Ирина Савельева, Андрей Полетаев «Возведение истории в ранг науки» (к юбилею Иоганна Густава Дройзена) В этом году исполнилось 200 лет со дня рождения великого немецкого историка Иоганна Густава Дройзена. Впрочем, Дройзен был не только историком, но и классическим филологом (ему принадлежат переводы Эсхила и Аристофана), философом (развивавшим идеи философии истории) и политиком (член Франкфуртского парламента во время революции 1848 г). Одни называют его имя вслед за основателем научной исторической школы Леопольдом фон Ранке, другие связывают – с классиками немецкой философии Иммануилом Кантом и Георгом Гегелем, третьи помнят о вкладе Дройзена в решение так называемого «немецкого вопроса»1. Многоликость нашего героя имеет, однако, некоторые общие черты (единство в многобразии), определяющие творческий образ Дройзена. Среди них – отчетливая причастность немецкой традиции (немецкость), вкус к теоретическому поиску и активность, выраженная как в научных, так и в политических пристрастиях и баталиях. И все-таки прежде всего Дройзен – историк, но и как историк он вездесущ. Он оставил работы на очень разные и далекие друг от друга темы, притом писал их годами и томами, как и принято было у немцев в те времена. Наряду с изучением политической истории, что сближало его с большинством известных историков-современников, он много лет отдал разработке теоретического курса «о природе и задаче, методе и компетенции» исторической науки2, создав современную теорию исторического знания, все еще сохраняющую актуальность. И сделал это первым, оставив всем нам призыв: «ищите методы».Пользуясь юбилейным поводом, мы хотим привлечь внимание читателя к теоретическим текстам Дройзена, его мыслям и формулам и показать, что удивительным образом в некотором смысле он по-прежнему находится на передовых рубежах исторической науки, при том что далеко не все историки даже сегодня достигают этих рубежей.^ «Универсальный историк» Иоганн Густав Бернхард Дройзен родился в Трептове (Померания) в 1808 г., умер в Берлине в 1884 г. Его первым детским воспоминанием был звук пушек, возвестивших взятие Парижа союзными армиями. Поступив в 1826 г. в Берлинский университет, Дройзен совершенно в духе интересов своего времени изучал литературу и историю Древней Греции, а его первым и очень значимым достижением были переводы Эсхила и Аристофана, которые стоят в одном ряду с переводами на немецкий Гомера, сделанными Иоганном Генрихом Воссом в конце XVIII в.С 1833 г. Дройзен выступает уже с крупными историческими работами, публикуя «Историю Александра Великого», а затем два тома «Истории эллинизма» (1836–1843)3, которые составили ему репутацию известного специалиста по античности. Дройзен с удивительной для молодого ученого (ему нет еще 30 лет) смелостью ввел в научный оборот термин «эллинизм», охарактеризовав так историческую эпоху в истории стран Восточного Средиземноморья от походов Александра Македонского (334–323 до н. э.) до завоевания этих стран Римом, завершившегося в 30 г. до н. э. подчинением Египта. В этом смысле его заслуженно можно поставить в один ряд с «изобретателем» «Средних веков» Христофором Келлером (Целлариусом) и создателями концепции «Ренессанс» Жюлем Мишле и Якобом Буркхардтом. Дройзен назвал эллинизм новым временем античности, обозначив этим понятием эллинистическую, т. е. не чисто эллинскую, а смешанную с восточными элементами культуру, формирование которой было обусловлено распространением политического господства эллинов (греков и македонян) на восточные страны4. С тех пор ведущие специалисты по античному миру много спорили о содержании и географических границах эллинистического мира, но сам термин прочно утвердился в исторической науке.Когда в 1836 г. Дройзен стал экстраординарным профессором по кафедре древней истории и классической филологии в Берлинском университете, казалось, что путь его вполне определился, но приглашение в Кильский университет в 1840 г. радикально изменило его профессиональную ориентацию, да и жизнь в целом. Однако прежде чем последовать за Дройзеном в Кильский, Йенский и вновь в Берлинский университеты, зададимся более общим вопросом: что значило быть признанным историком в середине XIX в. и в какой мере Дройзен соответствовал «идеальному типу» историка своего времени?