Пьер Нора
Чтоможет быть естественнее, чем воздать справедливость людскому страданию? Чтоможет быть безвредней, чем символическим актом законодателя дать коллективномупреступлению ту оценку, которую оно заслуживает с моральной точки зрения? Чтоможет быть справедливей, чем гарантировать жертвам защиту закона, который быпредусматривал возможную компенсацию и санкции против его нарушителей? Именнотакие мотивы служат в глазах общества и депутатов, которые за них голосуют,мнимым оправданием для целого ряда законов нового типа, которыми Франция обзавеласьза последние пятнадцать лет. Все они касаются не вызывающих сомненияколлективных преступлений и призваны предоставить борющимся за них категориямлиц те гарантии, которые в 1990 г. были предоставлены евреям в силу закона Гейсо.Однако следует ясно и чётко понять, какая логика лежит в основе этих точечныхмер, какие процессы к ним привели и чем всё это может закончиться. Дело в том,что под покровом благородных устремлений (которые чаще всего скрывают лишьпредвыборную демагогию и политическую трусость) лежит целостная философия,удачно приспособленная к духу времени, ведущая к всеобщей криминализациипрошлого, и следует чётко понять, что она подразумевает и куда ведёт.
Этоследует осознать как можно скорее, потому что, если после всех протестовисториков, всех заверений политических деятелей, всех предостереженийпрезидента Республики («История не пишется законами»), всех парламентских иминистерских комиссий, призванных направлять и регулировать проявления «долгапамяти», в Национальной ассамблее снова окажется большинство, готовоезаконодательно решать, что в истории является истиной, ничто не помешаетрасширению понятий преступлений против человечности и его переносу на всехжертв национальной и даже всемирной истории, ведь, например, к резне армян в 1915 г. Франция не имела никакого отношения. А отсюда — прямой путь к уголовной ответственности длятех, кто ставит эти преступления под сомнение.
Понятие«преступление против человечности» было создано для современных событий,которые не в силах был вместить разум и которые были настолько чудовищны имасштабны, что не подпадали ни под одну юридическую категорию. Онохарактеризовало настоящее и не касалось ни воспоминаний, ни памяти, нипрошлого. Что касается закона Гейсо, принятого как реакция на негационизмФорессона, он был направлен не против историков, а против активистовисторической лжи.
Спродолжениями закона Гейсо и расширительным толкованием преступлений противчеловечности мы попадаем в двойную ловушку: ретроактивного применения закона исплошной виктимизации прошлого.
Ретроативноеприменение закона и отсутствие срока давности, на которых строились решенияНюрнберга, а затем закон 1964 г., как и закон Гейсо, который на них ссылается,были ограничены периодом нацистских преступлений. Обратная сила законапростиралась по времени лишь на пять-шесть лет назад. За несколько лет мысумели шагнуть от этих шести годов до шести веков.
Ничтоне мешает потомкам всех жертв за историю Франции потребовать и получить то жесамое, чего добивались сыновья и дочери потомков рабов. Официального признанияждёт вандейский «геноцид», у русских «белых» достаточно доказательств зверств,устроенных коммунистами на Украине, а у польских беженцев — массовых расстреловв Катыни. Затем, с неопровержимыми доказательствами последуют потомкипротестантов Варфоломеевской ночи, гильотинированных аристократов, уничтоженныхальбигойцев. И почему бы Франции заодно, во имя фундаментальнейших принципов,не взять на себя компетенцию в области памяти во всемирном масштабе, предъявивобвинения испанцам и американцам за истребление ими индейцев, как на севере,так и на юге Америки. А китайцам за Тибет? На сегодняшний день на рассмотрениедвух палат Парламента поступило, кажется, уже около двадцати подобныхзаконопроектов. Почему бы не дойти до времён Крестовых походов? Ведь в глазахисламского мира именно тогда началась история преступлений Запада, в которойФранции принадлежит одна из первых ролей.
