34469 зн.© 2003 г.А. ААРЕЛАРД-ТАРТ ПРОБЛЕМЫ АДАПТАЦИИ К НОВЫМ КУЛЬТУРНЫМ РЕАЛИЯМ В ЗЕРКАЛЕ БИОГРАФИЧЕСКОГО МЕТОДАААРЕЛАРД-ТАРТ Кайли научный сотрудник, Ph.D., Институт международных и социальных исследований, Таллинн, ЭстонияПочему биографический метод?Сегодня миллионы мигрантов перемещаются из одной культуры в другую по политическим или экономическим причинам. В дополнение к реальным физическим перемещениям с необходимостью происходят также серьезные перемены в менталитетах переселяющихся. Для понимания внутреннего мира мигрантов важны два ключевых слова – интеграция в ментальный мир нового общества и паттерны идентичности, которые хранят и общие традиции, и родной язык культурного прежнего контекста. Интеграция в нечто новое и сохранение старого вполне вероятно две стороны одной медали. Между ними должен быть диалектический баланс. Если одна из упомянутых сторон одержит верх, а другая будет подавлена, тогда могут быть развязаны все виды социальных культурных конфликтов. Большинство исследователей описывают эти ментальные трансформации на макро-уровне как нечто, принадлежащее национальному государству, рассматриваемому как специальный вид социального тела. Национальные государства добиваются успехов в строительстве нации только когда они постоянно (вос-) создают уникальную крупнейшую группу населения (местного), которая в свою очередь пересказывает свою историю в категориях и периодах, совпадающих с теми, которые использует само государство на официальных уровнях. В отличие от идеологии "плавильного тигля" (США), "старая золотая" Европа – место, где идеология нации-государства все еще торжествует, а целью является преобразование менталитетов переселенцев со всех концов света в европейские. Это значит, что все крупные государства Европы – Германия, Великобритания, Франция, Скандинавские страны и т.п. хотели бы интегрировать прибывающие группы мигрантов только когда они гармонизируют с их собственными национальными менталитетами. Такие европейские национальные различия и лояльности выросли их повседневных типов поведения. Для каждого переселенца его/ее новая национальная идентичность, прежде всего, состоит из всех различных ежедневных отношений, упомянутых выше. Существование каждого отдельного индивида окружено рядом жизненных конструктов, которые присущи его/ее родному обществу: система родства, привычки питаться и одеваться, обряды, календарные традиции и т.д. (определенная семиосфера), тогда в его/ее жизненных конструктах произойдет огромная перемена. Доминирующая сегодня социология, история, политология не отражают трудности судеб индивидов в процессе становления смысло-изменений. В случае миграции предпочтительным представляется анализ политических рамок конструирования новых ориентированных на адаптацию взглядов или выявление публичных матриц воссоздания коллективных сознаний переселенцев. В центре находится проблема интеграции как социо-культурный процесс сдвигов в сознании и нормах поведения этнической общности или нации по отношению к содержанию идентичности другой – соседней, господствующей и т.п. – нации. Интеграция может проходить добровольно, когда когорты мигрантов покидают свои прежние мета обитания и входят в новые культурные реальности. Другая возможность, – вынужденная интеграция, происходящая в случае аннексии или оккупации одной этнической территории другим этнополитическим режимом (каталонцы при Франко, Прибалтийские страны при советской (русской) оккупации и т.д.). Все эти межэтнические отношения власти и борьба за господство происходят на уровне, который мы зовем "публичным". Публичная сфера – идеологическая конструкция, сконцентрированная вокруг машине государства как символе строительства нации. Противоположный термин - "частное", то есть домашняя сфера семьи и соседей. Публичная и частное, конечно, взаимодополняющие феномены. Но для лучшего понимания специфика каждого из них нужно использовать различные методы анализа. Интеграция на частном уровне интерпретируется как большой поворот в жизни индивида во всех ее красках и богатстве. Это отличное поле для биографического метода. Каждая личность рассказывает свою уникальную историю, но, суммируя десятки из них, исследователь может увидеть основные модели культурных трансформаций переселенцев. В индивидуальных случаях процесс перехода от норм одной культуры к