А.П. ГРУЦО Воспоминания и размышления о прожитом и пережитом(в назидание потомкам)Минск, 2008СодержаниеI. Детство и отрочество..................................................3II. Война и служба в армии…………………………. ..43III. Работа в колхозе, учеба в пединституте…………..98IV. Работа в школе и Институте языкознания………111V. В родном пединституте…………………………...134Среди лесов, лугов и пашен Лежит заветное село, Где знаю каждую тропинку, Где мне родиться повезло!^ Глава I. Детство и отрочествоМне повезло родиться 9 мая 1924 года (по старому стилю 27 апреля) в ночь с Чистого четверга на пятницу на одном из хуторов деревни Пищики Дубровенского района Витебской области. С трёх сторон деревня окружена лесом и расположена на водоразделе притоков Днепра, Дубровенки и Росасенки, у истоков которой (примерно в двухстах метрах) и находился хутор отца (три десятины пашни и две луга). Несколько строк о родовых и семейственных связях. Родоначальником Халиманят (местный антропоним) был отставной николаевский солдат Филимон Груца, который, скорее всего, был литовцем, если судить по фамилии, так как апеллятив груца в значении ячменная крупа, каша и крупеня (суп с таких круп) белорусским языком заимствован из литовского. Осел он в Пищиках, по-видимому, после Крымской войны 1853-1856 г.г., но до отмены крепостного права, так как известно, что прабабушка была ещё крепостная. У них было пять сыновей: Фрол, Иван, Павел, Евдоким и Андрей. Последнего смутно припоминаю в связи с талакой (коллективная помощь) по перевозке пуни (сенной сарай) с хутора на Пеневье в деревню. Мой дед по мечу, т.е., по линии отца, Павел, умерший в 1912 г., по-местному Паўлюк, прозванный Шоціком из-за произношения шо вместо што, имел двух сыновей: Сергея и моего отца Петра, родившегося 31 декабря 1874 г. (по святцам день тезоименитства Петра Могилы, основателя Киево-Могилянской коллегии). До призыва 1896 г. Горецким воинским присутствием на действительную воинскую службу проживал по месту рождения. Службу проходил в 91 пехотном Двинском полку, расквартированном в г. Ревеле (ныне Таллин). После отбытия положенного срока службы остался на сверхсрочную. Возвращаться домой не было смысла, потому что на одном крестьянском наделе фактически нельзя было прокормиться двум семьям, а потому свою часть надела (3,5 десятины) уступил брату Сергею. Накануне Первой мировой войны демобилизовался в чине фельдфебеля и устроился на работу весовщиком. После объявления мобилизации поспешил вернуться в свой полк и был зачислен на должность фельдфебеля. Как явствует из архивной справки Центрального Государственного военно-исторического архива от 25 сентября 1956 г. за № Г157 прапорщик Груц Петр Павлович, 1875 г. рождения принят на службу по призыву 1896 г. Горецким воинским присутствием в 91 пехотный Двинский полк. Награждён Георгиевскими крестами 4, 3 и 2 степени и Георгиевской медалью 4 и 3 степени. По рассказам отца, кроме вышеназванных, был награждён офицерскими орденами Анны 4-ой степени, Владимира 4-ой степени и медалью Трехсотлетия дома Романовых. К сожалению, последние сведения, а равно и другие, связанные с прохождением отцом воинской службы, в упомянутой архивной справке отсутствуют. Скорее всего, это объясняется тем, что отцу как избранному после революции заместителем командира полка в связи с расформированием последнего было приказано материалы по делопроизводству отвезти и сдать в архив (г. Воронеж), где они вряд ли могли сохраниться в связи с тяжёлыми боями осенью 1919 г. по разгрому белогвардейских кавалерийских корпусов Мамонтова и Шкуро. Кстати, в отмеченной архивной справке отец значится под фамилией Груц. Однако метаморфозы, связанные с нашей фамилией на этом не заканчиваются. Мой старший сводный брат Владимир взял фамилию Груцо. Что касается меня, то дело обстоит следующим образом. При демобилизации писарь минометного дивизиона 695 Варшавского артиллерийского полка, в котором я проходил действительную военную службу, выписывая приписное свидетельство черточку как конечный компонент буквы “а” лишь процарапал пером, поленившись лишний раз обмакнуть его в чернила. В Дубровенском райвоенкомате при представлениии отмеченного приписного свидетельства в документе на получение паспорта я просил внести соответствующее изменение, ссылаясь на то, что почти четвёртая часть жителей деревни Пищики носит фамилию Груца. На это мне было сказано: ”Что написано пером – не вырубишь и топором”. В итоге возникла так называемая орфографическая