Медушевский В. В.
В истории гуманистической культуры, которая утверждается с позднего Возрождения, есть нечто обескураживающее: славное начало обернулось бесславным концом, за очарованием пришло разочарование. За прогрессом воспоследовал системный кризис человечества, в сердцевине которого находится кризис духовно-нравственных оснований жизни. Как такое возможно? Бывают ли от осинки апельсинки? Откуда пошла гуманистическая культура? Родилась ли она из истины или из лжи? Для Православия сущность гуманистической культуры и ее конец никогда не составляли тайны.
Для понимания всякой частности истории, всякого ее этапа нужно представление об истории как целом. «Нужна философия истории», — сказали бы светские люди. Но философия сама не уверена в истинности своих оснований. У нас же есть большее и несравненно лучшее, чем светская философия истории, — есть христианское Божественное откровение о ней, т.е. то, что думает о ней Сам Бог.
На богооткровенных основаниях христианской философии истории (которой мир не знает, а между тем объяснительная сила ее непредставимо велика!) и следует остановиться прежде конкретного разговора о ней. 1. Основные понятия истории
Есть ли у нее смысл? Говорят: «история учит», «уроки истории». Чему учит, в чем уроки? Учительный смысл ее — в познании человеком и человечеством истины своей немощи без Бога (это условие преображения, обожения, усыновления, спасения). «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4: 6; 1 Пет. 5:5). Ради научения народов Бог последовательно рушит все вавилонские башни истории, а при покаянии возводит народы к истине и красоте. «И знай в сердце твоем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего» (Втор. 8:5). «Господь Бог ничего не делает, не открыв Своей тайны рабам Своим, пророкам» (Ам. 3:7). История России ярчайшим образом характеризует эту тайну Божьего научения доныне.
Божие произволение об истории — не помимо человеческой воли. Оно включает ее в себя, но и производит предварительный суд над ней в воспитательных целях. Свобода — богоподобное свойство сотворенного по образу Божию человека —определяется как способность быть причиной себя через отношение к источнику бытия, Богу. Отношением любви (смирения, послушания, доверия, требующих подвига), либо злобы (гордыни, преслушания, недоверия…) человек вводит себя в определенные онтологические состояния: близостью Богу благодатно воскрыляется к неземному, раскрывается как «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» (1 Пет. 3:4); удаляясь — исполняется гноем.
Какова же результирующая форма, архитектоника истории, ее направленность? Бесконечно возвышаясь над примитивно-человеческим представлением о линейной однонаправленности истории, Слово Божие открывает нам фундаментальную ее неоднородность. Чрез каждую точку физического времени истории, чрез дни и столетия, пробиваются два невидимых потока, две незримых истории — пшеницы и плевел (Мф.13:25-30, 36-43); история домостроительства Божией благодати (Еф.3:2; Еф. 3:9, Кол. 1:25) — и история апостасии, отступления от Бога, тайны беззакония (2 Фес.2:3,7). Последняя имеет свою мнимую кульминацию — торжественный приход и мировое воцарение беззаконника; за ней последует истинная вершина истории — второе пришествие Господа во славе. Оба сокровенных потока, восходящий и нисходящий, встретятся на страшном Суде, чтобы далее разойтись навечно.
Стержнем истории, таким образом, оказывается отношение к Богооткровенной Традиции. Этимологически и исторически это слово означает Предание в церковном смысле слова. Передается в нем Жизнь, о которой сказано Господом: «Аз есмь путь и истина и жизнь». Начало Предания — в Таинственной жизни Троицы. «Все предано Мне Отцем Моим…» (Мф. 11:27). «Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6:57). Священное Предание есть передача людям полноты Божественной жизни, передача бессмертия в таинствах Церкви (= Тела Христова — Кол. 1:24), причастие тварного естества человека нетварному естеству Божескому (ср.: 2 Пет.1:4). Отсюда неумирающая новизна преображенной жизни и небывалого бытия: «кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2 Кор. 5:17). Традиция неосуществима без преображения человека. Преображенный же, он возносится в таинственную жизнь Троической любви, становясь сыном Божиим по благодати. Передача великого дара веры требует подвига и от передающего. «Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1 Кор. 4:15) — такой сильный глагол выбирает апостол. И о Церкви сказано: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12:1-2).
