В вводной лекции я выделил два фундаментальных вопроса, которые возникли в ходе развития психологических, а точнее можно сказать — философских и психологических исследований восприятия. Один из них, напомню вам, — это вопрос о связи восприятия как образа с ощущениями. И второй вопрос, на котором мне сегодня придется остановиться более подробно, — это вопрос об отношении ощущения к ощущаемому.
Что касается первого вопроса, то я мог бы резюмировать сказанное в прошлый раз следующим образом. Ощущения действительно — единственный источник наших восприятий, то есть образов действительности, образов мира, но надо четко различать два понятия: понятие источника и понятие основы. Что касается положения о том, что единственным источником восприятия (я подчеркиваю здесь оба слова—и единственным, и источником) являются ощущения, получаемые посредством органов чувств, — это положение бесспорное. И в сущности, вся наука стоит на этом положении. Другой вопрос — как понимается проблема порождения образа, источник которого лежит в ощущении. Трудность состоит в том (как я говорил в прошлый раз), что попытка представить себе образ как простую совокупность, сумму ощущений, не находит своего подкрепления в реальности и, значит, должна быть отвергнута. Я говорил также о том, что невозможность вывести просто образ из отдельных ощущений, как бы присоединяющихся одно к другому, породила идею целостности — особого качества, которым обладает образ. Его называют также структурностью, формой, гештальтом в интерпретации немецких психологов начала XX века. Наличие этого особого качества и показывает, что нельзя представить себе образ как просто совокупность получаемых ощущений. И наконец, последнее, что я хотел бы подчеркнуть в порядке резюме прошлой лекции, — утверждение важности этого качества целостности, утверждение примата формы, по существу, не решает вопроса. Проблема остается нерешенной.
Я пока не дал положительного решения первого вопроса о связи, об отношении образа восприятия к ощущениям, которые являются источником образа. Подойти к положительному решению этого вопроса возможно, лишь рассмотрев некоторые другие вопросы. Ну и, прежде всего, второй вопрос, который я назвал фундаментальным и который возник в ходе исследований восприятия. Или, иначе говоря, рассмотреть сейчас вопрос об отношении ощущения, то есть того, что входит в образ, составляет его источник, к ощущаемому, то есть к тому, что это ощущение вызывает. Это очень серьезный вопрос, потому что он касается самой природы ощущения, то есть природы, в сущности, тех явлений отражения, которые обязательны для того, чтобы возник образ мира, образ восприятия.
Наивный взгляд, впрочем, совершенно верный, состоит в том, что ощущения передают природу объективных внешних свойств, энергий, воздействующих на наши органы чувств. Это и соответствует тому, что называется наивным реализмом, тому, чему мы практически повседневно следуем в нашей жизни. Когда я что-то вижу, слышу, осязаю, то я всегда исхожу из того, что есть нечто осязаемое, слышимое, видимое и что ощущения, которые возникают, передают те свойства, которые присущи миру, воздействующему на мои органы чувств, миру, существующему независимо, объективно. Однако в ходе исследования ощущений были выделены некоторые положения, которые поставили под сомнение эту наивную, но действительную правду. В XIX веке, во второй половине его, был выдвинут закон, или принцип, так называемых специфических энергий органов чувств. Принцип этот, или закон, был сформулирован крупным физиологом, я бы сказал — выдающимся физиологом того времени, Иоганнесом Мюллером. Об этом принципе, или законе, специфических энергий органов чувств очень часто упоминается в учебниках, причем в форме, которая, собственно, даже вызывает сомнение: почему такая простая констатация, в форме которой излагается этот принцип или закон, так торжественно именуется — принцип, закон? Это же простая констатация, которая состоит в том, что посредством уха мы не видим, а слышим, а посредством глаза мы не слышим, а видим, а посредством чувствительных приборов руки, поверхности кожи мы осязаем, но не слышим и не видим и т.д. Как видите, простое положение, описание того, что каждый знает. Когда человек теряет зрение, он теряет ощущения зрительные, если он теряет слух — он теряет слуховые ощущения. Положение крайне простое, но это, конечно, упрощенное изложение. Иоганнес Мюллер выдвинул этот принцип специфических энергий чувств, сформулировав его в пяти тезисах, в пяти положениях. Я их сейчас называть все пять не буду, а укажу три главных, которые можно выразить следующим образом. Прежде всего, это основное положение, основной тезис Иоганнеса Мюллера. «Качество ощущения, — писал он, — зависит не от качества, от природы, иначе говоря, воздействия, а от природы самого органа». Он в свое время выражал эту мысль так: «от природы нервов», имея в виду чувствительные окончания, в основном, аппараты ощущения. Второй тезис, центральный для Иоганнеса Мюллера, состоял в том, что «то, что нам дают наши ощущения, отражает, выражает природу и состояние наших органов чувств, нервов, а не природу того, что эти ощущения вызывает». И наконец, третий тезис: в нашем познании внешнего мира мы не можем перейти через границу, через перегородку, которая отделяет наши ощущения от внешнего мира, и эту-то перегородку и образуют наши органы чувств. Я немножко модернизирую сейчас язык Иоганнеса Мюллера. Какой же общий вывод можно сделать из этих трех положений? Общий вывод очень ясен. Это вывод о непознаваемости внешнего, то есть независимо от нас и от наших ощущений существующего, мира. Это вывод субъективно-идеалистический, это вывод, который дал основание, главное основание говорить о физиологическом идеализме, то есть идеализме, опирающемся на физиологические данные.