путаница, отчасти оправданная тем, что звук [о] в заударном слоге ослабляется и звучит как [а]. В русском языке такое произношение на письме не передаётся, тогда как в белорусском как слышится, так и пишется. На произношение и написание нашей фамилии , кроме того, негативно сказывается двоякая природа согласного [г]. Преимущественно в заимствованных словах он произносится как звук взрывной и в латинице передается буквой Gg (gont, ganak, calgon), а в исконно беларусских произносится как фрикативный и соответственно на письме передается буквой Hh (harbata, haroch, hruca). Отсюда наряду с Hrutso (по паспорту) в корреспонденции из-за границы обычно значится Gruco. Некоторые из воспоминаний отца об участии в боях осенью 1914 г. против австрийцев сохранились в моей памяти. В зимние дни по утрам, когда топилась печь и готовился завтрак, к нам обычно заходил сосед по хутору Платон Храмцов, который во время русско-японской войны находился в осаждённом Порт-Артуре. Он рассказывал об обстрелах крепости японцами, отбитых штурмах и прочих перипетиях осады и последующем нахождении в плену. Отец в свою очередь также делился своими воспоминаниями. Первый бой, за участие в котором он получил Георгиевский крест 4-ой степени, разворачивался следующим образом. Полк, в котором отец командовал полуротой, находился во втором эшелоне наступающей дивизии. Чтобы войти в соприкосновение с противником, полку было приказано «принять вправо», т.е., отходя назад, занять позицию на правом фланге вошедшего в соприкосновение с противником соседнего полка. Австрийцами этот маневр был воспринят как отступление. Они успешно атаковали соседний полк, принудив его к отступлению и захватив при этом артиллерийскую батарею. К отцу, который со своей полуротой отходил последним, подбежал раненый унтер-офицер, а затем прискакал поручик с требованием прекратить отход. Отец направил их к командиру полка, который находился во главе колонны. Выслушав сообщение, полковник скомандовал: «Полк назад!». В результате отходивший последним, отец со своим подразделением оказался на острие контратаки. Австрийцы были разгромлены. Было захвачено много пленных, воинского снаряжения, артиллерийская батарея, отбита в том числе и захваченная ими батарея соседнего полка. Через несколько дней успешного наступления командир бокового охранения наступающей полковой колонны доложил, что здесь противник. На что усомнившийся полковник заявил: «Ты сначала поцелуй в жопу противнику, а потом докладывай». Но опытный унтер-офицер опять прокричал: «Здесь противник, я вижу его наблюдателей». После такого доклада, поняв, что засада обнаружена, австрийцы открыли бешеный огонь с дальней дистанции, который вопреки их ожиданиям оказался малоэффективным, так как хорошо обученные солдаты под командой опытных офицеров быстро рассыпались в цепь и стали короткими перебежками с перестрелкой сближаться с противником. Но скоро стал ощущаться недостаток патронов, а отставшие патронные двуколки не спешили присоединиться к наступающим. Прикрываясь складками местности и насыпью шоссейной дороги, отец, которому было приказано доставить патроны, разыскал эти двуколки, но ездовые стали отказываться ехать на позиции под огнём. Пришлось прибегнуть к угрозе применения оружия. Преодолевая на предельной скорости обстреливаемые участки, патроны доставили вовремя без потерь, наступление успешно продолжалось, и австрийцы опять бежали, понеся большие потери. За эти два успешно проведённые боя полковник получил генерал-майора и назначение командиром пехотной бригады его императорского величества в малиновых рубашках, а отец за последний бой был награждён Георгиевским крестом 3-ей степени. Одну из Георгиевских медалей отец получил за участие в тяжёлых боях при реке Сан. В результате атаки австрийцев полк был разобщён. Но до наступления ночи удержал занимаемую позицию. Отцу было приказано отправить в разведку солдата, чтобы восстановить связь с отрезанными подразделениями, установить их месторасположение, передать другие необходимые сведения в связи со сложившейся обстановкой. Так как солдаты, к которым в этой связи обращался отец, под разными предлогами отказывались, пришлось под обстрелом ползти самому. К счастью, всё обошлось благополучно. Разыскав отрезанные подразделения и передав необходимые сведения, отец благополучно вернулся в штаб полка, доложил о результатах лично проведённой разведки, за что находившийся при этом один из великих князей (не знаю, кто именно), пожал ему руку, чем отец заслуженно гордился. За участие в тяжёлых боях в Карпатах с подошедшими на выручку с полуразгромленным австрийцам кайзеровскими войсками, отец получил Георгия 2-ой степени и вдобавок пулю от немецкого снайпера. Так как ожидалась атака со стороны немцев, отцу было приказано сменить фронт его полуроты. Выполняя приказ, он был ранен на перевале. Пуля попала в шею и вышла через левую щеку. Очнувшись и почувствовав, что жив, отец стал спускаться с горы, как говорится, на салазках, т.