Алексей К. СмирновВИЗИТ СЭМА СТОУНА Психолог, аккуратная деловая женщина из низов, поменявшихся местом с верхами, была похожа на очковую змею. Жакет и юбка не обнаруживали ни складочки, ни помятости; сидели на ней, как влитые, обтягивая и облегая; волосы, зачесанные назад и утоптанные в пучок, были убраны словно специально, чтобы придать голове дополнительную обтекаемость и тем облегчить червеобразное внедрение не в свое дело - в сокровенные, чужие, миры. Эти миры принадлежали как частным лицам, так и целым организациям. Психолог деловито перебирала картонки с тестами, желая удостовериться, что все нужное выстроилось и замерло под рукой; в планшете, что портупеей свисал со спинки стула, хранились вспомогательные материалы душеведческого предназначения. Директор детского сада, пожилая матрона с пятнистыми полными руками, воспитанная в глубоком почтении к разным комиссиям и проверкам, старательно оберегала свой собственный душевный мир и мир подопечного коллектива; оба - бесхитростные, робкие, незащищенные от чужеродного вторжения. Она побаивалась женщины-психолога, ибо видела в ней именно что комиссию с неясными полномочиями. - Мне поручено провести у вас эксперимент, - рассеянно пробормотала гостья и продолжала раскладывать картонки в секретном психологическом порядке. - Это делается в рамках программы по психологическому обеспечению современного судопроизводства. - Да, да, - кивала директорша. При слове "судопроизводство" у нее пересохло во рту. Она была если не готова на все, то уже согласна. - Последнее разбирательство, - психолог вздохнула, перемешала тексты с картонными яблоками и грушами, после чего, наконец, удостоила директоршу доверительного взгляда, - последнее разбирательство, - повторила она, - продемонстрировало ненадежность детских свидетельских показаний. Показаний в суде, - уточнила гостья, наблюдая, как бледнеет лицо - не собеседницы, но заранее и беспричинно благодарной слушательницы. Речь психолога струилась плавно и монотонно, как будто шла о самых обыденных вещах. - Судили мужчину сорока лет, его обвинили в развратных действиях. Он, знаете, побоялся - ну, вы меня поняли. Хозяйка маленького кабинета, до недавнего времени - уютного, огражденного от мировых зол оазиса с настоящими пальмами в кадках, физически ощутила , как стены, такие прочные и верные детям, разъезжаются и растворяются, убегая от лиха, которое вот-вот заполнит освободившееся пространство. Она шумно глотнула. - Он не решился пойти до конца... не отважился на проникновение, - пояснила рептилия. - Он только трогал их... в разных местах. Мальчиков, от пяти до восьми лет. Рассказывал им гадости, заставлял прикасаться к себе - ну, и так далее. От этого "далее" директорша взялась за сердце, давно уж слабое, одуревшее от духоты в прожиревшей мышечной сумке. - Вы что же - собираетесь их трогать? - упавшим голосом спросила она. - Нет, - строго сказала ученая дама. В ее тоне не было и тени снисходительного удивления: в нем угадывалась готовность выполнить все, чего потребует методика, в том числе - трогать. И если пока у нее не было такого намерения, то лишь потому, что в ее арсенале еще не значились соответствующие ролевые игры, одобренные и припечатанные печатью. - Их не нужно трогать, все гораздо проще. Но вы не даете мне закончить. На следствии эти мальчики недвусмысленно подтвердили все пункты обвинения. Однако на суде, стоило адвокату копнуть поглубже, выяснилось, что они не только не могут сказать ничего внятного о случившемся, но и плохо понимают, о чем вообще идет речь. - Но ведь не выдумали же они, - директорша позволила себе усомниться. - Они же дети. Неужели кто подучил? - И да, и нет, - ответила гостья. - Все дело в вопросах, которые им задавали. Желая понравиться взрослым, дети со всем соглашались, даже когда не понимали вопроса. А еще дело в разнице между детской и взрослой памятью. Детям труднее отличить реальный факт от вымысла. При искусно выстроенном допросе они могут показать, что угодно. Директорша, уразумев, наконец, что детей не тронут, почувствовала себя увереннее. - Но я не понимаю, какое отношение это имеет к нам, - заявила она решительно. - Наши дети - из благополучных семей. Родители почти сплошь непьющие. Дети здоровы, я ни разу не видела никаких следов... избиения, - договорила она, содрогнувшись. Дама немного смягчилась: - Это