Профессор Амстердамского университета Т. ван Дейк занимает особое место в современной лингвистике текста. Необходимо сказать, что первоначально он в большей степени занимался изучением семантических аспектов литературного языка, вопросами французской стилистики и поэтики, нежели проблемами когнитивной лингвистики.3 В конце 60-х годов на него сильное влияние оказали французские ученые Р. Барт и А. Греймас. Однако идеи семантического структурализма недолго занимали его внимание, гораздо более интересными оказались когнитивные аспекты языка.
Наиболее стимулирующим для Т, ван Дейка стало сотрудничество с американским психологом Уолтером Кин-чем — автором известных работ по психологии памяти (Дейк, Кинч 1988: 153-211; 1989: 41-67).
Перед тем как перейти к изложению взглядов Т. ваН Дейка на устройство дискурса (текста), необходимо сделать несколько предварительных замечаний.
Макроструктуры, по мнению Т. ван Дейка, обладают семантической природой; они дают представление о существовании глобальной содержательной взаимосвязи текста. Общее содержание текста на более высоком уровне формируется из содержаний отдельных пропозиций. Несколько пропози-
Подробнее о научном творчестве Т. ван Дейка ом. (Караулов, Петров 1989: 5-11),
ций могут образовывать содержательное единство на более высоком (глобальном) уровне.
Как известно, пропозиция — это «обозначенное в речи действительное или возможное положение дел; стабильный семантический компонент предложения (высказывания), способный получать истинностное значение» (Васильева, Виноградов, Шахнарович 199S: 95). Пропозиция является семантическим инвариантом, общим для всех членов модальной и коммуникативной парадигм предложений и производных от них конструкций (номинализаций) (Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 401). Сопоставим, например, следующие предложения: (63а) Я знаю, что завтра в Эрмитаже открывается выставка немецкой живописи. (636) Я сомневаюсь, что завтра в Эрмитаже откроется выставка немецкой живописи. (63в) Я хочу спросить Вас, не открывается ли завтра в Эрмитаже выставка немецкой живописи? (63г) Было бы замечательно, если бы завтра в Эрмитаже открылась выставка немецкой живописи. Этот список можно было бы продолжить, однако ограничимся этими примерами. Во всех приведенных выше предложениях коммуникативная установка говорящего каждый раз различна: утверждение (63а), сомнение (636), вопрос (63в), пожелание (63г). Наряду с этим переменным компонентом во всех рассматриваемых предложениях имеется стабильное семантическое ядро 4завтра — в Эрмитаже — открываться — выставка немецкой живописи», обозначающее действительное или возможное положение дел. Именно это семантическое ядро именуется термином «пропозиция».
Т. ван Дейк предлагает использовать свою модель для объяснения процессов, связанных с восприятием дискурса, причем для него понятие дискурса шире понятия текста. Под дискурсом голландский ученый понимает «сложное единство языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события или коммуникативного акта» (Дейк 1989: 121-122). Свою точку зрения он мотивирует следующим образом: «Преимущество такого понимания состоит в том, что дискурс, нарушая интуитивные или лингвистические подходы к его определению, не огра-
ничивается рамками конкретного языкового высказывания, то есть рамками текста или самого диалога. Анализ разговора со всей очевидностью подтверждает это: говорящий и слушающий, их личностные и социальные характеристики, другие аспекты социальной ситуации несомненно относятся к данному событию. В этом смысле беседа, собрание, слушание дела в суде, урок в классе — все они могут быть названы сложными коммуникативными событиями. Такие события можно далее расчленить на более мелкие коммуникативные акты, такие, как история в разговоре, иск адвоката в суде, объяснение учителем урока в классе. Некоторые из этих явлений, например рассказы или дискуссии, могут проявлять качества, которые характерны для коммуникативных актов в другом социальном окружении* (там же: 122).
Макроструктуры Т. ван Дейка имеют скорее когнитивную, чем семантическую природу. Кстати сказать, на это обстоятельство ученые уже обращали свое внимание. Это наблюдение подтверждается, например, тем, что в экспериментах на воспроизведение текста были выявлены всевозможные модификации исходного текста: 1) свертывание, которое состояло либо в полной утрате элемента, либо в частичной потере информации; 2) изменение содержания элемента, состоявшее либо в перифразе, либо в изменении информации вплоть до противоположной; 3) развертывание, при котором вводятся либо новые характеристики места, времени действия и героев, либо сами герои (Мурзин, Штерн 1991: 108). Такие модификации возможны только при наличии общего фонда знаний, содержащихся в долговременной памяти человека.
Формально макроструктуры Т. ван Дейка ничем не отличаются от микроструктур — и те, и другие состоят из последовательности пропозиций. Таким образом, макроструктуры, по Т. ван Дейку, — это относительное понятие, это структура более высокого порядка (глобальная структура) по отношению к специальным структурам более низкого уровня, В тексте обнаруживаются различные уровни макроструктуры. Не только текст как, целое обладает макроструктурой, но и отдельные части текста также могут обладать ею,
Приведем схему Т. ван Дейка, иллюстрирующую иерархию макроструктур текста (рис. 5).
«-I
Рис, 5. Иерархия макроструктур В концепции Т. ваи Дейка,
На каждом уровне, обозначенном более высоким индексом, располагаются макроструктуры, охватывающие^ ряд пропозиций вплоть до самого высокого уровня (от М до М )• Если текст состоит из одного предложения, то микроуровень одновременно является макроуровнем {п = 0).
Основной вопрос, который возникает при знакомстве с макроструктурами Т. ван Дейка, заключается в том, чтобы определить пути выявления макроструктур в тексте, для этого можно применить так называемые макроправила, которые, по мнению Т. ван Дейка, являются правилами, опооре-дующими связи между микро- и макроструктурами. 1. ван Дейк называет их также «правилами семантической трансформации» (Dijk 1980: 43). Эти макроправила когнитивно мотивированы, потому .что, по словам Т. ван Дейка, они являются «реконструкцией частя нашей языковой способности, с помощью которой отдельные содержания мы oö*e*H" няем в содержательные единства более высокого порядка» (Ibid.; 44).
Т. ван Дейк выделяет следующие макроправила: первое — опущение (Auslassen); второе — селектация (Selektieren); третье — обобщение (Generalisieren); четвертое — построение (Konstruieren).
Первое правило гласит, что нерелевантная, несущественная информация может' быть опущена. Другими словами, из последовательности пропозиций необходимо опустить те пропозиции, которые не служат условиями интерпретации (например, пресуппозицией по отношению к другой пропозиции в данной последовательности): (64а) Ein Mädchen mit einem gelben Kleid lief vorbei 'Мимо пробежала девушка в желтом платье' (64b) Ein Mädchen lief vorbei 'Мимо пробе-жала девушка*. (64с) Sie trug ein Kleid 'На ней было платье'. (64d) Das Kleid war gelb 'Платье было желтое'.
Если пропозиции (64с) и (64d) для интерпретации последующего текста являются несущественными, то их можно опустить, потому что в семантическую структуру более высокого порядка (т. е. макроструктуру) войдет только пропо-зиция (64Ь). В процессе когнитивной обработки текста такие секундарные пропозиции действительно забываются быстрее, чем главные.
