--PAGE_BREAK--Книга «Создание национальной педагогики» (1910) была сборником статей Тамайо в газетах Ла-Паса, в которых автор вел полемику с Филипе Гусманом, представителем нормалистской школы в педагогике. Боливийский историк Р.Савалета Меркадо так отмечал значение этой работы: «Поэзия Тамайо превратила его жизнь в торжественный акт. Но и приговорила его к одиночеству. Перед лицом той среды, которую он любил и презирал, в поисках легкой оригинальности она утратила свою подлинность и выглядела несравнимой с таким проявлением его таланта как «Создание национальной педагогики», с этой мощной, органичной и блестящей прозой, хотя он сам считал её вторичным, но которая на деле являлась продолжением самой жизни автора». В этой работе Ф. Тамайо поставил ряд вопросов национальной жизни, казавшихся в тот момент чисто риторическими. В центре его внимания были проблемы формирования национального характера, новой морали, образования и воспитания. Ф. Тамайо считал их самыми насущными для развития Боливии.
В формировании индивида и народа, согласно Ф. Тамайо, наибольшее значение имеют историческое прошлое и окружающая среда. Он писал: «Земля формирует человека, и в этом смысле земля является не только пылью человеческих следов, но и воздухом, которым дышат, и физическим окружением человека… В земле надо искать высшую причину человеческих мыслей, дел, морали». Тамайо описывал землю своей родины в жестких, скупых, но сильных красках. Одиночество — вот главная характеристика ландшафта у Тамайо, который тем самым как бы одухотворяет природу. Альтиплано не создано для жизни, враждебно человеку и животным. В этой картине жестокой природы появляется особенный человек — индеец-аймара. «Уникальная земля дала уникальную расу».
Для Тамайо главное богатство Боливии — это индеец. Он, по его мнению, обладает главным — энергией. Повторяя Фихте, Тамайо утверждал, что главное в понимании судьбы страны — это человек, взятый как совокупность энергии и воли. Для Ф. Тамайо «воля» предшествовала «мысли». Воля и энергия — вот основа и начало жизни. В его сборнике стихов «Притчи II» (1924 г.) есть строки: «Что прежде всего обновляет творца и мысль, так это — энергия». Энергия — это высшая человеческая, социальная и историческая реальность. Индеец — это огромная концентрация внутренней энергии. «Энергию нельзя купить, ее ни откуда не привезти, ее нельзя скопировать, и именно энергия — это то, что, есть в наших венах». «По своей жизнестойкости, по своему непревзойденному энергетическому безусловному превосходству, по своей крови, индейская раса, кажется, предназначена к тому, чтобы выжить и остаться в истории».
Тамайо открыто заявлял, что все в боливийском обществе основано на труде индейца. «Индеец для государства, для общества означает все. Надо признать, индеец является источником 90 процентов национальной энергии». Белый (потомок европейцев), пользуясь своим техническим и историческим превосходством, завоевал Америку и индейца. Однако у него нет жизненных сил, обуславливающих историческое и социальное творчество. Единственный выход для белого — это метисация, слияние с индейцем, чтобы получить от него энергию и силу.
По мнению Ф.Тамайо, белый, креол, обладает знаниями и культурой, но что они значат для нации, жизненная энергия которой не влияет на историю и судьбу страны. Индеец противостоит белому, как воля и энергия противостоят разуму и интеллекту. «Интеллект — это не присущая индейцу характеристика, она не определяет его сущности» — пишет Тамайо. И это не недостаток, а главное преимущество индейца перед белыми и метисами. Нет нужды искать в индейце декадентские настроения, неврастению, интеллектуальные пороки. Индеец физически, интеллектуально здоров и морально силен. Все это дает индейцу моральное и физическое превосходство.Тамайо возводил индейца в ранг высшей расы, которая должна стать биологической основой формирования боливийской нации.
Тамайо указывал и путь формирования нации, или как он чаще писал, национального характера. Речь шла об образовании, не о простом просветительстве, а о создании собственной национальной педагогики, в основе которой лежало бы осознание нацией особой судьбы и своей миссии в мире. Основными принципами национальной жизни он объявлял силу, энергию, волю и национальный эгоизм.