другим богат деталями и дает более полное понимание о то, что имело место. Приведу лишь два примера из моих полевых исследований в Эстонии и Швеции. Старый беженец в Швеции рассказал мен, как нервничали их шведские соседи, года они (прибыв в 1944 г.) стали готовить суп-зауэркраут, столь популярный в Эстонии. Соседи сердито стучали им в двери, вопрошая, откуда такой противный запах. Что эстонцы действительно едят гнилую капусту? Другая женщина рассказала мен, как она была изумлена, когда ей сказали, что шведы не едят соленую селедку: вместо нее они едят селедку сладкую. Несколько респондентов рассказали мне о своих переживаниях, когда они поняли, что не могут покупать черный хлеб или кровяной пудинг. Решились эти конфликты так: эстонцы стали печь черный хлеб сами и даже продавали его. Вскоре шведы оценили этот хлеб и стали его покупать, хотя уже под названием "эстонский хлеб". Другие примеры – из Эстонии 1940-х годов. Они описывают конфликты между местными и русскими поселенцами по поводу поведенческих и привычек и одежды. Некоторые респонденты подчеркивали, как они были удивлены и шокированы столь шумной манерой русских говорить и какими шумными были их дети! Смешная история касается жен русских офицеров. Они ходили на спектакли в театр в длинных шелковых ночных сорочках, купленных в эстонских магазинах. Известно, что длительное время простые русские вообще ни пользовались ночными рубашками. Понятно, что эта одежда напоминала им стиль одежды русских аристократов XIX в. и они были рады купить эту одежду за скромную плату. "История индивида никогда не бывает чем-то иным, кроме определенной спецификации коллективной истории его/ее группы или класса", - утверждает Пьер Бурдье [Бур 77,h. 86].Всякая коллективная группа людей имеет свое чувство себя или "мы"-идентичность, отличную от других (будь то племенная, этническая групповая, миноритарная или национальная идентичность). В то же время эта соответствующая "мы"-идентичность – ядро любого индивида, являющегося членом какой-то социо-культурной общности. Эта "мы" - идентичность также весьма динамична и чувствительна к внешним импульсам. Вся переменчивость этой коллективной "мы"-идентичности отражается на индивидуальном уровне, который всплывает в виде фактов в биографиях личностей. Респонденты на говорят нам о переменах в их агрегированный идентичности или коллективной интеграции в новое общество. Их истории полны трагических смешных или серьезных эпизодов их жизней во времена, когда они чувствовали. Что люди в их стране или на новом месте проживания (или оккупационные власти) не принимали их. Политические поворотные точки не происходят у индивидов по тому же календарю, что и у тех, кто принимает властные решения. В то же время, когда властитель подписывает исторически важный документ, простой человек доит свою корову, печет хлеб, думает о своей свадьбе и т.п. Только некоторые повседневные детали, изменения в поведении, недоразумения и странные конфликты простые люди обычно в ко7нце концов признают перемены в идентичности. Один из моих респондентов рассказывал мне, как его мать отказывалась покупать утюг целый год после бегства в Швецию на лодках. Отказ был логичным, так как они должны были вскоре вернуться в Эстонию, а утюг был слишком тяжелым предметом, чтобы брать его обратно домой. Весь этот год женщина не понимала, что происходит на ее родине, оккупированной советами. Поворотным моментом в ее сознании стала ее покупка - наконец - как изделие, нужное для организации повседневной жизни семьи в новых условиях.^ База данных, метод и дефиниции Масштабная миграция по военным, экономическим или политическим причинам в современной Европе существует как сложная социо-культурная реальность. Эта новая мультикультурная ситуация результат и Второй мировой войны и краха колониальной системы. Но всякий вид миграции ведет в резкой смене в структуре не только географического самосознания переселенцев, но также в таких же переменах в самосознании местного населения. Мы не можем сказать. Что мирный мультикультурализм процветает повсюду в Европе. У нас есть много малых и крупных этнических конфликтов, которые в явно показывают, сколь дефектный диалог между разными культурными матрицами старых и новых поселенцев имеет место. Это значит, что изучение реальных механизмов интеграции групп меньшинства, которые