Согласно второму правилу опускаются также пропо-зиции, которые являются условием, следствием или состав-ными частями пропозиций. На основании нашего жизненного опыта мы способны дополнять информацию недостающими Деталями, и нам совсем не нужно эксплицировать всю цепь высказываний полностью. Из приведенной ниже последовательности пропозиций можно выпустить избыточную информацию и представить сообщение оптимальным образом (см. пропозицию d): (65a) Peter lief zu seinem Auto 'Петер побежал к своей машине'. (65b) Er stieg ein 'Он сел в нее'. (65с) Er fuhr nach Frankfurt Юн поехал во Франкфурт'. (65d) Peter Tuftr mit dem Auto nach Frankfurt. 'Петер поехал на машине во Франкфурт'.
В примере (65) избыточной является также информация типа Peter kam in Frankfurt an" (Петер прибыл во Франкфурт), так как, по словам Т. ван Дейка, «само собой разумеется, что тот, кто куда-то уезжает, должен куда-то приехать». Однако последнее утверждение является спорным:
прибытию в конечный пункт путешествия могут воспрепятствовать непредвиденные обстоятельства, например, авария, несчастный случай и т. п. Нельзя исключить, в частности, такое продолжение: "Aber er ist niemals angekommen" (Ho он там никогда не появился).
Согласно третьему правилу, концепты, содержащие конститутивные признаки референта, также могут быть опущены и заменены суперконцептами. Другими словами, последовательность пропозиций можно заменить на пропозицию, являющуюся общей пропозицией для каждого члена данной последовательности: (66а) Eine Puppe lag auf dem Boden 'Кукла лежала на полу'. (66Ъ) Eine Holzeisenbahn lag auf dem Boden 'Деревянная железная дорога лежала на по-лу'. (66с) Bausteine lagen auf dem Boden 'Кубики лежали на полу'. (66d) Spielzeug lag auf dem Boden 'Игрушки лежали на полу'.
Важность четвертого правила, по Т. ван Дейку, проистекает из того, что из эксплицитных и имплицитных пропозиций текста образуется так называемая рамочная пропозиция, содержащая какую-либо тему, например, «поездка на поезде» (Zugreise): (67a) Ich ging гит Bahnhof 'Я пошел на вокзал'. (67b) Ick kaufte eine Fahrharte 'Я купил билет'. (67с) Ich lief zum Bahnsteig 'Я побежал на перрон'. (67d) Ich stieg in den Zug ein 'Я сел в поезд'. (67е) Der Zug fuhr ab 'Поезд тронулся'. (67f) Ich nahm den Zug'Я поехал на поезде'.
По мнению Т. ван Дейка, принцип семантической импликации, на котором основываются макроправила, можно использовать как в одном, так и в другом направлении. Если мы получаем информацию типа "Ich ging zum Bahnhof und fuhr nach Paris" (Я пошел на вокзал и поехал в Па-риж), то обычно мы знаем, что некто сел в поезд на Париж, хотя этого и нет в переданной информации.
Понятие макроструктуры все чаще применяется в лингвистическом анализе текста, причем нередко исследователи вкладывают в него иной, чем у Т. ван Дейка, смысл. Так, для Ф. Зиммлера макроструктуры являются неотъемлемой частью внутреннего строения текстов. Это выходящие за пределы предложения языковые образования, обладающие по
отношению к другим подобным или иерархически меньшим единицам (например, типам предложений) различительной функцией. Вместе с другими единицами эти языковые образования составляют еще большие языковые единства, а именно типы текстов, причем в зависимости от выбранного средства коммуникации они могут обладать различными аудитивными и / или визуальными формами реализации. Макроструктуры обладают своим собственным строением, они по-разному сочетаются в различных экземплярах и типах текстов (Simmler 1996: 612). Таким образом, понятие макроструктуры может быть использовано при выявлении типологических признаков текста.
Глава 16 ТЕОРИЯ АРГУМЕНТАЦИИ
Каждый языковой элемент является очень
сложным и чувствительным инструментом,
на котором играет тот, кто пользуется языком
Ролъв Блакар
1, Новый этап развития риторики
Во второй половине XX в. наметился значительный рост интереса к античному риторическому наследию. Современное развитие идей античных риторов носит название неоритори-ческой теории аргументации или просто теории аргументации (иногда это направление называют неориторикой). В настоящее время изучение аргументации превратилось в самостоятельную область исследований,
В формировании основных идей новой теории аргументации важную роль сыграли работы X. Перельмана, С. Тул-мина, Г. Джонстона, Ф. ван Еемерена, Р. Гроотендорста и др. Среди отечественных, авторов в первую очередь следует назвать книгу А. А. Ивина «Основы теории аргументации*, являющуюся первым российским учебником по данной дисциплине. Возрастание роли риторики в нашей жиани обусловливается не только благодаря появлению новых типов социальных отношений в обществе, но и благодаря становлению новых типов коммуникации.
Основополагающие работы С. Тулмина и X. Перельмана в области неориторики появились в конце 50-х годов. Их
классические труды долгое время доминировали в научной литературе. Они оба пытались разработать альтернативу формальной логике и найти метод, который более всего подходит к анализу обычной аргументации. В качестве модели они использовали рациональные процедуры юридической аргументации. Однако, по мнению некоторых современных авторов, С. Тулмин и X. Перельман не сумели создать цельной теории аргументации, в которой воедино были бы представлены логический и языковой аспекты, хотя и внесли значительный вклад в новое направление риторики (Еемерен, Гроотендорст 1992: 9-10).
В немецкой лингвистике основу зарождающейся теории аргументации заложила книга-эссе X. Вайнриха -«Лингвистика лжи* (Weinrieh 1966; Вайнрих 1987: 44-87), написанная в 1964-1965 гг. в рамках конкурса научных работ на тему «Может ли язык скрывать мысли?*, организованного Немецкой академией языка и литературы (Язык и моделирование... 1987; 442). Немецкий ученый так писал о проблеме истины и лжи в языке: «Язык должен делать мысли очевидными, а не скрывать их. Знаковая функция языка оказывается в опасности. Это — самая простая функция языка, но именно поэтому и самая основная. Ложь —■ ее извращение. Однако люди устроены так, что языковые знаки используются ими во имя добра и в то же время во имя зла» (Вайнрих 1987: 48).
Предметом современной теории аргументации является изучение многообразных дискурсивных приемов, которые позволяют автору (оратору, говорящему) усиливать или изменять степень своего влияния на мнение аудитории. При этом конечная цель аргументации состоит в том, чтобы аудитория приняла положения, выдвигаемые автором (оратором, говорящим) (Ивин 1997: 4). Такая целевая установка аргументации полностью отвечает пониманию диалектических суждений Аристотелем и тем самым продолжает традиции античной риторики.