В то время когда преобладали позитивистские взгляды о неограниченном, поступательном развитии, о предопределённости прогресса человечества, Тамайо, не отрицая самоценности прогресса, отошел от позитивистского понимания законов общественной жиз-ни: он противопоставлял науке — интуицию, разуму — энергию и жертву. Тамайо писал: «Нужно создать новые общественные и экономические критерии для перестройки нации, которая таковой еще и не является, нужно создать, как говорил Ницше, шкалу новых ценностей, более гуманных, более рациональных, более понятных, более эгоистических с точки зрения нации». Тамайо выступил против либерального демократизма, интеллектуализма и позитивистского универсализма. Этим господствовавшим в то вре-мя идейным принципам были противопоставлены волюнтаризм и радикальный индеанизм.
Мессианизм, антиевропеизм проявлялись в те годы не только в исканиях латиноамериканских философов. В Европе десятилетие спустя эти взгляды будут в законченной форме сформулированы Шпенглером и Кайзерлингом, которые станут идолами боливийской радикально мыслящей интеллигенции. Еще до появления шпенглеровского «Заката Европы» Ф.Тамайо провозгласил индейскую расу основой возрождения Боливии и всего остального мира.
Безусловно, Тамайо внес огромный вклад в преодоление европоцентризма и позитивизма в боливийской общественной мысли. Будучи, как выразился о нем крупный боливийский историк и социолог Р.Савалета Меркадо, enfant terrible либерализма, в своих идеях он был выше собственных политических пристрастий. Даже его абстрактная мессианская проповедь была всего лишь перевернутой социал-дарвинистской, позитивистской схемой: на место белого он просто поставил индейца. И вместе с тем, боливийцы чтят Франца Тамайо в одном ряду с создателями философии индоамериканизма В.Айя де Ла Торре, М.Угарте, Х.Васконселосом. Подлинная заслуга Тамайо заключалась в том, что он выступил против «идеологической иностранщины», против «идеологической колонизации», обращался к теме земли, к индейцу.
Хотя Тамайо не был понят современниками и остался, как выразился боливийский философ Г.Франкович, «одиноким мыслителем и эстетом, укрывшемся в замке из слоновой кости», его влияние на общественную мысль в 30-е годы невозможно переоценить. Его работы стали отправной точкой идейных поисков интеллигенции в 20-е годы не только в Боливии, но и за ее пределами. Х.К.Мариатеги интересовался трудами Тамайо. Некоторые его работы были опубликованы в 1926 г. в журнале «Амаута», сыгравшем огромную роль в появлении нового поколения философов и социологов как в Перу, так и в Боливии.
Аргедас и Тамайо своими работами, порой помимо своей воли, подрывали господствующие позиции либерализма и позитивизма в обществе. Их идеи прямо и косвенно оказали решающее влияние на подготовку идейной революции в Боливии, предпосылки которой стали прослеживаться с середины 20-х годов.
В 20-е годы в среду боливийской интеллигенции проникали новые идеи из Европы. Социализм и марксизм вызвали большой интерес среди молодежи, особенно среди студенчества. Принятая в 1928 г. Университетской федерацией Боливии «Декларация принципов» была выдержана в чисто марксистском духе. Хотя в дальнейшем студенчество почти поголовно увлеклось идеями Шпенглера, Кайзерлинга, Тамайо, марксизм завоевал себе многочисленных сторонников. Кроме того, в Боливии марксизм переплетался с индеанистскими идеями. Такого рода эклектический симбиоз представлял собой «марофизм».
