Ушаков А. И.
11 ноября 1920 года (по новому стилю) генерал Петр Николаевич Врангель, последний правитель Белого Юга России, отдает приказ об эвакуации «всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага».
В это же время выходит одно из последних сообщений Южнорусского правительства, в котором говорится, что «в виду объявления эвакуации для желающих офицеров, других служащих и их семейств, правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Все это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилия врага — остаться в Крыму».
Приказ и сообщение были разосланы по телеграфу по всем городам Крымского полуострова для «широкого оповещения» населения.
Итак, об окончании кровопролитной гражданской войны было фактически объявлено. Последний клочок Белой России был вынужден отступить перед стремительной силой красных.
Города Крымского полуострова закипели сборами, слухами и тревогой. Началась эвакуация...
Но еще за полгода до этого штабом главнокомандующего совместно с командующим флотом был разработан секретный план возможной эвакуации. Для обеспечения выполнения этого плана в черноморском бассейне должен был оставаться определенный тоннаж судов. Все корабли, и другие плавсредства были распределены по портам. В тех же портах «приписки» был образован неприкосновенный запас угля, машинного масла и продовольствия на случай объявления эвакуации.
Как только было принято решение об эвакуации из Крыма, сразу же был отдан приказ о сосредоточении судов в портах, согласно выработанному плану. Войска, получив приказ оторваться от противника, быстрыми переходами, в течение двух-трех дней, достигли указанных им портов. В эти же дни, в секретной разведывательной сводке Полевого штаба Красной армии говорилось о том, что отступающая армия разбилась на две группы: первая – в составе 1-го, 2-го армейских и конного корпуса генерала Барбовича двинулась на Симферополь и далее на Севастополь и Ялту, а вторая – в составе 3-го армейского, Донского и Кубанского корпусов, 15-й пехотной дивизии двинулись к Керченскому полуострову.
Приказ генерала Врангеля об оставлении Крыма основную массу населения и армии поразил своей неожиданностью, хотя несомненно многие уже ждали его. В первый день эвакуации особой тревоги и паники не наблюдалось. «Первое, что хочется отметить, – писал П.С. Бобровский, – это — отсутствие паники. Ни на вокзале в Симферополе, ни в поезде, ни на станции в Инкермане не видел я обезумевших людей, спешки, давки. Напротив, меня скорее удивляла какая-то медлительность и относительное спокойствие. Был большой беспорядок, не чувствовалось железной руки власти. Но все же, хотя и беспорядочно, с опозданием, кто-то отдавал распоряжения, кто-то исполнял их, и дело эвакуации шло своим чередом. В лицах, в словах той огромной массы людей, которую я перевидал за этот первый день пути, я не видал особой тревоги или страха» (1).
С раннего утра 12 ноября по улицам Севастополя начали передвигаться повозки и группы людей направлявшихся в сторону порта. Желающие выехать записывались в штабе генерала Скалона, и их количество оказалось столь велико, что уже тогда стало ясно, что расчеты Южнорусского правительства и штаба Врангеля будут значительно превзойдены, а тоннажа судов может оказаться недостаточно. Днем 12 ноября в Севастополь прибыли перегруженные людьми последние поезда, в том числе поезд командующего 1-й армией генерала Кутепова. Александр Павлович Кутепов сразу же включается в энергичную работу по обеспечению посадки на суда подходивших к Севастополю частей своей армии.
Погрузка лазаретов, многочисленных управлений и служб, а также населения шла довольно организованно и в полном порядке. Отвратительные сцены, происходившие при эвакуации Одессы и Новороссийска, когда люди давили, выбрасывали за борт друг друга в Крыму не повторились, хотя отдельные эксцессы имели место, как имели место грабежи и погромы. В Симферополе грабежами занимались выпущенные из тюрьмы заключенные, в Алуште и Ялте грабили винные погреба, а в Севастополе грабили склады американского Красного Креста. В целом же это не наложило характеризующих черт на последние дни тыловой жизни Крыма, но и безоблачной и идеальной эта жизнь и погрузка на пароходы не были.
Донской казачий генерал С.К. Бородин так вспоминал события тех дней: «С восходом солнца 2 ноября (старого стиля – А.У.) 1920 года многие улицы и площади г. Керчи заполнились всадниками в черных и белых папахах, в защитных английского образца шинелях, с пиками и без них, с шашками и винтовками за плечами. Во вьюках всадников видны были черные кожаные и серые полотняные до верху наполненные переметные сумы, и сверху сум, подпирая заднюю луку, приторочены были одеяла, попоны, мешки с продовольствием, полушубки. Всадники колоннами входили в город, останавливались и слезали с лошадей. Не было среди всадников ни шумного разговора, ни смеха, ни бесшабашной ругани. Каждый посматривал в сторону моря и сосредоточенно думал и ждал приказаний» (2).