Аргументацию невозможно ограничить рамками традиционных языковых единиц. Ученые, занимающиеся проблемами аргументации, обязательно указывают на это обстоятельство. Их высказывания легко встраиваются в концепцию
текстолингвистического описания. Так, слова X. Вайнриха о том, что «мы говорим не отдельными словами, а предложениями или текстами» (Вайнрих 1987: 48), встают в общий ряд основных положений лингвистики текста. Известная формула новой риторики Г. Д. Лассвелла ъкто сказал что каким образом кому с каким эффектом* (Who Says What In Which Channel To Whom With What Effect) (Lasswell 1948: 37) — цит. по (Kalverkämper 1981: 69), впоследствии успешно применялась не только в лингвистической прагматике, но и в лингвистике текста.'
Итак, целевая установка аргументации на принятие аудиторией стороны оратора исключает такие понятия, как «истина» и «ложь*, «добро* и «зло» из основного понятийного инвентаря теории аргументации. В этой связи А. А. Ивин пишет: «Аргументы могут приводиться не только в поддержку тезисов, представляющихся истинными, но и в поддержку заведомо ложных или неопределенных тезисов. Аргументированно отстаиваться могут не только добро и справедливость, но и то, что кажется или впоследствии окажется злом» (Ивин 1997: 4).
Понятие истины всегда считалось одним из главных операционных понятий в лингвистике (см., например, работы по семантике предложения). В то же самое время намеренная ложь стала объектом пристального внимания лингвистов сравнительно недавно, причем значительный вклад в изучение этой проблемы внесли работы, проводимые в русле теории аргументации. Д. Волинджер заявляет: «Как только знаки были полностью отделены от обозначаемых ими ве-Щей, человек получил возможность указывать на нечто несуществующее или даже противоположное тому, на что изначально предназначены указывать знаки. У шутника, который переворачивает стрелки-указатели на улице с односторонним движением, несомненно, имелся пещерный собрат. Это не значит, что хитрость и обман не присущи Животным, но что отличает человеческую ложь, так это ее способность к совершенствованию и оттачиванию методов. Достаточно сделать из утвердительного предложения отрицательное, как истина обернется обманом; достаточно изменить
интонацию — и высказывание, несущее в себе сомнение, станет самым безапеляционным» (Болинджер 1987: 34).
Столкновения мнений на поле аргументации могут приобретать ожесточенный характер. «СПОР — ЭТО ВОЙНА* (ARGUMENT IS WAR) — к такому выводу приходят Дж. Лакофф и М. Джонсон (1987: 127). Они полагают: ■«Важно отдавать себе отчет в том, что мы не просто говорим о спорах в терминах боевых действий. Мы действительно можем побеждать или проигрывать в споре. Мы воспринимаем лицо, с которым спорим, как противника. Мы атакуем его позиции и защищаем свои собственные. Мы захватываем территорию и теряем ее. Мы разрабатываем и используем стратегии. Если мы убеждены, что позицию нельзя защитить, мы можем ее оставить и выбрать новое направление наступления» (там же: 127-128). К этому можно добавить, что выигрывает сражение в аргументации, как правило, тот, кто лучше знает теорию.
2. Модель теории аргументации С. Тулмина
Видным теоретиком теории аргументации является Стивен Тулмин (Toulmin 1958; 1975). Для него аргументация предстает в виде живого организма, в котором есть своя анатомия и своя физиология. Когда аргументация разворачивается во всех деталях, то она может занимать несколько страниц (в письменном виде) или продолжаться четверть часа (в устном виде). За это время или на атом пространстве возникают основные этапы, характеризующие движение аргументации от начальных формулировок нерешенной проблемы до заключительного вывода. Каждый из этих этапов занимает несколько минут или нескольких разделов. Вместе они составляют самые важные «анатомические* части аргументации, так сказать, ее «органы*. Однако если опуститься на уровень отдельных предложений, то внутри каждого раздела можно обнаружить более тонкую, «физиологическую» структуру. Именно к этому уровню применимо понятие логической формы, и именно здесь можно подтвер-
дить или опровергнуть действенность аргументации (Toulmin 1975: 86).
В книге «Использование аргументов» (The Uses of Argument) С. Тулмин предлагает модель, отражающую структуру аргументов. Его модель — это описание процедурной формы аргументов, которая, по С. Тулмину, независима от предмета спора. Аргументационная модель С. Тулмина (рис. 6) является попыткой представления общей структуры умозаключения, лежащей в основе множества случаев аргументации.
(A) data
modifier
(C) claim
i
(В) warrant
i
h.
(c) rebuttal
(b) backing
Рис. 6. Аргументационная модель С. Тулмина. data — посылка, исходные данные; warrant — правила логического вывода; Ъас1нп£ — поддеряска; modifier — модификатор; rebuttal — исключение; claim — вывод.
Позиция A (data) охватывает исходные данные (посылки), из которых на основе общих правил умозаключения (позиция В) делается вывод (позиция С). На пути от исходных данных (А) до вывода (С) предусмотрена еще одна позиция (с), учитывающая возможность исключительных обстоятельств, которые могут поставить под сомнение (или вообще отменить) значимость вывода (С). Существование этой позиции влечет за собой признание того факта, что вывод сам по себе может быть только «обусловленным выводом» — независимо от того, заполнена или нет позиция (с) в конкретном акте аргументации. Именно этим объясняется наличие в схеме на пути от (А) до (В) модификатора (modifier), который в языке получает свое вербальное выражение в виде таких модальных слов или выражений, как может быть,
вероятно, очевидно; кажется, что..,, можно предположить, что..., я думаю и т. п.
Нагляднее всего действие схемы С. Тулмина можно продемонстрировать на конкретном примере: (68а) Мать говорит отцу: «Мне кажется, у Анны неприятности в школе. Она в последнее время возвращается домой в плохом, настроении». Модель С, Тулмина позволяет выявить скрытые стороны речевой коммуникации. В приведенном выше примере связь двух предложений в реплике отца обеспечивается заменой имени Анна на местоимение она, а также использованием лексики из одного тематического круга (фрейма, сценария) — «школа» и «возвращение из школы». Однако дополнительным объединяющим фактором является то обстоятельство, что оба предложения (высказывания) могут интерпретироваться как составные части не полностью вербализованного акта коммуникации.
Восстановим полную схему вербализации: (686) В последнее время Анна возвращается домой в плохом настроении. Обычно плохое настроение связано с какими-либо неприятностями в жизни. Так как Анна возвращается долой из школы, то источник неприятностей может находиться там. В школе с ребенком могут произойти самые разные вещи, в том числе и неприятные. Поэтому можно предположить, что плохое настроение Анны связано со школой.
Заполнение всех приведенных выше позиций приводит к следующей интерпретации примера (рис. 7 на с. 275).
Целенаправленность процесса умозаключения в модели С. Тулмина не обязательно совпадает с линейной последовательностью отдельных составных частей в рамках речевой аргументации. Для обиходных текстов является обычным случаем, когда некоторые исходные данные и факты (позиция А) подаются вслед за утверждением или констатацией (позиция С), как это. было в рассматриваемом примере. Возможно также то, что «исключительные обстоятельства» могут быть представлены «задним числом», будучи инициированы, например, при помощи переспроса.