очень хорошо. Никто и не думает, что ваших детей кто-то преследует. Нас не интересуют их семейные обстоятельства, мы собираемся оценить их память. И больше ничего. Для этого существует эксперимент, известный в научной литературе как "Визит Сэма Стоуна". Директорше не оставалось ничего другого, как слушать. Упоминание иностранного имени окончательно спутало ей мысли. - Итак, - объяснение эксперимента доставляло психологу явное удовольствие; дама чуть разрумянилась, - итак, детей, посещавших один из детских садов, предупредили, что к ним придет в гости некий Сэм Стоун. Им предложили внимательно следить за всем, что тот будет делать. И постараться запомнить все его поступки. Всех детей разбили на две группы. Одним сказали, что Сэм Стоун - неуклюжий, смешной субъект, настоящий недотепа и увалень. Другим ничего подобного не говорили. Сэмом Стоуном, конечно, был тоже ученый, член коллектива исследователей. В назначенный день он пришел, провел в детском саду пару минут и удалился. Директорша кивнула. Ей вдруг сделалось интересно. - И вот прошла неделя. Детей опять разбили на прежние группы и стали допрашивать. Первых, которые ждали, что к ним явится неуклюжий Сэм Стоун, всячески провоцировали: "Помнишь, как Сэм Стоун поскользнулся? Помнишь, как он порвал книжку? Помнишь, как он пролил какао на плюшевого медведя? " Результат получился ошеломляющий: с этим согласились чуть ли не все и говорили: да, мы помним; да, он порвал книжку. Хотя на самом деле Сэм Стоун ничего подобного не делал. Такие же вопросы были заданы второй группе. Эти дети, как я сказала, не знали заранее, что Сэм Стоун неуклюжий. Поэтому они "вспоминали" про мишку и книжку реже. Но - что удивительно - все-таки вспоминали! А еще через три недели дошло до того, что детей просто не удавалось переубедить. "Так мы же видели", - говорили они и даже обижались. - Надо же! - восхищенно улыбнулась директорша. - Мы пойдем дальше, - пообещала гостья. - Мы придем через год, когда старшая группа станет подготовительной, и убедим их, что Сэма Стоуна не было вообще. - Детство быстро забывается, - вздохнула та. - Но только не в шесть лет, если речь идет о событиях годичной давности. - Да, да, - горячо согласилась директорша. - Что от меня требуется? - Ничего особенного. Выделите нам специальные дни и часы, а все остальное - наша забота. *****Нехорошо так о детях. Но встречаются дети, лица которых уже имеют в себе все, чему предстоит быть; в них все сформировалось до конца - и нос уже дальше не вытянется, и щеки не западут; все их черты будут только увеличиваться до точки солидности, пропорционально друг дружке. Они не бутоны, которым суждено расцвести розами, но им и не увядать. Такие лица затвердевают, наливаются тугоплавкими жирами; к глубокой старости отчасти делаются брюзгливыми, но не настолько, чтобы в них не угадывалась невинная завязь. Галя и Тамара, скорее всего, не сумели бы изложить эту мысль, да и мысли такие, тем более - в обработанном виде - не приходили им в головы. Галя и Тамара просто угадывали чутьем подобных детей. И отдавали им предпочтение, не жалуя бутоны малопонятные, грозящие превратиться неизвестно, во что - возможно, в розы, но с тем же успехом - в кактусы. К Павлику, например, они испытывали чуть ли не брезгливость. Галя присматривала за старшей группой, в которой был Павлик, а Тамара - за подготовительной. В назначенный день они сидели за чаем. Детей увели на музыкальные и физкультурные занятия. Умненький, чистенький, себе на уме Павлик отсутствовал, а потому не раздражал. Тамара склонилась над зеркальцем и стала озабоченно щупать багровую бородавку, схоронившуюся в густой брови. Бровь походила на оцепенелую гусеницу, подавившуюся ягодой не по размеру. Галя подлила себе заварки. Она сняла с чайника пышную краснощекую барыню, хранительницу чайного тепла. Машинально поморщилась при виде горячего пара и перевернула барыню, чтобы убедиться в пустоте под ее толстой юбкой. Галя домыслила жар, неизбежный при богатырском сложении провинциальных купчих, послуживших прототипом для куклы; связала его с жаром чайника и недовольно отвела нос. - Что ты морщишься, чай хороший, - удивилась Тамара. Гусеница-бровь ожила и сделала мостик. Тамара отложила зеркальце и сидела за столом, подперев щеку рукой. Эта поза добавила в ассоциативную цепочку новый ингредиент. Тамаре - толстой, сонной, ленивой - хотелось теперь, пощипавши брови, лежать и молчать. Галя и Тамара были матери-одиночки. Они, оголодавшие, готовы были на все при одном только имени посетителя, неизвестного ученого мужчины. Сэм Стоун в их сознании связался не с Фредди Крюгером, хотя такое сравнение напрашивалось само собой: детский сад, загадочный посетитель, странная миссия, иностранное имя - зловещее, таинственное событие. Он связался с Томом Крузом. - Что такого, если мужчина зайдет на две минуты, прогуляется по комнате и выйдет? - пожала плечами сухопарая Галя. Она, в отличие от Тамары, смахивала на пьющую бабушку кукольной красавицы. - А потом пропадет что-нибудь, - на всякий случай сказала Тамара. - Нечему пропадать, - равнодушно сказала та. - Надо же, как устраиваются люди, - понимая, что полежать не удастся, Тамара настойчиво вымучивала разговор. - Чем только не занимаются. Из воздуха делают деньги. Я читала в газете про студентов, как их опрашивали: кто из них пьет, да как себя потом чувствует. А потом написали целую книгу с выводами. У тех, мол, которые пьют, похмелье бывает чаще, чем у трезвых, и травмы тоже, и в ментовку попадают. Открытие, - презрительно заключила Тамара. - Вот и эти напишут, - подхватила Галя. - Как младшую группу забрали в ментовку. С бодуна. Обе захохотали. - Назвали бы Иван Иванычем, - придумала Тамара. - Почему русские дети должны запоминать иностранные имена? Сызмальства? - Чтоб понаучнее вышло, - объяснила Галя, прихлебывая чай. - Вся наука за границей. - Неправда, - горячо возразила Тамара. - Своего не уважаем, вот и думаем так. У нас очень много изобрели. А мы все заискиваем, кланяемся в ножки. Галя вдруг задумалась: - А вдруг и вправду иностранец? - Да иди ты, - отмахнулась Тамара. Они, взрослые женщины, не нуждались в эксперименте и заранее отрицали существование Сэма Стоуна. Тамара встала, отвела занавеску и посмотрела в окно: не идут ли. - Ты скажи мне, скажи, чё те надо, чё те надо, - затянула Галя. Тамара отмахнулась. - ... я те дам, я те дам, что ты хошь, что ты хошь, - не унималась та.*****Все состоялось за полчаса до обеда. Павлик, ни о чем не подозревая, мастерил пирамиду. Он нанизывал кольца на ось, разноцветные. В основании пирамиды находилось самое крупное кольцо; за ним, по логике, должно было следовать то, что немного побольше, но Павлик упрямо брал самое маленькое, определенное в макушку конструкции, и ставил его, а дальше уж делал все по порядку: колечко поменьше первого, еще поменьше, еще, еще. Эта его манера выводила Галю из себя. - Так неправильно, - сказала она в сотый раз. - Приучишься, а потом не отучишься. Вырастешь, станешь строителем и построишь вот так - все и рухнет, а тебя с работы выгонят и в тюрьму посадят. - Я не буду строителем, - сосредоточенно заметил Павлик, сломал пирамиду и начал, ничего не меняя в проекте, возводить ее заново. - А кем же ты будешь? - усмехнулась Галя. Вошла взволнованная директорша. Она поманила Галю пальцем и сделала страшную гримасу. - Дети, дети, - Галя захлопала в ладоши. - Старшая группа! Быстренько разбились напополам. Живее, живее! - Прививки будут? - в ужасе спросил кто-то. - Никаких прививок. Мы будем играть в одну новую игру. Половина остается здесь, половина идет с директором в соседнюю комнату. Тамара, изнывая от любопытства, маячила в коридоре. Она дала подготовительной группе задание и вышла знакомиться с призрачным Сэмом Стоуном. Отобранную половину, человек десять, вывели за дверь. - Остальные занимаются своими делами, - приказала Галя. Она ненадолго вернулась в группу и притворила дверь. - Сейчас к вам зайдет один дядечка. Не пугайтесь его, он хороший. Поздоровайтесь с ним и внимательно наблюдайте, что он будет делать. - Кому? - заинтересовался Павлик. - Никому. Впрочем, если специально тебе, по попе, то я только спасибо скажу. Он здесь немного походит, а потом уйдет. Ваше дело - следить за ним. - А он что, шпион? - спросила девочка по имени Лара. - Пока это секрет. Я потом все объясню. Ведите себя хорошо и смотрите, как следует. Это очень забавный дядечка, он страшно неуклюжий: все роняет, обо все спотыкается. За ним нужен глаз да глаз. Смотрите, как бы он что-нибудь не сломал. - Он больной? - осведомились из угла. - Почему же больной, - раздраженно сказала Галя. - Просто неловкий. Она боялась сболтнуть лишнее. Ей было велено ограничиться