Тристан Мароф (настоящая фамилия Густаво А.Наварро) родился в Сукре в 1898 г. Ещё очень молодым человеком включился в политическую борьбу, активно участвовал в «республиканском» перевороте 1920 г. и был близок к лидеру республиканцев, а затем и президенту Боливии Б.Сааведре. Очень рано Наварро занялся литературно-публицистической деятельностью. Его первая повесть «Гражданские», опубликованная в 1918 г., была плакатной защитой политического направления, представленного «республиканизмом» Сааведры. В этом произведении он дал потрясающую картину упадка и внутреннего распада боливийского либерализма, цинично попиравшего свои собственные идейные принципы. Он писал: «Ничто в государстве не прогнило так, как полиция. Нет ничего столь низкого и преступного, чего бы мы здесь не нашли: воровство, подлог, лесть, ложь, откровенный разбой, пытки и бандитизм — всё это рядится в тогу закона. Особенно мученически страдает оппозиция, попадая в руки жестоких притеснителей,… а во время выборного фарса услуги этих негодяев ещё более востребованы, чтобы получить необходимый власти результат». Затем появились более зрелые литературные произведения. Повести «Сетонио Пимента», «Просвещенный город» содержали резкую критику общественного строя латиноамериканских стран. Его работы «Эксперимент», «Шеф» отмечены литературной зрелостью, но главным в них были злободневность темы и сила убежденности автора.
За активное участие в «революции» Б.Сааведра назначил его на должность консула Боливии в Гавре (Франция). Пребывание в Европе полностью изменило его жизнь. Густаво А.Наварро попал в Старый свет, когда ему было 25 лет. Послевоенный революционный подъем и интеллектуальные поиски европейской интеллигенции произвели на него огромное впечатление. В Европе он вошел в круг прогрессивной латиноамериканской интеллектуальной эмиграции. Вместе с Инхеньеросом, Унамуно, Угарте, Васконселосом, Астуриасом и Айя де Ла Торре он стал основателем «Латиноамериканского союза», созданного в Париже 29 июля 1925 г. Антиимпериалистическая и радикально левая позиция Г.А.Наварро была несовместима с дипломатическим постом.
С середины 20-х годов он полностью посвящает себя литературно-публицистической и политической деятельности. Еще в 1921 г. он придумывает себе экстравагантный псевдоним Тристан Мароф. В интервью, данном в 1967 г., он так рассказывал об этом: «Это было в Париже, где-то в 1921 г. Я написал книгу «Наивный американский континент» и, будучи консулом, должен был подписать ее псевдонимом, что, разумеется, я хотел сделать под именем Иван, но мой испанский друг Дариус Форти убедил меня принять имя Тристан». К имени он присоединил, как ему казалось, русофильскую фамилию Мароф. Яркий, ироничный памфлетист левой ориентации привлек к себе внимание Анри Барбюса и Ромена Ролана, активно пропагандировавших коммунизм и русскую революцию. А.Барбюс обратился к Т. Марофу с восторженным письмом по поводу одной из его статей. Между ними установились дружеские отношения. Дружба с А. Барбюсом, который писал вступительные статьи к книгам Марофа, способствовала переориентации его идейных поисков от латиноамериканского модернизма к марксизму и коммунизму. Своих друзей-писателей А.Барбюс стремился привести к Коминтерну, и Мароф увлекается русским марксизмом и коммунизмом.
Первой книгой Т.Марофа, имевшей общеконтинентальный резонанс, была «Справедливость Инки», изданная в Брюсселе в 1926 г. В этой книге он цитировал Маркса, Ленина, писал о русской революции. Т.Мароф утверждал, что общепринятые идеи о неизбезности прохождения странами континента того же самого пути, что прошла Европа для достижения капиталистического процветания, являются иллюзией, ибо ведет лишь к подчинению американскому империализму и стагнации. По его мнению, континент самой судьбой предназначен, и главное, уже готов к переходу к социализму и коммунизму. Он писал: «Американский континент -это континент, созданный для социализма, который даст на его почве самый плодотворный результат». И больше всех подходит для социализма Боливия. Во-первых, потому что основная масса населения — индейцы, сохраняющие в своей исторической памяти и в общинной организации основы инкского коммунизма. А во-вторых, это — богатейшая по своим ресурсам страна, способная обеспечить благосостояние своего населения. То, на что Европе понадобились века, а именно подготовка к принятию коммунизма, Боливия имеет от природы, от своего исторического прошлого.