е., на попке, опираясь на шашку, чтобы не сорваться и не загреметь вниз. Раненым был доставлен в один из госпиталей Москвы. С недостаточно зарубцевавшейся раной полез на колокольню Ивана Великого, чтобы с высоты птичьего полёта обозреть Москву. В результате рана открылась. Залечивая её, врачи предлагали провести операцию по устранению рубцов на лице, но отец не согласился, заявив, что рана на почётном месте. Возвратившись к семье в качестве демобилизованного по ранению, отец, как говорится, попал из огня да в полымя, так как выплата положенной пенсии откладывалась до окончания войны. Ища выход из безвыходного положения, отец обратился к находящемуся в отпуске командиру полка. Последний предложил такой отнюдь далеко не лучший выход: отец зачислился обратно в полк, а семья (жена эстонка Елизавета, сын Владимир и дочери Оля и Валя) в этой связи получала возможность пользоваться правами и льготами по денежному довольствию, предоставляемому кормильцу, находящемуся в действующей армии. Отцу, кроме того, представлялся шестимесячный отпуск для подготовки к поступлению в офицерскую школу. В конечном итоге, как явствует из вышеотмеченной справки, он окончил четыре класса Ревельского Петроградского училища и был зачислен во 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. По окончании курса приказом по Петроградскому военному округу от 10 июля 1916 г. за № 290 произведен в прапорщики и отправлен в распоряжение командира 176 пехотного запасного полка 15 июля. Кстати, готовясь к поступлению в школу прапорщиков, отец занимался с репетиторами, преподавателями не только из реального училища, но и классической гимназии г.Ревеля. После получения аттестата за четыре класса реального училища встал вопрос, как быть с гимназией. Наличие двух аттестатов о среднем образовании могло обернуться различными трудно предсказуемыми последствиями, а потому, чтобы избежать их, отец повязал лицо платком, явился в гимназию и заявил, что в связи с открывшейся раной отказывается от сдачи выпускного экзамена. Несмотря на достаточно серьёзные уговоры остался непреклонным в своём окончательном решении. Короче говоря, был успешно реализован чисто мужицкий подход к решению вопроса, не лишенный здравого смысла, с одной стороны, и примитивной хитрости – с другой. В связи с изложенным обращает на себя внимание анекдотичный случай, связанный с экзаменом по закону божьему. Вольноопределяющиеся, поступавшие в офицерские школы, обычно были невысокого мнения о священнослужителях. Последние не оставались в долгу, задавали разные каверзные вопросы, типа, почему по выходе из храма на крестный ход православные сворачивают направо, а католики – налево. Отец не отличался особым энтузиазмом по отношению к религии и, естественно, основательно побаивался этого экзамена. Но всё сложилось как раз наоборот. Экзаменовавший священник в основном расспрашивал его о судьбе офицеров, с которыми пьянствовал в мирное время. В заключение сказал: «Ну, свет, прочти молитву за царя». От неожиданности отец онемел. Несмотря на то, что в течение двадцати лет предшествовавшей службы эта молитва читалась им с солдатами во время утренней поверки, он, произнеся несколько начальных слов, не мог больше произнести ни слова. Священник, видимо понявший состояние экзаменуемого, благословил и поздравил его с успешной сдачей экзамена. По прибытии в полк отец был назначен командиром роты, а затем командовал обозом 2-го разряда. Последовательно был произведён в подпоручики и поручики. Службу окончил штабс-капитаном, рассчитывал получить чин капитана и выйти в отставку подполковником, что давало право быть причисленным к дворянскому сословию. Определённый интерес представляет последующая служба отца, которую в целом можно охарактеризовать пословицей: часом с квасом, порой с водой или того хуже. Представившись по уставу после окончания заседания офицерскому собранию полка как возвратившийся на службу, отец был радушно принят командиром полка с