Надо сказать, что все эти тезисы, вернее, два первых, которые я назвал, и вытекающие отсюда результаты и последствия, были извлечены Иоганнесом Мюллером из некоторых очень простых наблюдений. Иоганнес Мюллер обращал внимание на то, что какой бы энергией мы ни воздействовали на тот или другой рецептор, то есть чувствительный аппарат, эффект, который возникает, субъективный эффект в форме ощущения будет передавать особенность, специфическую энергию, которая отличает или на которую рассчитывает соответствующий рецептор, а не особенность энергии или особенность воздействия, которое вызвало процесс в рецепторе. Если — иллюстрировал свою мысль Мюллер — мы окажем на глаз воздействие механическое, то глаз будет реагировать ощущениями световыми. При ударе посыплются искры из глаз. Если мы будем глаз раздражать электрическим током, то возникнут тоже зрительные ощущения, кстати, цветовые, явления фосфенов, как они называются, то есть опять воздействие другой энергии — электрической — на глаз будет вызывать все-таки зрительные ощущения. То есть давление или электрическое раздражение будет передаваться на языке того сенсорного аппарата, то есть того органа чувств, который подвергается воздействию.
Это же самое Иоганнес Мюллер распространял и на другие рецепторы. Вы можете различным образом, различными агентами воздействуя на орган слуха, вызывать разные слуховые ощущения, но только на языке слухового ощущения. Например, не механические. Иоганнес Мюллер проделал дальнейшую работу. Он показал, что то же положение обнаруживается и при воздействии на проводящие пути, то есть на нервы. Если раздражать зрительный нерв химически, электрически, механически, то в результате реакция будет какая? Появление опять-таки ощущений, как говорят, зрительной модальности, то есть зрительного качества, то, что я говорил: ощущения будут на языке светоощущения. Соответственно, относится то же самое и к другим органам чувств, в частности к слуху. Я говорю о зрении и слухе просто потому, что это основные рецепторы, наиболее дифференцированные. Действительно, тогда получается следующее. Качество ощущения выступает как зависящее от устройства чувствительных аппаратов, органов чувств, словом, от того, что Иоганнес Мюллер называл нервами в очень широком смысле этого слова.
Мы не можем перейти этот барьер. Мы отражаем, я говорю современным языком, то есть у нас возникают переживания ощущения, иначе говоря, переживания изменений процессов, которые происходят в наших органах. В переживании, таким образом, дается не мир, а состояние органов. Причем как они вызываются, эти переживания? Внешней причиной, некоторой, неизвестной нам, которая может быть разной, и все дело заключается в том, на какой орган действует эта внешняя причина (или внутренняя), или самим состоянием, в которое приходит нервная система? Когда человек получает значительное количество хины, у него, как известно, возникает шум в ушах. Но может и не быть никакого слухового воздействия. Тем не менее эти эффекты есть: «У меня звенит, — говорю я, — в ушах». Можно вызвать соответствующим образом и зрительные ощущения. Они даже иногда возникают сами, без специальных внешних воздействий, хотя бы химических, то есть внутренним образом. Известны явления (известны они были и во времена Мюллера), которые выражаются в спонтанных, то есть не внешне обусловленных, правда, обыкновенно очень слабых зрительных ощущениях. Это, так сказать, как бы «самосвечение» сетчатки. Если вы находитесь в полной темноте, к тому же можете даже закрыть глаза, то у вас в поле зрения черная поверхность? Или какие-то светлые пятна, часто окрашенные, которые плывут, движутся перед глазами? Пятна, потому что процессы в этой системе идут своим ходом и при известных условиях выражают себя в виде этих переживаний. Значит, опять получается: переживание есть выражение состояния чувствительных аппаратов, нервной системы, проводящих нервов, проводящих путей и так дальше. То есть в широком смысле состояние нервов, нервной материи, того, что принадлежит субъекту.
