Автобиографическое начало в творчестве Гоголя
Введение
Тема «автобиографическое начало» очень важна для изучения творчества любого писателя. Ее раскрытие предполагает указать, как отразились пережитые автором события, собственные воспоминания и личные впечатления в произведениях писателя. Для понимания творчества Гоголя большое значение имеют также встречи с близкими ему людьми и его личная переписка.
Тема «автобиографическое начало», хотя и затрагивалась, но не была выделена в работах многих исследователей творчества Гоголя. Для настоящей работы большое значение имели труды по биографии Гоголя, воспоминания его друзей о встречах с ним. Этой темы касались в своих статьях Н. Котляревский и Б. Н. Скворцов.
Настоящая работа состоит из трех глав. В первой рассматривается повесть Гоголя «Портрет», написанная в 1842 году, во второй — поэма «Мертвые души», центральное произведение во всем творчестве Гоголя, в третьей — «Выбранные места из переписки с друзьями», последняя книга Гоголя.
Для первой главы очень важны те мысли, которые высказывал Н. Котляревский в статье: «Художественное, философское и автобиографическое значение повести «Портрет»». Эта работа показывает, как было выражено в повести «Портрет» автобиографическое начало в самом широком понимании. Н. Котляревский писал об отношении Гоголя к искусству, к его собственному творчеству, которое он и выразил в своей повести.
В настоящей работе мы считаем нужным показать, насколько близок был Гоголь к художникам своего времени, какие иконописные школы особенно ценил. В этом отношении большое значение имеет книга Н. Г. Машковцева. В работе сравниваются две редакции повести. Интересно отметить, как в «Портрете» отразилось отношение к собственному труду самого Гоголя.
Вторая глава посвящена исследованию поэмы «Мертвые души». Об «автобиографических источниках» в этом произведении писал Б. Н. Скворцов в брошюре «Личные источники “Мертвых душ"». “Личные источники“ он разделил на четыре вида:
Непосредственно автобиографические.
Наблюдения над характерами близких и знакомых.
Черты быта, где-то замеченные автором.
Материал, сообщенный Гоголю другими.
Почти весь материал, собранный Б. Н. Скворцовым, приводится в настоящей работе. Многие детали «Мертвых душ» связаны с воспоминаниями детства, проведенного Гоголем в Нежине, и другими событиями его жизни. Сами герои «Мертвых душ» имеют автобиографические черты. Гоголь писал об этом в «Четырех письмах по поводу «Мертвых душ»»: «Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям...».
Для настоящей работы большое значение имеют «Духовное завещание» и «Предисловие» к «Выбранным местам...», многое объясняющие в творчестве Гоголя. «Авторская исповедь» также рассматривается как своеобразный автокомментарий к произведениям писателя, поэтому эти статьи не рассматриваются нами специально — в них автор сам прямо говорит о себе, раскрывается в них намного более, чем в своих произведениях. В «Авторской исповеди» Гоголь говорил об автобиографичности своего творчества, особенно это относилось к книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Он писал: “Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека" (Гоголь, т. 6, с. 205). И далее: “Как бы то ни было, но в ней есть моя собственная исповедь; в ней есть излиянье и души и сердца моего" (Гоголь, т. 6, с. 208).
Глава о «Выбранных местах...» показывает, как тесно связана эта книга с личной перепиской автора, каково было окружение Гоголя в 1840-х годах, с кем он был особенно близок. В этой главе предполагается проследить, как менялись взгляды автора на определенные вопросы, чем поддерживалось все его творчество. В статьях и письмах, помещенных в книге, Гоголь ясно высказывал те мысли, которые руководили им при написании его произведений. Творчество писателя вырастало из духа его христианской жизни, особенно это проявляется при сравнении отдельных мыслей, высказываемых Гоголем в «Выбранных местах...» с выписками из книг святых отцов, которые он делал в течение своей жизни.
Поэтому «автобиографическое начало в творчестве Гоголя» — это не только связь его творчества с внешними событиями, а отражение в произведениях его собственной духовной жизни. Как только Гоголь понял, что вся жизнь человека должна стать стремлением к Богу, совершенствованием себя ради Бога, он стал относиться к писательству как к определенному служению. Гоголь старался отразить в своих произведениях собственный духовный опыт. Об этом он писал в “Авторской исповеди”: “Я поместил кое-что из этих проделок над самим собой из желания добра” (Гоголь, т. 6, с. 214). В настоящей работе предполагается собрать воедино то, что было написано на эту тему у других исследователей, а также попытаться посмотреть на творчество писателя с точки зрения православного христианина, то есть так, как его видел сам автор.
Глава 1. “Портрет”
В одной из “Петербургских повестей” Гоголя “Портрет” ярко отразилось автобиографическое начало. В “Портрете” Гоголь высказал свои взгляды на искусство, свое отношение к творчеству, которое потом мы встречаем в других его произведениях.
Н. Котляревский в статье «Художественное, философское и автобиографическое значение повести “Портрет”» писал, что Гоголь “стремился передать читателю впечатления истинного, высокого вдохновения и искусства” и выразил наиболее полно те мысли, которые были высказаны им в предыдущих статьях об искусстве. “Портрет” — славословие искусства и более полное художественное повторение тех мыслей, какие Гоголь высказывал в своем гимне скульптуре, живописи и музыке, в своем воззвании к гению, в статье о Пушкине и в других своих лирических излияниях. Котляревский считал, что в “Портрете” выражены две мысли, отличающие его от других повестей того времени и важные для всего творчества Гоголя. Первая мысль связана с размышлениями художника над границами приближения искусства к действительности: “Не служит ли искусство самому греху, когда так правдиво его воспроизводит?”, вторая — о религиозном призвании искусства: “Он думал, что он совершил тяжкий грех, отдавшись свободно своему вдохновению, он верил, что на нем лежит обязанность искупить все им сотворенное новой творческой работой и он у Бога также просил вдохновенья, чтобы Он помог ему на новом пути уже не просто воспроизведения действительности, а ее воссоздания в идеальных образах”. Далее Котляревский утверждает, что “постом и молитвой замаливал Гоголь и свой грех реалиста-художника”.
Н. Г. Машковцев в книге “Гоголь в кругу художников” высказывал такую мысль, что “Портрет” и “Невский проспект” составляют как бы диптих на основании того, что их черновики идут в одной тетради параллельно. Машковцев сравнивал профессора Чарткова с художником Венециановым, с которым Гоголь познакомился в конце тридцатых годов, поскольку слова учителя Чарткова, обращенные к нему, были похожи на то, что говорил своим ученикам Венецианов. А прототипом художника, удалившегося в Италию для совершенствования своего таланта он считал А. А. Иванова. Н. Г. Машковцев отмечал, что в первой редакции “Портрета”, напечатанной в 1835 году в сборнике “Арабески”, преобладают фантастический и эсхатологический элементы, а во второй редакции, вышедшей в “Современнике” за 1842 год, более освещены вопросы, связанные с художниками и их жизнью. В образе ростовщика он увидел, прежде всего, власть денег, с помощью которой сатана держит в своих руках мир.
Гоголь с ранней юности был знаком с различными видами искусства, в том числе, с живописью. Понятие об изящных искусствах он получил еще в Нежине. В Нежинской гимназии был хороший учитель рисования К. С. Павлов. Исследователь творчества Гоголя П. А. Кулиш в “Опыте биографии Н. В. Гоголя” писал: “В гимназии было тогда и до сих пор (в Лицее) есть несколько хороших пейзажей, исторического стиля картин и портретов. Вслушиваясь в суждения о них учителя рисования, человека необыкновенно преданного своему искусству, и будучи подготовлен к этому практически, Гоголь уже в школе получил основные понятия об изящных искусствах, о которых впоследствии он так сильно, так пламенно писал в разных статьях своих, и уже с того времени предметы стали обрисовываться для его глаза так определительно, как видят их только люди, знакомые с живописью”.
“Я всегда чувствовал маленькую страсть к живописи”, — писал Гоголь о себе в статье “Несколько слов о Пушкине”, напечатанной в сборнике “Арабески” (Гоголь, т. 7, с. 263). Гоголь делал успехи в рисовании. Так, в письме к родителям из Нежина от 22 января 1824 года, он просил их прислать рамки для картин, сделанных им пастелью. Позднее Гоголь занимался и в Академии художеств.
В Риме, который он посетил в конце тридцатых годов, Гоголь столкнулся с жизнью художников, с миром искусства. Почти все его письма римского периода дышат этими впечатлениями. Так, 15 апреля 1837 года он писал А. С. Данилевскому о Рафаэле, чье имя не раз упоминается и в “Портрете”: В магазинах только Оссия да антики. Но зато для наслаждений художнических Ты не можешь себе дать никакой идеи, что такое Рафаэль. Ты будешь стоять перед ним, также безмолвный и обращенный весь в глаза, как ты сиживал некогда перед Гризи” (Гоголь, т. 9, с. 104).
В другом письме к А. С. Данилевскому от 5 февраля 1839 года Гоголь писал и о своих занятиях: “До сих пор я больше держал в руке кисть, чем перо. Мы с Жуковским рисовали на лету лучшие виды Рима” (Гоголь т. 9, с. 124).
В повести «Портрет» изображается судьба молодого художника Чарткова, начавшего трудиться над своими этюдами и рисунками в бедности, почти нищете. Эта бедность была хорошо знакома молодому Гоголю. В письме к матери от 30 апреля 1829 года он рассказывал, что ему не хватает денег на проживание в четырехэтажном доме “каретного мастера Иохима”, поэтому он и решил взяться за литературные труды (“Как в этом случае не приняться за ум, за вымысел, чтобы добыть этих проклятых, подлых денег вот я и решился….”(Гоголь, т. 9, с. 24)). В этом письме он просил у матери прислать ему что-нибудь об “обычаях и нравах малороссиян”, так как вскоре им были напечатаны “Вечера на хуторе близ Диканьки”. Гоголь понимал, как трудно было молодому художнику, еще никому не известному, развивать свой талант так, как он считает нужным и при этом зарабатывать деньги. О таких талантах он писал к Шевыреву 8 сентября 1847 года: “Еще прошу особенно тебя наблюдать за теми из юношей, которые уже вступили на литературное поприще. В их положение хозяйственное стоит, право, взойти. Они принуждены бывают весьма часто из-за дневного пропитания брать работы не по силам . Сколько ночей он должен просидеть, чтобы выработать себе нужные деньги, особенно если при этом сколько-нибудь совестлив и думает о своем добром имени!” (Гоголь, т. 7, с. 570). Подобное состояние художника Гоголь описал в первой редакции “Портрета”: “Его грызла совесть; им овладела та разборчивая, мнительная боязнь за свое непорочное имя, которая чувствуется юношею, носящим в себе благородство таланта…” (Гоголь, т. 7, с. 280). Трагическая судьба Чарткова близка судьбам двух знакомых автора, Беранжера и Близнецова, о которых он рассказывал А. С. Данилевскому в письме от 2 мая 1831 г.: “С друзьями твоими, Беранжером и Близнецовым, случились несчастия. Первый долго скитался без приюта и уголка, изгнанный из ученого сообщества Смирдина неумолимым хозяином дома, вздумавшем переделывать его квартиру. Три дня и три ночи не было вести о Беранжере; наконец, на четвертый день увидели на окошках дому графини Ланской (где были двери). Хозревов на белых лошадях, а бедный Близнецов сошел с ума” (Гоголь, т. 7, с. 569).Изображение персидского принца Хозрев-Мирзы фигурирует в обеих редакциях “Портрета”. Само место жительства Чарткова выбрано Гоголем не случайно: на Пятнадцатой линии Васильевского острова в Петербурге обыкновенно жили художники по причине соседства с Академией.
В первой редакции “Портрета” в описании кладовой ростовщика Петромихали автор упоминает бриллиантовый перстень бедного чиновника, “получившего его в награду неутомимых своих трудов”. Это — автобиографическая деталь, так как, согласно “Послужному списку Н. В. Гоголя, будучи, старшим учителем истории в Патриотическом институте благородных девиц, 9 марта 1834 года “в награду отличных трудов” Гоголь был “пожалован от Ея Императорского Величества бриллиантовым перстнем” (Гоголь, т. 7, с. 571).--PAGE_BREAK--
В “Портрете” нашли отражение взгляды на художественное искусство самого автора. О художнике, совершенствовавшемся в Италии, он пишет: “Он не входил в шумные беседы и споры; он не стоял ни за пуристов, ни против пуристов. Он равно всему отдавал должную ему часть, извлекая изо всего только то, что было в нем прекрасно, и, наконец, оставил себе в учители одного божественного Рафаэля” (Гоголь, т. 3, с. 87). Пуристы — это группа немецких художников, сформировавшаяся в первой половине XIX века в главе с Ф. Овербеком и П. Корнелиусом, которые хотели возродить ясность, простоту, целое миросозерцание живописцев дорафаэлевской эпохи. Будучи знакомым с художниками этого круга, Гоголь относился к ним скептически, считая бесплодным внешнее подражание старым мастерам, изучение их внешних приемов без проникновения в глубину изображаемого предмета и жизнь Церкви. По воспоминаниям П. В. Анненкова, Гоголь, услышав рассказ одного знакомого Овербека, заметил: “Подобная мысль могла только явиться в голове немецкого педанта”. Как и художник, изображенный в повести, Гоголь предпочитал этим живописцам “божественного Рафаэля”. А. О. Смирнова вспоминала, что Гоголь “раз взглянув на Рафаэля в Риме, не мог слишком увлекаться другими живописцами”. Однако отношение Гоголя к Рафаэлю не было однозначным. Намного выше его писатель ценил православных художников, “у которых краска ничего, а все в выражении и чувстве”. В творениях Рафаэля Гоголь не мог не признавать искусство великого мастера, противопоставляя его наплыву бездарных картин, которые так ярко изображены им на первой странице “Портрета”. Отношение к искусству как к “ремеслу”, необходимому лишь для заработка денег и льстящему вкусам заказчиков, Гоголь показал в отношении к художеству Чарткова. Чартков, увлекшийся суетной славой и писанием модных портретов, вскоре стал с пренебрежением говорить об искусстве: “О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки что сам Рафаэль даже писал не все хорошо, и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава…” (Гоголь, т. 3, с. 484). По воспоминанию О. Н. Смирновой, дочери А. О. Смирновой, Гоголь передает здесь слова художника Дмитриева, жившего в Риме: “Гоголь возмущался утверждениями Дмитриева, особенно тем, что Дмитриев называл школу Перуджини les primitifs и дорафоэлевские селедки”.
Но в “Портрете” показан пример истинного отношения к искусству. С. П. Шевырев, прочитав “Портрет” в “Современнике” за 1842 год, писал Гоголю 26 марта 1843 года: “Ты в нем так раскрыл связь искусства с религией, как нигде она не была раскрыта”. Во второй части “Портрета” Гоголь изобразил художника, который “веровал простой, благочестивой верою предков, и оттого, может быть, на изображенных им лицах являлось само собой то высокое выражение, до которого не могли докопаться блестящие таланты” (Гоголь, т. 4, с. 494). Это выражение Гоголь заметил на иконах византийцев.
