А.Маркович
Иво сне было у него видение: лестница, стоящая на земле, а вершина её достигаланеба, и ангелы Божьи поднимались по ней и спускались. И вдруг он увидел Бога,Который стоял над ним.
Бытие,28:12
Длякаждого человека есть в мире три всеобъемлющие сущности: он сам, вся остальнаявселенная и Некто, всё это объединяющий и придающий, тем самым, какой-то смыслвсему сущему, – Бог, или Высший Разум.
Изначальночеловек безмерно, бесконечно одинок: за пределами его сознания лежит необъятнаяхолодная бездна – огромный, большей частью враждебный и никогда до конца непостижимый Мир, чёрный пространственно-временной континуум, которого разумчеловеческий вместить в себя не может. Чтобы в полной мере прочувствовать этоодиночество, достаточно представить себе человека, эту жалкую белковую пылинкумироздания, бредущим среди бесконечных песков пустыни, или затерянным вбескрайних полях арктических льдов, или плывущим на паруснике в безбрежныхдалях океана. То же самое чувство может иной раз охватить вас вдруг ночью намноголюдной городской улице, если вы поднимете голову и посмотрите вверх – нанебо, усеянное загадочными звёздами. Или – даже в вашей собственной уютнойквартире, среди привычных, давно обжитых вещей, – когда вы вынырнете на минутуиз потока повседневности и нечаянно задумаетесь над вопросом: что же это такое– Мир-вне-меня и для чего я в нём?
Вотдва пушкинских четверостишия, написанные, быть может, именно в такую минуту.Одно из них относится к таинству возникновения жизни, другое – к смерти:
“Ктоменя враждебной властью “И пусть у гробового входа
Изничтожества воззвал, Младая будет жизнь играть,
Душумне наполнил страстью, И равнодушная природа
Умсомненьем взволновал?” Красою вечною сиять”
(“Дарнапрасный, дар случайный...”); (“Брожу ли я вдоль улиц шумных...”).
Какоечувство обособленности от внешнего мира должно было владеть гениальным поэтом,чтобы из многих возможных эпитетов он выбрал такие неожиданные и точные, каквраждебная для власти высших сил и равнодушная – для природы!.. (За этимиопределениями видится зерно целой философской доктрины – но об этом нужноговорить отдельно и более подробно.)
Какже человеку защититься от непостижимости времени, от тревожного ощущения“отдельности” окружающего нас безмерного пространства неживых вещей, отпугающего чувства непричастности, которое возникает у нас при встрече с “чужимживым” насекомого или зверя, а иногда – и при соприкосновении с душой другогочеловека? Как спасти себя от одиночества в этом холодном мире “чуждого”,лежащим за тонкой неощутимой границей нашего сознания?
Естьтолько два пути преодоления одиночества. Один из них (о втором мы поговоримниже) заключается в том, чтобы всеми возможными средствами искать свою общностьс окружающим миром, изучать его, пытаться проникнуть в него своим сознанием.Если вы познали нечто в этом мире, сумели как-то понять это таинственное“нечто”, то оно уже не будет таким чуждым, таким “отдельным” от вас. Выприблизили, приноровили крошечную часть мира к себе, сделали её болеедоступной, менее враждебной, вы как бы заново “сотворили” её для себя в вашемсознании. Таким образом, в этой, познанной вами, части вселенной вы сталисо-творцом. Благодаря множеству маленьких, но непрерывных побед над Неведомым имир в целом, быть может, уже не будет казаться вам таким пугающим и холодным,не будет внушать вам такого мистического ужаса. Наше невежество делало насодинокими, знание приобщает нас к внешнему миру вещей и людей.
Однаждычеловек неисповедимыми путями сделал свой первый, совершенно уникальный шаг полестнице познания и тем самым был резко выделен из “равнодушной” природы. С техпор, срываясь и падая, он всё же неуклонно, ступенька за ступенькой,поднимается по этой лестнице вверх – от невежества и одиночества к знанию иобретению более тесной общности с миром. Именно Новое Знание, в сущности, иесть та Высшая сила, которой человечество так или иначе – бессознательно илиосознанно – поклоняется на протяжении всей своей истории. И в результатемноговекового процесса познания законов мироздания человек сейчас, несомненно,лучше понимает окружающий его мир, он более защищён от превратностей природы ипроизвола общества, чем люди прошлого, – что бы ни говорилось скептиками обиздержках развития науки и недостатках современных цивилизаций.
