Постсоветский период историографии российского революционного терроризма

Постсоветский период историографии российскогореволюционного терроризма

КонецXX столетия, как и его начало, ознаменовался волной террористических актов.Историческая наука не могла не отреагировать на этот вызов.
Первоначальнобольшое влияние на развитие историографии российского революционного терроризмаоказывали тенденции политической декоммунизации. С позиций теории правогогосударства критиковал практику внедрения провокаторов в террористическиеорганизации Ф.М. Лурье. «Провокация, — писал он, — одна из самых темных сторон природыживых существ. Провокация не просто темная, но зловещая сила. Еще страшнее,когда в провокации участвуют не частные лица, а крупные чиновники, ведомства,учреждения, превращающие провокацию в инструмент своей деятельности, вводя ее всферу политики. Правительства использование провокации всегда тщательноскрывают от непосвященных; если же не удается избежать огласки, пытаютсяобъяснить ее благими намерениями. Но даже самые соблазнительные светлые цели немогут оправдать грязных средств для их достижения».
Провокаторство,по оценке Ф.М. Лурье, коррелировалось с отсутствием общественного правосознанияшироких масс населения в Российской Империи. Уничижительные характеристики даетон фигурам самих провокаторов. «Все, что касается Азефа, — писал, к примеру,Ф.М. Лурье в отношении самого известного агента полиции, — потрясает глубинойпадения человеческого духа. Кровь, предательство, безграничный цинизм, грязныеденьги, липкая ложь образовали сплошную зыбкую трясину, в которой погребеныжизни сотен людей. Единственный случай в истории русского освободительногодвижения, когда одно и то же лицо в течение нескольких лет одновременнозанимало самое высокое положение в революционной партии и Департаменте полиции,к голосу которого внимательно прислушивались руководители политического сыскаимперии и лидеры революционной партии, когда одно и то же лицо одновременноруководило убийствами крупных царских администраторов и выдавало полиции членовреволюционной партии. Азеф использовал худшие приемы борьбы политического сыскас революционерами, в нем произошло ядовитое «кровосмешение» этихпротивоборствующих проявлений человеческой деятельности, самое его существоисточало погибель». О каких то сентенциях в отношении героизма сотрудниковДепартамента полиции, ежедневно рисковавших жизнью, выполняя свой долг передгосударством, не могло быть и речи.
Советскаяисториографическая традиция интерпретации народовольческого террора была впостсоветские годы применена в ряде публикаций при объяснении тактикиреволюционных партий начала XX в. Ф.М. Лурье полагал, что эсеровский красныйтеррор был вызван к жизни террором государственным. Если бы существовалидемократические институты власти, то революционный терроризм был бы невозможен,ибо он являлся следствием безысходности, отсутствия альтернативы самодержавию.«Была ли в этом вина властей? — спрашивал Ф.М. Лурье. — Бесспорно. Вместо того,чтобы разрешить студентам устраивать кассы взаимопомощи, библиотеки и клубы,где без опасений репрессий можно было бы обсуждать любые политические иэкономические проблемы, правительство запретило все, что могло способствоватьразвитию в молодых людях истинного патриотизма, умения самостоятельно мыслить ианализировать. То, что давно вошло в традиции европейских университетов,российские власти старательно искореняли, не ведая, что тем самым подталкивалистуденчество в объятия революционеров и выбивают почву из-под своих же ног.Если бы не чрезмерные правительственные запреты, запреты любой оппозиции,революционеров было бы меньше, да и повадки были бы иными. У несогласных свластями отсутствовал выбор, им оставили всего один путь, путь в конспирацию, аона чаще всего формировала революционное сообщество. Итак, индивидуальныйполитический террор второй половины XIX-началаXX в. возник в результате преступно-ошибочных воздействий российских властей нарадикально настроенных молодых людей». Впрочем, редакция сборника«Индивидуальный политический террор в России XIX — начало XX в.», в которомбыла помещена данная работа, объявляла о своем несогласии с интерпретациейавтора как с объяснением, упрощавшим социокультурный контекст развития Россииначала XX в. Но в силу того, что аргументация, приводимая в статье, пользуетсяпопулярностью в современной историографии, редакторский коллектив посчиталнеобходимым включить работу Ф.М. Лурье в указанный сборник.
Впостсоветский период развития изучения истории революционного терроризма приплюрализме мнений и отсутствии идеологической детерминанты историческоготворчества, в отличие от предшествующего времени, существовала не одна, анесколько тенденций и направлений исследования. Во многих работах, включая те,в которых декларировался отказ от прежних советских подходов, наследиемарксистской идеологии преодолеть не удалось. Так, К.В. Гусев, признавая, вотличие от своих предшествующих работ, здравые идеи в доктринах эсеров(например, о своеобразии исторического пути развития России), по-прежнемуповторял ленинскую оценку социалистов-революционеров как «кадетов с бомбой» иутверждал, что террор для ПСР являлся главным средством свержения монархии.Показательны названия новых книг К.В. Гусева «Рыцари террора» и «Эсеровскаябогородица», которые звучат диссонансом к наименованиям его прежнихпроизведений, в которых ни о каком рыцарстве эсеров и их святости речи идти немогло.
Занеправильную, с его точки зрения, оценку задач первой русской революции,неверные воззрения на расстановку классовых сил в России, ошибочную программу«социализации» и т. п. критиковал эсеров Г.Г. Ка-саров Он признавал: «Партияэсеров внесла определенный вклад в свержение российского самодержавия, в борьбуза демократические и политические свободы. Совместные действия рабочего классаи крестьянской демократии приближали освобождение масс из под царской монархии,отстав-
шейна целые столетия от мировой цивилизации». (Словосочетание «иго царскоймонархии» также перекочевало из терминологического аппарата советских историковпрежних лет). Вместе с тем, вынося резюме деятельности партии эсеров вначальный период ее существования, автор писал: «В общеполитической борьбеэсеры, признав гегемоном революции отечественную буржуазию, оказались в хвостеу последней. Своей тактикой индивидуального террора они помогли либералам,способствовали впоследствии кадетам торговаться с представителями царской власти».
По-прежнему,значительная часть работ, затрагивающих проблемы российского революционноготерроризма, была представлена в рамках классового подхода понимания истории.Террористическая тактика определялась как проявление классового сознаниямелкобуржуазных слоев населения, в частности интеллигенции. Негативной чертойявляется не само по себе использование методологии классового анализа, имеющегоправо на существование, а такое положение, когда появлявшиеся редкиеисследования, написанные в нетрадиционном ракурсе, обделяются вниманиемпрофессиональных историков и считаются ими несерьезными.
Противоположнойтенденцией 1990-х годов явилось построение ряда работ по принципу «отпротивного». А. Литвин писал об эсерах как о «бескомпромиссных демократах»,готовых защищать демократические идеалы до конца, но обреченных на поражениеиз-за своей приверженности демократическому социализму, социализму без насилия.Об эсеровском терроризме в данном случае не говорилось ни слова.
Ужесамо название указанной новой монографии К.В. Гусева «Рыцари террора» отражалотенденцию смены оценок в отношении политических оппонентов большевиков. Авторписал о БО ПСР как рыцарском ордене, членов которого характеризовалосамопожертвование и личное бескорыстие. Такой подход был принципиально отличнымот оценок, даваемых К.В. Гусевым террористам в работах советского периода, гдедоминировала мысль о сомнительности героизма, да и вообще высоких моральныхкачества боевиков.
Вместес тем историк не отказался от прежнего тезиса об исторической обреченности иавантюризме террористического движения в России. Любая боевая деятельностьрассматривалась им как благоприятная среда для провокаторства. К.В. Гусевповторял мысль, апробированную им еще в работах 1960-1970-х годов о том, чтоименно террористическая тактика способствовала политическому угасанию ПСР.Эффект же от индивидуального террора эсеров оценивался автором как нулевой.
Впостсоветских исследованиях Н.Д. Ерофеева о народных социалистах автор писал обих «особой мудрости, недоступной для поверхностного взгляда», постановке ими воглаву угла интересов личности, выражение воли всего народа, «глубокое знаниерусской действительности, жизни народа, его положения, быта, психологии,интересов, настроений». Большевики и эсеры критиковались за их радикальность,выражающуюся в увлечении боевыми предприятиями, а умеренность народныхсоциалистов, считавшаяся прежде их главным грехом, превращалась в добродетель.
Ещев большей степени вектор подобных умонастроений был усилен в статье Л. и О. Протасовых".Н.Д. Ерофеев полагал, что эсеров отличало от большевиков стремление сохранитьморальный облик, тогда как для последних была характерна беспринципность врешении политических задач. Но мораль и политика — плохо совместимые друг сдругом понятия, и потому большевики в конечном счете переигралисоциалистов-революционеров. «Логически, в России, тогда преимущественнокрестьянской стране, — писал Н.Д. Ерофеев, — успех должен был бы быть настороне эсеров, их учения, социально ориентированного, прежде всего, на крестьянствои более притягательного для широких масс своей демократичностью и гуманностью.
Однакологическое и историческое не всегда совпадают. Историческое же, в данномслучае, понять и объяснить не просто. Сыграли здесь определенную роль факты иобстоятельства случайного и субъективного характера: в частности, личныекачества лидеров партий, особенно такие их черты, как решительность,политическая воля и целеустремленность, желание считаться с нормами права иморали. Эсеры были менее фанатичны в своей утопии, более привержены принципамзаконности, особенно в условиях демократии и общечеловеческой морали». Ноуказанная позиция автора, по-видимому, была предопределена не научнымивыводами, а политической конъюнктурой, когда от апологетики большевистских лидеровмногие историки перешли к их демонологизации, и наоборот, негативная оценкаполитических оппонентов большевиков сменилась неоправданной идеализацией ихдушевных качеств. Конечно, в череде деятельности эсеров были поступки, которыевозможно оценивать по высшим критериям нравственности, как, к примеру, отказИ.П. Каляева бросить бомбу в карету великого князя Сергея Александровича на томосновании, что в ней находились дети. Но вместе с тем факты экспроприации,двойной игры политического руководства и т.п. действий расходятся спредставлениями о морали.
Зачастуюв современных отечественных исследованиях предлагается даже более упрощенноеобъяснение генезиса революционного терроризма, чем в советской историческойлитературе. Так, РА. Городницкий объяснял создание эсеровских террористическихорганизаций следующим образом: «Углубившиеся противоречия между идейнымизапросами общества и политикой государства, игнорировавшей объективныепотребности в реформах, привели к ужесточению протеста со стороны революционеров,побудили их применять крайние методы противодействия. Радикалами былипродолжены традиции народовольческого террора 1870-1880-х годов».
Другаятенденция, вызванная пресыщением господства схематизма в советскойисториографической традиции, выразилась в позитивистском походе к построениюработ. Главным становилось фактическое содержание. Особенно наглядно этопроявилось в соответствующих главах учебного пособия «История политическихпартий России», статьях энциклопедии «Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века», в монографии РА. Городницкого «Боевая организация партиисоциалистов-революционеров в 1901-1911 гг.» и др.
Попыткуперейти к цивилизационному подходу в интерпретации истории эсеровского движенияпредпринял М.И Леонов. Внутренний конфликт России начала XX в. он видел внесовместимости двух культурологических моделей: агрессивного технологическогобытия европейски образованной части общества и космологического бытиятрадиционалистских низов. С точки зрения М.И. Леонова, эсеры, в отличие отсоциал-демократов, предлагали путь развития на основе традиционной,восточно-христианской земледельческой модели. «Устойчивая традиция двухмодификаций социализма, — писал он, — не случайна, в России сосуществовали двекультуры: традиционная космоцентрическая (крестьянская) и утверждавшаясятехнологическая промышленно-городская (индустриальная). Марксисты мечтали осоциалистическом обществе чисто индустриальном, основанном на рафинированныхтенденциях промышленной капиталистической культуры, в которой нет места ниявлениям земледельческой цивилизации, ни массовому представителю ее — крестьянину. Российский крестьянский социализм в изначальном виде пыталсясмоделировать будущее на основе некапиталистических структур земледельческойцивилизации; он основывался на вере в исключительную самобытность России,возможность благодаря нерасчлененному патриархальному крестьянству и общинеприйти к социализму, минуя капитализм. Нравственный императив, протест противнеравенства, эксплуатации решительно преобладал над объективным анализомдействительности; приговор существующему строю, так же, как и капитализму,выносился с точки зрения несоответствия разуму, справедливости, идеалу.Эсеровский социализм был синтезом концептуальной сути крестьянского социализмаА.И. Герцена — Н.Г. Чернышевского и эволюционно-реформистского марксизмабернштейнианской интерпретации». Однако такой трактовке противоречило увлечениенеонародников террористическими методами борьбы. Сам по себе терроризм,предполагавший определенную оторванность боевиков от массового движения, плохокоррелировался с восточно-христианской системой ценностей. Это противоречиеразрешалось пересмотром функционального назначения терактов. Эсеровскийтерроризм рассматривался М.И. Леоновым как компонент массовой революционнойработы. Он не противопоставлялся широкому общественному движению, а определялсяв качестве его индикатора. Характеризуя специфическую тактикусоциалистов-революционеров, М.И. Леонов писал: «Особая роль в повышенииреволюционного настроения масс, приобщении их к политической деятельности напримере самопожертвования героя отводилась террору. Террористические покушения,по мысли эсеров, ослабляли, устрашали, дезорганизовывали, сдерживали произволправительства, воспитывали в массах умение бороться. Много говорилось о слияниииндивидуального террора и массового движения».
По-видимому,многие положения своей теории М.И. Леонов заимствовал из трудов М. Хильдермайера,который еще в 1970-е годы предложил аналогичное объяснение смысла эсеровскогодвижения. Как и немецкий историк, он связывал терроризм с интеллигентскоймировоззренческой парадигмой, что вступало в противоречие с утверждением оприверженности эсеров к земледельческой, крестьянской культуре. Впрочем, длясамого М. Хильдермайера, не разделявшего идею о социально-классовойдетерминации генезиса терроризма такого противоречия не существовало. Но дляМ.И. Леонова эта доминанта являлась определяющей. Поэтому он критиковал М. Хильдермайераза неточность в определении классового состава ПСР, доказывал еепреимущественно крестьянскую социальную базу и тем снимал указанноепротиворечие хильдермайеровской теории. Таким образом, получалось, чтотеррористическую деятельность осуществляло главным образом интеллигентскоекрыло партии, тогда как крестьянские партайные массы тяготели к иным формамборьбы. Подобный концептуальный эклектизм являлся следствием совмещенияэлементов цивилизацион-ного и формационно-классового подходов.
Несмотряна попытку М.И. Леонова посмотреть на историю ПСР через призму цивилизационногоподхода, по-прежнему в отечественной историографии революционного терроризмапреобладает принцип «объяснения», а не «понимания» материала. Герменевтическийанализ, дешифровка текстов с учетом ментального контекста, распространенные взападной историографии, в отечественной науке пока не получили широкогораспространения. Одно из редких исключений представляет исследованиесеми-осферы революционного подполья М. Могильнера.
Снашей точки зрения, атеистическое мировоззрение и западническое воспитание большинствалидеров эсеровского движения не позволяет судить о ПСР как о партиивосточно-христианских традиционалистов. Возможно, эсеры и играли такую роль, ноне осознавали собственного предназначения.
