной окраски, какая хорошо видна всатирическом рисунке />градоначальнического мира.Атмосфера гневного презрения и отвращения, беспощадной издевки окружает фигуру />Брудастого, Прыща или />Угрюм-Бурчеева.В ином эмоциональном ключе даны />ивашки, />«глуповцы». И здесь смех далеко не просто весел илизабавен. Нотки возмущения проникают и сюда. Чаще всего смех в народных эпизодахпропитан горьким чувством. Чем дальше к концу, к главам и страницам, гдеизображается />угрюм-бурчеевский режим, где положение/>глуповцев показывается все более бедственным итяжелым, тем все чаще повествование проникается глубоко трагическими мотивами.См/>ех как бы застывает, уступая место патетикегоречи и негодования. Салтыков-Щедрин резко нападал на «сентиментальничающихнародолюбцев»/>. Нестерпимая фальшь слышится сатирикув их умильных словах. Так, либеральный тогда критик Суворин />выспренно писал о своей любви к народу и заявлял: «ВАмерике, чтобы возбудить сочувствие к угнетенным, она (литература)идеализировала их, она представляла на первом плане их достоинства и объясняланедостатки историческими условиями»/>. Изсопоставления />салтыковских и />суворинских суждений как нельзя более отчетливовырисовывается принципиальное различие между либеральной точкой зрения на народи />революционно-демократической. Перваярассматривала народ лишь как объ/>ект помещичьейфилантропии, как пассивную, угнетенную историей жертву, которой помочь смогутлишь верхи общества; вторая видела в народе самостоятельного историческогодеятеля, но еще не поднявшегося к активной общественной борьбе в силу своейбессознательности, вредных привычек, воспитанных веками рабства. Литерат/>ура должна не идеализировать народ, а трезво указыватьна его />недостатки, и указывать с единственной иблагородной целью избавить от них народные массы, тем самым поднять ихобщественную энергию, их историческую самодеятельность. О Салтыкове-Щедринеможно сказать то же самое, что говорил Ленин о Чернышевском—авторе «Пролога/>»: он любил народ «тоскующей» любовью, тоскующейвследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения.
Собирательнаяхарактеристика />глуповцев опиралась на современную сатирикусословно-классовую структуру русского общества. В ряде случаев автор оченьметко передал разл/>ичие экономического,общественного положения сословий и групп, различие их взглядов, психологии,нравов, языка. Но сатирик прослеживал прежде всего />тообщее, что объединяло разные слои глуповцев. Это общее — «трепет», подчинение />обуздательским «мероприятиям» власти, послушноеприспособление к тем обстоятельствам, которые складываются в результате грубыхадминистративных вмешательств. Это отчетливо проявилось в сцене избрания новогоградоначальника «Жители ликовали… Поздравляли друг друга с радостью,целовались, проливали слезы… В порыве восторга вспомнились и старинныеглуповские вольности. Лучшие граждане..., образовав всенародное вече, потрясаливоздух восклицаниями: батюшка-то наш! Явились даже опасные мечтатели.Руководимые не столько разумом, сколько движениями благородного сердца, ониутверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля и что поднаблюдением квартальных надзирателей возникнут науки и искусства. Не удержалисьи от сравнений. Вспомнили только что выехавшего из города старогоградоначальника, и выходило, что хотя он тоже был красавчик и умница, но что,за всем тем, новому правителю уже по одному тому должно быть отданопреимущество, что он новый. Одним словом, при этом случае, как и при другихподобных, вполне выразились и обычная глуповская восторженность, и обычноеглуповское легкомыслие… Скоро, однако ж, обыватели убедились, что ликования инадежды их были, по малой мере, преждевременны и преувеличены… Новыйградоначальник заперся в своем кабинете… По временам он выбегал в зал…произносил «Не потерплю!» — и вновь скрывался в кабинете. Глуповцыужаснулись… вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый народвыпорет!.. заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища,предложили ему вопрос: бывали ли в истории примеры, чтобы люди распоряжались,вели войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?»