Однакосам исторический процесс познания приобретает особый, так сказатьсверхъестественный, смысл, если вы не смотрите на мир, как на сундук снеизвестно зачем набросанными туда сущностями, если вы интуитивно ощущаете, чтоесть над этим миром Некто – назовите Его Богом, – Кто с какой-то пока неизвестной людям целью дал миру, как минимум, первичные законы развития. Какзаметил Андрей Платонов, “бессмысленность жизни, так же как голод и нужда,слишком измучили человеческое сердце...” (“Река Потудань”). Но если ваше“измученное сердце” чувствует – именно чувствует! – наличие в мире Высшегосмысла, тогда само существование Homo sapiens с заложенной в нём неукротимойволей к знанию покажется вам не бессмысленным. Тогда весь процесс познания мирапредставится восхождением – приближением человека к Высшему Разуму, постепеннымобретением человеком “образа и подобия Божьего”. И, в конечном счёте, это ибудет выход человека за пределы его, такого одинокого, собственного “Я”.
Защитуот одиночества люди часто ищут (и находят) среди своих единоверцев илиединомышленников, в группе собратьев по политической партии, профессии, посамым разнообразным общим интересам. Человеку уютно ощущать себя “своим”, бытьв среде людей, разделяющих его убеждения и идеи, мыслящих и воспринимающих миртак же, как он, читающих те же тексты или поющих те же песни. В таком единениинет, конечно, ничего плохого, оно может быть полезным, даже необходимым. Нонужно помнить, что религиозная община, партийная ячейка, вообще – группа“собратьев”, – это именно та среда, где чаще всего происходит незаметная длялюдей тоталитаризация их сознания. Общение с единомышленниками, то есть с“одинаково думающими” приверженцами какого-либо учения или “общего интереса”,часто бывает приятным, но – в идейном смысле – малопродуктивным: в такой сределюди больше склонны к разнообразному подтверждению уже известных, хорошоусвоенных ими истин. Подлинно новое знание, неожиданные идеи рождаются, какправило, от инакомыслия, в сомнениях, в конфронтации с общепринятыми мнениями.Вспомним приведенные выше пушкинские строки, в них найдём мы, в частности,изумительное кредо процесса познания мира: душа человека должна быть “наполненастрастью”, а ум – “взволнован сомненьем”.
Неследует уходить от одиночества в какую бы то ни было “толпу” и, тем более,нельзя слепо за ней следовать: все беды в мире совершались толпой. Отвергнутыйрелигиозной общиной Спиноза или одинокий Эйнштейн стоят больше иной Академиинаук, а не признанный поначалу пророк (вспомним Моисея и Христа) может бытьближе к истине и Богу, чем целый народ.
Всё,о чём здесь говорилось, относится к познанию мира разумом. Однако одного такогопознания для победы над одиночеством недостаточно. Кроме разума, человеку данычувства и эмоции; кроме работы ума, есть ещё алогичная жизнь сердца, котороетоже страшится одиночества и тоже нуждается в том, чтобы выйти за пределы себясамого.
Дляизбавления от одиночества в эмоционально-чувственной сфере нужно одно –полюбить. Можно найти множество понятий, определяющих разные оттенки любовногочувства: избрание, предпочтение, увлечение, склонность, симпатия,устремленность, желание, пристрастие, привязанность – к чему-либо иликому-либо. Любовь может быть основана на общности интересов и идеалов, наинстинкте, на половом влечении. Нет, кажется, ничего в этом мире, к чему немогла бы пристраститься человеческая душа: можно любить математику, родину,живопись Сезанна, гамбургеры, розовый куст, птицу или животное. Но, конечно,ничего и никого мы не способны полюбить с такой силой и яркостью, с такойсамоотверженной страстностью, как себе подобного. Отдадим человеку должное – вэтом чувстве он сумел даже превзойти установленную Библией меру: “Люби ближнегосвоего, как самого себя” (Левит, 19:18; От Матфея, 22:39), – оказывается,иногда мы способны полюбить другого гораздо больше, чем самих себя любим.
Любовьмужчины и женщины (об однополой любви мы здесь говорить не будем) – это самыйсильный порыв человека в попытке избежать одиночества. Это в действительности ине чувство даже, а многогранный, ускользающий от каких-либо дефиницийконгломерат рационально-эмоциональных переживаний и ощущений. Слишком многосоставляющих в понятии “любовь” и слишком по-разному проявляются они в каждомслучае, чтобы возможно было все их однозначно осмыслить. Отметим лишь, чтодействия, позволяющие любящим преодолеть одиночество, можно, в конечном счёте,описать всего двумя глаголами – приблизиться и соединиться. Если вдуматься, тоэти глаголы – и именно в указанной их последовательности – определяют, всущности, все любовные отношения – от “первого взгляда” до того объятия мужчиныи женщины, в котором зарождается новая жизнь. (Другое дело, что на различныхстадиях этих отношений и у разных людей действия, описываемые даннымиглаголами, обретают множество оттенков.) Итак, когда мы влюбляемся, мы желаем,прежде всего, приблизиться к предмету своей любви, мы нуждаемся в том, чтобывидеть и слышать любимого человека как можно чаще, быть с ним рядом как можнодольше. Потом нам хочется как можно теснее соединиться с ним – прикоснуться,прижаться к нему, ощущать, чувствовать его всеми возможными способами.