Такимобразом, М.И. Леонов окончательно отказался от советского стереотипапротивопоставления тактики терроризма и вооруженного восстания. Теракты началаXX в. осуществлялись в фарватере курса на всеобщее восстание. «Подтвердивустоявшееся представление о грядущей революции, как «демократической и в известнойстепени политической», писал М.И. Леонов о социалистах-революционерах, — они выдвинули лозунг пропаганды всей программы целиком, «расширения нетолько политического, но и социального содержания надвигающейсяреволюции», призвали к вооружению всех членов партии и народа, слияниюборьбы в городе и деревне, индивидуального террора и массовых выступлений, к«прямому захвату земли по предварительному сговору», к привлечениюармии на сторону революции, к согласованию усилий всех сил освободительногодвижения и прекращению «братоубийственной войны» между социалистами.Лозунг «Вооруженное восстание» заполонял в те дни страницы партийныхизданий, им заканчивались прокламации ЦК, местных организаций,«братств». При этом, подобно большевикам, лидеры эсеров бичевали меньшевистскую«Искру», поскольку та игнорировала пропаганду технической подготовкивосстания. Так же, как большевики, они старательно внедряли мысль овзаимообусловленности политической и технической подготовки восстания».Действительно, эсеры не только говорили, но и создавали боевые дружины,участвовавшие затем в вооруженных столкновениях, закупали оружие за границей,затратив на его приобретение за 1904-1905 гг. от 400 до 500 тыс. рублей толькоиз кассы Центрального комитета.
Необходимоотметить, что все доводы за и против наличия у эсеров тактической установки навооруженное восстание исходят из рассмотрения ПСР как некой законсервированнойво времени организации, при этом игнорируется историческая динамика ееразвития. Партия эсеров периодически выдвигала лозунг восстания и вновь снималаего, что зависело от сопутствующих обстоятельств. После 9 января враждебностьрежима народам России предстала столь очевидным фактом, что лозунг восстаниябыл немедленно поднят на щит. После 17 октября, когда возникла перспективасоздания конституционного государства, призыв к восстанию был снят. Кроме того,внутри партии не существовало единства мнений. Петербургский комитет послеиздания Манифеста 17 октября был против восстания, а Московский — отстаивалнеобходимость его проведения. Таким образом, следует признать, что лозунгвосстания, конечно, существовал в эсеровской среде, но не всегда и не при любыхусловиях считался актуальным.
Всоветской историографии зигзаги эсеровских политических установок объяснялисьмелкобуржуазной природой эсеров, для которой свойственны колебания в сторонукак буржуазии, так и пролетариата. В постсоветские годы принципиально иныхпопыток объяснения тактической неустойчивости ПСР не предпринималось. М.ИЛеонов представил палитру идейно теоретических расхождений внутри эсеровскогодвижения, свидетельствующую о том, что к террористической тактике апеллировалалишь часть социалистов-революционеров. Отношение к терроризму со стороны эсеровне было константным, корректируясь в зависимости от преобладания в партии тойили иной группы. «В процессе самоопределения, — писал исследователь, — возниклотри разветвления. За ними закрепились названия «северных эсеров» (Союзсоциалистов-революционеров, наиболее видными деятелями которого были А.А. Аргунов,СИ. Барыков, В.Н. Переверзев, М.Ф. Селюк), «южных эсеров» (Партиясоциалистов-революционеров во главе с В.А. Вознесенским, И.А. Дьяковым, М.М. Мельниковым,А.О. Сы-цянко), а также Рабочей партии политического освобождения России(РППОР) во главе с Л.М. Клячко, А.О. Бонч-Осмоловским, А.П. Кудрявцевым. Именно«Союз», который настойчиво подчеркивал идейное родство с «Народной волей»,выступал с пропагандой террора, «приближался скорее к организациям старогоконспиративного образца». «Партия» эсеров, несмотря на то, что ее составлялидовольно разноликие элементы, более всего отошла от идей традиционногонародничества, удалив из своего программного заявления упоминание об идейнойсвязи с ним и о терроре, чем вызвала недовольство остальных эсеров, как вРоссии, так и в эмиграции.
ИдеологиРППОР в своей программной брошюре «Свобода» уклонились от изложения социальнойконцепции, анализа социально-экономического положения России, разорвали связьмежду борьбой за политическую свободу, на первоочередной необходимости которойони настаивали, и борьбой за экономические преобразования и за социализм. Средисредств достижения политической свободы они на первое место ставили террор.Эмигрантские народнические организации (Аграрно-социалистическая лига, Союзрусских социалистов-революционеров) и теоретики, группирующиеся вокруг журнала«Русское богатство», искали выход на путях модернизации концепции такихавторитетных народников-экономистов, как В.П. Воронцов, Н.Ф. Даниельсон,посредством оплодотворения ее неомарксистскими трактовками «ревизионистов»,«оппортунистов», теоретиков и практиков «новой волны», в том числе Ф. Герца, Э.Давида, Э. Вандервельда».
Возможно,более оправданом было бы деление не на четыре, а на два направления. Рабочаяпартия политического освобождения России имела общность позиций с Севернымсоюзом социалистов-революционеров, Южная партия социалистов-революционеров — сэмигрантскими группировками. Поэтому Н. Ерофеев и Г. Аноприева писали осуществовании двух течений в эсеровском движении. «Представителей левого крылахарактеризовала преданность народовольческой традиции. Они акцентироваливнимание на революционной работе среди интеллигенции и городских рабочих,скептически смотрели на работу в крестьянстве, большое значение придавалитеррору, являлись сторонниками принципа централизма в организации партии,первостепенную роль в деле создания партии отводили печатному органу.Представители правого крыла проявляли большую тягу к марксизму исоциал-демократии, однако, в отличие от последних, признавали вполне возможнойреволюционную работу в деревне, считали, что сохранившаяся земская общинаоблегчит усвоение крестьянами социалистической идеи, занимали осторожнуюпозицию в отношении к террору, в организационном же вопросе отдавалипредпочтение федеративному принципу. Из-за имевшихся разногласий, слабых связейдруг с другом, переговоры об объединении между южными эсерами и северными(Союзом социалистов-революционеров) велись, но они протекали очень вяло, иположительный их итог был проблематичен». Таким образом, вопрос отеррористической тактике был краеугольным камнем в российскомпартстроительстве.
Исследователи,акцентирующие внимание на терроризме и деятельности БО, отводили ведущую роль вобразовании ПСР Российской политической партии освобождения России. М.И. Леоноводним из первых попытался применить к изучению революционного терроризмастатистические методы. Посредством их привлечения пересматривается тезис обэсеровской БО как руководящей силе всего террористического движения в России.По рассчетам М.И. Леонова, в террористической деятельности было задействованолишь 1,5-2% социалистов-революционеров. Террористические настроения, полагалМ.И. Леонов, преобладали в верхах партии вплоть до 1907 г., после чегобольшинство в партии социалистовреволюционеров дистанцировалось от прежнейтактической линии. Таким образом, упадок терроризма, согласно М.И. Леонову, неявлялся прямым последствием разоблачения Е.Ф. Азефа, будучи состоявшимся фактомеще до азефовского скандала. В целом же эсеровский терроризм преподносился имкак нечто инородное по отношению к крестьянской природе Партиисоциалистов-революционеров.
Впостсоветское время М.И. Леонов отказался от прежнего отождествления аграрныхтеррористов с анархистами. Вместе с тем общий характер выводов остался прежним.Автор подчеркивал тенденцию трансформации аграрного террора в практикуэкспроприации, ничем не отличающуюся от уголовного грабежа. Данная оценка вцелом стала доминирующей в постсоветской литературе, освещавшей проблемуаграрного террора.
Действительно,такой взгляд имеет под собой серьезные фактические основания. Не случайно однимиз противников экономического террора являлся ГА. Гершуни, которого отнюдь незаботила так называемая буржуазная мораль. С его точки зрения, партия должнабыла бороться с «эксами» не потому, что признавала неприкосновенность частнойсобственности, а потому, что эти акты «разрушают и развращают нашиорганизации, унижают революцию и ослабляют ее силы». Эсеры не гнушались ивымогательством. Любой гражданин, причисляемый к классу эксплуататоров, могполучить записку от местного комитета ПСР, к примеру, такого содержания:«Рабочая организация партии социалистов-революционеров в Белостоке требует отВас немедленно пожертвовать… семьдесят пять рублей… Организацияпредупреждает, что в случае, если Вы не передадите эту сумму, она приметсуровые меры против Вас и Ваше дело будет передано в Боевой отряд».
Переосмыслениюпрежних выводов способствовало также издание в отечественной печати трудовлидеров террористического движения, зарубежных историков, представителейрусского зарубежья. Складывание многопартийной системы в России в 1990-е годыпослужило импульсом к изучению партийности начала XX века. Партиитеррористического направления стали рассматриваться не автономно и не в рамкахистории РСДРП(б), а в контексте партийно-политической системы России. Согласнопреобладающей в исследованиях последних лет трехчленной классификации(консервативные, либеральные и социалистические партии) эсеры, максималисты ианархисты оказались в одном лагере с большевиками. В некоторых работах, как,например, в кандидатской диссертации О.А. Че-ремных«Революционно-демократический фронт в годы первой российской революции1905-1907 гг.», акцент был сделан на совместной, в том числе боевойдеятельности российских организаций левого толка. В рецензии на изданную подредакцией А.И. Зевелева книгу «История политических партий России» А.И. Уткинотмечал, что при параллельном рассмотрении истории эсеров, анархистов ибольшевиков обнаруживается немало общего в тактике партий.
Впостсоветский период получила развитие тема «изнанки революции». Оборотнойстороной индивидуального террора определялась люмпенизация революционногоподполья. Участие в нем уголовников, психически неуравновешенных личностей,несовершеннолетних дискредитировало саму революцию. «Изнанка» террорапреподносилась в качестве его имманентного содержания. Утверждаласьизоморфность политического терроризма с тривиальной уголовщиной. Так, А. Гейфманссылалась на характерный для начала XX века анекдот:
- Когда убийца становится революционером?
- Когда с браунингом в руке он грабит банк.
- А когда революционер становится убийцей?
- В том же случае.
Применениев отечественной историографии революционного терроризма в России подходов,апробированных прежде в западной исторической литературе, связано с именем О.В.Будницкого. Он, по существу, первым среди российских историков приступил кразработке этой темы в качестве самостоятельного, а не опосредованного в связис изучением той или иной партии сюжета. Его внимание привлекли, главнымобразом, не столько описательная канва терактов, сколько идеологические,психологические и этические стороны террористической борьбы. С одной стороны,
О.В.Будницкий солидаризировался с мнением А. Гейфман о том, что ни одна из российскихоппозиционных партий не выступила на деле против терроризма, а с другой вотличие от американской исследовательницы, он не склонен усматривать ханжескоепротиворечие между теорией и практикой революционеров. О.В. Будницкийубедительно доказывает, что на уровне идеологии ни одна из революционных партийвовсе не отвергала террористической тактики в принципе. «Проблема политическогоубийства, — писал он в главе, посвященной отношению к терроризму российскойсоциал-демократии, — была для Ленина лишь вопросом целесообразности. В этомотношении он был законным наследником революционной традиции, достойный вклад вкоторую внесли и полуобразованный фанатик Нечаев, и рафинированный«европеец» Плеханов».
Всвоих исследованиях О.В. Будницкий развивает популярную среди западныхисториков теорию о суицидальной мотивации поведения террористов. Для многих изних, полагает историк, участие в террористической борьбе объяснялось тягой ксмерти. Не решаясь покончить самоубийством, в том числе и по религиозныммотивам (ведь христианство расценивает самоубийство как грех), они нашли длясебя такой нестандартный способ рассчитаться с жизнью, да еще громко хлопнувпри этом дверью.
Ктеррористической деятельности проявляли повышенную склонность лица, вытесненныена периферию правового поля в существовавшей государственной системе. О.В. Будницкийиллюстрирует это положение на примерах широкого представительства втеррористических организациях женщин и евреев. По-видимому, при разработкеавтором обеих сюжетных линий не обошлось без влияния трудов западных авторов, впервом случае — Э. Найт, во втором — Н. Нэймарка. Женщины составляли третьучастников Боевой организации эсеров, а некоторые максималистские илианархистские террористические группы были почти полностью кооптированы изевреев. Данный феномен автор объясняет крайней, при отсутствии легальныхсредств, формой борьбы за эмансипацию соответственно женской части общества иеврейского населения.
Традиционныйтезис советской историографии о неэффективности террористической тактики вреволюционной борьбе опровергает О.В. Будницкий. Террористические актыдействительно оказывали воздействие на политику царского правительства. Вчастности, следствием такого влияния автор считает политическую оттепель П.Д. Святополка-Мирского,наступившую после убийства его предшественника на посту министра внутренних делВ.К. Плеве. Существенно повысило эффективность терактов в сравнении снародовольческой эпохой использование динамитов. Тенденция, приведшая киспользованию современными террористами пластиковых взрывчаток ирадиоуправляемых ракет, отмечается О.В. Будницким уже применительно к началу XXвека. Уже эсеры пытались взять на вооружение передовые достижениявоенно-инженерной мысли, позволившей бы, по словам В.М. Чернова, вести ужеборьбу «в воздухе и под водой».
Какиеже контртеррористические мероприятия О.В. Будницкий считал наиболееэффективными? Являясь сторонником модели гражданского общества, довольнопредосудительно историк относится к «столыпинскому кровопусканию». «Вследствиевведения военно-полевой скорострельной юстиции, — полагает он, — подрывалосьсамо понятие законности и государственности..., а сумма насилия в обществедостигла критического предела». Основу для терроризма, считает О.В. Будницкий,подорвали не репрессивные меры, а гражданское реформирование. «Реформы, хотя изапоздалые, — писал он, — позволили общественному недовольству найти легальныепути для своего выражения; возможности самореализации помимо власти инезависимо от нее заметно возросли». Возможно, на характере оценокисследователя сказалось в данном случае значительная историческая удаленностьрассматриваемых событий. Ответом же на современный теракт 11 сентября 2003 г.должны были, по его мнению, стать отнюдь не реформы, а действия государства, неограниченные релятивистскими сентенциями.
ОценкиО.В. Будницким феномена терроризма в исторической ретроспективе и применительнок сегодняшнему дню, по сути, противоположны друг к другу. В преамбуле к своеймонографии «Терроризм в российском освободительной движении» он декларируетнамерение воздержаться от однозначных суждений в отношении террористов.«Очевидно, что подход к объяснению исторических явлений с позиций уголовногокодекса, — замечает автор, — вряд ли поможет что-либо в них понять». Но кактолько прогремел теракт 11 сентября, О.В. Будницкий провозгласил о том, что эрапостмодернизма, выраженного в релятивистском отношении к подобным действиям, сэтого момента завершена. Терроризм есть однозначное зло, без какого бы то нибыло сослагательного направления. «Очевидно, — говорил он в заключение докладана историко-политологическом семинаре Фонда развития политического центризма, — что можно смотреть на предмет с разных сторон. Разумеется, терроризм — явлениеисторическое и как таковое подлежит толкованию. Историк обязан объяснить(точнее, попытаться понять и объяснить) мотивы, которые двигали террористами,многие из которых лично отнюдь не были монстрами и убивали, как им казалось, извполне благородных побуждений. Однако понять не значит оправдать. Нравственныйрелятивизм не доводил до добра ни одно общество. Отнестись «спониманием» в конце концов можно ведь к любому убийце. Убийства же из«политической целесообразности» относятся к числу наиболееотвратительных. Это и есть постмодернизм, который умер 11 сентября».
Расширениюобъема фактических знаний способствовало открытие доступа к архивным фондам,публикация источников, связанных с деятельностью террористических организаций.