замечанием, что, наконец, в полку появился хоть один настоящий ротный командир. После более чем четырёхмесячного сидения в окопах он был вызван для отчёта в той связи, что его ротой израсходовано больше сапог, нежели другими ротами. Отец оправдывался тем, что, сближаясь с противником на участке роты, постоянно приходилось окапываться, нажимая сапогами на лопаты. И, раздосадованный, набравшись смелости, обратился к полковнику, назвав его по имени и отчеству, сказал, что, послушав его и возвратившись на военную службу, ошибся в своих расчётах. В связи с чем, с изрядной долей иронии последовал вопрос: «А в каких таких своих расчетах Вы изволили ошибиться?». Отец ответил: «Я полагал, что после окончания офицерской школы Вы предложите мне как уволенному в запас по ранению командование какой-нибудь тыловой командой». На это удивлённый полковник заметил, что ротный получает полевые и прочее денежное довольствие в гораздо большей степени, чем командир тыловой команды. «Да – ответил отец, - но он находится в двух верстах от передовой, а я – в сорока шагах от противника и каждую минуту ожидаю смерти». Полковник промолчал, а отец, откозыряв по уставу, отправился в окопы. На завтра был получен приказ сдать роту и принять под командование обоз второго разряда, командиру которого в связи с разъездами по заготовке продовольствия, в том числе и фуража, полагалось иметь лошадь и носить шпоры в отличие от многих пехотных командиров, лишённых таких возможностей. Этим преимуществом отец, не отдавая себе отчёта, зачастую пренебрегал. Он не прочь был позабавиться, притопывая ногами для того, чтобы согреться и позванивая при этом шпорами. Такое поведение, естественно, не могло не раздражать сослуживцев, которые не без основания считали отца малообразованным и плохо воспитанным солдафоном из мужиков. Кстати, по моему мнению, сочетание возвышенного и порочного в человеке, как и многое другое, зависит прежде всего от человека, предопределено его интеллектом, воспитанием, образованием вне классовой и религиозной разобщённости общества. Завершив дела по сдаче материалов полка в архив, отец из Воронежа через Москву с заездом в родную деревню, поехал к семье в Ревель, но в Пскове был задержан, обезоружен (от расправы практиковавшейся тогда по отношению к золотопогонникам, спасло крестьянское происхождение) и несолоно хлебавши, т.е. не достигнув поставленной цели, должен был возвращаться в деревню. Однако через некоторое время жена с детьми, прихватив с собой движимую революционным угаром свою мать, приехала к отцу в деревню. Семья воссоединилась, не подозревая, какие тяжкие, воистину драматические испытания, кроме потери сбережений в лопнувшем в результате революции банке (около двух тысяч рублей), её ждут впереди. Неприятности начались с первого дня, так как городская женщина не была приспособлена к деревенской жизни. Так, при стирке белья, вместо того чтобы починить вещь, бросала её в пруд, что вызывало негодование полунищих крестьянок, бурно обсуждалось и осуждалось ими. Прежде всего, осложнились отношения с братом Сергеем, который в течение двадцати с лишним лет пользовался отцовской частью земельного надела и в этой связи не мог хоть отчасти не поделиться с отцом, оказавшимся в безвыходном положении. В порядке компенсации отцу достался конь, которого помог украсть, как сам мне признался после войны, снедаемый завистью племянник отца Егор (по местному Лигор). Вопреки его ожиданию это меня не удивило, так как об этом мне ещё до войны подробно рассказал, видимо, чтобы успокоить угрызения совести, провернувший это дело быстриевский Елисей, расчувствовавшийся в связи с арестом отца. Последующие несчастья, постигшие семью, связаны с болезнями (так называемая испанка) и пожарами. Первый из них случился днём, а потому удалось спасти домашний скарб. По рассказам, дело обстояло так: перекрывавший избу Савка по окончании работы, не слезая с крыши, закурил трубку. Из оброненной искры, как общеизвестно, возгорается пламя. В результате деревня выгорела дотла. Второй пожар связан с поджогом в ночное время. Из объятой пламенем избы успели выскочить в нижнем белье. По рассказу двоюродного брата Егора Сергеевича в поджоге подозревался деревенский забулдыга, вор и пьяница Михаил Куртузик (низкорослый). Повстречав его однажды изрядно пьяного на загуменьи возле деревенских ставков-пенькомочей, Егор намеревался воздать ему за содеянное по заслугам, окунув головой в воду и подержав некоторое время в таком положении за