На середину XIX в. приходится пик популярности исторической литературы и исторической профессии. Именно в этот период, как никогда прежде или впоследствии, историков любила, читала и слушала публика. И не только слушала, но и прислушивалась к их мнению. Характеризуя исключительное положение представителей своей профессии в этот период, французский историк Анри-Ирене Марру писал: «Историк стал королем, вся культура подчинялась его декретам: история решала как следует читать “Илиаду”; история решала, что нация определила в качестве своих исторических границ, своих наследственных врагов и традиционной миссии… Под объединенным влиянием идеализма и позитивизма идея прогресса была навязана в качестве фундаментальной категории… Владеющий секретами прошлого историк, как генеалог, обеспечивал человечество доказательствами знатности его происхождения и прослеживал триумфальный ход его эволюции. Только история могла дать основания для доказательства осуществимости утопии, показывая, что она… укоренена в прошлом»5.Преуспевающий историк нередко сочетал увлечение классической древностью с активным участием в создании национального прошлого, интерес к политической истории – с политической ангажированностью, публичность – с «ученостью». Значимы и самые имена европейских историков – современников Дройзена: кажется, количество известных представителей истории в XIX веке сильно превышает число сопоставимых по известности историков века XX-го. Одно из определений XIX столетия – «век истории» – в большой степени следует отнести к заслугам выдающихся историков того периода.В XIX в. история была поставлена на службу государству, и многие известные историки занимали высшие государственные должности. В Англии ведущие представители исторического цеха (Арчибальд Алисон, Генри Галлам, Томас Маколей) активно влияли на политическую жизнь, конструируя прошлое, основанное на концепциях «вигов» и «тори». Еще более показателен пример Франции середины XIX в., где два популярнейших историка, Луи-Адольф Тьер и Франсуа Гизо, возглавляли соперничающие политические партии, а затем их «сбросили» другие историки — Луи Блан, Алексис де Токвиль и Наполеон III6. В Германии в это время концепцию национальной истории создавала малогерманская школа, крупнейшие представители которой были видными политиками (Георг фон Зибель, Генрих фон Трейчке, да и Дройзен).С переходом на службу в Кильский университет завершается первый этап научной карьеры Дройзена и по существу изучение эллинизма отступает на задний план (хотя и в Киле, и впоследствии в Йене и в Берлине он регулярно читал лекции и вел семинары по древней истории, а в последние годы жизни написал несколько статей по истории Древнего мира)7.С 1840-х годов новая и главная сфера его интересов – политическая история Германии. Лекции по эпохе освободительных войн, прочитанные в 1842–1843 гг. и опубликованные в 1846, последовательно развивают идеи свободы и национальной независимости8. Основными главами эпопеи освобождения в интерпретации Дройзена становятся Американская и Французская революции, а также борьба Пруссии против Наполеона. Одна из важнейших тем научного творчества Дройзена – проблема объединения Германии, в решении которой он, как представитель малогерманской школы историографии, занимал позицию сторонника «прусского» варианта9. Впрочем, не только история интересует в это время профессора. Начинается период бурной политической активности в жизни Дройзена, что вполне соответствовало духу времени. C 1844 г. Дройзен участвовал в антидатском национально-освободительном движении в Шлезвиге и Гольштейне; в 1848–1849 гг. был членом Франкфуртского парламента.Политически весьма деятельный Дройзен навсегда покидает поле практической политики в 1851 г. Впоследствии он продолжал внимательно следить за воплощением проекта объединения Германии вокруг Пруссии, но со стороны. Однако если французский историк Огюстен Тьерри, пережив опыт революции 1848 г., ушел и из исторической профессии и больше уже не писал, а другой французский историк, Франсуа Гизо, тогда же радикально пересмотрел свои взгляды, то Дройзен, переехав из Киля в Йену, а затем в Берлин, спокойно продолжал работать над сочинением «История политики Пруссии». Он уже не искал, как в 1830-е годы, аналогий между объединением Греции Филиппом II и объединением Германии, хотя во втором издании книги об Александре Македонском (1877 г.) эта связь была подчеркнута еще сильнее, чем в первом. Считая объединение Германии долгом Пруссии, Дройзен рассматривал свое исследование как важное подспорье в решении актуальных политических задач и писал историю Пруссии как предысторию грядущей Единой Германии, отдав этой задаче более 30 лет жизни (первая книга этого 14-томного труда вышла в 1855 г, последняя – в 1886 г., уже после смерти автора). Как отмечает Йорн Рюзен, «конструкция Дройзена с помощью документов обосновывала единство политики и исторической науки, что было типично для эпохи буржуазных революций в Германии. История служила для него одновременно отправной точкой и для научного исследования и для политической практики...»10.