Широкийпласт закрытых прежде архивных источников по истории эсеровского терроризма вводитсяв научный оборот в трудах РА, Город-ницкого и К.Н. Морозова. Терроризм стал уРА Городницкого предметом статистического анализа. Приводимые данныереконструировали облик Боевой организации эсеров по половому, возрастному,сословному, образовательному составу. Причем некоторые из цифр противоречилисложившимся в историографии представлениям. Вопреки мнению о смертельнойопасности деятельности террористов, РА. Городницкий указывал, что присовершении терактов за все время существования БО погиб лишь один человек.Тезису о ее сектантском характере противоречили цифры значительного оттока изорганизации. Эсеровскую БО в момент своего членства в ней покинули по разнымпричинам 23 человека, что составляло четверть всего состава. Воспетый вреволюционной традиции героизм террористов сочетался на практике с проявлениямималодушия. Пятая часть всех арестованных боевиков либо предоставлялаоткровенные показания полиции, либо подавала прошения о помиловании. Впротиворечии с популярной в настоящее время теорией о психопатологическойпарадигме терроризма Р.А. Городницкий отмечал, что в момент членства в БО ниодин из ее участников психическими болезнями не страдал. Лишь пребывая втюремном заключении, лишились рассудка трое боевиков.
Вместес тем Р.А. Городницкий оговаривается, что покончили жизнь самоубийством 10человек, принадлежавших к Боевой организации. Но не свидетельствует ли высокаядинамика самоубийств по меньшей мере о психической аномальности? Статистикаразвенчивает и ореол эсеровской БО как наиболее эффективной из террористическихгрупп революционеров. Процент совершенных ею боевых операций был крайне низок,даже по сравнению с другими структурами ПСР, не говоря уже о максималистах ианархистах. За десять лет своего существования эсеровская БО смогла успешноосуществить лишь четыре террористических акта: против министра внутренних делД.С. Сипягина, уфимского губернатора Н.М. Богдановича, министра внутренних делВ.К. Плеве и великого князя Сергея Александровича. Еще при двух состоявшихсяпокушениях намеченные жертвы — харьковский губернатор И.М. Оболенский имосковский генерал-губернатор Ф.В. Дубасов — остались живы. Правда, Р.А. Городницкийоговаривался, что эффективность работы БО определялась не столько числомтерактов, сколько самим фактором угрозы правительству. Но очевидно, чтодесятилетняя деятельность Боевой организации не соответствовала как финансовымзатратам, так и статусу в революционном движении. Р.А. Городницкийсолидаризировался с мнением, что основной причиной заката эпохи терроризмастала не контртеррористическая деятельность полиции, а «грязь предательстваАзефа». После азефовского скандала к руководству ПСР пришли люди, однозначнорешившие отказаться от террористической тактики. Однако, оговаривается РА.Городницкий, их отказ мотивировался не этическими соображениями, а политическойконъюнктурой. Боевая организация для новой эсеровской партии представляласьинородным телом, чем и было продиктовано решение о ее роспуске в апреле 1911 г.РА. Городницкий предложил принципиально новый подход к рассмотрению проблемывзаимоотношений ЦК ПСР и Боевой Организации. Он доказывал, что определенныйавтономизм БО полностью соответствовал уставным принципам построения партии ибыл практически оправдан.
ПервоначальноБО возникла как частная инициативная группа ГА. Гершуни, не получавшаяоднозначного одобрения и покровительства партийного руководства. В первое времясвоего существования БО не получала денег от ЦК, и более того, нередки былислучаи, когда финансы, пожертвованные для БО, шли на общепартийные нужды. РА.Городницкий опровергал превратившийся в клише тезис об отсутствии партийногоконтроля за деятельностью БО, указывая, что представители ЦК входили внепосредственное руководство Боевой организации. «Очень легко оступиться исделать вывод об изначальной обособленности БО от партийных учреждений, о еекаком-то «надпартийном» характере, — писал исследователь. -Приконкретном же анализе получается другая картина. Сам Гершуни, один изотцов-основателей ПСР, был авторитетнейшим членом ЦК. В ЦК 1902г. входил такжеАзеф, прекрасно осведомленный почти о всех делах БО. Был членом ЦК и Крафт — помощник Гершуни №1. Думается, что члены ЦК Брешко-Брешковская и Чернов такжене могли пожаловаться на плохую осведомленность в сфере боевых мероприятий ПСР.То есть получается, что почти весь состав ЦК и был реальным руководителемтеррористической кампании, разворачивавшейся в России в 1902-1903гг.».
Говоряо конфликтах между БО и ЦК ПСР, отечественные историки, как правило,становились на сторону последнего, обвиняя боевиков в снобизме, в созданиинездоровой обстановки внутри партии. Конфликт заключался в онтологическомразличии деятельности, а отсюда в различном восприятии жизни: цекистыразрабатывали руководящие директивы, а боевики рисковали жизнью. Исходя изданной моральной антитезы внутрипартийной жизни ПСР, Р.А. Городницкий писал: «Вконечном итоге, что мешало любому члену ЦК пойти поработать в БО (для этого нетребовалось быть обязательно исполнителем террористических актов) и развеятьэтот, казавшийся непростительным, дух обособления? Чем рисковал член ЦК, идя вБО? Безусловно, в случае ареста ему грозила бы по меньшей мере каторга, а ненесколько месяцев заключения с последующей ссылкой. Но если у цекистов не былорешимости «пострадать», то от них никто и не требовал этого. Тольковедь тогда бесчестно и нелепо было требовать от рядовых членов БО, которые,вступая в организацию, шли на смерть, того, чтобы они тщательно штудироваликниги и брошюры по земельному вопросу и, таким образом, не отставали отобщепартийных задач. Однако члены ЦК не желали вникнуть в психологию боевиков,их интересовало одно: насколько БО подчиняется любым распоряжениям ЦК. Есличлен ЦК находил малейшее проявление самостоятельности мысли у члена БО, то егораздражению не было предела. В отличие от эгалитарных принципов «Народнойволи», где каждый был и теоретик и бомбометатель, в БО существовало строгоераспределение функций и иерархическая струкура подчиненности: «Уже в процессеподготовки к первым покушениям была выработана структура БО, которая оказаласьоптимальной и за все время эсеровского террора изменению не подвергалась. БОделилась на три части: первая, так называемые холуи, — люди, которые занималисьсобственно наружным наблюдением за намеченными к уничтожению лицами; они жили вполной нищете и работали с напряжением, немыслимым в какой-либо другой областидел партии. Вторую часть составляли химические группы, занимавшиесяизготовлением взрывчатых веществ и снаряжением бомб; их материальное положениебыло средним, они могли позволить себе существовать в условиях конспирации. И,наконец, третью, весьма немногочисленную, группу составляли лица, жившие набарских ролях. Они организовывали и координировали работу двух остальных частейорганизации. Само собой разумеется, что образ жизни этих людей был достаточноширок. В последней группе состояло обычно три-четыре человека. Думается, что вцелом такая постановка боевого дела была близка к идеальной в том смысле, чтогарантировала успех намеченных предприятий. Сплачивала БО единая воля, персонифицированнаяв Азефе». Впрочем, и после выхода в свет исследования РА. Городницкогокардинального пересмотра взглядов на взаимоотношения ЦК ПСР и БО вотечественной историографии не произошло. В монографии К.Н. Морозова по историиПСР 1907-1914 гг., автор критикует новационный подход своего оппонента в данномвопросе.
Белымпятном в историографии революционного терроризма долгое время оставалсяпостазефовский период эсеровской боевой о деятельности 1909-1911 гг.Первопроходцем в разработке этой темы выступил К.Н. Морозов. Многих историковввели в заблуждение директивы эсеровского ЦК и II съезда ПСР о приостановлениитеррора. Но практического значения, как это иллюстрирует К.Н. Морозов, онипочти не имели.
Авангардомтеррористических сил по-прежнему считается ПСР. Самоидентификация неонародниковкак «социалистов-революционеров» объяснялась стремлением дистанцироваться и отнародничества, ставшего к тому времени синонимом умеренности, и отсоциал-демократии, также воздерживавшихся от террористической деятельности.Видный исследователь неонароднического движения Н.Д. Ерофеев писал: «В условияхсмены этапов в российском освободительном движении, перехода приоритета в немот разночинцев к пролетариату популярность народовольчества, ориентировавшегосяпреимущественно на террористическую борьбу одиночек и заговоры интеллигентскихорганизаций, быстро таяла. Все менее привлекательным становилось и самоназвание «народоволец». При таких обстоятельствах и обратилисьреволюционные народнические элементы к названию «социалист-революционер».Новым названием они, во-первых, хотели дистанцировать себя, с одной стороны, отнародовольцев и либеральных народников с их теориями «малых дел», а сдругой — от социал-демократов, которые, по их мнению, в своем увлечениипролетариатом забывали о крестьянстве и якобы игнорировали политическую борьбу,являлись в своей сущности не революционерами, а эволюционистами. Во-вторых, онибыли намерены продолжать традиции революционного народничества 70-х годов, длякоторого исходной посылкой была идея массового революционного движения исоциальной народной революции».
Вотечественной литературе ПСР по-прежнему обвиняли в противоположных грехах,хотя признание одного из них, означало отрицание другого. С одной стороны, оПСР говорили как о заговорщической, бланкистской организации, подчеркивали ееконспиративный характер. С другой, заявляли, что это была аморфная организация,в которой преобладали центробежные тенденции. Но если партиясоциалистов-революционеров была аморфным формированием, она не могла бытьзаговорщической. М.И. Леонов писал: «Отсутствие демократических свобод вызывалонелегальный (в редкие моменты полулегальный) характер действий революционеров ипредопределяло явно выраженную организационную ранжированность с элементамизаговорщичества». На следующей странице своего исследования он продолжал:«Сравнительно с большевистской установкой на монолитную партию, делающуюреволюцию, организация эсеров была более рыхлой». Впрочем, в исследованияхзападных историков присутствовали подобные же противоречия. Так, М. Хильдермайерписал об эсерах как об интеллигентской заговорщической организации и вместе стем приходил к заключению, что в силу своей организационной слабости ПСР нельзяназывать партией в собственном смысле слова, и определял ее как нечто среднеемежду партией и социальным движением.
Представлениеоб эсерах как о заговорщической, и по преимуществу террористической, партиипротиворечили исследования организации печатного дела в ПСР. Согласно картине,нарисованной М.И. Леоновым, она была весьма обширной: «Почти все губернские инекоторые уездные комитеты имели свои типографии. Только за 1906г. их былоарестовано 26. Многие прокламации издавались тиражом в тысячи, порой десяткитысяч экземпляров, а важнейшие общепартийные («Манифест ко всему Российскомукрестьянству» (июль 1905г.), «К партийным организациям» (июль 1906г.) — в100-150 тыс. экземпляров. Типографии крупных организаций выпускали листовкипериодически, указывая порядковый номер и тираж. Суммарное количество листовокза 1905-1907 гг. исчислялось скорее миллионами экземпляров. Издавали листовки ибратства. Свои газеты были почти у всех областных комитетов. Всего выявлено 196повременных партийных и околопартийных периодических изданий, из них 152 — местных организаций. Это не исчерпывающие данные. По ориентировочной оценкеН.А. Рубакина, эсеры за годы революции выпустили не менее 24 млн экземпляровкниг. Для сравнения: социал-демократы издали не менее 26 млн экземпляров. Вноябре 1905г. был образован «Союз издателей с.-р.», в который вошли крупныеиздательства: «Молодая Россия», «Новое товарищество», «Земля и воля»,«Сеятель», «Народная мысль», «В. Распопов». Легальная литературараспространялась через широкую сеть книжных складов и магазинов. Высокаяпечатная активность является свидетельством ориентации партии на массовоедвижение.
Впостсоветское время отечественные историки, занимавшиеся эсеровскойпроблематикой, пришли к выводу, что деятельность БО не корректно было быэкстраполировать на ПСР в целом, так же, как и образ эсера-боевика,представленный в творчестве Б.Д. Савинкова, не следует переносить на партийныемассы. М.И. Леонов подчеркивал, что в терроре было задействовано лишь 1,5-2%членов эсеровской партии. А.Ф. Жуков предлагал статистические выкладки,согласно которым в 1905 г. эсерами был совершен 51 теракт. Д.Б. Павловнасчитывал 59 предприятий такого рода.
Детализируяпозицию ПСР, М.И. Леонов, Р.А. Городницкий, К.Н. Морозов и др. указывали, чтосреди эсеровского руководства имелись как сторонники усиления террористическойборьбы, так и противники, были периоды, когда эсеровский ЦК поощрял террор икогда вводил на него табу. Таким образом, место индивидуального террора втактике ПСР не являлось неизменной величиной.
Впрочем,не все историки в постсоветский период разделяют данную позицию. К.В. Гусев,как в своих ранних трудах, так и в 1990-е годы по-прежнему отстаивал мнение,что индивидуальный террор занимал первостепенное положение в тактике ПСР. Болеетого, когда маховик террора был запущен, террористическая деятельностьпревратилась в самодовлеющее средство, функционирующее по своим законам. Дажекогда у эсеровского ЦК возникло намерение ее приостановить, это завершилосьбезрезультатно. Действительно, для точки зрения К.В. Гусева имелись серьезныеоснования. Тот факт, что в историографии 1980-1990-х годов преобладал взгляд натеррор как подчиненное средство в тактике ПСР, еще не означает, что данноемнение априори более правильно, чем трактовка советских авторов более раннеговремени. Вопреки программным документам, ставившим эсеровский террор вподчиненное положение, для многих эсеров он являлся не только главным, а пороюи единственно возможным методом борьбы и даже превращался в самоцель. Посвидетельству Е.К. Брешко-
Брешковской,в ПСР шла молодежь на условиях участия исключительно в террористическойдеятельности, оставаясь равнодушной к любой другой форме работы. И.П. Каляевзаявлял: «Социалист-революционер без бомбы уже не социалист-революционер». Б.В.Савинков вообще договорился до того, что не сможет не продолжать террор и послереволюции, при установлении социализма, борясь уже с социалистической системой.
Восстановитьсоциальный портрет анархистского террориста удалось В.Д. Ермакову. За основусвоих расчетов он взял формальные биографические данные 300 анархистов из числаполиткаторжан и ссыльно-переселенцев. Итоговый вывод автора сводился кследующей характеристике: «Человек, считавший себя представителем анархизма в1905-1907 гг., выглядел приблизительно так: мужчина, неквалифицированныйрабочий, еврей по национальности, с низшим или домашним образованием, ввозрасте примерно 18 лет с довольно неустойчивыми политическими взглядами».
Ведущимна настоящее время специалистом по изучению анархистского терроризма являетсяВ.В. Кривенький. Террористическим формам борьбы и экспроприациям, по егооценке, отдавали предпочтение все направления анархизма. Именно анархистскийтерроризм в наибольшей степени отличала тенденция трансформации в уголовщину.«Наряду с отдельными героическими эпизодами борьбы, — утверждал В.В. Кривенький,- в движении все больше процветали уродливые отклонения — убийства изудальства, грабежи с целью обогащения и наживы. Значительная часть анархистовпредпринимала подобные акции по личной инициативе, не согласуя их с решениямиорганизаций или съездов». Всероссийскую известность приобрели такиеанархистские теракты, как ранение Нисаном Фарбером текстильного фабриканта А. Каганаза «неуступчивость в отношении стачечников», подрыв им же ценой собственнойжизни полицейского участка в Белостоке, бомбометание, устроенное польскойчернознамен-ной группой «Интернационал» в банковской конторе в Варшаве иресторане «Бристоль», ограбление казначейства в г. Думети Тифлисской губерниина сумму 250 тыс. рублей и др. Только у анархистов, отмечает В.В. Кри-венький,вопреки характерной для революционеров этики партийной солидарности,фиксируются инциденты поножовщины и перестрелки друг с другом. Такого родаконфликты происходили на почве отнюдь не идейных разногласий, а разделаполученных от грабежей средств.