Для Т. Марофа коммунизм — это, прежде всего, режим имущественного равенства, отсутствия паразитических классов, свободного труда. Более того, следуя логике восстановления инкского наследия, он готов пожертвовать демократией и свободами, являющимися для него ничем иным как пустым звуком и спекулятивной демагогией правящих креольских классов. Надо отметить, что Т. Мароф при всей поверхностности своих взглядов на коммунизм верно подметил его суть: тоталитарное отношение ко всем сферам экономической и общественной жизни. Они утверждал, что для триумфа коммунизма мало провести реформы и изменить экономические и общественные основы жизни, необходимо полностью подчинить жизнь индивида и общества единым чувству и мыслям, а всякая половинчатость и «либеральничание» приведут лишь к поражению и разочарованию. Примером такого тотального (или как он пишет «целостного»), хоть и не демократического общества был инкский коммунизм.
Переход к социализму для Т. Марофа сводился лишь к национализации природных богатств. Он предлагал ввести монополию внешней торговли во избежание ограбления страны иностранным капиталом, что создаст, как он писал, национальный капитал. Фактически речь шла о государственном капитализме, при этом мало понятно, как это сочеталось с социализмом. Впервые здесь Т. Мароф сформулировал исторический лозунг «землю — индейцам, рудники — государству». Эта «магическая» формула сделала Т. Марофа общеболивийским лидером. Уже через год после опубликования «Справедливости Инки» Рабочий конгресс в Оруро проходил под этим лозунгом.
Хотя Т. Мароф не отличался особой глубиной анализа или целостностью взглядов, но в некоторых своих работах он высказывал новаторские идеи и художественно ярко формулировал суть проблем: также как и Мариатеги он обратился к индейцу, как основе национальной жизни Боливии. Т. Мароф идеализировал инкский «коммунистический строй», видел в нем будущую модель боливийского общества. Отсюда, прошедшая сквозь все ранние произведения его испанофобия и идеализация индейской самобытно-сти. Однако постепенно в его работах индеанистские воззрения стали сочетаться с марксистскими установками. В целом, взгляды Марофа были очень противоречивы и непоследовательны. С одной стороны, его считают одним из основоположников левого индеанизма, а с другой — часто упрекали в том, что его видение боливийской действительности всегда было европейским и отчужденным.
Т. Мароф проповедовал латиноамериканскую солидарность и общеконтинентальную антиимпериалистическую революцию. Он верил в особый латиноамериканский социализм: «Наш прямой путь — это идти к чисто американскому коммунизму со своими отличительными чертами и особыми свойствами». Однако в этом вопросе он противоречил самому себе: на одной странице писал о латиноамериканском братстве и об очищающей революции, а на другой, уже не верил в дружбу соседних народов из-за груза конфликтов и противоречий между ними. Порой это выгдядело просто анекдотично: как «настоящий» боливийский патриот он не мог допустить мысли о дружбе и единении с Чили, «ограбившей» его родную Боливию, аннексировав Тихоокеанское побережье. В применении к общеконтинентальной солидарности он писал: «Если бы в Южной Америке не было Чили, царил бы мир, и в тысячу раз быстрее был бы достигнут идеал американского единства». В своих умонастроениях он оставался националистом, а марксистская терминология лишь прикрывала своеобразие его социальных проектов. Кроме того, революционная агитация Т. Марофа сочеталась с глубоким скептицизмом и пессимизмом, выражавшихся в уповании лишь на моральное совершенствование и просвещение народа.
В 1935 г. Т. Мароф издал в Буэнос-Айресе, имевшую большую популярность в Боливии и других странах континента, книгу «Трагедия Альтиплано». В этой книге Т. Мароф развивал некоторые свои идеи, высказанные в его предыдущих работах. Он вновь поставил в центр своего социально-политического анализа индейский вопрос. Делая ссылку на Мариатеги, Т. Мароф подчеркивал, что суть индейской проблемы состоит не в просвещении коренного населения Америки, о чем писали и говорили политики и писатели, так называемые индеанисты, а в реальном их освобождении через возвращение земли, отнятой у индейской общины в период колонии и креольской республики. Т. Мароф по-прежнему считал, что индеец является коллективистом и социалистом по своей природе, и поэтому станет основой построения нового строя в Боливии. Задача революционеров, писал он далее, «создать из индейца авангард, выступающий в союзе с горнорудным пролетариатом и студентами».