Образ этого русского художника, долго совершенствовавшего свой талант в Италии, близок самому Гоголю. На образ этого художника мог повлиять также А. А. Иванов. Г. П. Галаган, познакомившийся с Гоголем в 1843 году в Риме благодаря Чижову, писал о близости убеждений и художественных устремлений Гоголя и Иванова: “Часто говорил об искусствах и всегда в мнениях своих сходился с Ивановым, с которым был особенно дружен. Трудно было узнать, кто из них был более под влиянием другого. Иванова я знал ближе, чем Гоголя, и мог заметить, что мнения Гоголя ценились им с каким-то глубоким уважением даже в отношении искусства”.
Гоголь глубоко сознавал, что бес может проникнуть в самое вдохновение художника, и при том, что он отдавал всего себя своему делу, он понимал, что нельзя обожествлять искусство. В повести выразилось осознание Гоголем того, что искусством можно служить Богу или дьяволу. Так, узнав о судьбе написанного портрета, художник “совершенно убедился в том, что кисть его послужила дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла, в самом деле, как-нибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с пути, порождая страшные терзанья зависти и проч., и проч..” (Гоголь, т. 3, с. 105). Сам Гоголь очень строго относился к своему творчеству. Начиная с первых своих произведений, он часто уничтожал их, сознавая их несовершенство, а позднее и глубоко раскаивался в них. Это подтверждает следующий случай. Раз, увидев свои книги в библиотеке у священника о. Иоанна Базарова, он сказал: “Как! И эти несчастные попали в вашу библиотеку!”. Он раскаивался в своем творчестве, подобно художнику, описанному в “Портрете”. Когда художник понял, что, изобразив ростовщика, он поддался нечистому, то оставил мир и ушел в монастырь, где проводил время в трудах и подвигах покаяния. В 1845 году Гоголь сам хотел уйти в монастырь, оставив литературное творчество. Об этом вспоминает в своих “Записках” дочь православного священника С. К. Сабинина — Марфа Степановна Сабинина: “Он приехал в Веймар, чтобы поговорить с моим отцом о своем желании поступить в монастырь. Видя его болезненное состояние, следствием которого было ипохондрическое настроение духа, отец отговаривал его и убедил не принимать окончательно решения”. О высоком авторитете С. К. Сабинина для Гоголя говорил тот факт, что он включил его письмо “О почитании святых” в свой сборник список из творений святых отцов. В Веймаре к С. К. Сабинину обращались многие из гоголевского окружения — С. П. Шевырев, Погодин, Бодянский. Желание Гоголя стать монахом звучит и в письме к графу А. П. Толстому “Нужно проездиться по России”, включенном в книгу “Выбранные места из переписки с друзьями”: “Нет выше звания, как монашеское, и да сподобит нас Бог надеть когда-нибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже и помышленье мне в радость” (Гоголь, т. 6, с. 85). О том, как должен художник заботиться о душе своей, поскольку все его заблуждения могут стать соблазном для других, говорит монах-художник своему сыну: “Да хранит тебя Всевышний от сих страстей! Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится” (Гоголь, т. 3, с. 108). Эту же мысль Гоголь выразил позднее в “Авторской исповеди”: “Но если он сам еще не воспитался так, как гражданин земли своей и гражданин всемирный , тогда ему даже опасно выходить на поприще: его влияние может быть скорее вредно, чем полезно” (Гоголь, т. 6, с. 226).
Для Гоголя художественное творчество было тесно связано с душевным очищением и духовным ростом человека. В “Портрете” художник, будучи в монастыре, прежде чем написать образ для церкви, сказал, что “трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу” (Гоголь, т. 3, с. 103). Сам Гоголь считал свой труд над “Мертвыми душами” неразрывным с внутренней работой над собой, о чем и писал в письмах сороковых годов. В письме Плетневу в октябре 1843 года есть такие слова: “Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого, и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих новых сочинений”. А в июле 1844 года он писал Языкову: “Ты спрашиваешь, пишутся ли “Мертвые души”? И пишутся, и не пишутся Я иду вперед — идет и сочинение, я остановился — нейдет и сочинение”. Эта работа была необходима Гоголю, так как он понимал огромную ответственность писателя за свое слово, и то влияние, которое оно окажет на других. В своем “Завещании” он также высказывает мысль о высоком призвании искусства: “Я писатель, а долг писателя — не одно доставленье приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям” (Гоголь, т. 6, с. 11). А в “Портрете” в уста уже очистившего свою душу художника Гоголь вложил слова о том Божественном мире и благодарении Богу, которое вызывает в душе человека произведение искусства, вдохновляемое Духом Святым: “Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства. Оно не может поселить ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу”. В своей повести Гоголь выразил глубокое понимание цели искусства: “Намек о божественном, небесном рае заключен для человека в искусстве, и потому одному оно уже выше всего” (Гоголь, т. 3, с. 107).
Глава 2. “Мертвые души”
Первый том поэмы Н. В. Гоголя “Мертвые души” был начат в 1842 году. Она мыслилась автором как огромное эпическое произведение, имеющее своею целью “объять всю Русь”. До нас дошел только первый том этого произведения и отдельные главы второго. О значении поэмы Гоголь писал А. О. Смирновой в 1845 году: “Вовсе не губерния, и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна, которая должна быть вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах” (Гоголь, т. 6, с. 78). В поэме Гоголь сумел выставить наружу всю пошлость пошлого человека, а в последующих томах он хотел изобразить духовное возрождение своих героев. В “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ” он писал, что “русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки” (Гоголь, т. 6, с. 78). Автор хотел, чтобы его поэма была полезна и для читателей, и для него самого. Изображая пошлость и убожество своих героев, он хотел, чтобы читатели обратились бы на самих себя и увидели бы собственные недостатки. О себе он писал: “Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной” (Гоголь, т. 6, с. 78). И далее: “Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям” (Гоголь, т. 6, с. 81).
Однако Гоголь передал своим героям “Мертвых душ не только свои пороки и недостатки. Несмотря на эпичность и широту этого произведения, в нем отразилось множество личных черт автора.
В “Мертвых душах” ярко выразилось автобиографическое начало. В “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ” Гоголь так писал об этом произведении: “Герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души” (Гоголь, т. 8, с. 77). Замысел “Мертвых душ” тоже связан с биографией писателя — по мнению Б. Н. Скворцова, история с покупкой мертвых душ, описанная в поэме, произошла на родине Гоголя. Дальний его родственник Пивинский устроил такую аферу. Гоголь писал в “Авторской исповеди”, что сюжет “Мертвых душ” дал ему Пушкин, но случай с Пивинским был ему, вероятно, также известен.
Б. Н. Скворцов в своей брошюре “Личные источники “Мертвых душ”, написанной на нашу тему указывает четыре вида “личных источников”: собственно автобиографические, наблюдения над характерами близких и знакомых. В третьем письме по поводу “Мертвых душ” Гоголь писал: “Тут, кроме моих собственных, есть даже черты многих моих приятелей, есть и твои” (Гоголь, т. 6, с. 79). Третий источник — это черты быта, подмеченные автором, и четвертый — материал, сообщенный другими. Об автобиографичности своих героев автор писал в “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ”: “С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага” (Гоголь, т. 6, с. 78). В письме к А. О. Россет от 15 апреля 1847 года Гоголь писал о том, что если у него не найдется достаточно материала, то в “Мертвых душах” на место людей высунется его собственный нос”. На основании слов самого автора, Б. Н. Скворцов писал: “Мы не ограничимся установлением наличности в героях “Мертвых душ” одной лишь “дряни” и “гадости” автора, а вообще — всех его черт, какие только возможно установить. Было в характере Гоголя что-то и маниловское, и чичиковское, и даже ноздревское”. Образцом маниловщины с ея “именинами сердца” Скворцов считал ранние письма Гоголя, особенно — письмо от 1 октября 1824 года, где он поздравляет мать с днем Ангела (“Позвольте, дражайшая маминька! Позвольте поздравить вас с днем Ангела вашего, с сим блаженнейшим днем для каждого нежного и благодарного сына. Ваша родительская любовь и нежность, ваши благодеяния, ваши о мне попечения, — все сие побуждает меня приняться за перо, чтоб изъявить вам свою благодарность” (Гоголь, т. 9, с. 9)). Скворцов отмечал, что Чичиков, как и Гоголь, имел страсть к приобретению чернильниц, вазочек, пресс-папье…. Эту черту отмечал в своих воспоминаниях о писателе Л. Арнольди: “Гоголь очень любил и ценил хорошие вещи и в молодости, как сам он мне говорил, имел страстишку к приобретению разных ненужных вещиц: чернильниц, вазочек, пресс-папье и прочего”. В “Мертвых душах” отразилась также привычка Гоголя, переданная героям многих его произведений, узнавать многое через слуг. Л. Арнольди вспоминал об этом: “Покуда мы обедали, он все время разговаривал с половым, расспрашивая его, откуда он, сколько получает жалованья, где его родители, кто чаще других заходит к ним в трактир, какое кушанье больше любят чиновники в Малоярославце и какую водку употребляют, хорош ли у них городничий и тому подобное. Расспросил о всех живущих в городе и близ города …”. Прием разузнавать все нужное среди слуг использовался в “Ревизоре”, в “Игроках”. Чиновники города NN узнавали о Чичикове “посредством лакейских знакомств”.
Б. Н. Скворцов считал, что физиологический облик Чичикова — совершенно противоположный Гоголю. Гоголь писал в поэме: “Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей” (Гоголь, т. 5, с. 59). По воспоминаниям П. А. Анненкова, Гоголь страдал бессонницей, приступами слабости, и никогда не отличался особенным здоровьем. В поэме отразилось и душевное состояние автора. Б. Н Скворцов писал: “Проследим теперь, как отразилось в “Мертвых душах” душевное состояние Гоголя, какой след передуманное им и пережитое оставило на страницах знаменитой поэмы”. Преобладающее настроение первой части — грустное, одна из причин которого — боязнь наступающей преждевременной старости. Об этом Гоголь писал в письме к А. С. Данилевскому от 5 февраля 1839 года нового стиля: “Мы приближаемся с тобою (Высшие Силы! Какая это тоска!) к тем летам, когда уходят на дно глубже наши живые впечатления и когда наши ослабевающие силы, увы, часто не в силах вызвать их наружу …. Пусть мы будем иметь хотя несколько минут, в которые будем свежи и молоды” (Гоголь, т. 9, с. 122 – 123). Начало шестой главы поэмы перекликается со строками этого письма — “Прежде, давно в лета моей юности…” (Гоголь, т. 5, с. 103). Душевное состояние после разлуки с Жуковским отразилось в одиннадцатой главе первого тома поэмы. В письме к Жуковскому Гоголь описывал опустевшую комнату: “Мне все кажется, что из нее кто-то на минуту выехал или выезжает, что наполовину уложенный чемодан стоит посередине, по всем углам клоки обверточной бумаги, веревочек…”. Эти минуты перед отъездом Гоголь описал в поэме: “В продолжение этого времени он ‹Чичиков› имел удовольствие испытать несколько приятных минут, известных каждому путешественнику, когда в чемодан все уложено и в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор…” (т. 5, с. 199). продолжение
--PAGE_BREAK--
При описании дома Собакевича Гоголь изображал то, что было близко и ему самому: “Было заметно, что при постройке его зодчий беспрестанно боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин — удобства…” (Гоголь, т. 5, с. 88). В 1830 году Гоголь был вовлечен в хлопоты по поводу дома в Васильевке, он заботился о том, чтобы было соблюдено как можно больше экономии и вместе с тем, чтобы дать постройкам лучший вид.
Третий вид источников — детские воспоминания Гоголя. Так, пруд в деревнях Манилова и Петуха напоминают пруд в Васильевке посреди сада. В “Мертвых душах” нашли отражение те случаи, которые происходили в жизни Гоголя и были замечены им и некоторыми из его современников. Так, в первой главе поэмы в описании города, который отправился посмотреть недавно приехавший Павел Иванович Чичиков, есть следующая деталь: “Кое-где просто на улице стояли столы с орехами, мылом и пряниками, похожими на мыло…” (Гоголь, т. 5, с. 14). С. Т. Аксаков вспоминал случай, произошедший с Гоголем: “не помню, где-то предлагали нам купить пряников. Гоголь, взявши один из них, начал с самым простодушным видом и серьезным голосом уверять продавца, что это не пряники; что он ошибся и захватил как-нибудь куски мыла вместо пряников, что и по белому их цвету это видно, да и пахнут они мылом, что пусть он сам отведает и что мыло стоит гораздо дороже, чем пряники. Продавец сначала очень серьезно и убедительно доказывал, что это точно пряники, а не мыло, и, наконец, рассердился”.
Большое значение для “Мертвых душ” имеют детские воспоминания Гоголя. В описании сада, окружавшего дом Манилова, отразились пейзажи Васильевки, близкие Гоголю с детства. Василий Афанасьевич Гоголь, отец писателя, разбил в парке аллеи и клумбы, у него были беседки и грот. Некоторым из них он давал названия: аллея “Долина спокойствия”, беседка “Мечта”…
Гоголь описывал усадьбу Манилова: “…были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: “Храм уединенного размышления” (Гоголь, т. 9, с. 124). По мнению исследователя творчества Гоголя В. И. Шенрока, в основу изображений дорог, по которым путешествовал Чичиков, и дорожных впечатлений легли путевые впечатления автора во время поездок в Нежин, где учился Гоголь, и обратно в Васильевку. Шенрок так писал об этом: “Искренние, в высшей степени прочувствованные воспоминания Гоголя о детстве в начале шестой главы “Мертвых душ” и особенно о поездках и о дороге имеют, несомненно, весьма важное автобиографическое значение. Всего важнее в этом смысле следующие слова его после длинного перечисления предметов и людей, привлекавших его внимание: “… я уносился мысленно за ними, в бедную жизнь их”. В поэме Гоголь говорил о дороге: “А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!” (Гоголь, т. 5, с. 203). Шенрок считал, что “известная доля этих впечатлений накопилась в чутком детском возрасте и, несомненно, тогда развивалась восприимчивость к ним, а равно странное созвучие впечатлениям длинной дороги зародилось, наверное, еще очень рано”.