Работа над историей Пруссии проявила одну (далее мы покажем, что не единственную) линию идейного, точнее идеологического, разрыва Дройзена с Ранке. Ранке в своих работах стремился к беспристрастности и достигал ее (что неоднократно отмечали его современники – коллеги и читатели). Дройзен, напротив, не скрывал своих политических целей и был щедр на моральные оценки. Его отношение к позиции Ранке передает избыточно резкий тон пассажа в одном из личных писем, написанных в середине 1850-х годов: «Он [Ранке] со всей его трусливой интеллигентностью принадлежит как раз к современному берлинскому сброду; в нем нет и следа нравственной ярости, возвышенности убеждений; и отсюда проистекает то, что, когда кто-либо прочтет его книгу, он чувствует, что стал умнее, но не лучше, и он заканчивает это занятие не с новым благим порывом или с просветленным взглядом и расправленными плечами, а всего лишь с изумлением перед такой массой ума, знания и искусства»11.Впрочем, раздраженный тон этого письма не должен вводить в заблуждение – Дройзен очень высоко ценил труды Ранке и неоднократно приводил их в пример в качестве образцовых сочинений12.«История политики Пруссии», будучи на тот момент одним из высочайших достижений немецкой исторической науки (немногие работы даже немецких историков основывались на таком количестве нового документального материала, правда, почерпнутого почти исключительно в прусских архивах) по разным причинам не была принята ни публикой, ни коллегами по историческому цеху. Публике, и не без оснований, это сочинение Дройзена, в отличие от других, показалось скучным, а историкам – пристрастным даже по критериям того политически ангажированного века13.Таким образом, если как создатель концепции эпохи «эллинизма» Дройзен входит во все исторические энциклопедии и исследования по соответствующей тематике, то изучение политики Пруссии не создало ему славы даже при жизни. Такова судьба второго научного проекта Дройзена.Нас же более всего интересует третий, не завершенный, проект Дройзена, получивший название «историка» [die Historik].^ «Ищите методы» «Мы должны искать методы. Ибо для исследования разных проблем требуются разные методы». Этот призыв Дройзена, прозвучавший в 1864 г., в известной мере отмечает начало нового этапа дискуссии об историческом методе.Обратим внимание на то, что история методологии истории довольно длинна. Истоки ее обнаруживают в античности у Дионисия Галикарнасского и Лукиана из Самосаты. В Новое время становление современных представлений об историческом знании началось в середине XVI в. именно с написания разнообразных опусов о «методе». Если за предшествующие две тысячи лет о понятии «история» в значении знания было написано несколько десятков абзацев, то теперь за одно столетие – несколько десятков трактатов, специально посвященных проблемам методологии истории. Достаточно сказать, что в 1579 г. Иоганн Вольф из Базеля издал собрание работ по методологии истории «Сокровищница исторического искусства», включавшее 18 текстов, из которых 16 были созданы в XVI в. (кроме того, туда были включены работы Дионисия Галикарнасского и Лукиана)14. Обсуждение проблем методологии истории активно продолжалось вплоть до первых десятилетий XVII в. Формирование представлений об «историческом» было «коллективным предприятием», в котором участвовало множество мыслителей начала Нового времени. Одним из важнейших сочинений в этой области по праву считается трактат Жана Бодена «Метод легкого написания истории» (1566). Весьма существенную (хотя не вполне положительную) роль в формировании представлений об историческом методе сыграл и труд Фрэнсиса Бэкона «О достоинстве и приумножении наук» (1623)15.