Традиции божественной жизни противостоит антитрадиция смерти. Ее начальник — дьявол («И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог…?» — Быт. 3:1). Древняя апостасия (массовое впадение в язычество) была предательством откровений рая. Новая — отвержением домостроительства Божьей благодати, тайны Боговоплощения, возможности спасения в вечной жизни с Богом. Рубежные даты в истории западной апостасии связаны с отпадением от первоначального вселенского православия католичества, затем протестантизма.
История неоднородна и в пространстве. Как в языческие времена сохранялась и исходная традиция богооткровенной веры, преподанной в раю, так и в Новозаветное время оставались страны-хранительницы изначальной православной веры (Византия, Святая Русь).
Понятие культуры соотносительно с понятием традиции: это человеческое стремление и готовность приять дар Божественной жизни. Традиция — семя, культура — почва сердца, которая должна быть не каменистой, но приуготовленной и увлажненной, дабы семя, проросши, дало плод. Заповедь культуры — возделывания рая (Быт.2:15) — изошла из уст Божиих (конечно же, не на латинском языке, а на особом, небесном). Культура по латыни — «возделывание» (и греческие отцы Церкви писали о георгии, «землевозделывании» души). Возделывание души благодатью Божией для Царства Небесного — эта цель бесконечно превосходит самые отчаянные мечтания светской культуры и является для нее абсолютным мерилом и ориентиром-идеалом. Есть в Библии и прямо противоположное употребление понятия возделывания, которое да служит нам предостережением: «Вы возделывали нечестие, пожинаете беззаконие, едите плод лжи» (Осия 10:13). Возделывание рая или ада — альтернатива, которая всегда стояла и ныне стоит пред человечеством. Как традиции жизни противостоит антитрадиция смерти, так культуре рая — антикультура ада.
Культура — не истина, но показатель того, как усвоена истина и красота Божия человечеством. Подобно солнечным лучам, пропитывающим атмосферу сиянием, свет Солнца Правды — Христа (Мал. 4:2) озаряет изнутри культуру. А сам он, неотмирный, — выше и культуры, и мира.
Нечувствие неотмирного света рождает в духовно-невежественном сознании установку культуроверия. Культуробожие — вера в культуру как в автономную сущность. Верующий так лишен возможности увидеть ее и свое почернение (из-за порочного круга: питающийся одной лишь чернеющей культурой чернеет сам, а испарения чернеющих душ конденсируются в чернеющую культуру).
Мыслящему же онтологично даруется ясное видение: как традиции жизни противостоит антитрадиция смерти, так культуре рая — антикультура ада. Ее интенсивность определяется глубиной погружения общества во мрак безумия, дьявольского лукавства, безобразия и злобы. История же культуры открывается в сплетении двух линий — светлой, в направлении к Богу, и темной, конец которой в геенне. 2. Две линии истории в зеркале представлений о цели музыки
Пути традиции и антитрадиции определяются по направлению к конечной цели: обожению или осатанению жизни. «Аз есмь путь и истина и жизнь». Слова Христа осветили путь возвышения музыки, а дьявол стремится склонить человечество к пути в бездну.
Христианская интонация формировалась через четкое размежевание целей музыки христианской и обыденной (тогда — языческой по духу).
«И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу» (Еф. 5:18-19). «Буду петь духом, буду петь и умом» (I Кор.14:15). В представлении христиан духовная музыка — та, которая обращена к Богу, возвышает душу к богообщению, созидая духовную личность. Ради того Климент Александрийский призывает употреблять напевы скромные, целомудренные, обуздывающие дерзость.