интегрируются в общества их новых родин, все еще очень актуально. Я стремился сравнить два противоположных типа причин эстонцев как представителей малой нации, интегрированных в более крупный социо-культурный контекст. Один из этих типов может считаться наполовину добровольным и другой полностью принудительным способом интеграции этнического самосознания в иную социо-культурную конфигурацию. Первый тип – это судьба малой общности приплывших в Швецию эстонцев, интегрировавшихся в шведское общество в послевоенный период. Другой – это история русской шовинистской идеологии, пытавшейся интегрировать весь оккупированный эстонское сообщество в мир, фундаментально чуждый конструктам советской жизни и мировоззрению. Через несколько десятилетий после окончания войны первый случай привел к подлинному возникновению двойной эстонско-шведской идентичности, в результате действительно отличной интеграции. Другой, вынужденный случай, проходивший под лозунгом "Единый советский народ - новая историческая реальность". Во многих отношениях провалился. Люди оккупированной Эстонии не считали себя советскими людьми, напротив, начиная с хрущевской "оттепели" механизмы культурного сопротивления шаг за шагом росли. В своем исследовании я использовал два основных набора данных. Один был создан мною и американским исследователем Хэнком Джонсоном в 1996-1998 гг. Он состоит из 73 магнитных лент с записями глубинных интервью с видными интеллектуалами и политическими деятелями периода советской оккупации. Результатами этой полевой работы стали книга "Советы или Европейцы" [Арелард, 1998] на эстонском языке и статья (в соавторстве) в американском журнале "Социологические перспективы" [Johnstjn-Ffrelard 2000]. Другое полевое исследование продолжается. Я записал рассказы 15 шведских эстонцев об их жизненных историях с множеством трагических моментов, связанных с прибытием и описаниями критических моментов дальнейшей жизни. В полевой работе я использовал подход, названный Р. Миллером неопозитивистским [Miller 2000 12]. Этот подход предполагает, что "ранее существовавшая сеть концептов используется для теоретически обоснованных предсказаний, в отношении жизней, прожитых людьми". Там же. Неопозитивистский подход также предполагает существование объективной реальности и утверждает, что история респондента в основном представляет эту реальность. Но в то же время, исследователь должен быть очень осторожным, интерпретируя эти записи, так как есть большая разница между жизнями прожитыми и жизнями вспоминаемыми. В 1990-е годы респонденты не рассказали нам свои реальные биографии, они передавали нам обновленные версии мифа о "действительной жизни", прожитой более сорока лет назад. После восстановления Республики Эстония респонденты на нашей родине преимущественно показывали себя или как герои затяжной борьбы против советской реальности или как жертвы негуманных исторических обстоятельств. Говоря об эстонцах в Швеции, я упоминал две вариантов ошибок, которые происходили в воспоминаниях о своем прошлом. Первый – переоценка трудностей, с которыми они столкнулись по прибытии в Швецию или мистификация ими причин по которым они покинули родину. Другой относится к разным видам "невинной лжи" с целью показать, что их жизни были намного хуже в новой стране пребывания, чем она была в действительности. То есть, надо подчеркнуть герменевтическое взаимодействие между субъективным восприятием реальности респондентами и наличной объективной социальной структурой. Для проверки согласования между субъективными и объективными сторонами реконструкции прошлого я использовал два способа проверки. Один критерий объективности состоит из сходства мотивов, событий, имен, дат и т.