Одноиз главных чудес любви – это, конечно, радость физической близости двух любящихсуществ, радость прикосновений, объятий, поцелуев, счастье такого соединениятел, при котором исчезает даже само всесильное Пространство, разделявшеелюбящих, и отлетает прочь от них само неодолимое Время. Любящие становятся какбы единым существом, внутри которого каждый из них заслоняет другого отодиночества своим телом. “Страсть тела, двигающего человека ближе к женщине, нето, что думают. Это не только наслаждение, но и молитва, тайный истинный труджизни во имя надежды и возрождения...” (А.Платонов “Душа мира”).
Однакопо-настоящему уйти от одиночества можно только, если чувствуешь, что любимыйчеловек наслаждается этой близостью в полной мере, – так же, как ты сам.Неразделенная любовь не убивает одиночества, она может усугубить его. Пигмалионне мог ограничиться любовью к изваяннной им статуе, какой бы прекрасной она нибыла, – он хотел, чтобы она стала живой женщиной, которая могла бы ответить наего чувства. Что было бы, если бы Галатея не ожила? Тогда не было бы этогопрекрасного мифа, весь смысл которого заключается в том, что подлинная любовь икамень может оживить. А если камень остаётся камнем, то о чём тут толковать?(Хотя, конечно, в неразделённой бескорыстной любви есть своя романтическаяпрелесть, своя высота чувств – такова была, например, любовь Сирано деБержерака к Роксане и героя купринского “Гранатового браслета” Желткова ккнягине Вере Николаевне). Всё же безответная любовь – это короткое замыканиечувств на самих себя. Истинная, полноценная любовь требует положительнойобратной связи (употребим этот кибернетический термин) – когда чувства одногочеловека воспринимаются другим и, преобразуясь и усиливаясь в его сердце,возвращаются назад, к первоисточнику, и так без конца – пока существует любовь.
Ноне только наиболее очевидные, так сказать “поверхностные”, желания влекут другк другу подлинно любящих людей. Настоящая любовь непременно требует духовногосближения: “Рассыльными любви должны быть мысли”, – заметил Шекспир в “Ромео иДжульетте”. Мы ищем в любимом “друга задушевного”, которого можем впустить всвой духовный мир, и, уповая на его взаимность, ожидаем, что и он пустит наспод тёплое одеяло своей души. Если вы испытываете достаточно глубокое чувство,которое захватило всё ваше существо, вам потребуется знать о любимом человекекак можно больше, вы захотите разделить с ним свои мысли, иначе говоря, – в тойили иной степени – своё сознание. Понятно, что сделать это гораздо труднее,чем, например, сплести пальцы рук, но и эффект от такого – духовного –сближения будет неизмеримо более глубоким. Обменявшись своими внутреннимимирами, любящие друг друга люди становятся эмоционально богаче, мудрее,опытнее. Исчезают, как ни бывали, замкнутость, одиночество, чувство затеряностив безграничном духовном космосе окружающих нас толп “чужих людей”.
Глубинаи сила любовных переживаний во многом определяется именно способностьюдостигать духовной общности с любимым человеком. (У американского фантастаКлиффорда Саймака есть повесть “Проект “Ватикан””, в которой он пытается описатьпотрясающие ощущения мужчины и женщины, научившихся с помощью некоегоинопланетного существа, невидимого “электронного облачка”, по собственномужеланию полностью объединять на какое-то время свои сознания в единое целое.Трудно оценить, насколько удачно автору удалось придумать и передать этиощушения: вы ведь никогда не сможете представить себе по книжным описаниям, чтотакое, например, поцелуй, если сами никогда не целовались.) К сожалению, вдействительности люди не обладают телепатическими способностями, и, чтобыпонять, постигнуть духовный мир другого человека, нужны время, терпение,немалые душевные усилия, стремление к самоотдаче. Нужно часто и подолгу бытьвместе, беседовать друг с другом, обмениваться многочисленными любовнымипосланиями, искать разнообразные формы духовного общения. Это порой быветнелегко, и не все умеют это делать – делиться полностью своим духовным миром,“отдавать всю душу” – по известному выражению. Но без таких “усилий любви” небудет и счастья и не удастся по-настоящему уйти от одиночества – для этогонедостаточно спать в одной постели.