Процесс выработки исторического метода, начавшийся во второй половине XVI в., уже в начале следующего столетия фактически прервался, и новая волна интереса к методологическим проблемам возникла лишь во второй половине XIX в., в связи со становлением истории как самостоятельной дисциплины. В этот же период формируются другие общественнонаучные дисциплины – экономика, социология, психология, этнология, которые раньше были в большей или меньшей степени растворены в философии общества. Самоопределение истории в ходе «распада» достаточно единого до той поры знания об обществе, помимо прочего, означало отчетливую специализацию по времени. В последней трети XIX в. история в качестве отдельной области научного знания становится знанием о прошлой социальной реальности, в то время как другие общественные науки концентрируются преимущественно на анализе настоящего. Превращение истории в науку и ее специализация сопровождались рефлексиями по поводу специфических для этой дисциплины правил и конвенций, принимаемых профессиональным сообществом, которые и именуются «научными методами».В XIX в. история обретает полноценный академический статус и научную организацию: кафедры, факультеты, общества, дипломы. Так, хотя первые самостоятельные кафедры истории были учреждены в Берлинском университете в 1810 г. и в Сорбонне в 1812 г.16, в Англии, например, первые кафедры истории появились только в 1860-е годы (в Оксфорде в 1866 г. и в Кембридже в 1869 г.). Точно так же, хотя уже в конце XVIII – первой половине XIX в. во всех европейских странах издавалось множество исторических периодических изданий (только в Германии в 1790 г. их было 131)17, первые профессиональные национальные исторические журналы появляются лишь во второй половине XIX в.18В отличие от многих своих европейских коллег, немецкие историки уже с начала XIX в. работали в университетах, и это явилось важной предпосылкой ранней сциентизации исторического знания в Германии. Немецкая историческая школа прежде других национальных европейских историографий пришла к «научной» форме репрезентации прошлого. Те немецкие историки, которые работали в русле аналитической, а не романтической истории, ставили задачу создания «истинной картины» прошлого, неважно, универсальной или локальной. Они очень серьезно относились к историческому труду и профессии историка и вели бесконечные дебаты о специфике и задачах исторической науки. Последнее было подмечено не без сарказма еще Георгом Гегелем: «Англичане и французы знают в общем, как следует писать историю: они более сообразуются с общим и национальным уровнем культуры; у нас же всякий стремится придумать что-нибудь особенное, и, вместо того чтобы писать историю, мы всегда стараемся определить, как следовало бы писать историю»19.Тем не менее именно немцы создали «школу» исторического исследования, оставили после себя огромный массив опубликованных и проанализированных документов и множество исторических сочинений, если не читаемых, то почитаемых до сих пор.Стремление следовать научной модели знания позволило немецким историческим школам во второй половине XIX в. занять лидирующие позиции в историческом знании, вписаться в позитивистскую конструкцию и стать «образцом» европейской историографии, которому сознательно следовали иные национальные школы (русская, американская и др.). А установленные немцами критерии научности, связанные с отношением к источнику, радикально изменили характер исторических исследований, став признаком профессиональной культуры любого ученого-историка.Дройзен безусловно относится к выдающимся представителям немецкой исторической школы, но, в отличие от Ранке и его последователей, он не только реализовывал новую научную методологию на практике, но и активно размышлял об историческом методе. Уже в Предисловии ко второму тому «Истории эллинизма», опубликованному в 1843 г. всего в нескольких экземплярах (в остальных экземплярах этого издания присутствовал только первый абзац предисловия с посвящением Юстусу Ольсгаузену)20, он говорил о недостатке в исторических штудиях собственно исторической теории при избытке историософии. Он писал, что история, именем которой иногда называют XIX столетие, как наука все еще не находит своей «жизненной точки» и по-прежнему заимствует ее то в философии истории, то в теологии истории, и бог весть, где еще. «Пожалуй нет научной области, столь далекой от того, чтобы быть теоретически обоснованной, знающей свой предел, структурированной, как история; за виртуозностью своей техники и огромным накопленным материалом, за умышленной дерзостью публицистики и легковесным дилетантизмом философии наука, кажется, забывает, чего она лишена... Нам требуется такой как Кант, который бы пересмотрел не исторические материалы, а теоретическое и практическое отношение к истории...»21.