История— всего лишь длинная череда преступлений против человечности. И, посколькуавторы этих преступлений уже мертвы, подобные законы предназначены только длятого, чтобы преследовать в гражданском либо уголовном порядке историков,изучающих эти периоды, и профессоров, которые их преподают, предъявляя имобвинения в соучастии в геноциде или «преступлениях против человечности». Япреувеличиваю? Вспомним о том, что лишь широкая и активная мобилизацияисториков, по собственному признанию президента Ассоциации антильцев, гвианцев,реюньонцев и махорцев (Colletctifdom), заставила её отозвать иск против ОливьеПетре-Гренуйо, автора книги «Чёрная работорговля».
Сегоднянад сообществом историков нависло невыносимое подозрение в том, что они всеголишь защищают свои корпоративные интересы. Так, словно бы история, в конечномсчёте, была просто памятью одной профессиональной группы, которая трясётся надсвоими карточками и привилегиями и из-за своего спокойного ремесла сделаласьглуха к подлинной истории, состоящей из боли и страданий мужчин и женщин.Словно бы это была такая же память, как и все остальные. Это серьёзный упрёк.Он демонстрирует, сколь велик ущерб от гегемонии памяти и как велико еёвсемогущество. Пришло время опасной радикализации памяти и её корыстного, неправомерногои неподобающего использования.
** *
Напервых порах пробуждение памяти эмансипирующихся меньшинств — будь онисоциальными, религиозными, сексуальными или региональными — казалось яркимосвободительным актом, формой восстановления справедливости по отношению кугнетённым, униженным, выкинутым на обочину истории, по крайней мере, как онапреподавалась в школе. Благодаря возникшему тогда же у исследователей интересук скромным подмастерьям истории, пробуждение памяти меньшинств привело кчрезвычайно быстрому расширению вопросника историков, плодотворному обогащениюих теоретических перспектив и практики, если не к полному обновлениюдисциплины. Наряду с другими направлениями, мемориальное измерение плодотворнопроявилось в устной истории, истории рабочих, аграрной истории, истории женщин.С 1970-х по 1990-е гг. мы стали свидетелями удивительного расширения и дажереволюции в историческом сознании и познании, которые можно сравнить только стакими вехами, как либеральная и романтическая историография, историографиякритическая и позитивистская, а затем появление «Анналов». Память придалаистории новый импульс, обновила подходы к прошлому и проникла во все периоды иотрасли исследования.
Проблемыначинаются в тот момент, когда история, которая никому не принадлежит ипризвана сделать прошлое всеобщим достоянием, начинает писаться под давлениеммемориальных групп, стремящихся насадить своё собственное прочтение прошлого.Это ведёт к изменениям принципиально иной природы и сдвигам принципиальнодругого масштаба. Мы переходим от скромной памяти, которая лишь проситпризнания, уважения и хочет войти в большой нарратив коллективной историинации, к памяти, обвиняющей и уничтожающей эту историю. Навязывающей вместообщей интерпретации своё пристрастное и однобокое мнение. Нетерпеливо требующейпридать своей версии прошлого официальный статус и оградить её стенойреспубликанского закона. Готовой во имя страдания, которое она путает систиной, отстаивать свои требования, не слишком задумываясь о средствах:политическом сектантстве, предвыборном шантаже, а, если понадобиться, —физических угрозах и личных выпадах. Да идёт ли всё ещё речь о памяти?