За городом было брошено огромное количество запряженных повозок, а ехавшие на них старики, обозные казаки и солдаты, женщины и дети нестройными кучками толпились к конным колоннам. В последний раз собрались на русской земле донские казаки – в самой узкой части Крымского полуострова – в городе Керчи, который представлял из себя небольшой городок окаймленный с трех сторон холмами, а с четвертой — море. Невзрачный и однообразный вид построек города, грязные и неровные улицы, как писали современники «производили тягостное впечатление на прибывших в Керчь» донских казаков. На лицах казаков отражалась тревога за свою судьбу и неизвестное будущее в скитании, продлящееся может быть всю оставшуюся жизнь.
Утром 14 ноября генерал Врангель и командующий флотом адмирал Кедров объехали на катере грузящиеся суда Севастополя, погрузка которых почти закончилась. В тот же день суда из Севастополя стали выходить в море, а утром 15 ноября прибыли в Ялту. В Ялте погрузка также уже закончилась и все желающие были размещены, а в городе «было полное спокойствие, улицы почти пусты». В два часа дня многочисленные плавсредства пошли на Феодосию. В Феодосии погрузка проходила менее удачно. 1-ая кубанская дивизия генерала Дейнеги, не успев погрузиться, пошла на Керчь. С борта крейсера «Генерал Корнилов», Врангель посылает радиотелеграмму генералу Абрамову в Керчь, приказывая «во что бы то ни стало дождаться и погрузить кубанцев». Утром 16 ноября по радио было принято сообщение от Абрамова: «кубанцы и терцы прибыли в Керчь, погрузка идет успешно».
Погрузка казаков в Керчи велась в спешном порядке, вследствие чего, а также по недостатку мест на судах, не было запасено достаточного количества продовольствия и воды. С тяжелым чувством казаки расставались на берегу с «предметами своей привязанности – лошадьми и близкими женщинами». Со слезами на глазах они прощались со своими боевыми конями, целовали их и, перекрестившись, шли к пристани. Другие старались не смотреть в глаза своих любимцев, чувствуя себя виноватыми. Некоторые кони инстинктивно чувствовали предстоящую разлуку и пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. «Эх, Васька! Вывозил ты меня из беды. Пятьдесят красноармейцев на тебе я зарубил, а теперь оставляю тебя для этой сволочи», – сокрушался один казачий офицер, снимая седло и уздечку, – «Смотри брат – не вози красного, сбей его с седла, как сбивал ты всякого, пока я не овладел тобой. Прощай Васька!» (3).
Керчь пережила эвакуацию позже других городов. 14 и 15 ноября в спокойной обстановке шла посадка на «Мечту», «Екатеринодар», «Хоракс», «Поти», «Самару». Еще за городом офицеры и квартирьеры Керченского гарнизона, собранные в отдельный батальон, специально предназначенный для поддержания порядка при погрузке, встречали подходившие части, указывали им дорогу к пристани, сообщали правила погрузки. Грузились конные части донских и кубанских казаков, местный гарнизон и тыловые учреждения. Ярким солнечным днем 16 ноября погрузились последние патрули юнкеров.
Начальник эшелона парохода «Саратов» писал в своем отчете, что при посадке в Севастополе «чувство страха, близкое к панике, остаться на берегу, доминировало над всеми, и потому каждый устремлялся к пароходу, стараясь всеми способами, забраться на него, хотя бы с потерей оскребков оставшегося у него скудного и легковесного багажа. Были случаи, когда члены семейств бросали своих близких родных. В одном случае муж бросил жену, в другом мать детей, оставив их на берегу в Севастополе. Многие, даже почтенного возраста, и люди в чинах, не имея возможности попасть на пароход по трапу, взбирались по канатам, оставляя на берегу все свое имущество. Крупные войсковые части грузились мелкими соединениями под командой своих офицеров, в порядке» (4).
На тот же пароход «Саратов», рассчитанный на максимальное количество 1860 человек, было погружено 7056, то есть почти в четыре раза больше допустимой нормы. Другие суда также были перегружены. На «Мечте» находилось более 6000, на «Екатеринодаре» – более 6500, а на «Владимире» около 12000 человек. Пароходы вышли в море перегруженными до крайности, все палубы и мостики, трюмы и проходы были буквально забиты людьми.