Попыткуконтекстуализировать анархистский терроризм в созданной революцией 1905-1907гг. семиосфере «всеобщего боевизма» предпринимает И.О. Трубачев. Авторутверждает, что количество жертв от анархистских терактов существеннопревосходит все другие партии. Каждый анархист являлся потенциальным боевиком.Специфику анархистского терроризма И.О. Трубачев видит в его направленности нена отдельных представителей власти, а буржуазного строя в целом. Анархистысовершали нападения на полицейские патрули (в крупных анархистских центрахгородовые стояли на посту под защитой солдат), устраивали буржуазии взрывы вкафе — «обжорке» и театрах, ибо пролетарии такого рода учреждения не посещают,нападали на буржуазные семьи (например, убийство сына владельца булочной),бросали бомбы в трамваи и поезда, продолжавшие работать во время забастовок, ит.п. Жертвой анархистских терактов становился главным образом обыватель, а некрупный сановник, столп реакции. В этом отношении изучение феноменаанархистского терроризма более актуально для современной эпохи, чем, к примеру,эсеровского. Теракты новейшего времени, так же, как и анархистские в начале XXв., не имеют персонифицированной цели, будучи направлены против обезличенныхмасс.
Другуюспецифическую особенность анархистских терактов И.О. Трубачев видит в ихспонтанности. Предотвратить же «безмотивное» попущение охранным службам гораздосложнее, чем разработанную операцию. Просчитать действия «безмотивника»фактически невозможно. «Вместе с характерным выбором мишеней, — указывает И.О. Трубачев,- терроризм, исповедуемый анархистами, отличался и особой мотивацией действий.Так как анархисты не признавали организованные политические объединения и воглаву угла ставили свободное развитие личности, то они чаще, чем приверженцыдругих революционных направлений, совершали теракты по личной инициативе,спонтанно, используя любой подходящий случай, не советуясь и не отчитываясь передкакими-либо местными анархистскими лидерами».
ЕслиВ.В. Кривенький приводил факты единения анархистов с другими революционнымипартиями, то И.О. Трубачев указывал на гораздо большую близость их куголовникам, нежели к революционерам. При столкновениях в тюрьме междуполитическими и уголовными, анархисты часто предпочитали поддерживатьпоследних. «Анархисты, отбывшие тюремное заключение, — пояснял И.О. Трубачевидейные основы их альянса с уголовным миром, — часто занимались агитацией средиуголовников, считая, что антиправительственной борьбе очень поможет то, чтоубийцы и воры, пошедшие на преступление по эгоистическим мотивам, объявят себяреволюционерами и будут совершать те же поступки во имя освобождения пролетариата».
В работах СВ. Тютюкина, В.В. Шелохаева, М.И. Леонова и др. былопересмотрено соотношение роли большевиков и эсеров в вооруженных восстанияхреволюции 1905-1907 гг. Так, кардинально различалась с советскойисториографической традицией предложенная М.И. Леоновым интерпретациядекабрьского восстании в Москве: «Члены Московского комитета эсеров командовалибоевыми дружинами, возводили баррикады, участвовали в сражениях, кое-кто быллегко ранен (например, В.В. Руднев -«Бабкин»). Эсеры участвовали ввооруженных выступлениях во многих местах Москвы; активнее всего — на Пресне,где почти все дружины были эсеровскими и командовали ими эсеры.«Душою» восстания был М.И. Соколов — «Медведь», в скоромбудущем практический лидер максималистов. Его приказания выполнялисьбеспрекословно и с энтузиазмом. Видную роль играл также «сотенный начальникбоевых дружин, единственный из рабочих Трехгорной мануфактуры революционер-профессионалэсер B.C. Морозов. Командовали дружинами рабочиеэсеры И.М. Куклев, Н.Н. Иванов, П.М. Тюльпин, С.Н. Дмитриев, И.С. Чернов и др.Выделялись активностью женщины-эсерки: А.С. Быкова — «разведчица боевойдружины», Е.С. Старостина, Д.К. Абрилова, И.И. Комисарова». Напротив,говоря о роли социал-демократической партии, СВ. Тютюкин и В.В. Шелохаевзаявляли: «ЦК РСДРП непосредственно не руководил восстанием в Москве». С нимисолидаризировался М.И. Леонов: «Документально подтверждаемых решений ЦК о грядущеммосковском восстании исследователи не имеют. Если бы они существовали, то нетсомнений, что за столько лет армия историков их бы обнаружила. 12-17 декабря, вдни, когда проходило восстание в Москве, Харькове, Ростове-на-Дону и в другихместах В.И. Ленин и остальные члены ЦК, а также видные функционеры находились вбезопасной Финляндии на партийной таммерфорской конференции. В Москве(Харькове, Ростове-на-Дону и т. д.) остались представители «второго» или«третьего» эшелона партийной иерархии». Данные выводы позволяют заключить отеррористическом по преимуществу формате революции 1905-1907 годов.
Традиционныйвывод советской историографии гласил о безрезультатности революционнойтеррористической деятельности в широкой исторической перспективе. Уже в постсоветскоевремя К.В. Гусев писал: «Однако ничто не оправдывает индивидуальный террор каксредство политической борьбы. Тактика индивидуального террора несет на себепечать авантюризма. И историческую обреченность этого явления подтвердилатактика индивидуального террора в России. При внешней эффективности онапоказала свою беспомощность в качестве средства решения политических задач...».
Впротиворечии с данным выводом оказалась информация, собранная М.И. Леоновым,И.М. Пушкаревой и др. исследователями. Угроза террора, действительно,дезорганизовывала работу властей.
Внароде формировался культ террориста-мученика. И.М. Пушкарева констатировала:«Люди содрогались от разрывов бомб террористов, но пока на брусчатых мостовыхпросыхала кровь, в обществе проявлялись симпатии и сострадание (вот вампарадокс!) не столько к жертвам, сколько к погибшими или арестованнымтеррористам. Организаторы политического террора, истерзанные сомнениями вправильности избранного пути, с удивлением отмечали, что, например, послеубийства в июне 1904 г. министра внутренних дел В.К. Плеве в их боевуюорганизацию разными путями стали поступать «многочисленные денежныепожертвования», люди предлагали свои услуги для организации«террорной работы». Даже надзиратель тюремной камеры, где сиделарестованный ранее Гершуни, рассуждая о покушении на Плеве, связывал этособытие с возможным вскоре объявлением конституции в России и учреждениемГосударственной Думы».
Крупныесуммы эсерам передавали: известный судовладелец Н.Е. Мешков, миллионер Н.Е. Парамонов,представители богатейших купеческих семей Высоцких, Гавронских, Зензиновых,Фондаминских, писатели Н.А. Рубакин и A.M. Горький (считавший себя ницшеанцем,«буревестник революции» первоначально делал ставку на эсеров, а не на РСДРП),и, наконец, японцы и американцы. Подход М.И. Леонова и И.М. Пушкаревойпротиворечил сложившейся советской историографической традиции, трактовавшейиндивидуальный террор эсеров как крайне неэффективный метод борьбы.
Терроризмиграл существенную роль в партийном финансировании. Если М.И. Леонов считалглавным источником финансовых поступлений ПСР членские взносы, то, по мнениюН.Д. Ерофеева, они складывались, прежде всего, из пожертвований иэкспроприации. Согласно исследованию И.М. Пушкаревой, эти пожертвования шли восновном на эсеровский терроризм, нашедший сочувствие (как это нипарадоксально) среди некоторых русских миллионеров.
Опытборьбы с международным терроризмом свидетельствует, что длительное и успешноефункционирование террористических организаций внутри страны возможно лишь приопределенной их поддержке извне. Не случайно, что США в целях искоренениявнутреннего терроризма предпринимает внешнюю экспансию. Применительно крусскому революционному терроризму начала XX в. эта модель объяснения такжедействует. Д.Б. Павлов и С.А. Петров в статье «Японские деньги и русскаяреволюция» частично приоткрывают завесу над внешними источниками финансированиятеррористических групп эсеров и большевиков.
Важнейшейвехой развития постсоветской историографии российского революционноготерроризма стало издание сборника «Индивидуальный политический террор в России.ХГХ-начало XX в.». Традиционный тезис советских историков об оторванноститеррористов от широких общественных слоев подвергся в нем пересмотру.Симптоматично, что, в отличие от сборников советского времени, он не имелединой концептуальной заданности, и зачастую суждения разных авторов по однойпроблеме были противоположны. В большинстве публикаций затрагивалась проблема оморальной стороне террористического акта. Характерно, что в работах советскоговремени революционный терроризм осуждался не по причине аморальности, а в силунецелесообразности. Общим лейтмотивом исследований 1990-х годов было признаниесубстанционального отличия террориста-эсера и террориста наших дней, романтикав первом случае и прагматика во втором.
Справедливозамечали М.И. Леонов и Н.М. Пушкарева, что без соответствующей поддержки вобществе терроризм не стал бы столь популярным методом борьбы. Нравственнаямотивация к теракту усматривалась в «явно выраженной отчужденности от властизначительной части общества, которая не только считает действия террористовморально оправданными, но и приветствует их, поддерживает материально».Сообщалось о значительных денежных пожертвованиях в пользу террористов.Всеобщее сочувствие у интеллигенции, даже в консервативных кругах, встретилиизвестия об убийствах таких столпов реакции, как Н.П. Боголепов, Д.С. Си-пягин,К.В. Плеве. Даже Л.Н. Толстой, как указывает Н.М. Пушкарева, признавал убийствоД.С. Сипягина «целесообразным». В целом же и М.И. Леонов, и Н.М. Пушкаревасолидаризировались в мнении, что распространение революционного терроризма вРоссии стало ответом на авторитарную политику царизма. Напротив, проведениеправительством реформ стало, по их оценке, основой для угасаниятеррористического движения. «Индивидуальный политический террор, — поясняласвою мысль Н.М. Пушкарева, — являлся не только средством борьбы революционеров,но и средством социальной защиты. Любой террор не может быть оправдан с нравственно-этическойточки зрения, но он возникал из общественной психологии масс, из эмоций людейзадавленных, вынужденных идти на ответный протест, на выраженное в формеиндивидуального политического террора возмущение, способное, по их мнению,уничтожить сам источник бедствий».
Такиевыводы исследователей отражали доминировавшие в середине 1990-х годов вроссийском обществе идейные мотивы осуждения авторитарных режимов. Пристолкновении с реальным, а не книжным терроризмом, захлестнувшим Россию по мереразрастания чеченского конфликта, оценочные характеристики в историографиипринципиально изменились.
Другойавтор сборника самарский историк А.В. Сыпченко утверждал, что даже народныесоциалисты, традиционно определяемые в качестве принципиальных противников терроризма,относились к нему не столь уж негативно. Лидер эсеров А.В. Пешехонов не толькосчитал террористические способы борьбы допустимыми, но и лично содействовалбоевой деятельности эсеров. Подводя итог своему исследованию об отношениинародных социалистов к революционному терроризму, А.В. Сыпченко писал:«Первоначально непосредственные предшественники энесов (группапублицистов-неонародников, сформировавшаяся вокруг журнала «Русское богатство»)вслед за эсерами придавали террору важное значение в подъеме общественногонастроения и развитии массовой борьбы. Симпатизируя террористическим средствамборьбы, они оказывали определенное содействие БО ПСР. В период первой русскойреволюции народные социалисты сочувственно относились к террору как к допустимомусредству борьбы против той правительственной системы, которою он был порожден,однако исключали его из собственного арсенала. Предпочтение мирной тактики — логическое звено их концепции. После поражения революции 1905-1907 гг.,разоблачения «азефовщины» и убийства П.А. Столыпина энесы пришли к полномуотрицанию террора как допустимого средства политической борьбы. В основе этойпозиции лежали идеи гуманизма, нравственности и морали, ставшие важнейшимикомпонентами социально-политической концепции народных социалистов».
Развитиереволюционного терроризма в провинции реконструировал по материалам Смоленскойгубернии И.А. Кипров. Автор приходит к выводу, что увлечение терактамипровинциальной интеллигенции было значительно выше, нежели в столичных городах.Данное положение он объясняет затянувшимся в регионах процессом дифференциацииобщей леворадикальной массы по партиям. Революционный терроризм в провинциибыл, по его оценке, лишен какой-либо партийной и политической окраски.
Вдругой статье, помещенной в сборнике «Индивидуальный политический террор вРоссии. ХГХ-начало XX в.», украинскими историками А.В. Дубовиком и А. Вл.Дубовиком приводились факты анархистского терроризма в одном из главных центрованархизма Екатеринославле. По мнению авторов, многие из приписанных анархистамтерактов не имели к ним отношения. Порою чалены анархо-коммунистической группыдаже заступались за подвергавшихся ограблению со стороны экспроприаторов мелкихремесленников и лавочников. В одном случае дело дошло до перестрелки между анархистоми промышлявшими экспроприаторством безработными социал-демократами. Впрочем,такого рода оговорки авторов не опровергали общего вывода об анархистах какглавной террористической силе в регионе.
Фактическина нулевом уровне долгое время находилась в отечественной историографии темареволюционного терроризма со стороны польских национальных партий. Исследованияв этом направлении велись главным образом польскими историками. Однако взглядыпоследних, как правило, не отличались беспристрастностью. Прослеживались явныесимпатии к террористам, ведущим борьбу за национальное освобождение страны.Такого рода публикации на фоне роста движения «Солидарность» вызывалисоответствующие исторические ассоциации. Царский и коммунистический режимы вобоих случаях представляли Россию.
Используязнания польского языка, Н.Д. Постников попытался в ряде своих статей восполнитьсоответствующий историографический пробел. В терроризме польских партий, в томчисле социалистического лагеря, против русской администрации он обнаруживал нетолько мотивы национальной мести, но и русофобии. Н.Д. Постниковпродемонстрировал трансформацию в процессе террористической борьбысоциалистической идеологии ППС в шовинистическую. Террористическое насилиепротив российской власти вызывало восторженную поддержку в польском обществе. Ввоодушевлении поляков терактами исследователь видит латентный комплекс страхаперед государственной машиной подавления.
Каки в предшествовавшее время, выходит значительное число работ провинциальныхисториков, посвященных отдельным аспектам истории местных террористическихгрупп: А.Л. Афанасьева, А.И. Еремина, М.В. Идельсон (ее работа о Летучем боевомотряде Северной области была написана еще в 1988 г., но увидела свет лишь в1992 г., после смерти автора), Т. Камалова, И.В. Капитонова, В.И. Королева,П.З. Курусканова, СВ. Ма-карчука, И.В. Нарского, Н.И. Плотникова и др.
Наиболееважные фрагменты истории террористических организаций и биографии их лидеровбыли представлены в ряде учебных и справочных изданий, посвященных политическимпартиям России. В отличие от публикаций такого рода в советское время, авторыакцентировали внимание не на концептуальных обобщениях, а на детальнойреконструкции фактической канвы революционного терроризма.