К ясному различению духа музыки обращает нас свт. Иоанн Златоуст (в толковании на 100 Псалом): «Давид, обращаясь к нам с духовной и небесной мелодией, делает нас самих посредством этого напева духовными… Он поет не для того, чтобы польстить ушам, но, желая усладить и усовершенствовать наш дух… Обычные песни и мирские мелодии, щекоча слух и обманывая разум, уводят нас от добра, но небесные напевы приводят душу в строгую упорядоченность»
Особенно опасны языческие привычки в Церкви:
«Среди нас есть такие (люди), которые презирая Бога и обращаясь с изречениями Духа Святого как с самыми обычными словами, издают нестройные звуки и ведут себя нисколько не лучше бесноватых. Они сотрясаются и вращают всем своим телом, творя обычаи, чуждые духовной сосредоточенности. Жалкий, несчастный человек, тебе следовало бы со страхом и трепетом возглашать ангельское славословие, а ты переносишь сюда действия мимов и танцоров, непристойным образом вытягивая руки, притопывая ногами и выворачиваясь всем телом. Как ты не боишься и не трепещешь, посягая на такие речения? Неужели ты не понимаешь, что здесь незримо присутствует Сам Господь, измеряя движения каждого и исследуя его совесть? Но ты не думаешь об этом: ведь то, что ты видел и слышал в театрах, помрачает твой разум, и вот ты вносишь в церковные обряды театральные действия, вот ты изливаешь в нечленораздельных воплях беспорядочность твоей души. Чем помогут молитвы, беспрестанное воздевание и движение рук и вопль, громкий и натужный, но лишенный смысла? Как ты не стыдишься возглашаемых тобою слов: „Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом“ (Пс.2,11)? Ты скажешь: пророк увещевает славить Бога ликующими возгласами. Но ведь мы запрещаем не такие возгласы, а нечленораздельный вопль, не голос хвалы, а голос бесчинства, тщеславное состязание молящихся друг перед другом, праздное и неуместное воздевание рук, топтание ногами, все эти развратные и изнеженные обычаи бездельников, увеселяющихся в театрах или на ипподроме».
В толковании на псалом 41 святитель пишет о том, что духовные песни доставляют великую пользу, великое назидание, великое освящение, и служат руководством ко всякому любомудрию, потому что и слова очищают душу, и Дух Святый скоро нисходит в душу, поющую эти песни.
«Ничто, ничто так не возвышает и не окрыляет душу, не отрешает ее от земли, не избавляет от уз тела, не располагает любомудрствовать и презирать все житейское, как согласное пение и стройно составленная божественная песнь… Как туда, где грязь, бегут свиньи, а где цветы и благоухания, там пребывают пчелы, так и туда, где развратные песни, собираются бесы, а где песни духовные, туда нисходит благодать Духа и освящает уста и душу».
Вот и широкий путь в бездну: «От мирских песен может произойти вред, погибель, и много других зол, потому что все то, что есть в них дурного и безнравственного, проникая в душу, расслабляет ее и развращает».
Спустившись с Неба, святая интонация богослужебного пения принялась терпеливо, столетиями и тысячелетиями воспитывать окружавшую ее народную и бытовую музыку. Наконец, в гуманистическое время породила явление, дотоле небывалое: возвышенную светскую музыку, поставившую целью приуготовительную проповедь красоты для всех людей.
В 1474 Тинкторис в трактате «20 эффектов музыки», во главе всех функций ставит генеральную: Богу угождать. Отказ от нее вел бы к неминуемому распаду, что и случилось в последние века истории.
В 1738 году Бах диктует своим ученикам определение цели музыки: «Конечная и последняя цель генерал-баса, как всей музыки, — служение славе Божьей и освежению духа. Там, где это не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум».
Посмотрим теперь, как на апостасийном пути антитрадиции размывалась эта ясность в определении высших целей музыки с тем, чтобы через полную сумятицу мнений дать возможность дьяволу уже явным образом провозгласить путь всеобщего и глобального осатанения мира.
Шекспир в восьмом сонете (1590-е годы) ставит вопрос о происхождении щемящей нотки красоты в светской музыке («звукам музыкальным ты внемлешь с непонятною тоской»).
Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?
Но одиночество рассматривается уже не в онтологическом, а в психологическом плане.
Поворот к психологизму с четкостью обозначил Винченцо Галилей, отец Галилео Галилея: «Цель музыки состоит в том, чтобы выразить с возможно большей силой душевные движения».
Далее и Декарт, провозвестник «виртуальной реальности», писал: «Цель музыки — доставлять нам наслаждение и возбуждать в нас разнообразные аффекты». Здесь та же недосказанность. Характер наслаждения не определен, хотя сам автор, скорее всего, имел в виду наслаждение духовное. И аффект в соответствии с духом эпохи понимал, видимо, как выражение духовных чувств, содержащих в себе идею вечности и красоты христианства.