Чтобы оценить по достоинству дерзания Дройзена, читатель должен сделать интеллектуальное усилие и перенестись в середину XIX в. В своем лекционном курсе, который он неоднократно читал студентам Берлинского университета с 1857 по 1883 г., Дройзен отвечал на «исторический вопрос» своей эпохи. Насколько данные им ответы опередили время может понять только специалист (историк скорее, чем философ, ибо прорыв был совершен именно в области интерпретации природы исторического знания). Для того, чтобы обрисовать диспозицию (основные подходы к трактовке исторического знания и их соотношение) на тот момент, когда Дройзен приступил к чтению курса, лучше всего привести его собственные слова. Нам не известно, чтобы кому-то еще, даже и в последующих поколениях, удалось столь кратко и одновременно исчерпывающе подвести итоги дискуссий об историческом знании, начатых еще в XVIII в. и продолжавшихся при Дройзене.В речи, произнесенной при вступлении в Берлинскую Академию наук в 1868 г., он отметил, что с древних времен над историей «тяготеет предвзятое мнение, что она представляет собой занятие, лишенное метода (¢mšqodos Ûlh), равно как и господствующее в классической античности представление, что она относится к области риторики». Это представление, по его словам, вновь возродилось в тезисе, что история является одновременно и наукой, и искусством22 (сколько еще раз впоследствии воспроизведется этот тезис!).В то же время Дройзен выступал против сведéния истории к эмпирической работе, призванной лишь поставлять материал для философов: «Достославная гёттингенская историческая школа23 прошлого столетия, хотя и не первая, попыталась сделать систематический обзор области истории и развить ее научный метод, и с ее стороны не было недостатка в наименованиях и изобретательных различениях. Например, в наш обиход вошли от нее такие рубрики и дистинкции, как всемирная история, всеобщая история, история человечества, исторические элементарные и вспомогательные науки. Однако метод, которому она учила, был лишь техникой исторической работы; и воспринятое ею выражение Вольтера “философия истории” было как бы приглашением, адресованным философии»24.Наконец, Дройзен вступал в открытую полемику с тогдашней «философией истории». Он говорил (это существенно с точки зрения современных дискуссий о характере исторического знания), что если бы философы взяли на себя только обоснование исторического процесса познания (курсив наш. – И. С., А. П.), то это «в высшей степени заслуживало бы благодарности». Но философы занялись и созданием субстанциальной философии истории, разработкой концепций исторического процесса, что привело к довольно плачевным последствиям для исторической науки. «В одной системе... был сконструирован общий исторический труд всего рода человеческого как самодвижущаяся идея. В другой же системе учили об этом самом общем труде человечества, что “всемирная история, собственно говоря, есть только случайная конфигурация и не имеет метафизического значения”. С третьей стороны, требовали в качестве научной легитимизации нашей науки, обозначая как ее задачу, нахождение законов, по которым движется и изменяется историческая жизнь. Ей рекомендовали заимствовать норму из географических факторов и “первозданной естественности”; в связи с так называемой “позитивной философией” была сделана весьма привлекательная попытка “возвести” историю, как заявляли, “в ранг науки”»25.Имена Георга Гегеля, Огюста Конта, Генри Бокля и других известных архитекторов философии истории легко прочитываются в резюме Дройзена, равно как и его отношение к подобным взглядам на прошлое и научное знание о нем.Результаты исследовательской деятельности самого Дройзена в области теории истории по содержанию и последствиям следует интерпретировать уже в контексте того этапа в развитии исторической науки, который в целом может быть охарактеризован как господство позитивистской историографии. Облик исторической науки второй половины XIX-го, а во многом и первой половины XX в,. очень заметно изменился под влиянием позитивистского подхода, представители которого, с одной стороны, много сил приложили к отделению истории от философии, но с другой – передоверили задачи исторического анализа социальным наукам, сделав уделом историка сбор эмпирического материала.