продолжение
--PAGE_BREAK--Решение всех национальных проблем Т. Мароф видел в осуществлении программы социалистических преобразований. Главное в ней — это национализация горнорудной промышленности, нефти, железных дорог. Он был убежден, что осуществить это возможно лишь насильственными методами, то есть после революции. В этой книге Т. Мароф впервые излагал марксистскую программу революции: аграрная реформа, ликвидация латифундий и последующая затем коллективизация сельского хозяйства, обобществление средств производства и индустриализация. В противном случае, пишет он далее, исполнится исторический приговор странам, опаздывающим в своем развитии, и они останутся вечно потенциально богатыми, а реально нищими и всегда подчиненными империализму. Т. Мароф, пожалуй, был одним из первых, высказавших в те годы столь пессимистическое и во многом пророческое суждение.
В «Трагедии Альтиплано» Т.Мароф изложил свою часто цитируемую и критикуемую схему социальной структуры Боливии. Он выделили три класса в боливийском обществе: белых, метисов и индейцев. Безусловно, его идея о существовании только этих трех классов отличается индеанистско-псевдомарксистским упрощением реальной картины. Что было удачным как литературная метафора, не выдерживало критики научной социологии. За эту теорию Т. Мароф был критикуем всеми. И все-таки, сами боливийцы прочитывали в этой литературной по форме близкую к действительности формулу. Т.Мароф четче и резче, по-марксистски, сформулировал то, о чем писали практически все боливийские индеанисты в этот период.
В «Трагедии Альтиплано» Т. Мароф связал борьбу за новую Боливию с противостоянием капитализму и империализму. Он писал: «Национальная частная собственность не может развиваться иначе, как попадая в лапы иностранного империализма. Собственность, как и инициатива, должны стать общественными». Т. Мароф сформулировал задачи антиимпериалистической, антифеодальной революции, главными движущимися силами которой должны были стать рабочие и крестьяне-индейцы, революции, направленной против касты белых эксплуататоров, наследников испанских конкистадоров, а также против империализма.
Т. Мароф этой книгой дал начало целому общественному движению, левому индеанизму, искавшему пункты соприкосновения и синтеза с марксизмом. Сам же Т. Мароф, несмотря на марксистскую риторику, все более склонялся к умеренному индеанизму. В вышедшей в тоже время, что и «Трагедия Альтиплано», статье, его многие высказывания перекликались со взглядами умеренных и даже правых индеанистов. В некоторый местах буквально создается впечателение, что читаешь ненавидимого и презираемого самим Т. Марофом за его исторический пессимизм и пораженчество Альсидеса Аргедаса. Так он пишет: «Жизнь в Боливии бесцветна, сера, тускла. Нет больших талантов, также нет творцов. Даже нет крупных бандитов. Все средне, приземлено, бескрасочно».
Мароф (марофизм) завоевал много сторонников среди леворадикальной интеллигенции, студенчества, профсоюзных лидеров страны. Его страстная антиимпериалистическая пропаганда создавала предпосылки возникновения влиятельного левонационалистического и левомарксистского политических направлений. Значительным было влияние Т. Марофа на формировавшееся в 20-е годы индеанистское направление общественной мысли Боливии. Сам Т.Мароф играл важную роль в политической борьбе в 30-е годы.
В середине 20-х годов работы испанского философа Х.Ортеги-и-Гассета стали подлинным откровением для боливийской интеллигенции, прежде всего, студенческой молодежи. Влияние Ортеги-и-Гассета в Латинской Америке было исключительно сильным, и «этому влиянию были подвержены также и те, кто не соглашался с конкретными высказываниями философа по поводу американской истории». Боливийская интеллигенция восприняла от ортегианства критику европоцентризма. Позитивисты же интересовались глобальными процессами, всегда исходили из обобщенного представления о мире и человеке. Ортега-и-Гассет отрицал либерально-позитивистский подход к человеку как унифицированному, «универсальному», «массовому» явлению. Ортега-и-Гессет восстал в защиту индивида, человека, против человечества, универсальности. Противопоставление массы и личности у Ортеги нашли свой отклик у боливийцев в самоутверждении своей индивидуальности перед лицом «европейской» универсализации. Защита личности у Ортеги-и-Гассета оправдывала индивидуальность, самобытность культуры и истории.