Мывидим этот процесс в действии, когда, скажем, государство отказывается отчествования битвы при Аустерлице, в котором принимала участие вся Европа, подтем предлогом, что оно прославляет колониальную политику Наполеона. Или когдавласти решают не отмечать 400-летие со дня рождения Корнеля, потому что членыего семьи будто бы были связаны с трансатлантической работорговлей. Пятнадцатьлет назад я счёл себя вправе охарактеризовать то время как «эпохукоммемораций». С тех пор успели учредить столько же национальных церемоний,сколько до того за целый век Республики. Однако самые большие опасения вызываетне сама эта стремительная инфляция, а тот факт, что из шести установленных датполовина окрашена в цвета покаяния (16 июля — против расистских и антисемитскихпреследований; 10 мая — память о работорговле и рабстве; 25 сентября — даньпамяти арки1), а остальные (Индокитай, Северная Африка) свидетельствуют одроблении памяти ветеранов и давлении со стороны различных групп интересоввнутри их сообщества. Не стоило ли мне в таких условиях скорее говорить оконтр-коммеморации, или негативной коммеморации? Появление всё новых и новыхзаконов, криминализирующих прошлое, наподобие тех, что уже были и ещё могутбыть приняты после заключения в апреле 2007 г. по инициативе Франции европейского рамочного решения, вводящего во всех странах Евросоюза ответственность «запубличную апологию, отрицание либо грубую банализацию» геноцида, преступленийпротив человечности и военных преступлений, ведёт к распространению историиэтого типа и её превращению в государственную политику.
Еслиисторики выступили против самого принципа т.н. «мемориальных» законов, то вовсене для того, чтобы зарезервировать за собой — как собственность корпорации, какособую «память», претендующую на статус науки, — эксклюзивное право на истину впоследней инстанции. Дело в другом: в силу своего гражданского призвания онипросто находятся в первых рядах борьбы, касающейся всего общества, борьбы заинтеллектуальную свободу и гражданские свободы в демократическом государстве.
Всеобщаятенденция переписывать прошлое в свете памяти и судить его от её имени прямоведёт к упразднению любых форм исторического мышления и духа истории. Этого лимы хотим? Готовы ли мы принять все последствия этого шага?
Память,по определению, стирает хронологические различия и переходы, игнорирует факторытрансформаций и условия изменений. Речь больше не идёт о том, чтобы понять иобъяснить другим прошлое ради него самого, познать его, чтобы сделать зримым,воссоздать цепь причин, которые сделали нас тем, чем мы являемся сегодня, а отом, чтобы пригвоздить к каждому феномену прошлого оценку, основанную насегодняшних критериях и ценностях, как если бы сами эти ценности и критерии небыли продуктами истории и существовали испокон веков. Сегодня мы искренне верими живём в тени прав индивида. Во многих отношениях это, конечно, отрадно,однако сами эти права имеют долгую историю. Случилось так, что память незаметнопереплелась с моралью и поглотила историю.
Вэтом состоит изначальный порок, заложенный в опасном расширении категориипреступлений против человечности. Само по себе, появление подобного понятия,возможно, свидетельствует о прогрессе сознания человечества, для которогопросмотр телевизионных новостей ежедневно даёт поводы для справедливогонегодования. Однако, если щедро и не слишком задумываясь переносить его на далёкиевремена, а также на человеческие общества, не сравнимые с нашим, которые былине хуже и не лучше для нас, а просто другие, это приводит к сплошнымнелепостям. История не судит нашим судом. Она отдаёт долг памяти и воздаётсправедливость жертвам и побеждённым. Однако история, целиком переписанная иподвергнутая суду с точки зрения побеждённых и жертв, — это отрицание истории.
** *
Потрясенияистекшего века заставили все страны предъявить счета к своему собственномупрошлому. Однако ни одна другая страна не испытывает таких противоречивыхчувств к своей истории, как наша, что является одновременно и одним из ярчайшихсимптомов, и одной из глубочайших причин нынешнего французского недомогания. Ниодна другая страна не почувствовала так остро мемориальный шок, который вот ужетридцать лет будоражит весь мир, чтобы усомниться в своей национальнойидентичности. Невозможно не задаться вопросом, с чем это связано.