д., постоянно возникавших в интервью. Но в случае приплывших в Швецию эстонцев я спрашивал шведского обществоведа прокомментировать и оценить основные образцы нарратива, полученного в интервью респондентов. Например, когда большинство эстонцев говорили, как хорошо и дружески был организован их прибытие в Швецию в сентябре 1944-го, я узнавал у шведских исследователей, так ли это было на самом деле и по какой причине королевство Швеции было заинтересовано помогать нашим беженцам. Я получил позитивный и удовлетворительный ответ. Записав интервью, я поставил цель определить основные перемены в некоторых жизненных конструктах – отношениях родства, обычаи, обряды календарные традиции – и сравнить с этой точки зрения беженцев с эстонцами, не выехавших из страны. Гипотезой было то, что долгосрочные процессы интеграции на повседневном уровне хорошо отражаются в подвижках жизненных конструктов. Жизненные конструкты я бы определил как специальные исторически возникшие культурные паттерны, организующие ход жизни индивида. Все жизненные конструкты появляются лишь через повседневные практики, которые в то же время становятся критериями этнической или национальной идентичности. На национальном уровне борьба за контроль над значимыми заботами, делающими индивидуальные жизненные конструкты созвучными образцам и идеалам, заданным государством, уходит в прошлое. Если индивиды найдут периоды и категоризируют свои собственные биографии в терминах, созвучных образцам хода жизни, даваемым государством, тогда они легализуют претензию государства представлять их [Борнеман 1995 30]. Интеграция как процесс перехода от одной социо-культурной системы в другую может быть интерпретирована как переделка или коррекция индивидуальных моделей жизненных конструктов частной сферы в соответствии с моделями публичной сферы страны, с верховными потребностями, которые регулируют повседневную жизнь новых резидентов (или теми же моделями оккупирующей державы). Для меня отношения родства в этой ситуации выступают как сеть семейных и дружеских отношений, гарантирующих индивиду набор норм и образцов поведения, которые регулируют его/ее ход жизни внутри частной сферы. Борнеман интерпретирует родство как структурацию образцов принадлежности, вызывающую к жизни специфический род повседневных отношений, следующих определенной траектории через весь жизненный путь [Борнеман 965-30]. Сегодня национальные государства Европы имеют специальный семейный кодекс, регулирующий отношения родства в соответствии с основными идеологическими устремлениями государства. Кроме того, системы родства также регулируются историческими традициями каждой этнической группы. Возможно, что легитимация государства и общее понимание родства вступают в противоречия, могут вызвать серьезные конфликты, особенно среди мигрантских общностей. Я определяю обряды как набор церемоний, сопровождающих ход жизни индивида в моменты, когда меняется его/ее официальный статус в общности: рождение, социальная зрелость, брак, отцовство/материнство, переход в более высокий класс, профессиональная специализация, смерть [Van Gennep 1960,3]. Хорошо известны обряды крещения (позднее дни рождения), инициация (конфирмация, поступление в школу или окончание ее), свадьбы, инаугурации, похороны и др. Календарные традиции- церемонии, которые сопровождают и подтверждают перемены времен года. Эти обряды повторяются каждый год в одно и то же время, давая специальную организацию жизни индивидов. Многие календарные традиции основаны на народной культуре (некоторые карнавалы) или религиозных учениях (рождество, пасха), гл всякое национальной государство добавляет некие национальные дни или дни, подчеркивающие политически важные события в истории нации к этому циклу. Примерами здесь являются дни независимости, годовщины республик, дни рождения короля/королевы и т.д.^ Два типа переосмысливания идентичностей Итак, 1944 год был весьма трагичен для тысяч эстонцев, которым пришлось решать свое будущее в сжатые сроки, порой за день или ночь. Вопрос стоял так: что делать, оставаться под русским, жестоким сталинским правлением с неизвестными и нестабильным будущим или покидать родину, оставив большинство родных и все имущество, и начинать новую жизнь В эти темные бурные ночи между 20 и 25 сентября примерно 30 тысяч эстонцев на плавсредствах с минимальным багажом прибывали в прибрежный регион Швеции. У них не было никакого представления о будущем. Они надеялись вернуться как можно быстрее домой. Их идентичность была чисто эстонской, они не планировали ее менять. Но возвращение на родину стало невозможным на более чем 45 лет, что-то должно было произойти с их идентичностями. Масса беженцев должна вначале была стать сообществом эстонского меньшинства в Швеции, а затем им нужно было коллективно менять их паттерны идентичности. В то же время параллельный процесс интеграции происходил по другую сторону Балтийского моря. Дома чуть меньше 900 тысяч эстонцев были принуждены силой