Вот в чем заключается эта функция рецепторных аппаратов, органов чувств, чувствительных элементов, чувствительных приборов. Видите, не в проникновении в объективные свойства мира, а в отгораживании от этого мира, ежели допустить его существование. Но вот допустить-то его существование, исходя из сказанного Иоганнесом Мюллером и сейчас мною повторенного, допустить-то существование этого внешнего мира мы не имеем никаких оснований. Потому что, к каким бы проверкам мы ни обращались, всякий раз результаты проверки даются опять через что? Через те же самые ощущения, так или иначе группирующиеся, приобретающие особые качества целостности. Тогда еще о целостности, об этом особом качестве образов не было и речи. Представлялось, что образ есть мозаика, сумма, совокупность этих ощущений. Сама сенсорная ткань, фигурально выражаясь, чувственного образа и отождествлялась с самим образом. Так сказать, то, из чего соткан образ, что мы открываем в образе в качестве его такой именно ткани, правда? Вот, оказывается, что всегда через это дается, и любая проверка тоже проходит преломление прежде всего через эти состояния. Философский смысл этого принципа специфической энергии органов чувств, специфической энергии самой чувствительной сферы организма, чувствительных аппаратов — он приводит к крайнему субъективизму, который известен в истории философии под названием солипсизма, то есть к утверждению в качестве единственной реальности того, что составляет содержание моего сознания. Можно поэтому представить себе, что когда исчезает это сознание, то исчезает вся действительность. Вот это и есть солипсизм в его грубом схематическом выражении.
Надо сказать, что критика позиции Мюллера наталкивается на известные затруднения. И поэтому не случайно закон специфической энергии органов чувств оказал очень серьезное влияние даже и на тех исследователей — физиологов и психологов, — которые по своему общему мировоззрению, по своим общим философским взглядам скорее выражали тенденции материалистические. Аргументы, направленные против принципа специфической энергии органов чувств, против крайнего субъективизма, который этот принцип несет в себе, шли по разным линиям. Наиболее, пожалуй, сильная линия, и она более всего высказывается в современной психологической литературе, — это аргументы эволюционно-биологические. Это аргументы от развития. Главный аргумент и состоит в том, что в ходе эволюции специфические энергии органов чувств возникли в связи с реальными особенными энергиями, которые воздействуют на живое существо или реакции на которые, учет которых необходим для выживания, для приспособления, для адаптации к среде. Действительно, очень легко понять, что, скажем, светоощущающий аппарат мог возникать, биологически развиваться только в условиях существования в среде световых лучей, лучей видимого спектра. И, скажем, у животных, которые живут вне света, вне воздействия световой энергии, не развиваются соответствующие органы. Более того, у тех животных, которые перемещаются в среду, лишенную света, если у них уже есть чувствительные органы светоощущения, то эти органы проделывают путь обратного развития, свертываются, уничтожаются. Всем известный пример — это слепые рыбки, которые живут в пещерных реках, действительно без света. В знаменитых югославских пещерах протекает небольшая река, и вот в ней до нашего времени сохранились эти небольшие сравнительно рыбки, полностью лишенные аппарата зрения, то есть глаз. Известно то же самое в отношении многих других животных, которые перешли в среду, лишенную света.
Значит, что же делает орган чувств, такой, как глаз? Его делает свет, это великолепно, патетически изложено в популярной, но чрезвычайно блестящей небольшой книжке покойного Сергея Ивановича Вавилова, физика. Книжка так и называется «Глаз и солнце». В ней прослежено отношение глаза к солнцу, то есть к источнику света на Земле. Но вот какая здесь возникает трудность. Дело все в том, что когда мы вводим понятие приспособления, то мы воспроизводим в более сложной форме ту же самую трудность, которая заставила Мюллера прийти к парадоксальному и совершенно чудовищному выводу о том, что мы можем воспринимать только то, что происходит в наших органах чувств. Ведь все дело в том, что по-прежнему остается непоколебимым правило зависимости получаемых воздействий от свойств воспринимающего эти воздействия аппарата. Но и в эволюции тоже. Мы можем встать на объективную точку зрения, которая лежит в основе эволюционного подхода к живым существам. Мы можем стать на позиции эволюции, на позицию дарвиновскую, так сказать. И все же остается этот вопрос. Ну хорошо, животное приспосабливается к чему-то, но что собой представляет это что-то и как оно представлено? А оно представлено опять через состояние органов. Значит, здесь аргумент эволюционный, хотя и очень сильный, действительно сильнейший аргумент, он в известном смысле нарушает общий вывод такого крайнего агностицизма, солипсизма, но не нарушает первого, исходного положения о том, что в нашем ощущении даны состояния органов чувств. А это является принципиальным. Значит, можно сказать так: по-видимому, из этого генетического, эволюционного аргумента вытекает одно положение, противоречащее философским выводам или общефилософским выводам из позиции Иоганнеса Мюллера, хотя и не разрушающее этот принцип в частном специальном его выражении. Эта позиция может быть сформулирована так, что закон специфической энергии органов чувств сам возникает, создается специфизмом энергии. Значит, надо говорить не о специфической энергии органов чувств, не о принципе, не о законе специфических энергий органов чувств, а о принципе специфичности воздействующих энергий. Но, видите ли, специфичности, которая остается условной впредь, до того как мы показали адекватность, то есть соответственность органов чувств действительному воздействию. Я сейчас поясню.