Позиции (В) ,и (Ь) обычно не получают вербального выражения, эти знания принадлежат к прагматическим пресуппозициям речевой коммуникации. Эти позиции получают
(A)data В последнее время Анна возвращается домой в плохом настроении
modifier
Мне кажется,
(С) claim
У Анны неприятности в школе
(В) warrant
Плохое настроение человека всегда связано с неприятностями в жизни;
(с) rebuttel
Разве что с ней что-нибудь случается по дороге домой
(b) backing
Анна
возвращается из школы, а там тоже случаются неприятности
Рис, 7. Дейотвие аргументационной модели С. Тулмина.
вербальное выражение только в необходимых случаях (при непонимании или при желании подчеркнуть именно это обстоятельство). Рассмотренный нами пример приобретает в этом случае следующий вид: (68в) Кажется, у Анны, неприятности в школе (=С). Дело в том, что в последнее время она возвращается домой в плохом настроении (=А), а плохое настроение человека всегда связано с неприятностями в жизни (В). Школа занимает огромное место в жизни ребенка, и неприятности могут исходить именно оттуда (=Ь). Разве что с ней что-нибудь случается по дороге дотй (=с). Ни в чем нельзя бить уверенным до конца (=модифи-капгор).
Модель С. Тулмина помогает установить содержательные взаимосвязи между отдельными высказываниями. Возникающая когнитивная структура, как сетка, накладывается на существующие грамматические зависимости между текето-
выми элементами и способствует укреплению связности и цельности текста. Такое понимание логических взаимосвязей в тексте похоже на трактовку макроструктур Т. ван Дейком. И в том, и в другом случае в основе наблюдаемых закономерностей скрываются когнитивные процессы.
3. Неориторика X. Перельмана
Профессор Брюссельского университета Хайм Перельман по праву считается одним из создателей неориторики. Его работы, посвященные решению различных юридических проблем, привели к выработке основ новой риторики как «логики неформального суждения* (Perelman 1971: 145-149; 1977; 1980).
В своем подходе к новой риторике X. Перельман отталкивается от идей Аристотеля о существовании двух типов умозаключений — аналитического и диалектического. Обычная схема аналитического умозаключения такова: если все А суть В, а все В суть С, то все А суть С. Эта схема имеет чисто формальную природу, потому что она выполняется независимо от содержания элементов А, В и О. Кроме того, в ней устанавливается жесткое отношение между истинностью посылок и истинностью заключения: последнее не может быть верно, если посылки ложные.
Другая картина складывается, по мнению X. Перельмана, когда мы имеем дело с диалектическими рассуждениями. Последние являются таковыми (и это признается еще со времен Аристотеля), когда посылки приняты большинством мнений, т. е. когда они правдоподобны, но не обязательно1 истинны. Другими словами, диалектические умозаключения исходят из посылок, принятых большинством, и имеют целью убедить аудиторию в необходимости принять то или иное решение, разделить ту или иную точку зрения. Итак, суждения аналитического характера направлены на выявление истины, диалектические суждения — на формирование мнения (Безменова 1991: 46-47).
Таким образом, в основе теории аргументации лежит убеждение, а ее предметом является изучение многочисленных дискурсивных (т. е. посредством рассуждений) приемов, позволяющих говорящему (оратору) влиять на аудиторию. А. А. Ивин пишет в этой связи: «Истина и добро могут быть промежуточными целями аргументации, но конечной ее задачей всегда является убеждение аудитории в справедливости предлагаемого ее вниманию положения, склонение ее к принятию этого положения и, возможно, к действию, предполагаемому им» (Ивин 1997: 4).
Многие идеи X. Перельмана изложены в книге «Новая риторика. Трактат об аргументации »■, написанной в соавторстве с Люси Олбрехт-Тытека (Perelman, Olbrecht-Tyteca 1958). В этой работе представлена одна из возможных концепций теории аргументации, описывающей приемы словесного воздействия на аудиторию.
Основными типами аргументов признаются: 1) квазилогические аргументы, 2) аргументы, базирующиеся на структуре реальности, и 3) аргументы, способствующие образованию этой структуры.1
Квазилогическими называются аргументы, приближенные к формальным доказательствам, т. е, аргументы логической или математической природы. Квазилогический аргумент отличается от формального вывода тем, что он воегда предполагает «молчаливое согласие» аудитории о неформальными посылками, которые единственно обеспечивают его применение. Среди квазиаргументов в теории аргументации выделяются: противопоставление и несовместимость, идентичность, дефиниция, тавтология, правило взаимности, переходности, включение и разделение.
Рассмотрим, например, аргументацию путем разделения: некоторому выводу о целом предшествует размышление автора о каждой из частей данного целого. Можно представить себе ситуацию, когда адвокат стремится доказать суду невиновность обвиняемого в убийстве. Он последовательно размышляет о том, что его подзащитный действовал не из-за
1 См. примечания П. В. Паршина к работе (Порельмаи, Олбрехт-Тытека 1987: 445).
ревности, не из-за ненависти, не из-за корысти и т. д., т. е. не имел мотива для убийства. Рассуждения такого рода напоминают деление целого на части: то, что не содержится ни в одной из частей, не содержится также в разделенном таким образом целом (Безменова 1991: 55),
Аргументы, основанные на структуре реальности, предполагают обращение к взаимосвязям между элементами действительности. Среди них рассматриваются отношения последовательности, сосуществования, символической связи, двойной иерархии и т. п. Для данного типа аргументов важно то, что рассматриваемые связи могут не существовать в реальности. Все определяет внешняя манифестация этих отношений, вера аудитории в объективность таких структур или 4 молчаливое согласие* с оратором об их реальности. Так, примером двойной иерархии может служить рассуждение, согласно которому из превосходства Бога над людьми делается вывод о превосходстве Божьего правосудия над человеческим (Перельман, Олбрехт-Тытека 1987: 231).
Аргументы, способствующие «воссозданию» структуры реальности, предполагают апелляцию к частному случаю. Частный случай может выполнять при этом самые различные функции: выступая в качестве примера, он делает возможным обобщение, в качестве иллюстрации — может подкрепить уже установленное правило, в качестве образца — побудить к подражанию, а в качестве антиобразца — отвратить от определенного поведения (там же: 207-223).
4. «Основы теории аргументации» А. А. Ивина
Книга «Основы теории аргументации* известного русского философа А. А. Ивина является первым отечественным учебником по современной теории аргументации. Автор рассматривает аргументацию не только как особую технику убеждения, но и как практическое искусство, предполагающее умение автора (оратора) выбрать из многочисленных приемов убеждения те, которые необходимы в данной коН-
кретной ситуации (аудитории) при обсуждении конкретной проблемы.
По словам А. А. Ивина, «аргументация представляет собой речевое действие, включающее систему утверждений, предназначенных для оправдания или опровержения какого-либо мнения. Она обращена в первую очередь к разуму человека, который способен, рассудив, принять или опровергнуть это мнение» (Ивин 1997: 7). Таким образом, теория аргументации исследует многообразные способы убеждения аудитории с помощью речевого воздействия.
Искусство аргументации включает многие компоненты, но наиболее важным А. А. Ивин считает умение рассуждать обоснованно, подкреплять выдвигаемые положения убедительными аргументами (там же). Обосновать некоторое утверждение — значит привести те убедительные или достаточные основания, в силу которых оно должно быть принято (там же: 9).