Наконец,складывающаяся система рыночных отношений также не могла не отразиться наисторическом творчестве. В условиях рынка к литературе применяют критерий нетолько научности, но и рентабельности. Книги же о терроризме и провокаторахвызывали неизменно большой спрос у не относящейся к когорте историковчитательской аудитории. Данная тенденция может привести к упрощению оценок,отказу от теоретических обобщений, к романтизации истории.
Явлениемвремени стала публикация популярных книг по истории российского терроризма.Автор одной из них П.А. Кошель тематически связывает ее с рассмотрением историинаказаний в России, объединяя, таким образом, как единосущные феноменыгосударственный террор и индивидуальный политический терроризм. Первые терактыфиксируются им еще в Древней Руси, а убийство князя Бориса и Глебапреподносится в качестве изоморфного явления с убийством П.А. Столыпина. Всоответствии с духом времени любая террористическая деятельность оцениваетсяавтором как однозначное зло. Он пишет о «черной славе» революционных террористов,таких как Г.А. Гершуни. Наряду с прочими сомнительными в своей достоверностиутверждениями в книге присутствует и тезис о том, что российскиетеррористические организации целиком финансировались Японией и США.
Одеятельности провокаторов в оппозиционных политических партиях появилосьзначительное число исследований, заставляющих пересмотреть традиционные оценки.Взаимоотношения охранки и революционных террористических организаций всегдапредставляли как борьбу двух крайне антагонистических сил. В силу практикииндивидуального террора особый интерес для Департамента полиции представлялоэсеровское движение. Отталкиваясь от материалов, опубликованных сотрудникамиохранки А.И. Спиридовичем и Л.П. Меньшиковым, приобретает все большуюпопулярность, на первый взгляд, казалось бы, парадоксальная версия, чтоистинным создателем ПСР являлся не кто иной, как именно Департамент полиции. С1880-х годов в полиции сложилось убеждение, сформулированное начальникомособого отдела Г.П. Судейкиным, что чем больше режим боится революционеров, тембольше будет полагаться на полицию, чей престиж и соответственно масштабыфинансирования при такой ситуации возрастают. А поскольку правительство виделоглавную угрозу собственной безопасности в терроризме, то полиция и стремилась преувеличитьего размах, тайно поддерживая некоторые террористические группы. Созданиеэсеровской Боевой организации позволяло охранке взять под свой контроль всепрежде многочисленные, разрозненные и непредсказуемые террористические группы.Материалы дела Е.Ф. Азефа свидетельствуют, что охранка вела и собственнуюполитическую игру. В последнее время получила распространение концепция,трактующая охранку в качестве особой структуры, стремящейся к политическойвласти.
Нетривиальнуюверсию о решающей роли Департамента полиции в создании ПСР как ударнойтеррористической силы представил А.И. Еремин. Но при этом он умалчивает отрудах израильской исследовательницы Н. Шлейфман, отстаивавшей аналогичнуюточку зрения.
Азефовщинапредопределила формирование стереотипа о том, что провокаторством были зараженыпреимущественно террористические организации. Приоритет деятельности охранкиусматривался в вербовке своих агентов среди социалистов-революционеров. Однакоопубликованные в 1990-е годы статистические данные по внедрению агентов охранкив революционные партии позволяют поставить под сомнение тезис о провокатор-ствекак исключительно «эсеровской болезни». Так, в январе 1914 г. из 42 секретныхсотрудников московского охранного отделения, 20 состояло в РСДРП и только 5 вПСР. Другое дело, что террористы, в отличие от массовиков, однозначно преступаязакон, были более уязвимы в случаях доносительства.
Подъемсоциального статуса государственных спецслужб в общественном сознании в конце1990 — начале 2000-х годов отразился в публикации ряда трудов и даже целыхиздательских серий, посвященных истории охранного ведомства в России.Деятельность же охранки включала в себя проведение контртеррористическихопераций.
Признаннымспециалистом по изучению истории деятельности Департамента полиции являетсяЗ.И. Перегудова. Правда, она в своих исследованиях сосредоточивала внимание нена борьбе охранки с террористами, а на структурных принципах и нормативахосуществления политического розыска. Впрочем, ряд ее ценных замечаний позволяетболее детализировано посмотреть на контртеррористические операции Департаментаполиции. В частности, З.И. Перегудова обращала внимание, что на борьбе стеррористическими организациями, к которым относились партии эсеров,максималистов и анархо-коммунистов, специализировался 2-й отдел Департамента,тогда как социал-демократами и оппозиционными профсоюзами занималисьсоответственно 3-й и 4-й отделы. В общем, напугав правительство своимитерактами, эсеры приняли на себя основной удар репрессий и в некотором родесмогли отвести его от социал-демократов, представлявшихся властям менееопасными.
Вконтексте современной практики проверки регистрации граждан, интересенописанный З.И. Перегудовой опыт деятельности учрежденных Департаментом полициирегистрационных бюро. Им вменялось в обязанности проверка жителей в местах«высочайшего проезда», установление личностей и выявление их благонадежности. В1907 г. ежедневно проверялось от 6 до 12 тысяч паспортов. В ходе проверокобнаруживались не только подложные паспорта, но также оружие и взрывчатыевещества. Наблюдение велось буквально везде: на вокзалах, в буфетах,парикмахерских, туалетах. Сотрудникам регистрационных бюро предписывалосьобращать внимание на встречи, переодевания, смену костюмов, читаемуюлитературу, мозоли на руках и т.п. Профессионализм работы регистрационных бюробыл значительно выше, чем у аналогичных структур МВД Российской Федерации.
Онеобходимости изучения опыта борьбы с терроризмом в Российской Империи сталиговорить и сотрудники российских правоохранительных служб. Такой призыв звучал,в частности, в выступлениях на совместном российско-американском семинаре,организованном РАН в сотрудничестве с Национальными академиями США,«Высокотехнологический терроризм». «В Содружестве Независимых Государств правоохранительныеорганы почти не используют опыт спецслужб Российской империи, который былнаработан ими в борьбе с терроризмом до 1917 года», — констатировал в своемвыступлении старший инспектор Антитеррористического центра СНГ Д.М. Алексеенко.Этот позитивный опыт антитеррористической деятельности докладчик аккумулировалв виде трех составляющих: 1) внедрение агентуры в революционные организации ивербовка в них провокаторов; 2) контроль основных информационных потоковпосредством отлаженного механизма перлюстрации; 3) военно-полевые суды длягражданских лиц. Однако, не являясь, как правило, профессиональными историками,сотрудники правоохранительных ведомств, оперируя историческим материалом,зачастую допускают некоторые неточности или некорректные суждения. «Терроризмдля многих казался простым и понятным, наиболее рациональным и даже гуманнымсредством, а террористическая революция — более демократичной и даже гуманной.В самом деле — или тысячи жертв массовой революции, или точно нанесенный ударпо конкретным виновникам народным страданий». В действительности ни одна изполитических партий не использовала террористическую тактику по гуманнымсоображениям. Теракты рассматривались не как антитеза, а как составнойкомпонент «массовой революции». Весьма упрощенной представляется и следующаятрактовка: «Применение взрывных устройств объективно приводило к гибли нетолько «приговоренных к смерти» революционерами, но и охранников, адъютантов,кучеров и случайных прохожих, что считалось тяжким грехом даже средиреволюционеров, веровавших в Бога. Это давало полиции как моральную, так ирелигиозную основу для вербовки и перевербовки богобоязненных революционеров».Но ни одного факта вербовки провокаторов на основании религиозной мотивацииисторической науке не известно. Впрочем, такого рода погрешности лишьсвидетельствуют о необходимости привлечения к теоретической разработке вправоохранительных ведомствах профессиональных историков.
Призывпреодолеть обезличенное восприятие истории привел к появлению работ, написанныхв жанре исторического портрета по биографиям видных представителейтеррористического движения: М.А. Спиридоновой, Е.Ф. Азефа, Б.В. Савинкова, Г.А.Гершуни и др. По поводу оценок личностей руководителей БО происходиланепрекращающаяся дискуссия. Правда, популярная среди западных историковметодика психоанализа так и не получила распространения в России. Исключениесоставляет статья О.В. Будницкого, в которой автор поставил вопрос о наличиипсихопатологических мотивов деятельности эсеров-террористов.
Следуетотметить тенденцию превращения биографических исследований в панегирики, едвали не в апологетику террористической деятельности. Авторы, получая заказ отиздательских компаний, стремились доказать значимость исследуемых фигур.Поэтому критика если и присутствует, то весьма умеренного характера, изучаемыеполитические деятели изображены как незаурядные во всех отношениях люди. И.Д. Кипровпридавал черты мифологической героизации ряду эсеровских террористов второгозвена: СВ. Балмашеву, М.И. Швейцеру, ГА. Ривкину. К.В. Гусев писал о МА.Спиридоновой как об «эсеровской богородице». Конечно, он оговаривался, чтобогородицей она была для социалистов-революционеров, но представленный имидеализированный образ только аргументировал оценку эсеров. Само по себеопределение террористки-убийцы, женщины, не ставшей матерью, в качествебогородицы является подменой не только исторического, но иморально-нравственного свойства.
Помнению А.И. Еремина, особенно выдающаяся роль в организации революционноготерроризма в России принадлежала М.Р. Гоцу. «Гоц,-писал он, — был идейнымвдохновителем эсеровского террора и пользовался в партиисоциалистов-революционеров (ПСР) непререкаемым авторитетом. Вплоть до 1905г. онисполнял функции представителя Боевой организации партии и ее ЦК за границей,был соредактором центрального органа «Революционная Россия», членомлитературной и транспортной комиссии, Заграничного комитета ПСР… Ни односколько-нибудь заметное эсеровское дело тех лет не прошло без его воздействия».Р.А. Городницкий также подчеркивал значение М.Р. Гоца как организаторатеррористической деятельности ПСР в период ее становления. Впоследствии,полагал он, вся полнота власти перешла к Е.Ф. Азефу. «Надо заметить, — констатировал историк, — что в 1903-1905 гг. положение Азефа в ЦК ПСР былоцентральным. М.Г. Гоц был прикован к постели и только раздавал директивы, Азефже был самым деятельным членом партии. Его роль в организации всей работы ПСРпосле ареста Гершуни была глобальной. Вышло так, что ЦК фактически пересталсуществовать в России — все его члены были арестованы. Азеф остался почти одини своими собственными силами восстановил ЦК, причем одновременно создав наразвалинах БО времен Гершуни крепкую, сплоченную организацию, смогшую добитьсяуспеха в устранении центральных фигур правительственного аппарата».
Излидеров ПСР фигуры руководителей БО в постсоветской историографии оказалисьнаиболее дискуссионными.
Полемикавозникла по вопросу определения морального облика Г.А. Гершуни. Традиционнойтрактовке были свойственны определенная мистификация его образа, рассмотрениеего как некого гения революции, образцового революционера-профессионала, рыцарятеррора. Но ряд исследователей указывали, что существующая традиция оценки Г.А.Гершуни есть мифологема из арсенала эсеровской агитации, преследующая цельпредставить своих боевиков в качестве героев без морального изъяна.
Образцомпартийного подхода явилась статья В.М. Зензинова «Гершуни — глава БО» В нейутверждалось, что Г.А. Гершуни «принимал личное участие во всех террористическихактах, делил весь риск и ответственность с непосредственными исполнителямитеррористических покушений, вкладывая в эти дела весь свой высокий таланторганизатора, и на всем оставлял печать своего романтического идеализма. И — что, быть может, было всего важнее — эта печать его морального благородства ичистоты чувствовалась на всех этих страшных и трагических выступлениях». В.М. Зензиновувторили иные лидеры партии. В.М. Чернов: «Гершуни заменить было некем. Это былчеловек необыкновенной революционной интуиции». Он признавался, что толькоодному Гершуни был готов безоговорочно уступить роль партийного лидера. В Н. Фигнер:«Широкий ум, организаторский талант и сильная воля, несомненно, расчищалиГершуни дорогу на верхи партии. Но за этими качествами стояло нечто другое, чтосообщало ему великий нравственный авторитет. Это был аскетизм, физический идуховный. Для него революционное дело было не одно из многих дел в жизни и дажене главное дело — это было единственное его дело». Е.С. Созонов: «Какойогромной величиной, каким человеком во всех отношениях казался мне ГригорийГершуни! Он мне казался почти воплощением того, чем человек должен быть — ибудет через сотни лет».
