Карпов А. Ю.
Как известно, древняя Русь приняла Крещение в 80-е гг. X в., или около 6496 г., согласно принятой тогда в Восточной церкви системе летосчисления. Иными словами, христианский мир пребывал в самой середине седьмого — последнего — тысячелетия своей истории и на исходе первой тысячи лет после Рождества Христова. Как отмечал еще в XIX в. исследователь древнерусской эсхатологической литературы В. Сахаров, в то время в Византии и других христианских государствах «вопрос о близкой кончине мира был в полном разгаре»(1).
Представления о «седморичности» мира, заключающего в себе именно семь «веков», или тысячелетий, было, по-видимому, общепринятым и основывалось, прежде всего, на существовавшем взгляде на творение мира как на своего рода прообраз всей последующей истории человечества: семь дней творения соответствовали семи «векам» человеческой истории. (Ибо, как сказано у апостола Петра, «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Петр. 3, 8), а еще прежде у Псалмопевца: "…Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел…" (Пс. 89, 5).) Седьмой «век» при таком взгляде оказывался последним; именно на него должны были прийтись «последние времена» — явление антихриста, второе пришествие Христа, общее воскресение из мертвых и Страшный суд.
Эта эсхатологическая концепция была усвоена Русью вместе с христианством как одна из составляющих христианского учения. Если верить рассказу Повести временных лет, то именно слова греческого философа о грядущем всеобщем воскресении из мертвых, подкрепленные демонстрацией «запоны» (полотнища) с изображением Страшного суда, во многом определили выбор князя Владимира Святославича в пользу христианской веры. Впрочем, в преломлении книжников древней Руси эсхатологическая концепция мира не могла не подвергнуться некоторой корректировке, по крайней мере, в одном отношении. Как народ новообращенный, только что пришедший к Христу, Русь оказывалась даже в более выигрышном положении, нежели «старые» христианские народы. Идея торжества Руси, «последней» пришедшей к служению Богу (но, по слову Евангелия, «будут последние первыми, а первые последними» — Мф. 20, 16), составляет основной пафос «Слова о законе и благодати» киевского митрополита Илариона — выдающегося произведения древнерусской литературы, составленного в середине XI века (не позднее 1050 г.): «Ибо не вливают, по словам Господним, вина нового, учения благодатного, „в мехи ветхие“… — „а иначе прорываются мехи, и вино вытекает“ (Мф. 9, 17)… Но новое учение — новые мехи, новые народы!»(2).
Идея Руси как «новых людей», «работников одиннадцатого часа» (по евангельской притче: Мф. 20, 1—16) пронизывает и другие произведения древнерусской литературы XI — первой половины XII в., в том числе и Повесть временных лет. Это хорошо видно в текстах, посвященных Крещению Руси (т. е. принадлежащих ранним пластам Повести временных лет): например, в молитве князя Владимира по крещении киевлян(3), в похвале Русской земле, просвещенной святым крещением(4), в молитве Владимира по освящении Киевской Десятинной церкви(5). С течением времени идея «избранности» Руси в «последние времена» отнюдь не потускнела; так, очень ярко выражена она в «Чтении о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» знаменитого печерского диакона Нестора, памятнике конца XI — начала XII в. Нестор как раз и приводит в связи с Русью упомянутую выше евангельскую притчу о человеке, нанимавшем работников в свой виноградник: пришедшие около одиннадцатого часа получили то же вознаграждение, что и начавшие работу раньше, причем хозяин виноградника повелел раздавать плату, «начав с последних до первых». «Поистине бо и си праздьни быша, служащеи идолом, а не Богу.., — восклицает Нестор, имея в виду еще недавно языческую Русь. — Но еда благоволи Небесныи владыка… в последьняя дьни милосердова о них и не дасть имь до конца погыбнути в прельсти идольстеи». И еще раньше, начиная повествование о крещении Руси, Нестор также вспоминает о «последних днях», в которые проявил Господь милосердие к Своей «твари»(6). Наконец, как показывают недавние наблюдения И. Н. Данилевского, сам заголовок Повести временных лет (появившийся, вероятно, во втором десятилетии XII в.), а возможно, и заголовок предшествовавшего ему летописного свода, вполне вероятно, также несут на себе явные следы ожидания близящегося конца света(7).
Известно, что христианская традиция в принципе отвергает возможность точного расчета даты конца света, на что недвусмысленно указывает текст самого Священного Писания. Ср. в Евангелии: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой» (Мф. 24, 36) и у апостола Павла: «О временах же и сроках нет нужды писать… ибо… день Господень так придет, как тать ночью» (1 Фес. 5, 1—2). Тем не менее попытки таких расчетов предпринимались неоднократно — как до наступления седьмого тысячелетия от Сотворения мира (рубеж V—VI вв.)(8), так и позднее. В частности, нарастанию эсхатологических ожиданий не могло не способствовать исполнение 1000-летия Рождества Христова в 1000 г.(9) и, особенно, 1000-летия Распятия Христова около 1033 г. Напомним, что в Откровении Иоанна Богослова определенно говорится именно о тысяче лет, на которые должен быть связан сатана, и о тысячелетнем Царстве Христовом (Откр. 20, 2. 7).
В отношении средневековой Руси, однако, с уверенностью можно говорить лишь об одной дате, на которой были сфокусированы эсхатологические ожидания. Это самый конец седьмого тысячелетия — 7000 г. от Сотворения мира (1492/1493 г. от Рождества Христова)(10). Относительно же более раннего времени (в том числе киевского периода) имеющиеся в нашем распоряжении источники, к сожалению, не позволяют делать какие-либо определенные выводы.
Более или менее конкретный анализ эсхатологических взглядов древнерусских книжников возможен, по-видимому, лишь начиная с конца XI в., когда в источниках, прежде всего в летописи, появляются относительно развернутые тексты эсхатологического содержания и комментарии к ним летописцев. Из них можно заключить, что эсхатологические ожидания в древней Руси были связаны не столько с разного рода хронологическими расчетами и совпадениями, сколько с целенаправленным уяснением тех многочисленных знамений, признаков и примет, которые воспринимались в то время как свидетельства приближающегося светопреставления.
Люди Средневековья (в том числе и книжники древней Руси) относительно полно представляли себе картину «последних времен». Описания конца мира содержатся как в новозаветных (все четыре Евангелия, Деяния и Послания апостолов и, особенно, Откровение Иоанна Богослова), так и в ветхозаветных книгах (книги пророков Исаии, Иезекииля, Даниила и др.). Подробно описываются знамения и признаки конца света и в целом ряде авторитетных переводных сочинений, хорошо известных в древней Руси.
Первым в числе этих сочинений следует назвать т. н. «Откровение Мефодия Патарского» — произведение неизвестного византийского автора, приписываемое Мефодию, епископу города Патар в Малой Азии (III—IV вв.), но написанное позже (по разным предположениям, в IV—VI вв.)(11). Это сочинение, по крайней мере, дважды было процитировано киевским летописцем (оба раза в статье 1096 г.)(12) и один раз — автором суздальской летописи (в статье 1223 г.)(13) — причем все три раза именно в связи с рассуждениями о приближающейся кончине мира. Это заставляет нас более подробно остановиться на его содержании.