изменять свои прежние ценности, модели поведения и жизненные конструкты под надзором войск Красной Армии и КГБ. Их повседневная жизнь теперь формировалась идеологическими и бюрократическими правилами Советского Союза. Вскоре тысячи бежавших от голода из соседних областей России (Ленинградская, Псковская, Новгородская) выплеснулись на территорию их родной Эстонии. Установилась практика коммунальных квартир. Сотни русских семей с абсолютно незнакомым стилем поведения заняли одну или более комнат в квартирах эстонцев. Как пользоваться общей кухней или туалетом с людьми, чей язык ты не знаешь и поведение которых неприемлемо тебе? Таким образом, с середины 1940-х эстонцы, составлявшие одно единое национальное тело и имевшие сходные ментальности, испытали разные пути интеграции. С критических событий сентября 1944 г. эстонцы были разделены на большую и малую части, на них начали сказываться разные методы интеграции в новые культурные конфигурации. Сейчас, спустя пол века пришло время оценить результаты этого эксперимента истории. После восстановления независимости республики многие люди мечтали об объединении нации эстонцев – частей, оказавшихся дома и в эмиграции. К сожалению, это было нереалистично, так как менталитеты и самоидентификации обеих сообществ были сущностно различными. Обе стороны отмечают, что говорить на одном языке не мешает им думать по-разному. То же произошло с немцами, разделенными на западную и восточную части при противоположных политических режимах. Очевидно, все государства и идеологии пытаются монополизировать правила и условия контроля за воспроизводством основных культурных образцов и через них жизненные конструкты индивидов. Этнические идентичности – не вечны и аутентичны, напротив, в разных исторических условиях и при политических событиях очевиден, заметен сдвиг в значении основных ценностей и моделей одной и той же национальной идентичности. Посмотрим, как эти различия в национальной идентичности реализовались на повседневном уровне жизни, прожитой эстонскими сообществами в различающихся социальных условиях. Я поставил себе исследовательскую задачу сравнить три жизненных конструкта и перемен в них по жизненным историям (life-stories) эстонцев в Эстонии и тех, кто мигрировал в Швецию. Сравнение родственных отношений, ритуалов и календарных традиций выявляет достаточно объективную картину того, как постепенные и быстрые перемены вели к новым обстоятельствам. Те же записанные на пленку жизненные истории – хороший источник воссоздания другой картины процессов интеграции или разделения). Но это уже другая интерпретация того же феномена. Для такой интерпретации важен метод нарратива (См. Р. Миллер 2000Ю с12-13), так как подобные ориентированные на факты вопросы дополняют понимани5е уникальное и меняющееся восприятие индивидом перемен национальной идентичности. В этом случае реальность структурируется взаимодействием интервьюируемого со мной, интервьюером, которой волей-неволей оказывает воздействие на субъективные оценки респондентов. Сравнение этих жизненных конструкций, важных для индивида при ином политическом строе, отличный случай, указывающий на диалектический конфликт между преемственностью и прерывистостью в истории. Формирование культурных образцов всегда постоянный и долгосрочный процесс, в то время как политические повороты в жизни общества – процессы краткосрочные и дискретные. Для лучшей организации повседневной жизни людей преобладает момент преемственности. Быстрые перемены на уровне политической организации общества представляют дискретное в исторической развитии и обычно становятся актуальными на уровне жизни индивида в виде трагических моментов, неудовлетворительных тенденций или непонятых ситуаций. Жизненные истории моих респондентов полны описаний таких конфликтов между преемственным и дискретным в их биографиях.