Все многообразные способы обоснования, обеспечивающие достаточные основания для принятия утверждения, он делит на абсолютные и сравнительные. Абсолютное обоснование предполагает приведение убедительных, или достаточных, оснований, в силу которых должно быть принято обосновываемое положение. Сравнительное обоснование — система убедительных доводов в поддержку того, что лучше принять обосновываемое положение, чем иное, противопоставляемое ему положение (там же: 10).
А. А. Ивин различает аргументацию эмпирическую, неотъемлемым компонентом которой является ссылка на опытные данные, и теоретическую, опирающуюся на рассуждение и не пользующуюся ссылками на опыт (там же: 26). При этом эмпирическая аргументация всегда требует теоретических обобщений. Не эмпирический опыт, а теоретические рассуждения обычно оказываются решающими при выборе одной из конкурирующих концепций (там же: 56).
Центральным звеном теории А. А, Ивина, на мой взгляд, будет включение ценностных рассуждений в общую схему аргументации. Он проводит четкое разграничение между описательными и оценочными утверждениями. Цель описания — сделать так, чтобы слова соответствовали миру, цель
оценки ■— сделать так, чтобы мир отвечал словам. Эти две задачи диаметрально противоположны, они несводимы друг к другу (там же: 160).
Рассмотрим (вслед за А. А. Ивиным и Г. Энскомб) пример различной интерпретации соответствия между словами и миром. Предположим, что некий покупатель наполняет в супермаркете свою тележку, ориентируясь на имеющийся у него список. Другой человек, наблюдающий за ним, составляет список отобранных им предметов. При выходе из магазина в руках у покупателя и его наблюдателя могут оказаться два одинаковых списка, имеющих совершенно разные функции. Цель списка покупателя в том, чтобы, так сказать, приспособить мир к словам; цель списка наблюдателя — привести слова в согласие с действительностью. Для покупателя отправным пунктом служит список; мир, преобразованный в соответствии с последним, будет позитивно ценным (хорошим). Для наблюдателя исходным является мир; список, соответствующий ему, будет истинным. Если покупатель допускает ошибку, для ее исправления он предпринимает предметные действия, видоизменяя плохой, не отвечающий списку мир. Если ошибается наблюдатель, он вносит изменения в ложный, не согласующийся с миром список (там же: 159-160). Поэтому описательные утверждения обосновываются принципиально иначе, чем оценочные утверждения, и аргументация в поддержку описаний должна быть другой, нежели аргументация в поддержку оценок (там же: 151).
За оппозицией «описание — оценка» стоит, по мнению А. А. Ивина, оппозиция «истина — ценность*. Утверждение и его объект могут находиться между собой в двух противоположных отношениях: истинностном и ценностном. В первом случае отправным пунктом сопоставления является объект, утверждение выступает как его описание и характеризуется с точки зрения истинностных понятий. Во втором случае исходным является утверждение, функционирующее как оценка, стандарт, план. Соответствие ему объекта характеризуется в оценочных понятиях (там же: 158).
Как указывалось выше, истинностный и ценностный подходы имеют противоположную направленность и уже по
этой причине не могут совпадать. В случае истинностного подхода движение направлено от действительности к мысли В качестве исходной точки выступает действительность, и задача заключается в том, чтобы дать ее адекватное описание. При ценностном подходе движение осуществляется от мысли к действительности. Исходной точкой являет-ся оценка существующего положения дел, и речь ^идет о том, чтобы преобразовать его в соответствии с этой оценкой или представить в абстракции такое преобразование (там
же* 161)
* Итак, всякий раз, когда объект сопоставляется с мыслью на предмет соответствия ей, возникает ценностное отношение. Далеко не всегда оно осознается, еще реже, по словам автора, оно находит выражение в особом высказывании
Способы выражения оценок в языке чРезвь1чаи*° J^" нообразны. Абсолютные оценки выражаются, по мнению А. А. Ивина, чаще всего предложениями с °«ен°та™ °Л°" вами «хорошо*, .плохо* и (оценочно) «безразлично*. Вместо них могут использоваться слова: «позитивно v**™». «негативно ценноь «добро», «зло*, «благо» и т. п кые оценки (или предпочтения) содержатся в ях с оценочными словами «лучше*, «хуже», < «предпочитается* и т. п. В языке для правильного понима кия оценок важную роль играет контекст, "»*^J™ формулируются. В принципе предложение любой«£Р«™ ческой формы способно в соответствующем »еяш»ВД« жать оценку. Автор приходит к выводу, что выделить оце ночные утверждения среди других видов **£«£S °™ раясь только на грамматические основания, невозможно (там
Же: ^описание, так И оценка включает четыре, части:
- субъект описания - отдельное лицо ияи сообщество, дающее описание; субъект оценки - лицо (или группа лиц), приписывающее ценность некоторому объекту, -
- предмет описания - описываемая ^ZhocI и^и оценки - объект, которому приписывается ценность, ил объекты, ценности которых сопоставляются;
- основание описания ~ точка зрения, с которой производится описание; основание
ление или предмет, с точки зрения которого производится оценивание;
— характер описания — указание на истинность или ложность предлагаемого описания; характер оценки — указание на абсолютность или сравнительность, а также на квалификацию, даваемую оцениваемому объекту (там же: 163-164).
Не все эти части явно выражаются как в описательном, так и в оценочном утверждении.
В описательном утверждении, как правило, нет указания на истинность или ложность предлагаемого описания (характер описания): просто сказать «Трава зеленая» все равно, что сказать «Истинно, что трава зеленая». Предполагается также, что основания всех описательных утверждений тождественны: если оцениваться объекты могут с разных позиций, то описываются они всегда с одной и той же точки зрения. Кроме того, предполагается, что, какому бы субъекту ни принадлежало описание, оно остается одним и тем же. Постулат тождественности субъектов и оснований предписывает исключать упоминание этих двух частей из состава описаний. Вместо того чтобы говорить, например, «Для каждого человека с любой точки зрения истинно, что Земля вращается вокруг Солнца», мы говорим просто: о Земля вращается вокруг Солнца».
Оценки могут принадлежать разным субъектам, один из которых может оценивать какое-то состояние как «хорошее», а другой — как «безразличное» или «плохое». Оценки «Хорошо, что занятия начинаются в 9 часов» и «Плохо, что занятия начинаются в 9 часов», принадлежащие двум разным субъектам, не противоречат друг другу. Описания же «Истинно, что занятия начинаются в 9 часов» и «Ложно, что занятия начинаются в 9 часов» противоречат друг другу, даже если они принадлежат разным субъектам. Далее, оценки одного и того же объекта, даваемые одним и тем же субъектом, могут иметь разные основания. Выражения «Хорошо, что занятия начинаются в 9 часов, потому что у меня весь день впереди» и «Плохо, что занятия начинаются в 9 часов, потому что я люблю подольше поспать» ■ (примеры мои. — R. ф.) не противоречат друг другу, даже если они
принадлежат одному и тому же субъекту. Субъекты и основания разных оценок не могут быть отождествлены в отличие от описаний.