Определение цели музыки Р. Шуманом: «Освещать глубину человеческого сердца — вот назначенье художника» — тоже не вдали от великой традиции. «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. (Ин.1:9). Композитор живо чувствует — откуда это просвещающее и ободряющее действие: „Танцевальная музыка настраивает печально и расслабляюще, церковная же, наоборот, приводит в бодрое и деятельное настроение“. Но последующие века могли уже прочитать эти определения цели музыки и в психологическом ключе.
Линию нисхождения знаменует определение Дилецкого: „Мусикия это то, что звуками возбуждает сердца или к веселию, или к печали“, — под ним могли бы подписаться и эстрадные исполнители, и Хрущев, полагавший, что искусство должно выражать чувства простых советских людей.
Абстрактный психологизм без различения более глубоких онтологических качеств музыки (»Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они" — Ин. 4:1) дал «крышу» духам соблазна.
«Цель музыки для меня — явиться средством, позволяющим слить воедино одинаковые стороны разных душ», — кредо одного из исполнителей металлического рока. Какие стороны?! Какое единство? Что это за «вкус, объединивший весь мир»?
Склонившись ко вкусу порока, мир аплодирует ныне чисто дьявольским определениям: «Цель нашей музыки — увеличить брешь между поколениями, разобщить детей с их родителями» (рок-музыкант Пауль Кантер). «Рок-музыка — это секс, и нужно бить ею их (подростков) в лицо» (Эндрю Олдхэм). «Рок-н-ролл — это секс настоящий, рок-н-ролл основан на низменной природе человека» (Пол Стэнли). «Наши усилия всегда направлены на то, чтобы управлять мыслью и волей людей; большая часть других групп занимается тем же» (Мик Джаггер из «Роллинг Стоунз», величающий себя Люцифером рока).
Юного фаната рока завлекают такой романтикой (на обложке одной из пластинок группы «Блэк Саббат»): «И ты, бедный глупец, держащий в руках пластинку, знай, что ты этим продал свою душу, потому что она будет быстро захвачена адским ритмом, сатанинской силой этой музыки. И укус этого музыкального тарантула заставит тебя плясать без остановки, без конца».
Экстаз дьявола — в открытом глумлении над святостью. Этот главный принцип эпохи воплотился в рок-музыке в 90-е годы.
Рассмотрим подробнее историю христианской культуры как стержень культуры мира. 3. Рождение христианской культуры. Новая интонация
Ликование вселенной в ее основе. Если есть смысл в мире, — чаяли народы, — то он в жизни с Богом. Однако если Всеведущий Любящий Бог вечен, а человек, бездна неведения, — временный посетитель бытия, если Бог навсегда там, а мы здесь, если нет перехода между двумя онтологическими уровнями сущего, — то нет в жизни полноты смысла. Тень мировоззренческого уныния накрыла народы. Но жила и надежда. И вот, в ответ на всемирный вопль воссияло Солнце правды.
«Бог вочеловечился, дабы человек обожился». Сбылось реченное чрез пророков: «И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой…» (Иезек. 36:26-27)! Разлагавшийся в грехе мир воспрянул. Воскресший Христос открыл людям путь обожения. Радость обновленного бытия пронизала вселенную. «Кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое (2 Кор. 5:17). „Христос с небес, выходите в сретение! Христос на земле, возноситесь!…Буква уступает, дух преобладает; тени проходят, их место заступает истина“.1 „Христос Царь Небесный… возделав душу древом креста, насадил в ней прекраснейший духовный сад… Он пришел верующих в Него соделать новым умом, новою душою, новыми очами, новым слухом, новым языком духовным, одним словом — новыми людьми“.2 Силы души слились, пронизав друг друга, в любви к Богу. „Когда душа взойдет к совершенству Духа… тогда делается она вся светом, вся оком, вся духом, вся радостью, вся упокоением, вся радованием, вся любовью, вся милосердием, вся благостью и добротою“.3
Обновленный человек вдохнул живительный воздух истинной духовной молитвы. Веяния благодати творчески преобразили все формы жизни, напояя их Божией красотой. Так рождалась христианская культура — новая атмосфера жизни, пронизанная светом Солнца правды, как пророчески именует Христа Библия (Мал. 4:2). Столь далека она от языческих и неоязыческого понимания культуры, что В.Мартынов предлагает неологизм: иконосфера. Земная жизнь поистине становилась иконой жизни небесной.
Новое обоженное бытие породило неслыханно новую интонацию. По плоти она — от иудейских и языческих напевов. Но не плотское, а духовное родство определило ее существо. Как новый человек рождался свыше от Духа, так и интонация.