Вначалемы говорили о познании окружающего мира разумом. В искреннем и глубоком союзедвух любящих людей рождается познание сердцем – особый, ни с чем не сравнимыйспособ постижения мира другого человека. Любовь – это радость познания предметалюбви, полагал Спиноза. И в Библии о сближении первых людей сказано: “Адампознал Еву, жену свою...” (Бытие, 4:1), – глагол в этой фразе может иметьгораздо более широкий смысл, чем тот, который обычно ему придаётся.
Каждаячеловеческая жизнь – сознаёт это человек или нет – есть, в частности, процесспоиска родной души в незнакомом, чужом вначале, теле. Увы, далеко не всегдадостигается удача на этом пути, гораздо чаще нам только кажется, что мы нашли того,в ком действительно нуждается наша потрясенная своим одиночеством душа. И нужнобыть готовым к тому, что даже настоящая любовь, как бы безмерна она ни была, неможет быть в полной мере счастливой. Потому что вы не можете быть счастливы,если не достигли того, к чему стремились, а если достигли всего, чего хотели,то разве отсутствие стремлений будет для вас счастьем? Человек так же не можетдостичь абсолютного счастья, как человечество не может познать абсолютнойистины. Настоящая любовь большей частью трагична – самой своей неохватной,часто непосильной человеку, не вместимой в его душу огромностью. И всё жекаждая, пусть даже неудачная, наша попытка выйти за пределы самого себя,покинув кокон одиночества, есть, в конечном счёте, благо – для нас самих и длятого, к кому устремилась наша душа в порыве победить своё и чужое одиночество.“Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не любит никого”, – этусентенцию привёл В.И.Даль в своём словаре.
Приблизитьсяк любимому существу полностью – и телом и сознанием, и физически и духовно,соединиться с ним всей душою – это самое большое счастье, к которому можетстремиться человек, потому что это есть победа над ледяным одиночествомвнутреннего космоса и, в конечном счёте, – это торжество будущей жизни над уходящимв небытие прошлым. Счастье познания мира сродни счастью любви, оно достигается,в сущности, теми же двумя действиями – в ходе познания мы приближаемся к миру исоединяемся с ним, побеждая наше одиночество в космосе внешнем. Любовь ипознание суть два пути от одиночества к всеобщности и, тем самым, – к Богу.
Историческаяжизнь человечества (как и жизнь отдельного человека) предствляет собой, вчастности, также “историю любви”, которая отражает мучительные поиски гармониив любовных отношениях. Попытаемся теперь очень кратко – пунктиром – обозначитьизменения этих отношений на протяжении веков. Мы будем говорить, главнымобразом, о “кредо любви”, то есть о том, что в ту или иную эпоху принималосьлюдьми за эталон, не касаясь при этом отклонений от принятой большинствомобщества “нормы” (такие отклонения, конечно, всегда и везде имели место).
Начнёмс времён очень давних. Нам трудно представить себе, какие именно чувствавладели нашим далёким предком, не вполне ещё человеком, когда он тащил своюподругу за волосы в дальний уголок пещеры, где обитало его племя. Была ли в егосердце хоть капля нежности, руководило ли им что-либо большее, чем инстинктпродолжения рода? Известно, впрочем, что брачные отношения всех приматов – а,тем более, первобытного человека – уже значительно отличаются от поведениявидов, стоящих ниже их на лестнице эволюции. (Углубляться в этот специальныйвопрос мы не будем, интересующихся можно отослать, например, к интересной книгеДесмонда Морриса “Голая обезьяна”.) С другой стороны, очень трудно судить отом, насколько люди в своих любовных отношениях всё ещё близки к своим далёкимпредкам. Осознать меру “первобытности” современного человека тем более нелегко,что у каждого индивида она своя и зависит от множества факторов – начиная оттого, каких традиций придерживались родители данного человека, и кончая тем,какие книги он читал в детстве и читал ли он их вообще.