Из исторической концепции Ортеги-и-Гассета наибольший интерес вызвали теория поколения и понятие кризиса. Из этой теории боливийская интеллигенция, прежде всего, студенчество усвоили призыв к осознанию новым поколением неподлинности своей культуры. Ортегианская мысль о противостоянии подлинной и ложной культуры была для боливийцев отражением их повседневной двойственной реальности сосуществования бело-метисного и индейского миров. Лидер студенческого движения Э.Бальдивьесо, один из идеологов Националистической партии, а в будущем один из идеологов режима «государственного социализма» в соответствии с ортегианской схемой выдвинул лозунг «стать поколением столетия основания республики». Новое «поколение столетия» ставило перед собой цель бороться с либеральной «антикультурой» с тем, чтобы воссоздать республику, подлинно независимое государство. Ортегианство было исходным пунктом в формировании националистического движения в период президентства Э. Силеса.
Бунтом «нового поколения» против старых элит и традиционного общества была деятельность молодых активистов партии «Националистический союз» К. Монтенегро, А. Сеспедеса, А. Гусмана, Э. Бальдивьесо, игравших ведущие политические роли в период «государственного социализма» в 30-е годы. В их рядах формировалось идейное направление «революционного национализма», боливийская разновидность национал-реформизма, превратившегося в 40-50-е годы в господствующую идеологию в Боливии.
Национализм возник из критики либерализма как политической доктрины и позитивизма как идеологии. Молодые интеллектуалы К. Монтенегро, А. Гусман, А. Сеспедес в начале 20-х годов публиковали статьи в журнале «Арте и трабахо» (Искусство и труд), где выступали с критикой основ либерализма и европоцентризма. Идеалом К. Монтенегро является Боливия с единой, не разделенной на касты и расы нацией. Уже в этих ранних работах Монтенегро заметно его преклонение перед авторитаризмом, его враждебность как коммунизму, так и либерализму. В 20-е же годы в своих литературных произведениях, он резко критиковал господствующие либерально-позитивистские представления. Уже в его ранних работах содержался зародыш национализма и антидемократизма. В 20-е годы эти идеи (или скорее их предпосылки) еще не соединились с философскими взглядами Тамайо и индеанизмом. Их синтез составил основу теории «революционного национализма», боливийской разновидности национал-реформизма.
Конец 20-х годов в Боливии ознаменовался острым кризисом господствующей социал-дарвинистской, либерально-позитивистской идеологии. Интеллигенция жадно впитывала новые идеи и концепции общественного развития. Как нигде в Латинской Америке, в Боливии огромной популярностью пользовались Шпенглер и Кайзерлинг с его верой в мессианское предназначение континента. Вслед за д'Аннунцио, Ортегой-и-Гассетом, Унамуно, Угарте, Шпенглер и Кайзерлинг становились новыми идолами молодежи. В августе 1929 г. Кайзерлинг посетил Боливию, где на его лекции стекались толпы студентов и интеллигенции. Страна жила напряженной интеллектуальной жизнью. Старые либерально-позити-вистские идеи были безвозвратно сданы в архив.
Философская и социологическая литература входила в моду. Издавались труды, вдохновляемые идеями Шпенглера. Происходило новое открытие Ф. Тамайо, росла популярность Х. Мендосы и А. Аргедаса. Философские поиски и яростные дискуссии о сущности боливийского общества, о путях дальнейшего развития пока затронули лишь интеллектуальную элиту. Постепенно отвлеченные философские и социологические споры стали объектом широкого общественного внимания. Боливийцы ощущали ущербность и неполноценность своей политической системы и общепринятой идеологии, оправдывающей её существование.