лишь краткой характеристикой Сэма Стоуна, недотепы и размазни. С той половиной группы, что вывели в соседнее помещение, было еще проще: ее полагалось просто уведомить о приходе незнакомца, никак его не описывая. - Все, - отрезала Галя и поправила прическу. - Сидите тихо и ведите себя прилично. Она повернулась, чтобы выйти, и отпрянула: Сэм Стоун уже стоял на пороге и широко улыбался. - Ох, - у Гали вырвался звук, похожий на сорвавшееся заполошное кудахтанье. - Ухожу, ухожу, - забормотала она и шмыгнула в коридор, боясь помешать опыту и надеясь, что еще не успела ничего испортить. Суетливость воспитательницы, однако, сделала свое дело: дети перестали играть, в группе повисла тревожная тишина. Сэм Стоун улыбнулся еще шире и приподнял мягкую шляпу с обвислыми полями. Соломенные волосы торчали в разные стороны, как у клоуна. Добрые глазки перебегали с одного малыша на другого. Он был высок ростом, широк в плечах; одет - в просторный плащ нараспашку. Пиджака не было, под плащом сразу начиналась рубашка; когда плащ колыхался, обнаруживались попугайские подтяжки, державшие мешковатые штаны. Штиблеты сияли, на трогательное брюшко ниспадал полосатый галстук. Сэм Стоун подмигнул, выставил руки ладонями кверху и сделал приглашающий жест: раз, два, три! - Здрав! -ствуй! -те! - нестройно грянули догадливые дети. - Привет! - радостно откликнулся Сэм Стоун и двинулся зигзагами по ковру. Он прошел совсем рядом с пирамидкой Павлика и чудом не зацепил ее; так дальше и шел, маневрируя и балансируя. При каждом удачном шаге он довольно улыбался, окрыленный успешной ходьбой. За ним следили неотрывно, во все глаза. - Смешно как топает, - прошептал Сережа, ближе всех находившийся к Павлику. Павлик серьезно присматривался к забавной фигуре, которая уже перешла с зигзагов на полупрыжки - не то журавлиные, не то цаплины. Сэм Стоун раскинул руки, будто шел по канату. Он высоко поднимал колени и поминутно оглядывался, ища похвалы. Все это было так необычно, что никто не испугался. Сэм Стоун поравнялся с подоконником, остановился, тронул пальцем банку с водой для поливки пальмы, фикуса и прочей зелени. Ногтем покачал бегонию. Отступил от окна и быстро приблизился к стулу: взял его, слегка качнул, вернул в прежнее положение. Света, известная на весь детский сад бояка, на всякий случай прижала к себе дырявого зайца. Гость сиял и лучился радушием. Он обронил большую конфету и даже не заметил этого. - У вас конфета упала! - крикнул Славик, но растяпа только вздохнул, будто не расслышал, замер на миг и полез в шевелюру чесаться. Конфета осталась лежать, где лежала. Никто не притронулся к ней. Сэм Стоун, приняв извиняющийся вид, развел руками. Никто не успел опомниться, как он уже вновь стоял на пороге, с которого стартовал. Он снова сдернул нелепую шляпу и поклонился в пояс. Дети заволновались. Полагалось попрощаться, но они не были уверены, что пора. И упустили момент. Сэм Стоун, высясь в дверях, выставил большой палец. Потом схватил его другой рукой, провернул - и чудо: там, где тот только что рос, образовалось голое место. Сэм Стоун сделал вид, будто что-то кладет себе в рот. Аппетитно захрустел, зачавкал; дети завороженно глядели, как двигаются его челюсти. Вдруг он ахнул и выбросил кисть: оказалось, что палец отрос заново. Сэм Стоун расхохотался от счастья и захлопал в ладоши, аплодируя сам себе. Дети не остались в долгу и разразились рукоплесканиями. Тот медленно пятился, окутываясь полумраком. Потом шагнул вправо - один раз, другой - и пропал. *****- Как тебя зовут? - психологическая дама обратилась к рыжей девочке, стриженной под мальчика. - Вера, - доверчиво ответила та. - Это наша Верочка, - пояснила директорша, вся напрягшись. Положенная неделя прошла, и она переживала, что дети в чем-то не оправдают надежд ученых. Случись такое, директорша непременно решила бы, что виновата она одна, хотя и не могла объяснить, в чем именно. - Вера, ты помнишь дядю, который приходил к вам в группу? - спросила дама. - Угу, - нахмурилась Вера. Она поняла, что речь пойдет о серьезных и важных вещах. Вера попала в команду, которая понятия не имела о неуклюжести Сэма Стоуна. - Как же его звали? Вера задумалась. - Не помню, - сказала она застенчиво. - Ну, ничего страшного. А ты помнишь, какой он был растяпа? Как стул опрокинул? Рептилия подалась вперед. - Н-не очень, - пробормотала