Я вижу нечто, например, поверхность вот этой стены против меня, нечто голубоватое. Спрашивается: в каком отношении находится ощущение голубизны к некоторым объективным свойствам этого голубого, голубизны как объективного, объективно существующего? Вопрос остается снова как бы открытым. Чего-то не хватает в аргументах, чего-то недостает в аргументах против принципа Иоганнеса Мюллера и выводов из него, более широких. Что-то не учитывается и притом что-то капитальное. Надо сказать, и я об этом вскользь заметил уже, что принцип Иоганнеса Мюллера, этот принцип специфической энергии, открыто или менее открыто, оказал сильнейшее влияние, и выйти из плена этого принципа стало совершенно необходимо для дальнейшего развития нашего знания об отражении непосредственно в чувственной, то есть в основной его форме, форме восприятия, форме чувственного образа мира.
Я тоже заметил, что даже великий ум, ум великого естествоиспытателя XX века Гельмгольца подвергся известному влиянию. Гельмгольц сохранил от мюллеровской концепции то положение, что посредством органов чувств мы не можем ничего сказать о природе воздействия, вызывающего соответствующее ощущение. Мы можем только утверждать, что существует нечто объективное, что нас окружает, и это есть объективная реальность (и это материалистический тезис Гельмгольца), которая воздействует на эти органы чувств. То есть, есть воздействующее, независимо от субъекта существующее, независимо от органов чувств и от ощущений существующее, но эффект этого воздействия всегда передается языком самих органов чувств.
Возникает очень большая трудность представить себе, как на этом языке, который составляют лишь значки чего-то, что воздействует, что-то, что уже переведено, а не само оно, перевод на один или другой язык, как вот из этих значков понять образование образа мира, на этом языке передаваемого. (Гельмгольц иногда употреблял термин «иероглиф», что и обозначает собой, собственно, знак, значок, что-то, что выражает другое, поэтому иногда в критике теории Гельмгольца, с этой ее стороны, говорят о иероглифичности позиции Гельмгольца. Только, товарищи, никогда не отвлекайтесь от основного тезиса Гельмгольца: признание объективно существующего мира. И в этом заключался материализм естествоиспытателя Гельмгольца.) Источник — условные значки, иероглифы. Результат — результат соответствует предметному миру. Опять известное, материалистическое по своей тенденции положение. Гельмгольц нашел единственно возможное в то время, то есть во второй половине XX столетия, решение. Он говорил так: действительно, образ не может быть построен на этом языке, он не может быть построен из ощущений. Происходит еще переработка ощущений. И тогда они начинают быть говорящими по-настоящему. И эта переработка совершается в центральной нервной системе, в голове, которая вот эти условно переданные сигналы перерабатывает так, что возникает образ предмета, вещи. Мы эту работу не знаем. Она закрыта самонаблюдением. Эта работа бессознательных, как он их называл, умозаключений. Значит, что получается? Система сигналов, которые мы получаем, ощущений, затем необходимо допустить их переработку. Надо сказать, что здесь положение обыкновенно возникает такое же, что и при анализе закона специфической энергии органов чувств. Он сначала упрощается и вследствие этого теряет свою содержательность. С умозаключениями Гельмгольца происходило примерно то же самое. Ограничивались указанием термина. Но вот к органам чувств присоединяется работа бессознательных (просто тех, которых мы не сознаем субъективно, скрытых от самого субъекта; присоединяется работа, будем говорить мышления, правда?) умозаключений. И здесь не так просто. Во-первых, вводя понятие бессознательных умозаключений, Гельмгольц скорее поставил проблему, чем предложил ее решение. В этом отношении он проявлял очень большую осторожность. Во-вторых, он вовсе не думал, что эта работа происходит независимо, как бы прибавляясь к тому или другому сенсорному явлению или совокупности сенсорных явлений. Скажем, зрительный образ возникает не в результате переработки ощущений только зрительной модальности. Он искал решение вопросов в другом. Ведь когда происходит акт зрения, когда возникают зрительные ощущения, то при этом в работе органов чувств, вернее, в работе зрительного аппарата необходимо принимают участие глазные