Самособой, на протяжении своей исключительно долгой национальной истории,пронизанной стремлением к единству, всегда являвшемуся её навязчивой идеей,Франция прошла сквозь череду потрясений, которые, в первом приближении,объясняют масштаб и глубину её конфликтов памяти: это Революция и её отзвуки,поражение 1940 г. и оккупация, деколонизация и война в Алжире, наша настоящаяГражданская война (если вспомнить за последние два века лишь важнейшие события,при этом лишь те, что спровоцировали самые острые гражданские войны памяти).Это уже не так мало, но явно следует заглянуть ещё глубже.
Особенностифранцузской реакции на бушующие в мире бури памяти и её особо острый характер,без сомнения, объясняются контрастом между мощью того светлого образа, вкотором Франция привыкла себя представлять, и тяжким, запоздалым столкновением систорической правдой, которая несовместима с этим образом, разбивает его икажется ещё черней, чем было на самом деле. Вокруг Алжира, оккупации,Сопротивления, войны 1914 года, колонизации, если ограничиться этими примерами,было много мифов, лжи, фальсификаций, замалчивания и отрицания очевидного. Этибарьеры, воздвигнутые с помощью всех средств, которыми располагает государство,чтобы скрыть историческую правду (начиная с засекречивания архивов),подготовили почву для всех неутихающих болезненных дискуссий и запоздалыхпроцессов. Они поддерживали вредную мысль о том, что в шкафу всегда лежит поскелету. Они превратили нас в потенциальных кающихся грешников, всегда готовыхповерить в то, что карикатуры правдивы, а компенсации — легитимны. Призывы ксокрушению и покаянию всегда находят путь через трещину, пролегающую междуфундаментальной ролью, которую официальная история сыграла в складываниигражданского и национального сознания, и её приземлёнными вариантами. ПосколькуФранция слишком гордилась своей историей, она всегда преодолевает периодыцензуры всплесками коллективного бессознательного, за которыми следуетофициальное покаяние. Однако замена государственной лжи на государственнуюправду, а официальной истины на истину, установленную законом, ничего нам непринесёт.
Вконечном счёте, главную причину того, что сегодняшнее отношение Франции к еёпрошлому столь болезненно, следует искать в её давнем призвании или претензиина то, что она воплощает универсальные ценности. Доказательсвами этого служатособо разрушительный потенциал недавно поднятого на поверхность вытесненногоколониального прошлого и пробуждение загадочной памяти о рабстве иработорговле.
Всееропейские державы участвовали в колониальной авантюре. Экспансия на море,открытие, завоевание и эксплуатация территорий, познание других культур истремление распространить свою собственную были, наряду с научным воображением,одним из импульсов европейского динамизма и его отличительной чертой. Сегодняэта авантюра стала главным пунктом обвинения против современного Запада. Однаколишь во Франции это обвинение было так глубоко воспринято. Оно даже заменилокапитализм в роли основной мишени критического радикализма, на который Франциясохранила монополию. Ещё в большей степени, чем христианские истокиантисемитизма, колониальные преступления принуждают осудить всё то, чем мыявляемся сегодня и были вчера. Это поистине смертный грех. Мы ставим себя передребяческим выбором, серьёзно обсуждая, следует ли целиком и полностью осудитьколонизацию, бесспорно отнеся её к числу преступлений против человечности, иливсё-таки в ней чудесным образом можно отыскать несколько позитивных аспектов,наподобие строительства дорог или противостолбнячной вакцинации. Две тысячи летхристианского чувства вины, на смену которым пришли права человека, были пущенына то, чтобы, во имя защиты личности, предъявить обвинение Франции и еёрадикально дискредитировать. Государственная школа ринулась в этот омут с тембольшим усердием, что в эпоху мультикультурализма она нашла в покаянии инациональном мазохизме свою новую миссию. Некогда сыграв роль флагманачеловечества, сегодня Франция — чемпион мира по угрызениям совести. Тяжёлаярасплата. Странная привилегия.
Переводс французского М.Р.Майзульса
1Harki — термин, обозначающий алжирских мусульман (арабов и берберов), служившихво французских войсках в ходе Алжирской войны 1957 — 1962 гг. (Прим пер.)
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.historia.ru/