Генерал Абрамов, рассматривая впоследствии на константинопольском рейде с миноносца «Жаркий» флотилию, определял степень загруженности пароходов по тому, заметно ли какое-либо движение на палубе или нет. Если глаз различал движущиеся группы людей, – значит, судно еще не было забито до отказа. Сильно перегруженный «Рион» вышел в море почти без угля и его стало относить по направлению к Одессе. К счастью находившихся на судне людей вовремя пришел на помощь буксир.
С 13 по 16 ноября 1920 года из портов Крымского полуострова (Севастополь, Евпатория, Керчь, Феодосия, Ялта) вышло 126 судов, вместивших в себя около 136 тысяч человек, по данным Даватца и Львова (5). Численность эвакуировавшихся точно не известна. Врангель приводит другие цифры. В марте 1921 года он писал: «Всякая эвакуация является исключительно трудным делом. Эвакуация же из Крыма 160 тысяч человек при крайне неблагоприятных условиях, под угрозой наступающего противника, представляла особенно трудную операцию. Конечно, несмотря на блестящую работу всех ответственных лиц, возможны были, по различным причинам, отдельные недочеты, но в общем, они явились исключением» (6). А в декабре 1923 года он же сообщает, что было вывезено 145 693 человека. Но, еще в конце ноября 1920 года, в секретной сводке разведывательного отдела штаба французской эскадры указывалось, что «цифра эвакуированных возросла до 146 000, из которых примерно 29 000 гражданских лиц» (7). По всей видимости последние цифры наиболее точны.
Интересным фактом является то, что красные войска не нажимали, дали определенную передышку, позволившую белым эвакуироваться. Еще 11 октября командующий Южным фронтом Фрунзе, стремясь избежать дальнейшего кровопролития, обратился к Врангелю по радиотелеграфу с предложением прекратить сопротивление и обещанием амнистии, сложившим оружие. Ленин почти сразу отреагировал на этот несанкционированный шаг телеграфировав, что он «крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник не примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна, если даже противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно» (8). Врангель ничего не ответил на предложение красных, возможно даже скрыл его от своих командиров, будучи уверенным, что план эвакуации будет выполнен.
В ноябре 1920 года среди эвакуировавшихся даже ходила легенда, что беспрепятственную эвакуацию армии Врангеля «вытребовала» у Советской власти «благородная Франция». Действительно большая заслуга в эвакуации остатков армии Врангеля и гражданских лиц принадлежит французскому адмиралу Дюменилю, который вступил в переговоры по радиотелеграфу с командованием красных и, используя угрозу применения военной силы, обеспечил более или менее спокойную погрузку на эвакуировавшиеся суда.
Однако, известна секретная шифрованная телеграмма от 16 ноября 1920 года подписанная председателем ВЧК Дзержинским и адресованная начальнику Особого отдела Юго-Западного и Южного фронтов Манцеву. В телеграмме говорится: «Примите все меры, чтобы из Крыма не прошли на материк ни один белогвардеец… Будет величайшим несчастьем республики, если им удастся просочиться. Из Крыма не должен быть пропускаем никто из населения и красноармейцев» (9). Неделей позже эти меры получили свое как бы юридическое обоснование. Советская власть таким образом боролась с эпидемиями (натуральной оспы, сыпного и возвратного тифа). Пленных белогвардейцев в Крыму находилось около ста тысяч.
***
Переход по морю от крымских портов до Константинополя длился от одного до пяти дней, которые для многих стали труднопересказываемой мукой. Это была своеобразная прелюдия тех лишений, которые выпали на долю русских эмигрантов и которые им предстояло пережить.
Жизнь большинства русских по пути к Константинополю и на его рейде проходила в ужасающих своей безысходностью условиях. Белый офицер Всеволод Саханёв в 1931-м году вспоминал о своем путешествии на транспорте «Сарыч»: «В трюме было множество народу. Спали вповалку очень тесно. Тут же помещались эвакуировавшиеся с частями женщины — семьи офицеров и сестры милосердия. Посредине трюма, на люке, ведущим в нижнюю его часть, расположилась группа казаков. У них оказалось вино и почти всю ночь они пили и шумели… Огромный транспорт был сплошь заполнен людьми. Спали не только во всех трюмах, но и по всей палубе, так что между лежавшими оставались лишь узенькие дорожки для прохода» (10). В самом деле, люди спали везде, где было место: на мокрых палубах, в грязных трюмах и у копоти труб. Особенно тяжело было женщинам и детям. К тому же в этой кошмарной обстановке родилось несколько детей и умерло несколько стариков и больных.