девочка. - Плохо помню. - Ну, как же! - всплеснула руками ее собеседница. - Такого неуклюжего - и не помнишь? Книжку-то как он залил водой, а? Настоящие руки-крюки! - Да, - с сомнением согласилась Вера. Психолог и директорша переглянулись. - Он тебе понравился или не очень? Ответчица пожала плечами: - Ничего... смешной такой. - Почему - смешной? - Ну... неуклюжий потому что. Взрослые улыбнулись. Видя, что они довольны, Вера стала держаться увереннее. Теперь она знала, что говорить. - А полку как он свернул, помнишь? - Помню. - А кто ее на место поставил? Наступила пауза. - Этого не помню, - призналась Вера и немного покраснела. - Наверное... наверное... - она попыталась исправиться и сказать, как нужно. - Да это не важно, - успокоила ее ученая. - Иди к своим ребятам, играй. Ты молодец, очень хорошо отвечала. Та, забыв попрощаться, вылетела за дверь. - Видите? - экспериментаторша повернулась к хозяйке кабинета. - С одной стороны, ей хочется угодить взрослым. С другой стороны, она не до конца доверяет своим воспоминаниям. При наталкивании начинает фантазировать; воображает, будто действительно видела все, о чем говорится в подсказке. Давайте следующего. Следующим был Дима, толстый мальчуган в девчоночьих рейтузах. Дима был в группе, где заранее знали о досадных недостатках Сэма Стоуна. Прогнозы психолога сбылись. Дима отвечал гораздо увереннее и тверже. - Он вообще какой-то, - вконец осмелев, Дима покрутил пальцем у виска. - Ну-ну-ну, - строго сказала директорша. - Но он уж не очень и напортил, - предположила ученая с видом заговорщицы. Она разговаривала с Димой, как со взрослым, приглашая его к равноправному обсуждению. - Правда? - Да ерунда, - махнул Дима. - Подумаешь! - Ну, ступай, ты свободен. - Удивительно, - выдохнула директорша, когда Дима ушел. - Психология - наука гораздо более точная, чем принято думать, - заметила гостья, давно уж не казавшаяся чужой и страшной. - Давайте продолжим. Третьим шел Павлик. - Не помню, - помотал он головой. Вопрошательница откинулась на спинку стула. - Ты хорошо подумал? - спросила она. - Может быть, ты просто не смотрел на него? Ведь он разлил всю воду из цветочной банки. - Он ничего не разливал, - стоял на своем Павлик. - Он просто ходил по комнате. Ученая поджала губы. Ей нравилось, как отвечает Павлик. Она и не рассчитывала на стопроцентную покорность в суждениях - ей были интереснее исключения. - Но ведь конфету он уронил? Директорша, напротив, увидела в Павлике смутьяна. Ей померещилось, что он вот-вот разрушит изящную теоретическую конструкцию, которая уже наливалась в ее сознании бетоном и сталью. К тому же она опасалась, что своими ответами Павлик испортит важную научную работу. - Он у нас товарищ непоседливый, - объявила директорша и посмотрела на Павлика довольно грозно. - Вечно старается все сделать наперекор. Не иначе, ворон считал - вот ничего и не приметил. - Я смотрел! - Павлик повысил голос. - Смотрел, смотрел, - закивала дама. - Я в этом ни капли не сомневаюсь. Я тебя только прошу хорошенько подумать. Сосредоточься и вспомни: вот Сэм Стоун пришел. Вот он идет по комнате. Нечаянно опрокидывает стул. Задевает локтем банку с водой. Разве не так? Павлик молча помотал головой. Воспользовавшись короткой паузой, он сам задал вопрос: - Этот Сэм Стоун - из Америки? - Скорее всего, да, - ответила настырная тетка после короткой заминки. - А что он у нас делает? - Иди, Павлик, - терпение директорши лопнуло, и она, смелая от отчаяния, перехватила инициативу. - Иди и хорошо подумай! - крикнула она вдогонку. - Зачем же вы так? - удивилась ученая, когда за Павликом захлопнулась дверь. - Его поведение находится в пределах допустимого. Он развитый мальчик и знает, о чем говорит. Вполне возможно, что он даже опережает остальных... кстати - если желаете, мы можем договориться о финансовой стороне дела, и я частным порядком протестирую ваших детей на предмет IQ... При словах о "финансовой стороне дела" директорша погрустнела. - Большое спасибо, - сказала она. - Мы обсудим это на родительском собрании. Может быть, найдутся желающие... - Возьмите визитку, - гостья протянула ей позолоченную карточку. Директорша встала и лично впустила в кабинет очередного свидетеля. *****Стоял апрель. Визит Сэма Стоуна таял и терялся в разноцветном прошлом. Мама Павлика присела на корточки; она испуганно