ноги. Но почувствовав неладное (кошка знает, чьё сало она съела) проходимец сумел увернуться и унести ноги. Последующие преимущественно трагические события в семье отца связны с испанкой (особо тяжёлая форма гриппа), бушевавшей в 1918-1919 гг. во многих странах мира и унёсшей на тот свет многих жителей деревни в том числе жену, двух дочерей и тёщу отца. В этой связи, по его неоднократно высказывавшемуся мнению, оправдался приснившийся ему, спящему в окопе (спать приходилось и сидя, и стоя, прислонившись к брустверу), вещий сон следующего содержания: в наступившей внезапно тишине удивлённый он на мгновение выглянувший из окопа увидел в поле неподалёку четыре могильных креста. Семейные воспоминания по кудели, т.е. по линии матери не столь многочисленны и менее трагичны. Известно, что в семье Тарасевичей, проживавшей в деревне Добрынь (в семи километрах от Пищик) было три брата: Тимофей, Елисей (Алисей) и Кондратий (Кандраш). Моя мать, Матрёна Тимофеевна, как старшая дочь в семье, слывшая рукодельницей преимущественно по вышиванию, кроме различных работ по хозяйству, ухаживала за подрастающими сёстрами Гапьей (Агафьей), Анисьей и братьями Сидором, Афанасием и Андреем. Андрей, находясь на действительной службе в армии генерала Самсонова, пропал без вести в начале войны. Это не без основания, связывалось с предательством полковника Мясоедова. Братья матери Сидор и Афанасий благополучно вернулись домой, после того как Иудушка Троцкий (по терминологии Ленина) обнародовал на переговорах в Бресте тезис «ни мира, ни войны». Как известно, вдрызг распропагандированная армия бросила фронт и разбежалась. Это нельзя расценивать иначе, как опрометчивое и наиболее тяжёлое преступление большевиков перед народом и отечеством, во многом обусловившее и повлекшее за собой трагические последствия, связанные с немецкой оккупацией и Гражданской войной. Из воспоминаний матери запомнился случай, связанный с продразвёрсткой, когда солдаты выгребли почти всё зерно, и пришлось до следующего урожая жить впроголодь. Такое, связанное с введением продразвёрстки не до конца продуманное решение, также нельзя расценивать иначе, как очередное, принятое в спешке большевистское головотяпство, так как вместо пропагандируемой смычки города и деревни, оно приводило к их противостоянию. Достаточно было своевременно ввести так называемый продналог, что и было сделано с опозданием (хорошая мысля приходит опосля), а в отношении саботировавших его выплату действительно практиковать продразвёрстку. Такая политика в известной мере лишала бы белое движение той поддержки, которую оно испытывало со стороны разобиженного продразвёрсткой крестьянства особенно вначале Гражданской войны. В отличие от отца, кончившего до призыва на службу полный курс церковно-приходской школы, матери учиться не довелось. В этом отношении она, как говорится, «не знала аза в глаза», то есть была совершенно безграмотной, не умела ни читать, ни писать. Оправившись от пережитых потрясений, отец обзавёлся кое-каким хозяйством и попутно, как состоящий на воинской службе, занимался обучением пополнения для Красной Армии по Сватошицкой волости (42 деревни). Подготовка резервистов в то время проводилась по территориальному принципу. В этой связи из жителей близко расположенных друг к другу деревень им было сформировано несколько команд, для обучения которых по согласованию с вышестоящими инстанциями привлекались более опытные унтер-офицеры старой армии. Как отвечающий за подготовку, отец наездами проверял состояние дела по каждой из команд, принимал соответствующие меры по ликвидации выявленных недостатков и повышению уровня подготовки. Мать, конечно, знала об отце не только как известном в околице вдовце. Напоив коня возвращавшегося из одной из таких поездок отца, пригласила его к себе отобедать. Он как нельзя лучше пришелся ко двору. Обвенчались они не раньше середины 1923 г., потому что я родился в начале мая следующего 1924 г. Матери было 40 лет, а отцу неполных 48. Через два с половиной года родилась сестра Валентина. Смутно припоминаю, что мать, возле которой хлопотала баба Петрочиха, громко кричала, а отец взад-вперёд метался по избе. По общепризнанным обычаям вновь родившихся в семье детей не называли именами ранее умерших. Меньший сын отца, мой тёзка, умерший младенцем, в честь цесаревича был назван Алексеем. Сестра Валентина унаследовала имя одной из дочерей отца, умершей, как было сказано выше, от испанки. Вопреки отмеченным прогнозам, что