Выстраивая картину «последних времен», автор «Откровения» уделил особое внимание нашествиям «измаилитов» (по-другому, «агарян» или «сарацинов»), потомков библейского праотца Измаила и его жены Агари; византийцы относили к ним, прежде всего, арабов-мусульман, а впоследствии также и различные племена тюркского происхождения, в частности, турков-сельджуков. На Руси в XI—XII вв. под «измаилтянами» понимали, прежде всего, половцев и других родственных туркам кочевников южнорусских степей. При приближении конца света, писал автор «Откровения», эти «измаилитские» народы должны выйти «на казнь христианам» из «Ефрива» (Ятриба, или Етривской пустыни в Аравии, в греческом подлиннике: ??? ?? ???????; впоследствии Медина), куда их предки были заточены еще в библейские времена израильским судией Гедеоном. «И сугуб будет ярем их на выи въсех язык, не будет же цесарство на земи, еже възможет победити их даже до числа времен седморичныих, 77, и по сем побеждени будут цесарством гръчьскыим и повинутся ему», — пророчествовал псевдо-Мефодий и далее подробно описывал все те ужасы, которые должно принести народам нашествие измаилтян. Скорбь от их нашествия будет не единственной; к ней приложатся и другие «язвы» (по выражению Апокалипсиса), которые поразят мир. «Въ время же оно… умножится скръбь на человецех и на скотох, и будет глад и губительство и тле, и растлени будут человеци по лицу въсея земля, якы пръсть на въсек день».
Когда же торжество измаилтян будет казаться полным, внезапно «въстанет на ня цесарь елинъскыи, сиречь гръчьскы, с яростию великою… и въздвигнет оружие на ня в Ефриве отечьстве их, и попленит жены и чяда их, а на живущую в земи обетованнеи сънидут сынове цесареви с оружием и потребят их от земя, и нападет на них страх отвъсюду… И въси плъци их сущии на земли их в руце грьчьскаго цесаре предадятся оружием и пленом и пагубою и съмрътию, и будет иго цесаре гръчьскаго на них седьм седмицею, паче еже бе иго их на гръцех…» Тогда на земле наступят «тихость великая» и радость, каких никогда не бывало прежде.
Радость эта, однако, окажется временной. «Тогда отвръзутся врата севернаа, и изыдут силы язычьскыя, яже беху затворены вънутрьуду, и подвижется въсе земле от лица их», — вновь пророчествует автор «Откровения». Эти «силы языческие» — нечестивые народы, некогда заточенные на севере великим Александром, царем Македонским, который таким образом хотел избавить от их нашествия мир; чудовищные народы Гог и Магог, пророчества о которых содержатся в Книге пророка Иезекииля (Иез. 38, 14—16) и в Откровении Иоанна Богослова (Откр. 20, 7).
Легенда, согласно которой эти чудовищные народы были побеждены Александром Македонским и заточены им где-то в «пределах северных», была широко распространена в средние века и получила отражение в различных средневековых литературах — христианской, мусульманской, еврейской. Согласно «Откровению Мефодия Патарского», Александр запер Гога и Магога и прочих «человекоядцев» (всего 24 «царствия») в высоких горах, затворив с Божьей помощью эти горы и соорудив неприступные ворота, открыть которые нельзя никоим способом вплоть до наступления «последних времен». В средневековье с «заклепанными народами» отождествлялись различные северные народы: гунны, авары, хазары, тюрки, норманны, русы и др.(14) В древней Руси эта легенда также получила распространение (в том числе через «Откровение» псевдо-Мефодия), но местонахождение Гога и Магога представлялось уже иначе — где-то на Крайнем Севере, севернее или восточнее тех народов, которые были более или менее знакомы русским.
Эти «исходящие от севера языки», поедающие плоть человеческую и пиющие кровь, «аки воду», согласно псевдо-Мефодию, завоюют всю землю, сея на ней страх и ужас, «и никто же будет иже възможет стати съпротиву им». Однако Бог не допустит торжества Гога и Магога: «по седморичнем же времени… послет Господь Бог архистратига своего, и побиет их единем часом въсех».
Вслед за этим на землю явится антихрист. «И потом сънидет гръчьскыи цесарь и вселится в Иерусалим седморицу времене и пол, — продолжает псевдо-Мефодий, — а на скончани десять и пол времене (здесь: десяти с половиной лет. — А. К.) явится сын погыбелныи», то есть антихрист. В его пришествие люди обратятся к вражде, ненависти и беззаконию, и явится множество различных чудес и знамений, точнее лжезнамений, которые также перечисляет автор «Откровения». Для обличения антихриста на землю спустятся с небес Енох и Илия(15), но антихрист, «видя же себе люте обличаема», убьет святых угодников Божиих.
Наконец, последует второе пришествие Христово, общее воскресение и Страшный суд. «И тогда явится знамение пришествиа Сына человеческаго, и приидеть на облацех небесныих, и убиет его (антихриста. — А. К.) Господь духом уст Своих по апостольскому глаголу…».
Для того чтобы уяснить эсхатологические представления древнерусских книжников, и в частности, авторов Повести временных лет, необходимо привлечь и другие переводные эсхатологические произведения, получившие распространение в древней Руси, — «Сказание о Христе и антихристе» христианского писателя III в. Ипполита Римского, приписываемое ему же «Слово о скончании мира и о антихристе», Слово святого Ефрема Сирина о втором пришествии Господнем, кончине мира и антихристе, толкования на Апокалипсис Андрея Кесарийского, Житие Андрея Юродивого и др. При этом следует иметь в виду, что, например, древнейший русский список «Сказания о Христе и антихристе» Ипполита Римского читается в рукописи XII в., в которой сохранились также толкования на книгу пророка Даниила того же автора(16). Летописец нигде не ссылался на «Сказание» Ипполита Римского, но зато толкования на книгу пророка Даниила были использованы им (в статье 1111 г., также посвященной борьбе с измаилтянами-половцами)(17); причем есть основания полагать, что это тот самый летописец, который привлекал для подтверждения своих мыслей «Откровение Мефодия Патарского» (см. ниже). В сочинениях Ипполита (и прежде всего, в «Сказании») приведены многие дополнительные подробности, касающиеся обстоятельств пришествия антихриста и тех «мерзостей и пагуб», которые это должно принести человечеству. Как мы увидим, эти подробности не только могли быть известны древнерусскому летописцу, но и почти наверняка учитывались им при оценке событий, происходивших в окружающем мире.
Среди признаков и примет приближающегося конца света древнерусский книжник должен был отмечать самые разные явления и знамения — как небесные, так и вполне земные. В их число входили нашествия «ратных», голод, болезни, прочие бедствия, солнечные и лунные затмения, «течения» звезд, других небесных тел и т. д. О том, что все эти явления предвещают второе пришествие Христа, свидетельствовал текст Священного Писания (ср., напр., Лк. 21, 25. 26). От христианина прямо требовалось различать эти «знамения времени» (ср. Мф. 16, 3; Лк. 12, 56), т. е. тщательно следить за ними и по возможности правильно их истолковывать.