Самым серьезным вопросом жизни на всех эвакуировашихся судах было питание. Почти ни одна воинская часть не имела довольствия больше, чем на сутки, а никаких запасов для питания людей практически не было. Первый день все были на собственном довольствии, то есть те, у кого, как у большинства военнослужащих, ничего не было, первый день ничего не ели. На второй день к вечеру на «Сарыче» было выдано по маленькой банке консервов на четырех человек. Хлеба не было почти ни у кого, а выдано его также не было. На «Владимире» голодали два дня. На десять человек выдавался один «маленький хлебец и небольшая банка мясных консервов» (11), а на «Херсоне» в день на человека выдавали кружку жидкого супа и несколько галет. На «Моряке» у пассажиров не было хлеба, но зато был запас консервов и муки, а воду выдавали по «билетикам» из расчета один стакан в сутки на человека.
Но не везде и не все голодали и мучались от жажды. Участники описываемых событий отмечали, что самое худшее — это неодинаковость условий экакуации. На одних пароходах была грязь, давка и голод, а лишний багаж сбрасывали в море. На других же были и вода, и запас провианта, и разрешали брать с собой все, что угодно. В некоторых кают-компаниях, где размещались высшие офицеры, штабники и интенданты, процветали пьянство, карточные игры, а иногда и танцы под фортепиано или граммофон. На пароходе «Саратов» генералам и старшим офицерам подавались обеды из трех блюд, вино, торты и фрукты. На палубе броненосца «Алексеев» видели даму, выгуливавшую собачку.
Известный южнорусский журналист Григорий Раковский писал: «Начальство устроилось с комфортом… Откуда только набралось столько начальства. Разместились, конечно, в каютах. Был у них хлеб, были консервы, галеты… была и водка. Пьянствовали. В пьяном виде скандалили, заставляли играть оркестры в то время, как сидевшие в трюмах испражнялись под себя…» (12).
Другой «прелестью» этого путешествия было недостаточное количество туалетов на судах. Так на «Владимире» было «всего только три уборных на полторы тысячи человек. Бывали случаи, что приходилось стоять по 6-7 часов в живой очереди, чтобы попасть в „заветное место“. Если кто-нибудь из очереди выходил хотя бы на минутку, его место мгновенно занималось другим конкурентом, и никакие претензии, споры и ругань не принимались в расчет. Рядом с мужской уборной помещалась и дамская, и друг против друга стояли длиннейшие хвосты из представителей двух полов, и из каждой очереди ежесекундно неслись крики, перебранка, споры конкурентов» (13). И совершенно естественно, что все эти ненормальности, связанные с огромной скученностью, крайне вредно отражались на здоровье. Так под влиянием плохой пищи и спертого воздуха началась дизентерия. Несложно представить, что стало твориться в очередях в «заветные места».
Как правило, на третий-четвертый день корабли стали входить в Босфор. Несмотря на общее угнетенное состояние и на голод, все, кто только имел возможность, высыпали на палубу, чтобы смотреть на бесконечно красивую панораму не знающего себе соперников по красоте пролива. Палуба, все крыши и мачты были облеплены людьми, громко делившимися своими впечатлениями. «До сих пор, – писал В. Саханёв, – я все еще продолжал жить в атмосфере гражданской войны… Но когда я увидал так хорошо знакомую волшебную панораму Босфора, то понял, что ведь война окончилась, что надо думать о ближайшем будущем, надо что-то делать и как-то жить» (14).
С 17-го по 21-е ноября на Константинопольский рейд подходили и останавливались суда с эвакуированными частями Русской армии и беженцами. Не все плавсредства дошли до Константинополя. Неисправный эсминец «Живой» шел на буксире у «Херсона». Во время шторма лопнул буксирный канат, и корабли разметало в разные стороны так, что они потеряли друг друга из вида. Не смогли найти «Живой» и корабли, прибывшие из Константинополя. Потерю эсминца «Живой» подтвердили французы в еженедельной секретной сводке разведывательного отдела штаба французской Восточно-Средиземноморской эскадры. В сводке от 27 ноября 1920 года указывалось: «Эвакуация в Константинополь завершена, все отбывшие корабли вернулись, за исключением миноносца „Живой“, который из-за нехватки топлива был взят на буксир; буксир лопнул, корабль уклонился от курса и до сих пор не найден» (15).