В 1821 году Гоголь был принят в Нежинскую гимназию высших наук. Многое из того, что он видел там и слышал, оставило глубокий отпечаток в его душе, многое отразилось потом в его произведениях. П. А. Кулиш писал о Гоголе того периода: “Маленькие злые, ребяческие проказы были в его духе, и то, что он рассказывает в “Мертвых душах” о гусаре, списано с натуры”. В поэме Гоголь сравнивал положение чиновников, приведенных в замешательство дамами губернского города, с положением школьника, “которому сонному товарищи, вставшие пораньше, сунули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком. Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается вскакивает ‹…› и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся рекою, там и там пропадающею блещущими загогулинами тонких тростников …” (Гоголь, т. 9, с. 173). П. А Кулиш, в своем “Опыте биографии Н. В. Гоголя” писал, что эти “блестящие загогулины между тонких тростников” живо напоминают тому, кто знает местность Нежинского Лицея, протекающую мимо него тихую, поросшую камышами речку, а проснувшийся лес, звучащий тысячами птичьих голосов, есть не что иное, как тенистый обширный сад Лицея, похожий на лес”. В конце шестой главы Чичиков, возвращаясь от Плюшкина в гостиницу, слышит “те слова, которые вдруг обдадут, как варом, какого-нибудь замечтавшегося двадцатилетнего юношу” (Гоголь, т. 5, с. 122). Автор в образе “замечтавшегося двадцатилетнего юноши”, который “в небесах и к Шиллеру заехал в гости” (Гоголь, т. 5, с. 122), изобразил своего нежинского приятеля Н. В. Кукольника. Кукольник увлекался тогда шиллеровскими драмами, и Гоголь прозвал его “Возвышенным”. В то время увлекался Шиллером и Гоголь. В апреле 1827 года он писал матери из Нежина, что за “Шиллера” заплатил немалые по тем временам деньги — сорок рублей. В начале седьмой главы поэмы он рассуждает о двух разных писателях. В первом, который “из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры ‹…› и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы” (Гоголь, т. 5, с. 123), угадывается образ Шиллера. Однако в поэме звучит уже критическое к нему отношение: “Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека” (т. 5, с. 123). Ему противопоставляется “судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога…” (Гоголь, т. 5, с. 123). Скорее всего, говоря об этом писателе, Гоголь думал о себе.
Другое лицо из Нежинской гимназии, которое Гоголь воплотил в своей поэме в образ — преподаватель естественного права Н. Г. Белоусов. Гоголь писал о нем 19 марта 1827 года Высоцкому: “Я не знаю, можно ли достойно восхвалить этого редкого человека. Он обходится со всеми нами совершенно как с друзьями своими, заступается за нас против притязаний конференции нашей и профессоров-школяров. И, признаюсь, если бы не он, то у меня недостало бы терпения окончить курс”. Профессор естественного права Николай Григорьевич Белоусов появился в гимназии в мае 1825 года. Скорее всего, именно он является прототипом “чудного наставника” Тентетникова, описанного во втором томе поэмы. Гоголь писал об этом “чудном наставнике”: “Александр Петрович имел дар слышать природу русского человека и знал язык, которым нужно говорить с ним” (Гоголь, т. 5, с. 233). Однако Александр Петрович в ранней редакции второго тома говорил, “что прежде всего следует пробудить в человеке честолюбие” (Гоголь, т. 5, с. 233), и от учеников требовал ума. Гоголь не разделял этого мнения. В письме из “Выбранных мест из переписки с друзьями” “Христианин идет вперед” он писал о пути развития христианина. Гоголь указывал высшую цель, которую должен преследовать человек в своей жизни, прямо противоположную честолюбивым стремлениям: “Желанье быть лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие шпоры, каких не может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее честолюбие” (Гоголь, т. 6, с. 51). Далее Гоголь пишет: “Ум не есть высшая в нас способность” (Гоголь, т. 6, с. 51). Он понимал, что человеку необходимы ум и тот более высокий “разум”, которым учил Александр Петрович, однако утверждал в письме, что “есть высшая еще способность; имя ей — мудрость, и ее может дать нам один Христос” (Гоголь, т. 6, с. 52). Именно поэтому Гоголь не считал изображенного им учителя идеальным. По воспоминаниям Д. А. Оболенского, “по окончании чтения г. Россет спросил у Гоголя: Что, вы знали такого Александра Петровича (первого наставника Тентетникова) или это ваш идеал наставника? При этом вопросе Гоголь несколько задумался и, помолчав, ответил: — Да, я знал такого”.
В поэме иногда необычайным образом преломлялись мысли Гоголя. Во второй главе “Мертвых душ” Манилов говорит о старшем сыне Фемистоклюсе, в котором, по его словам, “чрезвычайно много остроумия”: “Я его прочу по дипломатической части” (Гоголь, т. 5, с. 32). Гоголь имел о дипломатической части совершенно превратное мнение. Он писал в 1847 году сестре Анне Васильевне, думая о будущем своего племянника Н. П. Трушковского: “… Мысль о дипломатии ни к чему не показывает наклонности. Там большею частью праздные места и должности без занятий, куда назначаются только богатые и знатные люди” (Гоголь, т. 9, с. 449). В письме к С. П. Шевыреву от 18 декабря 1847 года нового стиля он просил его купить книг по истории и статистике России для своего племянника: “У меня есть племянник, почти брошенный мальчик, которому получить воспитанья блестящего не удастся, но если в нем чтением этих книг возбудится желанье любить и знать Россию, то это все, что я желаю…” (Гоголь, т. 9, с. 423). В начале четвертой главы Гоголь прямо говорит о себе и главном герое: “Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей. Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра ‹…›, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ” (Гоголь, т. 5, с. 59). Гоголь был слабого здоровья, а в июне 1845 года лечился на карлсбадских водах.
Шестая глава поэмы начинается воспоминанием Гоголя о его юности, о том, как живо воспринимала душа его все встречающиеся впечатления. Это “лирическое отступление” заканчивается словами “О моя юность! О моя свежесть!” (Гоголь, т. 5, с. 104). В этих словах, обращенных к прошедшей юности, слышится сознание того, что когда-нибудь придет неизбежная старость. Такое же прощанье с юностью мы видим в шестой главе “Евгения Онегина”:
“… Весна моих прошедших дней
(Что я, шутя, твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?
Так, полдень настал, нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но, так и быть, простимся дружно,
О, юность легкая моя!”
Гоголь недаром говорит об этом в шестой главе, где Чичиков встречает Плюшкина. В образе Плюшкина словно воплотилась старость, для него умерло все, что может шевелить человеческую душу. Тем не менее, Гоголь не боялся старости как таковой. Он понимал, что духовный возраст человека может быть не связан с естественным возрастом, и духовный рост дает совсем другие, высшие силы душе. В письме “Христианин идет вперед” он писал: “Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что они крепли в разуме и силах духовных по мере того, как они приближались к дряхлости и смерти” (Гоголь, т. 6, с. 51).
В поэме отразились и некоторые личные черты Гоголя. В конце седьмой главы он пишет о поручике, приехавшем из Рязани, который был большой охотник до сапог. Он “заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую. Несколько раз подходил он к постели, с тем чтобы скинуть и лечь, но никак не мог: сапоги точно были хорошо сшиты, и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук” (Гоголь, т. 5, с. 141). Л. Арнольди в своих воспоминаниях о Гоголе писал, что таким охотником до сапог был сам автор: “Кто поверит, что этот страстный охотник до сапогов не кто иной, как сам Гоголь? ‹…› В его маленьком чемодане всего было очень немного ‹…›, а сапогов было всегда три, часто даже четыре пары, и они никогда не были изношены”.
В конце десятой главы Гоголь писал о том, как испуганные чиновники сравнивали Чичикова с Наполеоном, выпущенным англичанами с острова св. Елены. В то время многие считали Наполеона Антихристом: “Долго еще, во время самых прибыточных сделок, купцы, отправляясь в трактир запивать их чаем, поговаривали об антихристе” (Гоголь, т. 5, с. 188). В поэме отразилось отношение Гоголя к событиям, предсказанным в Апокалипсисе. Он предчувствовал приближающуюся кончину мира и считал сатану уже “развязанным”. В одной из предсмертных записей он писал: “Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственного силою неисповедимого Креста!” (Гоголь, т. 6, с. 392). Это особенное духовное понимание автором происходящих событий присутствует во многих эпизодах поэмы. Гоголь немногими словами описал смерть прокурора, заставляя задуматься читателя о смысле жизни и смерти: “А между тем появление смерти также было страшно в малом, как страшно было и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался ‹…›, теперь лежал на столе ‹…›.О чем покойник спрашивал, зачем он умер или зачем жил, об этом один Бог ведает” (Гоголь, т. 5, с. 191 – 192). Далее автор описал то, что происходило в душах его героев при этом событии. Чичиков — единственный задумывается об этой смерти. Чиновники, шедшие за гробом, думали, каков-то будет новый генерал-губернатор, как возьмется за дело и примет их” (Гоголь, т. 5, с. 200), дамы были заняты разговорами о приезде нового генерал-губернатора, Чичиков же произносит от души: “Вот, прокурор! Жил, жил, а потом и умер!” (Гоголь, т. 5, с. 200). Он подумал о том, что напишут в газетах об умершем прокуроре, а потом заключил: “А ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови” (Гоголь, т. 5, с. 200). Чичиков не стал соотносить происходящее с самим собою, встреча с покойником не заставила его подумать о собственной смерти. Эта позиция вовсе не совпадала с авторской. Гоголя с раннего детства поразила мысль о смерти, о загробной участи человека. Эту мысль запала в его душу после рассказа матери, о чем он и писал ей 2 октября 1833 года: “…Но один раз, — я живо, как теперь, помню этот случай, — я просил вас рассказать мне о Страшном Суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказывали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешников, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли” (Гоголь, т. 9, с. 61). Правильное отношение к смерти развивалось у Гоголя с детства, и это мы видим из его писем. После смерти отца он писал матери из Нежина: “Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести. … Ах, меня беспокоит больше всего ваша горесть! Сделайте милость, уменьшите ее, сколько возможно, так, как я уменьшил свою. Прибегните так, как я прибегнул, к Всемогущему” (письмо от 23 апреля 1825 года) (Гоголь, т. 9, с. 10). Известно и другое письмо матери от 12 июня нового стиля 1844 года, в котором Гоголь, получив известие о смерти сестры, объясняет значение смерти и страданий: “Как бы то ни было, я твердо верю в милосердие Божие и вам советую также ‹…›. Молитесь о ней, но не грустите. А с тем вместе не забывайте этого страшного события, эту смерть, которая случилась среди самого вашего говенья. Несчастья не посылаются нам даром: они посылаются нам на то, чтобы мы оглянулись на самих себя и пристально в себя всмотрелись. Есть среди нас неутомимый враг наш, который силится всячески иметь на нас влияние и овладеть нашею душою. ‹…› Смотрите за собой бдительней: искуситель и враг наш не дремлет, вы можете впустить его себе в душу, не думая и не замечая ‹…›. Счастлив еще бывает тот, которому Бог пошлет какое-нибудь страшное несчастие, и несчастием заставит пробудиться и оглянуться на себя” (Гоголь, т.9, с. 240 – 241). продолжение
--PAGE_BREAK--
Такое авторское понимание несчастий и смерти объясняет эпизод встречи Чичикова с покойником в “Мертвых душах”. Основанием слов Чичикова (“Это, однако ж, хорошо, что встретились похороны; говорят, значит, счастье, если встретишь покойника” (Гоголь, т. 5, с. 200)) является народная примета “покойника встретить — к счастью”. Гоголь понимает это счастье как пробуждение души, связанное с желанием оглянуться на самого себя, возможность духовного возрождения. Но до такого осмысления событий не дорос гоголевский герой, поэтому для Чичикова счастье — это возможная удача в его предприятии. Тем не менее, благодаря этому эпизоду читателю представляется повод задуматься о своей душе, о жизни и о смерти. Ведь Гоголь говорил о своем стремлении помочь другим всмотреться в самих себя в письме к протоиерею о. Матфею Константиновскому: “Хотелось бы живо, в живых примерах показать темной моей братии, живущей в мире и играющей жизнью, как игрушкой, что жизнь — не игрушка” (Гоголь, т. 9, с. 478). Самого Гоголя память смертная никогда не оставляла. П. А. Кулиш в своем “Опыте биографии Н. В. Гоголя” передает слова, сказанные А. О. Смирновой С. Т. Аксакову: “В Гоголе было именно то прекрасно, что посреди сует и непременного условия своей жизни, то есть, своей художественной деятельности он хранил о смерти память ежеминутную”.
Недаром книга “Выбранные места из переписки с друзьями” начиналась “Завещанием”. О нем Гоголь писал в письме и матери от 25 января 1847 года: “Завещание мое, сделанное во время болезни, мне нужно было напечатать по многим причинам в моей книге; сверх того, что это было необходимо в объясненье самого появления такой книги, оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, о которой редко кто помышляет из живущих” (Гоголь, т. 9, с. 358).
Говоря о дороге, на которую выехал Чичиков, автор отвлекается от своего повествования и неожиданно обращается ко всей Руси, которая словно глядит на него. В этом лирическом отступлении он писал: “Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря песня? Что в ней, в этой песне?… Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами” (Гоголь, т. 5, с. 201). Эти слова, обращенные к России, Гоголь объяснял в “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ”: “Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому — именно ему самому, тот или уже весь исполнил свой долг как следует, или же он нерусский в душе” (Гоголь, т. 6, с. 74). Гоголь сознавал свой высокий долг перед Богом, поэтому все, что ни видел он на Руси, напоминало ему об этом. Он писал: “Не знаю, много ли у нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно всякий бездушный предмет ее пустынных пространств, что все ими довольно и ничего от них не ждет. Знаю только то, что я слышал себе упрек” (Гоголь, т. 6, с. 75). Далее, автор писал о том, что было сказано им в поэме: “От души было произнесено это обращенье к России: “В тебе ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться ему? ‹…› В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырем. Всякое званье и место требует богатырства.‹…› Я слышал то великое поприще, которое никому из других народов теперь невозможно и только одному русскому возможно, потому что перед ним только такой простор, только его душе знакомо богатырство” (Гоголь, т. 6, с. 76).
В “Выбранных местах из переписки с друзьями” Гоголь объяснял многое, относящееся к замыслу первого тома. Так, в поэме автор говорит: “А добродетельный человек все-таки не взят в герои” (Гоголь, т. 5, с. 204). В четвертом письме по поводу “Мертвых душ” Гоголь писал, почему он не изобразил его: “Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство” (Гоголь, т. 6, с. 82).
Говоря о “добродетельном человеке”, Гоголь имел в виду Чичикова. Он писал: “Быстро все превращается в человеке: не успеешь оглянуться, их уже вырос внутри страшный червь. И не раз не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому разрасталась в рожденном на лучшие подвиги” (Гоголь, т. 5, с. 221).
Взгляд Гоголя на эту проблему менялся. В своей поэме он писал: “Но есть страсти, которых избранье не от человека. Уже родились они с ним в минуту рождения его в свет, и не дано ему сил отклониться от них. Высшими начертаньями они ведутся, и есть в них что-то вечно зовущее, неумолкающее во всю жизнь” (Гоголь, т. 5, с. 221). В 1845 году Гоголь побывал в Оптиной пустыни, где прочитал книгу великого подвижника св. Исаака Сирина. После этого его отношение к зависимости человека от его собственных страстей изменилось. П. Матвеев в статье “Гоголь в Оптиной пустыни” писал: “Я видел у о. Климента Зедергольма первый том “Мертвых душ” (первого издания). Экземпляр этот принадлежал гр. Толстому — с заметками Гоголя карандашом, на полях одиннадцатой главы”. Гоголь против этого места писал: “Это я писал в “прелести”, это вздор — прирожденные страсти — зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены на искоренение их. …. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос о значении прирожденных страстей много и долго занимал меня и тормозил продолжение “Мертвых душ”.