Сложность проведения различий между описаниями и оценками во многом связана с тем, что многие языковые выражения имеют описательно-оценочный характер. Нередко даже с помощью контекста бывает трудно определить, в какой из этих двух противоположных ролей употребляется выражение. Важно одно: оценочное утверждение не является ни истинным, ни ложным. Оно стоит, по утверждению А. А. Ивина, «вне категории истины* (там же: 164-165).
5. Спор как один из частных случаев аргументации
Необходимо заметить, что современная жизнь изобилует конфликтными ситуациями, и для решения важных для себя проблем человеку все чаще приходится вступать в полемику с другими людьми, защищать свою точку зрения. В этом смысле изучение искусства спора (дискуссии, полемики}, умения отстаивать свою точку зрения становится актуальной прикладной задачей лингвистики. Интересно, что известные голландские ученые Ф. ван Еемерен и Р. Гроотендорст ставят спор во главу угла всей своей теории, описывая аргументацию как сложный речевой акт, цель которогоq«W>*-ствовать разрешению спора (Еемерен, Гроотендорст 1УУ£ ю). Большой интерес представляют также взгляды А. А. Ивина на искусство спора как частного случая аргументации, ее наиболее острой и напряженной формы.
По мнению А. А. Ивина, всякая аргументация имеет предмет, или тему, но спор характеризуется не просто определенным предметом, а наличием несовместимых представлений об одном и том же объекте, явлении и т. Д. ьпор предполагает противоположные мнения и активное отстаивание каждой из сторон своей собственной позиции, исли нет противоположности или столкновения мнений, то нет самого спора, а есть какая-то иная форма аргументации.
Таким образом, спор как одна из возможных ситуаций аргументации имеет следующие характерные признаки:
— на тезис пропонента оппонент отвечает противополож ным утверждением, антитезисом («столкновение мнений»);
— и пропонент, и оппонент выдвигают какие-то доводы в поддержку своих позиций;
— каждый из спорящих подвергает критике позицию противоположной стороны.
Если какой-либо из этих признаков отсутствует, то нет и спора как особого случая аргументации (Ивин 1997: 314-315).
Спор — это ситуация, когда участники аргументированно пытаются опровергнуть противоположное мнение. Как и в других случаях аргументации, доводы, используемые в споре, могут быть корректными или некорректными. Совершенно прав А. А. Ивин, утверждающий, что нужно изучать и те, и другие приемы. Корректные — чтобы знать, как можно, пользуясь допустимыми средствами, отстоять свою точку зрения. Некорректные — чтобы предвидеть, что можно ожидать от неразборчивого в средствах противника и уметь вывести его на чистую воду (там же: 316-317).
Спор — это борьба, и общие методы успешной борьбы применимы также в споре. К таким общим правилам относятся инициативность и наступателъностъ. В споре важно, кто задает тему, как конкретно она определяется. Нуж* но уметь повести полемику по своему сценарию. К тому же давно известно, что «лучшая защита — это нападение». Вместо того чтобы отвечать на возражения противника, надо заставить его защищаться и отвечать на выдвигаемые против него возражения. Предвидя его доводы, можно заранее, не дожидаясь, пока он их выскажет, выдвинуть их самому и опровергнуть.
Корректные приемы спора:
— отвлечение внимания противника от той мысли, ко торую хотят оставить без критики;
— концентрация действия на центральном (или на самом слабом) звене системы аргументов противника;
— опровержение противника его же собственным ору жием;
— оттягивание возражения в случае, если противник привел довод, на который не сразу можно найти ответ;
— полезно не занимать с самого начала жесткой пози ции, чтобы иметь возможность маневра в быстро меняющих ся обстоятельствах спора;
— взять слово в самом конце спора, чтобы лишить противника возможности ответа на аргумент.
Некорректные приемы спора:
— лишение противника возможности говорить;
— досрочное прекращение спора, когда кому-либо из участников не по силам дальнейшее продолжение полемики;
— организация поддержки «полуслушателей-полуучаст ников* спора, восхваляющих доводы одной стороны и де монстрирующих скептическое (презрительное) отношение к доводам другой стороны;
— использование насилия или физического принужде ния, для того чтобы заставить одну из сторон принять тезис другой стороны (если не принять, то хотя бы сделать вид, что она принимает этот тезис);
— апелляция к тайным мыслям и невыраженным по буждениям другой стороны (т. е. противник не столько раз бирает ваши слова, сколько те тайные мотивы, которые заставили вас их высказывать);
— использование ложных недоказанных аргументов в надежде на то, что противная сторона этого не заметит;
— стремление раздражить противника и вывести из себя, для этого пускают в ход грубые выходки, оскорбления, глумление, издевательство, явно несправедливые обвинения и т. д.;
— нарочито быстрая речь, выражение своих мыслей в специально усложненной, а то и просто путаной форме, быстрая смена одной мысли на другую производят тяжелое впечатление, особенно если речь обращена к неопытному спорщику или к человеку, мыслящему пусть основательно, но медленно (Ивин 1997: 316-S27),
Названные выше приемы ведения спора представляют собой не что иное, как стратегию и тактику ведения аргументации в сложных условиях словесного противоборства.
Впрочем» некоторые приемы (особенно из числа некорректных) трудно причислить к вербальным. Однако обстоятельное изучение всех нюансов человеческого поведения в конфликтной ситуации дает прекрасную пищу для исследователя-лингвиста, тем более что в современной теории аргументации общие приемы ведения дискуссии изучены достаточно хорошо, а вот «вербальное обеспечение конфликта» ждет своего анализа.
В современной теории аргументации можно встретить различные правила ведения опора. Нередко они представляют собой практические советы участникам полемики по разрешению возникших разногласий. Чаще всего перечень таких советов не является полным, что вполне естественно, потому что в конфликтной ситуации имеется множество нюансов, учет которых сопряжен с многочисленными трудностями.
Однако перед тем как переходить к описанию этих правил, нам необходимо ответить на вопрос о том, что является конечной целью спора? Здесь может быть несколько решений.
Проще всего, приняв за основу решения тезис о том, что спор — это столкновение, т. е. борьба мнений, распространить на спор понятия, применяемые для характеристики борьбы- Чаще итогом противоборства признается победа, поражение или ничья. Если исходить из такого понимания спора, то конечной целью спора следует признать стремление к победе над соперником, в навязывании своего мнения оппоненту. И в принципе, такое понимание конечной цели спора полностью отвечает основному положению современной теории аргументации, согласно которому (см. выше) целью аргументации является принятие аудиторией положений, выдвинутых говорящим (оратором).
Однако как же быть с такой общеизвестной истиной, что «в споре рождается истина*? В данном контексте приходится признать, что истина — это всего лишь побочный продукт словесного столкновения, в чем и состоит ядовитый парадокс любого спора (шире — любого случая аргументации). С одной стороны, без истины нет. коммуникации,
потому что именно истина дает нам возможность информировать друг друга; в науке вопрос об истине является одним из фундаментальных вопросов, связанных с употреблением языка.2 С другой стороны, в аргументации установление истины не является обязательным условием успешности действий участников, и соответственно понятие истины не со-ставляет сути теории аргументации.