Христианская интонация божественна, непостижима в сущности: „Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа“ (Ин. 3:8).
Уже говорилось о духовном законе ее внутренней организации — законе плиромности. Внутреннее огранило внешнее. Представителей монодической музыки Востока с ее изысканным расцвечиванием каждого звука раздражает ступенчатость музыки европейской традиции. Почему христианская музыка пошла по своему пути? „Оставим хроматические гармонии блудливым гетерам с их попойками, изберем же напевы строгие, диатонические“, — писали отцы. Новая ориентация слуха, породившая соответствующий звуковой идеал, возлюбила простоту. Сердца самоотверженно (по заповеди самоотвержения!) устремились к Богу, а Он прост; Его Слово лишено витиеватости. И нам заповедана простота (аще око твое просто). Нелукавая простота есть проявление доверительной небесной целомудренной любви и далека от имитации тонкостей любви хищной, изысканно-завлекающей. „Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа“ (1 Пет. 3:3-4).
И в интимной взаимной любви души и Бога неуместны украшения ложной мистики. Это в языческом (например, шаманском пении) дьявол напускает туману, изображая тайну. Звуковые туманности языческого пения, внешние эпатирующие странности (они у язычников стимулировались и наркотиками, приводящими шамана в состояние транса, как открытости бесовским внушениям) и прочая звуковая нечисть изгоняется, как совершенно неуместная на трапезе Божественной любви.
Святым (»ангелам во плоти") открылся прообраз — ангельское пение. Идеал ангелогласного пения они и передали музыкантам. Можно ли представить его со звуковыми выкрутасами? Не прекраснее ли искренне-ровное струение звуков? Через пение церкви идеал передался и светской музыке. «Ты свои вертикулы-то (от „вертеть“ — голосом) брось», — советовала мастерица народного пения подруге по хору (по Линевой).
Брачная трапеза любви Агнца, подаваемая на Литургии даром — милостью Божией, выявила лживость языческих трансов и экстазов, как попыток вернуть райский восторг своими силами, своей страстью, чему ловко подыгрывает дьявол. Невозможно представить в этих состояниях Богородицу или святых. Смирение не хочет заниматься самовозбуждением, но склоняется пред любовью Божией («Се, раба Господня», — с такой святой простотой дает Пресвятая Дева согласие стать Матерью Бога). Вместо трансов и исступленных самовольных экстазов (основанных на самодовольстве гордыни) христианин отдает Богу веру, верность, благодарение, самоотреченное смирение с трезвенным ясным видением своего недостоинства, а Бог насыщает его душу Собою — Любовью. Языческие действа, длившиеся порой несколько суток, подстегивались постепенным ускорением темпа и увеличением громкости. Невозможно представить себе богослужение, построенное и по принципу мугамов, где через ряд этапов возбуждения достигается истомная кульминация (говорят, такое устроение навеяно суфизмом). Напротив, при вхождении в вечность («Херувимская») темп резко замедляется, а тембр и громкость принимают смиренный облик пения ангельских сил.
Богослужебное пение сделалось центральным элементом культуры-иконосферы, задало ей общий тон — желание высоты и святости жизни.
Идеал простоты (слово это имело ранее значение безграничного доверия Богу, его антонимом было лукавство) обратил сердце к безыскусности псалмодического речитирования. Откуда его сила? Бл. Августин плакал, слушая богослужение в александрийской церкви. «Для меня», — говорил он, — «лучше всег то, что говорили мне об александрийском епископе Афанасии, который настроил чтеца петь псалмы, что тот как будто не столько пел, сколько читал».4
И в нашей стране древнее христианское пение основывалось на псалмодической речитации. Согласно статистическим подсчетам М.В.Бражникова в XII веке на Руси удельный вес «стопицы» (знамя, означающее повторение звука) составлял 74%, в XIV веке — 44, в XVI — 30, в XVII — 18 процентов. Высокую пропорцию речитативности исследователь связывает с однообразием и монотонией. Напрасно! Возьмем одно из самых трогательных церковных песнопений — «Богородице Дево радуйся». Из 54 звуков 42 составляют повторяющиеся тоны и 12 — находящиеся в прочих интервальных соотношениях: пропорция 7:2. Кто назовет дивную песнь монотонной, однообразной?! Все зависит от того, что ищет слух: гедонизма ли эмоциональных всплесков — или глубины. Слух Августина, а с ним и всех верующих людей, искал глубины. Простоту пения Господь увенчал и молитвенным восторгом души, не выходящим за пределы смирения. В западном православии — это мелизматическое юбиляционное пение, в Византии — калофоническое, на Руси его высшее проявление — знаменный распев, олицетворение свободы чад Божиих в любви Христовой.