Памятникидревнейших цивилизаций Месопотамии и Древнего Египта, а также во многом сходныхс ними цивилизаций ацтеков и инков свидетельствуют, что любовные отношения вэтих культурах оставались ещё в значительной степени неупорядоченными, частообезличенными, – то есть, в конечном счёте, недостаточно человечными (в нашемпонимании). Отсутствие общепризнанных моральных критериев, почти животныйгедонизм, инцест, жестокие человеческие жертвоприношения – вообще полноеотрицание самоценности человеческой жизни, если только это не жизнь фараона,правителя, высшего чиновника или жреца, – всё это заставило древнейшиецивилизации тысячелетиями пребывать в летаргическом сне бездуховности, гдепочти не оставалось места чувству подлинной – человечной – любви. Пустынядревнего эгоизма только одиночество могла породить. (Мы говорим сейчас лишь ободном аспекте древнейших культур, не отрицая их достижений в других сферах.)
Всвященной книге древних евреев Торе и в других более поздних книгах Танаха(Ветхого Завета) содержатся революционные для своего времени этические нормы,чётко и достаточно гуманно регулирующие, в том числе, и отношения полов. Хотяженщина здесь не считается равной мужчине в сфере духа, но ей – впервые вчеловеческой истории – законодательно отводится определенное важное и вполнедостойное место в обществе. Впервые женщина признаётся уважаемым партнёроммужчины, его спутницей и другом, а не только объектом сексуальных утех исредством продолжения рода. Современному человеку могут показаться излишнестрогими многочисленные скрупулёзные запреты Торы и жёсткая регламентация в нейлюбовных отношений. Но эти достаточно суровые нормы были вполне оправданнойреакцией на беспредельную языческую вольность, и в то время они оказалисьогромным шагом в развитии этики. Важно также отметить, что иудаизм не считаетблизость мужчины и женщины пагубным следствием “первородного греха” и не требуетот людей противоестественного воздержания (хотя и предусматривает очень суровыенаказания за прелюбодеяние). Строки Библии, посвященные женщинам и любовнымотношениям, вообще-то, очень сдержаны и немногочислены (из более чем 3000библейских персонажей женщины составляют менее 10%). Исключением являетсятолько приписываемая царю Соломону “Песнь Песней” – один из первых в историипоэтических гимнов и женской и мужской красоте, радостям чувственной любви:“… И знамя его надо мною – любовь” (2:4); “Положи меня, как печать, на сердцетвоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её” (8:6,7). Однаконигде в Библии не находим мы призыва к духовному, глубинному единению мужчины иженщины (о них сказано было только: “… И станут они одной плотью” (Бытие,2:24), – о духе же не говорится ничего...).
Длядревней культуры Китая и – в меньшей степени – для индийской культурыхарактерно какое-то удивительное сочетание сексуальной энергичности иизощрённой чувственности с почти полным безразличием к духовной составляющейлюбовных отношений. Китайская философия признавала равноправное значениемужского и женского начал мироздания (ян и инь), в древнекитайской литературеможно найти, пусть и достаточно скупые, строки восхищения женской красотой. Нони философов, ни поэтов этой страны не интересовал духовный мир женщины,которого для них словно бы и не существовало. Женщина не была для них чем-тобольшим, чем только живой куклой, объектом чувственных страстей мужчины.
Новоеизмерение чувства любви было открыто античной цивилизацией, которая явиласьнастоящим апофеозом естественности. В Древней Элладе впервые в истории возникподлинный культ прекрасного и, в частности, культ красоты человеческого тела.На смену грубой чувственности, присущей древнейшим цивилизациям, приходят болееутонченные, более человечные отношения. Не случайно в течение многих сотен летименно там, в античности, находило человечество вдохновляющие идеалы мужскогогероизма, храбрости, верности долгу, а также идеалы женской красоты ипреданности. Чувство любви греки подняли до божественного уровня: словно усамих богов Олимпа берут они уроки страстного стремления не только к богатству,славе, телесным наслаждениям, но и к глубокой непреодолимой “вечной” любви (этимотивы с нетленной красотой и силой отражены в древнегреческом эпосе имножестве мифов). Здесь мы находим ставшие классическими образцы страстнойлюбви, самотверженности, супружеской верности – упомянем хотя бы Антигону иПенелопу. Конечно, в эпоху античности не приходится говорить о женскомравноправии, но – чего раньше никогда и нигде не было – отдельные женщины моглидостигать уже значительных духовных высот, становиться поэтами и философами. Вкачестве примера назовём известные имена Сапфо и Аспасии, жены Перикла, и – дляэпохи позднего эллинизма – александрийской учёной Ипатии.