В«бунтарских» эпизодах «Истории» обобщены некоторые существенные сторонынародных движений, в том числе и в недавнюю эпоху реформ. Инертность ибессознательность масс ярче всего выразилась в неорганизованных, не проясненныхсознанием и отчетливым пониманием целей бунтарских вспышках, нисколько необлегчающих полож/>ения народа и отмеченных чертамиглубокой политической отсталости.
Вразнообразные формы сатирической и юмористической насмешки писатель облекглубокую мысль, точные общественные наблюдения.
Всобирательной характеристике глуповцев немалую роль играли такие эпизоды икартины, где смех почти исчезает. Сдержанным суровым драматизмом веет отстраниц, где описывались неурожайный год, страшная засуха, поразившаязлосчастную/>, страну. Реалистически точно ивыразительно />автор изображал жуткие сценыпоголовной гибели людей. Суровые, скупые и хмурые до отчаяния пейзажи и бытовыеописания перемежались с размашистым, вызывающим язвительный смех повествованиемо «начальническом попечении».
В русскойпрозе еще не было более выразительной по словесной жи/>вописии проникновенному, хватающему за сердце драматизму картины деревенского пожара,чем та, которая дана в «Истории одного города». Тут и ощутимое изображениегрозно полыхающего по ветхим строениям огня, удушливых клубов дыма, тут игрустный, горький лиризм, с которым рисуются переживания погорельцев, ихбессильное отчаяние, тоска, охватывающее их чувство безнадежности, когдачеловек уже не стонет, не клянет, не жалуется, а жаждет безмолвия и снеотвратимой настойчивостью начинает сознавать, что наступил «конец всего».
В сценах«бунта на коленях» слышатся вопли высеченных, крики и стоны обезумев/>шей от голода толпы, зловещая дробь барабанавступающей в город карательной команды. Здесь вершатся кровавые драмы.
Образныеобобщения сатирика вобрали в себя все то, что он сам знал о тяжелом положениирусской деревни и что писала />демокра/>тическая литература и вообще прогрессивная русскаяпечать о невероятной нищете, о разоренье пореформенного крестьянства, о пожарах,ежегодно «истреблявших />24 часть» всей деревянной исоломенной России, о полицейских насилиях и />расправах.Позиция Салтыкова относительно крестьянства была позицией не прекраснодушного народолюбца-мечтателя,а мудрого учителя, идеолога, не страшившегося высказывать самые горькие истиныо рабской привычке масс к повиновению. Но никогда — ни до, ни после — щедринская критика слабых сторон крестьянства не достигала такой остроты, такойсилы негодования, как именно в «Истории одного города». Своеобразиеэтого произведения в том и состоит, что оно представляет собою двустороннююсатиру: на монархию и на политическую пассивность народной массы. Щедрин пояснял,что в данном случае речь идет не о коренных свойствах народа как«воплотителя идеи демократизма», не о его национальных и социальных достоинствах,а о «наносных атомах», т. е. о чертах рабской психологии,выработанных веками самодержавного деспотизма и крепостничества. Именно потому,что народная масса своим повиновением открывала свободу для безнаказанногопроизвола деспотизма, сатирик представил ее в обличительном образе глуповцев.Автора «Истории одного города» интересовала не задача историка, стремящегосяохватить сильные и слабые стороны крестьянского движения, а задача сатирика, поставившегосебе целью показать губительные последствия пассивности народных масс. Основнойидейный замысел Салтыкова, воплощенный в картинах и образах «Истории одногогорода», заключался в стремлении просветить народ, помочь ему освободитьсяот рабской психологии, порожденной веками гнета и бесправия, разбудить его гражданскоесамосознание для коллективной борьбы за свои права, Само соотношение образов в произведении- один градоначальник повелевает огромной массой людей — подчинено развитиюмысли о том, что самодержавие, несмотря на всю свою жестокость и вооруженность,не так сильно, как это кажется устрашенному обывателю, смешивающему свирепость смогуществом, что правящие верхи являются, в сущности, ничтожеством в сравнении снародной «громадиной». Достаточно угнетенной массе преодолеть чувствопокорности и страха, как от правящей верхушки не останется и следа. Эту идеюподтверждает завершение романа грозной картиной «не то ливня, не то смерча»,гневно налетевшего на Глупов: «раздался треск, и бывший прохвост моментальноисчез, словно растаял в воздухе». Остается загадкой, аллегорическая ли этокартина сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой,которой У. бросил безрассудный вызов, посягнув на «извечное, нерукотворное».