В 30-е годы теоретические споры вышли из кабинетов ученых и приобрели политическое значение. Вслед за периодом вызревания новых идей и концепций общественного развития, пришло время самого идейного переворота, когда отвлеченные философские и социальные теории окончательно оформились в законченные идеологические парадигмы, предлагавшие обществу определенные пути развития. Формировались новые понятия и определения, и, главное, — общественно значимые цели и задачи развития, постепенно становившиеся признанными и общепринятыми. Гегемония переходила к той части общества, которая становилась носителем, пропагандистом и практиком этих новых идей. Совершалась идейная революция, пролог общественно-политического переворота.
Поражение в войне в Чако наложило свой трагический отпечаток на идейные поиски интеллигенции, придав привкус горечи осознанию боливийцами своего одиночества в мире. Для того, чтобы стать нацией, во всей своей самобытности и неповторимости, нужно было заняться самими собой, прежде всего, познать свою национальную природу и сущность. Этой задаче посвятила себя боливийская интеллектуальная элита.
В поисках национальной самобытности боливийцы встречали созвучие своим идеям во взглядах Шпенглера и Кайзерлинга. Последний восторгался пейзажами Альтиплано, говорил об особом предназначении Боливии. Выступая в Ла-Пасе в 1929 г., он заявлял: «Боливия, возможно, самая древняя часть человечества; нет лучшего ощущения будущего, как отдаленное прошлое, ибо во времени нет конца». Кайзерлинг призывал обратиться к так называемым телуристическим тайным силам земли. Поклонники Кайзерлинга вновь открывали для себя идеи Тамайо и Мендосы, видевших в земле, окружающей среде решающий фактор формирования человека, расы, нации.
В 30-е годы в Боливии возникла влиятельная философско-лите-ратурная школа: телуризм, близкая индеанизму, концепциям Х.Мендосы и Ф.Тамайо. Идеи Шпенглера, Тамайо, Мендосы были развиты телуристами: в философии Роберто Пруденсио и Умберто Пальса, в историографии Ф.Авила, в литературе и поэзии К.Мединасели, Ф.Диес де Медина и Примо Кастрилью, в живописи и скульптуре С. Гусманом де Рохас и Мариной Нуньес дель Прадо, в музыке Эдуардо Каба.
В 30-е годы Х.Мендоса в своих последних работах, четко сформулировал основы телуризма или, как он называл свою теорию, «мистики земли». Активно участвовал в политической жизни в 30-е годы, занимался публицистической деятельностью, выступал с лекциями, сотрудничал с марксистским Боливийским социологическим институтом, ставшим кузницей кадров новых левых партий. Его работы, наряду с трудами Ф.Тамайо стали философской методологической базой всех исканий индеанистского и националистического направлений как общественной мысли, так и антилиберальных направлений в политике. Х. Мендоса видел в земле, в среде обитания основу самобытности страны, условие бессмертия боливийской нации. Он писал: «Среда создает человека. Или иными словами — человек — ничто иное, как среда, запечатленная в личности. Вода, которую мы пьем, воздух, которым дышим, свет, который нам светит, продукты питания, поддерживающие нас, — все они ежедневно воспроизводятся в наших мыслях, эмоциях, воле, действии. Мы считаем, что действуем по своей инициативе, а на самом деле лишь подчиняемся императиву нашей среды обитания. Среда определяет ритм, а горы, леса диктуют нормы нашей жизни. Ни далекая звезда на небе, ни скромная травинка на земле не остаются безучастными к определению нашего жизненного динамизма… Среда — кузница расы, демиург наций; она формирует связи, объединяющие разрозненные человеческие группы, она дает им родной воздух, создает традиции, вершит историю». Х. Мендоса развивал идею «незаконченности», молодости боливийской нации, формирование которой ещё далеко от своего завершения. Эту идею взяли на вооружение национал-реформисты К.Монтенегро, А.Сеспедес и другие. В философии взгляды Х. Мендосы развили Р. Пруденсио и У. Пальса.
В 30-е годы, после войны в Чако, в политических и интеллектуальных кругах Боливии видную роль играл университетский профессор истории Роберто Пруденсио. Вместе с вернувшимися с войны оппозиционно настроенными «ветеранами Чако» и студентами он создал националистическую группу «Железная звезда», ставшую влиятельной политической силой. В 1939 г. он основал журнал «Кольясуйо», превратившийся в трибуну национализма и индеанизма.