Вероятно, именно поэтому Ф. ван Еемерен и P. lpoo-тендор.ст четко разграничивают улаживание спора и его разрешение. Улаживание спора означает, что во главу угла поставлена задача устранения конфликта, а разница во мнениях оставлена без внимания. Это достигается более или менее цивилизованными способами: в качестве арбитра призывают беспристрастную третью сторону; спор решается жребием; применяют метод запугивания и шантажа. Разрешение спора происходит только тогда, когда один участник отказывается от своих сомнений или берет назад свою точку зрения, потому что его убедила аргументация другого участника. При этом критическое реагирование и «Pf*"™J« играют решающую роль в разрешении спора. Спор может быть разрешен только в том случае, если оспариваемые точки зрения становятся предметом критической ^скусси^К^-тическая дискуссия нацелена на достижение соглашения по поводу приемлемости или неприемлемости точки зрения, на выяснение того, можно ли аргументированно защитить эту точку зрения от критики и сомнений (Еемерен, Гроотендорст 1992: 36).
6. Опыт лингвистического анализа спора
Рассмотрим один из примеров художеств«^££ щения спора в литературе. Герой известного фантас—ского романа «Хроники Амбера» Р. Желязны принц
См., ИапрИМер, «лаз р
лжи» и Дуайта Боляиджяра «Иотшп - проблема тшгв «Язык и моделирование социального взаимодействия»
волею автора очутившись перед сфинксом,3 вступает с ним в спор по поводу правильности своего ответа на загадку этого сказочного существа. Для удобства анализа реплики диалога пронумерованы: (69)
(1) — Неверно.
Сфинкс улыбнулся и начал приподниматься.
(2) — Подожди, — быстро сказал я. — Так нельзя. Мой, ответ отвечает всем условиям. Возможно, он не совпадает с тем, что хотел услышать ты, но тре бования соблюдены.
Сфинкс покачал головой:
(3) — Я обладаю полнотой власти, когда речь идет об определении правильности ответов. Я решаю все.
(4) — Тогда ты жульничаешь.
(5) - Нет!
(6) — Я выпил половину содержимого фляги. Она напо ловину полная или наполовину пустая?
(7) — И то и другое.
(8) — Совершенно верно. Одно и то же. Если существует
несколько ответов, ты должен засчитывать все.
(9) — Мне не нравится такой подход, — заявил сфинкс. — Сразу возникает целая куча вопросов. Сама идея загадок будет поставлена под сомнение.
(10) — Это уже не моя вина, — сказал я, сжимая и разжимая кулаки.
(11) — Однако ты затронул очень интересную тему. Я энергично закивал.
— Должен быть один правильный ртвет. Я пожал плечами.
(12) — Мы живем в отнюдь не идеальном мире, — заме тил я.
(13) - Хм-м.
Согласно древним преданиям, сфинкс был уисаснъш чудовищем о головой женщины, с туловищем громадного льва, о лапами, вооруженными острыми львиными когтями, и о громадными крыльями. Всех путников, проходивших мимо, сфинкс заставлял отгадывать загадку, но никто не мог этого сделать, и все гибли мучительной смертью в железных объятиях сфинкса. И только Эдипу удалось, отгадав загадку, освободить лзодей от чудовища (Кун 1996: 602-503).
2S8
(14) — Давай считать, что наша встреча завершилась ничьей, — предложил я. — Никто не выиграл, но никто и не проиграл (Желязны, 209-210).
Спор между Мерлином и сфинксом начинается после того, как сфинкс признает неверным ответ Мерлина на свою загадку. Следствием неправильного решения загадки является немедленная смерть в страшных объятиях чудовища, именно этим обусловлена реакция сфинкса на ответ Мерлина (улыбка) и его готовность немедленно приступить к осуществлению своего кровожадного намерения; см, реплику (1).
Хорошо представляя себе последствия ошибки в ответе, Мерлин пытается настоять на правильности своего решения. Его речевые действия точны и логичны. Сначала он предотвращает возможные агрессивные действия противника и переводит конфликт из активной стадии в пассивную. При этом; он апеллирует к разуму чудовища, привыкшего оценивать чужую точку зрения. Здесь же впервые звучит тезис о возможности несовпадения точек зрения участников спора; см. реплику (2).
Сфинкс не согласен с тем, что кто-то, кроме него, имеет правр оценивать правильность ответа на загадку. Это яркий пример так называемого ведения спора «с позиции силы»; см. реплику (3), Мерлину приходится упрекнуть сфинкса в жульничестве, чтобы еще более увлечь его словесным противоборством. Однако противник снова не соглашается с упреком; см. реплики (4)-(5).
В этот момент Мерлин прибегает к аргументу, имеющему глубокий лингвистический смыол; см. реплики (6)-(8). Этот аргумент призван оправдать случаи двойной словесной интерпретации одного и того же события (явления, предмета) и тем самым возможности двойного решения одной и той же загадки. При этом Мерлин, придав своей аргументации форму вопроса, вынуждает сфинкса самого дать на него очевидный ответ. Затем Мерлин, соглашаясь со своим оппонентом, предлагает свою формулировку правила, применимого к решению их собственной проблемы. В результате позиции сфинкса в споре оказываются весьма ослабленными, что находит свое отражение в его неудовольствии по поводу
подобного решения спора и в отсутствие подходящих аргументов для продолжения противоборства. Мерлину остается только занимать нейтральную позицию и ссылаться на фатальное стечение обстоятельств, приведших к такому исходу; см. реплики (9)-(13).
В конце дискуссии Мерлин предлагает приемлемый выход из создавшегося положения — признать противоборство ничейным, хотя в действительности победа в споре на его стороне; см. реплику (14). После непродолжительного сопротивления сфинкс признает ничейным исход столкновения.
Вернемся к ключевому моменту данного спора — аргументу с наполовину полной / наполовину пустой флягой. Интересно, что точно такой же пример разбирает Р. Блакар в своей известной работе «Язык как инструмент социальной власти» (Блакар 1987: 89-90).
(70) Несколько друзей пьют в компании. На столе бутылка. Ровно половина ее содержимого выпита. Практически одновременно Джон и Питер замечают:
Питер: Бутылка наполовину пустая.
Джон: Бутылка наполовину полная.
По мнению Р. М. Блакара, оба правы, потому что слушатель (слушатели) получит информацию об «одном и том же состоянии* вне зависимости от того, сообщит ли ее Джон или Карл. Другое дела, что эти два выражения могут совершенно по-разному воздействовать на ситуацию, особенно если их немного распространить:
Питер: Бутылка уже наполовину пустая.
Джон: Бутылка все еще наполовину полная. Во фразе Питера представлена пессимистическая точка зрения, способная привести в уныние самую веселую компанию, тогда как оптимистические слова Джона могли бы оживить празднество, даже если бы оно близилось к концу. Таким обрааом, выбор слова (выражения) может в значительной степени оказать воздействие на поведение, мысли и настроение реципиента.