Русские летописи, как, впрочем, любые средневековые хроники, наполнены описаниями таких знамений и чудесных явлений. Все они — по прямому указанию Священного Писания — воспринимались, прежде всего, в эсхатологическом ключе, как возможное свидетельство приближения «последних времен». Правда, сами летописцы достаточно редко прямо говорили об этом. Так, в Летописце Переяславля Суздальского (памятнике в своей основе XIII в., но сохранившемся в рукописи 60-70-х гг. XV в.) читаем под 1203 г.: «Тое же зимы быша знамения многа на небеси. Едино же от них скажем: бысть в едину нощь… потече небо все, и бысть чръмно по земли, и по хоромам снег Мнети же всем человеком зряче, акы кровь пролиана по снегу. Видеша же неции течение звездное на небеси, отръгахуть бо ся звезды на землю, мнети видящим, яко кончину приспевшю…»(18).
Другое свидетельство датировано 1230 г., но сохранилось лишь в летописях конца XV в. (что, в принципе, дает основание видеть здесь отражение эсхатологических представлений именно этой эпохи): «Того же лета быша знамения многа, от нихже едино скажем: в Киеве всем зрящим бысть солнце месяцем, явишася обапол его столпи червлены, зелени, сини; таже сниде огнь с небеси, аки облак велик над ручаи Лыбеди, а людем отчяявшимся живота, мнящим кончину…»(19) (Впрочем, представление о «гибели» солнца как явственном признаке гибели всего мира, по-видимому, было свойственно еще языческому славянскому обществу(20).) В других случаях (например, при описании знамений, происходивших в XI—XII вв.) летописец не упоминает прямо о «кончине» мира, хотя, по всей вероятности, подразумевает ее.
Наиболее же очевидным признаком приближения «последних времен» для древнерусского книжника (в полном соответствии с «Откровением Мефодия Патарского» и всей византийской традицией) являлись все-таки нашествия иноплеменников-«измаилтян». Нашествия неведомых ранее народов и связанные с этим бедствия всегда воспринимались в христианском мире как явления, предвосхищающие пришествие антихриста и конец света. Образованные византийские книжники видели антихриста и его служителей то в самом пророке Магомете, то в его последователях-сарацинах, то, позднее, в турках-сельджуках, овладевших к исходу XI столетия Палестиной и другими христианскими землями.
В древней Руси эти эсхатологические ожидания наполнялись несколько иным содержанием. Пророчества псевдо-Мефодия воспринимались с явной поправкой на реалии Восточной Европы. Сама «Етривская пустыня» — родина «измаилтян» — под пером русского книжника переместилась из внутренней Аравии на северо-восток, оказавшись где-то «между востоком и севером», т. е. в той части света, в которой находилась сама Русь. Вышедшие же из «Етривской пустыни» «измаилтяне» были отождествлены с тюрками-половцами, которые появились в южнорусских степях в 50-60-е гг. XI в., причем действительно пришли откуда-то с северо-востока. (Впоследствии эти эсхатологические ожидания были перенесены на татар, попавших в поле зрения летописцев в 20-е гг. XIII в.) Неудачи в борьбе с кочевниками в 90-е гг. XI в. как раз и заставили киевских летописцев в первый раз на страницах летописи вспомнить зловещие предсказания Мефодия Патарского.
Прямые ссылки на «Откровение» псевдо-Мефодия содержатся в статье 6604 (1096) г. Эта статья представляет исключительный интерес для нашей темы, поскольку дает уникальные сведения об этнографических, этногенеалогических и эсхатологических представлениях древней Руси. Последние, как выясняется, были теснейшим образом переплетены между собой.
Рассказав о разорении половцами Киево-Печерского монастыря и других окрестностей Киева 20 июля 1096 г., летописец-печерянин сообщает о том, откуда взялись эти «безбожные сынове Измаилевы», «пущенные» Богом «на казнь христианом». При этом он прямо ссылается на Мефодия Патарского и буквально цитирует его (хотя не все приводимые им факты содержатся в известных нам редакциях греческого оригинала «Откровения»). «Ищьли бо суть си от пустыня Нитривьскыя [Етривьскыя] межю встокомь и севером, ищьли же суть их колен 4: тортъмени, и печенези, торци, половци…».
«Измаилитская» генеалогия тюркских кочевых народов была не единственной на Руси. Летописец полемизирует с какими-то неведомыми нам оппонентами, которые считали половцев и других кочевников-тюрков потомками Аммона (в современном синодальном переводе Библии — Бен-Амми), одного из сыновей праотца Лота от его кровосмесительной связи с собственной дочерью. «Друзии же глаголють: сыны Амоновы, — сообщает летописец. — Се же несть тако. Сынове бо Моавли хвалиси, а сынове Аммонови болгаре, а срацини от Измаиля творятся, сарини, и прозваша имена собе — саракыне, рекше: Сарини есмы. Тем же хвалиси и болгаре суть от дочерю Лютову [Лотову], иже зачаста от отца своего, тем же нечисто есть племя их. А Измаиль роди 12 сына, от них же суть тортмени, и печенези, и торци, и кумани, рекше половци, иже исходять от пустыне…»
Сюжет с хвалисами и болгарами, по-видимому, не имеет никакого отношения ни к «Откровению» псевдо-Мефодия, ни вообще к византийской этногенеалогической традиции. Следовательно, истоки представлений летописца надлежит искать где-то в ином месте.
В специальной статье, посвященной летописной генеалогии хвалисов и болгар, я попытался показать, что именование хвалисов (под которыми, скорее всего, понимались хазары или какая-то их часть, может быть, жившие в Хазарии хорезмийцы-мусульмане) и волжских болгар потомками Моава и Аммона отражает нехристианскую, вероятно, иудейскую (или, точнее, караимскую) этногенеалогическую традицию: именно караимские авторы XI в. рассматривали хазар, принявших иудаизм в сравнительно недавнем прошлом, как «нечистых», «незаконнорожденных» иудеев (используя библейский термин «mamzer») и в этом отношении отождествляли их с «нечистыми» племенами моавитян и аммонитян(21). Разумеется, эти выводы могут рассматриваться лишь как гипотетические. Однако сам факт «восточного» происхождения данных этногенеалогических построений представляется вполне вероятным. Хвалисы и болгары (так же в паре) упоминаются в Повести временных лет еще раз — в этнографическом введении в летопись, в рассказе о течении Волги(22), в котором заметны следы восточной (в данном случае мусульманской) географической традиции. Это влияние прослеживается, в частности, в упоминании 70 «жерел» (рукавов) Волги при ее впадении в «Хвалисское» (Каспийское) море («общее место» средневековой восточной географии)(23).