движения, следовательно, иннервация глазных мышц. Необходимо происходит также известное совпадение зрительных данных с данными других ощущений. Значит, эти бессознательные умозаключения скрывают в себе не просто работу размышления над полученными значками. Но этим очень емким у Гельмгольца понятием была высказана, следующая мысль. Разгадка, так сказать, связей ощущений и ощущаемого лежит не в исследовании каждого отдельно взятого сенсорного процесса, а в понимании совокупного действия. Я бы даже сказал — «целокупного действия», различая понятие совокупности как понятие суммы и понятие целокупности, то есть совокупности, образующей целое, целокупное. Это тоже немецкий термин. Это «вместе взятое», объединенная, но целостная сумма. Не аддитивно полученная, не путем прикладывания одного к другому, не путем суммирования.
Таким образом, Гельмгольц вообще сделал очень существенный прорыв в решении проблемы отношения ощущения к ощущаемому и тем самым отношения образа к отображаемому. Надо сказать, что позиция Гельмгольца жива до сих пор. Если о законе специфических энергий органов чувств больше говорят в порядке исторической справки, то о концепции Гельмгольца говорят как о концепции живой, она обсуждается до сих пор. И вот вопрос о том, что же представляют собой так называемые бессознательные умозаключения, наполняет в сущности собой всю современную психологию восприятия. Она как бы движется в пределах разгадывания, дальнейшего анализа, дальнейшего понимания, что это за процесс, — так называемые бессознательные умозаключения? Как происходит этот процесс?
Надо сказать, что позиция, которую я сейчас обрисовал, позиция отдельных воздействий, их переработки на язык ощущений, проблема проникновения в самый объективный мир, который вызывает эти ощущения, — она была осложнена еще одним обстоятельством. Дело все в том, что в духе естествознания XX века содержалась тенденция дробления, поэтому когда изображался акт зрения, то анализ начинался с допущения некоторого возникшего элементарного ощущения и некоторого источника этого ощущения. Так что ставился вопрос всегда о процессе, соединяющем ощущение с некоторым воздействием, ставящим в зависимость ощущение от некоторого элементарного же воздействия. Вот это дробление — совершенно в духе естествознания XX века — поэлементное разбиение, так сказать, сейчас как-то ушло из науки как ведущее направление, вообще, рассмотрения и решения возникающих вопросов. Надо сказать, что сейчас прежде всего возникла, конечно, генеральная идея. Она с большей или с меньшей степенью сознательности выражена в современной психологической науке, в современной психологии восприятия. В сущности нельзя рассматривать так: удар в колокол — упругая волна — орган чувств. Нельзя рассматривать так: вспышка света — распространение соответствующего частотного, так сказать, процесса (и все равно, вы можете представлять себе корпускулярную или волновую природу света, это безразлично; словом, вот этого материального процесса) — и зрительное чувствительное окончание. Ведь дело обстоит иначе. Когда мы говорим об ощущающем, видящем, обоняющем человеке, надо понять, что мы говорим о человеке, который оказывается в поле. Нет ничего из элементов! Точка! Нет этой прямой линии. Это очень ясно видно, скажем, на слухе. То же самое можно показать в отношении света. Вот здесь прозвенел колокольчик. Раздалась такая звуковая точка, удар. Вот это знаменитое, то, что вы видите в учебниках: колокол и от него идут изображенные условно волны, расчленяющиеся по сфере. Ведь не так! Оказывается, что вы вообще находитесь в акустическом поле, принципиально. Это акустическое поле практически не бывает отсутствующим. Практически не бывает отсутствующим. Оно возмущается звонком. Это значит, что меняется что? Все акустическое поле! То есть то акустическое поле, в котором существует живой организм, существует человек. И от которого он получает (от этих изменений, возмущений поля) содержательную сигнализацию, сложное воздействие. Ну, представьте себе, прозвенел этот звук, звонок. Вот эта звуковая точка возникла. Удар гонга, удар по колоколу. Обычное изображение на рисунках. Что произошло? Частота колокола воздействует? Нет. Эффект реверберации существует в помещении? Реверберации? Да. Ну как же, отражается же звук? Значит, эти эффекты реверберации участвуют в том зрительном поле, в