Исаак Сирин в книге своих Творений писал об этом в Третьем слове: “Следовательно, страсти суть нечто придаточное, и в них виновна сама душа. Ибо по природе душа бесстрастна. Когда же слышишь в Писании о страстях и душевных и телесных, да будет тебе известно, что говорится сие по отношению к причинам страстей; ибо душа по природе бесстрастна”.
Возможно, что одна из последних записей Гоголя “Аще не будете малы, яко дети, не внидете в Царствие Небесное” (Гоголь, т. 6, с. 392), связана с написанным в этой книге в слове “О вере и о смиренномудрии”: “Душевное ведение, кроме множества помыслов, не может познавать что-либо другое, приемлемое в простоте ума по слову Изрекшего: “Аще не обратитеся, и будете яко дети, не можете войти в царствие Божие” (Матф. 18, 3) Но онаго духовного ведения никто не может приять, если не обратится, и не будет как дитя”.
Глава 3. «Выбранные места из переписки с друзьями»
Книга Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» вышла в начале 1847 года. Сам Гоголь в 'Предисловии" писал о ее цели и о том, как она была написана: “Выбираю сам из моих последних писем, которые мне удалось получить назад, все, что более относится к вопросам, занимающим ныне общество…". (Гоголь, т. 6, с. 7). О ее замысле Гоголь писал в апреле 1845 года А. О. Смирновой: “Это будет небольшое произведение и не шумное по названию в отношении к нынешнему свету, но нужное для многих...”. Эта же мысль раскрывается в письме 1846 года И. М. Языкову: «Я как рассмотрел все то, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям, страждущим на разных поприщах». Гоголь работал над книгой следующим образом: он перерабатывал старые письма и писал новые. Об издании «Выбранных мест...» он писал Плетневу 30 июля 1846 года: “Все свои дела в сторону, и займись печатаньем этой книги под названием: “Выбранные места из переписки с друзьями". Она нужна, слишком нужна всем — вот что покамест могу сказать; все прочее объяснит тебе сама книга; ‹…› Печатанье должно происходить в тишине; нужно, чтобы, кроме цензора и тебя, никто не знал" (Гоголь, т. 9, с. 332). Гоголь был так уверен в успехе и необходимости своей книги, что в том же письме просил Плетнева готовить бумагу для второго издания.
Книга вышла в 1847 году с большими изменениями, внесенными цензурой — были исключены письма «Нужно любить Россию», «Нужно проездиться по России», «Что такое губернаторша», «Страхи и ужасы России», «Занимающему важное место», в других многое было пропущено и искажено. Гоголь после этого говорил, что «все должностные и чиновные лица, для которых были писаны лучшие статьи, исчезнули вместе со статьями из вида читателей; остался один я, точно как будто бы я издал мою книгу именно затем, чтоб выставить самого себя на всеобщее позорище».
Тем не менее, книга вызвала большой общественный резонанс. О ней разгорелись споры на страницах разных, часто противоположных по направлениям, журналов и газет — «Современника», «Северной пчелы», «Сына Отечества», «Москвитянина», «Финского вестника». «Финский вестник» в феврале 1847 года писал: «Ни одна книга в последнее время не возбуждала такого шумного движения в литературе и обществе, ни одна не послужила поводом к столь многочисленным и разнообразным толкам, как „Выбранные места...“ О ней спорили все — западники резко осудили ее, среди славянофилов книга была принята по-разному (А. С. Аксаков оценил книгу, К. Аксаков увидел в ней ложь и неискренность...), даже духовные лица отмечали в ней, прежде всего, недостатки. Архиепископ Иннокентий в письме к М. П. Погодину советовал Гоголю „не пародировать набожностью“, а святитель Игнатий Брянчанинов писал о книге: „Она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного“.
Но что же хотел сам Гоголь сказать своей книгой? В „Предисловии“ к „Выбранным местам...“ он писал: „В оправдание могу сказать только то, что намеренье мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни вооружать против себя, но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в таком несовершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла“ (Гоголь, т. 6, с. 8). Гоголь чувствовал, что в предыдущих сочинениях он не смог полностью высказаться, раскрыться, его до конца никто не понял. Книгу „Выбранные места...“ Гоголь считал полезной для всех, и он был в ней предельно искренен. Так, в июле 1847 года он писал преосвященному Иннокентию: “Я хотел чистосердечно показать некоторые опыты над собой, именно те, где помогла мне религия в исследовании души человека» (Гоголь, т. 9, с. 391). Сам жанр переписки говорит о глубокой автобиографичности идей и мыслей, высказанных в ней. В настоящей работе необходимо указать, из каких источников рождались мысли Гоголя, как они развивались еще задолго до начала работы над «Выбранными местами...», и какой собственный духовный опыт автора им предшествовал.
§ 1. «Женщина в свете»
Название статьи Гоголя «Женщина в свете» полностью соответствует той проблеме, которая стояла перед адресатом гоголевского письма. Писатель говорит о возможности женщины повлиять на современное ему светское общество, о смысле ее присутствия в свете.
К кому было обращено письма Гоголя, точно до конца неизвестно. С. Т. Аксаков считал, что оно было написано к А. М. Веневитиновой (рожд. графине Виельгорской, 1818 – 1884), а Н. С. Тихонравов предполагал, что оно обращено к С. М. Соллогуб (рожд. Виельгорской, 1820 – 1878). Ю. Барабаш в своей книге «Гоголь. Загадка „Прощальной повести“. „Выбранные места из переписки с друзьями“ высказывал предположение, что адресат этого письма-статьи — собирательный образ женщины, который Гоголь сам создал. Первоначально Гоголь хотел назвать это письмо „Обязанности женщины“, такое название мы встречаем в его записной книжке 1841 – 1846 гг.
В статье Гоголь пишет об „охлаждении душевном“, овладевшим обществом, о „нравственной усталости“, требующей оживотворения», которое и может произнести женщина. Обращаясь к злоупотреблениям на любой службе в России, Гоголь отмечает, прежде всего, взятки и их причину: “Окажется, что большая часть взяток, несправедливостей по службе и тому подобного, в чем обвиняют наших чиновников и нечиновников всех классов, произошла или от расточительности их жен, или же от пустоты из домашней жизни..." (Гоголь, т. 6, с. 14). Эти слова Гоголя очень близки Толкованию блж. Феофилакта, архиепископа Болгарского, на Первое послание св. апостола Павла к Коринфянам (Толкование, гл. 7, ст. 22 – 23), которое было прочитано Гоголем во втором томе «Христианского чтения» за 1843 год: «Угодить жене и особенно такой, которая любит украшения и требует золота..., это и располагает жалких мужей к несправедливости и душевредным распоряжениям вещами» (Гоголь, т. 6, с. 426). В поэтической форме Гоголь говорит о высоком долге женщины: “Душа жены — хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы: она есть сила, удерживающая его на прямой дороге, и проводник, возвращающий его с кривой дороги на прямую; и наоборот, душа жены может быть его злом и погубить его навеки" (Гоголь, т. 6, с. 14). Говоря о влиянии жены на мужа, Гоголь раскрывает слова Священного Писания: “И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному: сотворим ему помощника, соответственного ему (Быт., гл. 2, ст. 18). Понимание этих слов Гоголем было очень глубоким: он увидел в женщине помощницу в самом главном деле человека — в его стремлении к Богу. Так, в письме «Что такое губернаторша» он писал: "… Если только сколько-нибудь сумеете очертить перед женщиной ее высокое поприще, которого ждет теперь от нее мир, — ее небесное поприще, быть воздвижнецей нас на все прямое, благородное и честное..., то та же самая женщина… подвигнет себя самою на все чистое, подвигнет своего мужа на исполнение честное долга" ( Гоголь, т. 6, с. 101). продолжение
--PAGE_BREAK--
Гоголь даже написал отдельную статьи для книги «Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России». Первоначально Гоголем был сделан набросок «О браке», сохранившийся в его записной книжке 1846 – 1851 годов, который впоследствии и был переделан в статью. В статье Гоголь дает советы о том, как вести хозяйство, как распределить время таким образом, чтобы жена была истинной помощницей мужа. Понятия Гоголя о браке были основаны на Посланиях св. апостола Павла. Совет Гоголя: «Не оставайтесь поутру с вашим мужем; гоните его на должность ‹ …› Чтобы ‹ …› через то встретились бы весело перед обедом» (Гоголь, т. 6, с. 121) восходит к словам св. апостола. Павла из Первого Послания к 1 (Коринфянам: «Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе...» (гл. 7, ст. 5)) и Домострое. В своем наброске он писал о браке как о «строгом монастыре».
Многие свои взгляды на брак Гоголь излагал в письмах к Анне Михайловне Вьельгорской, с которой он познакомился за границей. Сближение его с большой семьей Вьельгорских началось после 1839 года. В письме к ней от 30 марта 1842 года он писал о частном семейном быте, отраженном в Домострое. Для Гоголя устройство домашнего быта во многом совпадало с домостроевским, он словно высказывал свои взгляды на брак.
В своих письмах Гоголь поддерживал ее желание «сделаться русскою», давал ей множество советов. Вообще, Гоголь очень доверял Анне Михайловне и «русские занятия» с нею хотел начать вторым томом «Мертвых душ». В 1847 году Гоголь просил ее собирать для него отзывы о книге «Выбранные места...», а в 1849 году сватался к ней. О сватовстве Гоголя рассказывал в своей книге И. Золотусский. По его словам, в Анне Михайловне Гоголя привлекали разум, спокойствие, чувство меры и «та спокойная способность вникать в предмет и оглядывать его неспешно, которая так редко дается женщинам». На него также произвела впечатление встреча со старым другом Константином Базили, с которым они вместе ездили в Иерусалим, — отношения Базили с супругой были на редкость ровными, такого мог желать себе и Гоголь.
Существует мнение, что Гоголь сделал свое предложение через Веневитиновых — Аполлинарию Михайловну (рожд. графиню Вьельгорскую) и Алексея Владимировича Веневитинова, которые посоветовали ему отказаться от этого предложения. Однако на Пасху 1849 года он все же решился на этот шаг, о чем свидетельствуют слова из его письма к Анне Михайловне, написанного в мае 1849 года: “Мы бы, верно, все стали чрез несколько времени в такие отношенья друг к другу, в каких следует нам быть. Тогда бы и мне и вам оказалось видно и ясно, чем я должен быть относительно вас. Чем-нибудь да должен же я быть относительно вас: Бог не даром сталкивает так чудно людей. Может быть, я должен быть не что другое в отношении вас, как верный пес, обязанный беречь в каком-нибудь углу имущество господина своего" (Гоголь, т. 9, с. 457). Однако сватовство окончилось ничем, и в мае 1849 года Гоголь писал матери: «Слава Богу! Бог Сам пристроивает детей ваших: ни я не женился, ни сестры мои не вступили в брак, стало быть, меньше забот и хлопот. И в этом великая милость Божья» (Гоголь, т. 9, с.457 – 458).
Однако в статье «Женщина в свете» автор не ограничивает возможности женщины изменить людей семейным кругом, он пишет о ее влиянии на светское общество. Он отмечает черты, с которыми, по его мнению, «все возможно»: красоту, неоклеветанное имя и власть чистоты душевной. Гоголь писал о красоте женщины как о тайне, о силе, поражающей всех равно. «Красота — одно из имен Божиих», — писал кто-то из святых. Позднее в русской литературе началось много споров о красоте, через несколько десятилетий один из героев Достоевского скажет: “Красота спасет мир", однако Гоголь, возможно, единственный в то время стал писать о высшей красоте как о проявлении Божественного в человеке. «Но вы имеете еще высшую красоту, чистую прелесть какой-то особенной, одной вам свойственной невинности, которую я не умею определить словом, но в которой так и светится всем ваша голубиная душа» (Гоголь, т. 6, с. 16). В этой статье нашли особенно яркое отражение слова Гоголя из «Авторской исповеди» о том, что «венцом всех эстетических наслаждений» в нем «осталось свойство восхищаться красотой души человека» (Гоголь, т. 6, с. 224). Красота для Гоголя неразрывно связана с христианской добродетелью — чистотой душевной, а все письма представляют собой призыв к милосердию и любви, обращенный именно к женщине. Он изображает свет как больницу, в которой люди «и болеют, и страждут, и нуждаются, и без слов вопиют о помощи, — и, увы, даже не знают, как попросить о ней» (Гоголь, т. 6, с. 15).
Эти слова перекликаются с другой статьей «Что такое губернаторша». В ней Гоголь пишет: «Друг мой, вспомните вновь мои слова, в справедливости которых, говорите, что сами убедились: глядеть на весь город, как лекарь глядит на лазарет» (Гоголь, т. 6, с. 93). Вся статья «Что такое губернаторша» тесно связана с письмом к А. О. Смирновой, чей муж, И. М. Смирнов, в 1845 – 1851 годах был калужским губернатором. В письме от 28 июля 1845 г., написанном Гоголем из Карлсбада, он обращает ее влияние на возможность влияния губернаторши на общество: «Ваше влияние — на жен чиновников вообще, по мере прикосновения их с жизнью городскою и домашнею и по влиянию их на мужей своих, существеннейшему и сильнейшему, чем все другие власти. Губернаторша как бы то ни было первое лицо в городе. Благодаря нынешнему направлению обезьянства, с вас будут брать и заимствовать все до последней безделицы» (Гоголь, т. 3, с. 317). Это утверждение находит отражение и в статье — «Вы первое лицо в городе, с вас будут перенимать все до последней безделушки, благодаря обезьянству моды и вообще нашему русскому обезьянству» (Гоголь, т. 6, с. 93). Гоголь пишет о вреде роскоши и страсти к новым платьям: “Гоните роскошь Не пропускайте ни одного собрания и бала приезжайте именно затем, чтобы показаться в одном и том же платье..." (Гоголь, т. 6, с. 93). Об этом он писал и в своем письме к Смирновой: «Смотрите, чтобы вы всегда были одеты просто, чтобы у вас как можно было поменьше платья» (Гоголь, т. 9, с. 317).
В обоих письмах он советует получше узнать людей города. В письме, адресованном Смирновой, «Что такое губернаторша», Гоголь просил не отвращаться ни от каких людей: “Не пугайтесь же и вы мерзостей и особенно не отвращайтесь от тех людей, которые вам кажутся почему-либо мерзки" (Гоголь, т. 6, с. 103).
О том, насколько внутреннюю душевную красоту Гоголь ценил более внешних качеств, говорят слова из его письма к Анне Михайловне Вьельгорской от 29 октября 1848 года: “Вы бываете хороши только тогда, когда в лице вашем проявляется благородное движенье; видно, черты лица вашего затем уже устроены, чтобы выражать благородство душевное..." (Гоголь, т. 9, с. 440). Эти слова отрицают понятие о красоте, увиденное им в «Толковании на св. Матфея Евангелиста — „св. Иоанна Златоуста: “Для того-то тотчас и истлевает тело, чтобы ты мог видеть в наготе красоту души… Не в теле красота, но красота тела зависит от того образования и цвета, который отпечатлевает душа в существе его...».