^ Родственные отношения В Эстонии Во время войны, сопровождавшейся двумя оккупациями, полностью изменилась роль женщины в семье. Идеалом 1930-х годов была умелая и мудрая домохозяйка, чьей основной задачей было поддерживать здоровье мужа и помогать детям со школой. В действительности был распространен более практичный тип жены фермера, но образец домашней феи ценился фактически даже выше. Однако 1940-е годы этот идеал разрушили. Мужчины воевали на стороне немцев или русских, и женщинам пришлось управляться с домом и детьми. В семьях, которым посчастливилось увидеть отца или сына вернувшимися домой живыми, вскоре осознали, что война сломала психику мужчин. В их предыдущей фронтовой солдатской грубой жизни возобладала тяга к выпивке, и они надеялись найти дома более серьезную опору, чем позволяли условия бедности. В таких социальных условиях выросла женщина, отличавшаяся полностью иным поведением, чем в прежние времена. Жизнь научила полагаться, прежде всего, на себя, когда дети каждый день просили есть, что бы ни происходило вокруг. Недостаток мужчин первые послевоенные годы многих молодых женщин сделал матерями-одиночками. Так создавалась новая структура семьи: (бабушка) – мать - дети, где отсутствие отца было обычным явлением. Для советской идеологии нормой была защита равенства мужчин и женщин. Женщин поощряли выбирать мужские профессии – трактористка, строитель дороги. В колхозах те и другие были равным чернорабочими. В городах - рабочими на стройках или управленцами. Новая власть поддержала стремления женщин учиться, и скоро аудитории университетов заполнились таким количеством женщин, какого не было за всю историю существования Эстонии. Со временем образование женщин превысило уровень образования мужчин, и это, бесспорно, подняло самосознание женской части населения.В Швеции Среди бежавших в Швецию было много женатых. Большую группу составляли молодые люди, служившие в разных армиях, и решившие избежать службы в армии русских. Многие респонденты рассказывали, что домохозяйки- матери, чаще бабушки – из Эстонии сохранили свой статус в Швеции. После пятидесяти лет трудно приспосабливаться к новым условиям, в те сложные времена дом и дети требовали большей заботы, чем обычно. Для зажиточных сохранение роли домашней хозяйки не было проблемой. Бедные – из прибрежных деревень – были вынуждены искать новые средства содержания семьи: женщины шли в текстильную промышленность, становились медсестрами в больницах, в Стокгольме шли сортировать почту.В 1940-е- 1950-е годы идеальной считалась полная семья во главе с мужчиной. Многие шведки были домохозяйками или работали неполный рабочий день. Таким образом, эмигранты среднего и старшего возрастов обнаружили, что шведская модель семьи весьма похожа на привычную им и совпадает с их системой ценностей. Те женщины, кто оказался в Швеции в молодом возрасте, чувствовали, что они должны, как и все эмигранты - продвигаться по жизни собственными силами и пытались получить практичную, высокооплачиваемую работы (дантист, зубной техник). Так как большинство детей и подростков из семей эмигрантов ходили в школу со шведскими сверстниками, вскоре они переняли шведский взгляд на семью и на гендерное разделение труда.Поскольку небольшая общность в несколько тысяч человек оказалась на территории большой нации, проблемы смешанных браков были неизбежны. Идеалом эмигранты среднего и старшего возрастов считали "чисто эстонскую семью", которую они навязывали своим детям как должное. Те, кому было 15-25 лет по прибытии в Швецию (будучи в брачном возрасте) по возможности следовали этому правилу. Но их дети его уже не придерживались.То есть беженцы в Швеции довольно долго держались своих идеалов семьи и гендерных отношений как правило, потому, что современная шведская модель семьи было весьма похожа на эстонскую. В последующие десятилетия эстонцы слились со шведскими социальными сетями столь сильно, что полностью приняли семейные ценности принявшей их страны и смешали их с собственными.Обычаи^ В ЭстонииВ досоветское время обычаи были тесно связаны с церковью, перемены их статуса в обществе вызывало чувства страха и неуверенности. Церковные обычаи частично были заменены светскими, но отношение людей к ним в 1940-е и 1950-е годы было двойственным. Под страхом наказания отказались от публичных крещения и свадьбы, хотя после формальностей в ЗАГСе люди находили время доехать до церковного алтаря, крестить младенца или совершить свадебный обряд перед господом богом. Среди эстонцев лишь немногие следовали советским ритуалам, - выпечка хлеба в виде красных звезд, - их давали новорожденным, или посещение новобрачными "вечного огня" в память павших на священной войне. Новый режим не очень строго смотрел на церковный обряд похорон, и вскоре на публичных похоронах появились музыканты и ораторы, чья риторика