Поиск потомков Моава и Аммона среди соседних и враждебных с Русью племен, по-видимому, имел особое значение именно в свете ожидания «последних времен». Об особой роли моавитян и аммонитян в борьбе христиан с антихристом определенно свидетельствовал Ипполит Римский. Приведя в «Сказании о Христе и антихристе» слова пророка Даниила: "…и спасутся от руки его (царя северного. — А. К.) только Едом, Моав и большая часть сынов Аммоновых" (Дан. 11, 41), Ипполит толкует их следующим образом: «Си бо суть и пристающии к нему (антихристу. — А. К.) рода деля, и царя его своего сътворить…» И далее дает разъяснения, на основании которых летописец, вероятно, и основывался, предпринимая разыскания относительно нынешних потомков Моава и Аммона: «А Аммон и Моав иже от дъвою дъщерию Лотову родивъшуся, от неюже род и доселе пребываеть». Вслед за тем Ипполит цитирует пророка Исаию (Ис. 11, 14), причем вновь в чисто эсхатологическом ключе: "…и на моаны [моавы] пьрвое рукы възложать, а сынове Аммонови пьрвое повинуться"(24).
Уверенно отвергаемое летописцем представление о том, что потомками Моава и Аммона являются кочевые тюркские племена (прежде всего, половцы), по-видимому, сохранялось в древней Руси и позднее. Известно, что в XIII в. этногенеалогические представления относительно половцев были перенесены древнерусскими книжниками на татар. Автор летописной статьи 6731 (1223) г. в Лаврентьевской летописи дает различные сведения относительно происхождения татар («их же никто добре ясно не весть, кто суть и отколе изидоша»); одни считают их «тауменами» («торкменами», то есть турками-сельджуками), другие «печенегами», иные же — теми самыми племенами (то есть «измаилитами»), о которых пророчествовал Мефодий Патарский и которые должны выйти «к скончанию времен» из «Етривской пустыни»(25). (Ссылка на Мефодия помещена в совершенно тот же контекст, что и в статье 1096 г.) Но зафиксирован в источниках и иной взгляд на татар, а именно их отождествление с потомками Моава, моавитянами; по-видимому, эта генеалогия татар сделалась в древней Руси наиболее распространенной. Именно так, «моавитянами», называет татар автор статьи 1223 г. Московско-Академической летописи(26), о «женах моавитских» (татарках) упоминает автор Жития Александра Невского(27).
Вернемся, однако, к летописной статье 1096 г. Сюжет о происхождении половцев и их родичей (а попутно и хвалисов и болгар) не исчерпывает этногенеалогических и эсхатологических разысканий ее автора. Древнерусский книжник находит новые важные подтверждения приближения «последних времен» и исполнения пророчеств Мефодия Патарского.
«Г кончине века, — продолжает он свой рассказ о судьбе уцелевших „колен измаилитовых“, — изидуть заклепении в горе Александром Македоньскым нечистыя человекы…» И далее приводит рассказ, чрезвычайно ярко показывающий, как именно воспринимались пророчества псевдо-Мефодия в древней Руси и какой мыслилась картина мира, включающая в себя как местные реалии Восточной Европы, так и отстраненные, казалось бы, от Руси библейские и апокрифические географические понятия: «Се же хощю сказати, яже слышах преже сих 4 лет, яже сказа ми Гюрятя Роговичь, новгородець…» Новгородец же Гюрята Рогович, со слов своего отрока, посланного в Югру, рассказал летописцу о некоем загадочном явлении, которое наблюдали сами югорцы. (Летописная югра — предки нынешних хантов и отчасти манси.) «Югра же рекоша отроку моему: „Дивьно мы находихом чюдо, его же не есмы слышали преже сих лет, се же третьее лето поча быти: суть горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небесе, и в горах тех кличь велик и говор, и секуть гору, хотяще высечися; и в горе тои просечено оконце мало, и туде молвят, и есть не разумети языку их… Есть же путь до гор тех непроходим пропастьми, снегом и лесом, тем же не доходим их всегда; есть же и подаль на полунощии“».
Летописец истолковывает рассказ Гюряты в эсхатологическом ключе, как явное свидетельство приближения конца света. «Мне же рекшю к Гюряте: „Си суть людье заклепении Александром Македоньскым цесаремь, яко сказаеть о них Мефоди папа Римскыи [Патариискыи]…“». И далее приводит обширную цитату из «Откровения Мефодия Патарского» о «заклепанных» Александром Македонским народах. «В последняя же дьни, — завершает он свой рассказ, — по сих изидут 8 колен от пустыня [Е]тривьскыя, изидут и си сквернии языкы, яже суть в горах полунощных по повеленью Божию».
Общий ход рассуждения летописца ясен. Опустошительные нашествия половцев, обрушившихся на Русь в 90-е гг. XI в., заставили его вспомнить о предсказаниях Мефодия Патарского; в этой связи становится актуальным и иное пророчество Мефодия — о чудовищных обитателях Севера — Гоге и Магоге, заточенных Александром Македонским (впрочем, сами имена Гога и Магога летописец не называет). Рассказ новгородца Гюряты Роговича показывает, что близится исполнение и этих предсказаний: в северных горах «заклепанные языци» уже начали свою зловещую работу, расшатывая сооруженные Александром врата; «клич велик» и «говор», наполняющие «горы» у «луки моря» (а прежде их не было слышно), происходят именно из-за их стремления «высечися» и освободиться от вековых оков.
(В XIII в. представления о Гоге и Магоге, вырвавшихся из-за своей преграды, также были перенесены на татаро-монгол. Об этом, в частности, свидетельствуют русские и славянские списки «Откровения Мефодия Патарского», в которых раздел, посвященный «заклепанным народам», озаглавлен: «О затворенных татарех»(28).)
Не исключено, что и указание на «третье лето», в течение которого Югре является зловещее знамение, также несет эсхатологическую нагрузку. Летописец подчеркивает, что слышал рассказ Гюряты «преже сих 4 лет»; значит, со времени начала расшатывания «северных врат» прошло уже 7 лет — а ведь согласно «Откровению Мефодия Патарского» и «Сказанию» Ипполита Римского, мир «седморичен»: и торжество измаилтян, и их поражение в войне с «греческим царем», и власть над миром Гога и Магога, и царствование антихриста должны продлиться кратное семи число лет или ровно семь лет.
Письменные источники, которыми пользовался летописец в рассказе о «заклепанных человеках», по-видимому, исчерпываются «Откровением Мефодия Патарского»(29). Однако версия древнерусского книжника резко отличается от той, что приводил псевдо-Мефодий, в самом существенном — а именно в размещении этих «заклепанных» народов на карте обитаемого мира. Автор «Откровения» лишь в самом общем виде говорил о «пределах северных», под которыми византийцы понимали все области к северу от Дуная и Кавказских гор. Летописец же точно определяет место пребывания Гога и Магога: в «горах», заходящих в «луку моря» на «полунощии» от югры и «самояди»(30). «Заклепанные народы» становятся реальным соседом Руси, занимают определенное место на этнической и географической карте Восточной Европы. И в таком размещении зловещих племен Гога и Магога древнерусский книжник, как выясняется, был не одинок.