разглядывала его вздувшуюся губу. - А что это у тебя? - скороговоркой трещала она, не давая ему сказать. - А как же это случилось, а где же это ты? ... Она держала его за плечи и легонько встряхивала после каждого вопроса. - С Сережкой подрались, - проскулил Павлик. Из глаз его побежали слезы, рот перекосился. - Это с каким Сережкой? - быстро спрашивала мама, вынимая из сумочки надушенный платок. - Из-за чего подрались? Как же так можно? - Он говорит, что никакого Сэма Стоуна не было, - всхлипнул Павлик. - Стоуна? Какого еще Стоуна? Кто это такой? - Сэм Стоун, - упрямо и сердито сказал Павлик. - Это дядька, который приходил к нам в прошлом году. Мама смутно припомнила, что да, в самом деле - прошлой весной ходили разговоры про какого-то клоуна, и звали его, действительно, как-то необычно: с одной стороны, вычурно, но с другой - не по-клоунски, не так, чтобы развеселить детей. А на родительском собрании их предупредили о каком-то учебном эксперименте, которое устраивало не то роно, не то педагогический институт. И просили по возможности не обсуждать это мероприятие с детьми. Выслушивать все, что они будут рассказывать, но воздерживаться от суждений. Вовремя вспомнив о последнем, мама осторожно осведомилась: - А он, этот Стоун, и вправду к вам приходил? - Конечно, приходил! - запальчиво выкрикнул Павлик, забывая о разбитой губе. - Сережка совсем дурак. То говорил, что Сэм Стоун какой-то осел, все бьет и роняет, а он хороший, он фокусы показывал и ничегошеньки не сломал. А теперь вообще твердит, что Сэма Стоуна не было. Мама выпрямилась и озадаченно посмотрела на Павлика сверху вниз. - Но почему же он так считает? - Да потому. Эта тетка снова пришла и обманывает. Говорит, что никакого Сэма Стоуна не было и нет. Что мы напутали. Приняли за Сэма Стоуна комиссию. - Во всяком случае, это еще не повод драться, - твердо сказала мама. "Что за опыты такие? - подумала она про себя. - Идиотство, честное слово". Приняв решение, она взяла Павлика за руку, развернулась и пошла назад, к детскому саду. - Не надо, мама! - Павлик стал вырываться. - Не трогай его! Я сам с ним разберусь! - Да не буду я его трогать. - Нет, я знаю, ты на него воспитателям пожалуешься! - Я тебе обещаю, что не пожалуюсь. Я просто забыла сдать деньги за кружок. Сейчас зайду к директору, быстренько все сделаю, и мы пойдем домой. - Ты не обманешь? - Когда я тебя обманывала? - Всегда обманываешь. Двухэтажное желтое здание, детский сад, раскачивалось и стремительно приближалось. - Посиди здесь, - велела мама Павлику. Тот мрачно присел на скамеечку и стал смотреть, как одевают малышню. Одновременно он прислушивался к звукам, доносившимся из-за двери директорского кабинета. Ему все казалось, что оттуда вот-вот раздадутся гневные крики. Особенно угнетала невозможность определиться с победителем, то есть занять чью-то сторону, потому что в противостоянии участвовали фигуры с незыблемым авторитетом. Конечно, Павлик за маму, однако вообразить себе поверженную директоршу он тоже не мог. За дверью, однако, было тихо. - Я разберусь, - заверяла директорша маму. - Психологи сказали, что у Павлика исключительные способности. У него очень хорошая память. Взять того же Сережу: его быстро убедили, что никто не приходил, ничего не ронял, не портил... Мама хмурилась. Ей было приятно слушать про хорошую память Павлика. С другой стороны, фокусы с вымыслом и реальностью казались ей сомнительной затеей. - Бог с ней, с губой, - говорила она в ответ. - Дети есть дети. Но зачем же морочить им головы? - Опыты одобрены министерством, - вздохнула директорша. - Я вам признаюсь: мне это тоже не нравится. Но как я могу помешать? - Ну, если вы не можете, то я смогу, - предложила мама Павлика. - Нет-нет, - запротестовала та. - Я вас очень прошу, не надо никуда жаловаться. Эксперимент уже закончился и больше не повторится. К тому же он был важен - от него зависят судьбы людей... - Каких людей? - не поняла мама. Директорша прикусила язык. Она знала, что стоит ей заикнутся о развратных действиях - пускай абстрактно, пускай в самом общем смысле - и грянет буря. - Все дрожат за свое место, - вывернулась она. - Сколько ненужных бумаг, ненужных дел! Вы и сами знаете. Вам не нужно беспокоиться, с ребятами все хорошо. Они здоровы, играют, хорошо занимаются, у них чудесный аппетит. Пройдет еще год, и все вообще забудется.