Понятно, что подобные усилия не реализовались полностью, и были историки, которые вели борьбу за суверенность своей дисциплины в противовес контовско-спенсеровскому «натурализму», стремившемуся превратить историю в придаток социологии с ее «объясняющими законами». Фигура Дройзена – одна из первых и по времени, и по значению в отнюдь не длинном ряду методологов истории. Примечательно, что, будучи безусловно философствующим историком, Дройзен оказался одновременно и одним из первых теоретиков только возникающей исторической науки. Свою задачу он видел в том, чтобы обеспечить методологическую автономию истории как самостоятельной научной дисциплины, сделать исследовательский процесс независимым от религиозной, философской или естественнонаучной картины мира. «Во все времена спекуляция, как теософская, так и философская, пыталась играть главную роль в областях, принадлежащих истории, и уж тем более в областях природы... Но едва наша наука вышла из-под власти философии и теологии – большая заслуга XVIII в. – как пришли естественные науки, возжелавшие овладеть ею и опекать ее. Точно так же, как полвека назад философия... надменно говорила: лишь философия – наука, а история постольку наука, поскольку умеет быть философичной, – так и теперь естественные науки говорят: наука лишь то, что движется на основании естественнонаучного метода, и к ним присоединяется так называемая позитивная философия Конта и Литтре...»26.Неудовлетворенный в разной мере и по разным основаниям всеми этими подходами Дройзен видел задачу историков своего времени (и в первую очередь свою собственную задачу) в том, чтобы обобщить имеющиеся в распоряжении историков «методы, объединить их в систему, разработать их теорию и таким образом установить не законы истории, а только законы исторического процесса познания и знания»27 (курсив наш – И. С., А. П.). Не Бокль возвел историю в ранг науки, а Дройзен.Значение теоретических работ Дройзена состоит еще и в том, что в данном случае к вопросам методологии обращался именно историк. Для нас это решающий пункт, поскольку у Дройзена речь идет не о поисках общенаучного метода или пусть даже метода всех наук о культуре, как впоследствии будет у Вильгельма Дильтея или Генриха Риккерта, а о попытке определить метод науки-истории.«Историка» Свою теорию исторической науки Дройзен именовал «историкой» или «наукоучением истории»28. По словам известного специалиста по историографии Эрнста Брейзаха, теория Дройзена «… являет собой лучшее и наиболее полное выражение немецкой исторической теории XIX в, которой Ранке никогда не написал, и которая… стала первой линией обороны в борьбе со сторонниками историографии, организованной по подобию естественных наук»29.Остается только сожалеть, что давно всеми забытая «История политики Пруссии» заняла (и отняла) последние 30 лет жизни великого историка. Примерно столько же лет (с 1857 г.) он читал курс «Энциклопедия и методология истории», названный по образцу курса лекций Августа Бёка «Энциклопедия и методология филологических наук», который Дройзен прослушал в молодости. Писать одновременно две книги ему было просто некогда, и лекции остались неизданными (хотя имеются свидетельства того, что он задумывался об их издании)30. При жизни ученого свет увидела только небольшая брошюра «Очерк историки», написанная в виде тезисов специально для слушателей курса. Впервые изданная на правах рукописи в 1858 г., она оказалась востребованной и трижды переиздавалась (в 1862, 1875 и 1882 гг.). Эрих Ротхакер в 1925 г. включил «Очерк историки» в первый том своей серии «Философия и гуманитарные науки», назвав ее «самым гениальным введением в историческую науку из всех, какие у нас есть»31.Как писал в 1922 г. Эрнст Трёльч, в этой брошюре были «…затронуты все новейшие понятия, связанные с логикой истории: понятие исторического времени; понимание в противоположность объяснению; преобразование, но не отражение прошлого в исторических понятиях; идиографический и номотетический метод; иррационализм истории и свободы в противовес рационализму в естественных науках; понятие относительно-исторического и потому относительно закономерного; диалектика; формула историзма»32.Записями самих лекций по курсу «Энциклопедия и методология истории» долгое время никто не интересовался. Когда внук Дройзена историк Рудольф Хюбнер обнаружил, что тетради с записями существуют (к счастью, на 73-м году жизни Дройзен начисто и наново переписал курс), он взялся за подготовку рукописи к печати, и в 1936 г. книга была издана.