в этой связи вновь названные обречены, нам была дарована свыше долгая жизнь, полная трудностей и лишений, прожитая в трудах и заботах, как и подобает настоящему честному человеку. Само собой разумеется, что пережитое нашими родителями, а позже и нами, как и всем народом бывшей Российской империи, было обусловлено происками мирового капитала, избравшем её ареной своих социально-экономических экспериментов. Как было доказано К. Марксом, именно капитал правит бал и вершит историю человечества. Неслучайно, что вслед за Лениным, доставленным с ведома кайзера Вильгельма в запломбированном вагоне через Германию и Швецию из Швейцарии в Россию, нахлынула орава авантюристов разных мастей преимущественно еврейской национальности, которые с остервенением принялись править кровавый бал в отдельно взятой стране, населённой преимущественно неграмотными мужиками. Из впечатлений детства сохранилось в памяти пребывание в деревне Добрынь у родственников матери, куда меня отвезли ещё до рождения сестры, так как у них раньше отелилась корова. Именно поэтому я стал называть молоко «дядина дань». Помню, что я обычно находился на печи, а бабушка (к стыду моему запамятовал её имя), оттягивала меня от края печи, чтобы не загремел вниз, и приговаривала «У, Ирод». Иродом время от времени называла меня и мать, пока я, набравшись смелости, однажды не спросил: «А кто такой этот Ирод?» Усвоившая это имя из церковных проповедей, неграмотная мать, естественно, не могла этого знать, а потому вместо ответа я схлопотал подзатыльник. Наученный горьким опытом, я не стал приставать к отцу, который тоже вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Бабушка рассказывала мне сказки. Одну из них под названием «Казак Грамыка Алексей Фёдорович» по возвращении домой опять-таки, находясь с родителями на печи (самоё тёплое место в избе), я рассказал слово в слово. В связи с дефектностью произношения непонятными остались только словосочетания «голова с пивной котёл, борода аршина три». Потом отец, будучи в Добрыни, выяснил их значение. К сожалению, вскоре бабушка и её старший сын Сидор умерли, а меньшой Афанасий женился на сосватанной отцом уроженке Пищик Аксинье. Во время свадебной поездки она держала на коленях меня и блестящую икону, которая затем красовалась у них в углу над столом вместе с двумя другими мрачными с виду иконами. У них родились два сына Дмитрий и Пётр, и дочь Татьяна, с которыми, а равно с двоюродными Новиковыми от младшей сестры матери мы с сестрой жили как родные в мире и согласии. Запомнились также и некоторые другие события дошкольного периода. Прослышав, что мать собирается в д. Родзяки навестить двоюродного брата, я просил взять и меня с собой. Когда обнаружилось, что мать потихоньку ушла, я отправился вдогонку. На повороте дороги в д. Чирино встретил крёстную Агрипину Платониху и попросил её показать дорогу в Родзяки. Она, взяв меня за руку, повела в обратном направлении, а потом передала пахавшему неподалёку отцу, который показал мне правильную дорогу, слегка стеганув острастки ради пугой. Несколько позже я увязался ходить по борозде за пароконной упряжкой пахавшего отца и следовавшим за ней жеребёнком. Меня тянуло потрогать его мохнатый хвостик, но это не понравилось жеребёнку, и он лягнул меня в подбородок. Подбежавший на мой крик отец отнёс меня в избу, передал матери и при этом сказал: «Бойся коровы спереди, коня сзади, а дурака – со всех сторон». Это выражение часто повторялось и потому запомнилось на всю жизнь. После переселения с середины хутора на более высокое место у дороги однажды сестра отца Наста (Анастасия), которая в связи с ликвидацией Сватошицкой богадельни (церковный приют для больных и бездомных) проживала у нас и иногда брала меня с собой пасти коров, вынуждена была досрочно пригнать их домой, так как ветер из Сибири принёс несметные тучи какой-то мошкары. Более суток скот не выпускали, а люди сидели взаперти за плотно закрытыми дверьми. Примерно в это же время случился следующий казус: в верхнюю губу меня ужалила пчела. Жало извлекли, испуг прошёл, но вскоре губу разнесло. Это было так неожиданно и так меня потрясло, что рыдая я приговаривал: «Как же мне теперь жить?». Родители и окружающие со смехом успокаивали меня, всё, мол, пройдёт: пока жениться – загоится. К этому периоду относится также следующий забавный случай. Мать и откуда-то взявшаяся цыганка громко о чём-то спорили, а я вертелся около них, время от времени приближаясь к ставку для питьевой