*****Павел Иванович вымахал из Павлика в двухметровую каланчу, выгодно отличившись этим от других своих сверстников - вполне, как угадывалось канувшими в небытие Тамарой и Галей, предсказуемыми в дальнейшем развитии. Никто не узнал бы в нем прежнего Павлика - разве лишь по тому, что Павел Иванович, как и обещал, не стал строителем. У него была совсем другая работа. И у него сохранилась отменная память. Кое-какие вещи, конечно, не удержались на поверхности и камнем пошли на дно. Хотя и камни порой проступали, когда рассеивалась муть. Был такой случай: Павел Иванович ехал в вагоне метро. Он провожал одну знакомую, за которой довольно давно, настойчиво и небезуспешно ухаживал. Они сидели, погруженные в беззаботный разговор, когда их отвлек зычный голос хромого бродяги. Обычный подземный добытчик, вооруженный медицинской справкой: "могу показать документ". Смешно и грустно подпрыгивая, попрошайка прокладывал себе путь. Пассажиры сторонились его, делая легчайшие, изящные телодвижения, и некая грациозность просыпалась даже в пожилых толстяках. Павел Иванович вдруг порылся в кармане, достал горсть мелочи, вручил попрошайке. И после какое-то время сидел с задумчивым и мечтательным видом, полуприкрыв глаза. - Чего это ты? - удивилась знакомая. - На тебя не похоже. - Знаешь, - ответил ей Павел Иванович, - он мне кого-то напомнил. Что-то шепнуло мне: дай. Я вроде бы знал его в детстве, тогда его звали Сэмом Стоуном. Я думаю, что он был на самом деле. Очень похож. Он так же забавно передвигался - хотя какой тут смех, конечно. - А, понятно, - сказала девушка. - Я-то решила, что ты религией заболел. Подал нищему - значит, подал богу. - Да ну тебя, не сочиняй, - усмехнулся Павел Иванович. - Бога нет.январь - сентябрь 2003^ ОПЫТЫ СОЛИПСИЗМА Батюшка вынул пистолет из топливного бака. Церковный самолет был готов к полету. Это было единственное в мире воздушное судно, целиком и полностью предназначенное к служению Господу. Имелась еще православная баржа, странствовавшая по Дону, тоже вполне уникальная. Она-то и вдохновила церковь на дальнейшие шаги в освоении пространства. На самолете было нарисовано все, что положено: позолоченные кресты, благообразные лики, Георгий Победоносец, голуби, старославянские изречения. Кабину венчала маленькая луковка. Государственная символика отсутствовала по причине отделенности церкви от государства. Батюшка подоткнул рясу, натянул летный комбинезон. Сверху, соблюдая традицию, он накинул расшитую узорами церковную одежду. Самолет облетал уголки, не имевшие надежных средств сообщения с окружающим миром. Кружа над ними, батюшка на полную мощность включал бортовые динамики, из которых далеко окрест разносилась запись божественной литургии. Звонили колокола - правда, подводили басы. Паря над убогими деревнями и селами, батюшка прыскал миром, распылял святую воду, уподобляя железную птицу сельскохозяйственным аэропланам, которые орошают посевы ядохимикатами. Разница была лишь в том, что вредителей, которых истреблял батюшка, не было видно, а само их существование зиждилось на соответствующих верованиях. Батюшке было лет пятьдесят. Из них уже тридцать он носил на лице выражение кроткого удивления. Чаще случалось так, что кротость брала верх, и удивление трансформировалось в доброжелательную озабоченность. Волосы его были собраны на затылке в трогательную косичку. Батюшка проверил, плотно ли закупорены емкости со святой водой, протер тряпицей приборную доску. Потом он перекрестился и залез в кабину. День стоял добрый, погожий; с маленькой иконки на батюшку одобрительно взирал Николай Чудотворец. Батюшка завел мотор и, распевая кондаки и тропари, погнал самолет по взлетной полосе. За ним с криками гнались деревенские мальчишки, им вторили домашние животные, которые тоже бежали. Но недолго, потому что самолет, несмотря на малые размеры, был сделан по последнему слову науки, техники и мистики. Он быстро оторвался от земли и вскоре затерялся в приветливом небе. Воздушная церковь приступила к облету подшефной губернии. Сердцем последней был вполне современный город, где имелись и храмы, и театры, и много чего еще, однако стоило отдалиться от центра верст на сорок-сорок пять, как начинались дороги, которые мог одолеть не всякий джип-чероки. Местные жители были, таким образом, лишены многих радостей - в том числе освященной соборности, и