Естественно публикация не может воспроизвести полностью те лекции, которые некогда были прочитаны – «живое слово и исходящую от него силу воздействия никогда нельзя заменить печатным текстом»33. Тем более, что и сам Дройзен в уже упомянутом письме признавался, что добиться «блеска в глазах» слушателей ему более удается в устной речи и благодаря этому он «смог кое-чего достичь на кафедре: здесь есть нужное мгновение, и ощущаемая тобой реакция слушателей, и рост их возбуждения34. Однако, по удачному выражению Хюбнера, публикация этих лекций позволяет «довольствоваться заменой того, что само по себе незаменимо»35.Особенностью курса Дройзена по методологии истории является то, что он представляет собой «энциклопедию» еще и в смысле репрезентации поистине безграничных познаний лектора, знатока разных исторических эпох и ареалов, специалиста по экономической истории и истории права, историософии и филологии, литературе и зодчеству, нумизматике и эпиграфике. Текст вовсе не абстрактен, что порой характерно для теоретических курсов. Он и не выстроен по распространенной модели: тезис – пример или по принципу: теория – «исторический фон». Дройзен превосходно выдерживает логику теоретического рассуждения, погрузившись при этом во всемирную историю, лавируя в гуще сведений об огромном количестве исторических личностей, фактов, курьезов, документов, исследований.Здесь, пожалуй, самое время напомнить, что мы имеем дело не с методологическим трактатом, а с лекционным курсом. «Историка» адресовалась студентам, и обратим внимание на то, что профессор Дройзен считал необходимым и возможным читать молодым людям столь теоретически сложный и новаторский курс, требующий к тому же глубокого знания истории. Это делает честь и ему, и его слушателям.Курс лекций Дройзена начинается своеобразной «декларацией независимости»: «Конечно, мы не будем заимствовать из других наук дефиницию нашей науки и правила ее метода. Ибо мы тем самым подпали бы под их нормы и стали бы зависимы от их методов» 36.Как мы уже могли заметить по приведенным выше высказываниям, для Дройзена вопрос о методологическом суверенитете истории в самом деле был первостепенным. Сам Дройзен обращал внимание на то, что «“Историка” не является ни энциклопедией исторических наук, ни философией (или теологией) истории, ни физикой исторического мира и уж тем более ни поэтикой историографии. Она должна поставить перед собой задачу быть органоном исторического мышления и исследования»37.Итак, метод делает науку наукой, и для поиска исторического метода, по мнению Дройзена, важны три момента: имеющийся в наличии эмпирический материал; способ, при помощи которого мы получаем результаты из этого исторического материала и отношение полученных таким образом результатов к реалиям, объяснить которые мы пытаемся38.^ «Вопрошающий ум» «Энциклопедия и методология истории» Дройзена включала следующие разделы: методика, систематика и топика (изложение) истории (в разное время они компоновались по разному). Методика делилась на эвристику, критику и интерпретацию (исторического материала), отвечая на вопросы: почему, каким образом, с какой целью. Систематика определяла область применения исторического метода, отвечая на вопрос: что может исследовать история. К топике относился анализ форм исторического изложения (план выражения, как сказал бы современный исследователь). И в каждом из указанных разделов мы обнаруживаем идеи, к которым не применим эпитет устар.На самом деле «Энциклопедия и методология истории» полна множеством вопросов. Есть в ней и раздел «Исторический вопрос», в котором рассматривается такая часть ремесла историка как умение правильно задавать вопросы: текстам и вещам. Строго говоря, основную задачу всего курса можно свести к позднейшей формулировке Шарля-Виктора Ланглуа и Шарля Сеньобоса: «Как ставить вопросы в науке, столь отличной от других наук?»39.Во многом чередование вопросов и ответов определяется форматом лекции. Отчасти такая манера связана с новизной и сложностью предмета. Но, кроме того, нам кажется, что объяснение кроется и в природе ума самого Дройзена, недаром он утверждал: «Чем сильнее развит вопрошающий ум, чем богаче содержание, которое вкладывает он в свой вопрос, приступая к новой задаче, тем значительнее вопрос, который он ставит»40.