вполне походила на церковнуюДо второй мировой войной наиболее красивым обычаем помимо свадеб была конфирмация. Число конфирмантов резко упало из опасений репрессий и идеологического давления. Тем не менее, люди хотели отмечать вступление во взрослый возраст и придумывали новые ритуалы. Государственные служащих пытались привнести что-то памятное в получение паспорта в первый раз или первое участие в выборах, но реально специфические советские традиции так и не сложились. Эстонской спецификой были летние дни молодежи – изобретение руководителей эстонского комсомола для замены конфирмации. Они пользовались популярностью в конце 1950-х и в 1960-е годы, но затем увяли. Летние дни молодежи были достаточно грандиозными событиями, но их структура имитировала конфирмацию. Частью ритуала были многочисленные курсы зимой (приготовление пищи, изучение литературы, хороших манер поведения и др.), что, при успешном завершении, давало право участвовать в недельных летних лагерях. Такие лесные лагери напоминали акции бывших скаутов, новыми были неформальные собрания с музыкантами, поэтами и другими деятелями искусства, вечера танцев. Кульминацией были встречи со старыми коммунистами. В народе эти мероприятия называли "лесная конфирмация".В ШвецииОбряды (крещение, конфирмация, свадьба, похороны и т.д.) в первые десятилетия эмиграции не было заметных перемен. Для эстонцев религиозный выпуск из гимназии и право выпускников носить специальные цветные кепки на торжественных мероприятиях были новинкой. Сегодня эти традиции остались позади. Также изменились обряды похорон и отношение к ним – погребение заменено кремацией, церемония коротка и нет обильных поминок. Вместо кладбищ появились священные рощи и т.п. Шведские эстонцы переняли эти новые обычаи. Сейчас они не знают наших долгих, сопровождаемых обильными слезами похорон. Впрочем, как и привычки пожилых женщин проводить продолжительное время на кладбище.Календарные традицииВ ШвецииДолгое время календарные традиции в Эстонии и Швеции практически совпадали, так как обе страны связаны с Лютеранской Церковью, общей у обеих наций. Общеизвестно, что лютеранство распространило влияние на Эстонию в период шведской гегемонии в XVII в. Конечно, много нюансов отличают традиционные церемонии церковных праздников, таких как Рождество или Пасха у эстонцев и шведов, но основные элементы сохранялись неизменными на протяжении последних трех веков. Поэтому эстонцы по прибытии в Швецию нашли, что некоторые праздники очень похожи на те, которые они отмечали раньше. Наличие многих мелких различий не мешало признанию годового цикла "своим". Например, шведы отмечают Рождество за обильным, так называемым шведским столом с несколькими сортами ветчины и другими мясными продуктами, в то время как эстонская национальная пища - свинина, кровяная колбаса и суп "зауэркраут" (от нем. - кислая капуста) с картошкой. Если эстонцы жгут костры в праздник Летнего Солнцестояния, шведы делают то же в день Св. Филиппа (1-е мая). Во время празднования Летнего Солнцестояния шведы едят свежую картошку и местную клубнику, эстонцы варят пиво. Сегодня имеет место смешение тех и других традиций за исключением Рождества, когда обе нации строго блюдут свои обычаи в употреблении пищи.Сообществу эмигрантов было необходимо принять официальный календарь государственных праздников Королевства Швеция. Но это не мешало им отмечать 24-е февраля годовщину образования Республики Эстония, что было чрезвычайно важно для сообщества беженцев, помогая им сохранять свою идентичность в другой стране.^ В ЭстонииНа родине при советской оккупации весь церковный календарь и государственные праздники независимой Эстонии были запрещены. Один календарь формально заменили другим. Вместо годовщины республики (24- февраля) эстонцы были вынуждены праздновать День Красной Армии (23 февраля). Довольно печальной оказалась история и с Днем Летнего Солнцестояния (24-е июня), который шел сразу же за государственным праздником – День Победы (над Красной Армией 23 июня 1920 г.). День Летнего Солнцестояния непосредственно был связан с народными традициями, которые советская власть подчеркивала. Но столь неудачное совпадение ограничило его празднование. Был введен новомодный политический календарь. Дни солидарности (111 и 2 мая), годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции (7 и 8 ноября), день Советской Конституции (5 декабря), - все являлись нерабочими днями. Известно. Что советская власть всегда подчеркивала значение рабочего класса. В соответствии с этой установкой были введено много профессиональных праздников _ День советского рыбака, День работников сельского хозяйства, День работников торговли, День работников тяжелой промышленности и т.