Такое понимание роли женщины в обществе пришло к Гоголю не сразу. Женские образы ранних его произведений («Вий», «Тарас Бульба») несут в себе лишь соблазн и гибель. Так, прекрасная панночка убивала всех, очарованных ею, а красота полячки приводит к измене казака Андрия. Образ Улиньки в «Мертвых душах» уже несет в себе те черты, которые нашли яркое отражение в «Выбранных местах...». Случайная встреча с нею Чичикова на пути к Собакевичу, описанная в пятой главе первого тома «Мертвых душ» несколько пробуждает героя от его духовного сна, вызывая в нем «чувство, непохожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь» (Гоголь, т. 5, с. 86 – 87). Во втором томе поэмы Гоголь так характеризует ее: "… Добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с ней, как никогда в жизни своей ни с кем, и, — странный обман! — с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее..." (Гоголь, т. 5, с. 245). Эти слова напоминают нам ту «небесную родную сестру», о которой говорил Гоголь в статье «Женщина в свете». Отзыв Гоголя о Вьельгорской в письме к ней от 29 октября 1848 года «Вы бываете хороши только тогда, когда в лице вашем проявляется благородное движение» можно сравнить с деталью портрета Улиньки («Когда она говорила, у ней, казалось, все стремилось вслед за мыслью» (Гоголь, т. 5, с. 245).
Впечатление, произведенное ею на Тентетникова, имело и духовный смысл: «Одно обстоятельство чуть было, однако, же, не разбудило Тентетникова и чуть было не произвело переворота в его характере» (т. 5, с. 224). Однако Улинька — еще не совершенство. Наиболее полно ее характер раскрывается во второй главе второго тома поэмы. Говоря с отцом, она быстро впадает в «благородный гнев», легко называет его друга Вишнепокромова «пустым и низким человеком», на что неожиданно отвечает ей Чичиков: “По христианству именно таких мы должны любить" (Гоголь, т. 5, с. 261). Звучит неслучайно в этой главе, в ее присутствии смешная и грустная история, рассказанная Чичиковым, и как будто к ней обращен скрытый смысл сказанных им слов: «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий любит». Подобно тому, что говорится в диалоге, описанном в поэме, в письме «Что такое губернаторша» Гоголь пишет Смирновой: «Не отвращайтесь от тех людей, которые вам кажутся почему-либо мерзки» (Гоголь, т. 6, с. 10З). И следующая фраза письма несколько перекликается с теми «черненькими и беленькими», о которых говорил Чичиков: «Уверяю вас, что придет время, когда многие у нас на Руси „из чистеньких“ горько заплачут, закрыв руками лицо свое, именно оттого, что считали себя слишком чистыми, что хвалились чистотой своей и всякими возвышенными стремлениями куда-то, считая себя чрез это лучшими других» (Гоголь, т. 6, с. 104).
Возможно, говоря о разочаровании таких людей в себе и слезах покаяния, автор и указал здесь путь к очищению и совершенству для таких натур, как Улинька, в которых есть стремление к правде, однако нет еще сострадания к погибающим душам, которого искал Гоголь в своих современницах. И лишь в «Выбранных местах…» Гоголь пишет о женщине как о христианке. Отвечая на письмо той, которая считала себя недостойной наслаждаться счастьем, когда вокруг так много страданий и бед («Женщина в свете»), он называет ее беспокойство о людях небесным, тоску о них — ангельской, а ту женщину, чьи хотя бы голос и облик смогут повести и исправлению нравов страждущих людей — их небесною родною сестрой.
§ 2. О «Значении болезней»
В 1846 году Гоголь написал статью «Значение болезней». В ней много автобиографического. В начала 1840-х годов Гоголь постоянно болел, о чем неоднократно писал в письмах к разным лицам. 20 февраля 1046 года Гоголь писал П. А. Плетневу из Рима: «Тяжки, тяжки мне были последние времена, и весь минувший год так был тяжел, что и дивлюсь теперь, как вынес его. Болезненные состояния до такой степени (в конце прошлого года и даже в начале нынешнего) были невыносимы, что повеситься или утопиться казалось как бы похожим на какое-то лекарство и облегчение. А между тем Бог так был милостив ко мне в это время, как никогда дотоле» (Гоголь, т. 9, с. 324 – 325). Слова этого письма перекликаются с началом статьи: «Часто бывает так тяжело, так тяжело, такая страшная усталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знает чему, когда наконец оканчивается день и доберешься до постели ‹…›. Но потом, когда оглянешься на самого себя и посмотришь глубже себе внутрь — ничего уже не издает душа, кроме одних слез и благодарения. О! Как нужны нам недуги» (Гоголь, т. 6, с. 18).
Слабость и недостаток сил Гоголь чувствовал еще в начале 1840-х годов. Об этом он писал матери 25 июня 1840 года из Вены, где пытался лечиться: «Я приехал в Вену довольно благополучно назад тому неделю. ‹…› Хочется попробовать новоткрытых вод, которые всем помогают, а главное, говорят, дают свежесть сил, которых у меня уже с давних пор нет». В письме к М. П. Балабиной, написанном в феврале 1842 года из Москвы Гоголь так описывал свое болезненное состояние: «Болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мною не было; но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужаснув болезнь мою в Вене, а особенно когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетающий в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворялось в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки; наконец, совершенно сомнамбулическое состояние». Один из таких припадков, случившийся в Италии за день до похорон знакомого Гоголю молодого русского архитектора, умершего в Риме от лихорадки, описывал в своих воспоминаниях П. В. Анненков: «Едва только заметили мы друг друга, как Гоголь, ускорив шаги и раздвинув руки, спустился ко мне на площадку и начал с видом и выражением совершеннейшего отчаяния: “Спасите меня, рады Бога; я не знаю, что со мною делается… Я умираю… Я едва не умер от нервического удара нынче ночью… Увезите меня куда-нибудь, да поскорее, чтоб не было поздно… ». Автор воспоминаний отвез Гоголя в Альбано, где он стал покоен. продолжение
--PAGE_BREAK--
Несмотря на лечение за границей, болезненное состояние не оставляло Гоголя. В мае 1845 года Гоголь просил графа А. П. Толстого отслужить молебен в Париже о его выздоровлении: «Прошу нас просить нашего доброго священника в Париже отправить молебен о моем выздоровлении. Отправьте также молебен о вашем выздоровлении». Трудно точно сказать, в чем состояла тогда болезнь Гоголя. Он чувствовал слабость, «обмирания», «нервические припадки». Зиму 1840 — 1841 годов Гоголь проводил в Риме, где жил на via Sistina на одной квартире с В. И. Пановым, который был для него по воспоминаниям Ф. И. Буслаева, и радушным хозяином, и заботливой нянькой, и, в случае необходимости, секретарем. В. И. Панов с редкой чуткостью понимал состояние Гоголя, о котором писал С. Т. Аксакову: «Его физическое состояние действует, конечно, на силы душевные; поэтому он им чрезвычайно дорожит, и поэтому он ужасно мнителен. Все эти причины, действуя совокупно, приводят иногда его в такое состояние, в котором он истинно несчастнейший человек, и эти тяжкие минуты, в которые вы его видели, мне кажется, были здесь с ним чаще, продолжительнее и сильнее, чем в России». Без сомнения, болезнь Гоголя отражалась на его душевном состоянии, одно было связано с другим. В частности, возможность или невозможность творить сильно влияла на здоровье писателя. Так, в статье «Исторический живописец Ивано»в” Гоголь писал о себе: “Когда, послушавшись совета одного неразумного человека, вздумал было заставить себя насильно написать кое-какие статейки для журнала, это было мне в такой степени трудно, что ныла моя голова, болели все чувства, я марал и раздирал страницы, и после двух, трех месяцев таковой пытки так расстроил здоровье, которое и без того было плохо, что слег в постель…" (Гоголь, т. 6, с. 115). В продолжение этого времени он чувствовал зависимость от своего физического состояния, к нему приходили мысли о смерти: «Но, слыша ежеминутно, что жизнь моя на волоске, что недуг может остановить вдруг тот труд мой...» (Гоголь, т. 6, с. 18).
Однако Гоголь пытался отыскать смысл в своей болезни. О себе он писал в статье «Значение болезней»: «Самое здоровье, которое беспрестанно подталкивает русского человека на какие-то прыжки и желанье порисоваться своими качествами перед другими, заставило бы меня наделать уже тысячу глупостей». Отыскать этот смысл посланных Богом страданий он желал и своему другу Н. И. Языкову в письме от 15 февраля 1844 года: «Спрашивает ли кто-нибудь из нас, что значат сии случающиеся препятствия и несчастья, для чего они случаются? Часто мы должны бы просить не об отвращении от нас несчастий, но о прозрении, о проразумении тайного их смысла и о просветлении очей наших» (Гоголь, т. 9, с. 223). Гоголю помогали в уразумении смысла его скорбей и болезней творения святых отцов Православной Церкви, которые он читал и переписывал. В его выписках, найденных после смерти, мы находим слова св. Иоанна Златоуста: «Тленное дано нам тело не удя того, чтобы мы страданиями его увлекались к нечестию, напротив, для того, чтобы мы пользовались им ко благочестию. Эта тленность, эта смертность тела послужит для нас, если мы только поведем себя внимательно, источником славы и сообщит нам в оный день великое дерзновение, впрочем, не только в оный день, но и в настоящей жизни», и еще: «Бедствия посылаются за грех человеку» (Гоголь, т. 8, с. 553).
Несмотря на все страдания, в письмах Гоголя этого периода звучит глубокая преданность воле Божией. В 1846 году Гоголь писал графу А. П. Толстому: «Я худею, вяну и слабею и с тем вместе слышу, что есть что-то во мне, которое по одному мановению высшей воли выбросит из меня недуги все вдруг, хотя бы и смерть летала надо мной. Да будет же во всем святая воля над нами Создавшего нас, да обратится в нас все на вечную хвалу Ему: в болезни, и недуги, и все существованье наше, да обратится в неумолкаемую песнь Ему!» Гоголь увидел благодаря своей, болезни возможности дальнейшего совершенствования: «Не будь этих недугов, я бы задумал, что стал уже таким, каким следует мне быть» (Гоголь, т. 6, с 10).
Ю. Барабаш в книге «Гоголь. Загадка «Прощальной повести»» указывает и на другую причину, побуждавшую Гоголя с благодарностью переносить болезни — «для Гоголя значение болезней ‹…› заключается еще и в том, что перенесенные страдания и наступающее вслед за ними духовное просветление становятся мощным творческим импульсом». Гоголь писал в статье о том, что «ныне, в мои свежие минуты, которые дает мне милость небесная и среди самых страданий, иногда приходят ко мне мысли, несравненно лучшие прежних...».
Все это давало Гоголю возможность видеть в своих болезнях милость Божию и за все благодарить Творца. Поэтому в конце статьи это настроение и вылилось в радостные строки: «Слыша все это смиряюсь я всякую минуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь».
§.3. «Исторический живописец Иванов»
Двадцать третья глава «Выбранных мест из переписки с друзьями» посвящена художнику Александру Андреевичу Иванову. В основе этой статьи лежат два письма: первое — письмо к А. А. Иванову от 9 января 1845 года, написанное из Франкфурта, второе — к графу Матвею Юрьевичу Виельгорскому, вице-президенту Общества поощрения художников, в котором автор просил о назначении содержания художнику. Гоголь сразу напечатал его в книге, потому что, как он объяснял в письме к графу М. Ю. Виельгорскому в июле 1847 года, «у нас по тех пор никакие хлопоты не возымеют надлежащего действия, пока общий крик и общий голос не станут за того человека, о котором хлопочут» (Гоголь, т. 9, с. 394).
Письмо Гоголя самому художнику (от 9 января 1845 года) еще в то время, когда картина не была закончена, тоже связано с недостатком денег. «А насчет ваших смущений по поводу денежных недостатков скажу вам только то, что у меня никогда не было денег в то время, когда я об них думал». Далее он пишет о картине так, что есть основания считать это письмо основанием целой статьи из «Выбранных мест». Гоголь написал об Иванове так, что в «Выбранных местах» отразился своеобразный «идеал художника», каким представлял его себе сам автор. Художник в понимании Гоголя — аскет, отдавший всего себя своему труду «как монах монастырю», который «даже давно уже умер для всего в мире, кроме своей работы и „позабыл даже, существует ли на свете какое-нибудь наслаждение, кроме работы“ (Гоголь, т. 6, с. 111).
Такой образ встречается еще в сравнительно ранней повести „Портрет“ (1842). Гоголь писал о мастере, надолго уехавшем для своей работы в Рим: „Там, как отшельник, погрузился он в труд и в не развлекаемые ничем занятия“, „всем пренебрегал он, все отдал искусству“ (Гоголь, т. 3, с. 87). А во время написания „Выбранных мест“ Гоголь, скорее всего, сам обладал уже теми чертами, которые отличают истинного художника-творца, так как в процессе работы над „Мертвыми душами“ Гоголь осознал, насколько тесно связано создание произведения с духовным совершенствованием автора. Собственный путь духовного развития, пройденный Гоголем, дал ему возможность понять другого художника — А. А. Иванова, которому посвящена статья. Иванов писал картину в течение восьми лет, и Гоголь объясняет причину медленности работы, поскольку и „капля времени у художника не пропала даром“.
Гоголь пишет: „С производством этой картины связалось собственное душевное дело художника, — явленье слишком редкое в мире, явленье, в котором вовсе не участвует произвол человека, по воле Того, Кто повыше человека“. Подобное было и с писателем, о чем он писал в письме к П. А. Плетневу в октябре 1843 года. „Сочиненья мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого“. А также, даме, в этой же статье: „Мои сочиненья тоже связались чудным образом с моей душой моим внутренним воспитанием. В продолжение более шести лет я ничего не мог работать для света“ (Гоголь, т. 6, с. 114). Так, в 1845 году он писал А. И. Иванову: „Работа ваша соединена с вашим душевным делом“. Как о „душевном деле“ Гоголь говорил в „Авторской исповеди“ о книге „Выбранные места...“.
Часть статьи Гоголь посвятил непосредственно предмету картины. Картина „Явление Мессии“ изображает первое явление Христа народу во времена крещения Иоанном в Иордане. Он описал всю группу лиц, помещенную на картине, и назвал главной ее задачей ход обращения человека ко Христу. Глубокое проникновение в замысел художника было связано с тем, что Гоголь ставил и себе подобную задачу. Поэму „Мертвые души“ он предполагал закончить обращением на путь христианской жизни Чичикова и других героев, то есть вся поэма должна была бы изображать постепенное обращение человека к Богу. Автор пишет о тех трудах и подвигах, которые нес художник во время своей работы: „Иванов молил Бога о ниспослании ему такого полного обращения, лил слезы в тишине, прося у Него же сил исполнить Им же внушенную мысль;‹...› просил у Бога, чтобы огнем благодати испепелил в нем ту холодную черствость, которую теперь страждут многие наилучшие и наидобрейшие люди, и вдохновил бы его так изобразить это обращение, чтобы умилился и нехристианин, взглянувши на его картину“ (Гоголь, т. 6, c. 113).