Другиереволюционные соратники считали Гершуни «ловцом душ и сравнивали его сМефистофилем, на чьем лице играла ироническая улыбка и чьи глаза проникалипрямо в душу». Находясь в рамках установленного стереотипа, М.И. Леонов писал:«Г.А. Гершуни, основатель партии эсеров и Боевой организации, единственный членЦК, сочетавший способности трибуна, публициста и организатора, пользовалсяисключительным авторитетом в партии. Его уму, стальной воле, хладнокровию,умению сплотить вокруг себя единомышленников отдавали дань уважения такие асыполицейского сыска, как СВ. Зубатов и А.И. Спиридович, которые верили даже вгипнотическое воздействие Гершуни на молодежь. Убежденный террорист, он уделялмного внимания делу пропаганды, агитации и организации масс, хотя недоверие ксобственным силам массового движения было свойственно ему со времени отхода откультурнической деятельности в конце 90-х годов. Он писал умно и образно. Поскладу мышления Г.А. Гершуни был тактиком. Стратегические, теоретическиевопросы занимали его меньше, в дискуссиях по таким проблемам он участия непринимал, о каких-то концептуальных его разработках нам не известно. Возможноиз всего руководства Г.А. Гершуни имел наибольшие шансы стать вождем партии.Однако заточение в крепости, а затем каторга подорвали его здоровье. Когда онвырвался на свободу, силы его были на исходе». Однако, Р.А. Городницкий подвергсомнению корректность данных оценок. Он осуществил подборку материалов,развенчивающих романтический образ Гершуни. Правда, автор столь увлексякритикой, что она приобрела у него черты пасквиля. Р.А. Городницкий обвинял Г.А.Гершуни в нарушении революционной этики: во время пребывания в заключении,когда тот обращался к властям с прошением о помиловании; на суде, где террористотрицал свою принадлежность к ПСР; по отношению к товарищам, которых лидерБоевой организации готов был предать для спасения собственной жизни, и т.п.Автор подверг сомнению высокие моральные качества Г.А. Гершуни, полагая, чтооснову его характера составляли «хитрость, расчетливость, никогда его непокидавшие, сильная склонность к рекламе, большое честолюбие игипертрофированное самолюбие, очень большая склонность к «позе» и«фразе», большая предприимчивость и энергия, беззастенчивость ввыборе средств, окрыляемая уверенность: «ничего! вывернусь! и никто ничегоне узнает!» — очень большая доля бесстыдства, хотя, быть может, и меньшая,сравнительно с Азефом». РА. Городницкий отвергал и организаторские способностиГ.А. Гершуни: «Говорят, что Гершуни был хорошим организатором. Это не совсемтак. Он был хитрым и ловким дипломатом в сношениях с людьми, но что касаетсяпрактической организации дел самих предприятий, то тут он обнаруживаетпоразительную слабость и какую-то мелодраматичность». Но ведь самую лестнуюхарактеристику талантов Г.А. Гершуни давали не только идеологи партии, которыхможно было обвинить в умышленной лакировке его образа, но и враги. Жандармскийгенерал А.И. Спиридович писал: «Убежденный террорист, умный, хитрый, с железнойволей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной,легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот,сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и краткая убедительная речьпокоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников». С нимсоглашался руководитель московского охранного отделения СВ. Зубатов: «Гершунибыл художник в деле террора и мог действовать по вдохновению, без чьей-либосанкции и помощи, надобности в которых, кроме одного случая (за элементарностьюего), совершенно не представлялось». Вызывает сомнение и репрезентативностькритики. Для обоснования собственной позиции Р.А. Городницкий использовалтолько один источник — мемуары М.М. Мельникова, достоверность которых априориставил вне сомнения. «И так, — заключал исследователь, — в эсеровских кругах,безусловно, превалировало положительное отношение к Гершуни. Нельзя сказать,что оно не имело под собой никаких оснований. Большие организаторскиеспособности Гершуни проявил во всех делах общепартийной направленности. Вконечном итоге, и в террористической практике нельзя не отметить его некоторыхреволюционных достоинств — он лично сопровождал террористов фактически до местапокушений, своей энергией вдохновляя их, заставляя подавить сомнения, ежели ониимелись. Но объективного рассмотрения фигуры Гершуни в источниках, исходящих изэсеровской среды, мы практически не находим. Имя Гершуни было табуировано отвсяческой критики, и мемуаристы, повинуясь негласному, но железному принципупартийной дисциплины, не приоткрывали завесу над истинной физиономией Гершуни.Эсеры видели в Гершуни, прежде всего, одного из авторитетных лидеров ПСР,руководителя БО, не наделенного никакими пороками, и мало-помалу Гершуни ужепри жизни превратился в символ партийной чистоты и мощи. Сам Гершуни, конечно,только способствовал созданию подобного имиджа в глазах окружающих. Результатомподобного некритического отношения к Гершуни стало вольное или невольноесокрытие фактов из его биографии, замалчивание его многих ошибок и промашек,особенно в деле управления БО. Если у кого и появлялись сомнения в правильностипоступков Гершуни — то люди предпочитали их или подавлять в себе, или невысказывать в открытую, опасаясь дискредитации самих эсеровских догм, невыносить сор из избы. Единственным исключением в этом бесконечном ряду являетсяМ.М. Мельников, чьи воспоминания имеют огромную историческую ценность. Сразуоговоримся, что, доверяя Мельникову на уровне фактов, ибо считаем егобезусловно искренним, правдивым человеком, мы осторожно, а в отдельных случаяхи негативно, относимся к его концепциям. Мемуары Мельникова абсолютно не быливведены в научный оборот, поэтому следует подробно остановиться на тойхарактеристике Гершуни, которая в них дана, тем более что создавались этивоспоминания человеком крайне наблюдательным и вплотную знавшим Гершуни напротяжении многих лет». При этом большинство других, хорошо известныхисточников, расходящихся с оценками, предложенными М.М. Мельниковым,отвергались. Между тем М.М. Мельников, имевший личную обиду на Гершуни, авозможно, и завидовавший ему, мог представлять события в искаженном свете.Впрочем, автор не посчитал возможным принять наиболее сенсационные утвержденияМ.М. Мельникова, в частности о связи с СВ. Зубатовым не только Е.Ф. Азефа, но исамого Г.А. Гершуни. Впрочем, говорить о первенстве РА. Городницкого висториографической демифологизации образа Г.А. Гершуни не вполне корректно. Взападной историографии такой пересмотр произошел несколько ранее. Так женекорректно выглядит утверждение о первенстве Р.Д. Городницкого в использованиимемуаров М.М. Мельникова, которые были известны историкам и прежде.
Крайненегативную оценку личности Г.А. Гершуни давал также О.А. Платонов. Но напозицию автора повлияли монархические симпатии. Являясь приверженцем монархии,он наделял ее врагов демоническими чертами. «Гершуни — деятель сродни Азефу,самый настоящий иезуит. Для достижения своих тайных целей он использовал любыесредства. Арестованный в феврале 1900 года по делу «Рабочей партииполитического освобождения в России», первый во всем признался и отпущенбез последствий. На следствии он представил себя этаким заблудшимевреем-идеалистом, работающим для блага своего народа. Однако, как показалидальнейшие события, это был один из самых страшных и циничных убийц».
Реанимировалисьвсе прежние подходы к личности Е.Ф. Азефа.
Впостсоветское время приверженцем интерпретации деятельности Е.Ф. Азефа какпровокатора-революционера, руководствовавшегося в каждом частном случаесоображениями материальной выгоды, выступал В. Жухрай.
Основныедоводы, предложенные А. Гейфман в доказательство теории об Е.Ф. Азефе какверном сотруднике охранного отделения, подверг критике СВ. Тютюкин.
Помнению Р.А. Городницкого, Е.Ф Азеф сделал для революции гораздо больше, чем дляохранки. «Не вдаваясь в мотивы, обусловливавшие поведение Азефа, — писал он, — отметим следующее. Вступив на пост руководителя БО, Азеф фактически занововоссоздал эту организацию, наладил динамитные мастерские и организовал в июле1904 г. убийство министра внутренних дел Плеве. В конце 1904 г. он направилбоевиков в Россию для осуществления многочисленных террористических актов и былкоординатором всей работы БО. Члены БО, главой которой являлся Азеф,осуществили убийство великого князя Сергея Александровича в Москве, и толькослучайность (гибель Швейцера) помешала им расправиться со всей верхушкойгосударственного аппарата России в начале 1905 г. в Петербурге. К разгрому БО вмарте 1905 г. Азеф фактически не имел касательства. Итак, за период с лета 1903г. по весну 1905 г. Азеф не произвел ни одной выдачи террористов. Азеф, будучив курсе всех боевых дел, фактически ничего не сообщал о них Департаментуполиции». Е.Ф. Азеф тяготился своей связью с полицией и искал способы от нееизбавиться, например, вынашивая план взорвать Охранное отделение.
Ещедальше шел OA.Платонов, отвергая какую бы то ни было игру Е.Ф. Азефа на руку полиции. Онутверждал, что Е.Ф. Азеф был изначально революционером, провокатором никогда неявлялся и оказался введен в охранку с согласия руководства ПСР длядезорганизации политического сыска, что ему успешно удавалось воплотить вжизнь. Потрясение Департамента полиции было гораздо сильнее, чем моральныйкризис революционной оппозиции, когда выяснилось, что его собственный агентруководил убийством привилегированных чиновников и чуть не убил царя.
Вопрекиустановленному клише нравственного и физического уродства Е.Ф. Азефа М.И. Леоновобнаруживал у него многочисленные таланты, позволяющие оценить его каквыдающегося человека: «Да, Евно Азеф не был красавцем. Но зато он был человекомсметливым, с хваткой памятью, великолепным психологом, умевшим подобрать ключ клюбому, кто ему нужен, и расположить к себе. Его уважали товарищи по ЦК,боготворили члены БО. Генерал Герасимов, человек умный, проницательный,недоверчивый, писал о большом удовлетворении от регулярных (два раза в неделю) многочасовыхбесед с Азефом, доверительных и товарищеских. Не прост, не примитивен был этотчеловек, прирожденный авантюрист, вероятно один из самых выдающихся, принесшийтак много горя и правым, и левым. Выходец из еврейских низов (сын бедногопортного), он с детства познал нищету и только благодаря беспредельномуупорству получил высшее образование. На партийных форумах он предпочиталотмалчиваться, посылая на трибуну, в случае необходимости, Б.В. Савинкова. Нокогда было нужно, он умел веско и основательно высказать свою точку зрения».Воззрения Е.Ф. Азефа М.И. Леонов идентифицировал с правым крылом в эсеровскомдвижении, сближая с кадетами. Действительно, Е.Ф. Азеф заявлял, что ему по путис эсерами только до ликвидации самодержавия, после чего он уйдет к либералам.Но вряд ли высказывания провокатора, ведшего двойную игру, можно априоривоспринимать искренними.
Очереднуюпопытку реабилитации Е.Ф. Азефа как преданного агента охранки предпринялжурналист В.Г. Джанибекян. Правда, его гипотеза базировалась фактическиисключительно на воспоминаниях А.В. Герасимова. Мемуары бывшего начальникаПетербургского охранного отделения Департамента полиции были дополненыэлементами художественного вымысла. Е.Ф. Азеф преподносился В.Г. Джанибекяном вкачестве «ангела-хранителя» П.А. Столыпина. Жизнь имевшего множество враговпремьер-министра не оборвалась значительно раньше только благодаря деятельности«лучшего агента Департамента полиции». Согласно В.Г. Джанибекяну, сам П.А. Столыпинсанкционировал курс «бережения» Е.Ф. Азефа, ради которого допускалось идти наедва ли не любые жертвы. Автор даже шел дальше А.В. Герасимова, реабилитируя«провокатора» не только по фактам деятельности, но и в моральном отношении. Онписал о джентльменском договоре между полицейским и революционером. Дажепресловутое стяжательство Е.Ф. Азефа объясняется не алчностью самого агента, ажеланием А.В. Герасимова создать тому финансовую основу на случай возможногопровала. В отличие от Е.Ф. Азефа, С. Рысс трактуется В.Г. Джанибекяномпреимущественно как революционер, нежели агент полиции. Впрочем, полицейскиечины, полагает исследователь, сами были замешаны в совершении террористическихактов. Убийство П.А. Столыпина преподносится им результатом заговора «трех» — Курлова — Кулябко — Спиридовича. В.Г. Джанибекян даже выдвигает предположение,что пуля Д. Богрова оказалась для премьер-министра не смертельной и тот былубит уже на больничной койке. В качестве основного источника своей теории автороперировал некой «серой тетрадью», представлявшей собой стенографические записибесед безымянного журналиста с П.Г Курловым, состоявшихся в период эмиграциипоследнего в Германии. В книге «Тайна гибели Столыпина» В.Г. Джанибекян поведалпоистине детективную историю обнаружения сенсационного источника. Следует лиговорить о репрезентативности основанных на такого рода документахгипотетических конструкций.
Специфическийисследовательский стиль В.Г. Джанибекяна, заключающийся в апелляции к некомуизвестному только ему источнику, хранителем которого он сам и является,раскрывается и в другой его книге «Провокаторы». На этот раз за основу быливзяты воспоминания старой революционерки Изабеллы Георгиевны Морозовой,работавшей, по утверждению автора, в специальной комиссии по разоблачениюсекретных сотрудников царской охранки и полиции. Ей приписывалось близкоезнакомство со многими лидерами российского революционного подполья, посвящениеедва ли не во все закулисные сферы политической борьбы. Причем И.Г. Морозова неограничивается характеристикой представителей большевистской партии, нопосвящает своего респондента и в обстоятельства дела Е.Ф. Азефа, и вподробности убийства П.А. Столыпина, дает описание колоритной внешности СЮ.Витте, будто бы неоднократно лицезрела премьера.
Ковсему прочему В.Г. Джанибекяном выдвигается теория о существовании у охранногоотделения особого плана по дискредитации терроризма в глазах руководствареволюционных партий. Было принято решение не ликвидировать обнаруженныетеррористические группы, а последовательно подрывать веру революционеров вперспективность самой террористической тактики. Вследствие внедрения в боевыеорганизации полицейских агентов те будут «работать, как машина на холостом ходус большим напряжением, но с низкими результатами. У боевиков должно появитьсяощущение, что они совершают нечеловеческие усилия, но все их попыткинаталкиваются на стену принятых полицией мер, которую, оказывается, преодолетьневозможно. Они поймут… от террора надо отказаться и распустить Боевуюорганизацию». Азефско-герасимовский план был одобрен самим П.А. Столыпиным. Поэтому плану, полагает В.Г. Джанибекян, премьер вел рискованную игру, выступая вкачестве приманки для террористов. Таким образом, смертельный исход дляпремьера был фактически неизбежен.
Распространенныйв историографии взгляд на историю терроризма через призму феномена азефовщинывел к существенному искажению общей картины деятельности охранки итеррористических организаций. Двойная игра Е.Ф. Азефа использовалась многимиисториками как аргумент бесперспективности методов борьбы с революционнымиорганизациями посредством внедрения в их состав секретных агентов. Болеевзвешенную оценку деятельности служб секретной агентуры Департамента полициидает З.И. Перегудова. Она справедливо замечает, что многие террористическиеорганизации были разгромлены именно благодаря сведениям агентов охранки. Да ифакт сотрудничества с Департаментом Е.Ф. Азефа розыскные органы сумелисохранять втайне в течение 16-летнего периода. По мнению З.И. Перегудовой, вдеятельности полиции по организации работы с секретной агентурой подъемычередовались спадами, что определялось изменениями в кадровом составеработников и обстановкой в стране.
Вцелом же после революции 1905-1907 гг. розыскная деятельность имела тенденцию ксвертыванию. Попытки ее реанимации предпринимались в периоды заведыванияДепартаментом полиции М.И. Трусевичем и П.И. Курловым. Политический розыск былфактически сведен на нет при руководстве Отдельным корпусом жандармов генераломВ.Ф. Джунковским, отвергавшим провокаторство по этическим соображениям.Некоторое его оживление происходит в 1915-1917 гг., когда революционныеорганизации выходят из подполья и наблюдение за ними существенно упрощается.
Специальнуюстатью Р.А. Городницкий посвятил анализу показаний Б.В. СавинковаСудебно-следственной комиссии ПСР, заседавшей по делу Е.Ф. Азефа. «В них, — пишет историк-архивист в нехарактерном для себя афористическом стиле, — голосСавинкова звучит как гимн умирающему террору, как лебединая песня боевогодвижения, как оправдание перед судом истории и немногих уцелевших, и навсегдаумолкнувших бунтовщиков. Показания Савинкова — последний в истории эсеровскоготеррора «панегирик» участникам безнадежной борьбы, слепцам и фанатикам — словомвсем тем, кто, по признанию Ивана Каляева, хотел свести свой идеал с неба своейдуши на землю». Последствия азефовского дела, полагает исследователь, могли быбыть для эсеровского терроризма не столь катастрофическими, вынесиСудебно-следственная комиссия несколько иной вердикт. РА. Городницкий высказалпредположение, что за кулисой комиссии стоял МА. Натансон, стремившийся занятьруководящее положение в партийной организации, для чего следовало оттеснить назадний план других членов ЦК, связанных с Е.Ф. Азефом, а соответственно и сБоевой организацией. Результатом работы Судебно-следственной комиссии, — пишетР.А. Городницкий, — стало то, что «партия эсеров с молчаливого одобрения ееруководства перестает практиковать центральный террор». Таким образом, истинным«гробовщиком» эсеровского терроризма оказывается вовсе не Е.Ф. Азеф, а М.А. Натансон.
Оспариваетверсию Р.А. Городницкого, упрекая того в подмене причины следствием, О.В. Будницкий.«На самом деле, — писал он, резюмируя критический разбор теории оппонента, — впрекращении «практики» центрального террора главную роль сыграли непроиски Баха или Натансона, а, как уже говорилось выше, разочарование иусталость общества от насилия, деморализация партии и, в этих условиях,постоянные неудачи попыток восстановить БО и предпринять нечто на практике.Разумеется, ничего странного не было и в том, что в Судебно-следственнуюкомиссию включили старых революционеров с незапятнанной репутацией, несвязанных с БО и прежним составом ЦК; их выводы об обособленности БО отобщепартийной деятельности, об особой, «цеховой» психологии террористов,о приоритете террора по сравнению с другими видами партийной работы трудно былооспорить». Расхождения между О.В. Будницким и Р.А. Городницким объяснимы вданном случае различием методологических подходов, соответственно применениеммакро — и микроисторических масштабов при выявлении причин отказа революционныхпартий от террористических методов борьбы.