характеристике того зрительного поля, в котором мы с вами находимся? Участвуют. Но ведь дело все в том, что здесь может быть (вот я вижу предмет, подходящий для иллюстрации, — стекло), здесь могут быть некоторые поверхности, которые приводятся в действие распространяющейся звуковой волной, вот этой возмущающей поле волной, а отвечают еще дополнительно своими гармониками, правда? Осложняется общее зрительное поле? Да. Со светом то же самое. Бесчисленные рефлексы, которые окружают предмет, освещаемый, отражающий лучи в реальном, а не абстрактном поле. Ну, например, небо абсолютно чистое. В помещении, представляющем собой так называемое черное тело, правда? Ведь эта мысль, абстрактное условие, которое мы фактически не можем достичь, практически, но теоретически можем представить себе. Это совершенно особая вещь. И если человечеству придется переместиться в условия, в которых существенно изменится характеристика поля, хотя и останутся некоторые воздействия, то, по-видимому, эффекты восприятия этих воздействий будут резко отличными. Это мы можем сказать, предвидеть теоретически заранее. Вот есть такое усложнение. Значит, мы все время действуем в поле. И адаптация, вот эта эволюция происходит тоже, как эволюция в поле. В поле световом, акустическом и уж, конечно, в поле гравитационном, по отношению к которому у нас тоже есть рецепторы, чувствительный аппарат. Правда, они о себе явно и прямо не заявляют.
И вот мы переходим еще к одному очень интересному вопросу. Можем ли мы, учитывая то, что я сказал, вот эту ситуацию необходимости реагировать на изменения поля (нет еще одно: на изменение полей, то есть всей системы, в которую мы включены независимо от нашей воли и сознания и прочее), можем ли мы в этих условиях создавать простое дробление, соположение наших чувствительных аппаратов, то есть органов чувств? Давайте немножко остановимся на этом вопросе. Это чрезвычайно важно также как предпосылка для позитивного решения проблемы образа и мира, проблемы восприятия как процесса, восприятия как образа — словом, для решения всех тех вопросов, которые встали перед наукой. Принята известная классификация ощущений, которая тоже в сущности родилась в XIX столетии, потом несколько видоизменялась, приобрела (особенно у Шеррингтона) четкие и красивые формы и которую надо сейчас рассмотреть критически, хотя это нечто устоявшееся. Давайте попробуем посмотреть на эту классификацию, не торопясь, избирать какой-нибудь принцип расположения, то есть классификации, систематизации органов чувств и соответствующих модальностей ощущений.
Вернемся для этого к обычной классификации. Действительно, в XIX столетии, еще в середине века была проделана известная работа, продолжившая и уточнившая наивный анализ различных органов так называемых чувств, то есть чувствительных, рецепторных систем. Немножко расширилось число рецепторов, то есть число органов чувств. Кроме классических пяти чувств человека (зрение, слух, осязание, обоняние и вкус), прибавились другие, например чувство температурное, оно не осязательное, хотя и кожное по расположению рецепторов. Прибавилось чувство вибрационное, которое не есть осязательное, но также и не есть слуховое. Прибавилось, наконец, чувство очень важное, кинестетическое, то есть чувство положения органов и движения их. Я ведь сейчас знаю, не смотря глазами, положение, в каком находятся пальцы, моей, скажем, левой руки. Да, мне дан образ этого, без зрения. Прибавились еще кое-какие дополнительные виды ощущения, соответственно и все реципирующие системы, то есть органы. Чувства, как их называют. Значит, расширился каталог, инвентарь. Это то, что было дано кроме веками известных знаменитых пяти органов чувств. Мы так и до сих пор говорим: пять органов чувств человека. Это в общем верно, потому что мы назвали какую-то группу, которая выделилась человечеством и человеком с самого начала — и не случайно именно это. Есть такие явные, например обоняние, вкус, осязание, зрение, слух. И есть какие-то действующие тайно, вроде чувства положения органа, чувства своего положения по отношению к чему? К гравитационному полю или, как иногда говорят, гравитационной вертикали. Кстати, именно это чувство хорошо показывает, в каком смысле я говорил о поле, в смысле акустическом, оптическом и так дальше. Мы не можем выйти из этого поля, мы в нем объективно существуем.