В статье выражена и главная мысль, объясняющая многое в последнем периоде творчества Гоголя: »… пока в самом художнике не произошло истинное обращение к Христу, не изобразить ему того на полотне” (Гоголь, т. 6, с. 113). Об этом он писал в своем письме Иванову от 9 января 1845 года: «Пока с вами или, лучше в вас самих не произойдет того внутреннего события, какое силитесь вы изобразить на вашей картине в лице подвигнутых и обращенных словом Иоанна Крестителя, поверьте, что до тех пор не будет кончена ваша картина». Гоголь пишет о том, что невозможно было Иванову отозваться от такого труда, который «по воле Бога, обратился в его душевное дело» и, далее рассказывает о своей болезни, случившейся по причине того, что пытался заставить себя написать статьи для журнала.
Объясняя положение художника, нуждавшегося в помощи в то время, когда он, обращаясь к Богу и живя в Боге, творил свое произведение, изображая лишь то, что стало в его душе плодом долгих молитв и трудов, Гоголь указывает на невозможность объяснить это переходное душевное состояние людям. «Не думайте, чтобы легко было изъясниться с людьми во время переходного состояния душевного, когда по воле Бога начнется переработка в собственной природе человека. Я это знаю, и отчасти даже испытал сам». Автор сумел так изобразить то, что творилось в душе Иванова потому, что сам он прошел этот путь во время работы над «Мертвыми душами», о чем он и написал в статье.
Все письмо содержит горячую просьбу об оказании денежной помощи художнику, автор пишет о той пользе для русского общества, с которой Иванов может употребить данную ему сумму, хотя бы она и составляла миллион, однако конец письма достаточно неожиданный: «Не давайте ему большого содержания: дайте ему бедное и нищенское даже, и не соблазняйте его соблазнами света. Есть люди, которые должны век остаться нищими. Нищенство есть блаженство, которого еще не раскусил свет. Но кого Бог удостоил отведать его сладость, и кто уже возлюбил истинно свою нищенскую сумку, тот не продает ее ни за какие сокровища мира». Здесь Гоголь, говоря о нищете, или нестяжании, одном из монашеских обетов, еще раз указывает на высоту подвига Иванова, оставившего мысль «не только об удовольствиях и пирушках, но даже мысль завестись когда-нибудь женою и семейством, или каким-нибудь хозяйством», трудившегося день и ночь, непрестанно молясь. В глазах Гоголя труд художника и делание монаха очень близки между собой. Так, в письме А. А. Иванову в 1851 году Гоголь писал: «Все, что ни есть в мире, так ниже того, что творится в уединенной келье художника, что я сам не гляжу ни на что, и мир кажется вовсе не для меня» (Гоголь, т. 9, с. 507 – 508).
То нищенство, о котором писал Гоголь в статье, было ему самому хорошо знакомо. В письме к сестре Елизавете от 14 июля 1851 года он пишет: «Говорю тебе, что если я умру, то не на что будет, может быть, похоронить меня, вот какого рода мои обстоятельства. Денежные обстоятельства мои плохи. Видно, Богу угодно, чтобы мы оставались в бедности». Последние годы жизни Гоголь провел в доме графа А. П. Толстого, не имея собственных средств к существованию. Но он видел смысл бедности средств в большей свободе духа, не привязанного ни к каким земным вещам. Так, в письме к В. И. Быкову (от 14 июля 1851), жениху его сестры, он советует: «Ради Бога, не оставляйте такой жизни никогда, но, напротив, полюбите более, чем когда-либо прежде, бедность и поведите жену свою таким образом с первых же дней замужества» (Гоголь, т. 9, с. 500). В письме от того же числа к сестре Елизавете он снова пишет о бедности: «Полная бедность гораздо лучше средственного состояния ‹...›. Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат. Истину говорю тебе, и чем далее живу, тем более ее чувствую. Недаром Бог не хочет, чтобы иные люди были богаты: трудно богатому спастись» (Гоголь, т. 9, с. 502), заставляя вспомнить слова Христа «Аминь глаголю вам, яко неудобь богатый внидет в Царствие Небесное» (Мф. 19, ст. 23).
§.4. «О России»
Несколько статей и писем книги Гоголя «Выбранные места...» («Нужно любить Россию», «Нужно проездиться по России», «Страхи и ужасы России», «Близорукому приятелю», «Занимающему важное место») посвящены проблеме России, места ее среди других народов и назначения русского человека. О том, насколько важна была для Гоголя эта тема, насколько глубоко он интересовался ею, говорит сам замысел «Мертвых душ», о котором Гоголь писал в «Авторской исповеди» — «не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши» (Гоголь, т. 6, с. 21 23), а также многочисленные записи о крестьянском быте, заметки о жизни и обычаях русских, выписанные из разных источников, сохранившихся в черновиках и записных книжках писателя. продолжение
--PAGE_BREAK--
Письмо «Нужно любить Россию» адресовано графу А. П. Толстому. В нем Гоголь изображает любовь к России как определенную ступень к любви к ближним и к Богу «Но как полюбить братьев, как полюбить людей? (..) Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия» (Гоголь, т.6, с. 84). В письме многие мысли находят опору в Священном Писании. Так, слова Гоголя: «Один Христос принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу» (Гоголь, т. 6, c. 84) можно соотнести со словами Первого Соборного Послания Св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова «Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо не любят брата своего, егоже виде, Бога, егоже не виде, како может любить» (гл. 4, cт. 20). Более подробное толкование того, как, любя Россию, можно обрести любовь к Богу, мы находим в гоголевской выписке из частного письма протоиерея Сабинина «О почитании святых» — «Еще более относится это к святым нашим собратьям, совершеннейшим, нежели мы, которые наша Православная Церковь признает к тому же нашими посредниками между Богом и нами» (Гоголь, т. 8, с. 556).
Это письмо не было пропущено цензурой. Гоголь понимал, почему оно могло быть запрещено, так как 22 февраля 1847 года он писал А. О. Смирновой: «Знаю только то, что цензор был, кажется, в руках людей так называемого европейского взгляда, одолеваемых духом всякого рода преобразований, которым было неприятно появление моей книги» (т. 9, с. 368). Автор хорошо понимал вред, исходящий от европейского взгляда на Россию. В письме «Близорукому приятелю» он прямо обличает суждения о России, основанные только на знании европейских законов развития истории и государства: «Мысли твои о финансах основаны на чтенье иностранных книг да на английских журналах, а потому суть мертвые мысли» (Гоголь, т. 6, с. 127). «Россия не Франция; элементы французские не русские». В письме «Страхи и ужасы России», обращенном к Л. К. Виельгорской, он также пишет о том, что русским незачем во всем подражать Европе. «В Европе заваривается теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед ними будет ничтожная вещь те страхи, которые вам видятся теперь в России. В России еще брезжит свет, есть еще пути и дороги к спасению...». Критика западных принципов и нововведений присутствует и в произведениях Гоголя. Так, страсть к приобретению денег он высмеивает в образе немца Шиллера из «Невского проспекта» — «Он положил себе в течение десяти лет составить капитал ‹...› и уже это было так верно и неотразимо, как судьба...» (Гоголь, т. 3, с. 34). Система европейского делопроизводства сатирически изображена во втором томе «Мертвых душ» — Гоголь показал хозяйство полковника Кошкорева, состоящее из множества контор и комитетов, контролирующих один другого, а на деле не выполняющих ничего. Однако Гоголь не считал необходимым отвергать все европейские достижения и отвернуться от всего, что происходит в мире. Он писал в «Авторской исповеди»: «Не менее странно также из того, что я выставил ярко на вид наши русские элементы, делать вывод, будто я отвергаю потребность просвещения европейского и считаю ненужным для русского знать весь трудный путь совершенствования человеческого. И прежде и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы» (Гоголь, т. 6, с. 207). Гоголь очень высоко ставил значение, прежде всего, своей родины: «И прежде и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень глубоко знать свою русскую природу и что только с помощью этого знанья можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы, которая сама не говорит».
Глубокий интерес к России, к ее прошлому и настоящему, никогда не оставлял Гоголя. Его записные книжки содержат сведения о русских национальных праздниках, как христианских, так и языческих, об обычаях крестьян, занятых земельными работами и многое другое. В период работы над вторым томом поэмы Гоголь задумал книгу о русской географии. О своем желании написать такую книгу он писал в неотправленном официальном письме к графу Л. А. Перовскому, или князю П. А. Ширинскому-Шахматову или графу А. Ф. Орлову в июле 1850 года: «Если бы доставлена была мне возможность в продолжении трех лет сделать три летние поездки во внутренность России ‹...›. Я мог бы окончить тогда ту необходимую и нужную у нас книгу ‹...›. Нам нужно живое, а не мертвое изображение России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России...» (Гоголь, т. 9, c. 485 – 486). Главной темой его поэмы стало познание России, а также природы русского человека, как он писал в «Авторской исповеди»: «Мне хотелось в сочинении моем выставить преимущественно те высшие свойства русской природы, которые еще не всеми ценятся справедливо, и преимущественно те низкие, которые еще не достаточно всеми осмеяны и поражены».
Сам сюжет «Мертвых душ», как говорил Пушкин, способствовал тому, чтобы «изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров». В письме к графу А. П. Толстому «Нужно проездиться по России» Гоголь также говорит о необходимости знания того, что происходит в ней: «Нужно самому узнавать, нужно проездиться по России ‹...›. Таким же образом, как русский путешественник, приезжая в каждый значительный европейский город, спешит увидеть все его древности и достопримечательности, таким же точно образом и еще с большим любопытством приехавший в первый уездный или губернский город старается узнать его достопримечательности». В «Предисловии» к «Мертвым душам» и «Четырех письмах по поводу «Мертвых душ»» Гоголь даже выражал надежду, что кто-нибудь сообщит ему конкретные факты о том, что происходит сейчас в России («По поводу „Мертвых душ“ могла бы написаться всей толпой читателей другая книга, несравненно любопытнейшая „Мертвых душ“, которая могла бы научить не только меня, но и самих читателей, потому что — нечего таить греха — все мы очень плохо знаем Россию» (Гоголь, т. 6, с. 72). Хорошее знание того, что происходит в современной России, казалось необходимым Гоголю для одной важной цели, о которой он писал в «Авторской исповеди»: «Нам должен всякий такой человек, который бы, при некотором познанье души и сердце и при некотором знанье вообще проникнут был желанием истинным мирить» (Гоголь, т. 6, с. 229). То же самое он советует в своем письме к графу А. П. Толстому: «Во-первых, будучи приятны в разговоре, нравясь каждому, вы можете, как посторонний и свежий человек, стать третьим, примиряющим лицом. Знаете ли, как это важно, как это теперь нужно России и какой в этом высокий подвиг! Спаситель оценил его едва ли не выше всех других! Он прямо называет миротворцев сынами Божьими ‹...›. Везде поприще примирителю».
Одна из особенностей «Выбранных мест...» заключается в том, что Гоголь советует друзьям именно то, что было важно для него самого, что было глубоко пережито им. О том, насколько тесно творчество Гоголя было связано с его личной перепиской, говорит следующее: два места из отрывков письма, относящегося к «Четырем письмам по поводу «Мертвых душ»» Гоголь повторяет в письме к графине А. М. Вьельгорской от 29 октября 1948 года: «Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений сказали: „Он знает, точно, русского человека. Не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувствовал наше достоинство. “ Хотелось бы также заговорить о том, о чем еще со дня младенчества любила задумываться моя душа, о чем неясные звуки и намеки были уже рассеяны в самых первоначальных моих сочинениях» (Гоголь, т. 9, с. 440). О своих занятиях историей Гоголь писал в незаконченном отрывке, представляющем собой, возможно, письмо к «Четырем письмам по поводу «Мертвых душ»»: «Читаю все вышедшее без меня по части русской истории, все, где является русский быт и русская жизнь. Перечту сызнова всю русскую историю в ее источниках и летописях. Поверю историей и статистикой и древнего и нынешнего времени свои познания о русском человеке, и тогда примусь за труд свой».
Так, основной мотив «Мертвых душ» — дорога, по которой путешествует Чичиков, перекликается с главной идеей письма «Нужно проездиться по России». Однако познание Гоголем России не ограничивалось внешними фактами — «Чтобы определить себе русскую природу, следует узнать получше природу человека вообще и душу человека вообще, без этого не станешь на ту точку воззренья, с которой видятся ясно недостатки и достоинства всякого народа» — писал он в «Авторской исповеди». Это стремленье к познанию человеческой души привело Гоголя к Богу "… Почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе к душе человека...".
С этого времени главной его целью стало стремление стать истинным христианином, о чем он писал в «Авторской исповеди»: «Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова. Таким образом, любовь к России была неразрывно связана для Гоголя с любовью к Православию.
Возможность принадлежать к Русской Православной Церкви благодаря уже тому, что он родился в России, Гоголь осознавал как небесный дар: „Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский,“ — писал он в письме „Нужно любить Россию“. В письмах Гоголя особенно подробно раскрывается понимание им русской души. Так, в письме к графине А. М. Виельгорской от 30 марта 1849 года он писал: „Что такое сделаться русским на самом деле?“ (..) Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово Евангельское, возводящее к совершенству человека. Семена Небесного Сеятеля с равной щедростью были разбросаны повсюду. ‹...› Добрая почва — русская восприимчивая природа» (Гоголь, т. 9, с. 446 – 447). В этом же письме он советует графине А. М. Виельгорской изучить церковно-славянский язык, чтобы читать на нем Евангелие и Послания Апостолов, а также обратиться к древним рукописям и Домосторою, отображающим ту жизнь, которою жили наши предки несколько веков назад.
Подтверждением тому, насколько любовь к России была связана для Гоголя с любовью к Православию, является статья «Светлое Воскресенье», написанная специально для книги. В этой статье, начинающейся словами: «В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресения…», Гоголь, хотя и критикует многие нравы, распространившиеся в 19 веке, однако утверждает, что нигде так не празднуется праздник Пасхи, как на русской земле «Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом».
«Разнесется звонкими струями поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшие — и праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов» (Гоголь, т. 6, с. 192). Очень близки тому, что Гоголь писал о русских А. М. Виельгорской последующие слова письма «Светлое Воскресенье», объясняющие, почему именно у русских прежде, чем у других народов воспразднуется Светлое Воскресение: «Есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа, — доказательство тому уже то, что без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала сама собой Его слово, что есть уже начала братства Христова в самой нашей славянской природе».
Имея глубокую любовь к России, Гоголь искренне хотел служить ей. Желание послужить Родине родилось у него давно. Так, еще в 1827 году Гоголь писал из Нежина своему дяде П. П. Косяровскому: «Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу». О том, что, желая принести пользу государству, надо быть готовым служить России на любом поприще, Гоголь писал графу А. П. Толстому в письме «Нужно любить Россию»: «Нет, если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей; не в губернаторы, но в капитаны-исправники пойдете, — последнее место, какое ни отыщется в ней, возьмете, предпочитая одну крупицу деятельности на нем всей вашей нынешней бездеятельности и праздной жизни». Такая готовность была и у Гоголя. В юности, как он писал в «Авторской исповеди», он думал о государственной службе. И 10 апреля 1830 года Гоголь поступил на службу в Департамент Уделов, в июне 1830 года был утвержден в чине коллежского регистратора, а 10 июля был помещен помощником столоначальника. В 1831 году Гоголь, по его собственному желанию, был определен в Патриотический Институт старшим учителем истории, состоя в чине титулярного советника.