На всех военных кораблях, транспортах и буксирах, кроме позывных, были подняты сигналы: «Воды» и «Хлеба». Это были не только обычные морские сигналы и условные знаки. Десятки тысяч людей, запертых в своеобразную плавучую тюрьму, вопили о помощи. Но пересечение Черного моря и прибытие к Константинополю еще не означали конец мучений эвакуировавшихся.
На рейде им предстояло простоять не одну неделю. Условия жизни лучше не становились. «Стоим на рейде в Константинополе, – записал в своем дневнике генерал Бородин. – Когда и куда поедем, пока не известно. Грязь невыносимая. Вся правая палуба – покрыта слоем мочи человеческой на вершок» (16).
Как и следовало ожидать, в результате сильной скученности, тесноты и грязи беженцев начали одолевать вши. Помыться было негде, сменить белье, если даже имелись запасные комплекты, тоже негде. Вода для умывания не отпускалась и люди были вынуждены мыться морской водой. В соленой воде мыло не мылилось, а грязь еще больше въедалась в тело. Таким образом, бороться со вшами было крайне затруднительно. Оставалось только время от времени уничтожать их в своем белье. Сначала на судах соблюдались все правила приличий. О вшах вслух не говорилось. Так как в трюмах и на палубах присутствовали женщины, днем мужчины не могли снять белье и очистить его от вшей. Но со временем, менялась обстановка и упрощались нравы. Разговоры о вшах вошли в обиход салонных тем.
«Дальше шло все хуже и хуже, – вспоминал современник. – Пропадала всякая стыдливость и понятие о приличном и допустимом значительно расширились и упростились. Иногда наша дама днем во время разговора запускала себе руку за декольте и вытаскивала вшу, которую предлагала мужу немедленно уничтожить на ее глазах. Обилие вшей было так велико, что за один прием каждый из нас убивал их в своем белье штук по 70–80. Под конец нашего пребывания на корабле всякое понятие о стыдливости совершенно исчезло и можно было видеть совершенно необыкновенные картины: мужчины и женщины, сидя вокруг одной и той же свечи, раздевались почти до нага и, продолжая вести самый салонный разговор, избивали вшей. Об этом времени нельзя вспоминать без душевной дрожи и нравственного потрясения. Это было настолько заметно, что после выгрузки с корабля почти все составившиеся на нем компании распались, и не поддерживали между собой, казалось, так прочно установившихся дружественных отношений» (17).
Большинство прибывших на константинопольский рейд чувствовало себя беженцами, безмерно утомленными спешным отступлением и ужасными условиями эвакуации. Моральный дух людей был сильно подорван. Каждый задавал себе вопрос: «Что же дальше?» Список литературы
1. Бобровский П.С. Крымская эвакуация // Белое дело: Избр. произв. В 16 кн. Кн.13. М., 2003. С.259.
2. Государственный архив Российской Федерации (далее ГА РФ). Ф.5935. Оп.1. Д.12. Л.1.
3. Там же. Л.2.
4. Hoover Institution Archives. Vrangel’ collection. Box 145. Folder 28.
5. Даватц В. Х., Львов Н.Н. Русская армия на чужбине. — Белград, 1923. С. 7. Авторы сборника статей «Русские в Галлиполи» вышедшего также в 1923 году называют цифру погруженных на пароходы «около 135 тысяч человек»(С.16).
6. Hoover Institution Archives. Vrangel’ collection. Box 145. Folder 28.
7. Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов. Документы и материалы. Т.1. М., 1998. С.256.
8. Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т.52. С.6.
9. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф.76. Оп.3. Д.138. Л.1.
10. ГА РФ. Ф.5881. Оп.2. Д.612. Л.3.
11. Федоров Г. Путешествие без сентиментов // Белое дело: Избр. произв. В 16 кн. Кн.13. М., 2003. С.184.
12. Раковский Г. Конец белых. Прага, 1921. С.201.
13. Федоров Г. Путешествие без сентиментов. С.185
14. ГА РФ. Ф.5881. Оп.2. Д.612. Л.3-5.
15. Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов. Документы и материалы. Т.1. М., 1998. С.255.
16. ГА РФ. Ф.5935. Оп.1. Д.1. Л.9.
17. ГА РФ. 5881. Оп.2. Д.612. Л.7.