Однаков дальнейшем что-то очень важное в духовном смысле было античной культуройутрачено. На смену первоначальной простоте человеческих отношений и чарующейестественной чувственности древних эллинов пришли жестокость и грубость нравовРима. В эпоху поздней Римской империи наступило полнейшее извращениенравственности, и любовные отношения пострадали при этом в первую очередь. Вистории и искусстве Рима уже труднее найти образцы высокой духовности инравственной чистоты (один из немногих – известный эпизод с Тарквинием иЛукрецией, которая предпочла смерть бесчестию). История падения Римской империи– характерный пример того, как упадок нравов, наряду с другими причинами, можетцелую цивилизацию завести в исторический тупик.
Вхристианизированной варварской цивилизации раннего Средневековья римскойизвращённости противопоставлялась другая крайность – чудовищный, противныйчеловеческой природе аскетизм, признание изначальной непременной греховностилюбых чувственных влечений. Но, как неизбежная реакция на противоестественныезапреты, на самом деле в большинстве случаев торжествовало безудержноестремление к грубым утехам плоти – без намёка на духовную составляющуюлюбовного чувства. Женщина снова низводилась до положения служанки похоти,игрушки страстей, которой мужчина бездумно забавляется и которую потом враскаянии вынужден проклинать как причину собственного “грехопадения”.Удивительно, что и в этом духовном аду люди всё же оставались людьми и в самыемрачные времена случались высочайшие взлёты человеческого духа, такие, какнапример, трагическая любовь французского философа Пьера Абеляра к Элоизе,столь трогательно описанная им в “Истории моих бедствий”.
Итут же, внутри этой средневековой цивилизации, как реакция на бездуховность игрубость любовных отношений, возникла уникальная культура западноевропейскогорыцарства. Одним из основных достоинств рыцаря считалось беспредельноевосхищение красотой и добродетелями Дамы сердца, преклонение перед нею ислужение ей как высшему, идеальному существу; в ней рыцарь видел даженепостижимый отблеск Божества. А пушкинский “рыцарь бедный”, наоборот, самуБогородицу провозгласил своей Дамой сердца: “Полон верой и любовью / Вереннабожной мечте, / Ave, mater Dei, кровью / Написал он на щите”. Здесь подмеченаодна очень интересная особенность той эпохи: не только вера отождествлялась слюбовью, но и любовь с верой. Рыцарская этика, подобно иудаизму и христианству,ставила идеалы выше земных желаний. При всей ирреальности, недостижимостирыцарских мужских и женских добродетелей, само их провозглашение устремлялочеловека к духовным ценностям, к высшим идеалам, приподнимало его над землёй. Идо сих пор продолжают пленять нас благородная сдержанность чувств Тристана иИзольды и – пусть с примесью уже значительной доли иронии – алогичная,непреодолимо настойчивая преданность Дон Кихота “несравненной” ДульцинееТобосской. Эта преданность любимой женщине была для “рыцарского духа” гораздоважнее того печального факта, что конкретная возлюбленная на самом делезначительно отличалась от придуманного идеального образа.
Рядомс западноевропейской цивилизацией стремительно развивалась мусульманскаякультура Арабских халифатов, Персии, позднее – Османской империи. Хотяотношение к женщине в этой цивилизации как бы заимствованно из предшествующихей языческих культур, оно было, в общем, менее жестоким, чем в христианскойЕвропе. Во всяком случае на исламском Востоке никто не выискивал ведьм, чтобысжигать их на кострах. Узаконенное многожёнство повышало ценность женщины длятех, кто не был богат, но мужчина видел в ней, прежде всего, источникчувственных наслаждений. Запертые в стенах гаремов представительницыпрекрасного пола могли лишь соревноваться между собой за любовь своего мужа игосподина. Победу в этом зачастую жестоком соперничестве чаще могла одержатьта, которая была духовно ближе своему мужу-повелителю. (Хорошо известный пример– судьба Роксоланы, пленённой украинки, ставшей весьма влиятельной супругойтурецкого султана Сулеймана I Великолепного.) И всё же обитательницам гаремовбольшей частью была уготована участь сексуальных рабынь. Какие бы чарующиесказки не рассказывала Шахерезада, самой ей могли нашёптывать, разве что,признания в чувственной любви, но очень редко – уверения в духовной близости.
Оченьсвоеобразным было отношение к любви в древней, а затем и в средневековойЯпонии. Имеющая чисто национальные корни самурайская мораль (бусидо) основойчеловеческих отношений считала безграничную преданность вассала своему сюзерену– преданность, доходившую до полнейшего самоотречения и постоянной готовности ксамопожертвованию. Такие отношения довольно часто трансформировались вгомосексуальную любовь к господину или соратнику. Для любви к женщине и, темболее, для духовной близости с нею в жизни самураев большей частью неоставалось места (хотя некоторые из них формально имели семью, а некоторыеписали возвышенно-холодные стихи о женской красоте). В какой-то мере этотпротивоестественный пробел заполнялся институтом гейш – специфически японскойпопыткой обрести в женщине не только сексуального партнёра, но и – хотя бы наограниченное время – задушевную подругу и умного собеседника. (В качествеаналога этому своеобразному институту можно указать, разве что, гетер ДревнейГреции.)