Позднее он стал относится к писательству как к определенного рода служению. Так, в «Авторской исповеди» он писал о работе над «Мертвыми душами»: «Но как только я почувствовал, что на поприще писателя могу сослужить также службу государственную, я бросил все: и прежние свои должности, и Петербург, и общества близких душе моей людей, и самую Россию, затем чтобы ‹...› произвести таким образом свое творенье, чтобы доказало оно, что я был также гражданин земли своей и хотел служить ей». Письмо, обращенное к графу А. П. Толстому, «Занимающему важное место» тесно связано с темой служения Родине. В нем Гоголь пишет о должности генерал-губернатора. Отдельные места этого письма совпадают с записью «Дела, предстоящие губернатору», сделанной Гоголем со слов графа А. П. Толстого в записной книжке 1841 – 1844 годов. В одном из писем к нему Гоголь писал: «Я Вас очень благодарю, что Вы объяснили должность генерал-губернатора: „Я только с Ваших слов узнал, чем она истинно может быть важна и нужна России“.
А в письме „Занимающему важное место“ писатель советует не отказываться ни от какой должности: „Для того, кто не христианин, все стало теперь трудно: для того же, кто внес Христа во все дела и во все действия своей жизни, — все легко“. Гоголь указывает путь, следуя которому, можно по-настоящему послужить России. Этот путь — воцерковление общественной и государственной деятельности: „Если бы завелось так, как и быть должно, чтобы во всех делах запутанных, казусных, темных, словом, — во всех тех делах, где угрожает проволочка по инстанциям, мирила человека с человеком Церковь, а не гражданский закон“. Гоголь советовал также возродить Советный суд как истинно христианский способ решения дела, называя его Божеским судом. Участие Церкви во всех важнейших делах государства Гоголь считал совершенно необходимым и возможным, и писал графу А. П. Толстому о том, как можно это сделать: „Также, как на водворенье обычаев, может подействовать генерал-губернатор на законное водворенье Церкви в нынешнюю жизнь русского человека: во-первых, примером собственной жизни“. продолжение
--PAGE_BREAK--
Все, сказанное в статьях и письмах, Гоголь относил к самому себе. Все его творчество вырастало из духа его христианской жизни. Будучи с детства верующим, Гоголь постоянно посещал церковь, по поводу своих сочинений он советовался со своим духовником о. Матфеем Константиновским. Примером этому может служить его переписка с о. Матфеем по поводу книги «Выбранные места..», особенно — статьи «О театре». Само свое творчество Гоголь воспринимал как служение. В статье «О лиризме наших поэтов» он указывает два предмета, вызывающие этот «библейский лиризм»: Россия и любовь к царю.
§ 5. «О поэзии»
Несколько статей-писем книги Гоголь посвятил поэзии, русской литературе. Это — статьи «О лиризме наших поэтов», «Предметы для лирического поэта в нынешнее время», «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность?» Но всем им предшествует короткая статья «О том, что такое слово», в которой Гоголь пишет о необходимости бережного отношения со словом, выражает здесь Евангельское понимание его. В Евангелии Христос сказал: «Глаголю же вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадут о нем слово в день судный» (Мф. 12, 36). Гоголь применяет эти слова по отношению к писателю и в предостережении пишет: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений ‹...›, словом — в те поры, когда не пришла еще стройность его собственная душа...» (Гоголь, т. 6, с. 20 — 21). И, далее: «Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!». Последняя фраза — точная цитата из Послания к Ефессянам Св. ап. Павла (Еф., 4, 29).
Гоголь в статье говорит о высоком назначении писателя и поэта, о высокой ответственности его пред Богом и перед людьми, потому что его дело связано со словом: «Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово...».
В статье писатель рассуждает о том, какой строгий суд ожидает писателя за сказанные им слова: «Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своем поприще». Таким судом судил себя и сам Гоголь. Подтверждение тому — уничтоженный второй том «Мертвых душ», резкая оценка собственного творчества — «не мое дело поучать проповедью. Искусство и без того уже поученье». Такое же серьезное и глубокое отношение к литературе мы встречаем в его письмах.
Письмо «О лиризме наших поэтов» обращено к В. А. Жуковскому. В нем автор отмечает высокий лиризм, присущий русским поэтам: «В лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно — что-то близкое к библейскому, — то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости». Далее он раскрывает особенности этого лиризма: «Этот лиризм уже ни к чему не может возноситься, как только к одному, верховному источнику своему — Богу. Он суров, он пуглив, он не любит многословия, ему приторно все, что ни есть на земле, если только он не видит на нем напечатления Божьего».
В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь указывает источники этого лиризма: «Еще тайна для многих этот необыкновенный лиризм — рождение верховной трезвости ума, — который исходит от наших церковных песней и канонов». А в настоящем письме пишет о двух предметах, вызывающих этот близкий к библейскому лиризм — это Россия и любовь к царю. В письме Гоголь раскрывает высокое значение монарха — «что такое монарх вообще, как Божий помазанник, обязанный стремить вверенный ему народ к тому свету, в котором обитает Бог...». Поддержкой его мыслям звучат слова Пушкина, помещенные в письме: «Зачем нужно, — говорил он, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево: в законе слышит человек что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполнителем закона недалеко уйдешь: нарушить же или не исполнить его никто не должен: для этого-то и нужна высшая личность, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти» — писал Гоголь. В своем письме он цитировал стихи Державина и Пушкина, обращенные к государям. Особенно много вспоминает Гоголь стихотворений Пушкина, посвященных царю — «К Н***», «Друзьям», «Герой», «Пир Петра Первого».
Сам Гоголь имел искреннюю веру в необходимость царского правления на русской земле, был глубоко предан императору Николаю I. В письме к графу А. П. Толстому от 2 января 1846 года из Рима он с благоговением описывал то, как увидел Государя. Он писал: «Бог да спасет его и да внушит ему все, что ему нужно, что нужно истинно для доставления счастья его подданным. Если он молится и если молится та сильно искренне, как он действительно молиться, то, верно, Бог внушит ему весь ход и надлежащий закон действий. „Сердце царя в руке Божией“, — говорит нам Божий глагол». Гоголь обращался к Государю императору Николаю Павловичу дважды — в декабре 1846 г, прося выдать ему паспорт на полтора года перед путешествием в Иерусалим; и около 16 января из Неаполя, когда он просил особо рассмотреть главы «Выбранных мест», исключенные цензурой. Отношение Гоголя к государю отразилось и в его произведениях — в «Повести о капитане Копейкине», включенной в поэму «Мертвые души», — Копейкин решил отправиться в Петербург просить монаршей милости.
Гоголю были известны и отношенья государя с Пушкиным. В письме «О лиризме наших поэтов» есть такие слова: «Только по смерти Пушкина обнаружилось его истинные отношения к государю». Гоголь знал письмо В. А. Жуковского отцу поэта С. Л. Пушкина, в котором он описывал последние дни Пушкина. Жуковский писал о том, какая тесная связь была у Пушкина с государем: «При начале своего царствования он его себе присвоил… Он следил за ним до последнего его часа; бывали минуты, в которые, как буйный, еще неостепенившийся ребенок, он навлекал на себя неудовольствие своего хранителя, но во всех изъявлениях неудовольствия со стороны государя было что-то нежное, отеческое.» (В. А. Жуковский. Соч.: В 6-и т.., Спб. 1848, т. 6, с. 9). Жуковский передает, что перед отъездом доктора, Пушкин сказал: «Попросите государя, чтобы он меня простил». (Жуковский, т. 6, с. 11). И государь ответил Пушкину письмом: «Если Бог не велит нам более увидеться, посылаю тебе мое прощение, и вместе мой совет: исполнить долг христианский. О жене и детях не беспокойся: я их беру на свое попечение» (Жуковский, т. 6, с. 12). Жуковский так описывал эту сцену: «Около полуночи фельдегерь с повелением немедленно ехать к Пушкину, прочитать ему письмо, собственноручно государем к нему написанное, и тот час „обо всем донести“. „Я не могу, я буду ждать“, — приказывал государь Аренту. (Жуковский, т. 6, с. 12). И когда Жуковский подошел к умирающему Пушкину и спросил: „Может быть, увижу государя, что мне сказать ему от тебя?“ И Пушкин ответил: „Скажи, что мне жаль умереть, был бы весь его“ (Жуковский, т. 6, с. 14).
Когда во второй раз Арент приехал от государя, Пушкин сказал: „Жду царского слова, чтобы умереть спокойно“. И последние слова Пушкина, обращенные к государю были: „Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастья в его сыне, что я желаю ему счастья в его России“. Таковы были отношения государя с великим русским поэтом. Слова Жуковского, сказанные в том же письме, наверное, совпадали с мнением Гоголя: „Редкий из писателей, помолясь над гробом, не помолился в то же время за государя и можно сказать, что это изъявление национальной печали о поэте было самым трогательным прославлением его великодушного покровителя“.
Пятнадцатая глава — „Предметы для лирического поэта в нынешнее время“ (Два письма к Н. М. Языкову написаны на основании двух писем Н. М. Языкову — от 2 и 26 декабря 1844 года). Оба письма, положенные в основу главы, написаны по поводу стихотворения „Землятрясение“, которое было включено в качестве примера в „Учебную книгу словестности“, написанную Гоголем в 1845 году. В этих письмах Гоголь советовал поэту: „Одних нужно поднять, других попрекнуть: поднять тех, которые смутились, от страхов и бесчинств, их окружающих: попрекнуть тех, которые в святые минуты небесного гнева и страданий дерзают предаваться буйству всяких скаканий и позорного мгновения“. Этот совет Гоголь дает на основании собственного опыта: и в „Мертвых душах“ и в „Выбранных местах...“ он пытается, прежде всего, повлиять на души людей. В своей поэме он в ярких образах показал страсти, живущие в человеческой душе, чтобы читатель, пораженный их убожеством, пожелал освободиться от них, в „Выбранных местах...“ Гоголь прямо высказывал и упреки (»Близорукому приятелю", «Советы», «Нужно любить Россию» и др.), и готовность протянуть руку помощи («Напутствие»). В письме к Н. М. Языкову от 26 декабря 1844 года Гоголь говорил об этой возможности лирического поэта: «И один только лирический поэт имеет теперь законное право так попрекнуть человека, так с тем вместе воздвигнуть дух в человеке» (Гоголь, т. 9, с. 279). В том же письме есть строки, очень близкие опубликованным в книге: «Упрек, и еще сильнейший, может быть упадет на тех, которые осмеливаются даже в такие святые минуты Божьего посещения пользоваться смутностью времени». Он также пишет: «А если хочешь быть еще понятней всем, то, набравшись духа библейского, опустись с ним, как со светочем, во глубины русской старины и в ней порази позор нынешнего времени и углуби в то же время глубже в нас то, перед чем еще позорнее станет позор наш. Стих твой не будет вял, не бойся, старина даст тебе краски и уже одной собой вдохновит тебя! Она так живьем и шевелится в наших летописях».
Гоголь долгое время сам изучал летописи и обращался к историческим сюжетам. В 1842 году им был написан «Тарас Бульба». Над этим произведением Гоголь начал работать в конце 1833 года, в период своего увлечения всеобщей историей и историей Украины. «Тарас Бульба» был написан на основании тех документов и исторических произведений, которые изучал тогда Гоголь. Последняя статья, написанная на эту тему в книге — «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». В этой статье присутствуют и размышления Гоголя о путях русской литературы, и своеобразный обзор поэзии от Ломоносова до современных Гоголю поэтов. Эта статья тесно связана с опытом Гоголя «Учебная книга словесности», которая была им задумана, скорее всего, в 1830 году, когда он, по совету Пушкина, начал писать «Историю русской критики». Сам Гоголь был хорошо знаком с такими книгами. Еще в Нежине он изучал русскую словестность по «Учебной книге русской словесности, или избранных мест из русских сочинений и переводов в стихах и прозе, с привосокуплением кратких правил риторики и истории русской литературы», а так же по «Правилам словестности» Я. В. Толмачева. Он знал также «Основание российской словестности» А. С. Никольского, «Опыт о русском стихосложении» А. Х. Востокова, «Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе» в 20 томах, составленное А. И. Тургеневым, В. А. Жуковским и А. Ф. Воейковым, о которых он писал в письмах 1824 –1825 годов. А в 1830 году Гоголь сам пытался составить такого рода книгу. Впоследствии некоторые ее положения нашли отражение в «Выбранных местах». Так, в разделе «Учебной книги словесности» «О поэзии», Гоголь делит поэзию на 3 рода: лирический, драматический или повествующий и третий — описательный или дидактический. Двумя путями передает он другим ощущения: или от себя самого лично, — тогда поэзия его лирическая, или выводит других людей и заставляет их действовать в живых примерах, — тогда поэзия его драматическая и повествующая.
В письме Гоголя к Н. М. Языкову от 15 февраля 1844 года, в котором он указывает поэту на отсутствие лиризма в его последних стихах, Гоголь пишет о различии между лирическим и описательным талантом: «Не суждено лирическому поэту быть спокойным созерцателем жизни, подобно эпическому. Не может лирическая поэзия, подобно драматической, описывать страдания и чувства другого». В этом же письме примером для лирического поэта Гоголь называет псалмы Давида: «Все тут сердечный вопль и непритворное восторгновение к Богу. Вот почему остались они как лучшие молитвы, и до сих пор в течение тысячелетий низводит утешение в души. ‹...›. Но из твоей души должны исторгнуться другие псалмы, не похожие на те, из своих страданий и скорбей исшедшие, может быть более доступные для нынешнего человечества, потому что и самые страдания и скорби твои более доступны нынешнему человечеству, чем страдания и скорби Давидовы». Подобно тому, как в «Учебной книге словесности» Гоголь указал три вида поэзии, в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь говорит о трех источниках русской поэзии, которые можно соотнести с этими тремя родами. Источником «лирического рода» можно назвать народную песню и «церковные песни и каноны», «повествовательно-драматический» род соотносится с пословицей, а «описательный, или драматический» род со «словом церковных пастырей». Эти три источника, указанные в статье, были источниками творчества и для Гоголя. Русские народные песни Гоголь очень любил и собирал. Им даже была написана статья «О малороссийских песнях». В 1833 году он так писал о них Максимовичу: «Моя радость, жизнь моя! Песни! Как я вас люблю! Что все эти черствые летописи, в которых я теперь роюсь, пред этими звонкими, живыми летописями!» Пословицы Гоголь широко использовал в «Мертвых душах», при помощи которых он давал ясное понятие о своих героях. Эпиграфом к «Ревизору» также послужили русские пословицы: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива". А «Слово церковных пастырей» или мысли, выраженные в произведениях духовных писателей, особенно отразились в «Выбранных местах из переписки с друзьями». продолжение
--PAGE_BREAK--
В статье можно найти и автобиографические моменты. Среди многих поэтов Гоголь упоминает и В. В. Кайниста: «От одного только Кайниста послышался аромат истинно душевного чувства и какая-то особенная антологическая прелесть, дотоле незнакомая». Василий Афанасьевич Гоголь, отец писателя, и Василий Васильевич Кайнист и были давно знакомы. Кайнист жил в Обуховке, по соседству с Гоголем. В. А. Гоголь был уездным предводителем дворянства, Кайнист — губернским предводителем, потом губернским судьей.