В литературе уже отмечалось удивительное на первый взгляд сходство летописного рассказа о «заклепанных человеках» с рассказом арабского дипломата и путешественника Ахмеда Ибн Фадлана, посетившего Волжскую Болгарию в 921—922 гг.(31) Ибн Фадлан, со слов царя волжских болгар Алмуша, также приводит рассказ о некоем страшном северном народе, сведения о котором Алмушу, в свою очередь, передали жители «страны Вису» (летописная весь). «Они же написали мне, — рассказывал царь, — извещая меня, что этот человек из числа Йаджудж и Маджудж (соответствуют библейским Гогу и Магогу. — А. К.). Они от нас (от народа „вису“. — А. К.) на расстоянии трех месяцев пути. Нас и их разъединяет море, так как они живут на [том?] его берегу… Лежащее между нами и ими море находится у них с одной стороны, а горы окружают их с других сторон. Преграда также отделила их от ворот, из которых они обычно выходили. Когда же Аллах могучий и великий захочет вывести их в обитаемые земли, то он произведет для них раскрытие Преграды…»(32).
Ибн Фадлан не называет имя Александра Македонского (или Зу-л-Карнайна, то есть «Двурогого»), однако, по замечанию А. П. Ковалевского, использованный им при упоминании некой преграды определенный член «указывает на то, что речь идет об известной „Преграде“ Александра Македонского»(33). Об этой преграде, поставленной «Зу-л-Карнайном» против Йаджудж и Маджудж, а также о том, что перед концом света страшные народы явятся из-за нее и устремятся в мир, сообщается в Коране (18: 92—101; 21: 95—96). Легенды о Йаджудж и Маджудж и стене Зу-л-Карнайна пользовались большой популярностью в мусульманском мире, предпринимались даже специальные экспедиции для отыскания знаменитой стены. Как представляется, в сочинении Ибн Фадлана и ряда других арабских авторов (преимущественно XII—XIV вв.) отразилась традиция, согласно которой народы Йаджудж и Маджудж жили на Крайнем Севере, к северу от Волжской Болгарии, т. е. как раз в тех районах, куда их помещал русский летописец(34). (Вместе с тем существовала и другая традиция, также отразившаяся в мусульманских географических сочинениях, согласно которой «стена Зу-л-Карнайна» находилась где-то на востоке, вблизи границ Китая, т. е., очевидно, отождествлялась с Великой Китайской стеной.) Можно полагать, что традиция, размещавшая Йаджудж и Маджудж и «преграду Александра Македонского» вблизи Волжской Болгарии, имела местное, вероятно, болгарское происхождение и основывалась, по крайне мере, отчасти на местном фольклоре и реалиях жизни северных народов(35). В самой Волжской Болгарии утвердилось мнение, согласно которому знаменитый поход Александра Македонского проходил через территорию их страны(36), а город Булгар, столица государства, основан именно Александром Македонским(37). Более того, цари Волжской Болгарии стали выводить свою родословную непосредственно от великого полководца. «В городе Булгар, — читаем в сочинении персидского автора XII в. Наджиба Хамадани, — имеется их падишах, который является одним из потомков Зу-л-Карнайна»(38). Легенды об Александре Македонском и его войнах на Крайнем Севере вошли и в фольклор самих северных народов, что зафиксировано (правда, для середины XVII в.) архидиаконом Павлом Алеппским, посетившим Москву в 1655—1656 гг. По его словам, некий северный народ «лопаней» (лопарей?), известных также как «людоеды» («самоядь»?), «восстал в древности против Александра, как мы узнали от них через переводчиков»(39). Таким образом, мы видим, что в русской летописи нашла отражение достаточно устойчивая традиция размещения племен Гога и Магога на крайнем севере (или северо-востоке) Восточной Европе, свойственная, прежде всего, восточному миру.
В свое время крупнейший исследователь русского летописания А. А. Шахматов, анализируя источники летописной статьи 1096 г., пришел к выводу о том, что двукратное обращение в этой статье к «Откровению Мефодия Патарского» есть плод работы двух разных летописцев, одного из которых он отождествил с создателем 1-й редакции, а другого — 3-й редакции Повести временных лет(40). Этот вывод основывается на наличии определенных внутренних противоречий в тексте статьи, а также заметных следов редакторского вмешательства в текст; в то же время остается не выясненным до конца, какой именно текст принадлежит первому, а какой — второму из составителей летописи(41). В любом случае следует согласиться, что двукратное обращение к «Откровению» свидетельствует об актуальности этногенеалогических и эсхатологических сюжетов в древней Руси в конце XI — начале XII в.
Летописец, автор большей части этнографического экскурса в статье 1096 г. (в том числе и комментария к рассказу Гюряты Роговича), сообщает о себе некоторые биографические сведения, которые позволяют отождествить его с тем летописцем, который рассказывал о своем пребывании в Ладоге и беседах с ладожанами относительно различных чудесных явлений на Крайнем Севере («за Югрой и за Самоядью») в летописной статье 6622 (1114) г. (эта статья читается лишь в Ипатьевской летописи)(42). Характер информации, передаваемой летописцем, в обоих случаях один и тот же. Как и в статье 1096 г., летописец называет своих информаторов: «Сему же ми есть послух посадник Павел Ладожкыи и вси ладожане», и в подтверждение своих слов ссылается на авторитетный переводной источник — в данном случае, Хронограф, приводя из него обширную выписку.
Отсчет 4-х лет, «преже» которых летописец беседовал с новгородцем Гюрятой Роговичем (при допущении, что эта беседа состоялась во время его поездки в Ладогу), указывает на 1118 г. как время его работы над летописью. Как известно, во многом опираясь именно на анализ статей 1096 и 1114 гг., А. А. Шахматов, а вслед за ним и другие исследователи, выделили т. н. 3-ю редакцию Повести временных лет — редакцию 1118 г.(43)
Очень вероятно, что тому же летописцу принадлежит и обширный комментарий к статьям 6618 (1110) и 6619 (1111) гг. (полностью обе статьи сохранились только в Ипатьевской летописи)(44). Основное содержание обеих статей — борьба русских князей с половцами, а также описание чудесного знамения («столпа огненного»), появившегося над Печерским монастырем 11 февраля 1111 г., которое летописец объяснял как явление ангела. (Все эти сюжеты, несомненно, имели ярко выраженное эсхатологическое звучание.) В связи с этим летописец рассуждает об ангелах, привлекая для подтверждения своих мыслей сочинения таких авторитетных христианских писателей, как Иоанн Златоуст, Епифаний Кипрский, Георгий Амартол и неоднократно упоминавшийся выше Ипполит Римский. Но вместе с тем, как показал Н. А. Мещерский, в первой из названных статей (1110 г.) для подтверждения той мысли, что ангелы могут быть и у «поганых», летописец использует и еврейский источник (причем входящий в число средневековых историй об Александре Македонском) — т. н. «Книгу Иосиппон» — еврейский хронограф, составленный в середине X в. в южной (византийской) Италии и, очевидно, существовавший к началу XII в. в русском (славянском) переводе(45). В. Я. Петрухин (следуя за Г. М. Барацем) полагает, что «Иосиппон» был использован также в этнографическом введении в летопись, при определении места Руси среди потомков библейского Иафета(46).
Итак, как мы видим, летописец, вводящий в свой текст рассуждения эсхатологического и этногенеалогического характера, проявляет устойчивый интерес к сюжетам, выходящим за рамки христианской традиции. В частности, автор комментариев к летописным статьям 1096 и 1110 гг., похоже, привлекал иудейские источники или использовал иудейские толкования интересующих его сюжетов, в том числе и эсхатологического характера. Само по себе это обстоятельство не должно казаться удивительным, но, безусловно, требует некоторых разъяснений.