Молитва — дыхание души (по слову святых) пронизала собой все разделы культуры. Молитвой дышит церковная архитектура. Цветением молитвенного слова стала литургия. Житийная литература, открывавшая святость святых, стала пищей для восторга веры, словно хворост — для огня. Она не была отделена и от литургической жизни: жития по уставу должны были читаться в Церкви в особые дни, в переработанном виде они вошли в антифоны утрени (читаемые в Церкви жития святых так и назывались — легендами, от lego — читаю; изуверившийся гуманизм, как всегда, придал слову смысл, противоположный изначальному). Святость пронизала иконопись и богослужебное пение.
Восторг святости резко обострил восприятие недостойности языческого увеселительного пения и игрищ. «Нам ли играть, предстоящим пред Царем неба и земли? Послушайте и вы, играющие и бесчинно поющие! Писание говорит о бесчинствующих, что сердце их исполняется духа бесовского, а сердце поющего смиренно исполняется Духа Святого».5 4. Гуманистическая культура Нового времени
С Возрождения воздвизается на еретическом Западе странная культура с двумя солнцами: церковным и светским. Последняя, возвысившись к идеалам христианства, преобразилась до неузнаваемости.
В чем причина головокружительного взлета гуманистической культуры?
В истине или лжи ее стоки? Ее парадоксальность — в сочетании блестящих успехов с чем-то иным, приведшим славное начало к бесславному концу. Христианская культура эпохи гуманизма станет единственно и безраздельно всемирной — не сможет мир противиться неземной высоте и красоте воспеваемых ею ценностей. Выросла она из христианской истины о человеке. Но проник в нее вирус лжи. Через ее всепобеждающую красоту он тоже вышел на мировую арену, дабы покорять себе и другие, нехристианские народы, — так осуществлялось и осуществляется поныне на наших глазах пророчество Библии о тайне беззакония, как всемирном процессе.
Гуманистическая культура родила феномен серьезной светской культуры. Обращение христианского откровения к исследованию природы и красоты тварного мира не несло в себе греха. Вирус лжи заключался в выворачивании заповеди «Ищите прежде Царствия Божия»: в первоочередном искании остального и прочего, в отказе от приоритета духовно-молитвенного пути богопознания. От него возникло лживое чувство паритетности духовной и светской культуры, равенства двух путей.
Всемирный триумф христианской науки и искусства стал возможным потому, что впервые в истории мирские сферы культуры приняли на себя величайшую, неслыханно новую миссию — ассистировать Церкви, стать приуготовительной проповедью красоты и истины на паперти. Светское искусство начинает осознавать себя в свете великой цели — возвышения человеческого духа к небесной красоте, принимает в себя критерии серьезности, строгой и сосредоточенной глубины, целомудренно-благоговейной небесной чистоты и ясности духа, окрыленного стремления к дивному божественному совершенству, а вместе с критериями — и сам великий опыт церковных искусств. Музыка, как мы видели, открыла себя действию призывающей благодати (спасающая, ведущая к обожению, освящающая благодать осталась в Церкви).
Но что это был за вирус лжи? Предсмертный вид болезни отличен от начального, вирус же один. Опознать его — значит определить и болезнь. Диагноз (diagnosis — распознавание) гуманистической болезни: удаление от Бога, чрез оскудение веры плодящее ереси («Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18:8) От центростремительности к центробежности
Сам гуманистический человек подметил эту тенденцию. Но как не ужаснулся? В одном из политологических собраний Америки был показан жестокий эксперимент: лягушка, перенесенная из холодной воды в горячую, тут же попыталась выбраться из банки. Ее снова поместили в холодную, но с компьютерной точностью задали постепенный режим нагревания, чтобы ее рецепторы не фиксировали изменений среды, — отчего она и не делала никаких попыток спастись, пока, наконец, не сварилась. В страшных муках она умирала — а причина их осталась для нее сокрытой. Так тяжко жить человеку в век всемирного осатанения. Ослепленный ум из мириадов причин не способен выделить главной — своего произвола, подставившего душу дьявольскому поруганию. Своего ожесточения ему не с чем сравнить: из-за постепенности оскудения забыл об истинном блаженстве духа.