В 1928 г. Р.Пруденсио опубликовал «Новую концепцию жизни», своего рода антилиберальный, антирационалистический манифест. Он следовал иррационализму Шопенгауэра и телуризму Мендосы. Отправная точка его концепций состояла в понимании жизни как импульса, прыжка во времени, вызова миру.Размышляя над судьбой своей страны он пришел к убеждению, что «чувство» земли, география, пейзаж формируют человека и общество. Культура для него — лишь формальное выражение иррационального, телуристического. Он искал биологическую силу, волю, способную создать новый культурный цикл, который выведет Боливию к величию. Вслед за Тамайо такую силу он видел в индейце.
В середине 30-х годов наряду с Р. Пруденсио крупным теоретиком телуризма становится Умберто Пальса. У. Пальса был одним основателей Националистической партии, идеолог «государственного социализма». В 1936 г. он публикует книгу «Пересмотр нашего исторического прошлого», а после выхода в свет в 1939 г. работы «Человек как метод», он становится лидером нового философского направления, которое полностью вытеснило позитивизм из науки и интеллектуальной жизни.
Главная идея У. Пальса состояла в абсолютизации «духа земли» как носителя географического императива, воздействующего на индивид и общество и обуславливающего форму и образ жизни человека. Он ставил в центр внимания человека как выразителя духа земли, телуристических сил. Его идея «человека как метода исходила из концепции «человека-космоса» немецкого философа Шелера, для которого человек был мерой и олицетворением вселенной. Вслед за Тамайо, Мендосой и Кайзерлингом он видел в земле «космическую энергию», без которой человек неспособен познать свой мир и душу.
У. Пальса ставил главный вопрос, волновавший его сограждан: что значит быть боливийцем? И в поиске ответа на этот вопрос он обращался к раскрытию феномена национальной культуры. Культура для него — это переход от хаоса и беспорядка к особенному, индивидуальному (самобытному) и гармоничному (с окружающей средой). Он принял как аксиому идею Шпенглера о конце Европы и призвал к поиску самобытных основ жизни боливийского народа.
Для Пальса нет универсальной культуры, как и нет универсального гуманизма или универсального человека. Каждый человек и культура — социогеографичны. Индоамериканский человек по-своему чувствует и думает. Этот человек немыслим вне его связи с землей. Как и для Тамайо, у У.Пальса индеец являлся наиболее связанным с землей индивидом и социумом.Следовательно, для обретения собственного «я» боливийцы должны обратиться к духу Анд и к «космической энергии» индейской расы. С обидой на весь мир писал У. Пальса о своей стране: «Боливия — великая страна, Боливия — прекрасная страна, Боливия — богатая страна, но в душу вселяется отчаяние от сознания, что миллионы людей на земле даже не подозревают, что это великая, прекрасная и богатая страна».
У. Пальса искал национальную идею, способную объединить народ во имя достижения величия Боливии. Пример такой идеи он усматривал в национал-социализме. У. Пальса был восторженным поклонником тоталитарных режимов, ибо видел в них концентрацию воли и энергии миллионов людей во имя «идеалов нации». Даже после краха третьего рейха он продолжал верить в звезду Гитлера и его миссию в немецкой истории. Так, в 1946 году он писал: «Чтобы ни говорили о Гитлере и Германии, я уверен, что если бы немцы не были убеждены в необходимости расширения жизненного пространства и не верили бы в способность фюрера успешно завоевать его, если бы эта идея не проникла бы в сердце каждого немца, то не было бы этого страшного последнего боя 1945 года...» Идеи У.Пальса стали теоретической базой идеологии «государственного социализма».
Работы телуристов были окончательным разрывом интеллектуальной элиты с либерально-позитивистским прошлым.
Они преодолевали глубоко укоренившийся европоцентризм как в теории, так и в общественной и политической жизни. Практические выводы идеологов нового поколения боливийских политиков были разнообразны: отталкиваясь от идей телуристов многие эволюционировали к индеанизму и «революционному национализму», а в их иррационализме находили оправдание корпоративизма и фашизма.
продолжение
--PAGE_BREAK--