довольствовались соборностью не освященной, земной. То есть это все были маленькие колхозы. И батюшка, стремясь утолить их духовную жажду, постарался на славу. Пролетая над крошечным человечьим гнездом, он скорее угадывал, чем действительно видел добрых и светлых старушек, выползавших на крыльцо и взиравших из-под дубовой ладони на чудесную птицу. Под звон колоколов батюшка виртуозно описал широкий круг и опорожнил святые баки. За самолетом потянулся зыбкий животворный шлейф. Батюшка, как и положено глубоко верующему человеку, не слишком задумывался, куда там попала вода и что он полил. Таинство свершилось, а уж Господь не промахнется. Потом он отпустил горемыкам грехи, распустив на лету специально сшитый омофор. Судно, сопровождаемое длинным отрезком ткани, на минуту превратилось в настоящий ковер-самолет. Покружив над избенками, батюшка втянул материю обратно и в очередной раз посетовал на недоступность евхаристии. Для этой цели больше подошел бы вертолет, способный зависнуть и выпростать веревочную лестницу, однако церковные власти, поддавшись гордыне, сыграли по-крупному. Летать так летать! Батюшка скорбно покачал головой, размышляя над человеческим несовершенством. В тот момент, однако, ему было правильнее тревожиться по поводу других несовершенств - в частности, технических. Мотор загорелся неожиданно, ни с того, ни с сего. И вообще пошло вразнос решительно все: заплясали стрелки приборов, провернулись и стали пропеллеры. Батюшка осенил себя крестным знамением и попытался связаться по рации с землей, но рация тоже сломалась. Разбираться и гадать, в чем дело, было уже некогда. В глубоких глазах Николая Чудотворца читалось возвышенное смирение. Батюшка вздохнул и окинул кабину печальным взором. В сложившейся ситуации приходилось помогать друг другу. Он взял образок с Чудотворцем и сунул за пазуху, попутно попросив святого не оставить его в трудную минуту. И, обратившись к земному, спешно подготовился к катапультированию. Соответствующий механизм по праву являлся предметом гордости конструкторов. Капсула представляла собой огромное пасхальное яйцо. Батюшка нажал на кнопку, и сила тяжести вдавила его в кресло. Яйцо выпрыгнуло из горящей кабины и камнем полетело вниз, в таежный массив, однако секунду спустя снова рванулось вверх: раскрылся парашют. Церковный самолет, лишившись самого важного - души, живой и бессмертной, вошел в штопор, влетел в удаленную березовую рощу и там расцвел апокалиптическим цветком. Капсула мягко опустилась в мох, устилавший небольшую поляну, и батюшка, выбравшись наружу, возблагодарил небо. Николай Чудотворец не остался в долгу - его заступничеством пилот избежал прискорбного плена, в котором мог легко очутиться, зацепись парашют за еловые ветви. Яйцо мирно покоилось в лунке, смахивая на гигантский мячик для гольфа. Вылупившийся из него батюшка снял комбинезон, но тут же, подумав, снова надел. Он здраво рассудил, что в рясе путешествие через лес окажется особенно затруднительным. Забрав из капсулы компас и карту области, батюшка попытался понять, где находится, но, поскольку всегда ориентировался слабо, так и не понял. Интуиция подсказывала ему следовать на восток. Чаща, в которую ему предстояло вступить, выглядела неприветливой и мрачной. Скверная история! Батюшка вспомнил, что он полностью безоружен и не сможет противостоять нападению хищных зверей. Далекий от всякого разного католичества, он не умел проповедовать животным, как делал это святой Франциск, и потерпевшему крушение даже закралась в голову еретическая мысль, что, может быть, не все так дурно в стане инородцев, и матери-церкви позволительно воспользоваться некоторыми достижениями западной веры. Положившись на Бога, батюшка отправился в путь. Он пробирался сквозь чащу и косо поглядывал на ягоды и грибы, не зная, как поступить - то ли запастись ими впрок, то ли уповать на лучшее и дождаться человеческого жилья. Кроме того, он плохо разбирался в грибах. Вокруг шуршало и попискивало, скрипели стволы высоких деревьев, разливами дроби звал свою подругу дятел. Батюшка набрел на родник, пал на колени, напился и продолжил путь. Время от времени он доставал компас, вздыхал, двигался дальше. Умильным взглядом проводил чопорного ежика, проследил за цепкими прыжками белки, сделал тщетную попытку подкормить с ладони синиц, распаковав для этого сухой