воды. Прежде чем уйти, цыганка заявила, что я утоплюсь, и оторопевшая мать «проглотила язык». Вечером, за ужином о произошедшем всё было сообщено отцу. Не любивший цыган и отдавая должное пронырливости цыганки, прежде всего тому, как ловко была использована ею сложившаяся ситуация, отец обругал её пройдохой, а мать обозвал доверчивой дурачиной и простофилей, заметив при этом, что от своей судьбы не уйдёшь, каждому своё: кому висеть, тот не утонет. Последующая жизнь, осложнявшаяся и усложнявшаяся в связи с взрослением и старением, во многом предопределена обучением, которое, по праву считается основным достижением советской власти, так как 90% безграмотного населения дореволюционной России в сравнительно короткий срок ликвидировало этот вопиющий недостаток. После революции и отчасти вследствие её в Пищиках не было начальной школы. Мой старший сводный брат Владимир, 1908 г. рождения, вместе со сверстником Василием Хочихиным обучались в г. Дубровно. Каждый знает, что по субботам евреи не работают, а потому им, проживающим по Берёзковской улице, друзья подвизались раздувать самовары и оказывать другие услуги преимущественно по чаепитию. За это, естественно, получали вознаграждение по 10-15 копеек со двора. В целом, третье десятилетие ХХ в. (1921-1931) – один из лучших периодов жизни крестьянства за всю историю страны. Декрет «Земля крестьянам» на первых порах сыграл положительную роль, так как деревня значительно пополнилась за счёт заметно опустевших городов. Настоящие труженики, работавшие от зари до зари, довольно быстро обустроились и понемногу богатели. Срабатывала сложившаяся веками тяга к земле, как матери-кормилице. Отцу как офицеру, выходцу из крестьян, рекомендовали поступить в Смоленскую военную школу с продолжением службы в Красной Армии. Но рассчитывая на спокойную старость, он остался крестьянствовать, о чём, по-видимому, не раз сожалел, так как всё получилось наоборот. Осенью 1931 г. в Пищиках начала работать школа. Мои сверстники сели за парты, а обо мне почему-то забыли. Обеспокоенный я сообщил отцу, что хочу учиться. Школа, куда мы отправились, находилась на хуторе вблизи деревни. Все четыре класса размещались в новой избе Максима Терещенка. Первоклассники занимали одну из скамеек, расставленных вдоль стен. Пока отец разговаривал с учителем, я с любопытством наблюдал, как и чем занимаются мои сверстники. Предоставленные сами себе они вместо занятий развлекались, кто во что горазд. Учитель заявил, что класс и без того переполнен, посадить меня некуда, и потому начать моё обучение не поздно будет в следующем году. Так мы и ушли не солоно хлебавши. По дороге домой, успокаивая меня, отец сказал: «Не расстраивайся, за год я тебя лучше их обучу». Занятия проводились нерегулярно. Всё зависело от того, когда и насколько был свободен отец. Вопреки неблаговидным прогнозам разных недоброжелателей я в течение года научился читать, писать и к тому же усвоил все четыре действия арифметики. Отец радовался моим успехам, достигнутым под его руководством, и в этой связи прекратил в пику матери заявлять: «Дерьмо пчёлы – дерьмо мёд». Мать, в свою очередь, начала проявлять рвение по приобщению меня к религии. При этом я, стоя в углу на коленях перед иконостасом, должен был за ней повторять слова разных молитв, во многом мне не понятных. Однажды отец, устроивший себе перекур, застал меня рыдающего на коленях. Мать объяснила, что наказала, мол, его за то, что не верит в Бога. На что отец, свёртывая из газеты цыгарку, заметил: «Уж не верит, так и не надо». Не успели заглохнуть произнесённые им слова, как меня будто ветром сдуло, а мать потом прекратила свои домогательства по этой части. В последствии мне приходилось бывать на разных службах (в том числе торжественных) в соборах, церквях, костёлах Московского Кремля, Санкт-Петербурга, Киева, Минска, Смоленска, Софии, Братиславы, Риги и других городов, но я всегда считал и считаю себя «верующим атеистом». Убеждён в том, что существование всего видимого и невидимого, понятного и пока необъяснимого, как и самой жизни на земле, познаваемо, но во многом пока не познано (второй основополагающий закон философии). Я вполне согласен с определением религии, как одной из решающих сфер влияния на жизнь общества. Стараюсь придерживаться веками установившихся традиций и по возможности достойно отмечать все религиозные праздники по византийскому обряду. Ритуал и церемониал проведения их как нельзя лучше отвечает удовлетворению духовных потребностей