Год 1096-й — тот самый, под которым в летописи помещен этногенеалогический и эсхатологический комментарий к рассказу о нападении половцев на Киев и Киево-Печерский монастырь, — отмечен в истории другим, исключительным по значению событием — началом Первого крестового похода. В литературе уже давно отмечалось, что одной из причин крестовых походов стало заметное оживление эсхатологических ожиданий в Европе, связанное с успехами турков-сельджуков в Передней Азии, захватом ими Иерусалима и их жестокостями по отношению к христианам(47). Весной-летом 1096 г. тысячи людей в Европе сорвались с насиженных мест и, охваченные религиозным фанатизмом, двинулись через территорию Византийской империи в Святую землю (т. н. «поход бедноты», или движение Петра Пустынника, предтеча собственно Первого крестового похода). Как известно, по пути, особенно в прирейнских городах, крестоносцы устраивали массовые еврейские погромы.
В свою очередь, массовое движение жителей европейских стран на восток стало восприниматься в самой Византии — по крайней мере частью ее населения — как новое подтверждение близости конца света. Об этом свидетельствуют, в частности, сохранившиеся еврейские документы. Так, о событиях, развернувшихся летом 1096 г. среди еврейского населения греческого города Салоники, сообщается в письме некоего рабби Менахема бен Элийа от 8 июля 1096 г., обнаруженном еще в XIX в. среди рукописей Каирской генизы(48). По словам автора письма, начавшееся в Западной Европе движение «франков», устремившихся в Святую землю (т. е. движение крестоносцев), вызвало среди иудеев различных областей Византийской империи массовый всплеск мессианских настроений и на этой почве — религиозные волнения. В Салониках объявились чужестранцы — причем как иудеи, так и христиане, — которые сообщили, что пророк Элийя (Илия) открыто обнаружил себя перед людьми многочисленными чудесами и знамениями. Пришествие Мессии побудило салоникских евреев прекратить все работы; они перестали платить подати и налоги (причем ссылаясь на будто бы полученное на это разрешение от самого императора), начали распродавать имущество и дома, готовясь идти в Палестину — вслед за крестоносцами. Движение охватило многие города Византийской империи (в частности, упоминаются Константинополь и Абидос), а также византийский Крым («Хазарию», как называет ее автор письма в соответствии с принятой тогда византийской и еврейской традицией). Семнадцать еврейских общин Хазарии покинули свои дома для того, чтобы отправиться в «пустыню неверных» (или «пустыню народов»); это библейское выражение обозначает место, где Бог должен совершить новый договор с Израилем (ср. Иез. 20, 35). Начавшееся движение не могло не осложнить отношения между иудеями и христианами: по словам Менахема, многие салоникские евреи опасались скорой расправы со стороны христиан.
О мессианском движении среди иудеев «Хазарии» (Крыма), по-видимому, в те же годы, свидетельствует еще одно, на этот раз недатированное письмо, также происходящее из Каирской генизы. В нем сообщается, что «в горах, которые находятся в стране Хазарии», появились люди (названы их имена; об одном говорится, что он пришел из Иерусалима), один из которых называет себя пророком Элийя (Илией), а своего сына — Мессией; «они писали письма ко всем евреям далеко и близко, во все соседние земли. Они сказали, что пришло время, когда Бог собирает Свой народ Израиль из всех земель в Иерусалим, священный город»(49).
Нет сомнений в том, что «соседние земли», евреям которых направляли свои письма византийские и «хазарские» иудеи, включали в себя и Русь. Нам известно о тесных контактах, существовавших в конце XI в. между иудеями Византии (в том числе затронутых движением 1096 г. районов) и Руси. Так, сохранился формуляр «рекомендательного письма» для евреев, путешествующих по торговым, религиозным или другим делам из Руси в Иерусалим через Салоники; письмо это датируется, предположительно, концом XI в., т. е. интересующим нас временем(50). Сама форма документа — формуляр, а не конкретное послание — указывает на устойчивые связи между салоникской и русскими (прежде всего, видимо, киевской) еврейскими общинами. Такие же, если не более устойчивые связи должны были соединять киевских иудеев с их единоверцами, жившими в Крыму.
По-видимому, именно это мессианское движение среди византийских иудеев, охватившее различные области Империи, в том числе и Крым, нашло отражение в известном рассказе Киево-Печерского патерика о мученической смерти преп. Евстратия Постника, захваченного в плен половцами во время их набега на Киев летом 1096 г. и проданного затем вместе с другими пленниками некоему еврею из Корсуни (Херсонеса). Согласно рассказу Патерика, за отказ принять еврейскую веру Евстратий был предан мучительной смерти: на Пасху 1097 г. (5 апреля) он был пригвожден к кресту и спустя 15 дней умер. Автор патерикового Слова рассказывает о необычном «дерзновении» иудеев «по всей области Греческого царства», а также о расправе над ними вскоре после гибели преп. Евстратия. «Весть бысть от царя на жиды том дьни, да ижденуть вся жиды, имениа их отъемше, а старейшины их избиють»(51).
Можно предполагать, что антииудейские выступления в Западной Европе и Византии в 1096—1097 гг. приводили к оттоку тамошних иудеев, в том числе и на Русь. В том же направлении должны были распространяться и ожидания среди евреев скорого прихода Мессии или даже слухи о его уже состоявшемся пришествии. Все это не могло не восприниматься христианами как явное свидетельство готовящегося (или уже состоявшегося) появления в мире антихриста.
Ясные указания на этот счет содержатся в тех авторитетных эсхатологических сочинениях, которыми пользовались книжники древней Руси. Так, например, в «Сказании о Христе и антихристе» Ипполита Римского сообщались конкретные подробности того, как антихрист «призовет все люди жидовьскыя к себе от всех стран расеянныа, чюжаа творя аки своя чада, обещевая им исправити землю и воставити царство им и храм, да быша ся ему аки Богу поклонили…». Или в другом месте: «Съкупи розгънаныя овьця Спаситель, и тъ [антихрист] подобьно събереть разгънаныя люди жидовьскы…»; "…тъ бо и жидовьское царьство въстави"(52). «В пришествие антихриста, — писал, со ссылкой на Ипполита Римского, автор византийского Жития Андрея Юродивого, — прьвии жидове прельститися хотят»(53). Это утверждение сделалось «общим местом» всей христианской эсхатологической литературы(54). Отсюда, между прочим, проистекает то внимание, с каким в преддверие «последних времен» христианские книжники присматривались ко всему, что происходило в иудейском мире.
Согласно христианской традиции, соединение иудеев с антихристом (в собственно иудейской традиции — с Мессией) должно было произойти в Иерусалиме. Имевшие место в Византийской империи и Крыму волнения евреев, их стремление к возвращению в «землю обетованную» (а о том, что об этих волнениях было известно на Руси, свидетельствует Слово о преп. Евстратии Постнике) не могли не привлечь самого пристального внимания со стороны христиан и должны были восприниматься ими как явные подтверждения исполнения пророчеств Ипполита Римского и других христианских авторитетов. Слухи о появлении пророка Элийи (Илии) также не могли не взволновать образованных христианских книжников. Из различных эсхатологических сочинений (см. выше) было хорошо известно о том, что пришествие на землю Еноха и Илии предшествует второму пришествию Спасителя и свидетельствует об уже состоявшемся воцарении антихриста.