ВЕвропе античеловечная и противная истинному духу христианства извращеннаяаскетическая мораль не могла, конечно, долго существовать. Из её, казалось бы,совершенно бесплодных недр неожиданно выросла яркая гуманистическая культураВозрождения. Европейцы вспомнили вдруг о былых античных идеалах свободы,красоты и естественности. Искусство Возрождения отражает необычайно широкийдиапазон отношения к любовным чувствам – от ещё достаточно грубой, но уже такойчеловечной, чувственности Боккаччо и Рабле до обожествления любви и женскойкрасоты в сонетах Петрарки, до любования красотой обнаженного тела в работахБоттичелли и Микеланджело; и, наконец, – до глубочайшего осмысления сущностичеловеческих страстей Данте и Шекспиром. Перед европейцами, долго задыхавшимисяв затхлом спёртом воздухе средневековой ограниченности, словно бы распахнулосьогромное окно в цветущий сад, ароматами которого мы до сих пор ещё дышим. Всё,что складывалось в человеческих отношениях после Возрождения, питалось,по-существу, соками этой эпохи, этого мощного порыва к высокой духовности,красоте, силе и гармонии чувств.
Ренессансныйвзрыв чувственности не мог не вызвать реакции, маятник вскоре качнулся в другуюсторону: возникла протестантская, так называемая буржуазная, мораль и еёкрайнее выражение – пуританство. Проявляемые открыто любовные переживания(особенно если они не были освящены браком) признавались несомненно греховнымии сурово осуждались – почти с такой же яростью, как во времена раннегоСредневековья. Дамоклов меч греха снова повис над любящими. Буржуазноелицемерие и ханжество, так блестяще описанные классической литературой, сталинеизбежной оборотной стороной пуританской сдержанности в любовных отношениях,платой за чрезмерную строгость нравов, за подавление естественных порывовчеловеческого сердца.
Наэтом фоне родилась одна уникальная субкультура, возникшая в XIX веке вначалепод влиянием западного сентиментализма и романтизма, а потом обретшая свои собственныенеповторимые черты. Речь идёт о таком, быть может ещё до конца не оцененномчеловечеством явлении, как выпестованный российской элитой своеобразный культженщины и любви – гораздо более глубокий и более духовный, чем даже тот,который исповедовала рыцарская мораль. В столичных аристократических гостиных,в затерянных среди полей и лесов дворянских усадьбах, в шуме университетскихаудиторий и тиши кабинетов деятелей российской интеллигенции вырастало этонеобычайно трепетное, тонкое и глубокое, страстное и чистое, истинночеловеческое понимание любви. Вершина эта нигде и никем не была болеедостигнута. Нам трудно представить себе нечто более прекрасное и человеческиболее совершенное, чем, например, исторические портреты жён декабристов, а влитературе – пленительные женские образы, созданные великими мастепами.Интеллигентность, искренность, простота, тонкая духовность русских девушек иженщин и вдохновляемые ими чувства мужчин – всё то, что было так блистательновоспето строками русских поэтов и мелодиями русских романсов – всё это до сихпор остаётся непревзойдённым идеалом, влияние которого на мировую культуру ещёв полной мере не осознано. (Это не означает, конечно, что носители русскойкультуры были идеальными людьми; вспомним хотя бы, как долго многие из нихмирились с порядками царской России, с позорным крепостничеством. Точно так жекульт Прекрасной Дамы мог существовать на фоне достаточно жестоких феодальныхотношениий в Западной Европе.)
Резкимконтрастом к совсем не давнему по историческим меркам галантно-романтическомупрошлому стал век двадцатый с его наступательным феминизмом, слишком резкимосвобождением от мужецентризма, волнами сексуальных революций, всепроникающейвольностью нравов. Этот век в значительной мере освободил человека от паутинылицемерия и ханжества, провозгласил полную независимость и равноправие женщины,утвердил невиданную ранее свободу и открытость в проявлении любви и, кажетсясовершенно – больше уж некуда! – раскрепостил человеческие чувства. Нужноговорить, конечно, и о негативных последствиях этих сдвигов – прежде всего, обутрате многими нашими современниками духовной составляющей любовных отношений(а часто мы слышим упреки даже в полном одичании и аморализме). Однако развитиечеловечества ведь на этом не кончилось, оно и не из таких тупиков выбиралось. Всовременном этическом хаосе и всеобщем “смятении чувств” можно разглядеть инекоторые зачатки следующего шага в развитии общечеловеческой “истории любви”.Каким же может быть этот шаг?