п. На родине эстонцы отмечали эти праздники как возможность потратить профсоюзные деньги на организацию дружеской вечеринки. Огромной утратой для эстонцев стала замена Рождества крайне политизированным Новым Годом. Празднование Рождества сурово наказывалось, во время правления Сталина даже тюремным заключением, позднее - ограничениями в личной карьере. Один респондент рассказал, как он, трехлетний ребенок, в 1953 г. был поражен, когда после визита к ним перед Рождеством неизвестного мужчины пришлось убрать рождественскую елку. У его отца была неплохая карьера, и тот не мог себе позволить неприятностей в связи с тайным празднованием Рождества.Эстонцы на родине не забыли своих праздников и традиций, запрещенных новой идеологией. Отмененный флаг республики семьи часто прятали и доставали только на Годовщину республики Эстония. Тайное празднование Рождества выглядело как большая национальная игра против советской власти. Противодействуя ментальности формального обучения в школах и на рабочих местах, люди сохраняли у себя устойчивое чувство эстонской нации и культуры, отдельных от Советского Союза. Противостояние между публичным и частным влекло за собой возникновение двоемыслия. Одно дело отмечать официальные праздники, и совсем другое – национальные праздники в кругу родственников и хороших знакомых.ЗаключениеНегибкость национальных менталитетов и различие в поведенческих стереотипах сформировали сложный круг проблем совр5еменной объединяющейся Европы. До 1990-х годов интеграция меньшинств, находившихся за границами Европы, была крайне затруднена. После падения социализма начался новый этап. Запад и восток Европы столкнулись с проблемой серьезных различий между их менталитетами, сложившимися под воздействием изменившихся в послевоенные годы политических и экономических порядков. Сотни тысяч беженцев, уходивших от жестокостей сталинской эпохи в конце. Второй мировой войны, как и волны польских, чешских и венгерских беженцев после подавления антисоветских мятежей в их странах в 1950-е годы основали за рубежом большие общности соотечественников из всех стран Восточной Европы, существующие и сейчас. В странах Балтики встала острая проблема постоянно проживающей здесь огромной русскоязычной общности, поскольку это бывшая территория СССР. В Германии попытки объединить две субнации - западную и восточную – в одну неделимую национальную общность до сих пор под вопросом. На уровне национальных парламентов принято много хороших законов с целью стимулировать мультикультурную лояльность и интеграцию меньшинств в национальные государства. На уровне повседневной жизни эти законы практически не работают, напротив, в "старой доброй Европе" полыхают множество культурных конфликтов. Одна из основных задач социальных исследователей в этой неустойчивой ситуации – более детальный анализ различных моделей интеграции с целью выработки рекомендаций для поиска действующими политиками более эффективного выхода из сложившейся ситуации. Использование биографического метода позволяет выстраивать тесные связи с повседневной практикой, а также с образами мыслей, в которых простые люди – главные действующие лица процесса интеграции.Эстония малая нация в пограничном регионе Европы. Нация разделена на процветающую скандинавскую им постсоциалистическую родину, представляя, таким образом, модель основной ситуации в объединяющейся Европе. Малый размер этой нации способствует изучению механизмов различных способов интеграции из-за небольшого числа переменных в сравнении с большими нациями. Таким образом, эти явления могут быть более подробно изучены. Биографический метод относительно продуктивен тогда, когда мы направляем свои исследования на более адекватную реконструкцию упомянутых механизмов, действующих в реальной жизни. Сравнительный анализ некоторых основных жизненных ситуаций, обусловленных принятыми культурными образцами, может стать хорошим источником информации для следующих поколений.