Я приведу пример. Скажем, были явно разбиты светоощущающий орган и цветоощущающий орган. Они оказались просто совмещенными в глазу. В действительности мы все различаем светоощущения и цветоощущения. Потому что светоощущение может быть совершенно, например, не нарушенным. Человек отлично видит, у него великолепное зрение. И вместе с этим может быть что? Он может быть цветоаномалом, то есть не различать цвета или различать их не так, как они различаются вообще людьми. Например, смешивать (это самый известный случай цветоаномалии) зеленое и красное и видеть их одинаково. Может быть просто потеряно цветное зрение, и тогда мир выглядит так, как он выглядит на черно-белой фотографии. Кстати, это часто долго не открывается в детстве субъективно, потому что ребенок умеет ориентироваться по светлоте и не путает предметы. Пора было выдумать специальные методы, простенькие методы исследования этих цветоаномалии. Изобрели, например, таблицы Штиллинга. Я не знаю, как они сейчас переименованы, может, вы встретитесь с этим под другим названием, это бывает иногда. Смысл этих таблиц заключается в следующем. На цветном фоне, состоящем из цветных кружочков, плотно прилегающих друг к другу, выписывается несколько другим цветом какая-нибудь цифра. Альбом составляется из таких табличек. Испытуемый быстро показывает, какую цифру он видит. Если есть цветоаномалия, то где-то и на каком-то сочетании фона одного цвета и цифры другого цвета он не будет их различать, потому что по светлоте они уравнены. Хорошие таблицы Штиллинга очень хорошо уравнены, в смысле полиграфического исполнения. Иногда они недостаточно уравнены, но зато то, что приходится читать по мозаике, то есть по пятнам, снимает эти недостатки. Все-таки испытуемый теряется или сразу не может вычитать эту цифру, выделить ее. Ну, тогда ему не дают водительских прав, скажем. Он смешивает зеленый и красный, и может произойти авария на транспорте. Правильно? Проверяют всегда цветовое зрение. Есть здесь особые вещи.
Что открылось даже в температурном чувстве, вновь выделенном? А оказалось, что аппараты тепловых ощущений и аппараты Холодовых — разные. Холодовые точки образуют одну группу рецепторов, а тепловые точки — другую. Словом, возникла масса деталей. И теперь если перечислять эти сенсорные аппараты — будет довольно длинный список. Далее возник вопрос классификации, естественно, в этих условиях. Пять органов чувств можно описать, не классифицируя. Они усложняются, увеличиваются, и надо отдать себе отчет, какие же они и как-то упорядочить их. Началось упорядочение вот по какому принципу, посмотрите, это очень интересно — формально безупречному. Прежде всего были выделены органы чувств, которые действуют по отношению к внешним воздействиям. Это экстероцепторы. «Экстеро» — значит «внешнее», «реципировать» — значит «воспринимать». Значит, это то, что воспринимают органы чувств, посредством которых мы воспринимаем воздействия извне. Тогда вторую большую группу образуют органы чувств (я по-прежнему употребляю терминологию XIX века), — дающие сигналы, посредством которых мы воспринимаем внутренние состояния в организме. Это органические, если можно так выразиться, органы чувств. И наконец, была выделена третья группа, очень важная, это группа органов чувств для движения, кинестезические органы. Значит, экстероцептивные, интероцептивные (это внутренние, «интеро» — значит «внутренние») и проприоцептивные. Вот одно основание деления, в которое укладываются описанные ощущения.