Поутверждению К.Н. Морозова, в качестве жертв савинковской Боевой организациибыли выбраны Николай II, великий князь Николай Николаевич и П.А. Столыпин.Исследователь выдвигает нетривиальную гипотезу о том, что член эсеровской БОА.А. Петров, разоблаченный впоследствии как провокатор, подготавливалсяохранкой еще в 1909 г. на роль убийцы премьер-министра. Моделироваласьситуация, при которой подозреваемый в двойной игре секретный сотрудник,вооруженный браунингом и одетый в «адский жилет», должен был оказаться вМариинском театре, где присутствовал и П.А. Столыпин. Менее чем через два годаД.Г. Богров совершит покушение на жизнь премьера целиком по сценарию,составленному для А.А. Петрова. К.К. Морозов в деталях восстанавливает эпопеюпопыток реализации Боевой организации эсеров проектов «авиационного» и«подводного» покушения на Николая II. В рамках плана авиационного терактасоциалисты-революционеры пытались организовать сооружение сверхбыстроголетательного аппарата конструкции СИ. Бухало, развивавшего скорость 140 км вчас. Работа по его созданию, проводимая на территории Германии, былаприостановлена уже на стадии монтажа. Е.Ф. Азеф и Б.В. Савинков со своимзамыслом авиационного теракта по существу предвосхитили авианалет нанью-йоркские небоскребы 11 сентября.
Проектподводного покушения предусматривал создание в Лондоне сверхмалой подводнойлодки нового типа. Она должна была иметь следующие технические характеристики:длина -6 м, диаметр -2 м, водоизмещение — 11т, погружение — до 30 м, экипаж — 3чел., наличие динамома-шины, бензомотора и ручного двигателя. Обращениеэсеровских террористов к передовым достижениям научно-технического прогрессабыло, по оценке К.Н. Морозова, предопределено тремя факторами: 1) неудачами БОпри применении тактики бомбометания, к которой охранка уже смоглаприспособиться; 2) постановкой задачи теракта против императора; 3) угрозойразоблачения Е.Ф. Азефа и стремление того посредством убийства царя отвести отсебя подозрения в провокаторстве. В целом неудачи Б.В. Савинкова в намеренияхвосстановить прежнее значение БО и реабилитировать террористическую тактикуисследователь объясняет комплексом причин, выстроенных им в зависимости отстепени важности следующим образом.
«1.После революции 1905-1907 гг. в российском обществе (по крайней мере в тех егослоях, которые формировали общественное мнение) коренным образом изменилосьотношение к революционному насилию, в том числе к террору.
2.  После«дела Азефа» и «дела Петрова» общественное мнение (и даже в самой эсеровскойпартии) стало воспринимать террор как оборотную сторону провокации.
3.  Высокаястепень деморализации в революционных партиях, в том числе и в ПСР, разочарованиев терроре, усиление в руководстве ПСР антитеррористических настроений, невериев успех БО.
4.  Неблагоприятныеусловия кадрового комплектования БО, не сравнимые с предшествующими годами.
5.  Наличиево всех революционных партиях большого числа провокаторов, что создавалопредпосылки для их проникновения в БО.
6.  Невериев Савинкова как руководителя БО и его невысокий авторитет в различных кругахпартийной эмиграции.
7.  Финансовыетрудности».
Всвоем исследовании К.Н. Морозов реконструирует семиосферу по-стазефовскогосиндрома всеобщей подозрительности среди боевиков. Наряду с разоблачениямидействительных сотрудников охранки (Т. Цейтлин,
И.П.Кирюхин), имелись многочисленные случаи неоправданных обвинений впровокаторстве. Так, безосновательно заподозренные в провокации боевики ЭсфирьЛапина и Ян Бердо покончили жизнь самоубийством.
Впрочем,и после исследований В.А. Городницкого и К.Н. Морозова в историипостазефовского эсеровского терроризма остаются существенные лакуны. Абсолютнонеосвещенными являются попытки воссоздания Боевой организации эсеров в 1912и1914 гг. Вне внимания исследователей оказалась и организаторская деятельностьпо созданию альтернативной по отношению к савинковской БО террористическойструктуры группой «инициативного меньшинства» В.К. Агафонова и Я.Л.Юделевского.
Параллельмежду А.А. Петровым и Д.Г. Богровым проводит также С.А. Степанов. Он пишет обудивительном совпадении режиссуры покушения на П.А. Столыпина в 1911 г. иубийства начальника Петербургского охранного отделения С.Г. Карпова. Автор даетяркий психологический портрет А.А. Петрова, остававшегося прежде дляотечественной историографии в тени фигуры более знаменитого провокатора Е.Ф. Азефа.К сожалению, К.Н. Морозову, во время его работы над соответствующей статьей,книга СА. Степанова осталась не известной, что еще раз свидетельствует обактуальности исторического обобщения
Внаписанной им в соавторстве с Ч. Руудом книге «Фонтанка, 16» раскрываютсянекоторые аспекты вербовки Департаментом полиции провокаторов в среде террористов.Авторы акцентировали также внимание на феномене диссидентства в полицейскомведомстве. Ряд видных чинов Департамента полиции предоставлял революционерамимена многих тайных агентов. Такого рода сведения позволяют принципиальнопо-иному посмотреть на причину неудач царских властей в борьбе с терроризмом.
ЛичностьБ.В. Савинкова рассматривалась, как правило, через призму его произведений. М. Могильнерсравнивал произведенное ими впечатление на читающую Россию с выходом «Вех».«Безусловно, — писал он, -старый герой — общественный герой — не был способенстроить новую жизнь. Уже поверженный, он был окончательно добит с выходом всвет повести В. Ропшина «Конь бледный» («Русская мысль»,1909). Повесть эту вполне можно назвать литературными «Вехами», таккак эффект, произведенный «Конем бледным», количество читательскихоткликов и рецензий, а главное — глубина поставленных писателем проблем,сопоставимы с феноменом «Вех»».
Другойисследователь, М.И. Леонов, помещал Б.В. Савинкова, как и Е.Ф. Азефа, на правыйфланг эсеровского движения и определял как «либерала с бомбой». Вряд ли этооправданно. Б.В. Савинкова в меньшей степени, чем кого-либо из высшегоруководства ПСР, можно представить в образе кадета. М.И. Леонов сампротиворечил данному утверждению, говоря о безразличии Б.В. Савинкова кпрограммным дискуссиям. К.Н. Морозов также.подчеркивал политическуюиндифферентность Б.В. Савинкова, чуждость ему любой теоретической работы.
Предпринималасьпопытка рассмотрения Б.В. Савинкова в качестве экзистенциалиста, романтическогопоэта-бунтаря, восставшего против законов объективизации мещанского мира. Длянего, согласно данной интерпретации, более важна была не идея, а бунт противсистемы как таковой, в любом ее обличий. А.Г. Дугин описывал психологическоесостояние Б.В. Савинкова после убийства губернатора, когда террористапреследуют видения, что губернатор жив и его требуется убивать вновь и вновь,бесконечно пребывая в состоянии борьбы с самовосстанавливающейся «системой».«Служителя Системы разрывает взрывом. Радостно и покорно, жертвенно ипрекрасно, торжествующе убийца сдается палачам. Казалось бы, цель достигнута.Меч темного ангела упала. Тиран повержен. И в этот момент самому Савинкову,готовившему всю операцию, в голову приходит страшная мысль. Ему кажется, что«губернатор все еще жив». Конечно жив. Дурацкая личностьмонархического чиновника, подонка и угнетателя — лишь маска. Сущность Системыне в нем, и даже не в Царе. Злой Демиург неуловим. Он — по ту сторонусоциальных марионеток. Достать его не так просто. Страшное прозрение ведетСавинкова во все новые и новые политические группы. Он, ревностный сторонниксвободы Труда, героический мститель за обездоленных и угнетаемых крестьян ирабочих, в какой-то момент приходит к белым, к «барам», которых онсам в свое время взрывал и резал десятками. Потом его влечет к фашизму, кМуссолини. Потом в большевистской России он обнаруживает свою близость ккоммунистам. Смена политических пристрастий выдает в нем органическогонационал-большевика. Он по ту сторону узкопартийных доктрин. Герой, преданныйметафизической идее. Палладии Смерти. Холодный убийца с душой агнца. Его враг — за пределами обычных политических баррикад. Это — Система и ее скрытаясущность. Злой Демиург, тайный агент Отчуждения. Чтобы понять это, надо обойтивесь политический спектр по кругу. Причем ценностью это станет лишь в томслучае, если за каждый шаг будет заплачено кровью. «Белые»,«красные», «черные», «коричневые»,«зеленые»… Какая, в сущности разница?! Главное — переступитьчерту».
Одиниз лидеров национал-большевистской партии, А.Г. Дугин, определял Савинкова вкачестве приверженца гностицизма, его революционную борьбу рассматривал каквосстание против Бога, творца — Демиурга. Апокалиптические символы в егопроизведениях («Конь бледный», «Конь вороной», «Ангел Авадон» и др.), которыетрадиционно рассматривались как стилизация, А.Г. Дугин считал выражениемистинных воззрений Б.В. Савинкова. «В Савинкове явно доминируетапокалиптический мотив. «Я дам тебе звезду утреннюю». Гипнотическиповторяется эта строчка у автора дневника террориста. «Утренняязвезда» по-латински Lucifer,Денница. Павший, но не сломленный ангел, первотворение Божие, вневременнойархетип истинного революционера». А.Г. Дугин объявил себя и своихединомышленников наследниками дела эсеровских террористов. Но при этом он нисловом не обмолвился об эсеровской программе, имеющей существенные расхожденияс программными установками национал-большевиков, сведя дело к терроризму,интерпретируемому в качестве бунта против системы. Объясняя актуальностьэсеровской тематики для современной России, он писал: «Борис Савинков — этопрактик той глубокой мысли, которую развил великий Достоевский. Той в принципене решаемой проблемы. Той великой мечты. Родион Раскольников убийствомстарухи-процентщицы нанес удар по черепу Капитала, космополитической банковскойсистемы, разрубив цепи «процентного рабства...». В эту же«старушонку» всаживал свои пули Борис Савинков. Большевики посчиталив какой-то момент, что они окончательно «били губернатора». ЧтоОтчуждение преодолено. Что Демиург повержен. Но дух тления вселился в нихсамих. Боль и риск забылись в наивном оптимизме. Революция и кровь былипроданы, преданы, сданы. С каким непониманием, омерзением, презрением ибезразличием писали они в последние десятилетия своего правления о терроре, оСавинкове, об эсерах, о народниках. Бюрократы стерли память о зигзаге плеча,метающего бомбу. Они поплатились за это. И снова сволочь празднует наразвалинах социализма свой триумф. Снова сияет рожа торговца: ленивопотягивается сутенер, торгующий девочками малолетками; потирает руки гадина,вырубившая последний вишневый сад… Мы открываем книги Бориса Савинкова. «Коньбледный». Вдыхаем описание его жизни, его эротизма, его борьбы. И нам снова иснова кажется, что губернатор все еще жив».
Новзгляды Б.В. Савинкова, как и любого другого боевика, нельзя экстраполироватьна все террористическое подполье, как это традиционно осуществлялось. В рядахреволюционных террористов были и гностики, и ницшеанцы, и неокантианцы, ипоследователи Шопенгауэра, и христианские социалисты, и даже толстовцы. ЧленыБО Ф. Назаров и Д. Бриллиант, по их собственным признаниям, не разделялиосновных постулатов эсеровских теоретиков. Б. Моисеенко был человекомнезависимых и оригинальных взглядов, а с точки зрения партии, еретиком. А. Гоцобъявлял себя последователем И. Канта. М. Беневская была христианкойтолстовского учения и никогда не расставалась с Евангелием, что не мешало ейявляться одной из наиболее видных террористок. И. Каляев сочинял молитвы встихах, прославляя в них христианского Всевышнего.
Другойбоевик Е. Созонов также обратился к терроризму, руководствуясь своим пониманиемхристианского вероучения. В письме из тюрьмы он объяснял своим родителям: «Моиреволюционные социалистические верования слились воедино с моей религией… Ясчитаю, что мы, социалисты, продолжаем дело Христа, который проповедовалбратскую любовь между людьми… и умер как политический преступник за людей...
ТребованияХриста ясные. Кто их исполняет? Мы, социалисты, хотим исполнить их, хотим,чтобы царство Христово наступило на земле… Когда я слышал, как мой учительговорил: «Возьми свой крест и иди за мной»… Не мог я отказаться отсвоего креста». Таким образом, объяснение террористических увлечений наосновании какой-либо единой мировоззренческой парадигмы представляется невполне корректным.
В1990-е годы лейтмотивом публикаций о революционных террористах было рассуждениеоб аморальности террора в принципе, вне зависимости от целей, им преследуемых.И.М. Пушкарева в качестве вывода своего исследования о терроре писала:«Индивидуальный политический террор, как и революции в России в начале XX в.,был порожден насилием и одновременно направлен на одоление государственноймашины насилия -авторитарно-самодержавного режима. Но, ставя проблему отношенияобщества к индивидуальному политическому террору, необходимо сразу жеопределиться и заявить о том, о чем мы писали ранее: насилие любого рода — тупиковый путь, оно не может сопутствовать прогрессу. В понятие прогрессавсегда вкладывали и вкладывают высокое нравственное начло. Только опираясь нанравственные постулаты, можно построить цивилизованное государство,противостоящее традициям произвола и насилия. В основу такого обществанепременно должны быть положены закон неприкосновенности человеческой личности,требование нравственного и духовного усовершенствования политического исоциального строя. История учит, и эти уроки следует учитывать всемправительствам, выдвигающим лозунги демократии и свободы человека. Всякийпротест против насилия вообще и против убийства человека имеет политическуюокраску. Призывы к действиям, влекущим кровопролитие, с какой бы стороны они ниисходили — сверху, снизу, справа, слева, какими бы соображениями нимотивировались, всегда имеют негативное значение. Политическая культура этоспособность разума, преобладатьнад эмоциями». Аналогично оценивал терроризм Ф.М. Лурье: «С позицийсегодняшнего дня, когда хорошо известны результаты деятельности всех российскихреволюционных партий, мы обязаны причислить индивидуальный политический террорк уголовно наказуемым деяниям. Какие бы соблазнительно-привлекательные цели нипреследовали террористы, любой террор есть самосуд и не может быть оправданблагими намерениями. Совершивший уголовное преступление должен понестинаказание только от рук правосудия, даже если оно несовершенно. Самосуд ничемоправдан быть не может. Террор — один из элементов вседозволенности, в то времякак в борьбе за светлые цели следует использовать только соответствующие им средства.Цель не оправдывает средства, цель определяет средства. Негодные средствадеформируют цель, делают ее неузнаваемой. Уж в этом-то нам дали убедиться. Посредствам можно судить о цели. Если применяются такие средства, какиндивидуальный политический террор, под предлогом, что другими средствамипоставленная цель достигнута быть не может, нужна ли такая цель? Уголовники нев состоянии создать справедливое государственное устройство, даже если вдругискренне этого захотят. И национально-освободительные движения должныобходиться без террора».