Конечно, как писал Дройзен, «вопрос и поиск, отталкивающийся от него, – это первый шаг исторического исследования»41. Лекции позволяют проследить процесс поисков ответов (здесь тоже хорошо видны преимущества устного жанра). Но мы, ввиду собственных жанровых ограничений, сосредоточимся на нескольких важнейших, с нашей точки зрения, ответах (научных результатах).Представления Дройзена об исторической науке могут быть суммированы в нескольких его тезисах: «История – не сумма происшествий, не общий ход всех событий, а некоторое знание о происшедшем, т. е. происшедшее, которое знают»42.«Наша наука – не просто история, а ƒstor…a, исследование, и с каждым новым исследованием история становится шире и глубже»43.«...Материалом нашего исследования является то, что еще не исчезло из былых времен»44.«Задача истории есть понимание [прошлого] путем исследования»45.Остановимся на некоторых их этих тезисов, которые Дройзен обозначал как «фундаментальные предложения», чуть более подробно.Область научных прозрений Дройзена, с которой хочется начать, ибо она непосредственно касается и объекта, и задач исторической дисциплины – представление об исторической реальности. Концепция Дройзена исходит из удивительно опережающей свое время интерпретации природы прошлой социальной реальности. В то время как глава немецкой исторической школы Леопольд фон Ранке призывал историков, описывая прошлое, следовать девизу «как это было на самом деле», Дройзен утверждал, что «результатом критики источников является не “подлинный исторический факт”, а то, что материал подготовлен для получения относительно точного и конкретного мнения» (курсив наш – И. С., А. П.)46.Он писал, что фундаментальный принцип исторической науки состоит в том, что сведения о прошлом «…она ищет не в нем самом, а в том, что от него еще имеется в наличии, и тем самым, в какой бы то ни было форме, доступно эмпирическому ощущению. Наша наука целиком основывается предположении, что на основе таких современных нам материалов мы будем устанавливать не прошлые события, а аргументировать, исправлять и расширять наши представления о них…»47.Такая трактовка результата исторического исследования непосредственно связана с абсолютно актуальным и четко артикулированным представлением о предмете исторической науки. Дройзен полагал, что таковым является не прошлое, а человеческие действия, совершенные в прошлом (по терминологии Дройзена, волевые акты). Именно эти акты историк должен попытаться вычленить из течения событий. «... Любой так называемый исторический факт, помимо средств, связей, условий, целей, которые действовали все одновременно, является комплексом волевых актов... которые как таковые минули вместе с тем настоящим, которому они принадлежали, и сохраняются лишь в виде остатков того, что тогда было сформировано или сделано, или проявляют себя во взглядах и воспоминаниях»48.И в другом месте: «Когда мы говорим: “Государство, народ, церковь, искусство и т. д. делают то-то и то-то”, то мы имеем в виду “благодаря волевым актам” [людей]»49.При такой постановке вопроса Дройзен вступал в прямую полемику с позитивистами, полагавшими, что социальная жизнь определяется историческими законами, а поступками людей можно либо пренебречь, либо искать в них лишь проявления этих самых законов. Дройзен также первым подвел итоги «классического» этапа развития источниковедения. В частности, им была предложена развернутая классификация «источников», т. е. эмпирического материала, используемого в исторических исследованиях. Дройзен, в соответствии с традициями школы Ранке (который работал в том же Берлинском университете), уделял существенное внимание эмпирическому материалу исторического исследования. Оставляя в стороне его не слишком удачную классификацию50, можно констатировать, что подход Дройзена к проблеме источников имел, как минимум, три примечательных особенности.Во-первых, Дройзен предложил необычайно широкую трактовку исторических источников, не многим отличающуюся от современной. К историческому материалу он относил не только архивные «деловые документы» (корреспонденции, счета, юридические грамоты и т. д.), но также «изложение мыслей, выводов, духовных процессов всякого рода» (мифы, философские и литературные произведения, а также «исторические труды как продукт своего времени»), сказания и исторические песни, речи в суде и парламенте, публицистические речи и проповеди, воспоминания (мемуары), «произведения искусства всякого рода», надписи, медали, монеты и т. д., «произведения, которым дал форму человек (художественные, технические и