Заключение
В «Истории одного города» Щедрин мастерски использовал гротеск, с помощью которого создал логическую, с одной стороны, а с другой стороны — комически-нелепую картину, однако при всей своей абсурдности и фантастичности “История одного города” — реалистическое произведение, затрагивающее множество злободневных проблем. Образы города Глупова и его градоначальников аллегоричны, они символизируют самодержавно-крепостническую Россию, власть, в ней царящую, русское общество. Поэтому гротеск, используемый Салтыковым-Щедриным в повествовании, — это еще и способ обличить отвратительные для писателя, уродливые реалии современной ему жизни, а также средство выявления авторской позиции, отношения Салтыкова-Щедрина к происходящему в России.
Описывая фантастически-комическую жизнь глуповцев, их постоянный страх, всепрощающую любовь к начальникам, Салтыков-Щедрин выражает свое презрение к народу, апатичному и покорно-рабскому, как считает писатель, по своей при роде. Единственный лишь раз в произведении глуповцы были свободны — при градоначальнике с фаршированной головой. Создавая эту гротесковую ситуацию, Салтыков-Щедрин показывает, что при существующем общественно-политическом строе народ не может быть свободен. Абсурдность же поведения “сильных” (символизирующих реальную власть) мира сего в произведении воплощает беспредел и произвол, чинимый в России высокопоставленными чиновниками. Гротесковый образ Угрюм-Бурчеева, его “систематический бред” (своеобразная антиутопия), который градоначальник решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь, и фантастический конец правления — реализация идеи Салтыкова-Щедрина о бесчеловечности, противоестественности абсолютной власти, граничащей с самодурством, о невозможности ее существования. Писатель воплощает мысль о том, что самодержавно-крепостнической России с ее безобразным укладом жизни рано или поздно придет конец.
Так, обличающий пороки и выявляющий нелепость и абсурд реальной жизни гротеск передает особую “злую иронию”, “горький смех”, характерный для Салтыкова-Щедрина, “смех сквозь презрение и негодование”. Писатель порой кажется абсолютно безжалостным к своим героям, чересчур критичным и требовательным к окружающему миру. Но, как говорил Лермонтов, “лекарство от болезни может быть горьким”. Жестокое обличение пороков общества, по мнению Салтыкова-Щедрина, — единственное действенное средство в борьбе с “болезнью” России. Осмеяние несовершенств делает их очевидными, понятными для всех. Неверно было бы говорить, что Салтыков-Щедрин не любил Россию, он презирал недостатки, пороки ее жизни и всю свою творческую деятельность посвятил борьбе с ними.
Списоклитературы
1. Бушмин А.С. Салтыков-Щедрин: Искусство сатиры – М., Современник, 1976
2. Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. — М.; Л., АН СССР, 1959
3. Добролюбов Н.А… Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959
4. Кирпотин В.Я… Михаил Евграфович Салтыков. Жизнь и творчество — М.,1955
5. Макашин С.А. М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Предисл. подгот. текста и коммент. – М., Гослитиздат, 1957
6. Ольминский М.С… Статьи о Салтыкове-Щедрине. — М., Гослитиздат, 1959
7. Покусаев Е.И… Салтыков-Щедрин в шестидесятые годы. — Саратов, 1957
8. Покусаев Е.А. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. — М., Гослит. 1962
9. Салтыков-Щедрин М. Е… Избранные произведения — М., Гослитиздат, 1965
10. Чернышевский Н.Г… Губернские очерки Щедрина. — М., Гослитиздат, 1959.