Однилюди пытаются спасти других от расстрела. Но действуют они при этом по-разному.Мудрая расчетливость одесского ньютона-математика, с которой подошел к делуВеньямин Федорович, отличается от бестолковой хлопотливости Исая Бенедиктовича.Исай Бенедиктович ведет себя так, словно расстрел — заразная и прилипчиваяболезнь, и поэтому его тоже могут расстрелять. Он все время помнит, что в Петербургеу него осталась жена. Хлопоча, обращаясь к влиятельным людям, Исай Бенедиктовичсловно делает себе прививку от расстрела.
Животныйстрах управляет людьми, строчит доносы, бьет по лежачим, требует казни для пленников.Люди требуют убийства за обвес на рынке, случайную подпись, припрятанную рожь.фонтаном брызжет черная лошадиная кровь эпохи.
Авторжил некоторое время в здании Цекубу (Центральной комиссии улучшения бытаученых). Тамошняя прислуга ненавидела его за то, что он не профессор.Приезжающие в Цекубу люди принимали его за своего и советовались, в какуюреспублику лучше сбежать из Харькова и Воронежа. Когда автор наконец покинулздание Цекубу, его шуба лежала поперек пролетки, как у человека, покидающегобольницу или тюрьму. В словесном ремесле автор ценит только «дикое мясо,сумасшедший нарост», а произведения мировой литературы делит на разрешенные и написанныебез разрешения. «Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух». Писателям,пишущим разрешенные вещи, следовало бы запретить иметь детей. Ведь дети должныбудут досказать главнейшее за своих отцов, отцы же запроданы рябому черту на трипоколения вперед.
Уавтора нет ни рукописей, ни записных книжек, ни даже почерка: он единственный вРоссии работает с голосу, а не пишет как «густопсовая сволочь». Он чувствуетсебя китайцем, которого никто не понимает. Умер его покровитель, наркомМравьян-Муравьян, «наивный и любопытный, как священник из турецкой деревни». И никогдауже не ездить в Эривань, взяв с собой мужество в желтой соломенной корзине и стариковскуюпалку — еврейский посох.
Вмосковские псиные ночи автор не устает твердить прекрасный русский стих: «…не расстреливалнесчастных по темницам…» «Вот символ веры, вот подлинный канон настоящегописателя, смертельного врага литературы».
Глядяна разрешенного большевиками литературоведа Митьку Благого, молочноговегетарианца из Дома Герцена, который сторожит в специальном музее веревкуудавленника Сережи Есенина, автор думает: «Чем была матушка филология и чемстала… Была вся кровь, вся непримиримость, а стала псякрев, сталавсетерпимость…»
Списокубийц русских поэтов пополняется. На лбу у этих людей видна каинова печатьлитературных убийц — как, например, у Горнфельда, назвавшего свою книгу «Мукислова»… С Горнфельдом автор познакомился в те времена, когда еще не былоидеологии и некому было жаловаться, если тебя кто обидит. В двадцать девятомсоветском году Горнфельд пошел жаловаться на автора в «Вечернюю КраснуюГазету».
Авторприходит жаловаться в приемную Николая Ивановича, где на пороге власти сиделкойсидит испуганная и жалостливая белочка-секретарша, охраняя носителя власти кактяжелобольного. Он хочет судиться за свою честь. Но обращаться можно разве чток Александру Ивановичу Герцену… Писательство в том виде, как оно сложилось в Европеи особенно в России, несовместимо с почетным званием иудея, которым гордитсяавтор. Его кровь, отягощенная наследством овцеводов, патриархов и царей,бунтует против вороватой цыганщины писательского племени, которому властьотводит места в желтых кварталах, как проституткам. «Ибо литература везде и всюдувыполняет одно назначение: помогает начальникам держать в повиновении солдат и помогаетсудьям чинить расправу над обреченными».
Авторготов нести ответственность за издательство ЗИФ, которое не договорилось с переводчикамиГорнфельдом и Карякиным. Но он не хочет носить солидную литературную шубу.Лучше в одном пиджачке бегать по бульварным кольцам зимней Москвы, лишь бы не видетьосвещенные иудины окна писательского дома на Тверском бульваре и не слышатьзвона сребреников и счета печатных листов.
Дляавтора в бублике ценна дырка, а в труде — брюссельское кружево, потому чтоглавное в брюссельском кружеве — воздух, на котором держится узор. Поэтому егопоэтический труд всеми воспринимается как озорство. Но он на это согласен.Библией труда он считает рассказы Зощенко — единственного человека, которыйпоказал трудящегося и которого за это втоптали в грязь. Вот у кого брюссельскоекружево живет!
Ночьюпо Ильинке ходят анекдоты: Ленин с Троцким, два еврея, немец-шарманщик, армянеиз города Эривани…
«Ав Армавире на городском гербе написано: собака лает, ветер носит».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта briefly.ru/