Будущее– не что иное, как экстраполированное прошлое; вспомним поэтому уже пройденныйпуть, вехи которого мы только что обозначили. Развитие чувства любви в историичеловечества можно уподобить раскачиванию цирковой трапеции: вверх – к куполу,к духовным ценностям любви, ближе к небесам; вниз – к опилкам арены, к грубыминстинктам, назад к земле. Каждый этап “истории любви” человечества (как иногдаи каждый любовный эпизод в жизни отдельного человека) знаменует собой очереднойбросок – вверх или вниз. Мы видели, что на разных исторических этапах за любойкрайностью, за любым – в ту или иную сторону – экстремальным выходом за границынекой “золотой середины” любовных отношений неизбежно следовала реакция,выравнивавшая эти отношения, а иногда и уводившая их, к сожалению, в другую, противоположную,крайность. (Эти трудно уловимые, расплывчатые и подвижные границы “нормального”всегда, в конце концов, как-то интуитивно ощущаются человеческимисообществами.) По своему характеру описанные колебания “эталона любви”напоминают те, которые происходят в искусстве: доведенный до своих пределовромантизм порождает иронию и скепсис, реалистическое видение мира сменяетсясимволизмом и авангардизмом, за вычурностью неизбежно следует примитивизм…
Продолжаяпредложенную аналогию, заметим, что, раскачиваясь из стороны в сторону, а такжевверх и вниз, наша цирковая трапеция в общем своём движении всё-таки постепенно– по спирали – устремляется кверху. Если учитывать эту тенденцию, то послебурного, мятежного, заземленно-рационального – и в нравственном отношении тоже– ХХ века можно ождать очередного подъёма духовности, который начнётся,возможно, уже во второй половине нашего века. Такой подъём – если только онпроизойдёт – должен затронуть, конечно, весь комплекс этики, а не тольколюбовные отношения. Можно предположить, что в этом подъёме ведущую роль будетиграть женская половина человечества, и по мере демократизации мира роль этабудет возрастать. (Характерно, что сегодня именно в странах с наиболее развитойдемократией заметно усиливается влияние женщин на политику, экономику,культуру. Так например, женщины составляют 45% депутатов шведского Ригсдага и31% германского Бундестага, а в крупных американских компаниях они занимаютоколо 50% высокооплачиваемых административных должностей.) Многие мыслителидавно предвидели усиление позитивного женского начала в мировом развитии:“Женщина – искупление безумия вселенной. Она – проснувшаяся совесть всего, чтоесть” (А.Платонов “Душа мира”).
Тем,кто полагает, что современный человек совсем недалеко ушел от своегопервобытного предка и обречён навсегда оставаться рядом с ним, можно напомнитьо загадочном “сне Иакова” из книги Бытие. Да, нижний конец лестницы, котораяпривиделась Иакову, действительно опирается о землю и нижние её ступени несутна себе следы земной грязи, но ведь её вершина незримо касается неба. Да,небеса недостижимы; однако, человек, этот одновременно “прах земной” и венецтворения, ошибаясь и срываясь иногда вниз, упрямо стремится всё же вверх ивверх – к божественному свету познания и любви, преодолевая этим своёвселенское одиночество, свою бесплодную замкнутость на самого себя. Что бы ниговорили скептики, иной дороги у человечества просто нет: оно может двигатьсятолько в том направлении, по которому однажды начало своё движение, или онопогибнет. И чем выше взбирается человечество, тем ужаснее, тем непоправимеебыло бы его падение. Кто-то вспомнит здесь, возможно, что однажды люди ужедерзнули добраться до небес, сказав: “Давайте построим себе город и башню,вершиной до неба” (Бытие, 11:4). Но ту Вавилонскую башню люди строили безоглядки на Высший Разум, и цели их были иные, а лестница Иакова ведь самимБогом для чего-то была воздвигнута...
Порожденноеразумом познание окружающего мира и вдохновляемая верой любовь к другим людям –это и есть перила вечной лестницы, держась за которые человек продолжаетустремляться к Высшему Разуму и Высокой Любви, которые вместе и суть Истина. И,быть может, наши потомки смогут сказать о человеке будущего так, как былосказано когда-то об Иакове: “И вдруг он увидел Бога, Который стоял над ним”...
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта philprob.narod.ru/