По воспоминаниям матери, он даже говорил с маленьким Николаем Гоголем. А в июле 1813 года Державин приезжал в Обуховку, где видел Н. В. Гоголя, т. к. они в то время там гостили.
В своих статьях Гоголь высказал особое мнение о русских литераторах. В письме от 29 октября 1848 года он писал графине А. М. Виельгорской: «Когда случится вам видеть Питиева, не забывайте его расспрашивать о всех русских литераторах, с которыми он был в сношениях. Эти люди были более русские, нежели люди других сословий». Многие страницы своей книги Гоголь посвятил А. С. Пушкину, в котором он отмечал высоту души и истинно русские черты: «Как он весь оживился и вспыхивал, когда шло дело к тому, чтобы обличить участь какого-либо изгнанника или подать руку падшему! Как выжидал он первой минуты царского благоволения к нему, чтобы заикнуться не о себе, а о другом несчастном, упадшем! Черта истинно русская».
В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь раскрыл высокое назначение всей русской поэзии: «Поэзия наша звучала не для современного ей времени, но чтобы, — если настанет наконец то благодатное время, когда мысль о внутреннем построении человека в таком образе, в каком повелел ему состроиться из самородных начал земли совей, сделается наконец у нас общего по всей России и давно желанною всем, — то чтобы увидели мы, что есть действительно в нас лучшего, собственно нашего и не позабыли бы его вместить в свое построение».
§ 6. «О театре»
Глава книги «Выбранные места… », «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности» выражает не только гоголевское отношение к театру, но и взгляд автора на искусство вообще.
Гоголь был знаком с театром с детства. Его отец, Василий Афанасьевич, писал стихи и комедии, сам играл в театре в Кибинцах. В этом селе было имение его дальнего родственника Дмитрия Прокофьевича Трощинского. В Кибинцах Н. В. Гоголь видел пьесы — «Недоросль» Фонвизина, «Подщипу» Крылова, малороссийские сцены. В гимназии писатель сам играл в театре, открывшемся в 1824 году. В трагедии В. А. Озерова «Эдип в Афинах» Гоголь играл роль Креонта, а также готовил декорации для спектакля. Он участвовал в малороссийской комедии, присланной ему отцом. По словам Золотусского, Гоголь обладал сценическим талантом: «Гоголь в этой роли не произносил ни слова, он только двигался по сцене, покряхтывал, посапывал и почихивал, но зал не мог удержаться от хохота. П. А. Кулиш писал о нежинском театре: „Театр сделался страстью Гоголя и его товарищей, так что, после предварительных опытов, ученики сложились и устроили себе кулисы и костюмы, копируя, разумеется, по указаниям Гоголя, театр, на котором подвизался его отец: другого никто не видал“. Впоследствии им были написаны комедии „Женитьба“ (1833), Ревизор (1835), несколько драматических отрывков и сцен.
В письме, обращенном к графу А. П. Толстому, отразились мысли Гоголя о театре, которые руководили им при написании его собственных пьес. Гоголь смотрел на театр как на искусство, которое может послужить и благим целям.
Это такая кафедра, „с которой можно много сказать миру добра“, особенно оно могло быть важно для светского общества, для людей, далеких от Христа. Он писал: „Свет не в силах встретиться прямо со Христом. Ему далеко до небесных истин христианства. Он их испугается, как мрачного монастыря, если не подставить ему незримые ступени к христианству ‹...› Есть много среди света такого, которое для всех, отдалившихся от христианства, служит незримой ступенью к христианству. В том числе может быть и театр, если будет обращен к своему высшему назначению“. Имея в виду, прежде всего, это „высшее назначение“ Гоголь писал свои пьесы. В письме „О театре“ он писал: „Надобно смотреть на вещь в ее основании и на то, чем она должна быть, а не судить о ней по карикатуре, которую на нее сделали“.
»Преуведомление" для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора», написанное в 1846-1847 годах, начинается такими словами: «Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру». Так, целью комедии «Ревизор» было обратить взгляд зрителей на самих себя, увидеть собственные перчатки. Желая увидеть свою комедию на сцене, автор думал, прежде всего, о той душевной пользе, которую она может принести.
Гоголь видел достоинство театра в том, что этот вид искусства способен объединить одним чувством сразу множество народу. Он писал в своем письме: «Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображение то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем ни схожая между собой, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясением, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом». Подобную этому мысль Гоголь высказывал в «Театральном разъезде после представления новой комедии»: «А вон стонут балконы и перила театров: все потряслось снизу доверху, превратясь в одно чувство, в один миг, в одного человека, и все люди встретились, как братья, — в одном душевном движенье». В «Театральном разъезде» Гоголь говорил также о смысле искусства: «А вон, среди сих же рядов потрясенной толпы, пришел удрученный горем и невыносимой тяжестью жизни, готовый поднять отчаянно на себя руку, — и брызнули вдруг свежительные слезы из его очей, — и вышел он примиренный с жизнью и просит вновь у неба горя и страданий».
Тем не менее, письмо «О театре» встретило отрицательную оценку о. Матфея Константиновского. Христианская церковь не считала влияние театра на общество хорошим. Отцы и учители Церкви, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, а также русские святители — митрополит Московский Филарет, Феофан, Затворник Вышинский, позднее Св. Праведный Иоанн Кронштадтский обличали театральные зрелища. Гоголю были известны «Толкования на Святого Матфея Евангелиста» Иоанна Златоуста, где он писал о вреде театра.
Поэтому, скорее всего, о. Матфей и не считал нужным отыскивать смысл в таком виде искусства.
В письме к о. Матфею от 9 мая 1847 года Гоголь объяснял цель своей статьи: «Статью о театре я писал не с тем, чтобы приохотить общество к театру, а с тем, чтобы отвадить его от развратной стороны театра. ‹...› Я только думал, что нельзя отнять совершенно от общества увеселений, но надобно так распорядиться с ними, чтобы у человека возрождалось само собою желание после увеселения идти к Богу — поблагодарить Его ‹...›. Вот была основная мысль той статьи, которую я сумел хорошо написать». И, далее, в том же письме: «Письмо о театре я писал, имея ввиду публику, пристрастившуюся к балетам и операм» (Гоголь, т. 9, c. 381).
Однако со временем отношение Гоголя к этой проблеме изменилось. В 1842 году он писал М. С. Щепкину: «Помните хорошенько, что уж от меня больше ничего не дождетесь. Я не могу и не буду писать ничего для театра».
Заключение
В настоящей работе предполагалось показать, как отразилось в творчестве Гоголя автобиографическое начало. Материалом для раскрытия этой темы послужила переписка Гоголя, воспоминания о нем современников и биографические труды, а также те фрагменты его произведений, где он прямо говорил о себе.
В работе рассматриваются три произведения Гоголя: “Портрет”, “Мертвые души” и “Выбранные места из переписки с друзьями”. В первой главе, посвященной “Портрету”, сравниваются две редакции повести. В работе мы приводим воспоминания современников Гоголя о его пребывании в Риме и увлечении живописью. Особенно большое значение для понимания отношения Гоголя к искусству имеет книга Н. Г. Машковцева “Гоголь в кругу художников”, материалы которой приводятся в работе, а также воспоминания А. О. Смирновой о нем. В повести «Портрет» выразилось глубокое убеждение автора в том, что искусство может служить разным целям, и главной задачей художника должно быть прославление Бога искусством. Об этом аспекте повести писал Н. Котляревский в своей статье “Художественное, философское и автобиографическое значение повести Гоголя “Портрет”, о которой говорится в работе. Так, в “Портрете” отразились также собственные художественные задачи и духовные устремления Гоголя.
Во второй главе работы говорится о поэме Гоголя “Мертвые души”. В этой главе мы приводим основные положения работы Б. Н. Скворцова “Личные источники “Мертвых душ”, написанной на сходную тему. В поэме можно найти много автобиографических подробностей. Некоторые детали “Мертвых душ” связаны с эпизодами из жизни, это можно увидеть, сравнивая текст поэмы с воспоминаниями о Гоголе современников. Огромное значение для раскрытия темы в поэме “Мертвые души” имеют “Четыре письма по поводу “Мертвых душ” из “Выбранных мест из переписки с друзьями”, в которых автор писал об одном из “лирических отступлений”, объясняя его, а также вообще о замысле поэмы. Понять многое из того, что хотел выразить автор в поэме, помогает и “Авторская исповедь”. В настоящей работе уделяется внимание тому, как отразились в произведении воспоминания Гоголя о пребывании в Нежинской гимназии.
Третья глава работы посвящена “Выбранным местам из переписки с друзьями”. Эта книга представляет собой во многом автобиографическое произведение, так как в основе ее лежат письма к разным лицам. В работе мы сравниваем главы “Выбранных мест из переписки с друзьями” с письмами Гоголя, на которые он опирался, составляя книгу.
Творчество Гоголя было неразрывно связано с его духовной жизнью. Особенно это проявляется при сравнении мыслей, высказанных им в его произведениях, с его выписками из творений святых отцов и учителей Церкви.
Однако мы сознаем, что тема до конца не исчерпана. В других произведениях Гоголя тоже можно найти автобиографические мотивы, о которых не говорится в настоящей работе.
Библиографический список
Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 9 т. — М.: Русская книга, 1994.
Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 т. Л.: — Акад. наук СССР, 1937. – 1952.
Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 87 – 209.
Анненков П. В. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 203 – 316.
Арнольди Л. И. Мое знакомство с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 472 – 499.
Барабаш Ю. Гоголь. Загадка “Прощальной повести”. Выбранные места из переписки с друзьями. М.: Художественная литература, 1993.
Белинский В. Г. Из статей и писем // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 340 – 389.
Белый А. Мастерство Гоголя. — М. — Л., 1934.
Берг Н. В. Воспоминания о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 499 – 511.
Библиографическая хроника // Финский вестник — 1847. — С. 33 – 37.
Бодянский О. М. Из дневников // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 428-434.
Буслаев Ф. И. Из “Моих воспоминаний” // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 223 – 225.
Вересаев В. В. Гоголь в жизни: Систематический свод подлинников свидетельств современников / Подг. текста и примеч. Э. Л. Безногова. — М.: Московский рабочий, 1990. продолжение
--PAGE_BREAK--
Воропаев В. А. Духом схимник сокрушенный… / Прометей. — 1990. — С. 262 – 272.
Воронский А. Избранные статьи о литературе. — М., 1982.
В лета моей юности. Н. В. Гоголь на Полтавщине. / Сост. и текст Н. А. Высоколовой. — М.: Планета, 1991.
Галахов А. Д. Из сороковых годов // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 403-407.
Герцен А. И. Из дневников, мемуаров и статей // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 389-396.
Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. — М. — Л., 1966.
Гиппиус В. В. Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. — М., 1931.
Н. В. Гоголь. Материалы и исследования. / Под ред. В. В.Гиппиус. М. —Л.: Акад. наук СССР, 1936.
Горленко В. П. Рассказ Якима Нимченко о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 81 – 83.
Грот Я. К. Воспоминания о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 414 – 416.
Чуковский Г. А. Реализм Гоголя. — М. — Л., 1951.
Гусева Е. Н. Воспоминания Г. П. Галагана о Гоголе. Памятники культуры. Новые открытия. — М., 1984. — С. 64 – 69.
Данилевский Г. П. Знакомство с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 434 – 469.
Жуковский В. А. Собр. Соч.: В 6 т // Под ред. П. А. Ефремова, — СПб., 1878.
Золотоусский И. П. Гоголь. — Жизнь замечательных людей. — М.: Молодая гвардия, 1984.
Иваницкий И. И. Гоголь — адъюнкт-профессор // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 83 – 87.
Св. Иоанн Златоуст. Иже во святых отца нашего Иоанна архиепископа-Константина града Златоустого избранные творения. Толкование на св. Матфея Евангелиста. Книга 1. — М.: Изд. отд. Московского Патриархата, 1993.
Иордан Ф. Н. Из “Записок” // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 220 – 223.
‹Исаак Сирин›. Иже во святых отца нашего Исаака Сирина слова подвижнические. М.; изд. Донского монастыря и изд. Правило веры. 1993. – Репринт. 1911.
Котляревский Н. Художественное, философское и автобиографическое значение повести «Портрет» // Н. В. Гоголь. Его жизнь и сочинения / Под ред. В. Покровского — М., 1915. — С. 225 – 228.
Кулиш П. А. Опыт биографии Н.В. Гоголя. — СПб., 1954.
Лонгинов М. Н. Воспоминание о Гоголе // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952, — С. 70 – 75.
Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин. — М., 1985.
Манн Ю. В. В поисках живой души. — М.: Книга, 1987.
Манн Ю. В. Смелость изображения. — М.: Детская литература, 1975.
Матвеев П. Гоголь в Оптиной пустыни // Русская старина. — 1903, № 2. — С. 301 – 307.
Машинский С. Гоголь. — М., 1951.
Машинский С. Художественный мир Гоголя. — М., 1979.
Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу художников. — М.: Искусство, 1955.
Мундт Н. Л. Попытка Гоголя // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 65 – 70.
Николаев Д. Сатира Гоголя. М.: Художественная литература, 1984.
Оболенский Д. А. О первом издании посмертных сочинений Гоголя // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 544 – 557.
Панаев Н. П. Из “Литературных воспоминаний” // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 209 – 218.
Пащенко Т. Г. Черты из жизни Гоголя // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 41 – 48.
Погодин Д. М. Пребывание Н. В. Гоголя в доме моего отца // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 407 – 419.
Пушкин А. С. Собр. соч.: В 6 т. / Сост., подг. текста и коммент. Венгерова. — М.: Брокгауз и Ефрон.
Смирнова Е. А. Поэма Гоголя “Мертвые души”. — Л.: Наука, 1987.
Смирнова-Россет А. О. Из “Воспоминаний о Гоголе” // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 464 – 472.
Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. — М., 1989.
Смирнова-Чикина Е. С. Поэма Н. В. Гоголя “Мертвые души”. — М.: Просвещение, 1964.
Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. — Киев, 1915.
Соллогуб В. А. Первая встреча с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. — С. 75 – 79.
Стасов В. В. Гоголь в восприятии русской молодежи 30-40-х годов // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 396 – 403.
Тургенев И. С. Гоголь // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 531 – 541.
Храпченко М. В. Николай Гоголь. Литературный путь. Величие писателя. — М., 1984.
Чижов В. Ф. Встречи с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. — М., 1952. — С. 225 – 230.
Шенрок В. Материалы к биографии Н. В. Гоголя: В четырех томах — М., 1897.