Правда,некоторые исследователи допускали оговорки о существовании ситуации, когдаиндивидуальный террор является единственным способом борьбы за человеческоедостоинство, а потому проявлением высокой нравственности. Так, В.Ф. Антоновписал: «Аморально всякое насилие над человеком, но бывают такие историческиеобстоятельства, среди которых едва ли не на первое место следует поставитьгосподство репрессивного режима власти, когда ответные меры революционеров(если признавать право народа на революцию) на его насилие становятсянеизбежными и необходимыми средствами защиты или нападения. Народовольцы снегодованием откликнулись на террористический акт против президента США Дж. Гарфилда:«В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы,где свободная народная воля определяет не только закон, но и личностьправителей, в такой стране политическое убийство как средство борьбы естьпроявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставимсвоей задачей. Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны,и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется противнасилия»».
Образборца против системы как таковой, против мира объективации, пытающегосяпосредством террора разрешить глобальные вопросы человеческого бытия,становится все более популярным и в отечественной литературе последних лет.Терроризм в России и терроризм на Западе рассматриваются как антиподы, русскийтеррорист метафизик противопоставляется западному террористу-прагматику. А.Г. Дугинв статье о Б.В. Савинкове писал: ««Убить»» для русского терроразначит разрешить глубинный мучительный философский вопрос Бытия. Революционныйтеррор существовал и на Западе. Но французские (шире, европейские) анархисты — это нечто совсем иное. У них иная культурная, духовная среда. Зная фатальнуюограниченность французов да, и вообще людей Запада, — их одномерность, мелкоту,убогую рациональность, можно себе представить, что и террор в Европе имеетстоль же поверхностный, узкорациональный смысл. Убить, чтобы решить социальныевопросы; убить, чтобы заявить о своих политических взглядах. И только. Русскийубивает иначе. За ним глубинный пласт национальной православной метафизики, всятрагическая драма апокалипсиса, раскола, страдания, истерически и пронзительноосознанного христианского парадокса. Русский террорист — жертва. Он совершаетмагический акт, призванный спасти не только общество, народ, класс, но всюреальность». Индивидуальный террор существовал и на Западе, но там он решалясно осознанные прагматические задачи, проходил без «достоевщины», безразмышлений об этической оправданности убийства. У эсеров террор являлсяэтической категорией. Эсеровские убийства были не просто способы устраненияполитических противников, но актом самоутверждения личности». Б.В. Емельянов иМ.И Леонов указывали на ницшеанский компонент в воззрениях российскихтеррористов.
Взападной историографии психоаналитические объяснения давно уже сталитривиальным и неотъемлемым атрибутом любого исследования по историческимперсоналиям. В российской исторической науке школа психоанализа так и неполучила широкого распространения. Однако, первые попытки ее применения вконтексте темы революционного терроризма уже были осуществлены. О.В. Будницкий,анализируя мотивы самопожертвования и суицида эсеровских женщин-террористок,приходил к выводу о наличии у них психопатологических комплексов.
Всебольшую популярность приобретают психологические мотивы интерпретациитерроризма. Из историков постсоветского времени показательны высказывания Н.Д. Ерофеева:«Эсеров отличало от других течений не только мировоззрение, но в какой-то мередаже склад ума, психология. Марксизм, как правило, притягивал натурырассудочные, уравновешенные, не склонные к бурным проявлениям чувств, анародничество (особенно его экстремистское крыло) объединяло людей болееэмоциональных, постоянно испытывавших духовную и нравственнуюнеудовлетворенность». В появившихся в последнее время биографиях Б.В. Савинковаи других представителей эсеровского террора создан тип социалиста-революционеракак экзальтированного бунтаря, борющегося против «системы» в любом ее обличий.По-видимому, психологический портрет элиты ПСР некорректно распространять напартию в целом. Кроме того, Боевая организация, требующая иного видадеятельности, чем прочие партийные структуры, предполагала контингент,обладающий принципиально иными психологическими качествами, и потому типажэсера-боевика неоправданно экстраполировать на социалистов-революционеров,занимающихся массовой работой.
Наданное различие обращал внимание Р.А. Городницкий: «Была, действительно, особаяпсихология боевика, отличная от склада массовика. Вся воля боевика должна бытькрайне сосредоточенна, ибо любой его неверный шаг грозит не ссылкой и тюрьмой,а гибелью. И здесь никакая ошибка не прощается и не может быть исправлена.Подпольная работа не дает и морального удовлетворения — слежка за лицами,назначенными к истреблению, делает из человека филера, хотя бы и революционногофилера, но не все же любой интеллигентный, пусть даже среднего развития,человек ощущает это дело как очень неприятное. Массовик всегда находится налюдях, рядом с товарищами, его работа приносит ему отдачу — он сразу видитрезультаты от его агитации, от его влияния на рабочую массу. Реальностьвыдвинула правило, согласно которому хороший массовик всегда оказывался плохимбоевиком, именно потому, что он был хороший массовик. Боевик понимал, что любаянеосторожность приведет к провалу не только его, но и всех лиц, составлявшихорганизацию. Все вещи он рассматривает под особым углом зрения, и выталкиватьего в массовую работу — значит обезглавливать террор, устраняя из БО хорошегобоевика и пополняя и так многочисленные ряды эсеровских агитаторов довольносредним массовиком. Конечно, психологическая разница между членами партии,когда работа одного построена на конспирации и сужении, а другого – на расширениии, следовательно, уничтожении конспирации, неустранима».
Ведущиммотивом индивидуального террора И.М. Пушкарева считала чувство мести.Большинство террористических актов не решало прагматических задач и являлосьвозмездием государственным карателям и провокаторам. М.А. Спиридонова, хотя иотрицала мотив мести, в 1905 г. говорила: «Террор — есть только ответ. Нет ниодного крестьянина, у которого спина не была бы в рубцах».
Генезисиндивидуального террора в России М. Могильнер объяснял следствиемраспространения суицидальной патологии в революционном
подполье.Семиосфера подполья выдвигала в качестве нормативного типа человека экзальтированнуюфигуру. Нормой являлось то, что в обывательском мире понималось как отклонениеот нормы. Комплекс революционной неполноценности должен был преследовать любогопсихически здорового человека, отождествляющего себя с подпольем. Логика даннойсе-миосферы приводила его либо к самоубийству, т. е. признанию собственногонесоответствия его революционному идеалу, либо к убийству предполагаемогопротивника, т. е. возложению на себя маски героя. Политический террор эсеровявлялся также вопросом танатологии. «Бог умер», а потому абсурд бытия толкал кжеланию смерти. Эсеров, идущих на террористические предприятия, в большейстепени интересовала не технология убийства жертвы, а собственное восхождениена эшафот.
Дляподпольной семиосферы нормой являлось то, что в естественной культуреоценивалось в качестве аномалии. Поэтому демаргинализацион-ная реабилитацияпрежде всего предполагает апробацию механизмов аксиологической переориентациипо принципу от противного. Характерно, что многие бывшие представители подпольнойсемиосферы не просто выходили из нее, но и переходили в ряды консерваторов.Представителей подполья выдавало не вполне нормальное поведение в быту, тогдакак в рамках революционной семиосферы (например, на митингах) они вели себясовершенно адекватно. «Мир для меня не существовал», — признавалась террористкаМария Школьник. Никогда не принимавшая даже косвенного участия в революционнойдеятельности казанская дворянка Вера Жеб-ровская попала в психиатрическуюлечебницу после того, как объявила родным и знакомым, что она революционерка,распространительница прокламаций Вера Бендавид. Больная идентифицировала себя севреями потому, что, по ее объяснению, они «умные и добрые люди». И этопоказательно: если для «естественной культуры евреи являлись изгоями», вподпольной семиосфере их образ «нормативен».
Показательнои то, что после потрясений революции 1905-1907 гг. шкала самоубийств в столицахстала постепенно снижаться, тогда как в провинции оставалась на прежнем высокомуровне. Причина, по-видимому, банальна: в Москве или Петербурге гораздо легчебыло найти новую нишу в социальной или культурной сфере, чем в провинции. Встолицах можно было записаться на лекции религиозных философов или пойти навыступления модных поэтов, чего провинциальные городки оказывалисьпреимущественно лишены.
Потокомпубликаций в отношении теракта 1 сентября 1911 г. отмечена историографическаяситуация постсоветского времени. Такой исследовательский бум объясним фактомиспользования фигуры П.А. Столыпина в качестве символа экономических реформ в1990-е и политических — в 2000-е годы.
Внаиболее целостном виде концепция «заговора охранки» при осуществлении терактав Киевском драматическом театре была представлена в трудах А.Я Авреха. Помнению историка, покушение являлось делом рук «великолепной четверки» или«банды четырех» в составе товарища министра внутренних дел П.Г. Курлова,начальника дворцовой охранной агентуры А.И. Спиридовича, исполняющегообязанности вице-директора Департамента полиции М.Н. Веригина, начальникаКиевского охранного отделения Н.Н. Кулябко. Действительно, при отсутствиипрямых доказательств в пользу версии А.Я. Авреха говорит удивительнаяпоспешность расправы над Д.Г. Богровым. Подсудимому отказали в выдаче бумаги иручки, запретили оставаться с глазу на глаз с раввином. Очевидно, что кто-тостремился избежать раскрытия истинных обстоятельств дела. Основным недостаткомавреховского исследования явилась недоступность автору материалов расследованиякомиссии М.И. Трусевича и Н.З. Шульгина.
Ксходным по существу выводам пришел П.Н. Зырянов. Однако, в отличие от А.Я. Авреха,он не считал, что четверка ставила перед собой цель убийства премьера. Но желаяраспутать цепочку связей Д.Г. Богрова, охранка явно заигралась. Рискованнуюигру, залогом которой стала жизнь премьера, П.Н. Зырянов объясняет фактомнависшей над П.А. Столыпиным отставки. Вследствие очевидной близкой сменыруководителя его ближайшие подчиненные и не проявляли особого служебногорвения.
Условия,сделавшими возможным теракт Д.Г. Богрова, С.А. Степанов также объяснял незаговором, но преступной халатностью охранки. Правда, в отличие от П.Н. Зырянова,он ставил под сомнение профессионализм руководства полиции. По его мнению,работу чиновников охранного отделения характеризовали несоблюдение основныхинструкций, профессиональная некомпетентность, панибратство и кумовство.
Теории«халатного равнодушия» в интерпретации теракта 1 сентября придерживаются исоставители изданного в РОССПЭН сборника архивных документов «Тайна убийстваСтолыпина» (под общей редакцией президента Фонда изучения наследия П.А. СтолыпинаП.А. Пожигайло, редакционная коллегия — И.И. Демидов, СВ. Мироненко, В.В. Шелохаев).Их вывод сводился к констатации «полного отсутствия у охранки не толькослужебного рвения, но и каких бы то ни было побудительных причин должнымобразом выполнять возложенные на них охранительные функции в отношениипремьер-министра. Предвзятое отношение этих лиц к Столыпину, равно как и ихосведомленность о подобном же отношении «верхов», делали ихравнодушными, если не сказать больше, к тем обязанностям, ради исполнениякоторых они и находились в Киеве. Можно с достаточной долей вероятностиутверждать, что будь Столыпин одним из «своих», причем не только попроисхождению, карьере, но и взглядам, ментальности, даже «недоумок»Кулябко, не говоря уже о Курлове и Спиридовиче, действовали бы иначе и недопустили бы той череды «промахов», которые и позволили Богровуводить их за нос и, что называется, обвести вокруг пальца».
Пролитьсвет на обстоятельства гибели премьер-министра пытаются не толькопрофессиональные историки, но и политики, такие как Г.Х. Попов или Б.Г. Федоров.Последний из них видел причины случившегося в «традиционном российскомротозействе, тупости и безалаберности чиновников». С его точки зрения, говоритьоб организованном охранкой заговоре нет никаких оснований. Такой заговор противпремьер-министра был, по оценке Б.Г. Федорова, в России попросту невозможен.Что же до убийцы П.А. Столыпина, то он даже не соответствовал планкетеррориста-революционера. Б.Г. Федоров характеризует Д.Г. Богрова как«вырожденца»… «психически и нравственно неустойчивого человека, без четкихпринципов и морали, который метался между друзьями-революционерами и службойохранки». Однако вопрос, почему заговор против главы правительства Б.Г. Федоровсчитал в условиях России невозможным, хотя российская история дает множествопримеров такого рода заговоров, остается без ответа.
Конспирологическаяинтерпретация теракта 1 сентября представлена в книге Г.П. Сидоровнина «П.А. Столыпин:Жизнь за Отечество». В ней автор намекает на причастность к заговору противпремьера большевиков во главе с самим В.И. Лениным. Центральной фигурой ворганизации теракта определялся социал-демократ Н.В. Валентинов (Вольский) — человек близкий к лидеру большевистской партии. Тот самый Валентинов, авторшироко растиражированных книг о Ленине. Согласно изысканиям Г.П. Сидоровнина,фамилия «Валентинов» являлась партийным псевдонимом двоюродного брата убийцыпремьера СЕ. Богрова. Симптоматично, что нигде в своих многочисленных мемуарахон даже не оговаривается о столь примечательной родственной связи с убийцейпремьера. А между тем, по утверждению Г.П. Сидоровнина, влияние того надвоюродного брата было всеобъемлющим. Сергей Богров проживал в том самом доме,из которого Дмитрий и отправился в Киевский театр. Примечательно, что В.И. Ленинлично помогает родному брату Дмитрия Владимиру Богрову уехать в 1918 г. изРоссии в Германию, а Валентинова терпит на ответственной дипломатическойработе, несмотря на оппозиционные взгляды. Только в 1930 г. Валентинов оставилработу советского дипконсула, перейдя в положение эмигранта. Не в благодарностьли за убийство премьер-министра, — вопрошает исследователь, — благоволили кродственникам Дмитрия Богрова большевики?
Однакофакт родства Н.В. Валентинова и Д.Г. Богрова ставится под сомнение другимиисториками. Оценивая репрезентативность гипотезы Г.П. Сидоровнина,авторы-составители сборника «Тайна убийства Столыпина» указывают: «Версиязвучит весьма оригинально, но, к сожалению, не подкрепляется документальнымисвидетельствами. Сидоровнин не доказал главного — идентичности Валентинова иСЕ. Богрова. Можно предположить, что автор создал собирательный образ из трехперсонажей: Валентинова (Вольского) Николая Владиславовича, Сергея ЕвсеевичаБогрова (партийный псевдоним «Фома») и Валентина Евсеевича Богрова (псевдонимы«Валентинов», «Валентиныч», «Русанов»). Все эти лица были связаны с Киевом. Вчастности, Валентин Евсеевич Богров одно время выступал с заметками в киевскойпечати. Но если даже гипотетически признать идентичность Валентинова(Вольского) и Сергея Богрова, то исследователям хорошо известно, что междуЛениным и Валентиновым в 1904 г. произошел идейный разрыв и они на длительноевремя, вплоть до советского периода, прекратили взаимное общение».
Всяисториографическая дискуссия по поводу убийства П.А, Столыпина подводит квыводу, что истоки многих терактов следует искать не только в самихтеррористических организациях, но и в государственных, в том числе охранных,структурах.
Новыйимпульс в исследованиях истории терроризма был связан с резонансом терактов вНью-Йорке и Москве. По проблемам истории терроризма в России проводятсяконференции, семинары, круглые столы. Среди них в контексте изученияреволюционного террористического движения следует особо отметить конференцию«Терроризм и толерантность», проведенную на базе Сергиево-ПосадскогоГуманитарного института, и заседание историко-политологического семинара приФонде развития политического центризма «Терроризм: происхождение, типология,этика».
Вцелом отечественная историография истории революционного терроризма в1990-2000-е годы оказалась на пороге качественных изменений, но пока этот порогеще не преодолен.