Пожалуй, уместно провести параллель между религиозной ситуацией в России в конце XV в. (канун ожидания конца света) и в конце XI — начале XII в. Как известно, во многом именно эсхатологические ожидания стимулировали интерес русских книжников конца XV в. к иудейской литературе(55), что явилось одной из причин возникновения т. н. ереси «жидовствующих». Эсхатологические ожидания в конце XI — начале XII в. также не могли не подтолкнуть христиан к знакомству с иудейскими сочинениями и иудейской этногенеалогической и эсхатологической традицией. Отметим, однако, одно существенное отличие между двумя столь не схожими и в прочем историческими эпохами. Если Россия конца XV в. практически не знала иудейства в «чистом виде», то для древней Руси иудаизм был хорошо знакомым и вполне «живым» явлением.
Что же касается темы, обозначенной в заголовке настоящей статьи, то, по-видимому, следует признать, что анализ эсхатологических представлений древнерусских книжников позволяет уточнить наши представления о духовной мысли домонгольской Руси в целом. Мы затронули лишь один из аспектов большой и сложной проблемы, а именно этногенеалогический, проанализировав взгляды летописца на происхождение ряда соседних с Русью и враждебных Руси народов с эсхатологичской точки зрения и определив место Руси во враждебном окружении — так сказать, между Гогом и Магогом, с одной стороны, и измаилтянами и моавитянами, с другой. Известно, что представления о Руси как о своего рода «новом Израиле», а о Киеве как «новом Иерусалиме» или «новом Константинополе» очень рано — по крайней мере, со времен Илариона, а может быть, и раньше, — проникли в общественное сознание древней Руси. (Впоследствии они трансформировались в знаменитую теорию «Москва — третий Рим», первоначально сформулированную как «Москва — третий Иерусалим»(56).) Древнерусские книжники примеряли на себя все те пророчества, содержащиеся в Священном Писании и святоотеческих трудах, которые имели в виду «ветхий» Иерусалим или «новый» Иерусалим — Константинополь. Русь таким образом оказывалась в центре этих пророчеств, а географический и этнический мир Библии перемещался в Восточную Европу и вплотную приближался к самой Руси. Вряд ли будет большим преувеличением, если мы скажем, что подобные взгляды, свойственные раннему этапу русской духовной мысли, наложили заметный отпечаток на ее историю на протяжении многих последующих столетий. Список литературы
1. Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и влияние их на народные духовные стихи. Тула, 1879. С. 59.
2. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI—XII вв. СПб., 1997. С. 38—39 (в переводе диакона Андрея Юрченко).
3. ПСРЛ. Т. 1. М., 1997 (репринт изд.: Л., 1926). Стб. 118: «Христе Боже, створивыи небо и землю, призри на новыя люди сия…»
4. Там же. Стб. 119: "…събысться пророчество на Русьстеи земли… Благословен Господь Исус Христос, иже възлюби новыя люди Русьскую землю…"
5. Там же. Стб. 124: "… Призри с небесе и вижь и посети винограда своего и сверши яже насади десница Твоя новыя люди си, им же обратил еси сердце в разум познати Тебе, Бога истинного". То же в Проложном сказании об освящении Десятинной церкви (Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997. С. 431—432).
6. Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1915. С. 3—4.
7. Данилевский И. Н. Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1994. № 5. С. 101—110; он же. Эсхатологические мотивы в Повести временных лет // У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М., 1997. Ч. 1. С. 192—193. Автор обращает внимание на устойчивость фразеологического оборота «временные лета» (ср. цитату из Деяний апостолов (Деян. 1, 7) в Толковой Палее: «Несть вам разумети временных лет, яже отець Своею властию положи»; обычно в тексте Деяний: "…разумети времена и лета…"). Более отчетливо представление об избранности Руси в «последние времена» выражено в заголовке Новгородской Первой летописи младшего извода, в котором автор обещает поведать, «како избра Бог страну нашу на последнее время» (Новгородская Первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950. С. 103; ср. ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1.: Софийская Первая летопись. Л., 1925. С. 8 ). Напомним, что, согласно реконструкции А. А. Шахматова, этот заголовок отражает название т. н. Начального свода 1093 г. (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1916. С. 359). Впрочем, эта реконструкция принимается далеко не всеми современными исследователями. По-видимому, заголовок Новгородской Первой летописи имеет гораздо более позднее происхождение.
8. См. Сахаров В. Эсхатологические сочинения… С. 12.
9. Об эсхатологических ожиданиях в Византии в преддверие 1000 г., в частности, свидетельствует византийский автор конца X в. Лев Диакон (Лев Диакон. История. М., 1988. С. 7. См. также: Vasiliev A. A. Medieval Ideas of the End of the World. West and East // Byzantion. 1942—1943. Vol. 16). Отметим, кстати, что распространенные в литературе представления о всеобщем смятении умов в Западной Европе в связи с повсеместными ожиданиями грядущего конца света именно в 1000 г. представляются современным исследователям явным преувеличением (см.: Поньон Э. Повседневная жизнь Европы в 1000 году. М., 1999. С. 19—28.)
10. См., напр.: Плигузов А. И., Тихонюк И. А. Послание Дмитрия Траханиота новгородскому архиепископу Геннадию Гонзову о седмеричности счисления лет // Естественнонаучные представления Древней Руси. М., 1988. С. 51—75; Беляков А. А., Белякова Е. В. О пересмотре эсхатологической концепции на Руси в конце XV века // Архив русской истории. Вып. 1. М., 1992. С. 7—31.
11. Издания «Откровения Мефодия Патарского»: Истрин В. М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифическое видение Даниила в византийской и славяно-русской литературах. Исследование и тексты. М., 1897. С. 84—100 («первый перевод»), 102—114 («второй перевод»), 115—131 («интерполированная редакция»); Тихонравов Н. С. Памятники отреченной русской литературы. Т. 2. М., 1863. С. 213—248. Ниже «Откровение» цитируется, в основном, по болгарской рукописи 1345 г. (Син. № 38), изданной Н. С. Тихонравовым (С. 213—226).
12. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 234—236.
13. Там же. Стб. 445—446.
14. См. Anderson A. R. Alexander’s Gate, Gog and Magog and the Inclosed Nations. Cambr. (Mass.), 1932.
15. В русских списках «Откровения Мефодия Патарского» названы трое — Енох, Илия и Иоанн Богослов. В греческом же оригинале (1-й редакции, по классификации В. М. Истрина) и в славянских списках 1-го перевода «Откровения» речь идет — в соответствие с Апокалипсисом — лишь о двоих: Енохе и Илии (Истрин В. М. Откровение… Тексты. С. 48, 100). Также и в «Сказании» Ипполита Римского. Имя Иоанна Богослова появляется позже, в «Слове о скончании мира», приписываемом также Ипполиту Римскому. См. Невоструев К. И. Слово св. Ипполита об антихристе в славянском переводе по списку XII в. М., 1868. Введение. С. 57, 83.