Второе основание деления — это деление экстероцепторов (заметьте, это относится только к этой группе). Если изображать это в схеме логической, то, значит, мы выделили с вами три группы: экстероцепторы, проприоцепторы и интероцепторы. Последние самые смутные, самые неопределенные, но их можно поставить, так сказать, в конец, хотя это очень важная группа. А теперь по отношению к экстероцепторам дальше производим членение, второй уровень разбиения, классификационного расчленения. Здесь основание такое. Одни действуют при встрече с предметами, при прямом контакте, а другие могут действовать предупредительно, то есть на расстоянии. Так появилась в классификации группа дистантных органов чувств, то есть действующих на расстоянии (дистанция есть расстояние), и контактных, то есть действующих при прямом соприкосновении. Осязание — какое это чувство? Осязание контактное. Слух? Резко дистантное. Зрение? Удивительно дистантное, так сказать. Самое дистантное, если можно так выразиться. Обоняние? Обоняние — дистантное? Почему контактное? Дистантное. Вы там пролили склянку с формалином, так я нахожусь здесь, я в никакое соприкосновение с формалином не вступаю. Я сказал о существующей классификации. Я вам сейчас же могу сказать: а молекулы воздуха, в котором возникают упругие волны, они достигают органов слуха? Позвольте, упругая волна, это что? Сжимание и разряжение, смена. Сжимание — разряжение. Для того, чтобы воспринять эту смену, необходимо, чтобы молекулы соприкасались с воздухом, с какой-то чувствительной поверхностью. А как же иначе. Нет, это не пройдет. Дело в том, что в этой логике обоняние надо отнести к каким? К дистантным. А вот вкус — к контактным. Я к тому и сказал об этой классификации, что она формальная и с какой-то точки зрения внесенная, причем упускающая ряд очень важных оснований деления, не могущая создать иерархию, то есть выделить ощущения по их внутренним отношениям подчинения или, наоборот, подчиненности другим. И наконец, она сказана на языке, учитывающем хозяйство организма, а не связь этого хозяйства и не зависимость его от реальных связей, которые мы находим в объективном мире, то есть от предметного мира. Я упорно говорю о влиянии на последующее развитие психологии идеи, в широком-то смысле слова, мюллеровского типа, потому что даже в сравнительно новых классификациях вы видите все еще основной принцип специфической энергии самого органа, безотносительно к связи субъект—объект—предмет. Специфические особенности органа чувств не включены в эти связи. Потом мы увидим, в чем состоят эти связи. И классификация, которая сейчас, наверное, всюду излагается, тоже должна быть понята критически, воспринята критически, ее надо проанализировать, потому что она повторяет тот путь, который оказался не ведущим к решению фундаментальных проблем восприятия. Это путь от констатации ощущения к тому, что лежит или может лежать за ощущением. Иначе говоря и коротко, это путь от ощущения к действительности, к миру.
А решение лежит на другом пути, противоположно направленном: от мира — к ощущению и, следовательно, — к восприятию. Вот альтернатива, которая возникла реально, объективно в истории развития знаний. Либо от ощущения к тому, что лежит за ним и что его вызывает, от ощущения к миру. Исходным является констатация ощущения или образа, вопрос ставится так: что за этим лежит? что это порождает? С другой стороны, есть объективный мир. Возникает вопрос: каким образом этот действительный, предметный мир, объективный, способен вызывать, в частности, ощущения и восприятия? Это принципиально разные направления исследования. Так вот, если говорить о последнем тезисе, который я высказал только что, та классификация, в каком-то смысле формально довольно совершенная, современная классификация, неизбежно изменяется, как я и покажу в следующий раз, как меняются решения других проблем, когда мы встаем на противоположный пройденному путь, то есть двигаемся от мира к его отражению. А не от отражения к вопросу о том, что отражается. Вот ведь о чем идет речь.
Этот последний путь — путь далеко не простой. Но это методологический путь, единственно возможный в системе материалистической психологии. Я в заключение хочу напомнить мысль, высказанную в свое время Лениным. Он говорил, что существует действительно два пути: или от ощущения к миру — и тогда это путь идеализма, или от мира к ощущению, и это будет путь материализма. Это очень точно сказано. И особенно удивительно в связи с тем, что это, собственно, начало века, и конкретно-научные представления о восприятии, об ощущении и о действительности строятся вот по этой традиционной схеме. Ощущение от чего может зависеть? Нервы? Состояния органов чувств? Что-то вызывающее эти состояния, правда? И оказывается, что нельзя найти решение проблемы.
Попробуем перевернуть. Я скажу сейчас, чтобы не оставить подвешенным вопрос, я могу сказать другую формулу, только не развивая ее. Эта формула заслуживает специального развития и серьезного обоснования. Я бы сказал так: первичным и действительным оператором восприятия (заметьте, не ощущения, а восприятия) является предмет. Я сейчас употребил термин «оператор» в математическом значении этого слова. То, что определяет процесс. Следовательно, если бы меня спросили: ощущения интегрируются в восприятие сами собой? Иначе говоря, что является строящим отражение, афферентирующим его, порождающим образ? Ощущения? Нет, они служат источником, они не порождают образа. Целостная форма (ответ гештальтпсихолога)? Нет, потому что она результирует, она не способна ничего сама породить. Может быть, тогда мысль (я преувеличиваю и немножко извращаю мысль Гельмгольца), то есть значение, правда? Понятие, умственная работа, то есть мышление? Нет. Тогда что же? Я отвечаю: предмет. Предмет и есть организатор, выражаясь языком физиологическим, и детерминатор, говоря в терминах причинно-следственных отношений, и что еще? Интегратор, афферентатор, ну и оператор, как я уже говорил. И источник.