Центроотбегательная тенденция, рожденная вирусом неверия, не была всеохватной (иначе как возрастать светскому искусству в красоте?!), но постепенно увеличивалась в силе и мраке ярости. (Отсюда методологический вывод: в анализе шедевров не увлекаться односторонностью! И прежде видеть свет, ибо ради этого лучшего существует серьезное искусство. Но видение явлений центробежных предостережет нас от соблазнов искусствобожия и культуроверия с потерей трезвенности сознания).
Святые отцы сравнивали образ Божий в человеке с отсветом Божией красоты в зеркале души. Свет максимален, когда зеркальце души обращено к Богу, — так бывает в состоянии чистой святой молитвы. Если ж зеркальце отлоняется, образ тускнеет, а при спинном повороте оно собирает в душу мрак и зловоние бесовского мира. Потому картину потемнения культуры можно выразить через динамику поворота. Его крайние точки в изобразительном искусстве представлены иконой и «Черным квадратом» — антииконой Малевича. В музыке — богослужебным молитвенным пением и беснующейся рок-музыкой.
Вновь прибегнем к сравнению двух сфер культуры, на этот раз не в аспекте их общей устремленности к идеалам христианства, но в перспективе отдаления светской музыки от них. Список литературы
1. Св. Григорий Богослов. Слово 38.
2. Святой Макарий Великий. Наставления о христианской жизни. — М., 1998, с. 36-37.
3. Там же, с.188.
4. Священник Григорий Дьяченко. Общедоступные беседы о богослужении Православной церкви…. — М., 1898, с. 166.
5. Преподобный Феодор Студит Огласительные поучения и завещание М 1998, с. 176
6. Преподобный Феодор Студит Огласительные поучения и завещание М 1998, с. 233.
7. «Вдохни небесное мне, Муза! восхищенье, Владимирово петь святое просвещенье!» — М.Херасков. «Владимир». Эпическая поэма. — Эпические творения, ч.II. — М., 1787, с.1.
8. Коклен-старший. Искусство актера. — Киев, 1909, с. 8-9.
9. Кант. Собрание соч. в 6 т. — М., 1966, т..5, с. 321.
10. Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 561.
11. Филарет, Митрополит Московский и Коломенский. Записки, руководствующие к основательному разумению Книги Бытия, заключаящие в себе и перевод сея книги на русское наречие. Часть вторая, М., 1867. С.39.
12. Там же. С.43.
13. «Придет время, когда в жилища проникнут бесы под видом небольших коробок, а их рога будут торчать на крышах»
14. «На святом месте будет стоять мерзость запустения и показывать скверных обольстителей мира… после них явится антихрист и весь мир увидит его одноразово». — «Где на святом месте? В церкви?» — спросили 4 владыки старца. — «Не в церкви, а в каждом доме. В углу, где стоят и висят сейчас святые иконы, будут стоять обольстительные прилады для прельщения людей. Многие скажут: „Нам нужно смотреть и слушать новости“. Вот в новостях-то и явится антихрист»
15. О правильном соединении духовной вертикали и государственно-властной горизонтали в обществе см. в книге автора: Внемлите ангельскому пьнью. Человечество и его культура на пороге 2000-летия Рождества Христова. — Минск, 2000, с. 107-115, и в его же брошюре — Основы духовно-нравственного воспитания и образования в школе.
16. Блаженный Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-францисский (Максимович). Святая Русь — Русская земля. М., Изд. Мос. подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1997, с. 84-85.
17. Епископ Евлогий. Очищаться страданием" — предисловие к книге «Старцы о последних временах. М.,1994, с. 3.
18. Старец Силуан. Жизнь и поучения. — М.-Ново-Казачье-Минск, 1991, с.66.
19. „О Божественной Литургии. “Жизнь вечная», N 25 октябрь 1996, с.11.
20. М.М.Дунаев. Православие и русская литература. Т.1. — М., 1996, с.4.
21. Св. Макарий Великий. Наставления о христианской жизни. — М., 1998, с. 14.