16. «Сказание о Христе и антихристе» по рукописи XII в. (Чуд. № 12) было издано К. И. Невоструевым (Невоструев К. И. Слово св. Ипполита… Тексты); остальные тексты, читающиеся в той же рукописи, — И. И. Срезневским (Срезневский И. И. Сказания об антихристе в славянских переводах творений св. Ипполита. СПб., 1874).
17. ПСРЛ. Т. 2. М., 1998 (репринт изд.: СПб., 1908). Стб. 271—273 (статья читается только в Ипатьевской летописи). Ср. Срезневский И. И. Сказания об антихристе… С. 10—11.
18. ПСРЛ. Т. 41. М., 1995. С. 125.
19. ПСРЛ. Т. 23. СПб., 1910. С. 73 (Ермолинская летопись).
20. См.: Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1. М., 1994. С. 752—754. Ср., например, в договоре Игоря с греками (944 г.) в Повести временных лет: "…дондеже съяеть солнце и весь мир стоить" (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 47).
21. Карпов А. Ю. Генеалогия хвалисов и болгар в летописной статье 1096 г. // Архив русской истории. Вып. 4. М., 1994. С. 7—26. Ср. Ankory Z. Karaites in Byzantium. The formative years, 970—1100. N.-Y.; Jerusalem, 1959. P. 70—74.
22. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 7. То же в проложном сказании о «проявлении Русской земли» апостолом Андреем (Памятники древнерусской церковноучительной литературы. Вып. 2: Славяно-русский Пролог. Ч. 1. Сентябрь—декабрь / Под ред. А. И. Пономарева. СПб., 1896. С. 202—203).
23. Заходер Б. Н. Из истории волжско-каспийских связей древней Руси // Советское востоковедение. 1955. № 3. С. 118 (то же в: Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. 2. М., 1967. С. 164—165).
24. Невоструев К. И. Слово св. Ипполита… Тексты. С. 80—81.
25. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 445—446.
26. Там же. С. 503. (Название «моавитяне» является вставкой в тот текст (со ссылкой на Мефодия Патарского), который читается в Лаврентьевской летописи.)
27. Памятники литературы Древней Руси. XIII в. М., 1981. С. 434. Ср. также рассказ русского епископа о татарах, переданный в Хронике Матвея Парижского: Matthew of Paris. Chronica Majora. Vol. IV. L., 1881. P. 386.
28. Тихонравов Н. С. Памятники… Т. 2. С. 224, 245.
29. В свое время Г. М. Барац пытался отыскать еврейские источники рассказа Гюряты Роговича в иудейских повествованиях об Александре Македонском; самого Гюряту он считал еврейским купцом (О библейско-агадическом элементе в повестях и сказаниях Начальной русской летописи. Киев, 1907. С. 26—29). Однако эти разыскания следует признать крайне неудачными и неубедительными.
30. Как показал Л. П. Лашук, данное описание вполне подходит лишь для одного района Севера, а именно для северных отрогов Полярного Урала — хребта Пай-Хой на Югорском полуострове, где в XI—XII вв., по-видимому, кочевала т. н. «каменская самоядь» (Лашук Л. П. «Сиртя» — древние обитатели Субарктики // Проблемы антропологии и исторической этнографии Азии. М., 1968. С. 179).
31. Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921—922 гг. Харьков, 1956. С. 60—61.
32. Там же. С. 138—139.
33. Там же. С. 220.
34. См. об этом подробнее: Карпов А. Ю. «Заклепанные человекы» в летописной статье 1096 г. // Очерки феодальной России. Вып. 3. М., 1999. С. 3—24.
35. Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана… С. 58—61.
36. «Как говорят, через Булгар шел Зу-л-Карнайн на Йаджудж и Маджудж», — свидетельствовал арабский путешественник из Испании Абу-Хамид ал-Гарнати, посетивший Волжскую Болгарию в 1131—1153 гг. (Путешествие Абу-Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131—1153) / Подг. О. Г. Большаков и А. Л. Монгайт. М., 1971. С. 59).
37. Предание об основании Булгара Александром Македонским (Искендером) достигло даже Азербайджана и отразилось в знаменитой поэме «Искендер-намэ» азербайджанского поэта XII — начала XIII в. Низами Гянджеви (Низами. Искендер-намэ. М., 1953. С. 453—454).
38. Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана… С. 61.
39. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII в., описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским // Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1898. Кн. 3. С. 54—56. См. Карпов А. Ю. «Заклепанные человекы»… С. 22—23.
40. Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. Т. 4. М.; Л., 1940. С. 25—26, 103.
41. См. Карпов А. Ю. «Заклепанные человекы»… С. 7—9.
42. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 277—278.
43. Шахматов А. А. «Повесть временных лет». Т. 1. Пг., 1916; Приселков М. Д. История русского летописания XI—XV вв. СПб., 1996. С. 49; Повесть временных лет. Изд. 2-е. СПб., 1996. С. 345—346 (историко-литературный очерк Д. С. Лихачева).
44. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 260—273. См. Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 164—166.
45. Мещерский Н. А. Отрывок из книги «Иосиппон» в «Повести временных лет» // Палестинский сборник. Вып. 2 (64—65). М.; Л., 1956; он же. К вопросу об источниках «Повести временных лет» // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 13. М.; Л., 1957. С. 57—65.
46. Петрухин В. Я. Славяне и Русь в «Иосиппоне» и «Повести временных лет». К вопросу об источниках начального русского летописания // Славяне и их соседи. Вып. 5. М., 1994. С. 44—56; он же. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI вв. Смоленск; М., 1995. С. 25—36.
47. См., напр.: Невоструев К. И. Слово св. Ипполита… Введение. С. 60—65, 84.
48. Starr J. The Jews in the Byzantine Empire. Athens, 1939. P. 203—208.
49. Dunlop D. M. The History of the Jewisn Khazars. Princeton, 1954. P. 255. Это письмо написано в годы «правителя аль-Афдала». Годы правления визиря с таким именем в Египте — 1094—1121.
50. The World History of the Jewish People. Second Series: Medieval Period. Vol. 2: The Dark Ages. L., 1966. P. 321—322. Ср.: Mann J. The Jews in Egypt and in Palestine under the Fatimid Caliphe. Oxford, 1922. Vol. 2. P. 192.
51. Абрамович Д. И. Киево-Печерський патерик. Киев, 1930. С. 106—108. Подробнее см.: Карпов А. Ю. Несколько замечаний о преподобном Евстратии Постнике // Россия и Христианский Восток. Вып. 1. М., 1997. С. 7—16.
52. Невоструев К. И. Слово св. Ипполита… С. 83—84, 13, 37—38.
53. Срезневский И. И. Сказания об антихристе… С. 127 (2-я пагинация).
54. См., напр.: Беляков А. А., Белякова Е. В. О пересмотре эсхатологической концепции… С. 24.
55. Там же.
56. См. Тихонюк И. А. «Изложение пасхалии» московского митрополита Зосимы // Исследования по источниковедению истории СССР XIII—XVIII вв. М., 1986. С. 54—55.