человека. В наше время православная церковь, которая предпочитается другим конфессиям, обрела все свои ранее попранные и утерянные права. Однако по возрождению и утверждению духовной жизни человека сделано и делается пока недостаточно. Вместе с тем хотелось бы, чтобы больше внимания уделялось восстановлению сохранившихся полуразрушенных церквей, монастырей и других религиозных святынь. Осенью 1932 г., я сам отправился во второй раз поступать в первый класс. Всё обошлось как нельзя лучше. Для занятий было арендовано две избы. Первый и четвёртый класс занимались у Лёксочки, а второй и третий – у Микодихи. Свободные от работы хозяева слушали нас, и, по-своему реагируя, оценивали и учеников и их знания. В этой связи Наста Лексочкина заявила при всех: «Ляксей, тут табе нечыга дзелаць, iдзi ты к Мiкодзiсi». Это было как раз перед Октябрьскими праздниками. После праздников по дороге в школу я вспомнил о сказанном и направился по указанному адресу. Естественно ученики и хозяева восприняли меня с распростёртыми объятиями. Позже появившаяся учительница была, конечно, удивлена. Однако после того, как ей Матруна Микодихина изложила суть дела, проявила по отношению ко мне определённый интерес. В ходе испытания выяснилось, что я по всем предметам знаю больше, нежели предусмотрено программой по второму классу. Заминка произошла только по пересказу. Учительница дважды прочла какой-то отрывок о корове, а ученики должны были пересказать услышанное. Так как другие или отказались или не смогли, пришлось, как говорится, отдуваться мне. Я почти слово в слово передал содержание, но при интерпретации моё Я отождествлялось с коровой. Это не могло не вызвать определённое оживление слушающих. На допущенную ошибку было указано, а в целом ответ заслужил одобрение и соответственно хорошую оценку. Ещё до окончания занятий к нам пожаловала разгневанная учительница первого класса, усмотревшая в произошедшем нарушение закона и подрыв её авторитета. Началась перепалка, как между ангелом и сатаной, за мою грешную душу. Препирательство буквоедства (перевод из класса в класс осуществлялся только в конце учебного года) со здравым смыслом (уровень обнаруженных знаний) положительно решилось благодаря реплике Матруны, которая посоветовала учительнице первого класса по настоящему заняться обучением и воспитанием собственного сына, потому как такого балбеса и оболтуса не то что в деревне, во всей округе не сыщешь. Отец и иже с ним были изумлены и обрадованы первым самостоятельно принятым мною решением и его результатом. Итак, окончив за один год два класса, я наверстал упущенное, что впоследствии имело решающее значение. Так как до войны я успел окончить десятилетку. Несколько позже, но уже зимой в первый и последний раз я увиделся с моим сводным братом Владимиром, который после сдачи зимней экзаменационной сессии приехал домой на каникулы. Помню, что под вечер он поинтересовался моими успехами и остался ими доволен. Обнаружив в учебнике для чтения заинтересовавший его рисунок пулеметчика за пулемётом Максим, он с ходу зарисовал его. Когда же, взяв резинку, хотел что-то поправить, я умолял его не делать это. Посмеявшись, он всё же внёс исправления, а сам затем направился к своей возлюбленной Ганне Шамбуровке, проживавшей на соседнем хуторе возле самого леса. Я с гордостью показывал этот рисунок своим одноклассникам, а сам рисовать так и не научился. Назавтра, после осмотра хозяйства (три лошади, корова с подтёлком, две свиньи, кормная и худая) брат заявил отцу: «Ты чего хочешь, чтобы тебя раскулачили?» Отец с ходу сделал вывод. Коня купили в дубровенскую милицию, а кобылу постарше уступил шурину Новикову Василию за сорок осьмушек табаку. Правда, через пару лет они полностью рассчитались. Пребывание брата дома, к сожалению, ознаменовалось неблаговидным поступком. Вместе с упоминавшимся выше Василием Хочихиным они в Сватошицах сбросили церковные звоны. В этой связи верующие прихожане поносили их как зарвавшихся комсомольцев на чём свет стоит, предрекая небесную кару за содеянное святотатство, что в конечном итоге и сбылось. Василий потерял на войне ногу, а брат, заболевший плевритом, отказался от сложной операции по удалению части лёгких, полагая, что её собираются провести в качестве эксперимента. Когда же он согласился, было уже поздно и бесполезно, делать операцию отказались врачи. Умер он в январе 1943 г. и, что удивительно, в одно и тоже время приснился отцу и матери, которые после обсуждения пришл