Таким образом, в представленном выше фрагменте из романа Р. Желязны наличествуют многие необходимые атрибуты спора, В нем есть причина и предмет разногласия, тема не меняется на всем протяжении словесного противо-
борства. Противники демонстрируют несовместимые представления об объекте спора при определенной общности исходных позиций. Они обнаруживают знание логики и тех вещей, о которых идет речь, в определенной мере они стремятся даже к выяснению истины, демонстрируя известную гибкость в ведении полемики. Один из спорящих (Мерлин) прибегает к опровержению доводов оппонента его же собственным оружием и использует аналогию как один из частных приемов аргументации. Другой участник (сфинкс) применяет тактику решения спорных вопросов <ю позиции силы», однако отступает перед аргументами противника.4
Таким образом, приемы отстаивания своей точки зрения в споре, как правило, занимают обширные отрезки коммуникации. Искусство аргументации предполагает знание не только законов логики, психологии, истории и других сфер жизни человека, но и умение пользоваться словом. В некотором роде аргументация — это искусство владения текстовыми и языковыми знаниями. Эти знания формируются также в ходе лингвистического анализа текста.
Правда, последним и решающим аргументом в этом виртуальном опоре (что осталось за рамками рассматриваемого фрагмента) является признание Мерлииым" своего родства с могущественными силами, способными отомстить его оппоненту в случае неблагоприятного исхода противоборства. Именно этот весомый довод склоняет сфинкса признать ничейным исход их словесной дуэли. Однако в любом олучае ведение полемики в примере (69) является очень показательным.
Вместо заключения
Об одном из перспективных направлений лингвистики текста
Центральное направление дальнейших изысканий в области целых речевых произведений, очевидно, связано с когнитивным аспектом языковых явлений. Эта область лингвистического описания непосредственно связана с усвоением, обработкой, организацией, хранением и использованием человеком знаний об окружающем мире. Когнитивная лингвистика носит явно выраженный междисциплинарный характер, она активно использует самые разнообразные оведе,-ния (из философии, логики, психологии, нейрофизиологии, антропологии, теории искусственного интеллекта и т. д.) для объяснения многих фундаментальных проблем человеческого мышления и речевой -деятельности (Скребцова 2000: 7). Лингвистика текста, как было показано выше, также является междисциплинарной наукой, в этом состоит ее органическое единство с когнитивной лингвистикой, и именно на этом участке научных изысканий можно ожидать наибольших успехов.
Изучение когнитивных аспектов текста в начале нового тысячелетия позволяет перейти от констатации факта о роли общего фонда знаний в общении людей к систематическому описанию различных когнитивных систем индивида, обеспечивающих правильную коммуникацию. Лингвистический анализ текста предполагает в а той связи обращение к язы-ковой и текстовой картинам мира — основе общего фонда знаний человека. Соотношение между языковыми и текстовыми знаниями, вероятно, изменяется в процессе жизни человека, как изменяются индивидуальные взгляды человека на тот или иной предмет, явление, событие. В течение жизни человека происходит также перераспределение компонентов
как внутри каждой из систем знаний человека, так и между этими системами. Выявление механизма перераспределения языковых и текстовых знаний, взаимовлияния различных когнитивных систем на протяжении всей жизни индивида составляет одну из актуальных проблем современной науки.
Стремительное развитие международных контактов влечет за собой усиление интереса к проблемам межкультурной коммуникации.1 Одним из значительных вопросов, связанных с функционированием текстов в определенном языковом и культурном сообществе, является этнолингвистический аспект теории текста. Выше уже говорилось о роли американской этно методологии в современном анализе разговорной речи (см. гл. -14). Изучение механизма речевого взаимодействия индивидов, принадлежащих к разным этносам и культурам, в последние годы дополнилось новыми направлениями лингвистического описания. Так возникли этногерменевтика и этнориторика, представляющие собой разделы более общей дисциплины, ориентированной на анализ языка отдельных народов и культур, — этнолингвистики. В этой связи следует упомянуть совместный русско-немецкий проект, предусматривающий изучение этнокультурных проблем современной коммуникации и нашедший свое реальное воплощение в издании серии «Зтногерментевтика и этнориторика» (издатели серии X. Бартель и Е. А. Пименов).2
Многие проблемы этнолингвистики могут быть разрешены только при обращении к анализу целых речевых произведений. Зарождающаяся «этнография общения» (Ethnographie der Kommunikation) предполагает, например, контрас тивный анализ культурных особенностей взаимодействующих народов (на макроуровне) и дискурсивный анализ речевого взаимодействия индивидов (на микроуровне) (Raith 1992: 141). Таким образом, лингвистика текста оказывается в
1 Я назову только нвоколько сборников И отдельных работ, вышедших в пооладвео девятилетие XX в. и поовященных проблемам межкультурной ком муникации: (Knapp, Knapp-Potthoff 1990; Raith. 1992; Hostedo 1993; Kolli 1993; Thomas 1993; Bmigarten 1994; Both К. 1996; Brütting, Trautmaim 1997; Bhlioh, Scheiter 1998; Roth J. 1998).
2 Этногорменовтика 1998; 1999 а, б; Этногорменевтика и языковая картина мира 1998; Дименова 1999.
центре самых актуальных научных проблем, связанных с изучением языка и культуры разных народов.
В этой связи огромное значение приобретают сопоставительное изучение текстов, выявление их общих черт, а также структурной, семантической и функциональной специфики. Дальнейшему изучению подлежат также ситуативные и этнокультурные особенности порождения и восприятия текстов. Сравнительный анализ может осуществляться в рамках активно выявляемых ныне типологий текстов различного объема и разных сфер функционирования, но может затрагивать также сопоставительное исследование конкретных текстов на разных языках. Появление фундаментальных международных проектов в этой области дает наглядное подтверждение актуальности данного направления научных исследований (см., напр. (Text- und Gesprächslinguistik 2000)).
Особый интерес вызывают художественные тексты, представляющие собой слепок этнокультурного авторского мироощущения. Традиционно считается, что изучение художественных текстов является исключительной прерогативой литературоведения или стилистики. Однако имеются моменты, которые выходят за рамки традиционного литературоведческого или стилистического анализа. Прежде всего это проблемы, для решения которых требуется привлечение данных других наук и — в особенности — методов объективного (с использованием технических, математических и иных средств) анализа языковых явлений.
Художественный текст обусловливает создание некоего особого «мира в голове» ("Welt im Kopf"), который является промежуточным продуктом, своеобразным связующим звеном между «миром текста* и собственными знаниями носителя языка об окружающей действительности (Mal j are witsch 1998: 93-94). Вероятно, при объяснении соотношения объектов в триаде «мир текста» — «мир в голове* — «знания адресата о мире» можно провести аналогию с разграничением внутренней и внешней речи в лингвистике. Как известно, внутренняя речь является отражением хода речемыслительного процесса человека, она не отчуждается от субъекта и не предназначена для сообщения другому лицу. Другими словами, внутренняя речь — это «речь в голове». Ее синтаК-
сическая структура предельно сжата, потому что в ней не эксплицируются очевидные для субъекта моменты, а также связи и переходы между отдельными фрагментами («кадрами») сообщения. Внешняя речь отчуждается от говорящего лица в виде конкретных высказываний (текстов), ориентированных на адресат